Якутск, ноябрь 1734 года. Стужа сковала город, превратив дыхание в ледяные кристаллы. В доме поручика Кузьмы Шкадера собралось избранное общество — несколько офицеров да чиновников. Среди них выделялся осанистый мужчина с седеющими усами и властным взглядом — главный командир Охотского правления Григорий Скорняков-Писарев.

Якутск в XVII - XVIII веке

Разговор, подогретый наливками, плавно перетекал от одной учёной материи к другой. Григорий Григорьевич, успевший основательно приложиться к чарке, вдруг заявил о своём авторстве геометрии.

Молодой лейтенант Михаил Плаутин, до того молча потягивавший вино, отставил бокал:

— Науку геометрию сочинил Евклид.

Скорняков-Писарев побелел от ярости:

— Щенок! Не тебе, сопля безусая, судить о науках!

— А вы, сударь, каналья.

Кортик блеснул в свете свечей. Григорий Григорьевич одним прыжком перемахнул через стол. Гости бросились разнимать дерущихся. В сумятице опрокинулись подсвечники, зазвенело битое стекло.

Абсурдность ситуации заключалась в том, что Скорняков-Писарев говорил чистую правду. Именно он, по воле Петра Великого, создал первый российский учебник геометрии и механики. Но кто бы поверил в это сейчас, глядя на буйного ссыльного вельможу.

Корни этой истории уходят в последние годы XVII столетия. Молодой Григорий Скорняков-Писарев начинал свой путь при дворе царицы Прасковьи Фёдоровны. Казалось бы, судьба сулила спокойную придворную карьеру. Но Пётр I перетасовал все карты в этой игре.

В 1696 году Царь-реформатор выдернул способного юношу из тёплого дворцового угла и отправил в бомбардирскую роту Преображенского полка. Это была своеобразная кузница новых кадров, сам государь числился здесь ротным командиром и лично обучал будущих артиллеристов.

Офицер, бомбардир и фузелёр артиллерийского полка (1700-1720 годы)

Скорняков-Писарев удивил всех неожиданной хваткой в математических науках. Настолько, что его отрядили в Берлин изучать механику и инженерное дело. Два года в прусской столице изменили вчерашнего царедворца до неузнаваемости. Вместо жеманного щёголя в Россию вернулся серьёзный учёный.

Чины посыпались один за другим: сержант, прапорщик, поручик. А тут грянула Великая Северная война. От Нарвы до Полтавы прошагал Григорий с армией Петра. Десять крепостей брал штурмом, в сотне сражений побывал. Пули и ядра словно облетали его стороной.

К исходу 1710-х годов майор Скорняков-Писарев уже входил в ближний круг Царя. Именно ему Пётр доверил важнейшее дело — создание первого русского учебника геометрии. Григорий не подвёл: его труд на десятилетия стал настольной книгой для русских инженеров.

Но в феврале 1718 года жизнь сделала новый поворот. Царь отправил толкового офицера в Суздаль расследовать дело своей бывшей жены, опальной царицы Евдокии.

Евдокия Лопухина

В Суздальском Покровском монастыре бомбардир-математик раскрылся с неожиданной стороны. Не имея ни малейшего опыта в следственном деле, он взялся за него с той же яростью, с какой штурмовал крепости. Монахини дрожали от одного его взгляда. Под пытками и допросами они выдали всё: и тайный кружок сторонников старины, и связи с противниками петровских реформ.

Шестнадцатого февраля дело перенесли в Москву. За месяц число арестованных достигло сорока пяти человек. Григорий Григорьевич проявил себя мастером розыска — каждый допрос приносил новые имена, каждая пытка вскрывала новые заговоры.

Пятого марта суд вынес приговор. Пятерых обвиняемых, включая знаменитого провидца епископа Досифея, приговорили к смертной казни. Двадцать восемь человек отправились под кнут и батоги. Бывшую Царицу Евдокию, урождённую Лопухину, после бичевания сослали в Ладожский монастырь.

Успех "суздальского дела" открыл перед артиллеристом новые горизонты. В 1718 году его назначили одним из руководителей Тайной канцелярии. Год спустя он возглавил Морскую академию. А в январе 1722 года Пётр возвёл бывшего бомбардира в обер-прокуроры Сената с чином генерал-майора.

Казалось бы, сорокасемилетний Скорняков-Писарев достиг вершины. Но именно здесь, в высших эшелонах власти, его неукротимый нрав сыграл с ним злую шутку.

Всё началось с ничтожной суммы - 298 рублей 84 копейки. Именно столько незаконно выписали советнику Берг-коллегии Михаилу Шафирову по приговору Сената. За этим решением маячила тень его брата — барона Петра Шафирова.

Сын холопа, выбившийся в вице-президенты Коллегии иностранных дел, Пётр Шафиров воплощал собой новую петровскую знать. Острый ум сочетался в нём с неуёмной жадностью, дипломатический талант — с невыносимым характером. Единственным человеком, способным потягаться с бароном в буйстве нрава, оказался Скорняков-Писарев.

Барон Петр Павлович Шафиров (1669-1739)

Их схватка разыгралась на ассамблее у генерал-прокурора Ягужинского. Хмельной Григорий Григорьевич принялся изобличать барона в хищениях. Шафиров, тоже изрядно подогретый вином, пытался отмолчаться. Но когда бывший бомбардир двинулся на него с кулаками, выхватил клинок.

В своей жалобе Сенату Шафиров не преминул пройтись по родословной обидчика. Мол, весь род их пошёл от площадного писаря да кожемяки, а отец и вовсе землю пахал. "По его нынешним грубым поступкам то и видно", — язвил барон.

Осень 1722 года превратила сенатские заседания в балаган. Перебранки вице-президента с обер-прокурором мешали работать всему правительству. Лишь приезд Петра I в декабре несколько охладил враждующих сановников.

Развязка наступила после праздников. Изучив бумаги обоих спорщиков, Император рассвирепел. Указ был краток: обоих от должностей отстранить, дело передать в особый Вышний суд.

Суд не церемонился. Через месяц Скорнякова-Писарева признали виновным в нарушении порядка и халатности. Генеральский мундир сменила солдатская шинель, имение отошло в казну.

Топор судьбы опускался стремительно. Вчерашний вершитель государственных дел оказался на Ладожском канале простым землекопом. Впрочем, Пётр не любил разбрасываться толковыми людьми. Не прошло и года, как опальный бомбардир получил назад полковничий чин и половину конфискованных земель.

Екатерина I

При Екатерине дела и вовсе пошли в гору. Новая императрица вернула Скорнякову-Писареву генеральский чин и пост начальника Артиллерийской конторы. Казалось, фортуна вновь улыбнулась ему. Но за кулисами дворца уже плелась новая интрига.

Здоровье Екатерины таяло как весенний снег. Годы кутежей с покойным супругом давали о себе знать. В воздухе повис главный вопрос: кто унаследует престол? Три кандидата: дочери императрицы Анна и Елизавета да внук — Пётр Алексеевич, сын казнённого царевича.

Для Скорнякова-Писарева, чьи руки были по локоть в крови царевича Алексея, воцарение его сына означало верную гибель. Выбор был невелик: либо бежать из России, либо бороться за другого претендента. Он выбрал борьбу и проиграл.

В день своей смерти, 6 мая 1727 года, Екатерина подписала последний указ: о наказании заговорщиков. Трёхдневное следствие завершилось приговором: кнут, конфискация имущества и ссылка за Полярный круг. Так бывший генерал-майор превратился в колодника, а роскошные петербургские палаты сменились убогой избой в Жиганском зимовье.

Книга Скорнякова-Писарева

Жиганское зимовье открыло Скорнякову-Писареву новую грань российской действительности. Здесь, за Полярным кругом, где солнце пряталось на полгода, а морозы пробирали до костей, власть принадлежала таким же отщепенцам, как местный комиссар Шемаев.

Этот самодур с замашками палача первым делом обобрал ссыльного генерала до нитки. Затем приказал избить, просто так, для острастки. А под конец пообещал утопить в проруби, если тот вздумает жаловаться. В краю вечной мерзлоты закон был прост: кто сильнее, тот и прав.

Спасение пришло с неожиданной стороны. Знаменитый мореплаватель Витус Беринг, вернувшись в Петербург после первой экспедиции, подал в Сенат проект освоения дальневосточных окраин. России требовался порт на Тихом океане, ворота в новый мир. Императрица Анна план одобрила.

Встал вопрос: кто возглавит строительство? Нужен был человек с железной хваткой, административным опытом и учёной жилкой. И тут граф Ягужинский вспомнил о ссыльном математике в Жиганске.

Указ превратил колодника в правителя территории размером с половину Европы. Под началом Скорнякова-Писарева оказались берега двух морей, Камчатка, Анадырский край. Вчерашний арестант получил право распоряжаться судьбами тысяч людей.

Но главное, ему выпал последний шанс доказать, что математик и следователь может стать ещё и строителем новой России на берегах Тихого океана. Он этот шанс не упустил.

До появления Скорнякова-Писарева Охотск напоминал умирающую деревушку. Три десятка обитателей, горстка покосившихся изб, полусгнивший острог. Вместо морской крепости заброшенный медвежий угол на краю империи.

Новый командир развернулся с тем же размахом, с каким когда-то вёл следствие по делу царевича Алексея. Сперва обосновался в Якутске, превратив свою канцелярию в штаб грандиозной стройки. Засыпал Петербург требованиями, вербовал мастеровых, скупал провиант. На реках застучали топоры — строились суда для сплава грузов.

Пятьдесят крестьянских семей из Илимского уезда получили приказ готовиться к переселению. Обозы с семенами ржи и ячменя потянулись по таёжным тропам. Землемеры размечали трассу будущей дороги. Охотск превращался в бурлящий муравейник.

Но вместе с прежней энергией проснулся и старый бес в ребре. В якутских кабаках Григорий Григорьевич куражился как в былые времена, затевал драки, строчил доносы на местных чиновников. Осенью 1732 года терпение Петербурга лопнуло, его снова сослали в Жиганск.

Через полгода вернули, заменить его было некем. К 1737 году Охотск уже не узнать: ровные улицы, добротные дома, портовые сооружения, верфь. Население выросло в десять раз. Там, где недавно рыбаки сушили сети, теперь строились корабли для плавания к неведомым берегам.

А сам главный командир зажил на новом месте со столичным размахом. В медвежьем углу империи Скорняков-Писарев создал свой маленький Петербург. В его доме гремела музыка, лилось вино, кружились в танцах разодетые дамы. Бывший столичный вельможа тосковал по прежней жизни и пытался воссоздать её на берегу Охотского моря.

Простые охотчане только диву давались. Служилый Алексей Грачев с возмущением доносил начальству: главный командир "утучняет плоть свою" на пирах, держит при себе "баб да девок", а по вечерам устраивает "бабьи игрища, скачки и пляски".

Особенно поражало местных жителей, как Григорий Григорьевич разъезжал по гостям. Бочонки с вином и пивом громыхали в санях, за ними тянулись возки с разряженными женщинами, музыкантами и прислугой. Весь этот развесёлый поезд кочевал от дома к дому, превращая угрюмый портовый городок в подобие столичного праздника.

Но, пока начальник кутил, простой люд бедствовал. Тот же Грачев писал, что "никакова об нас попечения и сожаления не имеет" главный командир, занятый лишь собственными утехами.

Конец разгульной жизни положило появление старого знакомца Витуса Беринга. Его рапорты в Адмиралтейств-коллегию рисовали безрадостную картину: вместо образцового порта — гнездо разврата и казнокрадства. В декабре 1737 года Императрица Анна подписала указ о смещении Скорнякова-Писарева.

На его место назначили другого ссыльного вельможу, бывшего генерал-полицмейстера Антона Девиера. История словно посмеялась над обоими: двенадцать лет назад их вместе пытали и ссылали по одному делу. Теперь один должен был судить другого.

Десятого августа 1740 года Девиер прибыл в Охотск. Ни общая судьба, ни прежнее знакомство не смягчили его сердца. Выполняя указания из Петербурга, он арестовал Скорнякова-Писарева и начал скрупулёзное расследование его злоупотреблений.

Охотск в начале XVIII века

Казалось, удача окончательно отвернулась от бывшего математика. Но российский престол в очередной раз тряхнуло, и в 1741 году грянул новый переворот. К власти пришла дочь Петра Великого Елизавета. Начался пересмотр старых опальных дел.

Повеяло ветром перемен. Скорнякову-Писареву вернули чин генерал-майора, уже в третий раз за его бурную жизнь. Старый интриган предвкушал триумфальное возвращение в столицу. Но из Петербурга пришёл неожиданный указ: "Григорию Скорнякову-Писареву жить в доме своем и к делам никуда его не определять".

Карьера закончилась. Человек, чья кипучая энергия сотрясала империю от Суздаля до Охотска, вынужден был коротать дни в четырёх стенах.

В тишине домашнего заточения у него было время поразмыслить о превратностях судьбы. О том, как легко в России из знатного вельможи превратиться в колодника. Как тонка грань между властью и бесправием. И о том, что все его взлёты и падения были лишь отражением бурного века российских перемен.

Не сохранилось сведений о последних днях Григория Григорьевича. Но можно представить, как порой доставал он свой старый учебник геометрии, гладил пожелтевшие страницы и думал о том единственном, что останется после него, о знании, которое он передал потомкам.

К сожалению, портрета самого Григория Григорьевича Скорнякова-Писарева не сохранилось.

Источник...