Когда открылась граница, Марик бросил мединститут на пятом курсе и рванул из Львова так, как будто его травили собаками. Родители предлагали ему окончить сначала учебу и ехать уже с дипломом, но к тому времени они уже осознали, что спорить с сыном бессмысленно, хотя бы потому, что он, не участвуя в споре, делает только то, что считает необходимым. Поэтому родители безропотно поднялись вслед за Мариком и репатриировались в Иерусалим, где Марик немедленно восстановился на медицинском факультете местного университета (иврит, как выяснилось, он подпольно выучил еще на Украине). Получив же израильскую докторскую лицензию, Марик немедленно отправился на призывной пункт и добровольно призвался врачом в пехотный батальон. Рыхлый Марик в пехоте – умора! Но пойди докажи что-то тому, кто к своим поступкам относится, как к аксиоме!

Единственное, что как-то примиряло родителей Марика с ним, была его внезапная женитьба перед мобилизацией. С Катей он познакомился в университете, где она учила химию, и на третьем свидании сделал ей предложение. Видимо, Марик владел какими-то секретами крестных отцов мафии, поскольку отказаться от его предложения Катя не смогла и послушно отправилась вместе с Мариком в раввинат, где ей, чуть ли не единственной нерелигиозной девушке не пришлось врать об отсутствии добрачной половой связи с будущим мужем. До чего же странный этот Марик!

Но всё-таки одной из самых больших его странностей была ненависть Марика ко всему немецкому: товарам, языку, странам, где на нем говорят. Да, конечно, в Львовском гетто погибли его родственники, а тетку матери Марика – блестящего львовского педиатра – нацисты расстреляли в августе сорок второго вместе со всеми пациентами и персоналом больницы гетто, и, тем не менее… Пепел Клааса в сердце Марика заглушал голос разума, и Марик продолжал утверждать, что шесть миллионов евреев уничтожил не Гитлер, а немецкий народ, и прощать этому народу Марик не желал ничего. Более того, он решительно прервал какое-либо общение с родным братом, уехавшим в свое время из Львова в Гамбург, и теперь, когда брат ежегодно прилетал в Иерусалим повидаться с родителями и показать им внуков, Марик, не желая слушать мольбу матери о примирении братьев, в эти же сроки улетал в Европу. Естественно, в те страны, где шансы услышать немецкую речь были невелики. Возвращаясь домой, Марик на глазах у родителей аккуратно выбрасывал в их мусорное ведро нераспечатанные подарки брата.

Вот и сейчас Марик, услышав об очередном визите немецкого родственника, улетел с женой в Тоскану. Проведя бессонную ночь в аэропорту и самолете, они немного покатались по Сиене, поужинали и расположились на ночлег в снятой на неделю старинной вилле, переделанной хозяевами в семь отдельных гостиничных номеров.

Катя и Марик видели уже десятые сны, как вдруг в дверь кто-то начал истошно колотиться. С трудом пробудившись и недоуменно глядя в окно (ночь на дворе!), Марик поплелся к двери.

— Кто там? – спросил он по-английски.

— Простите за беспокойство, вы доктор? – донесся из-за двери женский голос, говорящий по-английски с тяжелым немецким акцентом.

Марик удивился и открыл дверь. Перед ним стояла сухонькая женщина лет шестидесяти в кофте, надетой прямо на ночную рубашку.

— Мы ваши соседи, – объяснила женщина, – моему мужу очень плохо. Он задыхается. Я позвонила хозяину виллы, он вызвал амбуланс, но раньше, чем минут через сорок, он из Флоренции сюда не доберется. А хозяин вспомнил, что сегодня он записывал в журнал прибывших доктора и миссис Гершман. Умоляю вас, скажите мне, что вы доктор медицины, а не философии!

— Медицины, медицины, – буркнул Марик, делая в памяти зарубку наорать по приезде на своего турагента: зачем было упоминать докторскую степень в заказе, к чему это чванство?! Он быстро натянул джинсы и футболку, только теперь сообразив, что всё это время беседовал со старушкой в трусах, и поспешил в соседний номер. Проснувшаяся Катя из любопытства увязалась следом.

Сосед сидел в кровати и хрипел. На его синих губах белела пена. Очень толстый, в отличие от своей супруги, и, видимо, намного ее старше, дедок взглянул на Марика с мольбой.

— Отек легких, – пробормотал Марик, приложив ухо к спине старика, и ткнул его в левый сосок.

— Сердце болит? – отрывисто спросил доктор. Старик испуганно посмотрел на жену, которая что-то быстро залопотала по-немецки. Марик скривился. Старик перевел глаза с жены на эскулапа и покивал головой.

— Значит, не просто отек, а вторичный сердечной атаке, – не слишком понятно для посторонних (а кто, собственно, кроме Кати, мог его понять?!) объяснил Марик. – Ладно, за дело. Катя, мне нужно много ваты, спиртосодержащая жидкость и три чулка.

Марик на руках перенес старика к окну, распахнул обе его створки и посадил соседа на стул поближе к вкусному ночному воздуху. Катя, поискав нужные слова, как-то перевела слова мужа соседке, и женщины забегали по номеру. Через минуту толстяк дышал носом в пук ваты, сильно отдающей водкой, а оба его бедра и правая рука были крепко перевязаны чулками.

— Марик, что ты делаешь, если не секрет? – спросила Катя шепотом.

— Я ему сделал дыхательный фильтр – алкоголь осаждает влагу из легких. Ты же химик – неужели сама не догадалась? – упрекнул Марик жену.

— А чулки? Тоже самой догадаться? – съязвила Катя.

— Это я ему централизовал кровообращение – весь кислород, что есть в его артериях, нужен легким. Ноги могут немного подождать. Жаль, больше трех конечностей перевязывать нельзя!

— Надо же, – тихо сказала Катя, – а у меня за годы общения с тобой и твоими коллегами сложилось впечатление, что сегодняшние врачи без своих лекарств и приборов беспомощны, как простые обыватели.

— Так и есть, – кивнул Марик, – но мне повезло: в львовском мединституте пропедевтику и терапию нам читал профессор Семенов. Он из семьи земских врачей, сам начинал в деревне еще до революции и натаскивал нас на диагностику и лечение в полевых и сельских условиях. Как выяснилось, что-то из его уроков я еще помню

Доктор налил еще водки на вату и подмигнул толстяку. Тот слабо улыбнулся и показал, что ему немного легче.

— Где ж эта чертова «скорая»? – вздохнул Марик. – Инфаркт ждать не любит, а я его тут без кардиограммы чую. Кстати…

Он резко повернулся к соседке:

— У вас аспирин есть? Давайте сюда.

Марик взглянул на дозировку лекарства, уточнил у пациента отсутствие проблем с желудком и всунул ему в рот две таблетки, показав зубами: жуй, мол. Немец прожевал аспирин и скривился от горечи.

— Ничего, ничего, вытащу я тебя, – сказал ему Марик почему-то по-русски и обрадовано прислушался: из коридора доносились торопливые шаги. Через минуту испуганный хозяин вводил в номер бригаду кардиореанимации. У вошедших врачей глаза поползли на лоб, но Марик быстро растолковал им суть своих действий. Доктора одобрительно выставили вверх большие пальцы и залопотали между собой.

— Кардиограмма, давление, мочегонное внутривенно, гепарин, – как бы про себя сказал Марик по-английски. Коллеги улыбнулись и синхронно показали Марику еще один интернациональный жест: «всё ОК». После чего занялись пациентом вплотную. Самый молодой член бригады тем временем уселся заполнять протокол.

— Как твое имя, доктор? – спросил он у Марика.

— Доктор Гершман, – ответил тот, косясь на выползающий лист кардиограммы и бормоча себе под нос: «инфаркт передней стенки, что и требовалось доказать».

— Где работаешь? – продолжил «допрос» итальянец.

— Врач в израильской армии. Точное место работы тебя, надеюсь, не интересует?

Доктора расхохотались.

— Доктор, ты еврей? – донеслось вдруг из-под кислородной маски, скрывавшей нос и рот больного.

— Еврей, конечно, – ответил Марик, пожимая плечами.

— Oh, mein Gott! – слабо сказал толстяк, но относилось ли это к еврейству Марика или к тому, что его закинули на носилки, осталось непонятым.

Марик помахал уезжающему соседу рукой и повернулся к Кате:

— Сразу предупреждаю: если ты хочешь меня подколоть, сначала хорошо подумай.

Катя покатилась со смеху:

— Нет, ну, согласись, что это забавно: с твоими попытками абстрагироваться от существования немцев спасать их на отдыхе по ночам.

— Во-первых, не их, а его, во-вторых, он бы и так не умер – ничего я его не спасал, а в-третьих, может, он вообще не немец, а какой-нибудь швейцарец из немецкого кантона.

— Можно подумать, что, если бы ты был уверен в том, что он немец, ты бы его не лечил, – фыркнула Катя.

Марик хмыкнул. Помолчал. Поглядел в окно:

— Светает. А спать, как ты понимаешь, уже не хочется. Пошли пить кофе?

Катя посмотрела на мужа, как будто видела его в первый раз: в ее глазах читалось море уважения, омывавшее островок любви. Они вернулись в свой номер, позавтракали и уехали во Флоренцию, твердо намереваясь выстоять сколько угодно часов, но попасть в галерею Уффици.

Вернулись на виллу наши герои уже под вечер: галерея оказалась выше всяких похвал, а наличие в ней буфета позволило Кате и Марику не выходить из нее почти до самого закрытия. Во дворе на скамейке сидела соседка и курила тоненькую сигарету. Она явно их поджидала, потому что поднялась им навстречу, как только узнала силуэт Марика за рулем съемной «Альфа-Ромео».

— Еще кому-то плохо? – пробурчал Марик. Катя прыснула:

— Обожаю твой цинизм, – сказала она, целуя мужа в щеку.

Они вышли из машины и приветственно помахали рукой немке.

— Как ваш супруг? – спросила Катя.

— Лучше, – ответила соседка. – Как и сказал ваш муж вчера, инфаркт и отек легких. Завтра моего Генриха переведут во Франкфурт: мы вызвали специальный вертолет для перевозок больных. Знаете, дома и болеть легче.

— Вот и хорошо, – бодро отозвался Марик, намекая, что беседа подошла к логическому завершению.

Старушка умоляюще посмотрела на него.

— Еще одну минуту, доктор, – сказала она, хватая за руку почему-то не Марика, а Катю. – Я понимаю, что отблагодарить тебя мне нечем: деньги бессильны, когда речь идет о спасении жизни, а без тебя амбуланс приехал бы к трупу. Я и ночью об этом догадывалась, а сегодня в больнице врачи сказали мне это прямым текстом. Но и уехать просто так я не могла.

— Принимаю вашу благодарность, – равнодушно сказал Марик, – но не надо преувеличивать: я всего лишь исполнял свой долг.

Немка, казалось, его не слышала: она повернулась к Кате, в ее глазах стояли слезы.

— Бог не дал нам детей, – шептала она, – он мой единственный ребенок, моя любовь, моя жизнь. Твой муж спас не только его, но и меня – без него мне на этой земле делать нечего. Пожалуйста, прими от меня это, пожалуйста!

— Что это? – удивилась Катя, глядя, как старушка надевает ей на палец кольцо с большим камнем.

— Это наше фамильное кольцо восемнадцатого века, полтора карата и белое золото. Оно в моей семье было больше двухсот лет: я последняя из рода прусских дворян, и, поверьте мне, это был славный род. А сейчас я хочу, чтобы это кольцо перешло по наследству к тому, кто заслуживает его больше всех.

— Что вы? Этому кольцу, наверное, цены нет – я не могу взять его у вас, – запротестовала Катя.

— Девочка, ты не можешь не взять то, что я уже тебе отдала, – ласково погладила ее по руке соседка, прощаясь то ли с Катей, то ли с кольцом, плотно надетым на ее палец.

Марик глядел на это, словно перед ним разыгрывалась сцена из телевизионного розыгрыша, но поскольку телевизор он не смотрел никогда, то и не рыскал глазами по сторонам в поисках скрытых камер.

— Доктор, для тебя у меня тоже кое-что есть, – сказала старушка. – Это письмо от моего мужа. Только, пожалуйста, открой его после моего отъезда.

Она вручила Марику конверт, поцеловала Катю в щеку, села в серебристый «Мерседес» и резко рванула с места.

— Бабулю только в «Формулу-1» приглашать – ничего себе старт! – ошеломленно сказал Марик.

Он вскрыл конверт и при свете фонаря прочитал несколько строк, написанных по-английски дрожащим почерком:

«Спасибо Вам, доктор, за все. Спасибо и, если можете, простите. Генрих Гросс, унтерштурмфюрер СС».

Февраль 2015 

evreimir.com/

Свечи: самое главное, что не сделает ни один француз – это не зажжет церковную свечу от другой, уже горящей. Для этого он использует зажигалку или спичку, потому что твердо уверен – все твои просьбы и чаяния перейдут тому просителю, от чьей свечи ты поджег свою.

Как и русские, они не прикуривают и сигарету от свечи. Но считают, в отличие от нас, что из-за этого где-то погибнет моряк. Ну, или останется без работы.

С левой ноги: нет, это не то, о чем вы подумали. Вставать можно с любой ноги, а вот вляпаться в собачьи какашки лучше все-таки с левой – это к удаче. А вот, если угораздило с правой – то вам не будет везти пять дней подряд. Может, это отчасти и объясняет тот факт, что парижане не слишком-то стремятся убирать за своими питомцами на улице.

Ужин: французы любят вкусно поесть и часто приглашают к себе друзей. Но всегда следят, чтобы за столом не оказалось 13 человек. Сами знаете, Иуда был как раз тринадцатым апостолом, и считается, что один из сидящих за таким столом обязательно в скором времени заболеет.

Хлеб: Никогда не кладите багет на стол перевернутым. Не знаем уж по какой причине, это навлечет на вас некое проклятье. Особо суеверные булочники даже выкладывают хлеб на прилавки корочкой вниз, чтобы никто не осмелился его украсть.

Дети: в наше время это мало кому интересно, потому что нормальные люди ограничивают одним, максимум двумя, детьми в семье. Но, если вдруг у вас родилось три мальчика подряд, а вы мечтаете о девочке, отправляйтесь в лес… мммм, ладно, в зоопарк, найдите там сову и посмотрите в ее глаза. И неважно на каком сроке беременности находится женщина, она гарантированно родит девочку!

Кошки: у всех народов мира черная кошка, перешедшая вам дорогу – к большому несчастью, однако во Франции надо держать ухо особенно востро, потому что трехцветная кошка, которая в остальных странах непременно приносит удачу, здесь почти 100% гарантия того, что вы погибните в автокатастрофе. Ну, или в авиа. В общем, все равно умрете. Сожалеем.

Берет моряка: впрочем, у вас есть один шанс мигом избавиться от всех своих несчастий. Просто нужно найти моряка, гуляющего по улице, подойти к нему, и незаметно погладить красный помпон на берете. Если не огребли сразу в челюсть, возможно вам светит много счастья в будущем году. Впрочем, не получить в челюсть, тоже своего рода удача.

Каждый цвет излучает свою собственную энергию, которую мы можем использовать для улучшения здоровья.

Цвет одежды, которую мы утром выбираем, неслучаен.

Мы интуитивно ищем тот цвет, в котором нуждаемся. 

> Красный

Изгоняет тоску и отрицательные эмоции, стимулирует работу органов и мышц.