Цитата сообщения Оксана_Лютова Чтобы помнили. Ефремов Олег Николаевич



1 октября 1927 года – 24 мая 2000 года

Актер, режиссер, сценарист
Народный артист СССР (1976)
Герой Социалистического труда (1987)
Лауреат Государственной премии (1969, 1974, 1983 - за театральные работы)
Приз имени Павла Луспекаева "Госпожа удача" - Фестиваль кино стран СНГ и Балтии "Киношок-97" (Анапа)
Премия "Золотой Овен-97" за вклад в киноискусство; Обладатель специального приза жюри Национальной театральной премии "Золотая маска-98" за постановку спектакля "Три сестры" (МХАТ им. А.П.Чехова)
Лауреат Государственной премии РФ 1997 года в области театрального искусства (1998, за сохранение и развитие традиций русского психологического театра в спектакле МХАТ имени Чехова "Три сестры")
Кавалер ордена "За заслуги перед Отечеством" III степени (1997, за большой личный вклад в развитие театрального искусства)
Премия мэрии Москвы (1999, за уникальный вклад в развитие культуры Москвы)



Олег Ефремов сыграл около 70 ролей в художественных и телефильмах, самые известные из которых: «Первый эшелон» М.Калатозова, «Шли солдаты» Л.Трауберга, «Живые и мертвые» А.Столпера, «Звонят, откройте дверь» А.Митты, «Берегись автомобиля» Э.Рязанова, «Три тополя на Плющихе» Т.Лиозновой, «Батальоны просят огня» В.Чеботарева и А.Боголюбова. Он на протяжении полувека преподавал мастерство актера в Школе-студии МХАТ, выпустил несколько актерских и режиссерских курсов, был профессором и заведующим кафедрой мастерства актера, одним из создателей и первым секретарем Правления Союза театральных деятелей СССР.


Олег Ефремов родился 1 октября 1927 года в Москве. Его детство и отрочество проходило в знаменитых арбатских дворах и переулках, в огромной коммуналке.

Весной 1945 года, выдержав огромный конкурс, восемнадцатилетний Ефремов стал студентом актерского факультета Школы-студии МХАТ. На первом курсе, испытывая почти религиозное чувство к учению Станиславского, он вместе с несколькими сокурсниками принес клятву верности своему кумиру, романтически скрепив ее собственной кровью.

В студенческом дневнике Олега Ефремова есть поразительно смелая и нахальная запись: "Я буду главным режиссером МХАТа!". И в этом был весь Ефремов: он пришел в искусство, чтобы быть главным, чтобы быть лидером. Инна Соловьева вспоминала: "Олег в юности был вылитый молодой борзой пес, такой он был худой, поначалу некрасивый, как некрасив поначалу щенок борзого, а потом весь устремленный вперед; поразительное существо, воплощенная чуткость, ожидание сигнала к бегу и бег - великолепный, и удар грудью, сбивающий волка. Борзой пес ведь несется, необыкновенно легко меняя направление, - хильнет тот, за которым он гонится, и он хильнет, хильнет не в дурном смысле слова, а в смысле гибкости. Он - как стрела, но стрела, которая сама собой движется, может остановиться, сменить цель. Живая стрела".

По окончании Школы-студии МХАТ в 1949 году Олег Ефремов пришел в Центральный детский театр. Начинал он там как актер и уже с первых шагов стал известным и популярным в столице мастером. Первой его большой работой на сцене стала роль Ивана-дурака в сказке "Конек-горбунок".

За семь лет работы на сцене ЦДТ Олег Ефремов сыграл более двадцати ролей. В спектаклях он создавал образ нового молодого героя, увлекая тем самым в первую очередь молодежь. Любимцем молодежи сделала его роль рабочего паренька Кости из пьесы Виктора Розова.

Драматург Л.Петрушевская (которая в те годы была еще школьницей) вспоминала: "Занавес открылся, и он появился в глубине сцены, внимание! Мы забыли обо всем. У него было какое-то необыкновенное лицо… Костя, наш Ефремов, был личный для каждого, школьный, московский, с Пушкинской улицы, с известнейшего проходного двора, кумир с гитарой. У Кости к тому же была странная манера говорить. Он произносил фразы ясно, но слегка с замедлением, с оттяжечкой в бас, его непередаваемое тайное веселье как будто что-то обещало - во всяком случаи, от голоса Кости у девочек и мальчиков замирали сердца, хотелось вокруг него стоять кружком, слушаться его, бегать для него за папиросами и пивом, или быстро вырасти и куда-нибудь с ним пойти… Куда угодно".

В 1955 году Олег Ефремов дебютировал в ЦДТ в качестве режиссера. Он поставил комедию "Димка-невидимка". Удача первой постановки во многом предопределила судьбу Ефремова как одного из новых лидеров российской театральной режиссуры второй половины 20 века. Начиная с 1960-х годов имя Ефремова-режиссера засияло на нашей сцене рядом с именами Георгия Товстоногова, Анатолия Эфроса и Юрия Любимова.

В 1956 году Олег Ефремов покинул детский театр и организовал театр "Современник". Среди единомышленников и сподвижников Олега Николаевича были Е.Евстигнеев, Г.Волчек, О.Табаков, И.Кваша, В.Сергачёв, Л.Иванова. Избрав знаменем театра формулу Станиславского о "жизни человеческого духа", Ефремов стремился к естественности, к живому человеку на сцене, к искренности, порой граничившей с исступлённостью.

Открывшись пьесой Виктора Розова "Вечно живые", "Современник" с первых дней существования стал точкой притяжения для мыслящего зрителя. Театр вбирал в себя первые лучи свободы. Чудо единения происходящего на сцене с залом удается лишь тем режиссерам, кому суждено найти выразительные средства (состоящие из тысячи нюансов), способные поразить воображение зрителя. "Современнику" это оказалось под силу, благодаря режиссерскому дару Ефремова, выбору интересной драматургии.

За годы работы Олега Ефремова в "Современнике" были поставлены спектакли "Голый король" Е.Шварца, "Назначение" А.Володина, "Всегда в продаже" В.Аксенова, "Традиционный сбор" В.Розова, историческая трилогия "Декабристы" Л.Зорина, "Народовольцы" А.Свободина и "Большевики" М.Шатрова.

Рождение новаторского театра невозможно без открытия и утверждения новых актерских индивидуальностей. "Современник" подарил нам созвездие дарований, отобранных и выпестованных Олегом Ефремовым. Подобралась не просто талантливая труппа. Возник и сформировался союз единомышленников, спаянных общностью идеалов: Евгений Евстигнеев и Олег Табаков, Игорь Кваша и Галина Волчек (будущий руководитель "Современника"). Гордость не только нового театра, но и отечественной сцены, составили Лиля Толмачева и Валентин Никулин, Нина Дорошина и Петр Щербаков, Алла Покровская и Михаил Козаков. Заслуга Ефремова состояла в том, что он не просто открыл и объединил индивидуальности в великолепный театральный ансамбль. Он сделал каждого из своих актеров не просто идеальным выразителем собственных режиссерских замыслов, но и достойным соавтором.

Первую роль в кино Олег Ефремов сыграл в 1955 году в мелодраме "Эшелон". С тех пор снимался он регулярно, и каждое его появление на экране становилось настоящим событием и праздником для миллионов зрителей. Актёр редкой органики, с озорным темпераментом и богатой фантазией, Ефремов умел разработать роль в мельчайших деталях, создав при этом целостный, выстроенный образ. С годами его актёрская палитра обогатилась самыми разными красками: от мягкой, а порой и горькой иронии, нежного лиризма до высокой трагедии.

Герои Ефремова не просто притягивали. За несколько минут экранного времени они становились задушевными друзьями самых разных людей. Дарили надежду, расцвечивали и продлевали жизнь. Таким был танкист Иванов, "на котором вся Россия держится" из военного киноромана "Живые и мертвые". Шофер Саша из мелодрамы "Три тополя на Плющихе", излучавший фантастическое обаяние.

Бесконечно трогательный художник-самородок Федор, из фильма А.Митты "Гори, гори моя звезда"…

Тонкий комедийный дар Ефремова очаровал его бесчисленных поклонников при появлении стоически-принципиального доктора Айболита,

до абсурдности честного следователя Подберезовикова, из "Берегись автомобиля"…

"Поэта судят по вершинам…". Насколько велик актер Олег Ефремов говорит его полминутное появление в фильме "Звонят, откройте дверь".

Герой Ефремова, бывший когда-то задорным пионером, сегодня безнадежно спившийся старик. Открыв дверь своей коммуналки, он не произносит ни слова. Но в его загнанном, отрешенном взгляде запечатлелся портрет целого поколения. В первые секунды зал не узнает Ефремова. А узнав, хохочет. Настолько жалок, нелеп и смешон его новый герой. Явление нежданного Ефремова длится всего полминуты… Но потрясение от произошедшего чуда остается надолго.

Виталий Третьяков вспоминал: "Ефремов часто молчал в кино. Ничего лучше этого молчания я не знаю. Ни у кого. Он гениально смотрел на женщин в кино. Говорят, его очень любили женщины. И еще он гениально улыбался. Молчание, улыбка, взгляд на женщину - если судить по Олегу Ефремову, то владение этими тремя искусствами отличает гениального актера от просто великого".


1963 Живые и мертвые :: Иванов :: главная роль
полковник

1964 Вызываем огонь на себя :: "дядя Вася"
связной

1965 Война и мир :: Долохов

1968 Еще раз про любовь :: Лев Карцев
штурман

1969 Король-олень :: Дурандарте
Лицо от Автора

1969 Мама вышла замуж :: Виктор Степанович Леонов :: главная роль

1969 Свой :: Павел Романович Кошелев :: главная роль
следователь, обвиняемый во взяточничестве

1970 Бег :: Полковник
"Россия против нас, и вы это знаете. Что же остается?..Пустота!..Гул шагов!.. Вот этот пыльный император?!.."

1970 Случай с Полыниным :: Николай Николаевич Полынин :: главная роль - летчик

Осенью 1970 года Олег Ефремов по просьбе великих "стариков" МХАТа возглавил этот прославленный театр, к тому времени пребывавший в глубоком застое. Реанимацию закостеневшего МХАТа Ефремов начал с постановки пьесы А.Володина "Дульсинея Тобосская", сыграв в пьесе рыцаря Печального Образа, совпадавшего с человеческой сущностью самого Ефремова. Затем поставил лирическую драму М. Рощина "Валентин и Валентина". И сразу вслед выпустил насмешливый и озорной спектакль - "Старый Новый год", где блистали новобранцы МХАТа - Евгений Евстигнеев, Александр Калягин и, дождавшийся своего часа, Вячеслав Невинный.

Большими событиями стали постановка "Медной бабушки" по пьесе Л.Зорина, где Олег Ефремов блистательно сыграл Александра Сергеевича Пушкин, и "Чайка" с великолепным ансамблем актеров (Лаврова, Анастасия Вертинская, Андрей Мягков, Андрей Попов, Екатерина Васильева, Иннокентий Смоктуновский). Свои лучшие роли на сцене Ефремов сыграл именно со Смоктуновским, который являлся его ближайшим сподвижником - "Возможная встреча" Пауля Борца (Гендель), "Кабала святош" М.Булгакова (Мольер).

1971 Вся королевская рать :: Адам Стентон

1972 Здравствуй и прощай :: Буров Григорий Степанович :: главная роль

1976 Дни хирурга Мишкина :: Евгений Львович Мишкин :: главная роль

1977 Рудин :: Дмитрий Николаевич Рудин :: главная роль

1978 Последний шанс :: Михаил Иванович Горохов
отец Славки, грузчик-пьяница в разводе, в прошлом рабочий завода
"Детки, жалейте друг друга!"

1979 Мнимый больной :: Арган :: главная роль

http://www.kino-teatr.ru/acter/album/1470/195212.jpg

1981 Шофёр на один рейс :: Михаил Антонович Артюхин :: главная роль

1982 Инспектор ГАИ :: Федор Антонович Гринько :: главная роль - майор милиции - начальник отделения милиции

1983 В городе хорошая погода (фильм-спектакль) :: Павел Петрович Леднёв :: главная роль
председатель горисполкома

1985 Батальоны просят огня :: Василий Матвеевич Гуляев :: главная роль - полковник, командир полка

1986 Тайна Снежной Королевы :: Голос Сказки :: главная роль

1992 Возможная встреча (фильм-спектакль) :: Георг Фридрих Гендель

1995 Ширли-мырли :: Николай Григорьевич
сосед


Уже на исходе жизни режиссер часто говорил о неоплатном долге перед драматургией Александра Вампилова, сокрушался, что удалось поставить лишь одну пьесу Людмилы Петрушевской - "Московский хор". Мечтал о новых воплощениях пьес Михаила Булгакова, Александра Володина, Михаила Рощина.

О личной жизни Олега Ефремова и его женщинах есть много легенд. Это не удивительно - Олег Николаевич любил женщин, и женщины любили его. Но при всей его любвеобильности бабником Ефремов никогда не был, с женщинами обходился невероятно деликатно.

В Ефремова влюблялись самые красивые женщины, он отвечал им взаимностью, но ровно настолько, насколько сердце было свободно от очередной творческой идеи. И дамы в конце концов не выдерживали. Дочь Ефремова Анастасия признавалась: «Чего уж греха таить, с папой не могло быть идеального брака ни у кого. Потому что любая женщина достойна хоть какого-то внимания».

Первой женой Ефремова была актриса театра «Современник» Лилия Толмачева, они вместе снимались в фильме «Строится мост» (1965).

Вторая супруга — Ирина Мазурук, мама Анастасии. Ирина и Олег прожили вместе три года.

— Мама слыла блистательной богемной дамой, — рассказывала Анастасия. — Идея знакомства этих двух абсолютно разных людей принадлежала Галине Волчек. Ей казалось, что такие «штучные» люди, сойдясь вместе, должны высечь искру. Она совершенно не учла сложных характеров моих будущих родителей... Маме нужна была сильная страсть. Будучи рядом, писала ему письма… В порыве чувств она даже резала себе вены... Среди любимых женщин отца не было той единственной, которая принесла бы ему покой и счастье. Похоже, только брак с Аллой Покровской был для папы счастливым периодом.

Покровская родила Ефремову сына Михаила, ныне он известный актер.

Еще одной женщиной, которую Олег Ефремов безумно любил, была актриса Нина Дорошина («Любовь и голуби»). Свои отношения они скрывали, но когда Дорошина в интервью говорила, что всю жизнь любила только одного человека, посвященные понимали: это о Ефремове.

Олег Ефремов сильно переживал смерть каждого своего коллеги. Его дочь рассказывала:

- Да, это были ужасные потери. Я первая сообщила ему о смерти Эфроса - помню страшное молчание в телефонной трубке. Смоктуновский, Евстигнеев, Петр Иванович Щербаков, Леночка Майорова. Он молчал и чернел лицом. "Снаряды ложатся рядом".

Ефремов также тяжело перенес ссору с сыном и дальнейший уход Михаила из театра. Об этом так же рассказывала в своем интервью Анастасия:

- Не стану комментировать внутритеатральную ситуацию. Думаю, что конфликты отца и сына происходили из-за молодой бескомпромиссности Михаила. Конечно, папа был расстроен из-за некрасивой истории произошедшей достаточно давно. Спустя время, он хотел, чтобы Миша вернулся, звал его в качестве актера и режиссера. Насколько помню, против выступил театральный худсовет, а папа не счел нужным навязывать свое мнение.

О последних днях Олега Николаевича вспоминала Людмила Петрушевская: "То, что он умирает, знали все вокруг. Он молчал, никогда, ни единым словом не выдал себя, не пожаловался. При нем даже стыдно было говорить о собственных болезнях. Театр его оберегал, регулярно собирались врачи, следующий по времени консилиум должен был состояться на другой день после его смерти. В остальном жизнь у него протекала, как обычно, - никаких особенных потрясений, как у каждого простого смертного…, с той только разницей, что Олег Николаевич Ефремов поддерживал свое существование, дыша кислородом через постоянно укрепленные трубочки - легкие работали неважно. Всюду с ним был этот аппарат, агрегат, соединенный с бедными, почти неживыми органами дыхания. Как этот человек существовал, непонятно. Постоянные боли в ноге, которую давно грозились ему ампутировать, затем язвы в кишечнике...

Олег Николаевич был болен, как простой смертный человек, а как вместилище духа он был здоров не хуже, чем боевой танк. Когда мы навещали его однажды в больнице, я вышла из палаты, где сидел этот немощный, полуслепой человек (в тот вечер у него началась пневмония, мы не знали), - я вышла, повторяю, от Ефремова, как выжатая тряпка. Он работал неустанно, готовился к спектаклю, требовал, ставил передо мной четкие задачи - совсем как управление театров в прежние времена: целая страница поправок и вернуться в нескольких сценах к первому варианту. У него температура ползла к сорока, он наверняка понимал, куда идет дело, а мы сидели в палате, не зная об этом, маленькой группой, и остальным были тоже даны указания по конкретным вопросам. Той ночью он едва не умер - спасли".

Это было в 1999 году. Летом того же года Авторское телевидение в рамках проекта "Чтения" сняло Олега Ефремова, читающего повесть Чехова "Моя жизнь". Роль чтеца стала последней ролью артиста. Вспоминал режиссер Григорий Катаев: "Ефремов болен, ему трудно в кадре вставать, ходить из комнаты в комнату, прогуливаться по аллее, сесть на скамейку - поэтому, читая Чехова, он большей частью сидит. Ефремов, являясь главным и единственным центром этой работы, невероятно интересен и загадочен сам по себе. Не деланным внешним выражением, не актерской позой, не "взятой" ролью или умно рассчитанным поведением. Он интересен своим открытым взглядом, мудрой интонацией, ефремовской манерой говорить и реагировать на собственные мысли и ощущения. От его лица трудно отвести взгляд".

Последний месяц своей жизни Олег Ефремов много работал. Врачи обещали ему еще пол года жизни. Обрадованный Ефремов планировал закончить "Сирано де Бержерак" и осенью ввести в "Бориса Годунова" нового исполнителя вместо себя. Он не успел…

24 мая 2000 года Олег Николаевич умер в собственной квартире.

О творческом пути Олега Ефремова был снят документальный фильм "Хроники смутного времени".



ИНТЕРВЬЮ С ОЛЕГОМ ЕФРЕМОВЫМ.

- Вопрос, который я хочу вам задать, волнует не только "околотеатральную общественность", но и всех, кому не безразлична судьба Художественного театра. Я много раз слышал, что вы собираетесь уйти из театра. Это правда?

- Ну просто я нездоров. Мне не хочется здесь жаловаться... Но вот есть у меня рубеж, а это иногда мобилизует, - столетие театра. Причем вот что для меня важно подчеркнуть, - и я это где только можно говорю, и говорю настойчиво, но все равно меня не слышат, - это юбилей не Московского Художественного театра имени Чехова. Это - юбилей или годовщина, называйте как угодно, возникновения Московского Художественного общедоступного театра. Это было явлением в театральной жизни России, и не только России, в культурной жизни. Это событие очень серьезное - и общественное, и профессиональное... Нелюбимое это слово - "революция", но это событие охватывает все аспекты. И пускай театральные люди, и социологи, и искусствоведы разбираются теперь во всех подробностях. Это, безусловно, надо сделать, и юбилей дает нам такую возможность. Наша страна, наша культура должна это отмечать как крупнейшее событие, случившееся в канун этого века. Возникновение этого театра и все, что с ним связано, было настоящей революцией, которая ставила искусство театра вровень со всеми другими искусствами. Если до тех пор это было в большей степени развлечением, то здесь было явно - в самом уже подходе, - что театр - одно из сложнейших и нужнейших искусств - рядом с литературой, музыкой, живописью, и плюс к этому еще и синтезирующее. Вот чей юбилей мы отмечаем и в данном случае выступаем в большей мере как инициаторы, - чтобы эту дату не проскочили мимо, чтобы не прошла она незамеченной в нашей культурной истории, поскольку это событие - из важнейших в нашей культуре. Не юбилей, чтобы там нахватать что-то...

Посмотрим, как выйдет у нас отметить 22 июня годовщину встречи в "Славянском базаре". Вот если бы нам удалось собраться на пару дней, и поговорить о конце ХХ века, и подумать о том, куда же театральное искусство движется и куда ему двигаться дальше, - вот это было бы здорово. Ну как тут уходить? Поэтому сейчас и уходить нельзя.

- Возможно ли ждать от двух МХАТов каких-то совместных шагов по подготовке к столетнему юбилею Художественного театра, или ваше общение невозможно и сегодня, несмотря даже на то, что Доронина не раз уже побывала на премьерах во МХАТе имени Чехова... Вы, правда, не бывали у них после раздела ни разу... Вы не станете возражать, если Доронина предложит что-то, скажет: "Давайте вместе"?

- Что "вместе"?

-...Отмечать юбилей общего для вас того Художественного театра.

- Она в оргкомитете, причем ввели ее именно по моему настоянию. На последнем заседании у Сидорова она была.

- Предлагала ли Татьяна Васильевна что-нибудь?

- Ну, наверное, я не знаю конкретно. Я вот знаю, что нужно сейчас начать работу - по-моему, она будет очень увлекательной и интересной - по составлению генеалогического древа Художественного театра. Ведь сегодня трудно найти какое-нибудь театральное явление, которое бы не из этого корня росло. Я хочу, чтобы к 22 июня это древо было составлено - по тому, что можно собрать здесь. А сколько еще за границей! Получится такое ветвистое древо, которое наглядно покажет развитие театра в этом столетии. И это древо ветвится дальше и до сих пор. И мы тоже на нем. И Театр имени Горького тоже на этом древе, но это уже своя, как говорится, ветвь. Вот как на это, мне кажется, надо смотреть.

- Простите, но я снова об этом. В 97-м году кроме столетия встречи в ""Славянском базаре" грядет и более скромный юбилей - десять лет, как разделился МХАТ...

- Что об этом вспоминать? Ну был МХАТ 1-й и МХАТ 2-й...

- А как же не вспоминать? Это такая же история театра. И этот маленький юбилей дает возможность взглянуть на те события отстраненнее, что ли. Был, наверное, кризис, который кому-то показалось возможным решить путем раздела. Та половина, на мой взгляд, так и не сумела преодолеть последствия раздела - пустые залы, отсутствие режиссуры. Вам эти проблемы незнакомы. И все же... Как вы считаете, насколько необходим был тогда раздел и был ли в результате раздела разрешен организационный и творческий конфликт?

- Да кризиса не было, если не считать, что любой театр всегда в кризисе. Иногда только он этого не знает... Такое учреждение... А когда кризиса нету, то нет и диалектики. Тогда все равно нет движения, и тогда как раз для театра - смерть. Я не знаю, был тогда кризис или нет. По-моему, раздел был необходим просто из-за количественных данных - громадное было количество человек, и все мои предложения по реформе применения не находили, и ничего не осуществлялось. А тут появилось помещение, не надо было половину труппы увольнять, и можно было нормально дальше существовать. Вы говорите, режиссуры не было. Была режиссура, но они отказывались от Гинкаса, а потом уже и он не захотел. Шиловский на меня был очень обижен и даже оскорблен, потому что я считал, что он не может возглавить тот театр... Во всяком случае, там могли быть режиссеры.

Не было такого: вот ты пойдешь со мной, а ты остаешься. Было совсем иначе и даже без моего участия. Собралась труппа и партийная организация. И то, что случилось, было своего рода протестом. Ведь как тогда было: партия сказала - значит, ты обязан подчиниться, а тут - не захотели. Здесь предложили вот такой худсовет, а Олег Табаков встал и говорит: "Пойдемте в другую комнату и выберем там свой худсовет". И кто с ним пошел, тот потом и ушел сюда, а не то, что кого-то я выбрал...

- Чем дальше, тем чаще можно услышать то как вопрос, то как утверждение, что раздела можно было избежать. Тем более остро сожаление по поводу случившегося, когда показывают старые фильмы, где вы и Доронина вместе. Ну как так теперь вы по разные стороны, во главе двух разных театров?..

- Ну а почему нет? Ради Бога. Ее они поставили во главе, потому что - имя и потому, что она умеет наводить – тогда, во всяком случае, умела - страх на всяких руководящих деятелей. Не знаю, я к этому как-то спокойно отношусь. И то, что так это всех волнует, - я этого не понимаю. Честно. Это для меня мелочь слишком. Ну если не понимаете, не знаете и не видите всерьез и глубоко... Это было неизбежно, потому что очень большая была труппа.

- А сегодня труппа меньше, чем тогда?

- Ну конечно! В два раза.

- А не получится ли, что через несколько лет труппа снова разрастется, и снова надо будет делиться?

- Нет, я думаю. Время идет, приходят еще и молодые, не могу сказать, что у нас идеальная труппа, но мы стараемся, идем к этому.

- Одно время говорили, что у вас на Новой сцене может быть что-то вроде экспериментальной студии, где будут ставить новую драматургию, именно в русле этих разговоров вышел спектакль Михаила Ефремова "Злодейка, или Крик дельфина"... Делается ли что-то сегодня в этом направлении? Как вы относитесь к этим идеям?

- Да я нормально к этому отношусь. Ради Бога, пожалуйста...

- Мне понравился спектакль Михаила Ефремова, я писал о нем в "НГ", но все же соглашусь с Анатолием Смелянским, который после этого спектакля, насколько мне известно, предлагал поставить вопрос о том, что на сцене Художественного театра все же следует ввести некоторые запреты, и в частности на нецензурную брань.

- Это вопрос меры. По-моему, Аристотель говорил, что главное - это мера.

- Cреди молодого поколения ваших актеров можно назвать сразу нескольких, кто смело осваивает рекламный рынок, не боится "срастись" с шоу-бизнесом и для кого в связи с этим, естественно, театр перестает быть главным занятием. В таких ситуациях для вас важно ли, что бы сказал и как бы поступил Станиславский?

- Свою "Этику" Станиславский написал за одну ночь, когда приехал из-за границы, зашел в театр, и на него вдруг вывалили все дела, которые тут варились. Вот он пришел домой и написал "Этику", которую мы выдаем за некие нормы - как должно быть. А я еще помню то время, когда Алла Константиновна Тарасова, увидев актрису в брюках, могла поднять скандал... Конечно же, Станиславский сам был молод и был достаточно веселый парень. То, что он был из богатой семьи - ему повезло. Но он был повеса и хотел быть этим, и этим, и тем. И постепенно выработалась в нем такая вот грандиозная личность, потому что он все время, так или иначе, рассматривал и себя, и свое окружение в разных жизненных ситуациях... Ну вот - "не должно быть мата". Но ведь иногда он должен быть, да вот и я взял для "Бориса Годунова" из "Михайловского варианта" - "блядины дети". Ну и что? Это - Александр Сергеевич.

- Я о языковой распущенности, какой прежде не было, я именно это имел в виду. К примеру, вчера на улице двое молодых людей, он и она, идут, счастливые, с подарками, и он, видно, сжал ей руку, ей больно, и она вскрикнула на всю улицу: "Да иди ты на х..!"

- Ну да, некоторые, конечно, на этом строят даже свои пьесы. Вот Волохов, например. В этом есть нажим и перебор, и это уже не искусство. А в другой ситуации, я думаю, что это может быть даже обаятельно, сейчас я тебе очень хорошую цитатку кстати врежу из Пушкина (берет в руки книжку "Эротические рисунки Пушкина", только что выпущенную "Независимой газетой"): "Шутка, вдохновленная сердечною веселостью и минутною игрою воображения, может показаться безнравственною только тем, которые о нравственности имеют детское или темное понятие, смешивая ее с нравоучением"...

А может быть, это было бы изумительно и прекрасно, если именно в этом месте и, может быть, в контрасте с их какой-то чистотой и любовью вдруг прозвучало бы. Мы бы, может быть, все вздрогнули - представляешь?! - от того, как это прекрасно!.. Вот же в чем вся штука - когда, где, почему, а не то, что "я пишу только то, что есть, что вижу и слышу", "я - натуралист". Ну тогда это - хреновина, тогда это вообще ни к чему. МХАТ был натуральным театром в какие-то свои первые годы, но это было в столкновении с оголтелой театральностью, уже потерявшей признаки искусства, собранной, как отбросы. И за этот натурализм МХАТ долбили, но ведь неправильно. Искусство развивается полемизируя. Другое дело, когда оно ничего не открывает и ничего не хочет сказать, тогда это не искусство...

- А случаются у вас эстетические расхождения и споры с Михаилом Олеговичем Ефремовым?

- Смотря о чем. Вот видишь, посмотри на плакат, который у меня здесь стоит (на полу, прикрепленный к палке - как для хождения на демонстрацию, - стоит плакат 30-х годов, на котором женщина в красной косынке прикладывает указательный палец к губам: "Не болтай), мне его подарили, и я к нему палку приделал, - ну вот когда мы с ним очень долго иногда о чем-то спорим, то я поднимаю этот плакат. Общие слова и какие-то разговоры - это одно, а ведь искусство - оно достаточно конкретно. Замечательные тут в "Вечернем клубе" Безелянский приводит слова Корнея Чуковского. 1922 год, в Москве он записывает свои впечатления о новой жизни: "Пробегая по улице к Филиппову за хлебом или в будочку за яблоками, я замечал одно у всех выражение - счастья. Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина и женщины. Женщины со сладострастными, пьяными лицами прилипают грудями к оконным стеклам на Кузнецком, где шелка и бриллианты. Психическая жизнь оскудела. В театрах стреляют, буффонят, увлекаются гротесками и пр. Но во всем этом есть одно превосходное качество - сила. Женщины дородны, у мужчин затылки дубовые, вообще очень много дубовых людей - отличный материал для истории! Смотришь на этот дуб и совершенно спокоен за будущее. Из дуба можно сделать все, что угодно, и если из него сейчас не смастерят Достоевского, то для топорных работ это клад". Потрясающе!

- Вы говорите, не хочется быть модным. Но ведь "Современник", может, и помимо вашей воли, был очень модным театром.

- Нет, он не был модным. Он был просто другим, и многие не знали тогда, как его оценивать, потому что оцениваем-то мы, отсчитывая от моды. Я помню, как Демидов - был такой критик в журнале "Театр" - писал, что он не принимает "Современник", поскольку искусством для него было что-то другое. Но на их спектаклях, пишет он, я погружался... И дальше признается в том, ради чего мы "Современник" и делали.

- Мы, наверное, разный смысл вкладываем в понятие моды. Я говорил о том, что на спектакли "Современника" рвались, было невозможно попасть...

- Ну, я не про эту моду, это - не мода. Мода - это когда ты надеваешь широкие брюки или узкие, сейчас, кажется, положено узкие.

- В театре - своя мода. Была мода на Виктюка, была мода на Козака, когда все шли смотреть, как он играет в "Эмигрантах", как он поставил Петрушевскую...

- Я не знаю... Козак замечательно поставил Петрушевскую, "Чинзано", но это же не мода. Это был очень хороший спектакль. Козак, как говорится, открывал в Петрушевской духовный, человеческий смысл. Здесь он был истинно мхатовским спектаклем. И Виктюк - тоже разный, прежде он был совсем другим.

Меня недавно спросили, кого из современных режиссеров вы отмечаете (выделяете), и я назвал первым Додина. Да, он режиссер-профессионал и так далее, но не только это. Самое главное, что с самого первого класса он растит ансамбль, они очень понимают друг друга. Я могу с ним во многом не соглашаться - с точки зрения воспроизведения уже. Но то, что у него есть ансамбль, то, что они говорят на одном языке, и то, что, конечно, для него первична человеческая тема, это так. А вторым - конечно, здесь нет такой последовательности - я называю Петю Фоменко. Потому, что его ребята - люди, говорящие на одном языке. Он ставил в Театре Маяковского, еще где-то, еще что-то. У него что-то получалось, что-то не получалось, а здесь все стало получаться. Так что дело не в его режиссуре, а в самом ходе. Как и у Додина, так и у Фоменко. В этом была и моя сила, когда я был в "Современнике". А беда случилась как раз оттого, что нет этого единства, нет ансамбля...

- Я слышал, что вы уже не раз за последнее время высказали идею о том, что МХАТ должен стать национальным театром, подобно тому, как во Франции - Комеди Франсез...

- Ну он таким и является.

- То есть, по-вашему, в России может быть два национальных театра - Малый и Художественный, две школы?

- Нет, я бы сказал, что все-таки Художественный - это театр XX века, национальный театр, который привнес в искусство очень многое, взяв лучшее у Малого. Главное в Художественном театре - это движение, постоянное и обязательное развитие.

- Оно есть сегодня?

- Иногда есть, а иногда и нет. Вообще развитие - это не ровненькое что-то, а это всегда туда-сюда, туда-сюда... Но главное... Это Лев Николаевич сказал - по-моему, очень здорово! - "Главное не то место, которое ты занимаешь, а то направление, куда ты двигаешься". Вот это очень важно... МХАТ ведь всегда ругали, и это стало чем-то даже естественным. Ругали и справа, и слева. Отсюда все столкновения в свое время с Горьким - до полного и публичного разрыва. Потом уже, по возвращении Горького, при советской власти произошло примирение. Были, конечно, моменты, когда место, которое занимал Художественный театр, было самым высоким. Того, кто попробовал бы покритиковать МХАТ в 40-е, в 50-е годы в тюрьму могли посадить. Так было. Первую критическую статью после смерти Сталина по МХАТу написал Анастасьев - в "Литературке", которая имела особое разрешение на некоторую вольность. Место-то МХАТ занимал самое высокое, но направление, в котором двигался театр... А я ведь помню тот МХАТ не только из зрительного зала. Я учился, начиная с 45-го года, и с 45-го уже выходил на эту сцену в спектакле "Победители". Потом репетировал в юбилейном спектакле "Зеленая улица" и помню Сурова, с гнилыми зубами, всегда под газом, - как он у Виленкина в кабинете сочинял какую-то фразу про коммунизм и ее потом цитировали во всех рецензиях, начиная с "Правды".

Помню, как легко это делалось... Вот тогда театр стоял. А место-то занимал... Сейчас-то мы хоть беспокоимся, куда-то хотим двигаться - я это очень ощущаю. И кто пытается это осуществлять, а кто нет, кто так нацелен, кто - нет, кто уже по горло в штампах сидит и удовлетворен абсолютно, кто - нет, а есть среди тех и других и молодые, и старые.

- А важно ли было для вас, когда вокруг "Современника" сложилась своя компания? И то, что вы сегодня, кажется, пытаетесь снова создать, устраивая мхатовские вечера, какие-то встречи после премьер?

- Конечно. Но тогда мы ведь ничего специально не делали, все получалось само. Время-то было какое! Поэты вдруг появились после долгих лет - Женя Евтушенко, Белла, Вознесенский. С 45-го года я учился в школе-студии и курс Литинститута приходил на наш курс читать свои стихи. Солоухин, Вознесенский, Поженян, Калиновский...

Я жил в коммуналке, и где-нибудь в шесть утра - телефонный звонок (а телефон-то был в коридоре!). А в это время как раз уже я делал "Современник" и ночами мы репетировали. Приедешь, спишь, а тут тебе стучат. Женя, оказывается, стихотворение написал и ему важно обязательно поделиться. И я до сих пор помню: "Интеллигенция поет блатные песни, она забыла песни Красной Пресни..." и т.д., и т.д. Бардизм еще только возникал, начинался только... Первое появление Окуджавы на телевидении произошло, когда "Современник" поехал в Ленинград. Причем сначала мы сыграли "Голого короля", здесь и Покаржевский, который был инспектором управления театров Минкульта, смотрел спектакль в Центральном доме культуры железнодорожников. Не было никакой рекламы, мы просто сдавали спектакль. И - битком. Как это распространялось, откуда что узнавали - не знаю. Зал принимает на ура. Покаржевский ничего определенного не говорит, и на следующий день мы уезжаем в Ленинград и там играем "Голого короля". Там думают, что раз из Москвы привезли, значит, все в порядке, выходят изумительные рецензии, приезжаем обратно, а тут - спохватились. Зубков написал: "Меня выкупали в грязной ванне!" И - все, как обычно.

А в Ленинграде, когда мы туда приехали, был и Булат. Нас хотели показать на телевидении, и мы тогда действительно сыграли сцену, причем полсцены играл Козаков, а другую половину подхватывал я. И у меня было условие, чтобы в нашей передаче обязательно выступил Булат. И первое его выступление на телевидении было как раз в нашей передаче.

Была общая атмосфера обновления. Вот и "Современник" появился на этой волне, хотя мы этого не осознавали тогда. Ведь это было еще до ХХ съезда. Мы уже размышляли, думали... На нас (на народ-то не очень) большое влияние оказало итальянское кино еще не Феллини, а Де Сика - "Похитители велосипедов", Де Сантис - "Нет мира под оливами". Все эти вещи, где вдруг говорилось о человеке, да с такой любовью. А в кинотеатрах у нас поначалу были полупустые залы на итальянцах. Значит, тоже надо было завоевывать внимание...

- Сейчас такая общность кажется вам уже невозможной?

- Я ведь не зря прочитал Корнея Ивановича - сейчас состояние общества немножко и такое. Наверное, и театр хочет как-то завоевать внимание. Но я сразу ощущаю бездуховность, бессердечность того или иного сочинения. А то, что интересно должно быть обязательно, - это закон театра. И отговариваться тем, что вы, мол, не понимаете, - это тоже неправильно.

- Скажите, вы сегодня много играете сами?

- Вообще много - Бориса, дядю Ваню - в старшем составе, Мольера. Но вот сейчас месяц не играл, потому что репетировал. Я ведь все-таки инвалид 2-й группы, и мне предписан определенный режим...

- А приходят ли к вам сегодня с какими-то предложениями сыграть то или другое?

- Все ребята хотели бы, чтобы я играл, это несомненно... Посмотрим, посмотрим... Сейчас вот Наумов предложил смешную роль, но сниматься надо было как раз, когда у нас тут шли репетиции.

- В "Шырли-мырли" вот вы сыграли.

- Ну где там! Я приехал на полчаса...

- А ведь замечательный вышел эпизод!

- Но ведь Меньшов хотел, чтобы я играл то, что Джигарханян потом сыграл. От этой роли я отказался, но, поскольку поддерживал, в принципе, сценарий Меньшова и надо было как-то эту поддержку "материализовать", я немножко поиграл.

- Простите за совсем уж банальный вопрос: есть ли еще роли, которые бы вам хотелось сыграть?

- Нет. Говорю абсолютно искренне, честно... Хочется сыграть что-то сложно-психологическое и современное.

- А поставить?

- Ну вот сейчас я поставлю "Трех сестер", опять никто ни черта не поймет. Ну да ладно...

- Ну, а задним числом, как вы считаете, "Бориса Годунова", поставленного вами и сыгранного, поняли?

- Ну раз не поняли, значит, все-таки что-то там было... Писали про Бориса, хотя я думаю, что это уже немало, если в спектакле, который называется "Борис Годунов", есть что написать про Бориса. Но мне-то было важно другое, и я не смог этого сделать, поскольку на выпуске уже вынужден был менять - ведь был другой исполнитель роли Бориса. Но вот я что-то пытаюсь сформулировать в своей статье, которую можно прочитать в программке "Бориса Годунова". "Шагнула дерзко за предел нас опьянившая свобода" - вот это должно быть в спектакле, и как человек пытается искупить свой грех и кровь: "И буду благ и праведен, как ты". В спектакле все равно есть масштаб, есть движение.

- В нем более всего видна трагедия власти - любой власти. В этом мне видится его главное достоинство.

- Да, это несомненно. Ситуация перестройки или постперестройки, когда идет борьба за власть, время - оно всегда так качается. И анпиловские призывы, и наша всегдашняя боязнь гражданских столкновений... Отголоски этого должны быть. Иностранцы, да и не только иностранцы, и молодежь - они смотрят за развитием действия. И для них это легкий для восприятия спектакль.

- Вы начали с того, что в "Трех сестрах" у вас не будет публицистики, а, судя по только что сказанному, вы все же политизированный человек. Я вспомнил, как Марк Анатольевич Захаров сказал в интервью "НГ", что завидует своей дочери, которая не смотрит "Вести" и даже смеется над ним, каждый вечер следящим за теленовостями.

- (смеется) Это не политизированный, это - совсем иное. "Вести" я смотрю тоже. И другие новости тоже смотрю. Но ведь ни на какие съезды не хожу. Потому что тут ведь и Зюганов прислал приглашение, и Егор Гайдар - помнит, как я с ним еще маленьким играл. Нет, не скажу, что я политизированный. Я и на юбилеи не хожу, отказываюсь от всяких презентаций. Ну вот разве к Юре Никулину, но ведь действительно сколько уж лет мы знакомы! Он, может, уже как-то подзабывает, потому что у него сейчас какая-то другая, новая жизнь... А ведь его жена Танька до войны жила в Нащокинском переулке, в одном доме с моим одноклассником Колей Якушевым. И все молодые годы - второй, третий, пятый, шестой класс проходили в этих переулках - Власьевский, Афанасьевский. Так вот после войны мы с Колей были влюблены в эту Таньку, которая жила на третьем, кажется, этаже, ухаживали даже, а тут Юра пришел с фронта, поселился там и женился на ней... А вообще юбилеев, презентаций очень много, приглашений на разные политические сборщица - я никуда не хожу. Я и к Михаилу Сергеевичу, когда он собирает иногда у себя, тоже не хожу. И я ему прямо говорил, что не надо ему выдвигать свою кандидатуру. Не хотелось мне, чтобы так это было. А я понимал, что он вот так с треском, как говорится, пройдет этот тур - ну не воспринимают его. Одни не могут простить ему, что он вот так это сделал, другие - что не было у него твердой руки. Одни не любят его за то, что развалил Советский Союз, другие - за то, что плохо развалил. Он сделал свое дело уже. И сделал все, повинуясь своему сердцу, если так можно сказать... А потом, он ведь шестидесятник, он в "Современник" ходил, когда был студентом университета...

- Вас слушаешь и кажется, что вы очень добрый человек. Это так?

- Не то что добрый. Я бы так не сказал, я понимающий - что откуда и почему так, а не так, где человеческие слабости надо соединить с идейно-творческими, где надо что-то другое.

- Наверное, еще более банальный вопрос, но все равно серьезный. Когда человек уже все понимает, как ему кажется, - жить интересно или нет?

- Временами. Иногда бывает, конечно, очень. Опять же, если начинаешь залезать в глубину, хотя это и трудно, и требует определенного мужества. Про меня же всегда писали и говорили: какой же он работоспособный, трехжильный, четырехжильный, не зная одного - что я очень ленив, ленив просто. Я работаю для того, чтобы, наконец, это сделать, чтобы потом ничего не делать. Но тут другое наступает. А для того чтобы было интересно, надо в какую-то глубину всерьез проникать, тогда тебе что-то открывается.

- Ну, ничего себе ленивый, если про вас рассказывают, как вы после болезни - называют разные диагнозы - выходите на работу и репетируете часов по двенадцать с самого утра и чуть ли не до ночи.

- Диагнозы эти, как говорится, уже невозможны в силу здоровья, но... надо, надо. Вот и все.