Глава 10. Ум, честь и совесть по-слизерински. Здорово и вечно.
Раненому Северусу следовало бы признаться, что умелые прикосновения Братика, делающего повязку, приятны. Действительно, процесс перевязки несколько радует.
Квотриус же не раз бывал в походах, вот и научился хоть чему-то полезному. Снейпу было не особо и больно, но он постанывал, да так мастерски, что руки Братика начинали трястись. Профессор и в своём плачевном состоянии находил некий чёрный юмор, от того и стонал… особенно. Надо же хоть как-то развлекаться! Хорошо, удалось перепугать жующих мерзкую баранину домочадцев, эффектно появившись прямо в трапезной на столе. Вот тогда было очень много радости и ещё больше шума из ничего.
Зельевар прекрасно владел местным Обезболивающим заклинанием, которое сам и изобрёл, и прибегал к нему не раз после пыток Волдеморта, добравшись до апартаментов. Но для применения заклинания необходимо поднести волшебную палочку к очагу боли.
В Ближнем Круге Снейпа пытал обычно сам Тёмный Лорд, атакуя спереди, ну, в крайнем случае, слева. Как и большинство людей, Том был правшой. Вот и удавалось профессору заниматься самолечением, а на утро снова учить недоумков. Бывало, что Северусу не спалось после очередного унижения какого-то самозваного лорда-полукровки. Поэтому для отвода души он патрулировал коридоры и проверял подозрительные классы старинного, казалось, почти вечного Хогвартса.
Сейчас же рана была между нижними рёбрами, ближе к пояснице. Ну, никак не мог Северус достать до раны палочкой, физически рука под таким углом не выворачивается!
Вот и приходится терпеть незначительную боль, в принципе, не привыкать, и какая, к Мордреду, разница в причине её происхождения. Магическая боль куда сильнее, а это лишь удар тупого пуго, нанесённый презренным магглом.
Не в силах сдерживаться от распирающего восхищения делами рук своих, точнее, делом правой руки, Снейп сообщил Братику, заканчивающему перевязку:
– Всех людей лихих пятерых положил я, освободив от зла сего Сибелиум весь! Правда, с главарём помог мне раб справиться, подпаливший тунику его, так и сгорел он заживо. Но остальные-то мои!
– О высокорожденный брат мой и Господин Северус, дозволено ли мне будет узнать, было ли сие деянием чародейства твоего или владения умелого невиданным сим длинным, тонким, трёхгранным мечом?
– Так и быть, изволю ответить. Сначала магия была, но она лишь отсрочила смерть лиходеев троих. Окончательно же разделался я с убожествами сими оружием воистину благородным, владеть коим научили меня… на Западе далеко.
– Правильно, мой Гоустл-Холл тоже на границе Англии и Шотландии, практически на побережье Ирландского моря, по здешним меркам, далеко к западу отсюда, – подумал Снейп, словно оправдываясь перед собой.
Разумеется, Северус не может рассказать правду об учебных поединках со старым наставником, хотя отчего-то так и подмывает поделиться с Братиком подробностями.
– Как-нибудь уж перебьётся, да и я тоже, – продолжал профессор внутренний монолог, –Зато теперь Братик ночью не явится, аки прожжённый нудист. Но это значит… мне завтра с утра пораньше придётся во время перевязки переговорить с ним на тему запретного в наших отношениях, а делать этого отчаянно не хочется. Да всё равно придётся.
О, как жаль, что больше мне не поцеловать его в красивые губы, ведь он не придёт.
Не такой уж и целомудренный Северус вспомнил с тоской о произошедшем ночью.
… Куда катится мир, хотя бы и поздне-античный?.. А, может, именно этот, поздне-античный?..
… Квотриус видел, что рана пустяковая, да и высокорожденный брат постанывал несколько игриво, здоровью с точки зрения воина ничто не угрожает. В чёрных глазах брата-чародея бастард увидел разочарование, и разумно списал его на невозможность нормально двигаться. Быть может, Северус тоскует по нему, ничтожному полукровке, видимо, сумевшему доставить брату великое удовольствие?
О том, что сам он недополучил своей толики, Квотриус старался не думать. Достаточно и даже более, что ему понравилось быть с братом, как он и ожидал, куда сильнее, чем со старой женщиной. Он не считал эти страстные, приятные обоим лобзания, ласки и даже то, чего пожелал загадочный чародей, положим, сводный брат, чем-то предосудительным. Бастард небезосновательно полагал, что нужно прийти в опочивальню высокорожденного Господина дома и сегодня ночью, сразу обнажённым. Он понял, что вид его тела благотворно сказался на настроении Северуса и проведённой ночи. Какой бы ни оказалась эта ночь, полной любви или пренебрежения, прийти необходимо. Не убьёт же брата умелый, страстный Северус!
Квотриус дождался обычных, уже не трогающих душу вскриков Вероники и похотливого рычания отца, скинул на ложе тунику, умастился особым бальзамом, способным, как говорил торговец на рынке, пробудить спящую чувственность, просто, чтобы Северус на первое время позабыл о неприятном жжении в спине, меж рёбрами.
А потом Амурус прострёт крылья над любящими братьями, и они забудут обо всём и вся, кроме друг друга…
Так подсказывало разгорячённое воображение Квотриуса.
… И вот дверь в опочивальню высокорожденного брата приоткрылась, рука Северуса по инерции направила волшебную палочку в дверной проём, но…
Это был Квотриус, и от него пахло какими-то восточными благовониями, позднее ставшими церковными. К счастью для обоих, Северус не разбирался в маггловских ароматах масел для лампад.
Раненый волшебник, увидев Братика, так ошалел от радости, что позабыл и о желании "убивать, убивать, убивать, убива-а-ть", и даже о твёрдом решении шугануть Круциатусом.
И был Квотриус прекрасен и наг, и возлёг он на ложе с высокорожденным братом своим, и сказал Северус, как прошедшей ночью:
– Раздень меня, о Квотриус. И без того почти наг я, ибо туника моя снята и вычищена. Так помоги избавиться мне от штанов моих варварских, по обету носимых. Да стану я весь, как есть, наг пред тобою, брат мой. Расстегни фибулы четыре мелкие сии и сними штаны, потянув за ткань около щиколоток.
И сделал так Квотриус, нимало не запутавшись.
– А трусы я и сам сниму с мерлиновой помощью, – сказал Северус.
Квотриус лишь запомнил, что чародей назвал странную набедренную ткань свою из шёлка дорогого словом неведомым "трусы". А после внимание полукровки, как магнитом, притянули ноги брата, прекрасные, стройные, сияющие белизною невиданной.
И возлегли нагие братья рядом, и начали они целовать друг другу губы, и глаза, и веки, и брови, и виски.
И попытался брат старший провести дорожку языком до ключицы младшего, но не понравился чародею запах и вкус бальзама.
И проговорил брат высокорожденный строго:
– Пойди и смой или сотри с себя гадость сию, коя мешает мне ласкать тебя, да поскорее, не то Распну в следующий заход. Берегись же меня, да осторожнее впредь будь с притираниями всякими.
Младший брат был уверен, что не будет мучить его Распятием волшебник, однако поспешил угодить возлюбленному брату и улетучился в свою опочивальню, чтобы уксусом стереть злополучный бальзам.
– Ах, увы мне! Сильно обманул меня торговец нечестивый пилюлями любовными и притираниями, – думал брат младший.
У Северуса разнылась потревоженная объятиями брата рана, и он решил:
– Никаких игрищ сегодня. Так и скажу Братику, когда он вернётся.
И вернулся младший брат, очищенный яблочным уксусом от притирания негожего, не пришедшегося по нраву старшему брату.
Но чародей отрезал:
– Одевай меня. И трусы не забудь, ибо видел ты теперь, как делается сие, а то мне больно, рана жжётся.
И одел младший брат старшего в странную, даже по произношению неромейскую "трусы", да штаны варварские.
Но прилёг снова брат младший на ложе к старшему, и потёрся о его бедро членом. Столь насыщен был пенис его семенем, что не удержался он, дабы не прижаться к высокорожденному брату своему.
Понял старший брат устремления младшего, хоть низменные, но откровенные, и резко проговорил в тиши ночи:
– Не смей касаться меня грязью сей, Квотриус.
И тот послушался, как подобает по всем уложениям благородным ромейским, не посмев коснуться варварской штанины брата старшего, строгого, болящего. Хотя и не понимал Квотриус, неужли от раны нестрашной страдает Северус, неужли от укола сего в поясницу.
– Поговорить желаю я с тобой о колдовстве, коим ты, недостойный, приворожить посмел меня плоть к плоти, ибо недопустимы отношения близкие, пусть между сводными, но всё же братьями.
– Говори, о высокорожденный брат мой и Господин дома Северус, я же, аки пчела нектара, попробую набраться мудрости твоей.
– Всё уж сказал я тебе, Квотриус, но кто не умеет слушать, тот и не услышит. Теперь хочу спросить тебя, спал ли ты с мальчиками или финикийцами развратными в термах?
– Нет, ни разу не предавался я мужеложству ни с теми, ни с другими, ни в термах, ни в доме отца нашего. Ведь имел рабыню я, отца нашего подарок, и по необходимости совокуплялся лишь с нею, больше же ни с кем в жизни. Прости, но в коий раз запамятовал ты, высокорожденный брат мой и Господин дома Северус, а уж поведал я тебе сие.
Полагаю, думаешь беспрестанно ты о вверенных заботам твоим домочадцах и некогда тебе в памяти сохранить слова грязного полукровки, брата-бастарда твоего.
– Да уж, только и делаю, что думаю о вас, как детях неразумных, всё время.
Брат старший съязвил, да так впечатляюще, что Квотриус и не заметил насмешки.
– И всё же, да будет верным слово моё, приворожил ты меня, доселе чистого, брат мой младший. И небезосновательно полагаю я так, ибо ранее не имел я заботы об удовлетворении похоти извращённой.
Теперь желаю быть с тобою, как мужчина с мужчиною, но печалует меня сильно сие. И ты есть причина печали моей, недостойный брат-бастард мой.
– Клянусь богами ромейскими справедливыми и грозными, не способен я ни колдовать, ни ворожить! Не дело сие для полукровки, образование получившего самостоятельно, в библиотеке, кою отец наш умножил весьма, готовя меня, недостойного, унаследовать дом и всё в нём, ибо росли потребности мои в знаниях беспрестанно.
Но не надобны они мне боле, ибо ты есть Господин мой, ранен тяжко я стрелою Амуруса, Стреляющего Метко, в сердце самое, как бы ни отрекался ты от моей, по словам твоим, грязной, любви к тебе, о высокорожденный брат мой и…
– Заткнись и убирайся с глаз моих! – Северус перешёл на народную латынь.
Уж больно надоели ему эти высокопарные речи с "ибо", "воистину" и тому подобной ерундой ни о чём, просто словами-паразитами. На след ворожбы через Братика выйти не удалось, хотя профессор пытался по-хорошему, по-доброму, без допроса с пристрастием.
– Однако это вовсе не исключает, что некая довольно крупная фигура в доме не занимается колдовством без волшебной палочки. Значит, низкопробными любовными приворотами балуемся…
Стоп. Нина. Вот, кто привораживает хоть и бывшего, но для рабыни оставшегося Господином Папеньку, а заодно чего же и сыночку не помочь, ведь что ромеи, что варвары не видят дикости в однополой любви…
Положим, дикари более склонны к естественным отношениям потому, что от них плодятся дети, но с рабами могут и поразвлечься.
Опаньки! А как же выживший победитель, если он действительно мальчик на побегушках у варваров? Небось, Поттера-младшего не раз поимели перанально, а уж если Лорда, то мне его не жаль, паскуду. Да кто же на него из нормальных дикарей глаз положит-то, на урода красноглазого? Если только ещё один псих, только именно мужик, думаю, даже варварским женщинам развлекаться на стороне не позволяется, – рассуждал злой, как тысяча Мордредов, профессор.
… На фоне тупой, ноющей боли в спине, перевязок, делаемых рабынями-знахарками, а не опальным Братиком, прошло несколько томящих душу и сердце суток. Северус заполнял дни отвлекающим чтением свитков и рассматриванием многочисленных папирусов с не дошедшими до "настоящего" времени откровенными картинками, которые заставляли улыбаться, так смешно изображались всякого рода половые акты между фараонами, их жёнами, и даже групповушка с богами и богинями.
Квотриус не только не осмеливался больше приходить делать перевязки умелыми, ласковыми, такими нежными, хоть и немного шершавыми руками, но вообще не попадался суровому Господину дома на глаза.
Даже по утрам, в обычное для домочадцев время, брат-бастард не приходил узнать, как хладнокровный Папенька: "Здрав ли высокорожденный Господин дома?"
Северус мучился от неизвестности и неопределённости отношений с "братом", и в нём росло и укреплялось нескромное и уж вовсе не целомудренное желание стать… полноценным мужчиной, хотя бы и с другим мужчиной, желанным Квотриусом.
Но вот как сказать об этом "брату"? Войти в его опочивальню ночью и предложить себя таким образом?
– Ну уж нет. Подожду, пока сам не придёт.
Надо бороться с наваждением, занять себя чем-то, да хотя бы приготовлением мыла с отдушкой из надоевших лепестков розы, но это будет всё же лучше, чем мыться мочой. Хотя… в термы-то его не отнесёшь…
Ну, хотя бы для себя и домочадцев благо сделать, чтобы умываться не просто водой, а с мылом. Всё чище будут. Но вот стоит ли их учить чистить зубы не пальцами, а щёткой? Весь вопрос не в изготовлении зубного, скажем, порошка, его легче сделать, чем пасту, но в изготовлении зубных щёток. Попробуй-ка, объясни рабу, как делать их, заебёшься с мягким знаком.
Да, что ещё за знак такой? Ах, это же старина Долохов так выражается. Эти русские просто сумасшедшие!
… А, ладно, пальцами так пальцами. Моим зубам уже всё равно, они не отличаются красотой и ровностью. А уж больные, кровоточащие дёсна, это вообще волшебная сказка с приключениями. Да с какими, Мордред их побери!
Северус приказал камерному рабу, очередному бездельнику, принести из кухни большой чистый котёл, много бараньего жира и золы. Тот исполнил повеление Господина недостаточно быстро. Да что от такой бестолочи, как пикт-полукровка, ожидать?
– Incendio!
Волшебный огонь заплясал голубыми язычками под котлом, стоящим на распорке, которую раб всё же додумался принести, бессмысленно, даже без искры интереса, передав всё уже заждавшемуся Господину.
Снейп только ухмыльнулся, дивясь на непролазную тупость слуги, и захлопнул дверь у него перед длинным, "фирменным" носом Малефиция, порадовавшись, что его самого отделяют от Папеньки многие века "реального" времени и селекции, и нос стал хоть не намного короче, но значительно изящнее и тоньше, появилась небольшая горбинка.
Истинное украшение этого органа чувств, бросающегося в глаза буквально всем в "настоящем" времени, и нормального, чуть необычного в этом. Всё-таки бабушка арабка.
Жир вонял нещадно, и зельевару постоянно приходилось часто прибегать к заклинанию Очищения Воздуха, но и это помогало слабо.
– Терпи, Сев, зато на выходе получишь мыло и глицерин. Если бы только было можно, я быстро приготовил на основе глицеринчика настоящую, маггловскую взрывчатку. Ох, и рванул бы я что-нибудь большое-пребольшое! – размечтался Мастер Зелий о непозволительных, но таких полезных анахронизмах.
После добавления к осадку золу получились катышки дрянного вонючего мыла, которым и пользоваться-то не хотелось из-за ароматиков жирной баранины, о которой у Северуса до сих пор сохранялись самые омерзительные воспоминания.
– Эй, Накра, взгрей-ка колодезной воды полведра, да разыщи лепестки роз и захвати щепоть крупную, – обратился он к рабу.
– Да не забудь лохань побольше! – крикнул профессор вдогонку.
Северус мерил шагами комнату в ожидании тормозного раба.
– Такое впечатление, что дерьмовые лепестки разыскивают по всему дому, ага, и даже на втором этаже.
Кстати, а для кого он? Или для чего? Может, именно там ставка военачальника Малефиция, и собираются всадники перед очередным походом, планируя свои действия?
Наконец-то, Снейп положил лепестки в горячую воду, налитую в отвратительно грязную посудину, и оставил их лежать до полного размягчения и абсорбции ароматических соединений.
Но сердце и душа профессора всё беспокоились, хоть удалось занять на время разум. Сколько же ещё ждать невидимку Квотриуса?..
… Тох`ым не знал, почему размахивает драгоценной для себя, смешной деревянной палочкой каждый раз, когда нужно защитить подростка по кличке Х`аррэ. Всем известно, что у рабов Истинных Людей, Правящих Миром, нет имён. Сейчас Тох`ыму не до ненужных мыслей, ему просто тяжко с несколько пальцев раз рабами взваливать на повозку огромный не то шатёр, не то здоровую палатку. Но к виду этого безобразного сооружения он так и не привык за последние три пальца раз, или уже все четыре, года памяти. В сооружении этом, растянутом на столбах, жило на зимовке целое племя благородных хозяев.
Работа была тяжёлой, но уже привычной, так отчего же не подумать, не вспомнить о чём-нибудь. Например, о том, как он, без-имени, по кличке Тох`ым, вместе с Х`аррэ, стал рабом…
Надо сказать, то есть подумать, а Тох`ым любил и умел это делать, то была грустная и поучительная история.
Тох`ым сумел связать воедино и пленение, и потерю памяти, и обретение единственного друга, недорослика Х`аррэ. Как-то совсем на задворках помнилось рабу, что был он почти бессмертным, одни свободные люди ему поклонялись, другие же страшно боялись даже имя его произнести, но это же всё воображение, не больше.
Тох`ым точно помнил две вещи.
Один палец вещь, что он когда-то в каком-то не похожем на этот мир месте был свободным человеком, а два пальца вещь вовсе смешная и глупая, что милый, слабый, беззащитный Х`аррэ был его недругом.
– Гадко и подло так думать.
Тох`ым хотел прервать дурацкие воспоминания, но самая пакость так и лезла в голову.
– Так вот, меня с Х`аррэ схватили Истинные Люди, когда мы, друзья, сражались друг с другом какими-то лучами из вот этих самых деревянных палочек. Тогда ещё у маленького, щуплого мальчика было какое-то имя, а не кличка "Котёнок", данная за зелёные, яркие глаза. Глупо, конечно, чего мы не поделили с Х`аррэ. И вот уж истинная дурость, но я точно помню, что показались мне тогда воины х`васынскх` дикарями!
Он помнил, что раньше сам носил гордое, благозвучное имя, а не кличку "С иными глазами", он же раб с не чёрными глазами, а какими-то коричневыми, удлинёнными, как рассказывает Х`аррэ.
– Вот, как два ореха, если их вытянуть, – говорит друг.
– Ну и выдумщик этот подросток. Эх, были бы мы свободными! Его бы обрезали, дали бабу. А мне, уже взрослому, почти старику?..
Тох`ым тут же переключается на безопасную гордость, когда паренёк напридумывает всякого, чтобы развеселить взрослого друга. А с "младшим братцем" Х`аррэ такое случается часто, жену ему нужно, а рабам не положено.
Тох`ым и сам порой поглядывает на отражение в водах бочагов и тихих затонов реки, вдоль которой кочует племя. Он находил свою внешность странной, чужой, но почему-то казался сам себе слишком юным.
Наконец, тяжёлая повозка загружена рабами доверху, и племя ходит по малой, а лучше, большой нужде. Тогда кочёвка будет удачной, брюхатые разродятся здоровыми сыновьями…
… Северус похудел и осунулся.
Однажды утром, после очередной, на этот раз полностью бессонной ночи, проведённой в бесплодном ожидании Квотриуса, озлобленному Господину дома стало тошно от всего-то полного титулования домочадцами. Ведь это не тот, от кого он желал услышать хоть бы ненужный, церемонный вопрос о здравии.
Но это с одной стороны, а с другой Снейп разумно не желал ломать ромейских традиций и давать излишнюю волю магглам-домочадцам. Их ведь только на шею посади, а сами они, обнаглев и привыкнув к вседозволенности, уже не слезут.
Вдруг, как по волшебству, Господину Северусу снова подали супчик с вяленой телятиной, про заготовку которой он просто рассказал Маменьке, ведь знали это древние латины, но, утонув в неге и роскоши императорских времён, за ненадобностью позабыли.
Суп получился превосходным и почти примирил Северуса с этим мордредовым миром, зацелуй его все Дементоры Азкабана.
Спокойно позавтракав в тишине, Снейп решил отложить мытьё слегка отдающим розой мылом, ведь от вонищи бараньего жира так и не удалось избавиться полностью, до тех пор, пока рана не заживёт полностью. Не мыться же ему, даже не окунувшись в дворовую кадушку для мочёных овощей, на потеху домочадцам и рабам!
Мыло быстро пришлось по нраву Папеньке с Маменькой, а Малефиций снова зауважал наследника-чародея.
Сытый Северус даже придумал, как объединить два важных дела. Во-первых, собрать домашний военный совет, давно уже, со второго дня пребывания в этом времени планируемый, а, во-вторых…
На совете должны присутствовать Папенька и Братик. Наконец-то Северус увидится с неуловимым мстителем за нанесённое, видите ли, высокорожденным патрицием и Господином дома оскорбление. И кому! Магглу, даже не ромею, брату-бастарду, который должен вообще прогибаться и преклоняться…
– О, скорее бы увидеться с таким безумно желанным Квотриусом!
Да! В глаза его наглые сурово так посмотреть надо, чтобы место своё знал и помнил!
Оповестив кого надо через рабов, Северус уселся в библиотеке, раз гостиной в доме нет, ожидать военачальника и славного воина, если так раскачан, его излишне привлекательного сына от зловредной колдуньи, бывшей Госпожи наложницы Нины.
Вскоре, как двое из ларца, появились встревоженный Папенька и всё так же глядящий с пламенеющим чувством из-под девичьих ресниц, Братик.
– Если он, не взирая на изгнание, причём в достаточно грубой форме, будет и дальше смотреть на меня, как на святыню, к которой он, однако, на редкость активно… тогда прижимался…
То почему же тогда, Мордред его раздери, он не являлся столько дней и томительных ночей?!
Ну, а если я для этого извращенца просто оживший Мутун Тутун*, – подумал Снейп, – То у нас ничего продуктивного не получится.
Итак, в печальной "ситуёвине", как говаривает старина Альбус, вся надежда только на Папеньку, как мудрого и бывалого военачальника, а… этот тихоня так и будет пялиться на меня, ещё бы, столько дней не виделись, да мямлить что-нибудь невразумительное.
Северус подумал так со злости на свою вечную нерешительность в вопросах любви.
– … И что там сейчас… в Хогвартсе? – с тоской, скрываемой суровым взглядом липового "последователя" Сенеки, подумал Снейп. – Но не время и не место. Надо сразу брать быка за рога, и пока мои воители не остыли, браться за прочёсывание этих дрянных людишек, х`васынскх`.
Об этом Снейп и поставил вопрос ребром перед опешившими слушателями. Но слово, как и желание Господина дома, должно быть исполнено. Эту полезную "прививку" домочадцы получали с рождения. Поэтому разговор с Малефицием и Квотриусом был начат полюбовно.
– Полагаю, потребуется нам подкрепление легионеров из казармы Вериума. Сие суть крупный град довольно, близкий, и не убудет от граждан. Да и привык я с парой легионов в походы дальние ходить.
Папенька подал первую разумную идею за всё пребывание профессора в Сибелиуме.
– Хорошо, коль придёт легион тот вовремя, – изрёк Братик, – Обленились они там, ибо варвары не трогают их, в городе граждан около двух сотен, трое терм, два лупанария. Чего б не жить дуракам?
– Знаешь ли, Квотриус, могу я и запамятовать, что мой сводный брат ты, к тому же прочившийся в отсутствие моё на место, мне лишь по праву происхождения принадлежащее.
Ибо приговорить к наказанию тебя я могу, как Господин дома, за словоблудие непристойное, – погрозил Северус, оправдывая своё имя. – Не всё же в бирюльки играть, пора и повзрослеть.
– Ну, в кости, в карты,– сгоряча ляпнул Снейп, не подумав об анахронизме.
– Ведайте же, в странах Юга принято играть, хитроумно используя раскрашенные, небольшие листы пергамента, картами рекомые, – пришлось выкручиваться ему.
А Северус страх, как этого не любил, ещё со времён не столь давнего шпионажа.
– И вообще, речь не об играх, желаю я говорить о деле настоящем для мужчин и воинов, ежели ты, Квотриус, уж относишь себя к ним. А наслышан я о тебе от высокорожденного отца нашего, как о всаднике благородном. Честь же таковая оказывается отнюдь не каждому легионеру Божественного Кесаря.
Изволь же поведать долго ли, коротко, как сумеешь, о возвышении из легионера рядового в потомственное сословие всадников. Ну же, внимаю я тебе.
– Опять приходится выражаться этим ненавистным высокопарным слогом, – пожаловался сам себе Северус и добавил, для пущей убедительности. – Не-на-ви-жу эту, сию, бля, латынь зело пафосную.
И как назло, рассказ Братика, изложенный грамотно, с этими всеми "ибо" и "аки-паки", был исполнен излишнего пафоса и откровенных подробностей.
– В семнадцать лет полных стал я возничим простым, ещё не легионером. Ибо высокорожденный патриций и отец наш взять пожелал меня возничим в колесницу обычную, воистину верно не доверив управлению моему квадригу мощную.
Едва прибыли мы в становище варваров, уэскге вероломных, сразу же забили спящими полсотни воинов, а жён и детей их сбрасывали мы на копья, даже не осквернившись ими.
И достал я гладиус, омоченный доселе в крови петуха жертвенного лишь, и заколол я пятерых варваров! За дело сие приняли меня в легион под управление высокорожденного патриция и отца нашего.
Позднее ходили мы вырезать Нелюдей, и тут уж гневу воинскому и ярости моей воистину пределов не было, ибо истребил я…
– Довольно, Квотриус.
К горлу Северуса от такой "информации" неумолимо, как Немезида, подкрадывалась тошнота.
– … половину самцов Нелюдей, самок же их с детёнышами высокорожденный отче наш отдал желавшим позаба…
– Квотриус, в мере полной осознал я заслуги твои пред Божественным Кесарем.
Понял я, и как стал всадником ты, воином родовитым. Сколько тогда было тебе?
Внешне спокойный, как и положено патрицию, профессор перебил словоизлияния Братика.
Внутри него всё содрогалось от интимных подробностей и похвальбы такой жестокостью, с которой в его "настоящее" время мог бы потягаться только Большой Круг во главе с Волдемортом.
И это велеречиво рассказывал, ничтоже сумняшеся, его "тихоня", полукровный Братик-бастард, а его мать, между прочим, их тех самых уэскх`ке!
– … цать лет было мне.
Он закончил выматывающий Северуса монолог, пришедшийся по вкусу Папеньке.
Это было очевидно, старый вояка сидел бы вот себе с такой мечтательной миной и слушал, и слушал…
– Самое важное в этой мрачной истории я пропустил за собственной рефлексией…
Так сколько же исполнилось Братику, когда он стал "дипломированным" убийцей? Переспросить, что ли?
Пожалуй, не только нам философичные разговоры по ночам вести, надо же что-то и на день оставить. – думал зельевар. – А ночью… кто знает, именно этой ночью можно будет, чем поприятнее заняться, на то она и ночь…
Тем более, рана не болит. Ну, скажем так, только чешется сильно, значит, затягивается.
– Квотриус, от несметных подвигов твоих, кои тщился подсчитать в уме я, пропустил главное твоё на сегодня достижение. Изволь назвать вновь возраст становления всадником потомственным. Уж не обессудь, счёт порой заводит в такие дебри…
Снейп беспомощно развёл, сам знал, красивыми, сухопарыми кистями. Чистокровного мага, профессора, декана, Мастера Зелий, Графа-Отравителя, ближайшего соратника Волдеморта, успешного шпиона…
Кого ещё внести в послужной список, или же вычеркнуть изволим-с?
– Повторюсь я с удовольствием превеликим. Мне девятнадцать лишь исполнилось ко дню счастливому, когда из Лондиниума самого доставили папирус тонкий с записью меня вслед за высокорожденным патрицием и отцом нашим Снепиусом Малефицием Тогениусом в сословие всадников и с правом передачи оного наследнику моему… буде родится он, да изволят проявить боги милость сию безграничную.
Произнёс, скрепя сердце, Квотриус при отце.
– Так, сыновья мои, с походом на гвасинг решено?
Решили, что ждём легион из Вериума. Когда подойдёт когорта, и отдохнут легионеры с дороги, тотчас отправимся мы с бравыми ребятками моими, застоявшимися без славы воинской и азарта.
– Да уж, видел я твоих "ребяток", этих бритых амбалов в термах с мальчиками. Небось, и лупанарий только за счёт их монет держится, – подумал Северус с раздражением.
Он даже позволил ему отразиться на своей, тоже гладко выбритой физиономии.
Но Папенька, разумеется, понял по-своему презрительное выражение лица стоика и принялся… извиняться за необходимость ожидания второго легиона. Он так раболепно оправдывался перед капризным, высокорожденным наследником и Господином дома, что изрядно упал в его глазах.
Северусу стал неприятен такой поворот разговора и, решив, что остаётся, без кавычек, стоически ждать, нетерпеливо взмахнул рукой. При одном лишь взгляде на тонкую белую руку матово заблестели глазки Братика.
О, конечно, гордый Господин лишь подал знак, что высокорожденному наследнику, сыну, брату, свату… аудиенция наскучила.
– Не хватало ещё счастья кумом кому-то здесь стать.
Впрочем, у местных ромеев крещения нет, как вещи в себе. Хватит мне и навязанного Лордом крестничка малфоевского, этого непутёвого Драко, – подумал Снейп с облегчением.
Оставшись в одиночестве, Северус вновь взялся за красивую порнографию, настоящее произведение искусства, привычно творя один эрзац сигареты за другим и преспокойно мусоря бычками и пеплом на земляной пол, когда боковым зрением уловил некое шевеление в помещении.
– Слава Мерлину всемилостивому! Это всего лишь задержавшийся Братик.
Но вот почему он вдруг после однозначно выраженного повеления Господина решил остаться? Может, хочет рассказать в обмен на сохранение жизни дикарки матери про злостную ворожбу?..
И тогда всё, что было между нами, "братьями", в эти глухие, беззвёздные, безлунные, чёрные, такие не июньские ночи, окажется просто наваждением? – с невыносимой болью в груди подумал "наследник".
Его стальное сердце не желало морока, волшебства, а хотело настоящего, искреннего чувства, одного на двоих…
Всё-таки любви?.. Уже без страха и упрёков слезливой дурочки?
– Угу, теперь и однополой. Для разнообразия? Или завершения того, что было нереальным с наглой девицей?
Ишь ты, о чём размечтался, Сев. Да ты в своём уме?! Вспомни здоровенных легионеров с варварскими мальчиками! Вспомнил?! Ну и как? Всё мало?
А крашеного финикийца… так соблазнительно, чувственно, с наслаждением, которого жажду я, насаживавшегося на мясистый… член…
Боги, это же сумасшествие, убейте меня, только избавьте от позорища несусветного!
Но я хо-чу е-го, всего-то маггла, здесь и сейчас, и ведь стоит только позвать…
Сладкая мысль, о боги, и вы, всеблагой Мерлин и пресветлая Моргана…
Отрава, сладкий дурман, нет, маггловский тошнотворный наркотик…
Бежать! И как всегда скучно сделать это рукой…
Не хочу, не желаю больше оставаться в одиночестве, к Мордреду его в глотку!..
Да! В эту соблазнительно влажную, податливую глотку…
– Квотриус! Почему ты всё ещё здесь, в библиотеке, хотя я приказал выметаться?!?
Северус использовал лучший способ отхода на заранее ещё не ясные позиции. Лобовую атаку!
И помогло же воспоминание о войне, сразу вернулась решительность.
– А за неповиновение будешь наказан ты, но честь твоя, да, честь полукровки, не пострадает, боль испытает тело лишь и мозг!
Crucio!
Стоя и глядя на бьющееся в муках на пыльном, замусоренном земляном полу прекрасное, желанное тело "брата", Снейп опомнился:
– Finite incantatem!
Северус холодным, отточенным жестом, наследием ритуальных пыток соратников в Ближнем Круге, протянул внезапно ставшую липкой от пота ладонь Квотриусу. Но бедный маггл ещё корчился в последних судорогах от Непростительного заклятья.
Тогда Снейп развернулся и почти бегом покинул место злодеяния, закрывшись на все известные, как большому знатоку Тёмных Искусств, Запирающие заклинания. Впервые за время пребывания в доме Снепиусов, который так и не стал ему роднее и ближе, хоть он и считался его Господином.
– Этот дом омерзительный, страшный, он лишён домашнего уюта, несмотря на кучу дружных домочадцев. Даже в Гоустл-Холле лишь мои эльфы, всего-то слуги умело создают уют, наводят чистоту, отлично кормят, хоть я редко там бываю.
Мне везде одиноко, как это ни прискорбно понимать. А я давно уже смирился, вот и приходится топить горе в огневиски, да слушать пьяную болтовню Рема и деланно смеяться.
Северус пролежал до ночи в опочивальне, вновь обнявшись с подголовным валиком. Только Маменька набралась смелости и настоятельно позвала высокорожденого "сыне" готовиться ко сну, умываться, подсебаться и прочая.
Он заставил себя выйти к притихшим домочадцам. Все уже были осведомлены о вспышке гнева Господина дома, применившего к сводному брату страшное, мучительное Распятие. И лишь за то, что брат-бастард задержался в библиотеке, отыскивая свитки по ворожбе и приворотам, неизвестно, зачем ему понадобившимся.
Теперь бастард отлёживался под наблюдением рабынь-знахарок. От ненужных, дорогих услуг врача Квотриус отказался, ведь боль от магии нельзя пилюлями обычными облегчить.
Исстрадавшийся молодой человек, попав в опалу, множество мучительных дней, не говоря уж о ночах, не смел попадаться на глаза высокорожденному брату и Господину своему.
Теперь же Квотриус, вновь увидев его, хоть получил не желаемое прощение, а жестокое Распятие, лелеял мечту добраться, пусть и одетым, в опочивальню высокорожденного брата. Чтобы хоть попробовать узнать, что произошло с Северусом в тот миг, когда насылал он заклятье злое на него, грязного полукровку. Верно, заслужил Квотриус наказание столь болезнетворное.
– Но вот чем?
Ибо столь говорящей была мимика брата старшего пред насыланием Распятия, словно вёл чародей таинственный разговор внутренний с самим собой. Должно быть, для магов сие дело обычное.
… Но лучше, много лучше вновь прийти нагим, обнажить высокорожденного, сурового брата, расстёгивая одну мелкую фибулу за другой, избавляя от множества одежд его, пропахших травами сухими неведомыми и чем-то ненастоящим, верно, магией великой.
Осмелиться обнять за шею, нет, лучше обхватить поперёк и прижаться к груди своею. Дабы жар нарастающий телесный почувствовали мы, ощутили себя едиными, любящими искренне.
Потом уста соединить поцелуем крепким столь и сладостным, что закипит кровь в венах, а сердце забьётся часто, и снова целоваться, глубоко, изучая языком укромные местечки горячего, влажного рта его.
Вести борьбу игривую кончиками языков, коей Северус старался научить меня, соединяя их и проникая в рот снова и снова.
Ведь там, меж божественными, сухими, тонкими губами, кои не будут искривлены в усмешке недоброй, но сложатся в улыбку чистую, открытую, суть место блаженства дивного и помрачения рассудка, не испытанные мной ни разу.
После ласкать мягкую его, нежную, должно быть, как у патрицианки знатной, спину бледную, не загрубевшую от туник домотканых, как тело моё, постепенно скользнув руками до соблазнительных, столь малых полушарий упругих…
Провести ребром ладони меж ними, анус найти и пальцем потирать его, может, даже попробовать проскользнуть внутрь, потом, коль возможно сие, вторым, массируя тело Северуса, возлюбленного брата, уже изнутри, в горячей глубине…
Да можно ли думать так…
Тем паче, творить таковое?!?
Да! Можно!!!
И возлюбленный брат мой изогнётся вдруг дугой, вытянувшись во весь немалый рост, прижмётся крепко-накрепко грудью вспотевшей, животом, и… пахом горячим с давно уж эрегированным пенисом.
И застонет брат мой, чародей суровый, протяжно имя, да, имя моё!
Потом…
А что же делать… после?..
Неужли, как в термах, когда финикийцы клиентов обслуживают?..
Но… сие же…
Увы мне, но не видел даже я, как совокупляются они бесстыдно…
Нет, брат мой возлюбленный слишком… чист для разврата такового…
… Но как же маг Северус не прочитал мысли мои, недостойного полукровки, что ищу я свитки именно по теме, коя в ту давнюю, неудачливую столь для меня ночь, вельми заинтересовала… возлюбленного брата? Ведь говорил же он, что читает мысли вблизи находящегося человека…
Странно сие, уму не постижимо моему…
________________________
* Мутун Тутун – латинский бог плодородия, подобный Приапусу греков. Изображался у ромеев деревянным истуканчиком с непропорционально большим, эрегированным пенисом.
Раненому Северусу следовало признаться хотя бы самому себе, что ему приятны умелые прикосновения Братика, делающего повязку. И да, он признавался с какой-то упоительной негой и радостью.
Квотриус не раз бывал в воинских походах и умело перевязывал спину. Снейпу было не особо и больно, но он ради вида постанывал, да так, что руки Братика начинали трястись. Профессор, даже раненый и переполошивший своих домочадцев внезапным эффектным появлением прямо из воздуха в трапезной, и в своём плачевном нынешнем состоянии находил некий чёрный юмор, от того и стонал… так, по особому. Он же не собирался аппарировать в тихую, отдалённую спальню, чтобы там в одиночестве истекать кровью.
Зельевар прекрасно владел Местным Обезболивающим заклинанием, которое сам и изобрёл, и применял не раз после пыток Волдеморта, добравшись до апартаментов. Но для применения заклинания необходимо было поднести волшебную палочку к очагу боли.
В Ближнем Круге Снейпа пытал обычно сам Тёмный Лорд, атакуя спереди, ну, в крайнем случае, с левой стороны потому, что сам, как и большинство волшебников, был правшой. Вот и удавалось профессору заниматься потихоньку самолечением, на следующее после пыток утро выходя к студентам, а ночью ещё успевая для отведения души патрулировать коридоры и подозрительные, с его точки зрения, классы старинного, казалось бы, вечно существовавшего Хогвартса.
Сейчас же рана была в межрёберье, ближе к пояснице. Ну никак не мог Северус достать до раны палочкой, физически рука под таким углом отказывалась выворачиваться!
Вот и приходилось, как простому магглу, терпеть боль, к которой, в принципе, ему было не привыкать, и какая, к Мордреду, разница в причине её происхождения: магическая или нанесённая затупившимся пуго в руке очередного презренного маггла.
Не в силах больше сдерживаться от распирающего восхищения делами рук своих, а если быть точнее, делом правой руки, Снейп сообщил Братику, заканчивающему перевязку:
– Я всех пятерых лихих людей положил, освободив от этой шайки Сибелиум! Правда, с одним из них, главарём, мне помог справиться раб, подпаливший ему тунику, так он и сгорел заживо, но остальные-то мои.
– О высокорожденный брат мой и Господин Северус, дозволено ли мне будет узнать, было ли сие деянием чародейства твоего или умелого обращения этим невиданным длинным, тонким, трёхгранным мечом?
– Отвечу тебе. Сначала была магия, но она только отсрочила смерть троих мерзавцев. Окончательно же разделался я с головорезами сим воистину благородным оружием, владеть коим научили меня… э… далеко на Западе.
– Ну правильно, Гоустл-Холл тоже на границе Англии и Шотландии, практически на побережье Ирландского моря, а это значит, по здешним меркам, далеко к западу отсюда, – подумал Снейп, словно оправдываясь перед собой.
Он был, разумеется, не в праве рассказать Квотриусу правду о получении навыков и, позднее, полного владения рапирой в учебных поединках со старым наставником Альворусом, хотя Северусу, ох, как хотелось поделиться с Братиком подробностями.
– Как-нибудь уж обойдётся, да и я тоже, – продолжал профессор внутренний монолог, – Зато теперь Братик ночью не явится, аки прожжённый нудист. Но это значит… значит, что мне завтра с утра пораньше придётся во время перевязки переговорить с ним на тему запретного в наших отношениях, а делать этого почему-то оченно не хочется. Да ведь всё равно рано или поздно придётся.
Даже жалко, что не удастся поцеловать его в красивые губы сегодня, ведь он не придёт.
Невинный, но уже не такой уж и целомудренный Северус подумал с какой-то… тоской о произошедшем накануне ночью.
… Куда катится мир, хотя бы и поздне-античный?.. А, может, именно этот, поздне-античный?..
… Квотриус видел, что рана пустяковая, да и высокорожденный брат постанывал несколько… игриво и, в целом, его жизни и даже здоровью с точки зрения воина ничего не угрожало. В чёрных глазах брата Квотриус увидел разочарование и списал его на невозможность нормально двигаться, а, главное, тоску по нему, ничтожному полукровке, по всей видимости, сумевшему доставить брату великое удовольствие.
О том, что он недополучил своей толики, Квотриус старался не думать. Достаточно и даже более, что ему понравилось быть с братом, как он и ожидал, уж куда сильнее, чем со старой женщиной. И нет, он не считал это почти состоявшееся соитие со сводным, но всё же братом, чем-то предосудительным. Бастард полагал, и небезосновательно, что ему нужно прийти в опочивальню высокорожденного брата и сегодня ночью, и сразу обнажённым. Он понял, что вид его тела благотворно сказывается на проведённой с Северусом ночи. Какой бы ни была сия ночь, полной любви или пренебрежения.
И он стал дожидаться обычных, уже не трогающих душу вскриков Вероники и похотливого рычания отца, а, дождавшись, скинул на ложе тунику, а сам умастился особым бальзамом, способным, как говорил торговец на рынке, пробудить спящую чувственность, просто для того, чтобы Северус на первое время позабыл о неприятном, насколько Квотриус знал о ранениях, жжении в спине, там, меж рёбрами.
А потом Амурус прострёт крылья над любящими братьями, и они забудут обо всём и вся, кроме друг друга… Так мечталось разгорячённому воображению Квотриуса.
… И вот дверь в опочивальню высокорожденного брата приоткрылась, и рука Северуса, сжимающая волшебную палочку, по инерции направилась в дверной проём, но…
Это был Квотриус, и от него пахло какими-то восточными, позднее ставшими церковными, благовониями. Северус не разбирался, к счастью для обоих, в маггловских ароматах и маслах для лампад.
Раненый Снейп, увидев Братика, так ошалел от радости, что позабыл и о желании "убивать, убивать, убивать, убива-а-ть", и даже о шугании Круциатусом.
И был Квотриус прекраснотел и наг, и возлёг он на ложе с высокорожденным братом своим, и сказал Северус, как прошедшей ночью:
– Раздень меня, о Квотриус. Впрочем, и без того почти наг я, ибо туника моя снята и вычищена. Так помоги мне избавиться от брюк, ну, то есть, от штанов моих, знаю, варварских, но носимых по обету. Да стану я весь, как есть, наг пред тобою, брат мой. Расстегни четыре мелкие фибулы сии и сними штаны, потянув за ткань около щиколоток.
И сделал так Квотриус, нимало не запутавшись.
– А трусы я и сам сниму, – сказал Северус.
Он называя странную набедренную почти-повязку свою из дорогого шёлка неведомым словом "трусы", снял их через ноги свои прекрасные, стройные, сияющие невиданной белизною.
И возлёг один нагой брат рядом с другим, и начали они целовать друг другу губы, и глаза, и веки, и брови, и виски.
И попытался брат старший провести дорожку языком до ключицы младшего, но не понравился первому запах и вкус бальзама.
И проговорил брат старший, высокорожденный, строго:
– Пойди и смой или сотри с себя гадость сию, коя мешает мне ласкать тебя, да поскорее, а не то Распну в следующий заход. Берегись же меня, да осторожнее будь с притираниями всякого рода впредь.
Но младший брат был уверен, что не будет мучить его старший Распятием, однако поспешил угодить возлюбленному брату и улетучился в свою опочивальню, чтобы уксусом стереть с себя злополучный бальзам.
– Ах, увы мне! Сильно обманул меня торговец нечестивый пилюлями любовными и притираниями, – думал брат младший.
Во время это у Северуса разнылась потревоженная в объятиях брата рана, и он решил:
– Hикаких игрищ сегодня. Так и скажу Братику, когда он вернётся.
И вернулся младший брат, очищенный яблочным уксусом от притирания негожего, не пришедшегося по нраву старшему брату.
Но брат сказал младшему:
– Одевай меня. И трусы одевай, ибо видел ты теперь, как делается сие, а то мне больно, рана жжётся.
И одел младший брат старшего в эти странные даже по произношению, неромейские "трусы" и варварские штаны.
Но прилёг снова брат младший к старшему на ложе, и потёрся о его бедро напрягшимся во время одевания членом. Столь насыщен был пенис его семенем, что не удержался он, дабы не прижаться к высокорожденному брату своему.
И старший брат понял устремления младшего, хоть и низменные, но откровенные, но проговорил в тиши ночи:
– Не смей касаться меня грязью сей, Квотриус.
И тот послушался, как подобает по всем уложениям благородным ромейским, не посмев больше натираться членом своим донельзя возбуждённым о варварскую штанину брата старшего, строгого, болящего, хотя и не понимал младший брат, от какой-такой уж нестрашной раны страдает его Северус, неужели от укола этого в поясницу.
– Поговорить надо нам с тобой о колдовстве, коим ты, недостойный, приворожить посмел меня плоть к плоти, ибо недопустимы близкие отношения, пусть между сводными, но всё же братьями.
– Говори, о высокорожденный брат мой и Господин дома Северус, я же, аки пчела нектара, попробую набраться мудрости твоей.
– Всё тебе я уже сказал во фразе предыдущей, Квотриус, но кто не умеет слушать, тот и не услышит. Но хочу спросить тебя: спал ли ты с мальчиками или развратными финикийцами в термах?
– Нет, ни разу не предавался я мужеложеству ни с теми, ни с другими, ни в термах, ни в доме отца нашего. Ведь имел я рабыню от отца своего, и по необходимости совокуплялся я лишь с нею, больше же ни с кем в жизни. Прости, но запамятовал ты, высокорожденный брат мой и Господин дома Северус, а уж поведал я тебе о сём.
Да, верно, думаешь ты беспрестанно о вверенных твоим заботам домочадцах и некогда тебе сохранить в памяти своей слова грязного полукровки, брата-бастарда твоего.
– Да, думаю о вас, как детях неразумных, всё время.
Брат старший съязвил, да так, что Квотриус и не заметил насмешки.
– И всё же, полагаю, да будет верным слово моё, приворожил ты меня, доселе чистого, брат мой младший. И небезосновательно полагаю я так, ибо ранее не имел я заботы об удовлетворении низменной похоти.
Теперь желаю быть с тобою, как мужчина с мужчиною, но не радует это меня, а, напротив, печалует сильно. И ты есть причина печали моей, недостойный полукровный брат мой Квотриус.
– Но, клянусь здоровьем матери своей, отцом же, не проси, не поклянусь, ибо он суть и отец нас обоих, не обучен я ни колдовать, ни ворожить, и не дело сие для полукровки, образование получившего самостоятельно, в библиотеке сидючи, которую, да, отец, готовя меня, недостойного, унаследовать дом и всё в нём, расширил, согласно растущим потребностям моим в знаниях.
Но не пригодятся они мне отныне, ибо ты есть Господин мой, а я ранен тяжко стрелою Амуруса, Стреляющего Метко, в сердце самое, как бы ни отрекался ты от моей, по твоим словам, грязной, любви к тебе, о высокорожденный брат мой и…
– Заткнись и убирайся с глаз моих! – Северус перешёл на народную латынь.
Уж больно надоели ему эти высокопарные речи с "ибо", "воистину" и тому подобными выражениями ни о чём. На след ворожбы он через Братика так и не вышел, хотя и пытался всеми доступными без допроса с пристрастием, способами. Скажем так, по-хорошему, по-доброму так.
– Однако это вовсе не означало, что какая-то крупная фигура в доме не занимается колдовством без волшебной палочки. Значит, низкопробными любовными приворотами балуемся…
Стоп. Нина. Вот, кто привораживает хоть и бывшего, но для неё так и оставшегося Господином Папеньку, а заодно чего же и сыночку не помочь, ведь эти что ромеи, что дикари не видят дикости в однополой любви…
Ну, так уж и быть, дикари более склонны к естественным, гетеросексуальным отношениям потому, что от них плодятся дети, но с рабами могут и поразвлечься. Оп-па! А как же выживший победитель, если он действительно мальчик на побегушках у варваров?– рассуждал злой, как тысяча Мордредов, профессор.
… На фоне зудящей боли в раненой спине, перевязок, делаемых уже знахарками, а не опальным Братиком, прошло несколько томящих душу и сердце дней. Все они были заполнены отвлекающим чтением свитков и рассматриванием весьма многочисленных папирусов с не дошедшими до "настоящего" времени Северуса откровенными картинками, которые заставляли его против воли улыбаться, до того смешно изображались гетеро- и гомосексуальные акты между фараонами, их жёнами и даже богами и богинями.
Да, Квотриус не только не осмеливался больше приходить делать перевязки своими умелыми, ласковыми, такими нежными, хоть и немного шершавыми руками, но и не попадался Снейпу на глаза вообще.
Даже по утрам, в обычное для остальных домочадцев время, брат-бастард не приходил узнать, как даже хладнокровный не с женщинами Папенька: "Здрав ли высокорожденный Господин дома?"
Северус мучился от неизвестности и неопределённости своих отношений с "братом", и в нём росло и укреплялось желание, такое нескромное и уж отнюдь не целомудренное, стать, наконец-то мужчиной, хотя бы и с другим, уже таким желанным мужчиной, Квотриусом.
Но вот как сказать об этом ему, "брату"? Войти в его опочивальню ночью и предложить таким образом себя?
– Ну уж нет. Подожду, пока сам не придёт.
Нет, надо бороться с наваждением, занять себя чем-то, да хотя бы приготовлением мыла с отдушкой из всё тех же, уже надоевших, лепестков розы, но это будет всё же лучше, чем мыться мочой. Хотя… в термы-то его не отнесёшь… Ну, хотя бы для себя и домочадцев благо сделать, чтобы умываться не просто водой, но с мылом. Всё почище будут. Но вот стоит ли их учить чистить зубы не пальцами, а щёткой? Весь вопрос не в изготовлении зубного, скажем, порошка, это легче сделать, чем пасту, но в изготовлении самих зубных щёток. Попробуй-ка, объясни рабу, как делать их, заебёшься с мягким знаком.
А, ладно, пальцами так пальцами. Моим зубам уже всё равно.Не отличаются красотой и ровностью. А уж больные, вечно кровоточащие дёсна, это вообще волшебная сказка с приключениями. Да с какими, Мордред их побери!
Северус приказал камерному рабу, очередному бездельнику, принести из кухни большой чистый котёл, побольше бараньего жира и золы. Тот исполнил повеление Господина недостаточно быстро, но да что от такой бестолочи, как варвар-полукровка, ожидать?
– Incendio!
Волшебный огонь заплясал голубыми язычками под котлом, стоящим на распорке, которую раб всё же удосужился принести, бессмысленно, даже без искры интереса, передав всё уже заждавшемуся Господину.
Снейп только ухмыльнулся, дивясь на непролазную тупость слуги и захлопнул дверь у него перед длинным, "фирменным" носом Малефиция, втайне порадовавшись, что его самого отделяют от Папеньки долгие века "настоящего" времени и селекции, и нос стал хоть и не намного короче, но значительно изящнее и тоньше, появилась небольшая горбинка. Сие истинное украшение этого органа чувств, столь бросающегося в глаза буквально всем в его "настоящем" времени и нормальном, даже необычном в… этом. Всё-таки бабушка арабка.
Жир вонял нещадно, и зельевару постоянно приходилось часто прибегать к заклинанию Очищения Воздуха, но и это помогало слабо.
– Терпи, Сев, зато на выходе получишь мыло и глицерин. Если бы только было можно, то я быстро приготовил на основе последнего взрывчатку, настоящую, маггловскую, – Мастер Зелий уговаривал себя, погружаясь в несбыточные мечты о непозволительных, но таких полезных анахронизмах.
Наконец, добавив к осадку золу, Снейп получил катышки дрянного вонючего мыла, которым и пользоваться-то не хотелось из-за "ароматов гладиолусов", а попросту, жирной баранины, о которой у Северуса до сих пор сохранялись не самые лучшие воспоминания.
– Эй, Накра, взогрей-ка колодезной воды пол-ведра, да разыщи лепестки роз и захвати щепоть побольше, – обратился он к рабу.
– Да, и не забудь лохань побольше! – крикнул профессор вдогонку.
Северус положил принесённые, наконец-то (Такое впечатление, что их искали по всему дому, зайдя и на второй этаж. Кстати, а для кого он? Или для чего? Может, именно там ставка военачальника Малефиция, и собираются там всадники перед очередным походом, обдумывая свои действия?) лепестки в горячую воду, почти кипяток, налитую в какую-то довольно прескверно очищенную посудину и оставил их лежать до полнейшего размягчения и абсорбции ароматических соединений водой.
Но сердце и душа его были неспокойны, хоть он и занял на время разум. Сколько же ещё ждать несносного Квотриуса?..
… Тох`ым не знал, почему размахивает драгоценной для него, и чего ради он так в неё вцепился, деревянной палочкой каждый раз, когда нужно защитить этого мальчонку по кличке, а у рабов х`васынскх` не бывает имён, Х`аррэ. Сейчас они вместе с другими рабами взваливали на повозку огромный то ли шатёр, то ли здоровенную палатку, к виду которой… в общем этого безобразного сооружения, он так и не привык за последние три пальца раз, или уже все четыре, года наличествования памяти. В сооружении этом, растянутом на столбах, жили Истинные Люди, Правящие Миром, сиречь, их хозяева, целое племя х`васынскх`.
Работа была тяжёлой, но уже нудной, привычной, так отчего же не подумать, не повспоминать о чём-нибудь, кроме неё. Например, о том как он, без-имени, по кличке Тох`ым, вместе с Х`аррэ, стал рабом… Надо сказать, то есть подумать, а Тох`ым любил это делать, получалась грустная история.
Тох`ым связывал воедино и пленение, и потерю памяти, и обретение единственного настоящего малыша друга, Х`аррэ. Он помнил, но как-то совсем на излёте, что был он почти бессмертным, одни свободные – х`а! – люди ему поклонялись, другие же страшно боялись даже имя его произнести, но вот, что Тох`ым помнил наверняка, это две вещи.
Одна, то, что он когда-то в каком-то не похожем на этот мир месте был свободным человеком, а другая, что Х`аррэ, его милый, слабый, беззащитный Х`аррэ, был ему недругом.
– Глупо так думать.
Тох`ым прервал свои, как он полагал, дурацкие фантазии.
Так их с Х`аррэ, тогда ещё с каким-то именем, а не этой дурацкой этой кличкой, означающей "Котёнок", данной за зелёные, яркие, умные глаза, сражающимися друг с другом, глупо, конечно, чего они не поделили с Х`аррэ, на вот этих вот деревянных палочках, и схватили Истинные Люди, и что показались они тогда Тох`ыму дикарями, вот уж истинная дурость!
Раньше, о, он помнил, что носил гордое, благозвучное имя, а не теперешний "С иными глазами", то есть раб с не чёрными, а какими-то коричневыми, как рассказывает ему Х`аррэ, глазами, к тому же поднятыми к вискам и удлинёнными.
– Вот, как два ореха, если их вытянуть, – говаривает его друг.
– "Ну и воображение у этого ребёнка", – думает про него Тох`ым с почти отцовской гордостью вот в таких случаях, когда ребёнок напридумывает всякого, чтобы развеселить взрослого друга, что с Х`аррэ случается часто.
Тох`ым и сам частенько поглядывал на своё отражение в водах бочагов и тихих затонов реки, вдоль которой кочевало племя. Он находил свою внешность странной, незнакомой, и… почему-то, слишком юным казался сам себе.
Наконец, дурацкая тяжёлая повозка собрана, и племя, кто садится, кто стоя, ходит по малой, а лучше, большой нужде. Тогда кочёвка будет удачной, и брюхатые разрешатся в пути здоровыми сыновьями…
… Северус похудел и осунулся.
Однажды утром, после ещё одной, на этот раз полностью бессонной ночи, проведённой снова в бесплодном ожидании Квотриуса, озлобленному Северусу окончательно надоело, что его именуют полным титулом. Особенно если это не тот, от кого бы он желал услышать хоть бы и вопрос о своём здравии.
Но это с одной стороны, а с другой, он не желал ломать ромейских традиций и к тому же давать излишнюю волю домочадцам. Их ведь только на шею посади, а сами они, обнаглев и привыкнув ко вседозволенности, уже не слезут.
Наконец, ему снова подали суп с вяленой телятиной, про заготовку которой он попросту рассказал Маменьке, пользуясь собственными знаниями об опыте дикарей, хоть и знали это когда-то ромеи, но, утонув в неге и роскоши императорских времён, со временем и за ненадобностью позабыли.
Суп получился превосходным и примирил Северуса, хоть и отчасти, с этим мордредовым, зацелуй его все Дементоры Азкабана, миром.
Спокойно, в тишине, позавтракав, Снейп решил отложить, теперь на неопределённый срок, помывку сваренным и уже ароматизированным, хоть и слегка, ведь от вони бараньего жира не так и удалось избавиться до конца, чудо-мылом до тех пор, пока рана не заживёт полностью. Не мыться же ему в кадушке из-под мочёных овощей на потеху и домочадцам, и рабам!
Мыло быстро пришлось по нраву Папеньке с Маменькой, а Малефиций, так вообще зауважал наследника ещё сильнее.
Северус придумал, как объединить сразу два важных дела. Во-первых, собрать домашний военный совет, давно уже, со второго дня пребывания в этом времени планируемого, а, во-вторых… На совете должны присутствовать Папенька и Братик. Наконец-то Северус увидится с неуловимым мстителем за нанесённое, видите ли, высокорожденным патрицием и Господином дома оскорбление. И кому! Полукровке, брату-бастарду, который должен вообще прогибаться и преклоняться… С таким безумно желанным Квотриусом.
Оповестив кого надо через рабов, Северус уселся в библиотеке, гостиной же в доме не было, ожидать военачальника и славного воина, должно быть, раз так раскачан, его излишне привлекательного сына от зловредной колдуньи, как решил Снейп, бывшей Госпожи наложницы Нины.
Вскоре, как двое из ларца, появились встревоженный Папенька и всё так же глядящий с пламенеющим чувством из-под девич
