К "правилу веры и образу кротости" - честному ебискупству,
церковное предание относится двояко:
идеализируя и превознося
наследников апостольских ключей до небес,
а с другой стороны, прозревая в них
все тех же воссевших
на седалище Моисеовом
первосвящениц,
тайно лукавыми деяниями своими
Христа распинающих.
Иоанн Кассиан Римлянин дружбу с епископом
сводил к неизбежно следующей за ней
погибели души,
а адовы видения из "Луга духовного"
в архиреову бочку меда
довешивают и свою лжицу дегтя:
да, по грехам своим стою по самое горло в кипящей смоле,
но с одною ослабою - стою на главе епископа.
Епископам зачастую усваивается и вина,
по какой жизнь внутрицерковная
и обращается в свою противоположность,
ничего общего не имея с духом Евангелия.
Архиреову синедриону - Их Несытоскотинствам
и их весьма скоромному поведению
мы обязаны и отъятием у Церкви
и самостоятельности, и самого патриаршества.
Епископов, вопреки церковным канонам,
но для церковной же пользы,
на протяжении двух синодальных столетий
избирал уже обер-прокурор и
утверждал сам государь-батюшка,
что опять-таки мало способствовало
разрешению главной церковной "бяды".
Вот как гневно и желчно писал про то
Василий Осипович Ключевский:
"Как вербуется наша высшая иерархия?
Люди духовного, а в последнее время зачастую и светского звания, обездоленные природой или спалившие свою совесть поведением, не находя себе пристойного сбыта, проституируют себя на толкучку русской церкви, в монашество, и черным клобуком, как могильной насыпью, прикрывают невзрачную летопись своей жизни, какую физиология вырезывает на их невысоких лбах.
Надвинув на самые брови эти молчаливые клобуки, они чувствуют себя безопасными от своего прошедшего, как страусы, спрятавшие свои головы за дерево. Православная паства лениво следит за этими уловками своих пастырей и, равнодушно потягиваясь от усердных храмовых коленопреклонений, говорит, лукаво подмигивая, знаем-де.
Нигде высшую церковную иерархию не встречали в качестве преемников языческих волхвов с большим страхоговением, как в России, и нигде она не разыгрывала себя в таких торжественных скоморохов, как там же. В оперном облачении с трикирием и дикирием в храме, в карете четверней с благословляющим кукишем на улице, простоволосая с грозой и руганью перед дьячками и просвирнями на приемах, с грязными сплетнями за бутылкой лиссабонского или тенерифа в интимной компании, со смиренно-наглым и внутрь смеющимся подобострастием перед светской властью, она, эта клобучная иерархия, всегда была тунеядной молью всякой тряпичной совести русского православного слюнтяя.
Христос дал истину жизни, но не дал форм, предоставив это злобе дня. Вселенские соборы и установили эти формы для своего времени, цепляясь за его злободневные условия. Они были правы для своего времени; но не право то позднее узколобие, которое эти временные формы признало вечными нормами, признав учение Христа только случайным началом церковного строительства”

Разгон Привалово-Заостровской приходской общины
и добровольно-принудительная отправка
самого священника Ивана Привалова
под соборно-сыскальный присмотр,
запрет за болотные вольности иерея Дмитрия Свердлова,
заткновение кляпом
"измученных ртов"
игумена Петра Мещеринова и протопопа Георгия Митрофанава,
и, наконец, лоббирование церковным vip-менеджментом
двух лет мордовских лагерей
за разного рода вольнохудожные шалости -
звенья печальственно одной
злохудожной цепи: наступания на старые грабельки,
неизбежливо ведущей русскую церковность
не токмо к системному кризису,
но и к очередной пропасти во ржи.
Что-что, а даже в самые синодально цензурные времена
никому не приходило на ум
затыкать уста церковным историкам
с европейской именитостию,
каковым, скажем, и был профессор Московской духовной Академии
Василий Осипович Ключевский.
Живи он сейчас,
за свои пафосно-обличительные глаголы
точно бы отправился на годика так три
в мордовЛАГА исправления:
"Русский простолюдин – православный – отбывает свою веру, как церковную повинность, наложенную на него для спасения чьей-то души, только не его собственной, которую спасать он не научился, да и не желает: “Как ни молись, а все чертям достанется”. Это все его богословие. Евангелие стало полицейским уставом. Местные православные церкви, теперь существующие, суть сделочные полицейско-политические учреждения, цель которых успокоить наивно верующие совести одних и зажать крикливо протестующие рты других. Обе эти цели приводят к третьей, самой желанной для правящей церковной иерархии, – это полное равнодушие мыслящей и спокойной части общества к делам своей местной церкви: пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
Русской Церкви как христианского установления нет и быть не может; есть только рясофорное отделение временно-постоянной государственной охраны".

В весьма болезной теме церковного "выгорания",
а точнее духогашения,
кающееся в том духовенство
менее всего готово махать "красной тряпкою"
и глаголать о Двойнике церковном.
А ведь именно Он - сей Двойник,
и является главным формообразующим началом
нашей отечье земной церковности.
Ни одно светское образование
не способно похвалиться
стольким количеством моральных уродцев,
коих и выпекают на конвейерном потоке
наши отечественные бурсы.
С одной стороны, все то же долбежно-зубрежное "образование",
не востребующее ни осмысления "трагедии русской Церкви",
ни старых грабелек, на каковые русский клерикализм
вновь наступает с саморазрушительным запалом.
С другой стороны, православная бурса -
это школа раболепства, пресмыкательства,
угодничества и лакейства,
церковных Молчалиных,
в прокрустовом ложе своем
генерирующих потатчиков, лизоблюдов и ябед.
Из маленьких негодяев в поповстве уже
прорастают в негодяев больших.
В любой, даже самой крохотной епархии,
изначалу насаждается
самого затхлобрежневского пошибу
и весьма со стороны комической,
деспотный культ личности:
"Вы, драгой владыченька, ангел нашей Церкви.
Вашими святыми молитвами,
яко крины сельные,
прорастают новые монастыри, приходы, церковные школы,
благодаря Вашим неустанныи трудам
семимильными шагами шествует вперед
неслыханно духовное возрождение..."
Какие качества при деспотном дворе
прежде всего востребованы
от прошедшего курс молодого попа?
Честность, порядочность, доброта?
Дудки вам, о недрузи истиннаго православия,
напротив, на потребу дня
годятся кадильщики и потаковники,
льстецы и жопализы,
и кто не задумываясь переступит
через бренное телесе
во Христе собрата своего:
"Выгорание - оно есть. Видел много раз. Сейчас на себе испытываю - горел как факел,теперь тлею и дымлю...
Кураев прав - это проблема. И не правы те, кто это отрицает.
60% священников, которых я уважаю и которые для меня авторитет с 90-х - они заштатом...
Ныне заштатом.
Почему?
Потому что ныне наша церковь похожа на Берлин 1945 года - старых опытных воинов либо убили, либо они сбежали, а под ружье ставятся гитлерюнген и все мнят, что победа вот-вот..."
http://dan-n-n.livejournal.com/1226.html

В продолжение темы церковно-крепостного права,
преподобный priest_ali,
как снег на голову,
"обрадовал" дедулькина следующим сообщением:
"Отец Сергий Бегашов переведен на нищий приход за поддержку прот. Олега Николаева! Формально, конечно, придумали другую причину. Вчера уже получил указ. Все как всегда, формальные причины в указе не совпадают с реальными"
http://kalakazo.livejournal.com/1092218.html?thread=14712698#t14712698
Преступление бердянского протоиерея Сергия
чудовищно и не подлежит никакому архипастырскому снисхождению -
стих-некролог на погибель церковной общины друга:
"Вороны кружат над теплым Телом,
Черной мантией скрывая Божий Свет.
Не решаясь, кто же будет первым,
Кто проверит жив Ты или нет...
Свои крылья ворон расправляет,
Что б собраться в вороньиный свой совет,
Где все смотрят, что же помешает
Подкрепиться Твоим Телом на обед...."
http://pr-begashoff.livejournal.com/13948.html?mode=reply#add_comment
Весьма наивно, но вполне достаточно дерзко,
чтоб для началу и самому
быть сосланным в епархиально-медвежачий угол:
"Сегодня епископ Ефрем мне вручил указ о переводе меня в село Полоузовка. Население здесь не дотягивает и до 300 человек. Благочинный сказал, что в этом храме до меня никогда не было настоятеля. Этот храм всегда давался "в нагрузку" для окормления священниками, служащими в ближайшем райцентре. Понятно, что этот указ владыки обрекает меня, мою беременную супругу и троих сыновей на нищенское влачение...."
http://pr-begashoff.livejournal.com/14124.html
А ведь это ещё не все: следующим актом
сей церковно крепостной забавы
последует уже вековечный запрет...

Мода на душевенное порно,
на разного рода духовенные разнагишания
за последние недели
средь обитателей церковного гетто
обретает поветрие всеобщей эпидемии.
Создано даже сообщество golovni
о дотлевающе догорающих головёхах,
возлежащих на церковной обочине.
Но когда очередной колокольный стриптизер
починает рвать на себе
церковные ризы,
то уже начальные аккорды
его признательного взвоя
смахивают на весьма старую
советскую песнь: самооговор по 58-й
в кабинетах Лубянки иль Большого дома.
Одним словом, детский лепет,
а голос мужа,
в том числе и касательно темы "выгорания",
давно прозвучал из скабарского угла:
"С начала XX века православное духовенство вместе с паствой понесло много печалей. Священников расстреливали, морили в тюрьмах и лагерях. Позже включили в категорию «лишенцев». Священников, их семьи ограничили в правах: лишали высшего образования, социальной защиты, права занимать должности, облагали непосильным налогом и проч. Вплоть до падения советской власти священники были лишены социального страхования и трудового стажа, разделяя участь заключённых, содержавшихся в лагерях и тюрьмах.
Теперь Русская Православная Церковь Московской Патриархии могла бы позаботиться о народе Божием, сохранившем верность в скорбях и испытаниях. Увы! В 1988 году Устав РПЦ был написан «под епископа». Устав наделил епископа неограниченной и неконтролируемой властью. В редакции 2000 г. Устав расширил власть епископа, снял ответственность за злоупотребления. В 2004 году епископам вручили для расправы со священниками суд Линча. Устав РПЦ лишил церковный народ прав, сохранив обязанности. Самый термин «право» Устав не применяет к мирянам и клирикам. Правами обладают епископы.
Бесконтрольная власть развращает. Произвол ведёт к злоупотреблениям. Несправедливость и корысть, цинизм и безответственность, исказили образ епископа, описанный апостолом Павлом в посланиях к Тимофею и Титу (1Тим.3, 2; Тит.1, 7). Епископ гнобит клириков, без вины лишает сана, храма, прихода. Причиной бывает неприязнь, корысть и другие страсти: зависть, месть и проч. Устав РПЦ лишил клириков канонической и юридической защиты и предал в крепостную зависимость. Такое положение недостойно Церкви Христовой, если верить что Церковь - организм любви. Евангелие светится огнём любви и заботы о человеке, но в мутном зеркале епархиальной жизни не отражается.
Кажется невероятным, что в правовом поле демократического государства сложились феодальные отношения, возможные лишь в дремучие времена.
Почему Высшая церковная власть позволяет и покрывает произвол, насилие и несправедливость епископов? Сказать ей нечего, и на жалобы священников покрывает гробовое молчание.
Почему нельзя уйти из организации, принявшей авторитарное развитие, грозящее самоуничтожением? Во-первых, христианину некуда уйти из Церкви Христовой. Во-вторых, христианин не должен покинуть Церковь в беде. Да, лишённый прав, народ Божий не властен остановить беду. Остаётся свидетельствовать о надвигающейся катастрофе, молиться и надеяться на чудо. Предлагаем читателям своими глазами посмотреть на противоречия между законодательством РФ, правоустанавливающими документами РПЦ МП, на ограничение прав 50 000 священнослужителей, задуматься об их судьбе, о человеческом и гражданском достоинстве. "
https://predanie.org/content/view/171/16/

Из уст двух епископов мне удалось слышать
хоть и приватное, но вполне однозначное суждение,
что решения поместного собора 1917-18 годов
были "ошибочными" - это уста митрополита Алексия Ридигера
и уста митрополита Иоанна Снычева.
Их и представления о порядках
на епархиальном крепостном дворе
сводились к единому воззрению:
хороший барин завсегда свою скотинку милует.
А ежели вдруг барин окажется самодуром
иль наемником, иль волком в овечьей шкуре?
Удалось мне застать ещё и старого пошибу духовенство,
трезво различавшее жизнь и судьбу,
выпестованную за колючей проволокой, с порядками, как на зоне,
или ту же поповскую жизнь,
но уже без уполномоченного и деспоты-каннибала.
Посему и переживало оно
церковно-крепостное право,
как свою личную драму.
Нынешняя генерация духовенства уникальна:
точно бройлерные цыплята,
они по-скорому взращёны
на скотском хуторе
и при своей тотальной безотцовщине
даже сказ про свое собственное "выгорание" починают,
как малолетки, урожденные в колонии строго режима: без начала и конца.
Рожденному в неволе век свободы не видать...

1905-й, и вместе с ним
пожалованная от государя Николая Александровича
"свобода слова",
дали возможность разверзнуть рот
церковной публицистике.
Заговорили враз, и весьма многие,
о загнанных внутрь церковных болестях.
Обнаружилось, например,
что никакого оригинального
русского богословия,
как и отечей богословской науки,
нету вовсе: все оно оказалось
переведенным с немецкаго иль французского,
переиначено на якобы православный лад
с католицких иль протестантских гроссбухов.
Духовные академии на протяжении двух столетий
клепали плагиаторов,
умудрявшихся свои богословские опусы
клеить из чужеродных цитат.
А духовные семинарии,
с введенным в учительную норму
бессмысленного и оглупляющего "долбежа, зубрежа и ковыряния в носу",
строгали, в лучшем случае, кутейных ремесленников,
ещё в мальчишестве
изрядливо искалеченных
бурсацкою управою:
слухачеством, стукачеством,
наружливым раболепством, угодничеством
и всепожизненным сознанием
своей колокольной неполноценности
пред университетскими и даже гимназистами...

Революционной вакхаканалией февраля 17-го,
со всеотечьей эйфорией
по поводу кончины "кровавого самодержавия",
и хороводными вихрями
восшедшего ему на смену
Его Высочества Карнавала,
с легкостию в дореволюционном бытии
обретается его Двойник - хлыстовский Корабль.
Большевицкая страна Советов,
с ея нескончаемо массовыми "крестными ходами"
и политическими арт-акциями,
агитпропными "мистериями",
окнами "Роста" с Володимиром Маяковским
и от Всеволода Мейерхольда -
в сто тысяч рук и ног "человеко-машин"
театрализованными перформансами - это всё тот же,
растянувшийся на добрые семь десятин,
вид хлыстовских радений:
со своими воительными "христами" - вождями и героями,
на одном едином, во всю СССР,
духоборственном "Титанике".
Ленинско-сталинской "марксизм"
вполне удачливо склеился
с сектантским хилиазмом
и чаянием вот уже скорого "Царства Божьего на земле",
аки губка впитал в себя
и его испепеляющую, от гонимых, ненависть
к "господствующей Церкви-гонительницы":
трупной, мертвенной
и способной в качестве диалога с "еретиками"
токмо на едину полицейскую расправу...

1905-й подарил русской церковности
не токмо "свободу совести",
но и возможность трезво посмотреть на себя со стороны.
Оказалось, что "Святая Русь"
не такая уж и никониянско-православная,
а по-прежнему и старообрядная,
и с хлыстовскими прихватами,
весьма сектантская,
кажется, сплошь завихренная в чаянии "новаго свету"
и круговерти богородских кораблей.
Даже "иоаниты", последователи кронштадского пастыря Иоанна Сергиева,
к неожиданости Синода
на поверку оказались самыми натуральными "хлыстами":
"сектантов, так называемых «иоаннитов», впредь именовать в официальных церковных актах и в миссионерской полемике с ними «хлыстами киселёвского толка» или просто «хлыстами-киселёвцами»...
журнал «Кронштадтский Маяк» с приложениями...предать осуждению, как содержащие в себе и защищающие кощунственное, богохульное и еретическое учение секты хлыстов киселёвского толка"
http://www.apologia.ru/mddb/327
А всероссийского масштаба
истерия вкруг имени кронштадского "чудотворца" -
не столько свидетельство "духовного подъема",
сколько системного церковного кризиса:
"Что это за пастыри и священницы,
коли крестьянину за тридевять земель приходится
наезжать в Кронштадт или к старцам в Оптину,
чтоб разрешить самое элементарное: продавать корову или же нет?"

Зримое зачало русской катастрофы,
по обыкновению, ведут с "кровавого воскресения"
и вправду события в гистории матушки России чудовищного,
в одночасие порушившего все многовековые скрепы и табу -
кровавой бойни у Нарвских врат,
расстрела вовсе не какой-то там "рабочей гопоты",
а многотысячного крестного хода,
солдатскими пулями
надрывно целовавшими не токмо
человеческие сердца,
но и кощунно обращавшимися в щепу
святыми иконами
и упоенными кровушкой
поверженными наземь хоругвями.
Аукнулось это в поповском болотце
всхлипывающими тяжко разводами
от невзначай брошенной туда булыги.
Так что даже в церковную печать
просочились горестливые свидетельства
об обуявшей в 1906-1907-х годах
колокольное сословие напасти "чорной тоски" -
совсем уже безбглагодатственной безнадеги
и, как следствие уже из оной,
среди сельского духовенства -
самой настоящей эпидемии
именно, что поповских самоубийств:
"Прошел еще один год в тяжком оцепенении горя,
и когда люди очнулись и взглянули вокруг себя -
над всеми мыслями и жизнью их
господствовал страшный образ идиота..."
http://az.lib.ru/a/andreew_l_n/text_0810.shtml

В переломный оселок меж девятнадцатым и двадцатым,
более чем трехсоттысячно кутейное воинство
отпечатлело себя не столько в слове,
сколько на входящей тогда в моду фотографии:
"С эпохой фотографии все вернулось на круги своя:
стилизуют под картинные позы себя уже мещане, крестьяне,
кухарки, извозчики, кондукторы трамваев
и духовенство, в том числе:
батюшка
(с распущенными, "как у девки", до пояса волосами)
в муаровой рясе,
раздобревший до размеров борова,
едва помещаясь в студийном креслице
с вальяжно свешенной с подлокотника кистью руки;
рядом - с "руками по швам" - тонкая, как спичка, матушка;
вокруг, тоже навытяжку, с натужно-вымороченными физиономиями
дети - будущие Чернышевские, Добролюбовы, Джугашвили, -
идиллия "семейного счастья",
свидетельство бесконечно долгого золотого века "Святой Руси"..."
http://kalakazo.livejournal.com/2742.html
Бурсы своей системной бесчеловечностью
штамповали на потоке
вместо смиренных "паси овец пастырей"
озлобленных и способных на все и вся бунтарей:
"В Николин день, 9 мая 1895 года, 17-летний бурсак выждал,
когда ректор Владимирской семинарии
архимандрит Никон после обедни
ушел в свой цветник,
воспользовавшись мгновением,
когда тот наклонился над клумбой,
подбежал – и с размаху ударил его топором по голове...
Размахнулся вторично: топор сорвался, в руке осталось топорище...
Клобук оказался "шлемом спасения" -
Никон отделался сравнительно легкой раной.
"Одни ругали начальство, другие – семинаристов.
Кто-то кричал: "Бей!". Возбуждение росло...
Пришлось пригнать солдат, жандармов...
Вид крови и зловещие признаки предстоящей расправы
ожесточили семинаристов:
они озверели и на следующую ночь чуть было
не закололи вилами помощника инспектора... "
http://kalakazo.livejournal.com/288405.html

Девятнадцатый век, несмотря на всю болезность
церковной жизни
и (по слову Федора Михалыча Достоевского)
"пребывающий в параличе",
подарил русской духовности
целую плеяду епископов-молитвенников,
епископов-миссионеров,
епископов-историков,
епископов-богословов.
Хоть и запечатлелся на епископском имени
и стал литературно расхожим
именно в ту синодальную эпоху
образ жестоковыйного самодура,
хладно-сердечного чинуши,
однако власть деспотного самодержца
ограничивалась церковными канонами.
Да, церковно-крепостное право -
правящий епископ мог запретить
провинившегося попа,
сослать его "на исправление"
на собственный архиреово-хозяйственный двор,
но росчерком пера лишить его прихода,
вышибить с насиженного места
был не вправе.
Порочной практики гонять духовенство
аки цыган по епархии
и переставлять их аки шахматные фигуры
в девятнадцатом веце
не существовало вовсе.
Не замечалось и другого церковного же порока - святокупства, симонии.
Да, пролезали на деспотно теплые места
подхалимы и карьеристы,
но так, чтобы за пенязи куповать
епископское кресло - такого не было и в помине.
Хотя опять-таки, предоставим горестливое слово
Василию Осиповичу Ключевскому:
"Не православные богословы, а свечегасы православия. Питаясь православием, они съели его и сходили на его опустелое место. Смотря на них, как они веруют в Бога, так и хочется уверовать в черта. Их спокойствие и философское самообладание есть не что иное, как окаменевшее и заделавшееся в монументальные рамки самообожание. Пахнет не только изо рта, но и из сердца...
Они эксплуатировали все свои права и атрофировали все свои обязанности. Великая истина Христа разменялась на обрядовые мелочи или на художественные пустяки. Верует духовенство в Бога? Оно не понимает этого вопроса, потому что оно служит Богу... Высшая иерархия из Византии, монашеская, насела черной бедой на русскую верующую совесть и доселе пугает ее своей чернотой..."

К "правилу веры и образу кротости" - честному ебискупству,
церковное предание относится двояко:
идеализируя и превознося
наследников апостольских ключей до небес,
а с другой стороны, прозревая в них
все тех же воссевших
на седалище Моисеовом
первосвящениц,
тайно лукавыми деяниями своими
Христа распинающих.
Иоанн Кассиан Римлянин дружбу с епископом
сводил к неизбежно следующей за ней
погибели души,
а адовы видения из "Луга духовного"
в архиреову бочку меда
довешивают и свою лжицу дегтя:
да, по грехам своим стою по самое горло в кипящей смоле,
но с одною ослабою - стою на главе епископа.
Епископам зачастую усваивается и вина,
по какой жизнь внутрицерковная
и обращается в свою противоположность,
ничего общего не имея с духом Евангелия.
Архиреову синедриону - Их Несытоскотинствам
и их весьма скоромному поведению
мы обязаны и отъятием у Церкви
и самостоятельности, и самого патриаршества.
Епископов, вопреки церковным канонам,
но для церковной же пользы,
на протяжении двух синодальных столетий
избирал уже обер-прокурор и
утверждал сам государь-батюшка,
что опять-таки мало способствовало
разрешению главной церковной "бяды".
Вот как гневно и желчно писал про то
Василий Осипович Ключевский:
"Как вербуется наша высшая иерархия?
Люди духовного, а в последнее время зачастую и светского звания, обездоленные природой или спалившие свою совесть поведением, не находя себе пристойного сбыта, проституируют себя на толкучку русской церкви, в монашество, и черным клобуком, как могильной насыпью, прикрывают невзрачную летопись своей жизни, какую физиология вырезывает на их невысоких лбах.
Надвинув на самые брови эти молчаливые клобуки, они чувствуют себя безопасными от своего прошедшего, как страусы, спрятавшие свои головы за дерево. Православная паства лениво следит за этими уловками своих пастырей и, равнодушно потягиваясь от усердных храмовых коленопреклонений, говорит, лукаво подмигивая, знаем-де.
Нигде высшую церковную иерархию не встречали в качестве преемников языческих волхвов с большим страхоговением, как в России, и нигде она не разыгрывала себя в таких торжественных скоморохов, как там же. В оперном облачении с трикирием и дикирием в храме, в карете четверней с благословляющим кукишем на улице, простоволосая с грозой и руганью перед дьячками и просвирнями на приемах, с грязными сплетнями за бутылкой лиссабонского или тенерифа в интимной компании, со смиренно-наглым и внутрь смеющимся подобострастием перед светской властью, она, эта клобучная иерархия, всегда была тунеядной молью всякой тряпичной совести русского православного слюнтяя.
Христос дал истину жизни, но не дал форм, предоставив это злобе дня. Вселенские соборы и установили эти формы для своего времени, цепляясь за его злободневные условия. Они были правы для своего времени; но не право то позднее узколобие, которое эти временные формы признало вечными нормами, признав учение Христа только случайным началом церковного строительства”

Через деспотное "возложение рук"
сподобившись апостольско-ангеловой благодати,
юный "паси овец пастырь"
на церковном поле чудес
пополняет собою ряды
тягловых лошадушек.
Заглавный епархиальный сеятель,
уже как два десятилетия минуло,
что есть его богатырской силушки
"насаждает структуру" -
из полных пост-богоборственных разрухи и
мерзости запустения на месте святыни,
руками клировых Буратинок,
возрождает церковные стены.
Сами Буратинки для деспоты-сеятеля
зачастую всего лишь шахматные х-фигуры,
кои он движит по епархиону
размером в две Франции,
тасуя лошадушек
аки колоду карт,
гоняя кутейной сброд по приходам аки цыган
и молодью, как правило,
затыкая дыры и образовавшиеся проплешины.
И от младого попа-бойца
востребуется, прежде всего, подвиг:
возрождать духовную жизнь
в практически вымершей и спившейся русской деревеньке
иль ежедневенно утро-вечерне служить
в нарождающейся женской обители,
где год служения в два вменяется,
иль принимать тягловое участие в соборной самотаске:
"У рядового соборного священника
поповский трудодень починается
с половины седьмаго утра:
поскору облачившись
и свершив проскомидию,
в семь утра он уже должен
возгласить "Благословенно царство...",
положив начало ранней обедни.
Следом за отслуженной ранней литургией
потребно за двадцать минут покрестить
пятьдесят орущих глоток,
а за поздней обедней,
столь же расторопно до "Отче наш" -
принять исповедь у 300-т бабулек.
Сразу же за поздней следуют
отпевания, панихиды, молебствия,
плавно перетекающие в венчания.
А вслед за чередой венчаний
пора уже в шесть вечера
и вечерню с утреней починать,
каковые старое духовенство
служить весьма тяготится,
возлагая сие бремя
на плечи исключительно младых и здоровых..."
http://kalakazo.livejournal.com/1053407.html

В качестве довеска к реалиям
торжествующего ныне церковного Двойника и
всенародной любовии к златым куполам
следует присовокупить
(не раз озвученные Главпечем
и многократно разстиражированные
его словоохотлитвым двойником -
протопопом Всеволодом Чаплиным)
словеса про то, что отечие православие,
"слава Тебе, Господи",
ничего сродственного не имеет
ни с принципами западной демократии,
ни с пресловутым европейским гуманизмом.
На деле это означает, что младой неофит,
убаюканный старцево-лубочными грезами,
решительно переступая порожек
архиреовой приемной,
и воспринятый во владычни объятия "на ура"
("жатва ведь многа, а делателей мало"),
пред честной хиротонией в "паси овец пастыря"
ставит крохотную факсимильную закорюку
на том, что именуется "ставленической присягой"
и, благодаря сей немудрено чернильной каракуле,
из мира профанно-светского
попадает в гетто духовно-сакральное,
где доселе царствует деспотный произвол
и помещичье-крепостное право,
где и судится уже по законам (а закон, что дышло) Трульского собору,
на всю оставшуюся жизнь
забривая себя и попадью с попятами
в холопы церковные...

Претензии к мифотворчеству старца Василия Швеца
те же самые, что и к "Несвято святым" Тихона Шевкунова -
когда церковный лубок вбирает в себя
самые уродливые стороны богоборной совдепии,
оправдывая и фактически реабилитируя
все семь десятин афеистского беспределу,
когда пеленою приторно слащавого гламура
покровенными оказываются
самые неуврачеванные
язвы церковной яви.
Лихорадочное строительство "Святой Руси"
и "неслыханно духовное возрождение" -
это романтика все того же "Цемента" Гладкова
иль поэтика платоновского "Котлована" -
темы для без конца и краю "производственного романа",
где в новую церковно Китайскую стену,
в качестве замеса и кирпичей,
и оказались вмурованы
младые "романтики Духа".
"И значит нам нужна одна победа!
Одна на всех, мы за ценой не постоим...", -
О чем это? Да все о той же "цене ценённого" -
строителях новаго православного коммунизму,
сработанных и высосанных аки скорлупки,
выпростанными на обочину Димочками Свердловыми...

Всероссийскому старцу Василию Швецу
мы обязаны не только процветшим крином духовенной мифологии,
урождением православного сталинизма,
обретением иже во святых святаго Иёсифа
и святаго Георгия Жукова,
но и старательному взращиванию младой поросли,
из коей и выпестовались два современных "титана духа":
православный писатель Стас Сенькин и
священник Дмитрий Свердлов.
Вот как свое "боевое крещение" описывает последний:
Священник, к которому мы ехали, протоиерей Василий Швец, был совершенно исключительной личностью... По приезде нас поместили в нечеловеческие условия — отец Василий оказался радикалом в самом лучшем смысле этого слова. Мы отстаивали службы по шесть, по восемь часов — мальчишки, которые первый раз в жизни оказались в церкви. При этом внятного графика богослужений не было: приход в глуши, почти на границе с Эстонией, вокруг — полуразрушенные деревни, и отец Василий, служивший уже тридцать лет, мог начать службу в непредсказуемое время. Храм не топлен, ноябрь месяц, не кормят — постоянный пост. В процессе выясняется, что меня тоже крестят, к чему я был, кажется, совершенно не готов. Но меня охватил паралич воли — оказавшись в другом мире, за тысячу километров от Москвы, я не сопротивлялся и полностью отдался происходящему. Поздней ночью в промерзлом храме начали чин крещения. Мой друг был очень серьезен, целеустремлен. Я тоже был серьезен, но по другой причине: для меня большой проблемой оказалась необходимость раздеваться. Я переживал за свое белье: по нему было сразу понятно, что я — из очень бедной семьи. Я был похож на волка из «Ну, погоди!» — в цветастых трусах по колено, и это сильно меня озадачивало..."
http://bg.ru/society/svyashhenniki_bolshogo_goroda_otec_dmitriy_sverdlo-10809/

Архимандрит Иоанн Крестьянскин,
и к собственному "старчеству"
относившийся весьма иронически:
"Да какой, прости Господи, я - старец? Я просто старик...", -
слыша об очередных похождениях и "подвизях"
окружных старцев
просто хватался за голову.
Иеромонася Симеона Сиверса
знавал лично и отзывался о нем так:
"В весьма тонкой прелести и горестном обольщении пребывал
и заводил других сей старчик!"
Отца Николая с острова Залит
именовал не иначе, как "старец Ку-ку":
"Он уже стольким и такой бреда наблагословлял,
что мы до сих пор распутать сей ворох не можем!"
А про отца Василия Швеца из Каменного Конца,
всегда держался однозначного мнения:
"Чистейшей прелести, чистейший образец!"
и паломничать в Каменной конец
крепко-накрепко воспрещал.
У протопопа Василия Ермакова,
при поминании камьяно-конечного тезки,
починали чесаться кулаки,
и он буквально свирепел
от праведного негодования:
"Придурок" - было самым мягким выражением,
из тех, какими Василий Ермаков
кулуарно крыл
своего собрата во Христе Исусе:
"Хоть бы ещё и врал складно:
"митрополит Гор Ливанских благословил",
ну привезли с Востоку ещё одного побирушку,
тот, естественно, "ни бэ, ни мэ",
ну постоял в уголку в алтаре Никольского,
трясясь то ли от страху, то от холоду -
к нему и подойти,
как к иностранцу,
даже никто и не осмелился -
какое же тут "благословение"?"
Ну, погоди, Васька -
я тебе всех припомню:
отольются волку коровьи слёзы!" ..."
http://kalakazo.livejournal.com/59708.html

Может быть, и совсем бы без сустатку выгорел
младой скабарский батюшок,
не сведи его в середине 70-х
судьба со священником
непрестанно неустанного пассионарного горения,
со старцем из Каменного конца
и всея России чудотворцем,
эпосным сказителем
и Гомером будущего неслыханно духовного возрождения,
священником Василием Щвецом:
"Служил он в Каменном конце -
берложьем псковском углу,
служба у старца шла строго по уставу:
в 7 утра начиналась литургия,
какую он заканчивал не ранее 3-х часов пополудни,
далее следовал часовой перерыв на обед,
и старец благословлял начало всенощнего бдения,
какое тянулось остаток дня,
вечер,
нощь и
благополучно кончалось в 4-м часу утра.
Народ вповалку валился спать,
а в 7 утра начиналась новая Божественная литургия.
Местные обыватели к храм к батюшке не ходили,
самые набожные ездили за 70 километров
на службу в Струги Красные.
У отца Василия молился народ
всё, в основном, питерский.
На желавших повенчаться он накладывал пост
и благословение:
две недели выстаивать его службы.
Дамы и девицы поначалу всё норовили упасть в обморок,
но отец Василий их собственноручно окатывал
ведром ледяной воды,
преподавал особое "до чакр доходящее благословление"
и снова устанавливал в храме,
всё равно как стойких оловянных солдатиков.
В алтаре у отца Василия стояла кровать,
на какой он и дремал
в часы положенных уставных кафизм.
Когда просыпался,
физзарядно тягал тут же в алтаре гантели,
прерывая занятия на произнесение возгласов.
Как человек духоносный
считал делом своей жизни
просвещение этих понаехавших
из Питера темных образованцев.
Проповедовал он час, другой, третий.
Когда исчерпывалась тема,
выносил из алтаря тетрадку
и читал ещё часа полтора
стихи собственного сочинения.
"Кронштадил" он за службой невероятно -
с истериками и завываниями,
скорее всего, примерно так служил
обновленческий митрополит Александр Веденский,
но про такого батюшка,
хоть и был почти ровесником века,
естественно, ничего не слышал.
Сам он стал священником в конце 60-х,
когда уже обрёл светскую пенсию
и с ней ему ни в каком гиблом конце
голод уже не грозил.
К славе своей он шел долго и постепенно,
ваяя духовные сказы,
буквально на глазах перелицовывая их и улучшая.
Знаменитый крестный ход с Казанской
вокруг блокадного Ленинграда
с течением лет обрастал эпическими деталями,
лепке поддался и образ Георгия Жукова,
а потом и самого товарища Сталина:
поначалу они только разрешили это пешешествие,
а затем и сами уже слёзно молились на коленках
перед ликом самой Чудотворной,
полагаясь только на её горнее ходатайство!
Как участник событий,
отец Василий
принужден был
отправить себя в разведроту:
полз с Пречистой по окопам
мимо преклонённых пред образом солдатушек,
товарищей офицеров и даже комиссаров.
Через год он уже был личным шофером
самого товарища Сталина
и вёз Пречистую в правительственном линкольне.
В последний раз он уже стал лётчиком-истребителем,
чтобы вместе с Чудотворной облететь
не сдававшийся врагу Ленинград.
Когда я его внимание,
как человека никогда не нюхавшего пороха,
обращал на очевидные "ляпы",
он тут же эпос свой претворял,
избавляясь от скользких шероховатостей.
Никогда я не считал его выдумщиком или фантазёром,
ибо сам частенько был свидетелем
того духоносного подъёма,
когда самые заурядные события
и даже целые биографии
претворялись в его устах
точно в пьедестальных Лукичей.
Помню, как внук Серафима Вырицкого
показал мне настоящую биографию своего деда:
серо, убого,
события никак друг друга не цепляющие,
и, главное, никакого масштаба и выпуклости,
чтобы личность этого старца
хоть как-то "заиграла".
Поэтому и читаем мы сейчас в житии
прославленного вырицкого чудотворца,
"от наития духа святага"
продиктованную свыше,
версию блаженного старца Василия,
в какой, при былинном ея размахе,
нет ни капли исторической правды!"
http://kalakazo.livejournal.com/25175.html

"Хождение в народ" в 70-80-е
и служение в освясченном сане
на вымирающих приходах
в вымирающей русской глубинке - явление драматическое
и, как сейчас становится ясным,
напоминавшее собою
попытку раскрутить вручную
некий духовный привод-маховик,
заржавленный изрядливо,
и, как впоследствии только обнаруживалось,
с выкрошившимися ("без права передачи") колесико-звеньями.
Оно так никем и не раскрыто,
и все ещё ждет своего
скорбно негламурного бытописателя
с вековечно отечьими вопрошаниями:
"Кто виноват?" и "Что делать?"
Вот как про этих служителей Идеи и "просветителей церковных"
вспоминает достопочтенный pschutt:
"Вообще, нарисованная картинка очень знакома: хождение в народ еще совсем неоперевшихся батюшков из столичной интеллигенции. Заброшенные на дремучие приходы, куда иной раз и в резиновых сапогах не пройдешь, гасли они моментально, как спичка, зажженная на ветру. Вспоминаю и Цветкова в Кобыльем Городище. В конце концов, большую часть времени проводил он в питерских околоцерковных тусовках, приезжая на приход к воскресным и праздничным дням...
А зададимся вопросои: каков же итог хождения в народ со крестом в 70-е и 80-е? Просветился ли сельский народ светом Христовой истины? - Да нифига! Эти "народники", скорее, поучаствовали в процессе духовной "ферментации" в тех же столичных кругах (и частенько для их чад результат, увы, прогорклый)
А где они сейчас? - Кто-то так и всю жизнь "гастролирует" (в веке 19-м их именовали "крестцовыми" или "требными"), а кто попрактичнее - ушли в предпринимательство. Вот и весь сказ. Отец Иван Беллюстин полтораста лет о проблемах сельского священника писал, и читаешь сейчас - все то ж самое...."
http://kalakazo.livejournal.com/1083386.html?thread=14550778#t14550778

Попадавший на "деревню к бабушкам"
ещё вчерашний столичный мажор,
а сегодни уже "паси овец пастырь",
поначалу горел аки бенгальской огонек?
на полных парах
крутить пытаяся духовенный маховик,
миссионерить в скабарской глубинке
на всю Ивановскую
тем самым "православным христианством",
каковое он вычитал вперемежку из Владимира Соловьева,
"Добротолюбия", Сергия Булгакова, Николая Бердяева,
"Луга Духовного", "Лествицы" Иоанна Синайского
и тамиздатного Александра Шмемана:
"Новоявленный батюшок
гремел с амвона Златоустом,
долбил кайлом и долбил
одичало одебелевшую скудь
и, казалось, что вот-вот
совсем немного осталось
до брызг живоносных
студённой жилы.
Служить он старался и на буднях даже,
вертел неистово
маховик духовного просветительства,
но скабарская чудь оказывалась
непробиваемо толстокожей:
как была испокон веку языческой,
более Господа
боявшейся сглазу и
соседки колдунии,
так языческой и по сю пору
она и оставалась.
Своего батька
чудь совсем всурьёз не принимала:
всё про какие-то он там паруса (parussia)
да синьку (sinergia)
с амвону безумолку несёт,
и как только десятибабочной
народец православный
безхитрастно подмечал,
что их батюлю распирают
Златоустово недержание,
оне дружненько разбредались и рассаживались
по храмовы закуткам -
судачить да шептаться о своих коровах:
"Пущай побрешет!"...
http://kalakazo.livejournal.com/114705.html

Вельблюду легче было пролезть сквозь иглинное ушко,
нежели советскому образованцу
просочиться сквозь бурсацкие стены:
по приватной договоренности
меж Кесарем и церковным менеджментом,
в три отечьи семинарии - Загорскую, Питерскую и Одесскую,
принимали исключительно "западенцев" -
будущих отцов-многостаночников.
С высшим гуманитарным или техническим
почиталось трубить на светском поле и далее -
отрабатывать затраченные на студиоза пенязи.
Рукоположиться где-нибудь в российской глубинке
тоже слыло делом весьма затруднительным:
уполномоченные давали западенским парубкам
право на регистрацию не глядючи,
тогда как в питерских или московских "интеллигентах"
заподазривали сокровенно диссидентов.
Да и сами деспоты в строгости блюли
спущаемые от того же Кесаря
внутренние инструкции:
"Мало нам одного Глеб Якунина,
ещё и с тобою хлопот не оберешься!"
Хотя и среди ебискупов попадались "оригиналы",
каковым, скажем, был скабарский владыченька Иоанн Розумов:
"В семидесятых воинство поповское
послевоенного поставления -
всё сплошь запуганное да застращенное
и родом, в основном, "бендеровцы" да "закарпутцы"
и в служении своём так и
не обмолвившиеся ни разу ни одной проповедью -
стремительно редело и истощалось,
и на замену им владыке Иоанну
приходилось рукополагать
"гнилую интелехенцию",
горевшую жаждой
просвещать вся концы вселенныя,
но не иначе, как только в освячённом сане,
и зачастую у себя в столицах
(не ко времени и бестолку)
наследивших то тамиздатом, то самиздатом,
а то и даже - куханным диссиденством.
Везде во всех епархиях
им давали от ворот поворот,
а Иоанн Розумов, всякую скотинку милуя,
возлагал на главу их омофорий,
чёл молитовку по чиновнику
и глухонько выкрикивал
в гулких стенах Троицкого собору
"Аксиос!"..."
http://kalakazo.livejournal.com/114491.html...

От юноши, "обдумывающего житье",
для того, чтобы переступить церковный порожек
где-нибудь в середине 70-х,
требовалось превелие мужество:
в городских соборах "смотрящие" за вся
комсомольцы-добровольцы
от всех высших учебных заведений
охотились на них, как на лакомую дичь.
Замеченных на храмовой службе
средь бабуль-мироносиц,
да ещё и "крестящихся" и "на коленки плюхающихся"
дерзновенных вьюношей
прорабатывали и стращали в комячейках,
а коли не действовало - выгоняли из института
с волчьим билетом.
Ежели молодой человек
уже сподабливался проставиться на заметку
и быть застигнутым в храме
уже вытягивающим лямку,
скажем, в одном из ученых серпентариев
мер для острастки
сыскивалось велие множество:
могли снять с очереди на квартиру
токмо за то, что он осмелился
покрестить собственного ребенка в церкви,
поставить жирный крест на защите кандидатской, докторской,
полностью перекрыть кислород,
соделав восходящего научного светоча
забугорно "невыездным".
Соборное духовенство
от больно прелюбопытственной молоди
шарахалось, как от прокаженных,
проницательно прозревая в них
потенциальных провокаторов и стукачей.
На всю Москву и огроменное Подмосковие
с "обдумывающими житье"
дерзало няньчится только три священника:
протопоп Всеволод Шпиллер, отец Дмитрий Дудко
и священник Александр Мень...

О таком дивном понятии,
как нынче входящее в моду "выгорание",
в застойно 70-80-х в кутейной среде
никто и слыхом не слыхивал:
"Святая Русь" лежала в руинах,
православная церковь представляла собою
самое натуральное и безо всяких кавычек гетто,
звенья цепи, хоть как-то связывавшие
тогдашнюю церковную явь
с дореволюционной духовной традицией,
на несколько довоенных десятилетий
были трагически оборваны,
а после войны прерванная связь времен
чинилась уже из подручных, второго сорта, материалов.
На девять-десятых колокольное сословие
эпохи брежневкого застою
состояло из "бендеры" -
выходцев неповрежденной афеизмом
западной Украины,
духовенства "не ради Исуса, а ради хлеба куса" и
"паки-паки - гроши у кулаке",
и изведавшее в своем вытягивании соборной лямки,
как тогда шутковали,
токмо две книжки: "требник и сберегательную".
"Выгорать" им было по самой тогдашней жизни противопоказано:
обложенные государевым 35% налогом как кустари-одиночки
и лишенные права на советский пенсион по старости,
они и носились, сломя голову, по требам,
собираючи на ветхую старость
и к скоро уже поджидавшемуся "второму пришествию"
кладовочной припасец:
"А вытолкнувшись на ссыльный приходец,
архимандрит Кенсорин наш
времени напрасливо не терял
и делил он год поровну -
меж чадушками Питера и Москвы -
венчал, крестил, соборовал,
служил панихидки без устали
и пребольшим на то удовольствием.
И хоть и знавал он в жизни своей
только две книжицы -
требник да сберегательну,
везде брал столичных образованцев
лаской да теплотою душевною.
И проезжая мимо Златоустого нашего,
будил его голоском завсегда бодрым и бойцовым:
"У тебя сколько мешков гречи припасено?" -
"Нисколько!" -
"Ха, а у меня уже четыре!
А сколько ящиков тушёнки?" -
"Нисколько" -
Ха, а меня уже одиннадцать!
А сколько сгущёнки?" -
"Нисколько!" -
"Эх, брат, сидишь охламоном и в ус-то
и совсем ведь не дуешь!"
Времена те были в провинции нашей
завсегда постны,
и в магазинах на полках
было хоть шаром покати,
а Кенсоринчик, пережив мальчонком и войну,
и поствоенну непруху,
ещё и готовился
к пришествию Антихристу вот-вот уже скорому,
потому и вёз, и вёз, своим
до верху гружённым Москвичёнком,
из столиц мешками макароны да муку,
точно зная, что запасец-то сей
и пригодится должен
совсем уже вскорости...
http://kalakazo.livejournal.com/115580.html

Честь и хвала священнику Дмитрию Свердлову dmsverdlov
что он своей системной "усталостию"
актуализировал тему священнического "выгорания"
и, вопреки преподобному mondios mondios,
полагающему, "что священник в нормальном духовном состоянии не может «устать» от священства" -
это явление весьма распространенное,
ежели не сказать - эпидемно массовое:
"В таком состоянии священнику никто не поможет, никто из людей.
Миряне думают, что священник не должен унывать или испытывать упадок сил. Если такое они видят, то просто решают, что священник "скурвился", по выражению одной приходской дамы, и обращаются к другому. Благо попов шаговой доступности сейчас достаток.
Собратья решают вопросы алкоголем. Более внятные побаиваются разговоров с вирусоносителем, дабы не оскверниться не заразиться сомнениями и вопросами. Из жалости направляют к патологоанатому к духовнику/старцу.
Духовники нас, маловеров, презирают. Они совершенно уверены, что надуманная проблема выгорания скрывает под собой лень, обжорство, еретичество, соблазн от женщин, немолитвенность, увлечение интернетом и светской литературой..."
http://prostopop.livejournal.com/36415.html
Сам я когда-то написал,
в том числе и про "выгорание", цикл Сельской златоуст:
полностью здесь:
http://kalakazo.livejournal.com/tag/Сельской%20Златоуст

А вот из него маленький отрывок:
"И через годика так два али три
я заставал нашего Златоуста
на поповской завалинке
посередь кладбищенских крестов,
с пивной бутылью
и слипшимся от
"кильки в томате"
листком "Печёрской правды",
по какому он нудно разглядывал
очередной кроссворд.
Среднегреческой,
какой он пытался уже
в третий раз одолеть,
никак у него "не шёл"
и, застряв очередной раз
на "двойственном" да
"дательном дополнительном",
он с ещё большой неохотцей выбирался
в засушливо поле -
служить заказной молебен
о ниспослании "дождя мирна к земли плодоносию".
Скороговоркою и уже без всякого пафосу
он гундосил слова молитовки,
но, что удивительно,
не успевал он и его бабули
доскакать до своих избёнок,
как хляби небесны разверзалися
и заливали их до последней нитки.
Но сие чудо бабки относили исключительно
к чудотворной силе собственных
десяти рублёв:
за пятёрочку заказав молебен у попа,
а другия пять - всучив за одновременны старания
местной знахарке Марье Антоновне.
Предыдущий поп, из западенцев,
всех к ней лечится-то и посылал,
и сам даже пробавлялся ея заговорами,
когда его праву руку
уж больно починало ломить
на осенню непогодицу...
А время в деревеньке той
могло вдруг остановиться,
и сам батюля в нём замотареть
и застыть в нелепице,
так что догаравша пахитоска
незаметно выпадала из его десницы,
а розову от томату газетёнку
драл уже немилосердно -
старательно "дочитывал",
доразгадуя кроссвордец -
ерепенисто урчливый
кот Хризостомус.
Огородец их зарос чертополохом,
неизвестно куда подевалась корова
и куры несушки.
Сама мать попадья - она же и кормилица,
до вечеру дневала в школе,
выпинывая из классу вместе со стульями
ершистых непосед,
без проходных-выходных
выпахивая на две ставки
и литературу, и русский язык,
и ещё заодно и
физкультуру и обществоведение.
А сам "содержант" - наш златоустнай батюшка,
служил уже в неохотку,
с тоской дожидаясь воскресения,
из-за чего ему приходилось,
обычно уже спавшему до полудни,
рано просыпаться.
Проповеди про "частое причащение христиан"
с амвону он уже не толкал
и вообще уже ни о чём не проповедовал
к вящему удовольствию
своих бабулек:
"Слава Тебе, Господи, перевоспиталси!"
http://kalakazo.livejournal.com/115335.html