Мне всегда было любопытно,
Что происходит с бабочками,
Которые прежде реяли
Над теми, кого мы любили,
Над нами, которых любили?..

И было одно подозрение:
Они превращаются в гусениц -
В махровых китайских халатах
И накрахмаленных фартуках -
Ранимо скрывают пригашенный,
Но всё ещё нежный свет.
И тратят его очень бережно,
Как воду в захваченном городе,
И сами гаснут от голода
За тех, кого рядом нет.

И было ещё подозрение:
Они остаются в коллекции
Ценителя редкостных древностей,
Пришпиленные булавками,
Распластанные - гляди!
Порой он берёт одну из них
Холёными длинными пальцами,
Рассматривает и прикладывает
К давно остывшей груди.

И даже однажды подумалось:
Они осыпаются листьями -
Со свистом бросаются под ноги
Тем, кто любовью влеком.
И с лёгким хрустом ли, вздохом ли
Цветной пыльцой рассыпаются
Под звонким и в жизнь вонзающимся
Стремительным каблучком.

...Прошу вас всех, кто любил меня,
Забудьте меня - чтобы помнить меня,
Как я, забывая на эту жизнь,
Запомнила вас на ту.
Мне сердца не жалко, но бабочки...
Мне света не жалко, но бабочкам...
Слепым и рассеянным бабочкам -
Оставьте их слепоту.


Мария Знобищева. 2017

К порту несётся поезд,

вдыхает воздух морской,

глотает морскую горечь,

а море ещё за горой.


В порт мы с тобой приедем,

и ты увидишь сама, -

как перламутровый веер,

над морем блестит луна.


Ах, моряк японке

говорил одной:

там ты обмахнёшься

белою луной,

белою луною,

синею волной.




Антонио Мачадо. 1927

Рафал Олбински. Афиша к опере Джакомо Пуччини "Мадам Баттерфляй". 2003

Манит, манит север дальний,

альбатросов крик печальный

над волной.

Там, на сумрачном рассвете

неустанно плачет ветер

ледяной.

Солнца там лучи бесследно

пропадают в бездне бледной,

в небесах.

Но там звёзды в изобилье -

они больше древних лилий

на гербах.







Хулиан дель Касаль. 1863-1893. Ностальгия

Рафал Олбински. Звездопад (фрагмент). 1993

Мальчик искал свой голос,
спрятанный принцем-кузнечиком.
Мальчик искал свой голос
в росных цветочных венчиках.

- Сделал бы я из голоса
колечко необычайное,
мог бы я в то колечко
спрятать своё молчание.

Мальчик искал свой голос
в росных цветочных венчиках.

(А голос звенел вдалеке
в зелёной одежде кузнечика.)









Федерико Гарсиа Лорка. Немой мальчик. 1927

Сальвадор Дали. Я в возрасте десяти лет,
когда я был ребёнком-кузнечиком. 1933

Пушатся одуванчики -
Весь май сошёл на нет.
Бредут ветра-шарманщики,
А в воздухе - балет:

В пуантах тянут пальчики
Цветы один в один,
Сменили сарафанчики
На пачки балерин.

Пушинки одуванчиков
Блистательно кружат,
Движеньями заманчиво
Притягивая взгляд.

Поют ветра-шарманщики,
Июнь в балет влюблён.
Танцуют одуванчики
Воздушный па д'аксьон...








Натали Самоний. Июньский балет. 2014

Сальвадор Дали. Танец одуванчика. 1944

Люди - особенно молодые - всё-таки дети.

Их предупреждают: не играйте с огнём, -

они не слушаются, и в результате

во время весенних пожаров

многие гибнут, испепеляются.

И только те, у кого сердце

в старых ожогах, в огонь не лезут.

Они знают, что, когда подует северный ветер,

холодные дожди погасят

разгоревшиеся по весне деревья

и город из конца в конец

подёрнется золотым осенним пеплом.

А впрочем, сейчас май, любимая,

и, может быть, в этом году для нас

не будет осени?




Леонид Енгибаров. 1935-1972. Пожар

Рафал Олбински. Медитация дождя. 2010

Среди маргариток неба
гуляю.

Почему-то святым в этот вечер
я себя представляю.

Когда молодую луну
мне дали,
я опять её отпустил
в лиловые дали.
И господь наградил меня нимбом
и розой
из розариев рая.

Среди маргариток неба
гуляю.

Вот и сейчас
иду по небесному полю.
Сердца из лукавых сетей
выпускаю на волю,
мальчишкам дарю золотые монетки,
больных исцеляю.

Среди маргариток неба
гуляю.



Федерико Гарсиа Лорка. 1922

Рафал Олбински. Ушла. 1998

Над морем встал ночной туман,
Но сквозь туман ещё светлее
Горит луна - большой тюльпан
Заоблачной оранжереи.

Экватор спит, пересечён
Двенадцатым меридианом,
И сон как будто уж не сон
Под пламенеющим тюльпаном.

Уже не сон, а забытье,
И забытья в нём тоже мало, -
То каменное бытие,
Сознанье тёмного металла.

И в этом месте с давних пор,
Как тигр по заросли дремучей,
Как гордость хищнических свор,
Голландец кружится летучий.

Мертвец, но сердце мертвеца
Полно и молний и туманов,
Им овладело до конца
Безумье тёмное тюльпанов.

Не красных и не золотых,
Рождённых здесь, в пучине тесной,
Где снам, что огненнее их,
Тюльпан качается небесный...






Николай Гумилёв. 1913

Всем - хоть Слон ты, хоть Собака -

солнце светит одинако -

во!

Какая благодать!

Верь! - Червяк ты или Дятел -

мир устроен замечатель-

но!

В словах не передать!






Михаил Грозовский. 2003

Жоан (Хуан) Миро. Фигура и собака
при солнечном свете. 1949

Март и Апрель -

Меж двух границ

Магический предел.

Там дальше

Медлит летний срок -

И робок, и несмел.

И вспомнить близких, но былых

Сейчас - сложней всего,

Забвенья тень кладёт на них

Границы колдовство...








Эмили Дикинсон. 1830-1886

Рене Магритт. Портрет Стефи Лангю (фрагмент). 1961

Среди приливов и отливов
Благословенным будь, январь,
Где, как колоду карт счастливых,
Мы открываем календарь.

В лесу сосна стреляет звонко,
Змеится иней на стекле,
И тройкой стелется позёмка
По отдыхающей земле.

И появляется надежда,
Что отделяет нас черта
От прошлого, что всё, как прежде,
Начнётся с белого листа.

Январь, мы в нём живём-не тужим,
Пустив минувшее на слом.
Пора метельной этой стужи
Печным запомнится теплом.

Застольем новогодним душным,
Где в хвое тонкая свеча
По-детски тает над игрушкой
И истекает горяча.

А за окошком вечер лунный,
И утро не сулит беду,
И пастухи идут, как шхуны,
На Вифлеемскую звезду.





Александр Городницкий. 2003

Рафал Олбински. Вифлеемская звезда (фрагмент). 1997

Небо - синее на розовом,
И поэзия, и проза вам,
Где в Начале было Слово, -
До всего, до остального.

Осень, множество художества,
Мы - внутри такого множества,
Где вдохнул, как душу - в плоть,
Эту живопись Господь.

День - короче, ночь - длиннее.
Живописно пламенея,
Древо Жизни, где живу,
Станет снежным к Рождеству.

Снегоживопись, летящая
С неба, звёздочно блестящая,
При ходьбе земной хрустящая,
Шелестящая, свистящая

Снегирями в сине-розовом,
И поэзия, и проза вам,
Где вдохнул, как душу - в плоть,
Эту живопись Господь...





Юнна Мориц. 2021

Рафал Олбински. Вистерия (Глициния). 2002

Право, не знаю,

что больше обманов таит

и непостоянства -

сны ночные осенней порой

или этот призрачный мир?..


Одзава Роан. 1725-1803
(Преходящие сны в призрачном мире)

Весной Ручеёк выбрался из-под горы
и понёсся, журча, вниз по лужайке.
- Я самый-самый, - запел он,
хотя, что это такое, ещё не знал.
Ручеёк был молод и мог стать
любимым, даже самым-самым.
Перед ним был огромный лес,
за которым - поле, потом опять лес
и опять поле, деревни и города,
и много чего удивительно красивого
и трудного на земле, по которой
так легко скакать, потому что она
покатая, покатая...
А чтобы не погибнуть и добраться
до прекрасного синего моря,
нужно пробиваться через бурелом,
выдерживать засуху, поить людей и животных,
вертеть мельничные колёса,
быть храбрым водопадом, сливаться с другими
и идти к Морю.
- Нет, подумал Ручеёк, - я самый необыкновенный!
И свернул к большой Реке.
Он незаметно юркнул в неё и спокойно поплыл
вместе с ней к Морю.
А она, широкая душа, даже и не заметила...
Она тащила корабли, давала свет,
стерегла карасей и сомов от рыболовов и кошек.
Да мало ли было у неё забот...
Так прошли весна, лето, наступил сентябрь,
и Река разлилась - впереди показалось Море.
Тут Ручеёк отскочил в сторону и зазвенел:
- Я самый необыкновенный: я пробился к Морю!
Но вдруг увидел, что таких необыкновенных,
которые прятались в Реке, очень много...
А все почести, мосты и набережные
люди отдали Реке, которая делала
обыкновенные нужные на земле дела.
Обыкновенные.
И вообще, обыкновенное - необыкновенно.


Леонид Енгибаров. 1935-1972. Обыкновенное - необыкновенно

Рафал Олбински. Уплывающее лето. 1995

Деревья,
на землю из сини небес
пали вы стрелами грозными.
Кем же были пославшие вас исполины?
Может быть, звёздами?

Ваша музыка - музыка птичьей души,
божьего взора
и страсти горней.
Деревья,
сердце моё в земле
узнают ли ваши суровые корни?

Федерико Гарсиа Лорка. Деревья 1919



Рафал Олбински. Не суди о книге по обложке. 1991

Написать на куртине бы лето!
И от солнца холст полосат.
Как в последней картине балета,
весь на сцену выходит сад.

От решётки и до калитки,
будто прыткие пастушки,
пораспрыгались маргаритки,
но прыжки их - лишь на вершки.

Ход подсолнухов одинаков:
тик да так они - так да тик!
Вьются в такт им юбочки маков,
жмутся нежно фижмы гвоздик.

И петуний китайские шляпки
закивали во все углы...
Свищут пеночки и оляпки,
и малиновки, и щеглы.

Георгины ещё в покое,
а пионы уже трубят,
но как лебеди спят левкои,
Лоэнгрины белые спят.

В страсть кидаясь и в пыл шиповный,
разворачивают розы рты,
размалёвывают, как поповны,
девы-мальвы свои мечты.

И звенит жемчугами франта,
и в зенит идёт и в надир
голос - палевое бельканто,
гладиолус, тенор, Надир.

И статс-дамами астры встали
в перьях страусовых, и вот -
сам Прокофьев ведёт из дали
королевских лилий гавот.

И от солнечного оркестра
расписной и зной и туман.
Машет палочкой Август-маэстро,
сумасшедший балетоман.

Нет, не в "Фаусте" заклинали
вас, цветы, именами менад -
это в летнем балетном финале
весь на сцену выходит сад.


Сергей Петров. Сад. 1944

Рафал Олбински. Хранительница тюльпанов. 1996

Я над пропастью между Нет и Да. От твоего Нет я иду к своему Да по тонкому канату, сплетённому из желаний, робости и любви.
Он дрожит и качается, а надо мной бездонное Одиночество и Да, которое казалось таким заманчиво близким.
Теперь кажется недоступным.
Но я иду, балансируя тяжеленным шестом - Гордостью. И старый, добрый вальс Надежды, который всегда звучит при исполнении
сложных номеров, придаёт мне силы.
Я иду, стараясь не смотреть вниз и не думать, что вдруг, пока я иду к твоему Да, кто-то уже поднялся к тебе, подставив для этого
лестницу Благополучия.
Мне всё труднее и труднее, меня качает ветер отчаяния и когда он становится невыносимым, ты вдруг совершенно неожиданно
сама устремляешься ко мне.
Я роняю тяжёлый шест. Ты обнимаешь меня, и мы падаем, или летим - какая разница - на одну из ярких звёзд, что ждут нас
включённые в ночной бесконечности августа.
- Милый, - говоришь ты, гладя мои волосы, - разве можно было так рисковать, ты мог бы сорваться в ужасное Одиночество.
Глупый, зачем всё это?
- Но ведь ты сама сказала вначале Нет, и мне пришлось смертельно рисковать.
- Разве сказала? - удивляешься ты, - я что-то не помню...

Леонид Енгибаров. 1935-1972. Нет и Да



Рафал Олбински. Наглядный самоконтроль. 1994

Был тихий вечер, вечер бала,
Был летний бал меж тёмных лип,
Там, где река образовала
Свой самый выпуклый изгиб,
Где наклонившиеся ивы
К ней тесно подступили вплоть,
Где показалось нам - красиво
Так много флагов приколоть.
Был тихий вальс, был вальс певучий,
И много лиц, и много встреч.
Округло-нежны были тучи,
Как очертанья женских плеч.
Река казалась изваяньем
Иль отражением небес,
Едва живым воспоминаньем
Его ликующих чудес.
Был алый блеск на склонах тучи,
Переходящий в золотой,
Был вальс, призывный и певучий,
Светло овеянный мечтой.
Был тихий вальс меж лип старинных
И много встреч, и много лиц.
И близость чьих-то длинных, длинных,
Красиво загнутых ресниц.








Виктор Гофман. Летний бал. 1905

Рафал Олбински. Структура повседневных желаний. 2005

На крылышках твоих
зрачки, ресницы -
красавицы ли, птицы -
обрывки чьих,
скажи мне, это лиц
портрет летучий?
Каких, скажи, твой случай
частиц, крупиц
являет натюрморт:
вещей, плодов ли?
И даже рыбной ловли
трофей простёрт.

Возможно, ты - пейзаж,
и, взявши лупу,
я обнаружу группу
нимф, пляску, пляж.
Светло ли там, как днём?
Иль там уныло,
как ночью? И светило
какое в нём
взошло на небосклон?
Чьи в нём фигуры?
Скажи, с какой натуры
был сделан он?..







Иосиф Бродский. Бабочка. 1972

Сальвадор Дали. Портрет Катарины Корнелл. 1951

Он ночью приплывёт на чёрных парусах,

Серебряный корабль с пурпурною каймою!

Но люди не поймут, что он приплыл за мною,

И скажут: "Вот, луна играет на волнах"...


Как чёрный серафим три парные крыла,

Он вскинет паруса над звёздной тишиною!

Но люди не поймут, что он уплыл со мною,

И скажут: "Вот, она сегодня умерла"...









Надежда Тэффи. Чёрный ирис. Белая сирень. 1921

Катрин Вельц-Штайн. Сумеречный корабль. 2021

Весна искушает, но я не спиртной, а табачный.
- Три башни, три башни!

Сидящий тринадцать непишущих лет,
три башни я вижу, их красно-коричневый цвет.

Пред ними три стула, новы и голы,
на стульях три шляпы моей головы.

И плавают в тучах из будущих гроз
Три лодки-селёдки в тарелке из роз...

Виктор Соснора. Цветы и рыбы. 1962



Рене Магритт. Лампа философа. 1936

Во всей вселенной был бедлам.
Раскраска лунная была.

Там, в негасимой синеве,
ушли за кораблём корабль,
пел тихий хор простых сирен.
Фонарь стоял, как канделябр.

Как факт - фонарь. А мимо в мире
шёл мальчик с крыльями и лирой.
Он был бессмертьем одарён
и очень одухотворён.

Такой смешной и неизвестный,
на муку страха или сна
в дурацкой мантии небесной
он шёл и ничего не знал.

Так трогательно просто (правда!)
играл мой мальчик, ангел ада.

Всё было в нём - любовь и слёзы
(в душе не бесновались бесы),
рассвет и грёзы, рок и розы,
но песни были бессловесны.

Душа моя. А ты жила ли?
Как пёс, как девушка, дрожа...
Стой, страсть моя. Стой, жизнь желаний.
Я лиру лишнюю держал.

В душе моей лишь снег да снег.
Там транспорт спит и человек.
Ни воробьёв и ни собак,
одна судьба. Одна судьба.

Виктор Соснора. Фантазии Совы. Апрель 1960

Иероним Босх. Сад земных наслаждений (фрагмент). 1500-1510