Мозг воспринимает старый текст с новой мелодией как неизвестный

Тамара Юфа (Чванова):
К НЕБУ ПО ЗЕМЛЕ


Савва ЯМЩИКОВ. Сейчас, возвращаясь из Кижей, остановились мы дома у Тамары. Пользуясь этим случаем, я хочу задать ей вопрос: что в её женской доле, в жизни художницы, жизни матери — самое главное, самое интересное?

Тамара ЮФА. Трудно говорить о главном. Я прожила большую жизнь и подвожу итоги: что мне удалось, что не удалось, что было хорошего и что — плохого. Что я запомнила в этой жизни, что меня окружало, с чего я началась… Сейчас, разговаривая со своими внучками, я всегда вспоминаю детство. Я родилась на Дону, меня мыли донской водой; всегда не любила Волгу, потому что любила Дон. Господь мне дал возможность любить, но, может быть, я ею плохо пользовалась. Не просто любить, но страдать в любви — и за своих родственников, за свой край, за своих немногих мужчин, которых я встретила, за детей, за внуков.

Сегодня хожу я в церковь — у нас вместо музея краеведческого открыт замечательный храм: всё встало на круги своя, всё возродилось… Он стоит на прекрасном месте, потому что храмы ставили в прекрасном месте, как и всегда на Руси. Я вижу деревья, золотые купола, синее-пресинее небо, цветочки какие-то, кору берёз, птицы летят — это такая красота!.. И со слезами говорю: "Сколько же мне дано видеть красоты!" Потому что однажды поняла: не все любят красоту… Шла я как-то с молодым человеком по Ленинграду, около Смольного, и говорю ему: "Посмотри, какой красивый тополь!" Он посмотрел и говорит: "А что тут красивого?" — "Ты что, нарочно это говоришь?" — "Да нет, ничего красивого нету…"

Потом, когда жила в Ладве, полюбила красоту гиблых мест: когда среди болота берёзка неизвестно на чём стоит — тоненькая, хрупкая, она никогда не вырастет, но это так красиво, так печально!

Часто рассказываю своим детям, какое у меня было детство, как хотелось, чтобы у меня была кукла, игрушка… Дом у нас прекрасный, печки большие, глазурованные кирпичи вставлены. Деревьев мало, но много камней, каменных карьеров, крыльцо — гладкие камни, полированный известняк, большая столешница на крыльце стояла, железные крыши — это всё деревня Волчья. Мамина деревня. Как у Тарковского в "Солярисе", в воспоминании о Земле. Вот так и я вспоминаю эту деревню. Потому что я родилась у отца в доме, а потом меня перевезли к бабушке, к маминой маме, за двадцать километров от Ельца. Когда уже была война, однажды я проснулась — а на столе стоит маленькая куколка в красном платье из шерсти чёрной овцы сделана… Это мне бабушка Маланья смастерила куклу! А сейчас вижу, какие игрушки у моих внучек, и думаю: если бы я увидела такую игрушку в детстве, я бы, наверное, умерла! Или платьишко какое-то, — было бы такое платьице у меня в детстве — я бы умерла… И мои внучки говорят: "Бабушка, как хорошо, что у тебя не было такого платья и ты жива осталась!"

У меня была прекрасная мама. Она всё вложила в любовь ко мне, прожив очень трудную жизнь. Мама была удивительно красивой. И если бы не мама — из меня бы ничего не вышло, художницей бы точно не стала. Мне дана творческая энергия, которая могла бы развиться в любом направлении. Я жила в провинциальном городе Задонске с семи лет до десятого класса с мамой. Но захотела я стать художницей ещё в Волчьей. Картинок дома не было, книжек не было, и я к двоюродным сёстрам приходила, в дом тётки, забиралась на печку — дети в основном на печке жили — и картинки в книгах смотрела, они мне казались чудными, интересными, занимательными… Потом Задонск, удивительный город. Когда мне надо было учиться, я поехала к маме. Она там работала, окончила училище кружевниц, началась война — никакие кружевницы не нужны были, и она служила то в столовой, то в магазине… Когда я проезжала через Елец, то сразу поняла, что это город. В деревне никогда не говорили: "Поеду в Елец". Все говорили: "Я поеду в город". Никакого названия не было — город и всё. А Елец — это я уже потом узнала. Потом меня привезли к маме. Я не помню, как это было. Хочу вернуть это впечатление, но оно не возвращается. Мы вышли утром с тёткой и пошли к маме на работу. Это было какое-то блаженство, потом оно перешло в память, и уже ни один город на меня такого впечатления не производил. Я понимаю, что не так уж много городов видела на своём веку, но того впечатления мне не вернуть, разве что только в музыке. Елец и Задонск всегда мне снятся… Здесь я поступила в Елецкое художественное училище. Первый раз меня не приняли, ибо я даже не знала, как рисовать. А о цвете вообще никакого понятия. Цвет для меня — синий и всё. Потом-то я поняла, что от меня требовалось. Мне довелось учиться в этом училище два года всего-навсего, но оно мне снится до сих пор… Это какой-то оазис был — дружбы, удивительных вечеров, неурочной жизни, хора, драматических кружков. Из нашего училища после пятого курса поступили двое в Гнесинское училище. А потом нас расформировали и разметали по стране двести человек, которые учились на всех пяти курсах.

Елец. Больше сорока церквей, почти на каждом углу. Разные и все удивительные. Собор, охраняемый государством, ещё в 55-57 годах, когда я там училась и жила, он был удивительно красив, а рядом дома были новые… Потом, когда я приезжала к тётке в Елец, и он мне уже казался иным, постепенно всё уходило, дома сносились.

Задонск, где я училась десять лет. Временами не хотелось в школу ходить, радовались, когда не было уроков и говорили, что учитель заболел… Мне повезло, что я в провинции жила. На меня падали груши и яблоки, когда я лежала под деревьями… А едва начинали цвести сады, всё было белоснежное, запах яблоневых цветков удивительный…

Когда я приехала в Карелию, я в неё безумно влюбилась и находилась в какой-то эйфории. А теперь, наверное, как лосось — чем старше, тем больше тянет обратно… Хотя я знаю, что там уже почти ничего нет, там изменилось пространство: Задонск в 80-м году я не узнала, Дон зелёный, тина. Была знаменитая такая рыба — бирючок, я потом вычитала, что её, оказывается, из турецкой или иранской реки, или с озёр привёз один купец, а потом в Дону она расплодилась и зимой в Петербург и Москву, в лучшие рестораны возили эту рыбу на санях. Там же, в Задонске, жил святитель Тихон Задонский, и я помню себя, когда мы по каменной горе вокруг монастыря шли к школе, то всегда карабкались по этой горе, чтобы мимо монастыря пройти за два часа до школы, — и запомнить навсегда монастырские стены. Когда сейчас я хожу по Петрозаводску — скосили газоны, вянет трава — запах травы сразу уносит в те края…

С.Я. Это естественно, ведь впечатления детства всегда самые сильные. Ловлю себя на мысли, что, несмотря на то, что не всё я повидал в мире, что хотелось бы, но многое всё же увидел. А всё равно впечатления детства — самые главные… И с этими впечатлениями, полученными там, в Ельце, в Задонске, под тёплым кровом своей мамы, которая была действительно замечательной русской женщиной, ты оказалась здесь, в Петрозаводске. Я приехал сюда как завоеватель, тогда модно было — реставратор, первооткрыватель… Ты человек очень тонкий и не всегда на поверхность выходит суть твоего мировоззрения. Когда мы с тобой познакомились, меня пугало, что на тебя обрушилась мощная слава… Любой художник хотел бы, чтобы о нём так говорили, но меня потрясло, что эти медные трубы тебя ни тогда не тронули, ни сейчас — это ведь страшное испытание, — медные трубы. Что ты почувствовала, оказавшись в Карелии, что для тебя самое главное? Ты рассказываешь сейчас о своём детстве, а многие люди и не знают, что ты из Ельца, для них ты символ белых ночей, озёр, "Калевалы", потому что твоё творчество связано с Карелией. Как ты здесь прижилась, как всё здесь полюбила?

Т.Ю. Во-первых, потому, что природа местная резко отличается от нашей природы. У нас были степь и лесостепь, огромное небо, моря пшеницы, ржи, дезертиры там прятались во время войны, можно было жить в этой ржи. А здесь небо всё закрыто… Когда я приехала в Карелию, она отличалась даже от Ленинграда… И на меня произвела неизгладимое впечатление. Сейчас Ладва вся заросла. А тогда — осень, трава ярко-зелёная, всё удивительное какое-то. Первый год трава мне показалась очень яркой. Я начала преподавать в школе, уроков было мало. И благодарна за то, что вокруг меня всегда были люди интересные, добрые. В Ладве я прожила четыре года — и ещё бы жила, если бы не творческая моя судьба… Когда я приехала сюда, я не думала даже, чего я хочу, что я приехала делать — художником ли быть, или кем другим. Когда в 60-м году передавали по радио, что в Петрозаводске открывается музей, я слушала точно так, как Тильтиль и Митиль на бал в замке смотрели в окошко… Я даже представить не могла, что в музее будут мои работы — сидела, рисовала для себя, в свободное от школы время. Я открывала "Калевалу" — и приходила в восторг от перевода Бельского, от иллюстраций Мечева. Мне не нужен был музей — у Мечева были прекрасные костюмы, потом описано всё в самой "Калевале": каждую строчку можно было иллюстрировать, лишь бы было время и желание, и силы. А финский разговор, финское радио? У нас же финны здесь — и на финском языке шли последние известия, ансамбль "Кантеле" постоянно песни исполнял, мне они очень нравились — на меня это всё большое впечатление производило. В Ладву приезжал тоже "Кантеле", я очень тогда увлекалась ансамблем "Берёзка", мне нравились русские песни… Это не потому, что вот пришла "Калевала", а до этого я рисовала только рабочих. Меня никогда не интересовали композиции на производственные темы. Мне с детства хотелось, прочитав книжку, нарисовать её образы…

Мне очень хотелось оформлять книги. Я пришла в издательство, принесла папку с картинками — я много рисовала, когда в Ленинградском училище продолжала заниматься… Думала: приду, покажу всё редакторам, а мне скажут, — идите, девушка, куда подальше со своими картинками. Думала, что только после академии только можно книжку иллюстрировать. В издательстве папку мою посмотрели и говорят: "Сейчас позвоним председателю Союза художников". Я тогда не знала ещё никого. Она позвонила Суло Хейковичу Юнтунену. Он пришёл, посмотрел, заулыбался и говорит: "Знаете что? Вы мне доставили огромное наслаждение своими рисунками. Вам надо делать "Калевалу". Я говорю: "Неужели я могу? Это же серьёзное произведение!" Он говорит: "А вы начните!" И я начала…

С.Я. Тамара, я хорошо знаю о том, как ты работала, и у меня такая мысль: когда общаюсь с людьми в провинции, то понимаю, что провинциалам свойственно преувеличенное преклонение перед столичными их собратьями по искусству и вообще людьми из столицы. В этом, кстати сказать, заложен большой смысл: это не просто идолопоклонничество, а какая-то такая скромность и дань тем людям, которые работают в столице, на передовом фронте… Причём многие из тех, кто работает в столице, пришли туда в большинстве своём из различных уголков России. И анализируя твоё творчество, смотря на весь твой путь жизненный и творческий, могу сказать, что многим художникам в Москве и Петербурге не удалось и сотой части сделать того, что ты сделала.

Книжная иллюстрация — это конёк в твоём творчестве. Я большой ценитель книги и сам всегда работал со своими изданиями в типографии: и с альбомами и с каталогами, дружил всегда с лучшими книжными оформителями, столпами этого дела. Книги, которые ты украшала в издательстве "Карелия", пользовались огромным спросом, мои друзья просили: "Ради Бога, привези из Карелии книги, которые оформила Тамара Юфа!" Ты себя и в театре попробовала весьма успешно. В станковой графике ты также активно работаешь, причём если взять твою "Ярославну" — такая графика несёт не меньший смысл, чем живописные полотна!

Нередко говорят сейчас: ох уж эта провинция, — нас сейчас пытаются строить под провинцию!.. Не буду приводить примеры с нашими великими поэтами и писателями, которые состоялись в основном в деревне — или в своих усадьбах, или на охоте, или отдыхая где-то за городом… Но ведь и сколько художников мы знаем, которые выбирали для своего творчества отдалённые от города места.

Петрозаводск — вроде бы столичный город, но по сравнению с Москвой это такой же крошечный городок, как и Псков, он чуть-чуть больше по количеству населения, вот и всё… Раньше Псков по промышленности не уступал Петрозаводску, это сейчас там промышленности нет... Помню, я даже сам говорил, — может, тебе попробовать в Москву уехать, в Ленинград, — ты этого не сделала. Как это отразилось на твоём творчестве, твоей жизни — то, что ты осталась здесь навсегда?

Т.Ю. Мне однажды сказал один человек: "Ты там засела, а могла бы переехать в Москву, в Ленинград". Я никогда не хотела переехать. В Ленинграде я бы не смогла жить, это точно. Туда можно приезжать. Наверное, меня так создал Господь, что я не рвусь в большие города — мне в них тяжело. Мне даже Петрозаводск сейчас уже кажется большим городом. Я понимаю, что к концу жизни какие-то детские чувства преобладают, потому что… ну, как в деревне говорят: старый — что малый… Вообще-то, честно говоря, я даже не люблю ездить… Есть у меня приятельница, которая каждый год ездит за границу. Она говорит, что у неё такое впечатление, что она родилась для этого… Вот я родилась — не для города. Это точно.

Когда я была маленькая, стояла на своём красивом крыльце с девчонками, и знала точно, что там, где другая деревня, где небо касается земли — это на самом деле оно сходится с землёй, и я говорила: "А я добегу туда, где небо сходится с землёй!" Они мне отвечали: "Нет, не добежишь!" И вот я сейчас говорю: да, я добежала туда, где небо сходится с землёй, это достаточно далеко от моей родины…

С.Я. Сегодня мы пришли к итоговому периоду своей жизни. Сколько нам Бог отпустит — от него всё зависит, наша судьба в руках Божьих… Ты сказала, что жизнь твоя была нелёгкая. Я помню, как ты переживала смерть мамы. Я, к счастью, перенёс это в более зрелом возрасте…

Я в шутку называю твой дом "женским монастырём" — у тебя две дочери, две внучки, один внук, через месяц, а то и в этом месяце ожидается ещё одна внучка… "Перестройка" многих сделала не тем, кем они хотели бы выглядеть, а некоторые вообще ждали её с вожделением — мол, отдайте, второй раз "весь мир насильем мы разрушим", и всё приобретём! А ты ушла в семейную жизнь, продолжая работать как художница. Я понимаю, что тебе очень помогает твоя вера — не показная, а внутренняя, настоящая. Я таких, как ты, вижу — счастливых оттого, что можно теперь молиться спокойно, и всё… У тебя настоящая вера. Мне приятно это видеть, приятно с тобой разговаривать о религиозных моментах нашей жизни. Для меня самое большое счастье — что у меня есть дочь Марфа, и что она дружит с твоими дочерьми и с твоими внучками. Это уже такой переход из молодости в нашу, позволю себе сказать, красивую старость. Каждый возраст по-своему прекрасен. Даже человек уходящий, если он не тиран, если он не злой человек, который уничтожил десятки, сотни других людей или предал других людей, — каждый уходит из жизни по-своему красиво, потому что его Господь берёт для будущей жизни.

Как тебе удалось достичь такой гармонии?

Т.Ю. Савва, гармония — это слишком сильно сказано. Я не думаю, что это гармония. Я жила с мамой, теперь со мной живут мои две дочери. Единственное, что меня убивает — раньше я никогда не думала о тех вещах, о которых сейчас думаю — это о материальной составляющей. Моих дочерей — Маргариту и Юту — мы в основном воспитывали с мамой вместе. Воспитывали, не воспитывали — кто там меня в деревне мог воспитывать? Живут люди, живут дети, — всё живёт. Были какие-то удивительные времена, когда начался тургеневский вопрос "отцы и дети" — это я считала, что не в моём веке… У нас всё было нормально. В деревне всегда улица была — тут же бабки ходили, тут же тётки сидели: все видели, кто кого пошёл провожать, кто кому изменил, всё это осуждалось или поддерживалось… Я в Ельце ходила в школе на вечера — там и учителя были вместе с нами, и танцевали с нами, или сидели, кто из стареньких… Не было телевизоров, и им интересно было смотреть, как мы там, молодые. А потом всё разделилось. И мода была такая, что взрослые не осуждали — ну, девушка шёлковое платье надела, хорошо; главное, красиво… чем красивее, тем взрослые больше поддерживают… Сейчас — очень страшное разъединение. Какая-то молодёжная мода, какая-то средняя мода, старческой моды нету вообще… Молодёжь — в одном месте, пожилые — в другом. Раньше этого не было, это пришло за какие-то последние годы. Я помню, у нас были компании — да и ты приезжал, — наши компании были от восемнадцатилетних и до пятидесятилетних. Может, в это время было и легче воспитывать детей. Мне так кажется… У меня с детьми не было проблем. Вот внучка — уже тревожно за неё: куда идёт, как идёт. И мать тревожится… Такой сейчас мир…

С.Я. Вроде без всякого нажима дочки, внучки и подрастающий внук Савва пошли по художественной дороге, проторённой тобой. В этом, мне кажется, наследственность — не избранная, а ремесленная. От кружевницы, твоей мамы, от тех бабушек, которые тебя воспитывали, видимо, это и передалось. И мне очень радостно видеть в твоём доме покой, исходящий изнутри, и за это хочу тебе сказать огромное спасибо. И ещё хочу сказать спасибо за то, что ты в такое время продолжаешь работать, пожелать всяческого счастья тебе, твоим дочкам, твоим внучкам и внуку, и чтобы всё было таким же светлым, как небо в хорошую погоду над Карелией.

Тамара Юфа (Чванова):
К НЕБУ ПО ЗЕМЛЕ


Савва ЯМЩИКОВ. Сейчас, возвращаясь из Кижей, остановились мы дома у Тамары. Пользуясь этим случаем, я хочу задать ей вопрос: что в её женской доле, в жизни художницы, жизни матери — самое главное, самое интересное?

Тамара ЮФА. Трудно говорить о главном. Я прожила большую жизнь и подвожу итоги: что мне удалось, что не удалось, что было хорошего и что — плохого. Что я запомнила в этой жизни, что меня окружало, с чего я началась… Сейчас, разговаривая со своими внучками, я всегда вспоминаю детство. Я родилась на Дону, меня мыли донской водой; всегда не любила Волгу, потому что любила Дон. Господь мне дал возможность любить, но, может быть, я ею плохо пользовалась. Не просто любить, но страдать в любви — и за своих родственников, за свой край, за своих немногих мужчин, которых я встретила, за детей, за внуков.

Сегодня хожу я в церковь — у нас вместо музея краеведческого открыт замечательный храм: всё встало на круги своя, всё возродилось… Он стоит на прекрасном месте, потому что храмы ставили в прекрасном месте, как и всегда на Руси. Я вижу деревья, золотые купола, синее-пресинее небо, цветочки какие-то, кору берёз, птицы летят — это такая красота!.. И со слезами говорю: "Сколько же мне дано видеть красоты!" Потому что однажды поняла: не все любят красоту… Шла я как-то с молодым человеком по Ленинграду, около Смольного, и говорю ему: "Посмотри, какой красивый тополь!" Он посмотрел и говорит: "А что тут красивого?" — "Ты что, нарочно это говоришь?" — "Да нет, ничего красивого нету…"

Потом, когда жила в Ладве, полюбила красоту гиблых мест: когда среди болота берёзка неизвестно на чём стоит — тоненькая, хрупкая, она никогда не вырастет, но это так красиво, так печально!

Часто рассказываю своим детям, какое у меня было детство, как хотелось, чтобы у меня была кукла, игрушка… Дом у нас прекрасный, печки большие, глазурованные кирпичи вставлены. Деревьев мало, но много камней, каменных карьеров, крыльцо — гладкие камни, полированный известняк, большая столешница на крыльце стояла, железные крыши — это всё деревня Волчья. Мамина деревня. Как у Тарковского в "Солярисе", в воспоминании о Земле. Вот так и я вспоминаю эту деревню. Потому что я родилась у отца в доме, а потом меня перевезли к бабушке, к маминой маме, за двадцать километров от Ельца. Когда уже была война, однажды я проснулась — а на столе стоит маленькая куколка в красном платье из шерсти чёрной овцы сделана… Это мне бабушка Маланья смастерила куклу! А сейчас вижу, какие игрушки у моих внучек, и думаю: если бы я увидела такую игрушку в детстве, я бы, наверное, умерла! Или платьишко какое-то, — было бы такое платьице у меня в детстве — я бы умерла… И мои внучки говорят: "Бабушка, как хорошо, что у тебя не было такого платья и ты жива осталась!"

У меня была прекрасная мама. Она всё вложила в любовь ко мне, прожив очень трудную жизнь. Мама была удивительно красивой. И если бы не мама — из меня бы ничего не вышло, художницей бы точно не стала. Мне дана творческая энергия, которая могла бы развиться в любом направлении. Я жила в провинциальном городе Задонске с семи лет до десятого класса с мамой. Но захотела я стать художницей ещё в Волчьей. Картинок дома не было, книжек не было, и я к двоюродным сёстрам приходила, в дом тётки, забиралась на печку — дети в основном на печке жили — и картинки в книгах смотрела, они мне казались чудными, интересными, занимательными… Потом Задонск, удивительный город. Когда мне надо было учиться, я поехала к маме. Она там работала, окончила училище кружевниц, началась война — никакие кружевницы не нужны были, и она служила то в столовой, то в магазине… Когда я проезжала через Елец, то сразу поняла, что это город. В деревне никогда не говорили: "Поеду в Елец". Все говорили: "Я поеду в город". Никакого названия не было — город и всё. А Елец — это я уже потом узнала. Потом меня привезли к маме. Я не помню, как это было. Хочу вернуть это впечатление, но оно не возвращается. Мы вышли утром с тёткой и пошли к маме на работу. Это было какое-то блаженство, потом оно перешло в память, и уже ни один город на меня такого впечатления не производил. Я понимаю, что не так уж много городов видела на своём веку, но того впечатления мне не вернуть, разве что только в музыке. Елец и Задонск всегда мне снятся… Здесь я поступила в Елецкое художественное училище. Первый раз меня не приняли, ибо я даже не знала, как рисовать. А о цвете вообще никакого понятия. Цвет для меня — синий и всё. Потом-то я поняла, что от меня требовалось. Мне довелось учиться в этом училище два года всего-навсего, но оно мне снится до сих пор… Это какой-то оазис был — дружбы, удивительных вечеров, неурочной жизни, хора, драматических кружков. Из нашего училища после пятого курса поступили двое в Гнесинское училище. А потом нас расформировали и разметали по стране двести человек, которые учились на всех пяти курсах.

Елец. Больше сорока церквей, почти на каждом углу. Разные и все удивительные. Собор, охраняемый государством, ещё в 55-57 годах, когда я там училась и жила, он был удивительно красив, а рядом дома были новые… Потом, когда я приезжала к тётке в Елец, и он мне уже казался иным, постепенно всё уходило, дома сносились.

Задонск, где я училась десять лет. Временами не хотелось в школу ходить, радовались, когда не было уроков и говорили, что учитель заболел… Мне повезло, что я в провинции жила. На меня падали груши и яблоки, когда я лежала под деревьями… А едва начинали цвести сады, всё было белоснежное, запах яблоневых цветков удивительный…

Когда я приехала в Карелию, я в неё безумно влюбилась и находилась в какой-то эйфории. А теперь, наверное, как лосось — чем старше, тем больше тянет обратно… Хотя я знаю, что там уже почти ничего нет, там изменилось пространство: Задонск в 80-м году я не узнала, Дон зелёный, тина. Была знаменитая такая рыба — бирючок, я потом вычитала, что её, оказывается, из турецкой или иранской реки, или с озёр привёз один купец, а потом в Дону она расплодилась и зимой в Петербург и Москву, в лучшие рестораны возили эту рыбу на санях. Там же, в Задонске, жил святитель Тихон Задонский, и я помню себя, когда мы по каменной горе вокруг монастыря шли к школе, то всегда карабкались по этой горе, чтобы мимо монастыря пройти за два часа до школы, — и запомнить навсегда монастырские стены. Когда сейчас я хожу по Петрозаводску — скосили газоны, вянет трава — запах травы сразу уносит в те края…

С.Я. Это естественно, ведь впечатления детства всегда самые сильные. Ловлю себя на мысли, что, несмотря на то, что не всё я повидал в мире, что хотелось бы, но многое всё же увидел. А всё равно впечатления детства — самые главные… И с этими впечатлениями, полученными там, в Ельце, в Задонске, под тёплым кровом своей мамы, которая была действительно замечательной русской женщиной, ты оказалась здесь, в Петрозаводске. Я приехал сюда как завоеватель, тогда модно было — реставратор, первооткрыватель… Ты человек очень тонкий и не всегда на поверхность выходит суть твоего мировоззрения. Когда мы с тобой познакомились, меня пугало, что на тебя обрушилась мощная слава… Любой художник хотел бы, чтобы о нём так говорили, но меня потрясло, что эти медные трубы тебя ни тогда не тронули, ни сейчас — это ведь страшное испытание, — медные трубы. Что ты почувствовала, оказавшись в Карелии, что для тебя самое главное? Ты рассказываешь сейчас о своём детстве, а многие люди и не знают, что ты из Ельца, для них ты символ белых ночей, озёр, "Калевалы", потому что твоё творчество связано с Карелией. Как ты здесь прижилась, как всё здесь полюбила?

Т.Ю. Во-первых, потому, что природа местная резко отличается от нашей природы. У нас были степь и лесостепь, огромное небо, моря пшеницы, ржи, дезертиры там прятались во время войны, можно было жить в этой ржи. А здесь небо всё закрыто… Когда я приехала в Карелию, она отличалась даже от Ленинграда… И на меня произвела неизгладимое впечатление. Сейчас Ладва вся заросла. А тогда — осень, трава ярко-зелёная, всё удивительное какое-то. Первый год трава мне показалась очень яркой. Я начала преподавать в школе, уроков было мало. И благодарна за то, что вокруг меня всегда были люди интересные, добрые. В Ладве я прожила четыре года — и ещё бы жила, если бы не творческая моя судьба… Когда я приехала сюда, я не думала даже, чего я хочу, что я приехала делать — художником ли быть, или кем другим. Когда в 60-м году передавали по радио, что в Петрозаводске открывается музей, я слушала точно так, как Тильтиль и Митиль на бал в замке смотрели в окошко… Я даже представить не могла, что в музее будут мои работы — сидела, рисовала для себя, в свободное от школы время. Я открывала "Калевалу" — и приходила в восторг от перевода Бельского, от иллюстраций Мечева. Мне не нужен был музей — у Мечева были прекрасные костюмы, потом описано всё в самой "Калевале": каждую строчку можно было иллюстрировать, лишь бы было время и желание, и силы. А финский разговор, финское радио? У нас же финны здесь — и на финском языке шли последние известия, ансамбль "Кантеле" постоянно песни исполнял, мне они очень нравились — на меня это всё большое впечатление производило. В Ладву приезжал тоже "Кантеле", я очень тогда увлекалась ансамблем "Берёзка", мне нравились русские песни… Это не потому, что вот пришла "Калевала", а до этого я рисовала только рабочих. Меня никогда не интересовали композиции на производственные темы. Мне с детства хотелось, прочитав книжку, нарисовать её образы…

Мне очень хотелось оформлять книги. Я пришла в издательство, принесла папку с картинками — я много рисовала, когда в Ленинградском училище продолжала заниматься… Думала: приду, покажу всё редакторам, а мне скажут, — идите, девушка, куда подальше со своими картинками. Думала, что только после академии только можно книжку иллюстрировать. В издательстве папку мою посмотрели и говорят: "Сейчас позвоним председателю Союза художников". Я тогда не знала ещё никого. Она позвонила Суло Хейковичу Юнтунену. Он пришёл, посмотрел, заулыбался и говорит: "Знаете что? Вы мне доставили огромное наслаждение своими рисунками. Вам надо делать "Калевалу". Я говорю: "Неужели я могу? Это же серьёзное произведение!" Он говорит: "А вы начните!" И я начала…

С.Я. Тамара, я хорошо знаю о том, как ты работала, и у меня такая мысль: когда общаюсь с людьми в провинции, то понимаю, что провинциалам свойственно преувеличенное преклонение перед столичными их собратьями по искусству и вообще людьми из столицы. В этом, кстати сказать, заложен большой смысл: это не просто идолопоклонничество, а какая-то такая скромность и дань тем людям, которые работают в столице, на передовом фронте… Причём многие из тех, кто работает в столице, пришли туда в большинстве своём из различных уголков России. И анализируя твоё творчество, смотря на весь твой путь жизненный и творческий, могу сказать, что многим художникам в Москве и Петербурге не удалось и сотой части сделать того, что ты сделала.

Книжная иллюстрация — это конёк в твоём творчестве. Я большой ценитель книги и сам всегда работал со своими изданиями в типографии: и с альбомами и с каталогами, дружил всегда с лучшими книжными оформителями, столпами этого дела. Книги, которые ты украшала в издательстве "Карелия", пользовались огромным спросом, мои друзья просили: "Ради Бога, привези из Карелии книги, которые оформила Тамара Юфа!" Ты себя и в театре попробовала весьма успешно. В станковой графике ты также активно работаешь, причём если взять твою "Ярославну" — такая графика несёт не меньший смысл, чем живописные полотна!

Нередко говорят сейчас: ох уж эта провинция, — нас сейчас пытаются строить под провинцию!.. Не буду приводить примеры с нашими великими поэтами и писателями, которые состоялись в основном в деревне — или в своих усадьбах, или на охоте, или отдыхая где-то за городом… Но ведь и сколько художников мы знаем, которые выбирали для своего творчества отдалённые от города места.

Петрозаводск — вроде бы столичный город, но по сравнению с Москвой это такой же крошечный городок, как и Псков, он чуть-чуть больше по количеству населения, вот и всё… Раньше Псков по промышленности не уступал Петрозаводску, это сейчас там промышленности нет... Помню, я даже сам говорил, — может, тебе попробовать в Москву уехать, в Ленинград, — ты этого не сделала. Как это отразилось на твоём творчестве, твоей жизни — то, что ты осталась здесь навсегда?

Т.Ю. Мне однажды сказал один человек: "Ты там засела, а могла бы переехать в Москву, в Ленинград". Я никогда не хотела переехать. В Ленинграде я бы не смогла жить, это точно. Туда можно приезжать. Наверное, меня так создал Господь, что я не рвусь в большие города — мне в них тяжело. Мне даже Петрозаводск сейчас уже кажется большим городом. Я понимаю, что к концу жизни какие-то детские чувства преобладают, потому что… ну, как в деревне говорят: старый — что малый… Вообще-то, честно говоря, я даже не люблю ездить… Есть у меня приятельница, которая каждый год ездит за границу. Она говорит, что у неё такое впечатление, что она родилась для этого… Вот я родилась — не для города. Это точно.

Когда я была маленькая, стояла на своём красивом крыльце с девчонками, и знала точно, что там, где другая деревня, где небо касается земли — это на самом деле оно сходится с землёй, и я говорила: "А я добегу туда, где небо сходится с землёй!" Они мне отвечали: "Нет, не добежишь!" И вот я сейчас говорю: да, я добежала туда, где небо сходится с землёй, это достаточно далеко от моей родины…

С.Я. Сегодня мы пришли к итоговому периоду своей жизни. Сколько нам Бог отпустит — от него всё зависит, наша судьба в руках Божьих… Ты сказала, что жизнь твоя была нелёгкая. Я помню, как ты переживала смерть мамы. Я, к счастью, перенёс это в более зрелом возрасте…

Я в шутку называю твой дом "женским монастырём" — у тебя две дочери, две внучки, один внук, через месяц, а то и в этом месяце ожидается ещё одна внучка… "Перестройка" многих сделала не тем, кем они хотели бы выглядеть, а некоторые вообще ждали её с вожделением — мол, отдайте, второй раз "весь мир насильем мы разрушим", и всё приобретём! А ты ушла в семейную жизнь, продолжая работать как художница. Я понимаю, что тебе очень помогает твоя вера — не показная, а внутренняя, настоящая. Я таких, как ты, вижу — счастливых оттого, что можно теперь молиться спокойно, и всё… У тебя настоящая вера. Мне приятно это видеть, приятно с тобой разговаривать о религиозных моментах нашей жизни. Для меня самое большое счастье — что у меня есть дочь Марфа, и что она дружит с твоими дочерьми и с твоими внучками. Это уже такой переход из молодости в нашу, позволю себе сказать, красивую старость. Каждый возраст по-своему прекрасен. Даже человек уходящий, если он не тиран, если он не злой человек, который уничтожил десятки, сотни других людей или предал других людей, — каждый уходит из жизни по-своему красиво, потому что его Господь берёт для будущей жизни.

Как тебе удалось достичь такой гармонии?

Т.Ю. Савва, гармония — это слишком сильно сказано. Я не думаю, что это гармония. Я жила с мамой, теперь со мной живут мои две дочери. Единственное, что меня убивает — раньше я никогда не думала о тех вещах, о которых сейчас думаю — это о материальной составляющей. Моих дочерей — Маргариту и Юту — мы в основном воспитывали с мамой вместе. Воспитывали, не воспитывали — кто там меня в деревне мог воспитывать? Живут люди, живут дети, — всё живёт. Были какие-то удивительные времена, когда начался тургеневский вопрос "отцы и дети" — это я считала, что не в моём веке… У нас всё было нормально. В деревне всегда улица была — тут же бабки ходили, тут же тётки сидели: все видели, кто кого пошёл провожать, кто кому изменил, всё это осуждалось или поддерживалось… Я в Ельце ходила в школе на вечера — там и учителя были вместе с нами, и танцевали с нами, или сидели, кто из стареньких… Не было телевизоров, и им интересно было смотреть, как мы там, молодые. А потом всё разделилось. И мода была такая, что взрослые не осуждали — ну, девушка шёлковое платье надела, хорошо; главное, красиво… чем красивее, тем взрослые больше поддерживают… Сейчас — очень страшное разъединение. Какая-то молодёжная мода, какая-то средняя мода, старческой моды нету вообще… Молодёжь — в одном месте, пожилые — в другом. Раньше этого не было, это пришло за какие-то последние годы. Я помню, у нас были компании — да и ты приезжал, — наши компании были от восемнадцатилетних и до пятидесятилетних. Может, в это время было и легче воспитывать детей. Мне так кажется… У меня с детьми не было проблем. Вот внучка — уже тревожно за неё: куда идёт, как идёт. И мать тревожится… Такой сейчас мир…

С.Я. Вроде без всякого нажима дочки, внучки и подрастающий внук Савва пошли по художественной дороге, проторённой тобой. В этом, мне кажется, наследственность — не избранная, а ремесленная. От кружевницы, твоей мамы, от тех бабушек, которые тебя воспитывали, видимо, это и передалось. И мне очень радостно видеть в твоём доме покой, исходящий изнутри, и за это хочу тебе сказать огромное спасибо. И ещё хочу сказать спасибо за то, что ты в такое время продолжаешь работать, пожелать всяческого счастья тебе, твоим дочкам, твоим внучкам и внуку, и чтобы всё было таким же светлым, как небо в хорошую погоду над Карелией.

<iframe src="http://vkontakte.ru/video_ext.php?oid=12820904&...mp;hash=dceaea8e58a7b239" width="607" height="360" frameborder="0"></iframe> 

МНЕНИЕ ХОЗЯИНА ДНЕВНИКА НЕ ОБЯЗАНО СОВПАДАТЬ С МНЕНИЕМ АВТОРА СТАТЬИ

СТАТЬЯ ВЫРАЖАЖАЕТ КРАЙНЮЮ ПОЗИЦИЮ, И, НАДЕЮСЬ, ЗДЕСЬ СКОРО ПОЯВИТСЯ ВЫРАЖАЮЩЕЕ ДРУГУЮ КРАЙНОСТЬ МНЕНИЕ.

А ПОТОМ МЫ С ЧИТАТЕЛЯМИ ВСЛАСТЬ ОБСУДИМ И ПОСПОРИМ С ОБОИМИ.

И КАЖДЫЙ, КОГО ТРОГАЕТ ЭТА ТЕМА НАЙДЁТ СВОЁ "ЗОЛОТОЕ СЕЧЕНИЕ".

Автор: Лидия Сычева

Источник: http://www.hrono.info/text/2006/kryl0906.html

Категория: ДЕБИЛИЗАЦИЯ НАСЕЛЕНИЯ |

 

"Возраст этого небольшого интервью достаточно приличный, порядка двух лет. Но от этого оно нисколько ни теряет в своей актуальности, лишний раз подтверждая, значение искусства для выживания рода человеческого. По мысли художника Владимира Крылова это  главный инструмент развития духовно-нравственной среды современного общества. Ну а с фразой что «в России царствует самая жёсткая, самая страшная и самая губительная цензура из всех возможных – цензура денег» вряд ли кто-то станет спорить.

Два миллиона долларов, потраченные на Московскую международную выставку современного искусства, до сих пор многим не дают покоя: стоило ли вбухивать такие средства в демонстрацию голого человека с красным флагом, к ногам которого прильнули в половом возбуждении две собаки (называется эта композиция “Русское затмение-1”). Или в показ миру картины “Русское. Курочка Ряба”, где за столом — дед, бабка и внучка, сидящие под иконой в красном углу и умилительно взирающие на раскоряченного в потугах бульдога — он снес золотое яичко… Михаил Швыдкой, наш главный культуртрегер, утверждает: “…Деньги потрачены для нас значительные. Но мы не должны забывать, что именно новое искусство, сперва кажущееся шокирующим и скандальным, изменяет повседневную жизнь”. Курс революционных преобразований продолжается. Вот и Алексей Пушков, ведущий «Постскриптума», задался вопросами: «Кто финансировал гомосексуальные сюжеты в российской части выставки на последнем Венецианском биеннале? Кто за это отвечает? Я не уверен, что это нужно делать за счет государственного бюджета…» Итак, искусствоведы утверждают: человек-собака – это проявление высокой культуры, а «простые» зрители таких изысков понять не в силах… Кто же прав? Разобраться в проблеме попытался Владимир Крылов, профессиональный художник, автор книги «Убить искусство». Что побудило его к обратиться теоретическому обоснованию духовного творчества? С этого вопроса началась наша беседа. - Моя книга написана, в основном, на материале изобразительного искусства. Необъяснимое и уродливое смешение всевозможных, принципиально не совместимых явлений, которое господствует сегодня в этой области, убеждает нас – духовная культура находится в состоянии полнейшего хаоса. Почему к одной области человеческой деятельности, к искусству, причисляют и квадраты Малевича, и портреты Рембрандта, и обыкновенный стул господина Юккера с вбитыми в него тем же господином гвоздями? Почему художником называют и Микеланджело, расписавшего Сикстинскую капеллу, и авангардиста, намотавшего на большую катушку пять километров белой верёвки? В состоянии хаоса, скандальных сенсаций, бессовестных финансовых пирамид и раздутых мыльных пузырей ничтожных авторов происходит тотальное, неизбежное и невосполнимое уничтожение духовно-нравственной среды обитания человечества. И это не профессиональный вопрос участников духовного творчества. Это вопрос выживания народа, государства, человеческой цивилизации. - Но разве авангардное искусство – это не поиски нового, не открытие неведомых горизонтов? Именно на это качество в основном и делают упор его апологеты… - Искусству в жизни человека отведена особая роль. Искусство – основной инструмент укрепления и развития духовно-нравственной среды обитания. Это феномен, сохраняющий духовность и нравственность. Многие думают, что авангард – продолжение и развитие классического искусства в современных условиях. Но дело в том, что всевозможные «Русские затмения» и новые «Курочки Рябы» направлены на уничтожение фундаментальной тенденции человеческого мышления – продвижения от хаоса к космосу. Цель авангарда зеркально иная - возвращение человека в состояние духовного хаоса. Человечество либо сохранит себя и свои возможности духовного роста, опираясь на искусство как феномен духовности, либо, понимая искусство как наслаждение, развлечение, эпатаж, элемент комфорта или возможность для получения прибыли превратится в общество сытых и довольных собой человекоподобных физиологических роботов, обречённых на самоуничтожение. Творчество авторов и теоретиков авангарда ярко, эпатажно, агрессивно заявляет о себе, требует денег и признания. Но по своему смыслу и значению творчество этих сильных и часто очень талантливых людей точнее всего можно сравнить с раковой опухолью. Расселившись в здоровом организме, раковые клетки с аппетитом и азартом уничтожают этот организм и чувствуют себя великолепно. Но они не в состоянии понять, что гибель плоти, на костях которой они сегодня пируют, означает неизбежную гибель их самих, и гибель их потомства. Раковые клетки сильны и предприимчивы, но совершенно лишены способности к самоанализу. Лишены они также самосознания и чувства самосохранения. Духовный человек способен справиться с самыми страшными катаклизмами, а сытая и благополучная физиологическая тварь обязательно уничтожит и себя, и человеческую цивилизацию в самых, казалось бы, благополучных и комфортных условиях существования! - Но не можем же мы законсервировать существующие формы искусства, отказаться от дальнейшего развития? В конце концов, искусство – это не только «прогноз», но и «диагноз»… - Человечество находится в процессе беспрерывного развития. Искусство исследует и фиксирует вновь и вновь возникающие формы духовных взаимоотношений, поэтому новизна подлинного творчества неизбежна. Это не вопрос новых формальных поисков. Это вопрос глубины духовного исследования автора. Любая форма оправдана, если она позволяет художнику исследовать новые градации человеческих взаимоотношений. Поиски внешних приёмов максимального завлечения и эпатирования публики – пустая трата времени и сил, и они всегда обречены на очень скорое устаревание. Внешние способы привлечения внимания быстро исчерпывают себя и становятся скучными. А вот духовные человеческие взаимоотношения остаются интересными вечно. - И, тем не менее, авангард всё чаще получает поддержку на самом высоком уровне… - Да, это так. Недавно известный авангардист Коваль, привязав себя к собачьей будке и сняв штаны, ползал на четвереньках и лаял. Не будем спорить с ним о силе метафоры, которую он, по его словам, предложил зрителю. Но не подлежит сомнению, что перед нами типичный актёрский этюд. Коваль может называть себя актёром, артистом или режиссером, но никак не художником. Печально то, что агрессивный идеологический напор авангардистов оказался столь мощным и беспощадным, что Академия художеств была вынуждена присвоить Ковалю Золотую медаль в области изобразительного искусства. И это не единичный пример, а уже общая тенденция. Концептуалисты и авангардисты (и их мощное лобби в СМИ и госструктурах) пытаются расширить понятие «искусство» очень доступным, но совершенно некорректным способом. Они занимаются деятельностью, совершенно не связанной с искусством, но продолжают рассуждать об эстетике, художестве и проч. Илья Кабаков, знаменитый концептуалист, в 1984 году создал «произведение искусства», которое называется «Лопата». На чистом планшете нейтрального зеленого цвета была аккуратно закреплена настоящая лопата, а немного ниже несколько листочков машинописного текста. Так что если у вас возникнет желание войти в ряды великих художников-авангардистов современности, вы можете купить в магазине промтоваров грабли, мотыгу, вилы и смело отправляться в выставочный зал. Минимум фантазии и много пиара – «произведение» готово!.. Невиданные деньги, которые «впрыскиваются» в раздувание подобной «культуры» делают авангард занятием модным и прибыльным. Такие же процессы происходят и в литературе, театре, музыке… Мастерство и нравственность – не в цене. Востребованы бесстыдство, напор, энергия. Но это не стихийный процесс, а управляемый. Следовательно, ему надо противопоставить контрпроцесс. - Что вы имеете в виду? - Самое сложное и самое простое, как мне кажется, что необходимо сделать немедленно, - это осознать, что основная и решающая борьба за выживание человечества сегодня сосредоточена именно в духовно-нравственной области. Культура – краеугольный камень человеческого общежития. Основную работу по формированию духовно-нравственной среды обитания выполняют произведения искусства. Но чтобы отделить их от красивых, приятных и удобных подделок или, наоборот, от шокирующих перформансов, необходимо сформулировать само это сложнейшее понятие. Потому что сегодня любой энергичный человек имеет возможность объявить искусством банальную «лопату». В своей книге я попытался в меру сил справиться с этой задачей и дал определение искусства на основе новейших гуманитарных знаний. И, конечно, нравственная неразбериха очень опасна для тех, кто только вступает во взрослую жизнь. Вот почему необходимо настойчиво, постоянно, воспитывая школьников и студентов, объяснять им истинный смысл, глубинное содержание и направление развития современных тенденций духовного творчества. И, самое главное, необходима государственная политика, поддерживающая искусство, которое укрепляет и создает духовно-нравственную среду обитания. Настоящее творчество требует многих лет напряжённого труда. Труда, который длительное время не приносит никакой прибыли, но без которого серьёзная духовная работа невозможна. Очевидно, что дизайнер тапочек заработает гораздо больше, чем художник, многие годы работающий над духовным проектом. Необходимо уровнять их шансы, поддержать художника. Тапочки обеспечат вполне сносное существование своего дизайнера и без помощи государства. Рыночная цивилизация западного типа автоматически поддерживает любое рентабельное финансовое предприятие. А духовность и нравственность нерентабельны в процессе конкуренции с эротикой, триллерами и детективами. Рентабельность духовных проектов – вопрос выживания человечества, поэтому их необходимо защищать! Государство и с помощью законодательства, административных решений должно направлять даже сегодняшние незначительные средства Минкультуры исключительно на созидательное искусство. Самоубийственно финансировать то, что ведет к разрушению человеческого сообщества, к унижению и осмеянию исторических подвигов наших предков. А уж поддерживать «проекты», воспевающее животные инстинкты физиологического человека - не только самоубийственно, но и преступно. - Но в таком случае мы с вами неизбежно столкнемся с вопросами цензуры… - Только провокатор или интеллектуальный инвалид может утверждать, что сегодня у нас нет цензуры! В России царствует самая жёсткая, самая страшная и самая губительная цензура из всех возможных – цензура денег. Эта цензура создаёт благоприятную атмосферу для развития детской наркомании, детской проституции, детской порнографии и детского бандитизма! Эта цензура создаёт массовую культуру, которая утверждает – хорошо, красиво и талантливо то, что приносит максимальный доход! Чем больше доход, тем талантливее произведение и его автор! С такими установками страна прекратит своё существование в ближайшие 20 – 30 лет! Человечество не может прожить без денег. Но деньги должны иметь в жизни общества мощный противовес. Каждый человек, президент, государственный аппарат и каждый из нас в первую очередь должны направлять свои силы на сохранение, укрепление и развитие здоровой духовно-нравственной среды обитания. История показывает: народы, не решившие этих задач, сходят с исторической арены. Их не спасают ни материальные богатства, ни обширность территории, ни комфорт, ни благоприятные условия природной среды."

Я поэт. Лет в 6,научившись писать, стала стихи записывать. Пишу на русском(в-основном) и на украинском языках.

Рисую (графика), иллюстрирую книги (те самые, которым, "как драгоценным винам, настанет свой черёд" :)

Cоздаю музыку, экспериментирую.Слышу Музыку в клавесине капели, стуке колёс метро, гудении басовых стун вантов моста, сквозь которые играет ветер, в том, как по небу ходят звёзды и как встречаются люди,во всём. Люблю Музыку - от классики до русского рока, от первобытного фолка разных культур (будто продувает насквозь из земли в небо...) до индастриала и киберпанка.

Каждый по-настоящему талантливый человек создаёт свой стиль, чем бы он не занимался. Он просто не может быть "подахматовкой" или "косить под Элвиса", как и быть анти-...(значение подставить), или "сбрасывать с корабля современности». Интересен эксперимент на создание нового видения мира, а не эпатаж.
Я считаю, что как рыба не бывает второй свежести, есть поэзия и не-поэзия(как ты её не назови - стихами "к дате" или графоманией). Но среди настоящих поэтов нет первых, вторых, восемнадцатых - есть разные и равные. Зачем сравнивать торт с палтусятиной?

Очень люблю путешествия, туризм – и «культурный», и «дикий» (c самого детства наш дом был то четырёхколёсным, то четырёхпалубным, так что бродяжничество у меня в крови).

Фотографирую(бываю по обе стороны камеры).

Я не профессиональный фотограф, и многие технические подробности мне неизвестны.
Для меня фотосъёмка неба, пейзажей - это своего рода медитация, составление икебаны...тончайшее нарушение пропорций разрушает композицию...и гармония исчезает, как бабочка, которую пытался накрыть ладонью...
Глядя на мир сквозь фотоаппарат на быстродвижущиеся обьекты(особенно, лица во время чтения стихов), чувствуешь себя кошкой,часами неподвижно застывшей у норы,которая ждёт чтобы внезапно совешить прыжок - в долю мгновения, ещё не успев осознать - и вот она - добыча!

Фотографировать и стрелять - явления одного порядка. Для меня в стрельбе нет агрессии - это дзен. Как кистью вести ровный круг, не заплетая течение линий от волосков кисти...сквозь твою макушку, навылет, сквозь руку  и продолжаясь в кисти, винтовке, видоискателе, течёт Небо...и - между двумя ударами сердца - огонь! Это похоже на любовь.

 

С рождения вижу странные вещи - например, цвета, окружающие людей и животных, меняющиеся в зависимости от перемены настроения, состояния здоровья, от того, о чём думаешь, что желаешь или чего боишься. Картинками - события, которые случаются(или могут случиться.Судьба - как река. Много притоков-влияний,много рукавов-возможных будущих, её можно перегородить плотиной или повернуть русло...)

 

Область интересов: творчество во всех его проявлениях, космологические концепции – от мифологии до «передового края» науки, психология, реинкарнация. Книги, люди, страны...

 

 

 

 

 

 

Если Вы хотите отпраздновать грядущую Ночь всех святых, Вам не обязательно становиться «святым», скорее наоборот, собирайте все, что в Вас есть демонического и отправляйтесь на поиски тыквы, т.к. главным атрибутом Хэллоуина является тыквенный светильник.

Для приготовления оного Вам понадобится крупногабаритная тыква, добытая следующими способами:

1.   честно купленная на рынке
2.   слезно выпрошенная у бабули под благовидным предлогом приготовления диетической кашки
3.   самостоятельно выращенная на своих 6-ти сотках (что уже само по себе подвиг)

 Хрустящему от раннего морозца овощу следует срезать верхушку (своего рода трепанация черепа, если Вы медик, или снятие скальпа, если индеец). Содержимое тыквы (желтая, вязкая масса) извлекается всеми подручными средствами, будь то ложкой, ножом или 
просто руками.

Выскабливание и выдалбливание тыквы продолжается до тех пор, пока внутренние стенки тыквы не станут идеально чистыми.

Теперь от ремесленничества можно перейти к творчеству – к вырезанию глаз, носа и зубастой ухмылки. Чем зловещее получится физиономия Вашего светильника, тем больше злых духов Вы сможете отпугнуть от себя в эту страшную-престрашную ночь Хэллоуина.

 

 

Наконец Вы помещаете горящую свечу внутрь тыквы и возвращаете срезанный «скальп» на прежнее место. Светильник готов.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Переходим к следующему этапу приготовления к празднованию Хэллоуина. Взгляните на себя в зеркало. Как бы критически Вы не относились к собственной внешности, без грима Вам все же не обойтись.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Если Вы не учитесь в цирковом училище, и у Вас нет под рукой профессионального грима, придется Вам прибегнуть к услугам декоративной косметики и даже гуаши (раз в год можно пожертвовать самым дорогим и рискнуть покрыться аллергической сыпью).

 

 

 

 

 

 

Если Вы не намерены выбираться из дома, а собираете друзей у себя (идеальным местом для проведения Хэллоуина является студенческое общежитие), то попробуйте себя в body art. С помощью обыкновенной гуаши на теле человеческом можно запечатлеть все:

 1.паутину, с множеством мохнатых пауков, поджидающих свою добычу, и т.д. и т.п. 

2.  потёки крови,следы гниения и разложения, если Вы выбрали для себя роль какого-нибудь неспокойного мертвеца,

3.летучую мышь, шуршащую перепончатыми крыльями в черном небе,

4. шкуру тигра (убитого Вами на охоте), покоящуюся на Вашем плече,

5. крылья белого или чёрного ангела,

6. маску, например, всеми любимого главного героя "кошмара перед рождеством" или жуткого шамана вуду

 

 

 

 

 

Включайте свою фантазию!

 

 

 

 

 

 

Выбирайте образ, который вам по душе:

Ведьма,

 

 

Дракула,

Оборотень,

Восставший мертвец,

Призрак,

Джек-Воробей,

Лешачиха,  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мумия,

Ворон,

русалка,

Ктулху,

Чернокнижник

или тень

отца Гамлета –

 

 

 

 

 

 

 

                                 главное не быть самим собой.

                                             

 

 

 Но помни, Золушка!

 

 

 

 

Через 3-4 часа гуашь начнет подсыхать, трескаться и осыпаться, а наутро при попытке смыть с себя вчерашний грим тебе придется основательно потрудиться, чтобы не пойти на работу или учебу с физиономией еще более страшной, чем накануне.

 

 
 

 

Но это проза завтрашнего утра, а сейчас снова поэзия страшного-престрашного вечера.

Если Вы все же надумали выбраться с друзьями на улицу во всем том, что Вы на себя надели и намазали,

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

не забывайте, что Хэллоуин все же праздник кельтский, а коренных кельтов у нас раз, два и нет, поэтому публика Вашу шумную компанию будет действительно принимать за нечистую силу и обходить стороной.

 

Стражи порядка тоже не тронут, особенно если среди Вас найдется хотя бы один трезвый парламентер, который сможет доступно объяснить, в чем суть дела (Хэллоуин – это такой языческий праздник, который…). Конечно, при условии, что Вы не будете играть в святую инквизицию или поджигать церкви между делом.

Теперь, после того как Вы напелись песен и вволю попугали прохожих, самое время всей Вашей компанией направиться в какой-нибудь ночной клуб, куда Вас по давно уже заведенной традиции пропустят без билета (при наличии костюма и грима) и там до самого рассвета веселиться в обществе таких же бодрствующих всю ночь вурдалаков.  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Наутро, если у Вас в квартире пахнет пережженным воском и ладаном, а бабуля на кухне варит ту самую диетическую кашку из Вашего трофея, значит, ночь Хэллоуина прошла спокойно и нечистая сила Вас обошла стороной до следующего года.

Хэллоуин - один из древнейших праздников в мире. В этом странном празднике переплелись кельтская традиция чествования злых духов и христианская - поклонения всем святым.

История праздника Хэллоуин насчитывает тысячелетия, начиная от кельтского фестиваля Самхэйн, римского Дня Помоны и христианского Дня всех святых.

Столетия назад земли современной Великобритании и северной Франции населяли кельтские племена. Они были язычниками и как верховного бога почитали бога Солнца. Кельты делили год на две части - зимнюю и летнюю. В течение всей зимы бог Солнца находился в плену у Самхэйна, властелина мертвых и князя тьмы.

Фестиваль Самхэйна, который праздновался 1 ноября, - это время, когда начиналась зима. В это время лето сменялось зимой, день - ночью, жизнь - смертью, и все барьеры между материальным и сверхъестественным мирами устранялись, ворота между ними открывались на одну ночь. В это время все нереализованные надежды и планы умерших вновь возвращались на землю, а их души спускались к родным очагам. Души умерших могли принимать разные обличья, злые вселялись в животных, а самые опасные - в котов. В этот день вся нечистая сила спускается на землю. Если вам очень хочется увидеть ведьму, могу порекомендовать одно верное средство - в полночь выйдите на улицу, одевшись шиворот-навыворот, и пройдите задом наперед. Приятной встречи!

В ночь с 31 октября на 1 ноября друиды - духи живой природы - собирались в дубовых рощах на вершинах холмов (кельты считали дубы священными деревьями), зажигали костры и приносили злым духам жертвы, чтобы умилостивить их. А по утрам друиды дарили людям угли от своих костров, чтобы те разжигали очаги своих домов. Огонь друидов согревал дома в течение долгой зимы и охранял дом от нечистой силы.

Ночью девушки гадали. Можно бросить два каштана в костер друидов. Если плоды будут сгорать рядом, то девушка будет жить в дружбе и согласии с милым, если раскатятся в разные стороны - разойдутся их пути в разные стороны. Увидеть своего будущего мужа девушка могла, сев перед зеркалом в полночь с яблоком в руке. Самым плохим предзнаменованием считался упавший подсвечник. `Злые духи хотят погасить огонь в доме`, - верили кельты.

В начале нашей эры римляне завоевали кельтскую территорию, принеся с собой свои традиции и праздники. В ночь с 31 октября на 1 ноября они праздновали День Помоны - богини растений.

В IX веке, когда христианство распространилось на территории Великобритании, эти древние традиции смешались с еще одним праздником - католическим Днем всех святых - All Hallows Even, или All Hallows Eve. Позже его стали называть Hallowe`en, и в конце концов - Halloween.

Сегодня от древнего языческого праздника остался набор забавных увлекательных традиций. В эту ночь принято одеваться в костюмы нечистой силы и устраивать маскарады. По-моему, нельзя упускать редкий шанс почувствовать себя ведьмой или демоном. Неотъемлемый символ Хэллоуина - тыквенная голова. Из тыквы удаляется внутренность, вырезается лицо и внутрь вставляется свеча. Тыква символизирует одновременно окончание сбора урожая, злобного духа и огонь, отпугивающий его. Так странно концентрируются древние поверья в одном предмете. В эту ночь дети стучатся в дома с криками: `Treat or trick!` - `Угощай или пожалеешь!`. Если вы не принесете жертву, эти маленькие злые демоны могут жестоко пошутить над вами, например, вымазать сажей ручки двери.

Жаль, что за этими развлечениями забывается древний смысл Хэллоуина. Хэллоуин интригует загадочностью, своей мифической значимостью. Этот праздник - попытка понять связь между нашим и потусторонним мирами. Хэллоуин - это переход, ворота из одного мира в другой. Эти ворота, как и любые другие, парадоксальны. Находясь между двумя мирами, они принадлежат в одно и то же время им обоим - и ни одному из них.

Самхэйн - ворота в зиму. Мы до сих пор склонны воспринимать зиму с неприязнью и отвращением. Кажется, что все живое умирает. Однако приход смерти по определению есть приход жизни. Белая пустыня, где живет Самхэйн, необычайно красива. Она освобождена от всего лишнего, наносного. Его время - это время сбросить груз забот и сует, накопившихся за лето и потерявших свое значение, следуя примеру деревьев, которые освобождаются от листьев, отживших свой срок. Ведь если деревья не сбросят их, мертвые листья не дадут им возможность ожить вновь весной.

Легенда гласит, что в эту ночь Самхэйн открывает ворота в прошлое и будущее. Две стихии становятся доступны в настоящем. Это время, когда человек не ограничен клеткой своего времени и может осознать свое место в паутине вечности.

Однако переход в другое пространство или время обычно бывает болезненным. Ворота хорошо охраняются. Ведьмы и демоны - герои Хэллоуина - это тени хранителей ворот. С нашей стороны бытия они кажутся пугающими воплощениями зла. Но если ворота пройдены, кого увидим мы, оглянувшись? Я думаю об этом, глядя на людей в масках во время праздника Хэллоуин.

 

...мама говорила, что когда мне было года полтора,

она заметила, что я без конца рассказываю сказки сама себе, нескончаемые мелодичные истории в которых на равных правах в одной истории могли встретится Баба Яга, фашисты, Крокодил Гена, Дюймовочка, Медуза Горгона, Фэт Фрумос, он же Финист Ясный Сокол, Дядя и Тётя(которые спят не на работе), и Чёрная Рука За Кроватью, а также вовсе нописуемые Большая Летучая Собака с карманами, Маленькая Коробочка в которую можно всё положить, (размером со спичечный коробок, свернувшись в которой калачиком, можно как в в кубик-рубике вывернутся в другое пространство), Шкаф для переодевания настроений, Односторонний Носок и Тот, Кто играет в нас.

Поначалу она решила, что мне слишком много читают сказок.И что следует отучить меня бормотать, потому что меня принимают за сумасшедшую-а заодно и её.

Она вообще придерживалась теории, что человек сразу рождается взрослым-поэтому никогда не сюсюкала со мной, требовала ответственного поведения, когда я ещё не понимала, что такое поведение вообще, к году научила буквам, к полутора-говорить без логопедических ошибок длинными связными фразами-за что тут же поплатилась-я начала задавать дурацкие вопросы(она даже несколько раз на бобинный магнитофон записывала-так я, когда мне лет 25 было, послушала и обхохоталась-представьте-таким детским голоском, слова нечётко выговариваю, вещаю "если люди живут ради детей, а те-тоже ради детей, то все рождаются, чтобы родить то, что умрёт, и умирают, то в жизни смысла нет, и надо это безобразие прекратить, всех переубивать, и затеять какую-нибудь другую игру, поинтереснее ") .

Потом мама заметила, что сказки интересные, и решила оставить меня в покое. И отдала меня в ясли, вроде как в школу жизни.

Там я сильно скучала и тосковала, жалуясь, что мне очень страшно среди людей, которые не умеют говорить и ходить, зачем-то всё время сморкаются и писяют прямо на одежду и на пол, но при этом ещё и дерутся! и в конце концов с тоски заболела -а вы представьте себе, что вас сейчас, да в такой коллектив инвалидов... В три меня научили читать, и я стала читать запоем всё подряд, от Ганса Христиана до надписей на пачке Геркулеса, что мне тоже сильно повредило-в садике мне читать не разрешали, поэтому я всё время мечтала.

Когда я научилась не только читать, но и писАть (а тут я долго сопротивлялась, до 6 лет-не хотела, и всё!) мне тут же подарили блокнот, чтобы я записывала свои стихи, которые всё время придумывала.

Вот первый из записаных:

Корабли пролетают ночами,

рядом звёзды мерцают, скучая,

корабли эти даже не чают,

что они долетят до печали...

а второй и того грустнее... до сих пор помню картинку, как меня из садика ведут через горку, и небо ТАКОГО цвета, и вроде как складками висит...

короче, вот он:

Небо серо-розовым куполом провисло,

звёзды всё тревожней загораются вдали

всё сейчас тревожное- и лес, и дом, и речка,

а окна гаснут, словно свечки

 и солнце уж почти и не кровит в пыли…

Такой вот депресняк.

Зато вот братец мой младшенький наоборот, весёлые стишки в том же возрасте писал.

Например:

"на берегу сидит старик

у него стоит язык!"

или(самое первое):



Сів комар

на Кобзар,

сів і написав:

"Я бебека,

я мемека,

я корову забодав!"

Сейчас-то он стихов вовсе не пишет, и вообще у него жизнь удалась :))

есть такая группа Космофауна. и там я со-творец. а это одна из наших композиций, тоже про живой Город...

Творчество и ясновидение - 
естественные состояния.