Девятнадцатый век, несмотря на всю болезность
церковной жизни
и (по слову Федора Михалыча Достоевского)
"пребывающий в параличе",
подарил русской духовности
целую плеяду епископов-молитвенников,
епископов-миссионеров,
епископов-историков,
епископов-богословов.
Хоть и запечатлелся на епископском имени
и стал литературно расхожим
именно в ту синодальную эпоху
образ жестоковыйного самодура,
хладно-сердечного чинуши,
однако власть деспотного самодержца
ограничивалась церковными канонами.
Да, церковно-крепостное право -
правящий епископ мог запретить
провинившегося попа,
сослать его "на исправление"
на собственный архиреово-хозяйственный двор,
но росчерком пера лишить его прихода,
вышибить с насиженного места
был не вправе.
Порочной практики гонять духовенство
аки цыган по епархии
и переставлять их аки шахматные фигуры
в девятнадцатом веце
не существовало вовсе.
Не замечалось и другого церковного же порока - святокупства, симонии.
Да, пролезали на деспотно теплые места
подхалимы и карьеристы,
но так, чтобы за пенязи куповать
епископское кресло - такого не было и в помине.
Хотя опять-таки, предоставим горестливое слово
Василию Осиповичу Ключевскому:
"Не православные богословы, а свечегасы православия. Питаясь православием, они съели его и сходили на его опустелое место. Смотря на них, как они веруют в Бога, так и хочется уверовать в черта. Их спокойствие и философское самообладание есть не что иное, как окаменевшее и заделавшееся в монументальные рамки самообожание. Пахнет не только изо рта, но и из сердца...
Они эксплуатировали все свои права и атрофировали все свои обязанности. Великая истина Христа разменялась на обрядовые мелочи или на художественные пустяки. Верует духовенство в Бога? Оно не понимает этого вопроса, потому что оно служит Богу... Высшая иерархия из Византии, монашеская, насела черной бедой на русскую верующую совесть и доселе пугает ее своей чернотой..."