Митрополит Питирим (Нечаев),
при жизни производил своей
длинной бородой,
двуперстием,
служением по дониконианским книгам,
возгласами "во веки векомъ",
неотразимое впечатление на старообрядцев,
в перестроечных диалогах по телевизору
до беснования доводил профессоров от атеизма,
"срубая " их сленгом спекулятивного богословия
(через каждое нормальное слово -
"parussia",
"sinergia",
"satisfactio", а то и целые цитаты :
"Feci,quod potui, faciant meliora potentes",
"Neque sensus est ejus, neque phantasia, neque opinio, nec ratio, nec stientia",
- при чем на память, и все - скороговоркой),
умел очаровывать женщин, начиная от Раисы Максимовны,
которая все добивалась для него места патриарха,
обвораживать генералов от КГБ и
просто генералов, и
вообще всех, кто был ему нужен в эту минуту и важен.
У них складывалось впечатление, что встречу с каждым из них
он ждал всю предыдущую жизнь,
лелеял ее,
чаял пришествия,
готовился к ней.
Принимая гостей, он,
с неизменной грустью в усталых глазах с поволокой,
доверительно и максимально задушевным тоном,
человека разбирающегося в подспудных этажах бытия,
сообщал всегда именно то, что от него хотели услышать,
даже если это было диаметрально противоположным тому,
что он говорил предыдущему посетителю,
а в конце проговаривал то сокровенное, что человек носил в себе, и не важно, был
ли это индийский махараджа,
или уполномоченный по делам религии,
или греческий черный полковник,
или инструктор из ЦК Комсомола,
или сирийский огнепоклонник,
или секретарь Комитета по защите матери и ребенка,
или католический монах,
или начальник исправительно - трудового лагеря, -
все они, прослезившись, ошеломленно догадывались:
" Да он же "наш" человек!"
Встреча, и, особенно, сам владыка,
запоминались на всю жизнь, как мистическая встреча с Другим.
После этого наступали годы "дружбы",
впрочем прекращавшейся резко тогда,
когда человек переставал быть начальником.
Таких святителей в церковном мире осталось мало,
- это последние из могикан -
и оставшихся я могу пересчитать уже на пальцах одной своей руки.
Однако подобным даром в светском мире отличались всего только два человека.
Это Константин Симонов - лауреат семи только сталинских премий,
сердечный друг, возлежавший на персях
Сталина,
Булганина,
Хрущева,
Брежнева,
Андропова,
Кирилленко,
Горбачева
и уже как пародия на него -
автор Дяди Степы,
соавтор трех государственных гимнов,
ораторий "Песнь о Сталине" и "Партия - наш рулевой"
( для баса, сдвоенного хора, и симфонического оркестра,
автор музыки - "Тиша Хренов"),
столбовой дворянин,
Сергей Михалков,
последний, особенным рвением отличаясь,
даже когда его и не спускали с поводка,
с жаром ( вместе с Симоновым) участвуя в травле Бориса Пастернака,
был способен, даже в те суровые безбожные годы,
и на сакральное благочестие:
" У нас, слава Богу, на таких людей, есть КГБ!".
Как и любого из архиреев его эпохи,
Питирима всегда тянуло к партийной номенклатуре,
духовенство владыка не жаловал,
никогда никого к себе он не приближал,
ни с кем не был никогда откровенным, и
практически все свои умонастроения унес в мир иной.
Проект "Константин Владимирович Питирим"
был самым удачным для известных структур,
именно потому, что сама личина здесь абсолютно достоверно
совпала с "легендой".
После владыки Питирима остались несколько стопок,
редактировавшегося им в советское время, тощего церковного журнала,
где половину текста занимали официальные стенания,
по поводу нарушений свободы совести в
Уганде,
Венесуэле,
Кампучии и
Филиппинах,
а другую половину - богословские статьи,
где черным по белому утверждалось,
что в стране Советов строится Царство Божие на земле.
Кроме журнала, осталось колоссальное количество жен и домочадцев
партийных секретарей,
инструкторов и
председателей, которых Константин Владимирович "тайно"
крестил,
окормлял,
пастырствовал в стане "анонимных христиан",
хотя, естественно, никто из них,
после этого в церковь не ходил и в Бога не веровал.
И самое важное, - продолжил себя " в веце нынешним",
оставив генерацию своих клонов,
которые ныне являются духовниками
Путина,
Иванова,
Глебушки Павловского,
Лужкова,
Зюганова,
Гули Сотниковой,
Черномырдина ,
крестят разведчиков
контрразведчиков,
редактируют, для вящей достоверности, чужие "легенды",
шлифуют церковность "своих среди чужих",
выстраивают структуры " пятой колонны" из недавних экономических эмигрантов,
обаяют зарубежников,
соединяют Церкви.
Оставил, после себя владыка и воспоминания, наговоренные на магнитофон,
старательно выдержанные в одном стиле, благодушные и велеречивые,
где, как и положено, говориться о собственном благочестии.
Однако, там где касается его честолюбия, -
а оно у него всегда было "уязвленным", -
его внезапно "прорывает",
и он сбивается на стиль "гопника",
именно потому, что проговаривал, а не писал.
Митрополит Никодим,
точно выпоротый на барской конюшне, - оказывается, "Борькой",
митрополит Иоанн Снычев - "Ванькой - хлыстом",
архиепископ Василий Кривошеин - "брюссельской капустой" :
" Не хочу примешивать своего раздражения, но меня он однажды зверски обидел. В Швеции насели на меня журналисты, стали спрашивать — тогда же, когда спрашивали и о Дудко, — что я думаю о преподавании Закона Божия в школах. Я сказал, что мой отец был законоучителем, и говорил, что, когда Закон Божий стоит в обязательной программе, он нивелируется в ряду других предметов. Воспитание, прежде всего, должно быть в семье, — школа же должна воспитывать не столько уроками Закона Божия, сколько общим духом. А Василий после этого разразился статьей: что, вот мол, такой сякой архиепископ Питирим считает, что учить вере не нужно".
Понятно, что Питирим Нечаев,
как и положено князю Церкви нашего времени,
никого,
никому и
ничего не прощал.
И за тщательно отрепетированной и уже казалось сросшейся маской,
как в академическом театре,
где "народные" играют уже только "на приёмах",
проступает другое лицо:
"Мне всегда было непонятно и неприятно другое. Каким образом книги Меня издавались на Западе массовыми тиражами и доставлялись к нам, в то время, когда даже Библию почти невозможно было провезти через границу".
Сам Питирим, в конце "разнагишавшись",
балагурит уже как типичный "московский пустой бамбук" описывая,
что он сам вывозил и ввозил и чем приторговывал:
"В Англию нельзя было ввозить спиртное, но мы возили туда водку. Однажды я вез целый чемодан водки. Помню, иду храбро за тележкой, в которой везут мой багаж, и вдруг с ужасом замечаю, что одна из бутылок разбилась, и за моим чемоданом тянется благоухающий след. Служащий спрашивает: «Спиртное есть?» Я показал на мокрый след: «Видишь — уже нет!» Пропустили. Не разрешалось также ввозить фотоаппараты, — точнее, можно было иметь при себе фотоаппарат для съемок, но привозить для продажи было нельзя. А я как раз этим очень неплохо поддерживал наш приход: покупал у нас старые фотоаппараты, возил их туда владыке Антонию, а они их там очень выгодно продавали. Возил я их в митрошницах, клобучницах. Однажды я вез с собой три фотоаппарата. На пропускном пункте служащий спросил меня: «Ничего не декларированного нет?» «Нет» — невозмутимо ответил я и тут только увидел, что дно одной из коробок отстало и в щель виден ремень от фотоаппарата…"
Самая теплая по интонации, глава в воспоминаниях,
отдана другу детства "Лене Остапове",
сыну секретаря патриарха Алексия Симанского.
"С Лёней Остаповым, будущим отцом Алексием, у нас была хорошая юношеская, а потом и взрослая дружба",-
пишет Питирим,
точно тот еще жив до сих пор.
Данилу Остапова - отца Лени, боялись,
и заслышав в Чистом переулке, скрип его ботинок,
трусливый Пимен, тогдашний митрополит Крутицкий и Коломенский,
и "единодушно" потом избранный Патриарх,
несмотря на тучность,
проявлял достойную удивления прыть,
скрываясь "по нужде" в туалете.
Тот же Пимен, в "другом" переулке,
безпристанно жаловался, что Остапов "мешает работать" :
безраздельно управляя бесхарактерным Алексием Симанским,
подначивает того отстаивать церкви, закрывавшиеся в 60-х,
как известно, "по просьбе верующих".
Когда в Чистом переулке сменились хозяева,
то уже на третий день после смерти патриарха Алексия,
расправились сразу,
не только с отцом - Данилой Остаповым,
уголовно обвинив его в воровстве, махинациях и подлоге,
но с сыном - Леней, протоиереем Алексием Остаповым,
профессором археологии в Духовной академии:
обыски,
допросы с пристрастием,
церковное линчевание,
позорное изгнание,
причем светские и церковные сыскные органы
знали о протоиерее Алексии Остапове,
а еще больше - о его отце,
столь же много, сколько мог знать о них только очень доверенный,
"родной" человек.
Тщетно, затравленный и насмерть запуганный,
протоиерей пытался найти в Москве владыку Питирима.
Тот, как и положено ему, был, именно в это время,
в служебной командировке, совершая турне по Европе,
и в Лондоне,
совместно с Алексием Ридигером,
как живое олицетворение неподкупности "ума, совести и чести" тогдашней эпохи,
объясняли западным носителям "второй древней профессии",
почему у нас нет и "в принципе!" не может быть гонений на Церковь.
Именно эта Церковь для отца Алексия вдруг оказалась ледяной пустыней,
где "лихой" человек,
как пахан на зоне, сказал:
" Ату его!" -
и вся челядь мигом разбежалась.
Не докричался ни тогда, ни после ни до кого отец Алексий,
не было рядом и "друга детства" - "Кости - рыболова".
Когда в "у Святой Троицы"
торжественно "выбирали" нового патриарха,
Алексия Остапова,
"страшно кричавшего",
привезли в больницу,
и по известному мне свидетельству,
уже на операционном столе,
его желудок расползался в руках хирурга, как туалетная бумага.
Патологоанатом, сообщил тогда следующее:
"Нужно было выпить, что то вроде серной кислоты,
чтобы могло произойти подобное с сорокалетним человеком.
Спасти его не представлялось возможным".
