"Когда на сердце тяжесть и холодно в груди, к ступеням..." Эта песня Городницкого "Атланты" родилась в 1963 г. В году, когда я в первый раз пошла в первый класс. Узнав это, я почему-то подумала, что она вполне распространима не только на каменных истуканов, подпирающих разваливающиеся без них здания, но и на обе категории участников, совместно образующих это ни с чем не сопоставимое явления - школа.
Геня Моисеевна жила в абсолютно правильном месте: между старой аптекой и кладбищем. Она часто говорила: тем дамам, которым не помог универмаг на станции и аптека, но кому еще рано на кладбище и хочется еще хоть маленький шматок счастья, тем по дороге надо завернуть ко мне. Я сошью им такой лифчик и такой корсет, что у них не потемнеет в глазах, а жизнь заиграет новыми красками.
Геня Моисеевна Шахнель шила лучшие бюстгальтеры по всей Казанской железной дороге и у нее не было отбоя от клиентов даже из Москвы. Геня так давно и так уверенно набила руку на чужой груди, что, не стесняясь, пришивала на свои изделия бирку «Шахнель», где вместо «х» был цветочек и получалась поперхнувшаяся Шанель. Если находился отважный камикадзе и глумливо спрашивал, не боится ли Геня подсиживать саму Коко, Геня, уничтожающе рассматривая нахала, отвечала: «Во-первых, эта буква „х“ неприлична в белье, а, во-вторых, это Вашей Шанеле должно быть стыдно! Мои лифчики знают и носят все, а ее шматы никто в глаза не видел!» И ведь была права...
Геня развернула свое дело с размахом. Два раза в году к ее калитке рано утром или когда стемнеет приезжал покоцаный рафик с надписью Школьные завтраки и нарисованным на кузове мордатым коротконогим школьником, давящимся ватрушкой размером с велосипедное колесо. Из кабины вылезал заведующий малаховским коопторгом Арон Квашис, а из кузова — два совершенно одинаковых крепких паренька, видимо отъевшихся на школьных завтраках, и часа два носили в дом Гени Моисеевна поблескивающие рыбьей чешуей плотные разноцветные рулоны дамаста и другого бельевого материала, складывая их в комнате без окон в поленницу.
- Слушай, вы поживете с бабушкой у нас, пока мы с папой в санатории будем? Я и ее одну оставить не могу, и сама едва ноги таскаю. Может, сумеете?
У мамы было совершенно детское, потерянное лицо, когда она говорила на эту тему, а голос был такой несчастный, что не было просьбы, в которой я могла бы ей отказать, а уж тем более в этом. Бабушка нас с сестрой вырастила, мы ее обожали, как бы не чудил над ней возраст, не только подворовывая здоровье и силы, но и прихватывая память, редактируя характер и подсовывая неожиданные странности. Это не имело никакого значения, я брала летом бабушку на дачу, где все равно должна была пасти маленькую дочку и, хотя в силу спартанских условий там было потруднее, отлично с ней ладила.
Поздно, улицы пусты и даже не слышно шороха шин. Совсем нет ощущения ни лета, ни дачи, ни вообще живой жизни.
Давным-давно, когда заборы были низкими и редкими, у каждых вторых ворот лежали бревна, чужие горящие на террасах абажуры были издалека видны, как огни маяков, а в тишине летней ночи смешивались в сводный хор лай собак, семейные споры, колыбельные и детский плач, заезженные пластинки и звуки поцелуев, жизнь была явственней и очевидней.
Прямо у железнодорожной станции Малаховка, у подземного перехода стоял магазин Рыба. Нельзя сказать, что с рыбой тогда был так уж вольготно, чтоб отводить ей целый магазин, но он существовал с незапамятных времен и так крепко врос в землю, что даже при желании его снести было бы невозможно. К тому же место, на котором он стоял, пропахло рыбой до земного ядра, так что ни на что другое оно и не годилось бы.
Хозяйничала в Рыбе Кривая Фрида. То-есть фамилия у нее была Мейлах, но ее и не помнил никто. Все звали ее Кривая Фрида из-за полузакрытого левого глаза . Из-за него она смотрела на всех как-то сбоку, по птичьи, как смотрят попугаи или вороны. Да и профиль им соответствовал. Не будь у Фриды кривой глаз, ее бы точно звали Носатая Фрида. Но Кривая - лучше, оригинальнее. Носатых-то было пол Малаховки, а кривых только двое: Фрида Мейлах и Арон-старьевщик, которого лягнула лошадь. Арона все равно все звали по роду деятельности - Арон-старьевщик, так что прозвище "Кривая" Фрида монополизировала.
В Малаховке многие шутили, что магазин Рыба можно снести, только если выманить Кривую Фриду на улицу: она была такая толстая и огромная, что вынесла бы весь хлипкий магазин на своих могучих плечах. Это было большим преувеличением. Все-таки Фрида уходила на ночь домой, а магазинчик продолжал стоять. Но над Кривой Фридой вообще много смеялись. И из-за глаза, и из-за толщины, и из-за носа, и из-за роста и огромного размера ботинок. Все по-отдельности встречалось часто, а вместе - только у Фриды. А некоторые местные сплетники еще и подливали масла в огонь.
Сапожник Залман Фуер, маленький, как артист шоу лилипутов, сам донашивавший школьные ботинки младшего внука, любил остановиться под окном Рыбы и громко, чтобы слышали и снаружи, и внутри, изумляться:" Шоб ви знали, я таки строю обув пеисят лет, но ув первий раз встрэчаю дама, шоб ей били малы колодки, шо я шью сапоги начальнику милиции! Может, это моя догадке, но я не веру, шо это спроста! Она сама не знает свой рОзмер! Ви видели, шоб человек умел вести торговля и не знал свой рОзмер?! Это таки не нормально и имеет секрет!"
На что намекал Залман, никому не было понятно, но жизнь в Малаховке была не слишком увлекательной и разнообразной, поэтому все его слушали из раза в раз с одинаковым изумлением, гадали, какой у Кривой Фриды размер, и почему у нее выросли такие огромные ступни. Родителей ее никто не знал или уже забыл, хотя Фрида родилась здесь же, в Красковском роддоме, никаких темных историй вокруг их фамилии не водилось, своей семьи у Фриды не было и жила она тихо. Глаз Фрида повредила еще в детстве, играя во дворе в снегу и наткнувшись на сломанную ветку. Какие уж тут тайные смыслы!
Семен Борисович был постоянен, как число пи, константа Планка, масса протона и мнимая единица вместе взятые. Он родился и прожил всю жизнь в одной и той же квартире, хотя улица, на которой стоял дом с его квартирой, успела сменить название минимум раза четыре. Он женился всего один раз и был верен своей Симе все сорок семь лет совместной жизни. Ровно столько же, сколько он преподавал физику и астрономию в средней школе N 369 на улице Гастелло.
Дуэйн Брайерс (Duane Bryers;1911 - 2012) -американский #художник,создатель знаменитой серии иллюстраций с очаровательной Хильдой. Женщина с зонтиком плывет по реке Гуашь 38х28 см Частная коллекция
-Когда мне невмоооочь пересилить бедуууууу, когда подступааааает отчаяньееееее...Нинка с тоской стащила очередное платье через голову и раздраженно пихнула вглубь шкафа, даже не напялив на плечики.Каждый сезон - плюс пять кило и всё малО..Слезы закапали на врезавшийся в плоть лифчик. Тоже уже мал...Ну что делать?! Советы все эти идиотские, от прожорливых, но тощих приятельниц, типа "сократи мучное", "не ешь после шести", "только куриные грудки"...Не знаю, может им это и помогает, а она чего только не делала - все бесполезно! Кто-то рядом ест, а она толстеет. Какие-то другие механизмы тут срабатывают!
Татьяна Хохрина. ЭТОТ ФОКСТРОТ НАМ СТОИЛ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ
В нашем доме всегда было пианино. Одно и то же. И не хухры-мухры, а Блютнер 1897 года (для тех, кто понимает). Когда-то, еще до войны, его купили моей тогда еще маленькой маме, чтоб не нарушить традицию и, как положено в приличной еврейской семье, научить ребенка музыке. Этот многострадальный инструмент только с нашей семейкой пережил войну, эвакуацию и десяток переездов из города в город и из квартиры на квартиру. Мама окончила музыкальную школу и музыкальное училище, профессионально играла, но судьба распорядилась таким образом, что стала она юристом, а не пианисткой. Мы с сестрой тоже усердно все школьные годы колотили по клавишам, но результаты были куда жиже маминых и перспектива конкурса Чайковского нам не грозила.Как любил острить наш папа, «этот фокстрот нам стоил десять тысяч».
ЖИЗНЬ КАЧНЕТСЯ ВПРАВО, КАЧНУВШИСЬ ВЛЕВО… Татьяна Хохрина
На снимке: Татьяна Хохрина с мамой, Софьей Соркиной.
Теплушка подпрыгивала на стыках рельс, ходила ходуном и казалось, что еще миг — и она развалится. В разбитые окна очень дуло, Соня куталась в вытертый до дыр мамин платок, но настроение от этого не портилось, только хотелось мчаться еще и еще быстрее, чтоб исчезли за окном унылые пейзажи казахских степей и стало угадываться вдали родное Сталино. Два года они были в эвакуации, жили на станции Отар в Казахстане, но не было дня, чтоб Соня, проснувшись, не искала за окном привычную картинку родного малоросского дворика. Как же она соскучилась! Они бежали из Сталино так поспешно, что десятилетняя Соня даже не поняла сперва, что происходило.
- Мама, мы с Олей решили пожениться...Ну а сколько можно продолжать это хождение по кругу?! Ты считаешь, тридцать четыре года - это рано? Я проучился с ней семь лет вместе, мама! Тебе кажется, это маловато, чтоб узнать друг друга? В конце концов по отношению к Оле это уже не очень прилично, ее и родители, и знакомые всё спрашивают, почему мы не женимся, ей же неловко! Ну и вообще пора уже...У меня и на работе интересуются. Мне кажется, я и в мэнээсах хожу, потому что семьи нет - значит, мальчик! Короче, я в общем-то не советуюсь, я ставлю в известность, что мы с Олей подали заявление в загс и на кооператив. Ну перестань! Ну что ты плачешь?! Ну и что, что я до нее ни с кем серьезно не встречался. А это обязательно? Она же тебе нравилась всегда! Веселая, добродушная, профессия общая, хозяйка хорошая...Ну что ты еще хочешь, мама?!...
— Хозяйка, тут портфель какой-то с фотографиями и бумажками. Его тоже на костёр или взглянешь?
О, Господи... Надо было весь сарай облить бензином и подпалить с четырёх сторон, а то они мне третий день житья не дают, то одну муть притащат на опознание, то другую. Ну что там может путного лежать, если уже десять лет минимум туда и дверь-то никто не открывал?!
LediLana
Vlad53
