Женитьба семинариста на церковной сиротке -
не ведаю как сейчас,
а во времена совдепного афеизма
пользовалась средь бурсаков
велией популярностью.
Впрочем, ещё в конце 60-х
про таковых юных мироносиц
в стенах Троице-Сергиевой лавры
родилась следующая присказка:
"Юбка до полу, черный платок,
крестится, молится, земные поклоны кладёт -
ну, прямо ангел во плоти,
а как женишься, невесть откудова и рожки вырастают!"
Увы и ах, архаикнаго домостроя,
где "жена да убоиться мужа своего",
и здесь не случалось,
и вместо попа, возглавителя домашней церкви,
обретался ещё один
разнесчастливой поп-подкаблучник.
На приходской жизни это сказывалось тем,
что практически всем крутила-вертела:
и свещным ящиком,
и хором,
и викарными попами,
и самим отцом настоятелем
мать протопопица
или, как попы шутковали, прото-попеса.
И ладно хоть как-то бы приватно, исподтишка -
нет же, с истериками, бабской стервозностью,
интриганством, жаждой всех посталкивать лбами
и прямо у алтаря -
семейными сценами и разборками:
"Я и здесь попа-владычица!"

Стайка из мал мала меньше
юных отрочищ, поповичей и поповен,
во время полиелею
водимая строгой попадьёй
к аналойной иконе,
зрелище и доселе вызывающее
у очевидцев
позыв идиллическаго умиления:
"Вот это семья, вот это детки!"
Однако именно в крепких,
и на вид по домостроевскому ладу скроенных,
семьях православного духовенства
ещё в 60-х -70-х первыми и рвались
духовные скрепы
между отцами и детьми.
Расцерковление, и порой абсолютно полное,
оказывалось горькой платой
за столь же горечливое их детство:
без мультиков и детских книжек,
подчас даже и детских игрушек,
но зато с акафистами и
понудительным отбыванием всенощных.
Поповичи, вылетая из родительского гнезда,
становились кем угодно,
зачастую и преподавателями афеизма,
лишь бы не вторить по папенькиной
кутейной стезе.
Для подросших поповен - проверочный ценз на церковность
означивался в том, чтобы выйти непременно замуж
за юношу из того же самого церковного гетто.
Но кто же из них, балованных и холеных,
повяжет себя брачным хомутом
("без любовии", с единым токмо "расчетом")
с религиозным невротиком,
зашуганным и затюканным
по подлинно селекционному отбору?
Нынче у поповен и вовсе поветрие
на сожительство со своими неверующими "бой-френдами",
безо всякого на то церковного таинства
и даже гражданской росписи.
"А что делать?! - разводит руцеми благообразный протопоп, -
трое дочек - и ни одна из них не повенчана.
Мода ведь в нашей поповке нынче такая..."

Чаяния одиноких церковных мечтателей
о созидании посреди разливанного моря
совдепного богоборства
домашней Церкви,
на моей памяти,
развивались всегда драматически.
И, прежде всего, это сказывалось
на поповских детках.
Дома не было телевизии
и, зачастую, даже светских книжек,
но была советская школа,
где уже в самых первых классах
опознавалось ими
и свое духовное изгойство,
и социальная маргинальность,
и, даже я бы сказал, "второсортность" их родителей.
За принадлежность к церковному гетто,
именно поповичам и поповнам
приходилось расплачиваться
во всем и вся особливой шизоидностью:
дома и в храме - одна правда,
в школе и социуме - совсем другая
и ей противоположная;
дома - многочисленные табу - "то нельзя, это",
причем вполне невинные детские удовольствия,
в школе и дома у школьных приятелей -
в противоположность -
полный расслабон.
К тому же церковных деток,
как "отверженных" и "заблудших",
старательно тесал коллектив училок,
пионэрия и комсомол.
И подлинной трагедией становилось
и начало домашнего противостояния,
когда четырнадцатилетний попович
приходил домой
с комсомольским (на лацкане пиджака) значком...

Четвертый мой однокашник,
с белым наперсным крестиком на вые
в 24 года и с юной попадьей,
возвернувшись "домой",
то бишь в Омскую епархию,
столкнулся в ней лоб в лоб
с тамошним деспотой Феодосием Працюком:
"В Омске и Тюмени, как подлинной феодал,
владыченька Хфеодосий
установил право первой нощи -
соорудил настоящий гарем,
в ненасытно блудном разжении
кидаясь на всё, что вкруг него движилось:
ставленников, их жён,
иподьяконов, смазливых мальчиков-пономарей,
маститых протопопов, дородных попадей
и их малолетних попят..."
http://kalakazo.livejournal.com/986411.html
Опробовав на вкус и батюшку, и матушку -
новых крепостных,
святый владыченька
остановил свой отечий погляд
на кровь с молоком попадье,
а самому не солоно хлебавшему младопопу
предложил взамен
сытое место
в полтыще вёрст
от кафедерального граду...

Из бурсацкого призыва
все ещё славных богоборных времен,
к коему отношение имел и я,
большая часть составлявших его
западноукраинских мальчиков
нашла себе спутницу жизни
в 22-23 года во втором-третьем классе,
а к концу четвертого - добрая треть
(десять из тридцати
младых уже попа-пастырей,
с едва пробивавшейся "болодёнкой")
оказались без своих матушек.
Только одному из них сбрендило жениться
на "девице с улицы" - нецерковной
дочери советского дипломата:
развелась она с ним
по настоянию родителей
ровно через две недели
после венчания.
Все остальные получили от отца ректора
благословения на вполне церковный брак.
Двое из моих однокашников
"залетело" на церковных сиротках
или, точнее, на духовных чадушках
знаменитого всероссийского старца.
Да, длинноюбочных постницах и молитвеницах
из бурсацкого храма,
да, согласных на брак с будущим
"паси овец пастыря",
но на брак исключительно "духовный",
без "блуда под венцом",
чтоб ангельски сожительствовать,
как "брат с сестрою".
"Конечно же, конечно: только как брат с сестрою!" -
ответствовал, не без доли
бурсацкого юморного цинизму,
и тот, и другой.
И спустя месяц после "Исаия ликуй!"
оба "ангело-сожители",
обнаружились в бобыльном статусе...

Оказаться в семействе мастито-перемаститого протопопа
в качестве "приймака" - ещё то испытание
для юных нервов: гремучая смесь
кутейной неполноценности
и протопопской мании величия,
обоюдоостренного садизма и мазохизма
и, как у всех церковных невротиков,
умение созидать у окружающих
незабвенное "чувство вины".
Чуть погодя обнаруживаются и свои
скелеты в шкафу: старший попёнок
в двенадцать лет наложил на себя руки -
повесился в церковном притворе
из-за принесённой из школы двойки,
а у младшего - "падучая"
и детство без "Тома Сойера",
детских книжек, мультиков
и прочей светской "заразы".
Средний, не выдержав
православного домомучительства,
в 17-ть лет хлопнув дверию,
насовсем ушел и из дома?
и из Церкви.
А в обуянной головушке
младого попа-приймака
роятся вихри враждебные:
"Господи, неужели и меня поджидает,
тютелька в тютельку,
такая же поповская судьбина?!
Не лучше было бы ожениться на сиротке?"

Одна из многообещающих вариаций
для курсанта младого попа -
это предложить
(и снова - "с пылу, с жару")
свою руку и сердце поповне,
дочке на выданье маститого протопопа.
Здесь можно убить сразу двух зайцев:
заиметь протеже в епархиальном управлении
(каковое уж точно, жительство в деревне
своей родимой доче не подсудобит)
и получить матушку - дальше уже и некуда -
из сугубо церковной среды.
Однако на поверку, юная поповна
оказывается существом холеным,
балованным, мирским и весьма властолюбным:
её мать-попадья всю семейную жизнь
вила веревки из отца протопопа,
ежедневенно намытывая его душевные жилы
на свою дамско-деспотную десницу.
Так разве не тот же самый удел
унаследует и яблуко от яблони?
Юная мать-попадья почти сразу же обращается
во всегда "болящую" (все попадьи болеют),
работать она не может,
что не мешает ей вести жизнь,
поглощенной токмо собою
типичной куклы Барби,
посапующей в охотку до полудни,
и деля мирской день меж
салоном красоты - причесоном, мани-кюром, педикюром,
шейпингом, шопингом -
на что младо-поп, высуня язык,
и носится по требам,
заробляя соответственные мани-мани.
К вечеру, едва живой придя домой,
он лицезреет свою попадью,
занятую пилением своих,
и без того вострых, коготков
и - шаром покати - обеденный стол:
"Ежели хочешь пожрать - готовь сам,
а я у маменьки пообедала!"

Для соборного батюшки двадцатилетки
свершаемое им таинство венчания -
весьма знаковое для всего его существа,
поскольку это и его тоже "Ахиллесова пята".
Бурсаки женятся, по обыкновению, впопыхах,
бестолку и расстановки,
в силу того, что им в конце курса
сделано предложение,
от которого они не могут отказаться:
свадьбу будущего "паси овец пастыря"
от поповской хиротонии
отделяет порой неделя,
как это случилось в драматической семейной судьбе
и отца Иоанна Кронштадского,
и патриарся Алексия Ридигера.
За "Исаия ликуй"
следом на венчании поют "Святии мученицы",
что в народном сознании
и олицетворяет собою суть "брака по-русски":
супруги - это прижизненные страстотерпцы,
брачующиеся вовсе не на радость,
а на одни токмо страдания.
То, что института семьи в России уже не существует,
заметил первым в 80-х годах девятнадцатого веку
ещё Василий Васильевич Розанов.
Увы и ах: не было и нет семьи зачастую
и в поповской среде...