«Чтоб они, суки, знали»

Alexandra Sviridova

Снова 17 января. 38 лет назад остановилось сердце Варлама Шаламова. Помяните его, люди добрые. Тут вот давнее, но всегда есть кто-то, кто не читал-не знал-не видел...Знайте.
https://discours.io/articles/social/chtob-oni-suki-znali

Что следует иметь в виду, читая В. Шаламова

На прилавках книжных магазинов лежат сегодня книги Варлама Шаламова. Но я полагаю, что перед тем, как раскрыть книгу, читателю следует располагать некоторым набором знаний. Я позволю себе предложить помощь в подготовке к чтению, потому что читателя ждет удар, и к этому удару полезно быть готовым. В. Шаламов видел и описал то, что видели немногие. У каждого читателя будет свой Шаламов. Способность открыть для себя Шаламова зависит от двух вещей: общего культурного багажа читателя и внутренней способности впускать в себя чужую боль. Потому — нет такого писателя, Шаламова, одинакового для всех. Скажи мне, что ты увидел в Шаламове, и я тебе скажу, кто ты. Литературный опыт Шаламова — явление того же порядка, что опыт Данте Алигьери, а анализировать творчество богов — богохульство. Я как многолетний читатель готова подсказать начинающим, что именно полезно иметь в виду, приступая к чтению сочинений Варлама Шаламова. 

Первое и главное: все, что открывается взору читателя, — это правда. Проза Шаламова глубоко реалистична и является документом, на чем он настаивал, талантливо и глубоко анализируя собственный творческий метод. Мир, воссозданный Шаламовым на бумаге, существовал в реальности. Его мало, кто видел. Из тех, кто видел, — мало, кто выжил. Из тех, кто выжил — мало, кто описал. Из тех, кто описал — ни одному не удалось достичь тех творческих вершин, на которые бесстрашно поднялся дух Шаламова. Это мир с определенной системой координат, где смещены абсолютно все представления о добре и зле, морали и аморальности, человеке и звере. Мир советского концентрационного лагеря, взятый в определенный исторический период в определенном месте — двадцать лет Колымы, с тридцатых годов до начала пятидесятых. Эпоха развитого социализма. Шаламов свидетельствует о преступности внутрилагерного режима с одной стороны, а с другой делится более страшным открытием, что лагерь мироподобен. «Лагерь — не противопоставление ада раю, а слепок нашей жизни и ничем другим быть не может...» Так лагерь оказывается воплощенным и материализованным «светлым будущим», которое построили те, кто захватил власть в 1917 году. 

Второе, что полезно иметь в виду — биография В. Шаламова. Чтобы понять стойкость автора и его центрального героя, который под разными именами всегда прячет самого Шаламова, важно знать, что он родился в начале двадцатого века в Вологде в семье потомственного священника.

Читать далее

«Чтоб они, суки, знали»

Снова 17 января. 38 лет назад остановилось сердце Варлама Шаламова. Помяните его, люди добрые. Тут вот давнее, но всегда есть кто-то, кто не читал-не знал-не видел...Знайте.
https://discours.io/articles/social/chtob-oni-suki-znali

Alexandra Sviridova

Смерть В. Шаламова

В 1992 году я решила рассказать о смерти В. Шаламова. Вместе с Артемом Боровиком мы создали телепрограмму «Совершенно секретно», полагая своей задачей снять гриф секретности со всего, к чему дотянется наша камера. В «Хронике текущих событий» это один из самых тяжёлых материалов 64-го выпуска, последнего из вышедших в самиздате.

«17 января 1982 года автор "Колымских рассказов" Варлам Тихонович Шаламов скончался в доме-интернате психохроников №32, куда за три дня до смерти был насильственно перемещен из дома-интерната обычного типа. Весной 1978 года Шаламов был помещен в дом-интернат для инвалидов и престарелых №9 Тушинского р-на Москвы. Незадолго перед тем он лежал в невропатологическом отделении больницы, и соседи по квартире, ссылаясь на беспорядок, создаваемый Шаламовым, требовали избавить их от него. В интернате Шаламова поместили в шестиметровую палату на двоих. Ему тогда был 71 год. К весне 1980 года Шаламов ослеп, наступило сильнейшее поражение речи. 

В это время его начал посещать А.А. Морозов. Он пишет: «Не с профессионально-врачебной точки зрения Варлам Тихонович выглядел так: он сразу узнал меня (мы не виделись около 12 лет), вспоминал обстоятельства нашего знакомства в доме Н.Я. Мандельштам, на вопросы же отвечал все, хотя и приходилось мучительно разбирать его речь, многократно переспрашивая. О самочувствии говорил неохотно: чувствует себя здесь прекрасно, кормят здесь хорошо, а что нужно — так это посещать... Вообще мне показалось, что он чувствует себя здесь, как если бы он находился в лучшей тюрьме, откуда ни за что не хочет выходить. Так и было: ни на прогулку, ни в ванную комнату В.Т. невозможно было вывести. Любую перемену он воспринимал как ведущую к худшему. Лечение же требовало больницы... 

С весны 1981 года В.Т. вместе со мной стали посещать еще Лена Хинкис и — с лета — Таня Уманская (внучка того Уманского, про которого рассказ «Вейсманист»). С этого времени мы взяли весь уход за В.Т. на себя: приносили и меняли одежду, мыли в комнате и т. д. Вокруг В.Т. обстановка была неважной: ему ставили миску, обыкновенно почему-то без ложки, но плохо было с водой — кран отключали, а подносить не трудились, и В.Т. иногда громко кричал на всю больницу. Среди персонала считалось, что к нему подходить опасно — может чем-нибудь бросить, ударить. Речь шла о прикованном к месту, незрячем человеке. Впрочем, до туалета В.Т. добирался сам, цепляясь за стенку, сам ложился и вставал. Выглядел он предельно истощенным. Врач сказал: «Полный авитаминоз», хотя ел В.Т. при нас много. 

...В последних числах июля 1981 года Хинкис случайно узнала из разговора медсестер о принятом решении перевести Шаламова в специализированный дом для психохроников. Главный врач интерната Б.Л. Катаев подтвердил, что решение принято, обосновав его, во-первых, диагнозом «старческое слабоумие», поставленным Шаламову на бывшей незадолго перед этим консультации, и, во-вторых, заключением санэпидемстанции об антисанитарном состоянии его палаты. Катаев сказал, что Шаламов «социально опасен» и представляет угрозу для персонала, т. к. способен, например, опрокинуть тумбочку или бросить в медсестру кружкой. 

...Хинкис просила отсрочить перевод. Пошла к директору интерната Ю.А. Селезневу, который забеспокоился, едва услышал имя Шаламова. Хинкис призвала проявить гуманность и неформальный подход к судьбе Шаламова. 

— Я бы рад подойти неформально, — сказал Селезнев. — Мне лично все равно, останется Шаламов или будет переведен, но товарищи из ГБ этим уже заинтересовались. 

...Окончился разговор невнятно выраженным согласием Селезнева на попытку добиться переосвидетельствования Шаламова. В ближайшие за этим дни удалось связаться с заведующей диспансером №17, и Хинкис неожиданно легко, по телефону, условилась с ней о повторной консультации. 14 августа Хинкис встретила у ворот интерната двух консультантов и проводила их к главврачу. Тут же появилась старшая сестра и еще несколько лиц из персонала. Казалось, что о предстоящей консультации в интернате знали заранее, хотя в известность о дне и часе Хинкис никого не ставила. Все вместе поднялись к Шаламову. Он сидел на стуле, поглощенный питьем чая. Хинкис поздоровалась — Шаламов ответил. Консультанты здороваться не стали. Помолчав, один из них, очевидно, старший, сказал: 

— Патологическая прожорливость.

Молчание. Потом спросили у Шаламова, какой нынче год. Шаламов сказал: 

— Отстаньте. 

Вся консультация продлилась несколько минут. 

Читать далее

«Чтоб они, суки, знали»

Снова 17 января. 38 лет назад остановилось сердце Варлама Шаламова. Помяните его, люди добрые. Тут вот давнее, но всегда есть кто-то, кто не читал-не знал-не видел...Знайте.
https://discours.io/articles/social/chtob-oni-suki-znali

Alexandra Sviridova

Я начал свою автобиографию и написал уже листа 
четыре. Называется «Несколько моих жизней». 

Не претенциозно название? Прочтете?

Из письма В. Шаламова А. Солженицыну

История одного фильма

«Несколько моих жизней» — так писатель Варлам Шаламов назвал свою биографию. Начал писать, но оборвал повествование на пятой странице. В ту пору ему самому не открылось еще, что его проза и была его биографией. В конце восьмидесятых прошлого века архив Шаламова занимал угол кабинета замдиректора ЦГАЛИ, где прятался в картонных коробках, стоящих штабелем в стенном шкафу. О том, что эта проза однажды будет издана в СССР, можно было мечтать. С жесткими «Колымскими рассказами» В. Шаламова я была знакома на слух: их читали хорошие голоса на запрещенных радиостанциях. Более всего — «Немецкая волна». Представить, что однажды я напишу сценарий о Шаламове и советское государство даст деньги на съемку фильма о Колыме, мог только сумасшедший. Но в 1985-м началась перестройка. Следом за Михаилом Горбачевым во власть пришли молодые люди, а в Госкино у руля встали мои товарищи. Один, чуя перемены, прислал мне мемуары безымянной старухи о герое революции и гражданской войны Федоре Ильине-Раскольникове. Предложил почитать и подумать. Имя Раскольникова было запрещено, но ветер перемен позволял надеяться. Я забралась в архивы.

Бумаги Раскольникова были рассыпаны и перепрятаны архивистами, получившими некогда приказ об уничтожении бумаг. В досье близлежащих его соратников — от вождя Владимира Ленина до красавицы жены Ларисы Рейснер — можно было найти его листочки. «Единица хранения» называлась каждая папочка и имела свой собственный номер. Папку за папкой я перебирала «параллельные» судьбы, выуживая «единицы хранения», имеющие отношение к Раскольникову, пока однажды они все не улеглись в стопочку передо мной в пустом зале Румянцевской библиотеки в Отделе рукописей. Можно было начинать работать.

Я любила заглядывать в формуляр выдачи, — узнавать, кто и в каком году дотрагивался до меня до этих листочков. С удивлением обнаружила в каждом формуляре старательно выведенное всего одно имя — «Шаламов». Я изучала почерк и видела руку школьника. Подивилась, что бывают однофамильцы у великих писателей.

...Последним архивом, куда я пришла в поисках материалов о Раскольникове, был ЦГАЛИ — Центральный Государственный архив литературы и искусства. Там тоже всюду стоял тот же автограф. Закончив работу с архивом Раскольникова, я задала резонный вопрос на тему архива Шаламова. В Ленинке мне сказали, что такого не существует. Зато в ЦГАЛИ объяснили, что он есть, но находится в «спецхране», — что в переводе на язык людей означало, что «единицы хранения» засекречены. Я отправилась к директору ЦГАЛИ.

— Что вы хотите увидеть в архиве Шаламова? — спросила Наталья Борисовна Волкова.

— Посмотреть, не писал ли он о Раскольникове.

— Писал, — уверенно кивнула она. — Это была его последняя работа перед смертью.

Читать далее

Ronny Gordon

Самый трагичный день в истории еврейского народа

9 Ава – самый тяжелый и траурный день в еврейском календаре. В отличие от Судного Дня, в случае 9 Ава дерево, плоды которого народ пожинает сегодня, было посажено им же самим, взращено им же самим. Господь не приказал человеку: «станет этот день днем траура и поста», напротив, человек самолично сделал эту дату величайшим трауром и постом. 
«Как одиноко сидит столица, (некогда) многолюдная, стала подобна вдове. (אֵיכָה יָשְׁבָה בָדָד, הָעִיר רַבָּתִי עָם-הָיְתָה, כְּאַלְמָנָה)», - заламывает руки Иеремия более 2500 тысяч лет назад, когда 9 Ава был разрушен Первый Храм. Нет сомнений, что эти же печальные строки всплывали в головах евреев на 600 лет позже, когда 9 же Ава полыхал Второй Храм. 
Эйха?
Как могло случиться так, что еврейский народ, раз за разом обретая независимость и процветание, не меньшее количество раз терял и то, и другое? Как могло случиться так, что «лучший город на земле» оказывался в руинах, и по чьей вине это происходило? Как могли случиться декреты об изгнании еврейского народа из стран средневековой Европы? Как могли случиться Нюрнбергские законы? Как Храмовая гора вновь оказалась не в наших руках? Вместе со всеми этими вопросами человек обычно любит задавать еще один вопрос: где же был в этот момент Бог? Как он авторизовал этот цикл испепеления и разрушения?
Эйха?
«Эйха», говорит Господь человеку в самом-самом начале, разыскивая Адама в Райском саду - 
וַיִּקְרָא יְהוָה אֱלֹהִים, אֶל-הָאָדָם; וַיֹּאמֶר לוֹ איֶּכָּה.
«Где ты?», - зовет человека Господь. «Эйха?», - разыскивает Он его. Но человек прячется от Бога, пытается укрыться, остаться незамеченным.
И вот, спустя время, человек, вдоволь настрадавшись, сам начинает вздымать руки к небу и кричать «Эйха?!», ища Бога. Слышит ли тот его?
9 Ава уже не Бог ищет человека, но человек Бога, пытаясь найти ответ на очень короткий и сложный вопрос. Эйха?

День Девятого Ава считается самым трагичным днем в истории еврейского народа. В этот день был разрушен Храм, в этот день происходили многие ужасные события... В студии программы "Культурный шок" на телеканале ITON.TV раввин Михаил Коган и писатель, драматург Марк Котлярский