Я люблю эту картину. Мне посчастливилось видеть ее в Риме в Галерее Боргезе. Второе название картины - «Венера, завязывающая глаза Амуру». Мне нравится, что до сих пор искусствоведы не могут понять, что же здесь происходит ...

...Что такое в сущности жанр?

Жанр есть искусство изображения современной, текущей действительности, которую перечувствовал художник сам лично и видел собственными глазами, в противоположность исторической, например, действительности, которую нельзя видеть собственными глазами и которая изображается не в текущем, а уже взаконченном виде. ....

.... Между тем у нас именно происходит смешение понятий о действительности.

Историческая действительность, например в искусстве, конечно не та, что текущая (жанр),— именно тем, что она законченная, а не текущая.

Спросите какого угодно психолога, и он объяснит вам, что если воображать прошедшее событие и особливо давно прошедшее, завершенное, историческое (а жить и не воображать о прошлом нельзя), то событие непременно представится в законченном его виде, то есть с прибавкою всего последующего его развития, еще и не происходившего в тот именно исторический момент, в котором художник старается вообразить лицо или событие.

А потому сущность исторического события и не может быть представлена у художника точь-в-точь так, как оно, может быть, совершалось в действительности.

Таким образом, художника объемлет как бы суеверный страх того, что ему, может быть, поневоле придется «идеальничать», что, по его понятиям, значит лгать.

Чтоб избегнуть мнимой ошибки, он придумывает (случаи бывали) смешать обе действительности — историческую и текущую; от этой неестественной смеси происходит ложь пуще всякой.

По моему взгляду, эта пагубная ошибка замечается в некоторых картинах г-на Ге. Из своей «Тайной вечери», например, наделавшей когда-то столько шуму, он сделал совершенный жанр.

Всмотритесь внимательнее: это обыкновенная ссора весьма обыкновенных людей. Вот сидит Христос,— но разве это Христос? Это, может быть, и очень добрый молодой человек, очень огорченный ссорой с Иудой, который тут же стоит и одевается, чтобы идти доносить, но не тот Христос, которого мы знаем.

К Учителю бросились его друзья утешать его; но спрашивается: где же и причем тут последовавшие восемнадцать веков христианства?

Как можно, чтоб из этой обыкновенной ссоры таких обыкновенных людей, как у г-на Ге, собравшихся поужинать, произошло нечто столь колоссальное?

Тут совсем ничего не объяснено, тут нет исторической правды; тут даже и правды жанра нет, тут всё фальшивое.

Знаменитая "Вакханалия" Тициана. Космического уровня творение великого Тициана,вселенную которого постигать  можно бесконечно.

Конечно, возможности передачи цвета наших экранов ограничены черезвычайно. Это видно и по этим двум иллюстрациям. Но для того, кого коснулась тайна Тициана, это уже не является проблемой.

Хочу представить Вам мысли Хосе Ортега-и-Гассет об этой картине из его знаменитой статьи "Три картины о вине":

Я не думаю, что есть в мире еще одна столь же жизнерадостная картина...
Перед  нами  плоскогорье,  склоны которого поросли лесом. Деревья делают это
место приятным для глаз; вдали, за зелеными кронами,  открывается  море,  по
его темно-синему простору скользит судно.

     Небо  ярко-голубого  цвета,  а  в  самом  его  центре  -  белое облако,
являющееся главным персонажем полотна: на  фоне  его  четко  прорисовываются
деревья,  холмы,  руки  и головы отдельных фигур, само же облако свободно от
какой бы то ни было отягощенности материальным.

     Мужчины и женщины выбрали это место, чтобы  здесь  насладиться  жизнью:
они  пьют,  веселятся,  беседуют,  танцуют,  нежатся и отдаются дремоте. Тут
кажутся равновозвышенными любые естественные  акты.  Чуть  ли  не  посредине
картины малыш задрал подол рубахи и удовлетворяет малую нужду.

     На  вершине холма загорает голый старик, а на переднем плане обнаженная
белотелая Ариадна потягивается, одолеваемая дремой.

     Этой картине  следовало  дать  другое,  более  выразительное  название,
которое  бы  соответствовало  тому,  чем она является на самом деле, то есть
торжеством мгновения. Миг за мигом мы идем по жизни, осужденные исчезнуть  в
какой-то  миг  этого  движения;  в большей части мгновения нашей жизни - это
частицы неразличимо-однообразного, вязкого потока времени. Какие-то из  этих
мгновений  доставляют  нам страдания и тем запоминаются, остаются занозами в
наших сердцах. Тогда мы возглашаем: "О, горе мне!" - и стремимся отвести  их
от  себя,  отвергнуть  и,  насколько это возможно, вообще избавиться от них,
чтобы  они  больше  никогда  не  повторились.  Случаются  в  нашей  жизни  и
возвышенные  мгновения; тогда нам кажется, будто мы сливаемся с целым миром,
наша душа жаждет заполнить видимое  пространство,  и  нас  осеняет  мысль  о
царящей  в  мире гармонии. Подобный миг наслаждения становится для нас пиком
жизни и ее интегральным выражением.

     В такие моменты наш дух как  будто  подхватывают  невидимые  руки,  они
возносят  его,  а  сами  хватаются  за  эти  мгновения,  чтобы непременно их
остановить. Мы решаем безоглядно отдаться  мгновению,  в  котором  оказались
благодаря таинственным силам, как если бы нам было ведомо, что нашей судьбой
явится  счастливое и, следовательно, вневременное плавание на тех кораблях -
у  Гомера  они  принадлежали  феакам,-  которым  без  руля  и  без  кормчего
подвластны морские пути.[3]

     Один  из  таких  моментов  и  изобразил Тициан. На его картине мы видим
городских  жителей,  одолеваемых   треволнениями,   которые   рождаются   из
повседневности  их  существования,-  неудовлетворенными  амбициями, чувством
постоянной лишенности чего-то, отсутствием уверенности в себе,  мучительными
переживаниями безысходности. Случайно ли, что они глядят друг на друга злыми
глазами...  Но вот эти же люди выбираются на природу; здесь властвует свежий
ветерок, вокруг них простор, сотканный из раззолоченных солнцем нитей,  а  в
пышной  кроне  дерев затаились синие тени. Кто-то из этих людей взял с собой
амфоры и кубки, изящно сработанные серебрянные и золотые кувшинчики. Налитое
в кубки вино искрится солнечными бликами. Эти люди пьют.  И  с  душ  спадает
истерическая  напряженность,  загораются  глаза,  а  в  клетках  мозга зреют
фантазии. Оказывается, что, по существу, жизнь вовсе не  враждебна  им,  что
человеческие   тела   прекрасны   в   этом  золотисто-лазурном  буколическом
окружении, что души благородны и возвышенны и переполнены  благостью  и  что
благодаря  этому  каждый  из них понимает других, а другие понимают его. Они
пьют. Они воображают, будто невидимые  персты  ткут  бытие  -  землю,  море,
воздух,  небо  вокруг них,- как если бы мир был ковром, а они - фигурками на
нем, такими же, как  эти  материальные  силуэты  на  фоне  девственно-белого
облака... Они пьют. Сколько же минуло мгновений?

     Словно  в  тумане  возникают  воспоминания  об  оставшихся  где-то там,
далеко, в городе, превратностях судьбы,  лишениях  и  чьих-то  кончинах.  Им
чудится,  что  происходящее сейчас с ними будет длиться вечно и так же вечно
все  вокруг  будет  принадлежать  им,  что  вечно  будут  падать  на  крутые
серебряные  бока  вот  этого  сосуда лучи солнца, чтобы, отразившись от них,
рассыпаться на блестки. Этот миг, как если бы он  являлся  некой  бесконечно
растяжимой  реальностью,  похоже,  уже  простерся до едва угадываемых отсюда
пределов времени. Эта воля к безвременности, к вечности,  образующая  основу
каждого  мига  наслаждения,  явилась для Ницше критерием выделения подлинных
ценностей, новых принципов различения добра и зла[4].  В  известных  строках
говорится:

     "Настаивает скорбь: довольно, будет!
     А наслажденье вечным быть стремится,
     Бездонной жаждет вечности оно!"

     Эти  люди  жаждут  обнажить  тела,  чтобы  каждой клеткой по-городскому
вяловатой кожи впитывать возбуждающую энергию  стихий,  чтобы  ощутить  свою
слитность  с  природой.  Осушив  бокал  вина,  они  вдруг  открывают  в себе
способность   редкостного   ясновидения,   благодаря    чему    пред    ними
разверстываются  предельные  тайны  космоса,  созидательные  парадигмы  всех
вещей. Этими тайнами являются ритмы: они обнаруживаются в  декорирующей  это
празднество  массе  синих  тонов, являющихся цветовой доминантой неба, моря,
заросшего травой луга, деревьев, туник,  и  в  том,  что  противостоит  этой
синеве  и дополняет ее,- в теплых красновато-золотистых тонах мужских фигур,
потоков солнечного света, крутых боков сосудов, янтарном цвете женских  тел.
Небо  воспринимается  как  тончайший,  неуловимо-бездонный  вопрос, а земля,
обширная и прочная,- как хорошо обоснованный  и  вполне  удовлетворяющий  их
ответ.  Находящиеся  здесь  люди  осознают,  что во всем есть правая и левая
стороны, верх и низ, что есть свет и  тень,  покой  и  движение;  становится
очевидным,  что  вогнутое  -  это лоно, готовое принять в себя выпуклое, что
сухое стремится к влажному, холодное -  к  горячему,  что  молчание  подобно
постоялому  двору,  пребывающему  в  ожидании  шума  и суматохи. Ритмическое
таинство космоса открывается им не в результате извне почерпнутой  учености:
это  вино, само являющееся мудрым богом, одарило их способностью мгновенного
интуитивного постижения великой тайны. Разве можно представить себе, чтобы в
их головах могли поселиться какие-нибудь  понятия;  конечно  же,  нет:  вино
погрузило  их тела в текучий разум, в котором плавает мир. Наступает минута,
когда движения рук, торсов и ног  этих  людей  тоже  становятся  ритмичными,
мышцы   не   просто   сокращаются  -  теперь  это  происходит  согласованно.
Ориентиром, компасом телесных движений является некая  таинственная  логика,
пребывающая  в мышцах человека: вино усиливает ее, и движения складываются в
танец.

Не дает покоя вот это:

"Счастье и рисунок - отправные точки моего мира. "

Нашла у Орхана Памука в его книге "Я - красный".

И не могу забыть... Это как то ассоциируется с картинами Тициана. Именно это переживаю, когда попадаю в мир Тициана.

От туда же:

"Но сердце мое билось так, как будто это нарисовали меня."

Вот именно это я чувствую, рассматривая картины Тициана.

"Я понял, что сам этот рисунок  и есть рассказ.

 Он - не приложение к рассказу, он - сам по себе.

Я никак не мог забыть этот рисунок, так он поразил меня. Всю ночь я думал о нем."

Кстати, это говорит стамбульский художник, который был в Венеции и видел портреты, написанные венецианскими художниками. Может быть он как раз видел портреты, написанные Тицианом...

Это флейта doice -  самая нежная по звучанию из всего флейтового семейства, и именно этот инструмент использовался повсеместно во времена Тициана в двойном варианте, наподобие древнегреческого двойного авлоса.

Девушка только что играла на двух флейтах, а теперь - пауза.

 И эта пауза - гениальна. Кто услышал эту паузу - тому уже предлагают флейту doice, того уже приглашают посетить  планету  "Тициан".

А это просто путеводитель по картине (для тех, кто смотрит, а не слушает):

Детство символизируется здесь фигурками двух спящих малышей, вероятно, мальчика и девочки, которые в зрелом возрасте превратятся в пару влюбленных, но должны будут умереть, что символизирует древний старец на заднем плане, рассматривающий два черепа. Двое влюбленных - они смотрят друг другу прямо в глаза - символизируют кульминацию жизни. Девушка держит две флейты и, вероятно, только что играла на них.
 
Вазари так описывал картину:

 "Вернувшись затем в Венецию, Тициан написал для тестя из Кастель Болоньезе картину маслом на полотне, изобразив обнаженного пастуха и поселянку, предлагающую ему парную флейту, чтобы он на ней сыграл; все это - на фоне прекраснейшего пейзажа" .

А теперь про самую удивительнуя деталь этой картины.

Она очень важная. Знаменитый биограф ее даже пропустил в своем описании.

 У юноши уже имеется своя флейта - он держит ее в правой руке. Через мгновение он выпустит ее из рук , и все-таки сыграет дуэтом с милой девушкой.  Но это - уже другая история.

Ах, Венеция! Венеция! Венеция! В этих звуках я слышу шум и музыку праздника, на котором происходят чудеса,  как на картине Веронезе  "Брак в Кане" . Обычная стена волшебно оживает, и уже века  здесь не кончается праздник, обычная вода, освященная духом Христа, превращается в божественное вино. И это все возможно благодаря чуду творчества удивительных венецианских мастеров.

Вот они - эти гении природы, по воле которых участником этого праздника может стать каждый.

Музыкант в красном - это Тициан. Он исполняет ведущую партию на басовой виоле. Себя и Тинторетто, Веронезе изобразил с теноровыми виолами и Якопо Бассано с сопрановой виолой.

Огромное количество работ Тициана находиться в Мадриде.

Вот сайт Museo del Prado

Чтобы отыскались картины Тициана на этом сайте, надо ввести в строку поиска titian.

Иллюстрации на сайте отменного качества!

Картины Тициана в таком количестве оказались в Мадриде благодаря Филиппу ||.

 Это тот самый Филипп, который был ярым поклонником Босха. Картина "7 смертных грехов" Босха висела в его спальне.

Тициан много раз был в Испании. В 1532 он познакомился с Карлом V Испанским (папочка Филиппа ||) и работал по его заказам более двадцати лет.

Почему он так часто наведывается в Испанию, и откладывает посещение Рима - место поклонения всех художников того времени?

".... В 1520 кардинал Бембо, с которого он уже писал портрет, и который был в то время секретарем папы Льва X, пригласил его в Рим, с тем чтобы он увидел Рим, Рафаэля из Урбино и других, Тициан так долго мешкал и откладывал это дело со дня на день, что после того, как Лев и Рафаэль в 1520 году скончались, он так и не собрался..."

Только в 1546 Тициан, вызванный кардиналом Фарнезе, отправился в Рим. Тогда ему было 66 лет.

А вот и "красавчик" Филипп  ||. Это уже поздний Тициан. Боже мой ! Не картина, а рентген души!

Продолжение . Начало

Немного зарубок.

Это все из  Джорджо Вазари(http://www.staratel.com/pictures/tician/biogr.htm)

...Тициан родился в Кадоре,... в пяти милях от подножия Альп в 1480 году в семье Вечелли, одной из самых знатных в этой местности..

...достигнув десятилетнего возраста и обладая прекрасными способностями и живым умом, он был отправлен в Венецию к своему дяде,гражданину,

пользовавшемуся там уважением... В Венеции дядя помещает его к знаменитому в то время живописцу Джан Беллино.

..живописцы этой страны, поскольку они не изучали античности, имели обыкновение часто, вернее, всегда, все, что изображали, срисовывать с натуры, причем, однако, в сухой, резкой и вымученной манере, то и Тициан в эту пору усвоил себе те же приемы...

...Однако, когда позднее, около 1507 года, появился Джорджоне из Кастельфранко , Тициан, будучи не всецело удовлетворен такими приемами письма, стал придавать своим вещам больше мягкости и выпуклости в хорошей манере...

...Тем не менее он продолжал еще дальше искать способ изображения живых и природных вещей и воспроизводить их, как только мог лучше, при помощи цвета и пятен резкого или мягкого тона, так, как он это видел в природе, не пользуясь предварительным рисунком, ибо он считал непреложным, что писать прямо краской, без всяких подготовительных эскизов на бумаге, есть истинный и лучший способ работы, и что это и является истинным рисунком...

А вот это-то для меня самое интересное:

Тициан не пользовался "...предварительным рисунком, ибо он считал непреложным, что писать прямо краской, без всяких подготовительных эскизов на бумаге, есть истинный и лучший способ работы, и что это и является истинным рисунком."

Вазари считал такой способ работы ошибочным:

"...он не замечал, что рисунок необходим всякому, кто хочет хорошо распределить составные части и упорядочить композицию, и что нужно предварительно испробовать на бумаге разные способы сочетания этих частей, чтобы увидеть, как складывается целое.

Ибо идея не может сама в себе ни увидеть, ни вообразить в полной отчетливости всех возможных композиций, если не раскроет и не покажет своего замысла телесному взору, который бы помог ей правильно судить об этом замысле; а это опять-таки невозможно без тщательного изучения нагого тела, что необходимо для его действительного понимания; но и это, в свою очередь, не удается и не может удасться без набросков на бумаге: ведь немалое мучение держать все время перед собою обнаженную или одетую фигуру всякий раз, как пишешь картину.

Поэтому, когда набьешь себе руку на эскизах, то мало-помалу достигнешь и большей легкости в работе над рисунком и колоритом картины; такого рода упражнения в искусстве вырабатывают совершенство манеры и вкуса, и художник освобождается от той тяжести и вымученности, с которыми исполнены вышеупомянутые вещи.

Не говоря уже о том, что благодаря эскизам воображение наполняется прекрасными замыслами и художник научается изображать на память все природные вещи без того, чтобы непременно держать их перед глазами или чтобы усилия неумелого рисунка обнаруживались из-под красивого красочного покрова, как это имеет место в той манере, которой в течение многих лет придерживались венецианские художники—Джорджоне: Пальма, Порденоне и другие, не видавшие ни Рима, ни прочих вещей, совершенных во всех отношениях ".

Т.е. я представила себе такую картину. Всегда, когда Тициан что-то живописал, перед его глазами была натура. Венера в "Органисте и Венере" - та самая "натура". Но , сегодня, это "натура" совсем не вызывает тех органных настроений в большинстве современных душ :). Сегодня в моде гламур и модерн.

А мне безумно нравиться эта картина!

Чувства, которые вызывает у меня эта картина сродни чувствам, которые вызывают картины художников примитивистов, или когда я вижу детские рисунки.

Детское сознание еще не омрачено знанием, сомнением, опытом. Потому детские рисунки и рисунки взрослых с детским сознанием несут в себе ИСТИННОЕ знание о мире.

Высшее совершенство похоже на несовершенное, но его действие
[не может быть] нарушено;....

                                        [Дао де Дзин стих 45]

Ведь Тициан имел возможность воспользоваться всеми достижениями Рима.

Почему, почему он этого не сделал?

В Рим он отправится уже в весьма зрелом возрасте, уже где-то лет в 60, при этом сохранив верность своему способу работы - без предварительного рисунка.

Есть в этом какая-та тайна.

Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно
видеть естественное дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому
совершенномудрый не ходит, но познает [все]. Не видя [вещей], он проникаетв их [сущность]. Не действуя, он добивается успеха.
                                                                             [Дао де Дзин стих 47]

 Сегодня любители искусcтва отыскивают все более изощренные, все более прелестные, изящные и совершенные по исполнению работы. Ими усыпано все сообщество по искусству. Рассматривая эти работы, я ,конечно, не могу не  восхищаться и техникой и мастерством. Но в этой погоне за изяществом и совершенством исполнения, за поиском своего стиля, своей индивидуальности, исчезает что-то. Я еще не знаю что. Может быть я уже не слышу шелеста одежд ангела, который стоял рядом с Тицианом, Рафаэлем, Леонардо да Винчи. Не знаю...

Опять Тициан. "Органист и Венера".

 Когда я показала эту картину своей 18-ей дочери, я конечно, не имела никаких иллюзий по поводу реплик моей дочурки. "О боже, что за жиры. Убери немедленно, меня сейчас стошнит! "
 Мне просто хотелось убедиться в том, что я уже не могу смотреть на эту картину как моя дочь,  как я сама в ее возрасте.

А сейчас она меня манит уйти за видимый горизонт, нырнуть в это  золотое облако.  Надо только следовать знакам, повсюду расставленным Тицианом.

Орган - инструмент возвышенной души, способной  в одном аккорде слить в гармонии миллионны звуков, бесконечная в постижении природа - Женщина, Венера, Любовь,  все, без чего жизнь, творчество художника невозможно. Вот так просто, откровенно. Смотри и понимай в меру своей испорченности искусством. Я имею в виду любителей модерна и гламура. Похоже, они редко смотрят на себя в зеркало. Но несомненно, есть в этой картине какая-та загадка, тайна. Не думаю, что эта картина была просто написана для спальной комнаты. Нет, нет и нет.

Я думаю что Тициан согласился бы с Черчиллем:

«Я думаю, что это возвышенное чувство наблюдения за Природой — одна из главных радостей, которую доставляют мне мои попытки живописи»
                                                   [  Уинстон ЧЕРЧИЛЛЬ "Живопись как времяпрепровождение" ]

 

Наверное, вчера, я неслучайно в книжном магазине наткнулась на книгу Дмитрия Медведева "Черчиль: Частная жизнь." 2008 года издания. Почему-то хотелось полистать эту книгу.

Открываю наугад, как повезет,  - стр.280:

"До того как я попробовал рисовать, я и понятия не имел, сколько может рассказать пейзаж. Его краски стали для меня более насыщенными, более важными и более различимыми. Я стал замечать, что, прогуливаясь, уже инстинктивно обращаю внимание на расцветку листа, отражения в лужах, сказочно-пурпурные очертания гор, совершенные формы зимних веток, дымчатое очертание далекого горизонта. Я и так обращал на все эти вещи внимание, но теперь они приобрели для меня новый смысл. Мой ум, ведомый интересом и фантазией, стал улавливать впечатления от гораздо более мелких деталей. И каждое такое впечатление несло свое удовольствие и пользу."

Это картина Тициана.Чем больше смотрю, тем больше очаровываюсь.  Я встретила 2 названия к этой картине.  "Адам и Ева" и "Падение человека". 

Падение - куда?  На землю, конечно. Через мгновение все измениться. Через мгновение  гармония  души и тела нарушиться.

Придет знание, а значит всегда выбор между этим и тем,  между добром и злом, выбор между тем , что есть добро и что есть зло? А значит всегда спор. Возможно художник задумал этот жест как предупреждение Адама не трогать плоды с запретного дерева, потому что Бог не велел.

Но отчего так восхищенно горят глаза Адама. Глаза влюбленного, очарованного красотой своей возлюбленной. Он хочет любить, он не хочет знать. Но Ева - кто она?

Загадочное существо, созданное из плоти Адама, существо, способное создавать внутри себя плоть, похожую на плоть Адама. Она же и предлагает Адаму вкусить знаменитое яблоко. Ева - это душа, она не даст пребывать в покое, она всегда искушает  познавать себя, всегда предлагает нам все новые и новые искушения.

 Попробуй. Познай. Ты же ЧЕЛОВЕК!

                     ***

Ты сброшен в пропасть - ты рожден.
Ты ни к чему не пригвожден.
Ты сброшен в пропасть, так лети.
Лети, цепляясь по пути
За край небесной синевы,
За горсть желтеющей травы,
За луч, что меркнет, помелькав,
За чей-то локоть и рукав.

                                         Лариса Миллер