Александр Зеличенко. СВЕТ ЖИЗНИ.

История человечества в психосфере земли.

       В своё время эта книга стала для меня открытием нового способа мышления,  отношения к жизни и открытием более глубокого виденья  истории и современности ... Хочу поделиться с вами этим восхитительным открытием!

   ( Фрагменты из книги )

У Тебя источник жизни; во свете Твоем мы видим свет

Псалом 36:10

Вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божьи восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней

 Бытие 28:12,13

И сказали они: построим себе город и башню до небес, и сделаем себе имя

Бытие 11:4

Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему

От Матфея 3:3, От Марка 1:3, От Луки 3:4

 "Большую правду можно увидеть только сверху. «Лицом к лицу лица не увидать», и русская идея (миссия) становится понятной не в контексте русской жизни, а в гораздо более широком контексте – в контексте мира и мировой истории. Но и такого расширения контекста недостаточно, потому что история мира, в свою очередь, может быть понята только как часть жизни того большого Мира, о котором сегодня помнят лишь религии. Всемирная история – история изменений человека.  «Cвет Жизни» рос  от путевых очерков и заметок по культурно- исторической психологии к книге о всемирной истории, продолжавшей и соединявшей в одну три линии исторической мысли: Освальда Шпенглера, Даниила Андреева и Льва Гумилева , в  книгу о том, как делается человек и как делается история. 

Книга 1. Часть 1.

Свет делает свое Дело – Историю и Человека. И  книга как раз об этом – о том, как Свет сделал всю известную нам историю и сделал нас самих такими, какие мы есть. Но самое главное, она о том, как Свет продолжает свою работу сегодня. Потому что мы живем в такое время, когда Свет снова разгорается.  

То, что Свет привносит в душу, невозможно описать никакими словами. «Вселенская любовь», «неземная радость», «высшее счастье», «всепонимание» – все это лишь блеклые тени Света в душе. Как описать приказ Света, который в каждом своем атоме напитан бурлящей энергией деятельности? Как описать тот особый заряд, которым Свет насыщает воздух и который не позволяет нам жить как живется, – заряд, который, как зов боевой трубы, наполняет души энтузиазмом и силой для еще неведомого Дела? Как описать то, что настолько насыщено «информацией», что мы не можем ее вместить – ни своим обычным, ни даже своим высшим, обычно не задействованным нами разумом? И зачем об Этом писать, когда Свет сам о себе все рассказывает? «Имеющий уши, да услышит». Тем более что, как ни пиши, все равно получается пересказ одним ребенком другому «взрослого» кино.

Конечно, у меня нет никакого права писать о Свете. Я отнюдь не святой (еще какой не святой), и не то что с историей – с самим собой мне еще разбираться и разбираться... Но в том-то все и дело, что права не писать у меня уж совсем нет.

Но если я сам такой, мягко говоря, несовершенный человек, то можно ли тогда верить тому, что я рассказываю? Ни в коем случае. Но дело здесь не во мне. Будь я светлейший и огромнейший человек, и тогда бы этот прекрасный я (конечно, сам того не желая) обманул бы поверивших мне на слово. Единственный способ не быть обманутым – это не верить, а понимать, то есть самому пережить то, о чем читаешь. Для этого-то мы и пишем: пусть наши «слепки Света» не сохраняют Его жизненности, но они зовут других детей увидеть то же «кино» – зовут раздернуть шторы и смотреть не только туда, куда солнце давно уже закатилось, но и туда, где на горизонте еще только зажигается белая полоска .

Ауроскоп и машина времени: светящийся человек, светящаяся Земля, светящаяся история

Представьте себе ауроскоп – прибор, показывающий ауру, свечение человека. (Это свечение можно видеть и без всякого ауроскопа – просто в глазах.) Когда человек одухотворен, его аура светит ярко, а когда принижен, аура гаснет. Вот человек захвачен состраданием и весь рвется на помощь – аура горит ярко. Теперь он зачарованно любуется закатом – аура снова горит ярко. А вот он тупо поедает обед – света нет. Ругается с соседом – очень тусклое свечение. Орет на трибуне – опять почти полная темнота. Психические состояния, состояния души, все время меняются, становясь то ярче, то тусклее. Человек – это то горящая ровным светом, то мигающая, то мерцающая лампа. (По-другому можно сказать, что, переживая яркие состояния, человек вырастает, становится как бы выше ростом, а переживая тусклые – «съеживается»: его рост уменьшается. Гиганты – это гениальные художники, ученые, полководцы...)

А теперь представьте, что ауроскоп вмонтирован в иллюминатор космического корабля и что мы можем менять увеличение ауроскопа так же, как в телескопе или микроскопе. Человек виден в ауроскоп при максимальном увеличении. А при минимальном видна вся Земля. Когда постепенно уменьшаешь увеличение, светящиеся люди сначала превращаются в мерцающие, как звезды, точки, а затем эти звезды отдельных людей начинают сливаться, и мы видим светящийся дом, улицу, город, страну и, наконец, светящуюся Землю.

Разные страны светятся по-разному. Север Сибири и север Канады, острова Полинезии, джунгли Амазонки – еле-еле поблескивающие, едва различимые звездочки. А вот Индия – здесь среди таких же почти невидимых звездочек, как на черном шелке, горят яркие огни сверкающих бриллиантов. А вот Европа. Здесь огоньки поярче амазонских, но тусклее «индийских бриллиантов».

А теперь превратим наш космический корабль в машину времени. Настроим ауроскоп на максимальное увеличение, отъедем на несколько тысячелетий назад и начнем медленно разгоняться. Первое, что мы теряем из виду, – это мерцание одного человека. Мы уже не различаем смены секунд и минут – перед нами мелькают дни и годы, и мерцание человека превращается просто в неяркое горение. Продолжим разгонять машину времени, а увеличение ауроскопа доведем до минимума. Свечения отдельных людей сливаются в свечения поколений и эпох, а пятна света, которые мы видели из космического корабля, теперь, когда мы смотрим на них из машины времени, оживают – вспыхивают и гаснут. Как будто в черный кофе падают капли молока. Каждая «упавшая капля» создает на поверхности «кофе» свой особый, неповторимый узор. Постепенно этот узор становится все более блеклым. Но гораздо раньше, чем он исчезнет совсем, падает другая «капля». И конечно, каждая новая «капля» падает во все более светлый «кофе». Все вместе эти сменяющие друг друга световые узоры напоминают фейерверк.

 

Меняя увеличение ауроскопа и скорость машины времени, мы можем видеть узоры разного размера: жизни государств, народов, городов, родов, поколений, всевозможных групп, а кроме того, жизни художественных стилей, научных теорий, мод, вкусов... в общем, всего того, что наполняет жизни людей и общества. Все это рождается и умирает, так же как рождаются и умирают люди.

Описывая эту картину по отношению к этносам, Гумилев сравнил падение капли с ударом энергетического бича. Нас в самом деле побуждают пошевеливаться. Как лягушку, тонущую в банке с молоком, у которой единственный шанс на спасение – взбить лапками молоко в масло и выпрыгнуть из банки.

Мелкие узоры объединяются в более крупные. Эти крупные узоры мы называем культурами. Самые крупные из узоров, которые мы видим в ауроскоп, можно назвать «метакультурами». Метакультурами являются, например, культура Шумера, или культура Египта, или античность, или культура ислама, или культура буддистского Китая. Каждая метакультура создана своей гигантской «каплей Света». И за каждой тянется, как хвост кометы, шлейф рожденных ее «брызгами» вторичных культур (таких, как, например, финикийская по отношению к египетской), рожденных «брызгами брызг» третичных культур (например, этрусская по отношению к финикийской и египетской) и так далее.

Метакультуры кажутся самыми крупными из мазков, которыми написана картина истории. Но, вглядевшись пристально, мы можем заметить, что метакультуры тоже образуют единый узор: гигантские «капли», которыми они порождены, сами «брызги» еще более огромной «капли». Огромные метакультуры как бы соединяются в явление почти запредельно большого для нас масштаба – Историю.

Масштаб этого явления – История – такой же, как у «поколений» Гесиода или «рас» Блаватской. Чтобы увидеть фейерверк таких гигантских узоров, нам нужно было бы отъехать назад не на тысячи, а на десятки тысяч лет и разогнать машину времени еще быстрее. Но этого мы сделать не можем – нашему зрению доступны только исторические свидетельства в форме вещей, а от тех запредельно далеких от нас времен таких свидетельств сохранилось совсем мало.

История образует весь небосклон нашего исторического видения. И хотя обычно мы смотрим только в какую-то одну его точку, если изменить этой привычке и постараться охватить взглядом все небо целиком, можно увидеть на нем много интересного. Например, что чем ближе к нашему времени, тем жизнь людей становится светлее. Или что позади остались такие яркие искры и проблески, каких сегодня не видно. Или что метакультуры различаются яркостью.

Яркость разных метакультур как бы разных «рангов». Историю начинают довольно тусклые метакультуры ранга I, такие, как культура Шумера, первые культуры Китая и «доклассические» культуры Америки. Затем их сменяют метакультуры ранга II: культура античности, культура даосского Китая и «классическая» доколумбова культура Америки. Продолжают историю метакультуры ранга III – ислам и буддистский Китай. И наконец, «венец творения», вершина истории – метакультура ранга IV, европейская культура. Выстравается как бы пирамида – чем выше ранг, тем меньше метакультур этого ранга. Человечество как бы поднимается по ступеням – от более низких к более высоким культурам. Чем выше ступень, тем ярче жизнь людей соответствующей культуры и тем ярче сами эти люди. Так, поднимаясь выше и выше, мы благоустраиваем Землю и, что не менее важно, благоустраиваем себя. В этом и заключается строительство нашей башни от земли до Неба.

Конечно, прыгнув на одну ступень, жизнь не замирает, отдыхая перед следующим прыжком. Поток истории непрерывен. Но, как и непрерывный горный поток, он перекатывается с порога на порог. (Хотя мы не можем определить ни час, ни даже год начала нового «порога»; в лучшем случае – век.)

Приглядевшись внимательнее (а это легче всего сделать по отношению к «своей» истории – истории «своих» и соседних метакультур), видно, что в пирамиде истории не четыре, а восемь ступеней, и подъем на один ранг происходит как бы в два скачка – через две метакультуры. То, что мы привыкли считать европейской культурой, оказывается не одной, а двумя метакультурами – «католической» и «гуманистической». Зрелая культура ранга III – метакультура ислама – готовилась промежуточной между культурами-II и культурами-III первохристианской метакультурой. И точно так же зрелую культуру ранга II – античную метакультуру – готовила ассироперсидская метакультура, более яркая, чем культуры-I, но все же еще не совсем культура-II.

Но хотя 8-ступенчатая схема и делает историческое движение более плавным, она не меняет главного – мы движемся вверх, и движемся импульсами.

Шпенглер прав, когда пишет о несходстве и даже несравнимости психических конституций людей разных культур, например (эта пара была известна ему лучше других) «аполлоновского» человека античности и «фаустовского» западноевропейца. То, что их различает, больше, чем просто представления о мире: не просто один считает так, а другой эдак. Не просто один знает больше другого. Само мировидение и мирочувствование у них разное. Анализ Шпенглера глубок и точен. Правы по-своему и те, кто считает человека вообще одним и тем же во все исторические эпохи. В самом деле, у современного человека все так же две ноги и две руки, как это было тысячу и пять тысяч лет назад. Но неизменность в одном и несравнимость в другом не означают, что не существует третьего, в чем люди одних культур выше, а люди других – ниже. Мир пианиста и мир футболиста несравнимы, хотя оба они едят, пьют и дышат. Но ни несравнимость, ни сходство не мешают футболисту быть сильнее физически, а пианисту – более музыкальным. Точно так же у «фаустовского» человека (скажем, у современного француза)в среднем «больше души», чем у «аполлоновского». Такие понятия, как «прогресс» или «эволюция», как раз и отражают эту историческую динамику: потомки (конечно, только в среднем) выше предков. Можно сказать даже больше: обыватели высокой культуры перерастают элиту низкой – не только средний житель сегодняшнего Рима выше среднего римлянина времен Диоклетиана, но и сегодняшний средний программист выше среднего римского патриция (хотя, конечно, и ниже Порфирия).

Когда мы смотрим на пирамиду сверху, мы видим не пирамиду, а квадрат, перечеркнутый двумя диагоналями. В этом ракурсе самое интересное для нас – различие между четырьмя треугольниками, образующими квадрат, – гранями пирамиды. Таким был взгляд на историю Шпенглера. Но если мы смотрим на пирамиду сбоку, со стороны одной из ее граней, то, хотя мы и не замечаем различия между гранями и даже можем не догадываться о том, что их четыре, а не одна, но зато мы видим, что вершина пирамиды выше основания. Так видят историю, например, марксисты.

Только марксистская философия истории – исторический материализм – сводит восходящий характер истории к совершенствованию производственных отношений (правда, не очень четко определяя критерий этого совершенствования). А культуры разных рангов отличаются всем образом жизни – от мирочувствования и мировосприятия до норм поведения, способов познания, используемых инструментов и т.д. и т.п., и экономика, способ производства, производственные отношения только один из цветков в этом соцветии разных проявлений жизни, но никак не его стебель и тем более не корень.

Но самое главное, что мы видим в узоре Истории, – это то, что он еще не закончен. Пирамида Истории, построенная из блоков-культур, не достроена, и ее верхняя ступень – европейская культура только кажется «венцом творения». Но она не вершина, а всего только один, правда хронологически последний, но уже во многом пройденный этап. Сегодня, когда последний из ярких узоров прошлого уже значительно поблек, новая «капля Света» начинает новый узор.

Непосредственно перед тем, как рождается новая метакультура, наступают «тусклые времена». Новая Вспышка уже здесь, но она еще не разгорелась: будущие создатели новой культуры хотя и предчувствуют свою роль, но пока еще только примериваются к ней. А старая культура уже почти полностью исчерпала свою творческую энергию и продолжается как бы по инерции. В это время насыщенной, полнокровной жизнью живут разве что «дикари» – те, кто только недавно начал культурное восхождение и для кого старая культура еще сохраняет «сказочно-прекрасность». А для остальных жизнь как бы лишена красок.

Такие «тусклые времена» не раз бывали в истории – и в Персии Ахеменидов, и в Риме, и в халифате. В такое «тусклое время» живем и мы. Проблески нового еще не оформились, а старое кажется лишенным души и потому каким-то ненастоящим. Это видно во всем. Даже те, кто еще только осваивает европейскую культуру, «развиваются» не очень стремительно. Порывы в цивилизацию «азиатских драконов», как показывает судьба Японии, длятся недолго. Они выходят на уровень развитых стран и останавливаются. Старая культура не может им больше ничего предложить. Как будто «европейский паровоз» уже сжег весь уголь. Таким богам, как комфорт или технический прогресс, как и богу свободы, хорошо молиться, когда они далеко, – когда они рядом, то из богов превращаются в предметы обстановки. А еще один европейский бог – наука все чаще демонстрирует свое бессилие: мы не только пасуем перед тяжелыми болезнями, но даже не можем предсказывать землетрясения.

Но гораздо сильнее, чем в развивающихся странах, вялость жизни заметна в самой Европе. Что ни делают европейцы: объединяют ли Европу, снимают ли кино, молятся ли богу или просто играют в футбол – на всем лежит печать вялости и бессилия. И этой апатии в европейской жизни становится все больше и больше; так что уже и рябь шестидесятых годов кажется по сравнению с сегодняшней гладью волнением. По большому счету все западные цели достигнуты. Но от этого западный человек не стал лучше жить. Он продолжает делать в экономике и политике то, что привык, но во всем этом нет «куража», нет внутреннего огня. Его жизнь как бы выхолощена, заурядна. Поэтому и европейские лидеры так мало отличаются от «рядовых». Среди них нет гениев, гигантов духа. Таланты редки не только в искусстве, но и в науке. Поставить в ряд с лидерами прошлого, такими, как Аристотель, Петрарка или Ньютон, некого. Современное «развитое» общество оказалось обществом плоских людей – людей, в чьих жизнях нет ничего такого, ради чего стоило бы рваться жить: нет ни больших чувств, ни больших идей... Даже у более живых американцев: феминисток, или «защитников животных», или «борцов за гомосексуализм» – нет того запала, какой был у их прапрадедушек – героев Фенимора Купера или хотя бы героев Маргарет Митчелл. А ведь и те не знали ни огня крестоносцев, ни огня первых христиан. А европейцы уж совсем обессилены. Вот такая жизнь «по инерции».

И понятно, что такая бескрылая жизнь далеко не всем кажется привлекательной. Поэтому и грезы глобалистов о Соединенных Штатах Мира – мире, организованном по западному образцу, – у многих вызывает бурный протест."...

http://russkiysvet.narod.ru/r-v-m-m.htm

   Книга очень глубокая, проанализирован обширнейший исторический и культурологический материал. Представлен авторский взгляд на историческую канву, как на отражение свечения духовности . Очень интересно!