В области пчёл, в рыжей стране с солнечной осью,
там, где паук плёл мои сны по древесине,
я собирал дождь золотой или колосья,
и на веранде павлин плыл в керосине.

Книгою мне лес пламенел, набранный густо
временем игл, липкой листвой и запятыми
угольных мух, влажным камням - влажное чувство
вторило и растворялось в полуденном дыме.

Этот песок вдоль по ступням к пяткам сандалий,
гретый асфальт или залив в отмелях белых,
россыпь мальков, хрупкий хрусталь рыбьих печалей,
их позвонки и перезвон слёз тонкотелых.

Если бы мог, если бы смел я усомниться
в том, что живу, прежде не жив, или растенье,
если бы смел не называть ангела птицей
или же птиц не называть ангельской тенью,

то и тогда...










Владимир Гандельсман. 1993

Эдуард Улан. Золотой ангел. 2009

Шёл дождь. И рыбы гнёзда свили
На старой иве у ворот.
И разум в полусне, как в иле,
Твердил: проснись - и дождь пройдёт.

Но дождь всё шёл. Икру метали рыбы,
И бились волны в мутное окно,
И свет померк, и словно в воду глыбы,
Секунды падали на кафельное дно.

Сочились трещины, стонали тихо стены
И на стекло ложился сонный ил.
Я перекладывал слова, картины, сцены,
Смотрел в окно и заново твердил:

- Так мир был разделён на до и после,
И невод опустел без рыбаря,
И день застыл на медленном вопросе:
Здесь всё не зря? Здесь все из нас не зря?

И если радуга не вынырнет из моря -
Шуметь волнам отныне и везде,
И если сгинуть мне, да будет свыше воля -
В отсутствие земли, предать меня воде...







Андрей Катрич. Шёл дождь. 2019

В моей природе два начала,
и мать, баюкая меня,
во мне двух близнецов качала:
кость трезвости и кровь огня.

Но кровь и кость, два равных рвенья,
вступив с младенчества в борьбу,
отметили мою судьбу
печальным знаком раздвоенья.


О музыка, тебя ли слышу
я над собою по утром?
Ты крест в мою вставляешь крышу,
и дом - не дом уже, а храм!

Всесильная, одна ты можешь
и кровь, и кость в себя вобрать.
Ты мне едва ли жить поможешь,
зато поможешь умирать.










Анна Присманова. Близнецы. 1946

Рафал Олбински. Визуализация. 2006

На проспекте редеет шуршащий поток.
У метро собирают последний лоток.
И последний киоск запирают на ржавый засов -
начинается ночь - время сов.

Совы-птицы бесшумно слетаются в дол.
Совы-люди угрюмо садятся за стол.
И кружит сова в лабиринте крон,
чуя каверзы мрака матёрым нутром.

И плывёт напрямик вместе с твердью стола
сквозь извивы времён человек-сова.

Борис Штерн. Время сов. 1993



Рене Магритт. Возвращение на родину. 1959

Однажды под Пасху мальчик
Родился на свете,
Розовый и невинный,
Как все остальные дети.
Родители его были
Не бедны и не богаты,
Он учился, молился Богу,
Играл в снежки и солдаты.
Когда же подрос молодчик,
Пригожий, румяный, удалый,
Стал он карманным вором,
Шулером и вышибалой.
Полюбил водку и женщин,
Разучился Богу молиться,
Жил беззаботно, словно
Дерево или птица.
Сапоги Скороход, бриолином
Напомаженный, на руку скорый...
И в драке во время делёжки
Его закололи воры.
В Калинкинскую больницу
Отправили тело,
А душа на серебряных крыльях
В рай улетела.
Никто не служил панихиды,
Никто не плакал о Ване,
Никто не знает, что стал он
Ангелом в Божьем стане.
Что ласкова с ним Божья Матерь,
Любит его Спаситель,
Что, быть может, твой или мой он
Ангел-хранитель.

Георгий Иванов. 1916

Это - не синий цвет, это - холодный цвет.
Это - цвет Атлантики в середине
февраля. И не важно, как ты одет:
всё равно ты голой спиной на льдине.

Это - не просто льдина, одна из льдин,
но возраженье теплу по сути.
Она одна в океане, и ты один
на ней. И пенье трубы, как падение ртути.

Это не искренний голос впотьмах саднит,
но палец примёрз к диезу, лишён перчатки,
и капля, сверкая, плывёт в зенит,
чтобы взглянуть на мир с той стороны сетчатки.

Это - не просто сетчатка, это - с искрой парча,
новая нотная грамота звёзд и полос.
Льдина не тает, словно пятно луча,
дрейфуя к чёрной кулисе, где спрятан полюс.










Иосиф Бродский. Февраль 1993

Рафал Олбински. Плакат к опере Рихарда Вагнера
"Тристан и Изольда". 1994

Будут сладкими ливни, будет запах полей,

И полёт с гордым свистом беспечных стрижей,

И лягушки в пруду будут славить ночлег,

И деревья в цветы окунутся, как в снег,

Свой малиновка красный наденет убор,

Запоёт, опустившись на низкий забор, -

И никто, ни один, знать не будет о том,

Что случилась война, и что было потом.

Не заметят деревья и птицы вокруг,

Если станет золой человечество вдруг,

И весна, встав под утро на горло зимы,

Вряд ли сможет понять, что исчезли и мы.








Сара Тисдейл. Февраль 1920

прости мне немоту

издавнюю слепую

глухую немоту

прокуренную комнату

и ветер вечно слева

когда иду за хлебом

за чаем и вином

прости мой телефон

он ловит нас на слове

и голос искажает до того

что меня стали узнавать

на улицах

как радиогероя

затмившего усталостью Улисса

и память обманувшего в их сердце

об имени своём

Павел Настин. Клоун и Зима. 1998

На ветках сосен и берёз
растут цветы и попугаи,
на их иголках - сотни пчёл
и белые ромашки мая.

Берёза - это пианино,
оно купается в снегу,
и клавиши летят в зенит,
и тело голубя звенит.

На ветках новогодней ели
висит серебряный сервиз,
как будто ель ныряла в воду,
и к ней прилипли караси.











Валерий Артамонов. Ель. 1998

Дебора Астапова. Новогодняя ёлка. 1961

В платяном шкафу чудес немало.
Ты со шкафом не шали.
Ты не помнишь ли, на что упала
роза? Не на лапу ли?

А упав, та роза уколола.
Зимний ветер - мукомол.
Мороз и солнце, как луна и школа,
а ненастье - просто вол,
исполненный очей. А роза
удалена из лапы пса.
В стране чудес живёт лиса,
и дали имя ей Алиса.

Некий пингвин робко прячет
тело своё в утёсах.
Это значит, полевая лилия
опасается за жизнь.










Валерий Артамонов. 1998

Рокот анемоны спит в электричестве
Золото заката возвратилось
в чёрную реку
Стало больно от чёрного снега
В тот год умерли медные змеи
И верблюды отправились в пустыню
за горной
водой
Тихо по стенам всходила вода
Карнизы смотрели в океанские дали
Кошки спали на самом краю небытия
И кто-то говорил во сне
Странно приподымая руку
О самом страшном -
О измене









Борис Поплавский. Декабрь 1931

Сальвадор Дали. Рождение божества. 1960

Пегасы, красавцы пегасы.
Мои деревянные кони...

В детстве знавал я счастье
кружиться под визг шарманок
в праздничном шуме и блеске
на скакуне деревянном.

В воздухе пыльном и синем
мигали, мелькая, свечи,
а в небе светился осенний,
усеянный звёздами, вечер.

О где вы, радости детства,
когда за медяк на ладони
подхватят красавцы пегасы,
умчат деревянные кони...

Антонио Мачадо. 1907



Тито Саломони. Карусель. 1984

Зденек Хайни. Серебряная Аллея. Цикл "Внушённое близкими напевами Космоса". 1982

Сальвадор Дали. Сон, навеянный полётом пчелы вокруг граната за миг до пробуждения. 1944

Фрида Кало. 1907-1954. Натюрморт с фруктами

Сбившись в слабостях со счёта,
Догаресса монна Бланка
В ожидании Эрота
Забавлялась с обезьянкой.

И, взглянув на вещи прямо,
В элегическом мечтаньи
Говорила эта дама
Удивлённой обезьяне:

- Почему мы к вам так строги?
Ведь у вас, без всякой лести,
Те же руки, те же ноги,
И всё прочее на месте!

Всё, что требует от мужа
Эротический регламент,
Всё у вас есть! Плюс к тому же
Африканский темперамент!

- Ах, мадам, не в том вопрос-то! -
Шимпанзе сказал, вздыхая, -
Это всё ужасно просто,
И причина здесь иная!

Чтоб доставить даме счастье,
Мы с большим успехом можем
Потягаться в деле страсти
С вашим мужем, старым дожем!

Я бы мог быть арлекином:
Шимпанзе ведь не священник!
Но что делать?!.. Для любви нам
Не хватает только... денег!..


Николай Агнивцев. Дама и обезьяна. 1921

Фрида Кало. Автопортрет с обезьянкой. 1938

Это было в тропической Мексике, -
Где ещё не спускался биплан,
Где так вкусны пушистые персики, -
В белом ранчо у моста лиан.

Далеко-далеко, за льяносами,
Где цветы ядовитее змей,
С индианками плоско-курносыми
Повстречалась я в жизни моей.

Я гостила у дикого племени,
Кругозор был и ярок, и нов,
Много-много уж этому времени!
Много-много уж этому снов!

С жаркой кровью, бурливее кратера,
Краснокожий метал бумеранг;
И нередко от выстрела скваттера
Уносил его стройный мустанг.

А бывало пунцовыми ранами
Пачкал в ранчо бамбуковый пол...
Я кормила индейца бананами,
Уважать заставляла свой пол...

Задушите меня, зацарапайте, -
Предпочтенье отдам дикарю,
Потому что любила на Западе
И за это себя не корю...




Игорь Северянин. M-me sans-gene
(Рассказ путешественницы). Декабрь 1910

Фрида Кало. Автопортрет с обезьянкой. 1940

Хэллувин, Хэллувин - ну куда Голливуд?! -
детям бритвы дают, детям бритвы дают!

В Хэллувин, в Хэллувин с маскарадными ритмами
по дорогам гуляет осенний пикник.
Воздух яблоком пахнет,
но яблоки с бритвами.
На губах перерезанный бритвою крик.

Хэллувин - это с детством и летом разлука.
Кто он? - сука? насмешник? добряк? херувим?
До чего ты страшна, современная скука!
Хэллувин...

Ты мне шлёшь поздравленья, слезами облитые,
хэллувиночка, шуточка, детский овал.
Но любовь - это райское яблоко с бритвами.
Сколько раз я надкусывал, сколько давал...

Благодарствую, боже, твоими молитвами,
жизнь - прекрасный подарочек. Хэллувин.
И за яблоки с бритвами, и за яблоки
с бритвами
ты простишь нас. И мы тебя, боже, простим.

Но когда-нибудь в Судное время захочет
и тебя и меня на Судилище том
допросить усмехающийся ангелочек,
семилетний пацан с окровавленным ртом!






Андрей Вознесенский. Яблоки с бритвами. 1978

Константин Васильев. Икона памяти. 1963

Сон мой темней и короче...
Страшно не спать по ночам...
Ночью таинственный Зодчий
Строит невидимый храм.

Рушатся дикие скалы,
Камни дробятся в песок...
Все мы - ничтожны и малы,
Все мы не знаем дорог...

Страстью зажжённая вера,
Сладость целующих губ,
Всё - только скудная мера,
Каждый и жалок, и скуп.

Жадностью сердца упорной
Всё попирается вновь...
Пусть же в мучительном горне
Плавится наша любовь...

Пламень желаний упрямый,
Неутолённая грусть...
Пусть будем пылью во храме,
Прахом поверженным...пусть!

Солнце поднимет до неба
Столбик ничтожной пыли -
Предуготованный жребий
Нашей Земли.




Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак)
Апрель 1922

Джорджо де Кирико. Весна. 1914

Слышишь? Двое говорят,

Что-то делят меж собою

Эти двое.

Тяжко слово, зорок взгляд,

Видишь? Двое говорят.


А про них, сорвав покров,

Двое шепчутся без слов.

К духу льнёт тревожный дух,

Встречно вспыхивают зори

В опрозрачившемся взоре

Этих двух.


А за гранями души

Под свирельный глас тиши

Всё стихает, прощено, -

И в созвучном одеяньи

В зыбко пламенном слияньи

Двое празднуют одно.



Аделаида Герцык. Двое. 1907

Рафал Олбински. Близнецы. 1994