СААДИ

ИЗ "БУСТАНА"

Глава третья

О любви, любовном опьянении и безумстве

Прекрасны дни влюблённых, их стремленья
К возлюбленной, блаженны их мученья.

Прекрасно всё в любви — несёт ли нам
Страдания она или бальзам.

Влюблённый власть и царство ненавидит,
Он в бедности свою опору видит.

Он пьёт страданий чистое вино;
Молчит, хоть горьким кажется оно.

Его дарят похмельем сладким слёзы.
Шипы — не стражи ли царицы розы?

Страданья ради истиной любви
Блаженством, о влюблённый, назови!

Вьюк лёгок опьянённому верблюду,
Стремись, иди к единственному чуду!

Не сбросит раб с себя любви аркан,
Когда огнём любви он обуян.

Живут в тиши печального забвенья
Влюблённые — цари уединенья.

Они одни сумеют повести
Блуждающих по верному пути.

Проходят люди, их не узнавая,
Они — как в мире тьмы вода живая,

Они подобны рухнувшим стенам
Снаружи. А внутри — прекрасный храм.

Они, как мотыльки, сжигают крылья,
И шелкопряда чужды им усилья.

У них всегда в объятьях красота,
Повысохли от жажды их уста.

Не говорю: источник вод закрыт им,
Но жажду даже Нил не утолит им.

Перевод В. Державина

 Из «Дивана Шамса Табризского»

 

Из «Дивана Шамса Табризского»

Комментарии Д. Щедровицкого 

Скачать книгу можно на сайте Дмитрия Щедровицкого http://shchedrovitskiy.ru/books.php#127

О Дмитрии Щедровицком http://shchedrovitskiy.ru/bio.php

...Мы только мутный цвет миндальный,
мы только первопутный снег,
оттенок тонкий, отзвук дальний,
но мы пришли в зловещий век.
Навис он, грубый и огромный,
но что нам гром его тревог?
Мы целомудренно бездомны,
и с нами звезды, ветер, Бог.

В. Набоков

Анна Кривошеина

Житие хитроумного идальго дона Мигеля де Сервантеса

«Я отлично знаю... что нет таких чар, которые могли бы поколебать или же сломить нашу волю, как полагают иные простаки, ибо воля наша свободна, и ни колдовские травы, ни чародейство над нею не властны. Сломить человеческую волю — это вещь невозможная», — напишет Мигель де Сервантес почти в самом конце своей жизни — жизни, в которой были рабство и тюрьма, нищета, непонимание, насмешки и презрение.
Тем поразительнее читать историю жизни, написанную твердым почерком человека, который никогда не выбирал кривых дорог.

Он родился в 1547 году в небольшом городке Алькала де Энарес, в 20 милях от Мадрида. Древний род Сервантесов, прославивший себя верным служением испанским королям, за пять столетий постепенно обеднел. В поисках денег семья перебиралась из города в город, и уже подростком будущий писатель изъездил пол-Испании. Несколько лет он учился в Мадриде у известного гуманиста Хуана Лопеса де Ойоса (последователя Эразма Роттердамского), а также в Саламанкском университете — «Иберийских Афинах», как называли его испанцы, — крупном гуманистическом центре того времени.

К 20 годам Мигель де Сервантес был идальго свободолюбивым, независимым, гордым славой предков, закалившимся в борьбе с лишениями, смелым и страстно жаждущим полезной и самоотверженной деятельности. В это время кардинал Аквавива обратил внимание на опубликованное в книге де Ойоса стихотворение Мигеля и взял его в Рим, к своему двору, чтобы способствовать развитию юного таланта. Молодого человека ждало блестящее будущее.

Из всех открывавшихся перед ним возможностей самым благородным Сервантес счел принять участие... в войне с турецкими пиратами и в 1570 году стал простым солдатом. Он поражал своей доблестью даже опытных воинов, а в битве при Лепанто (1571) получил четыре ранения в грудь и руку, которая навсегда осталась парализованной.

Возвращаясь на родину, Сервантес и его брат Родриго попали в плен к алжирским пиратам. На берег Алжира в то время свозили тысячи захваченных турками людей. Одни становились рабами, и за малейшее неповиновение и отказ от тяжелых работ им вырывали ноздри, отрубали руки, уши; другие годами изнывали в тюрьмах, страдая от тоски, безделья и бесчеловечного обращения, ожидая выкупа, теряя надежду, а иногда и человеческий облик.

Сервантес не мог терпеть несвободу, одна мысль о том, что у человека можно отнять право на веру, на честь и достоинство, была для него невыносима. Но что мог сделать закованный в цепи раб? И все же Сервантес не знал, что такое сдаться, всякая неудача побуждала его к борьбе. Однорукий — так звали его пленные — решает организовать побег.

Но сначала нужно было пробудить в пленниках угасшую волю. Он отдает последние крохи одним, работает за других, завязывает общие беседы о поэзии, об истории, о минувших битвах, пишет и читает стихи, даже ставит по памяти рождественскую драму — и все это время думает о побеге. После каждой неудачной попытки (их было четыре) он берет всю вину на себя одного, зная, что за это его непременно посадят на кол. Но даже Гасан-паша, его хозяин, турецкий наместник Алжира, не мог не проникнуться уважением к Сервантесу за его нравственную силу и смелость, и в последний момент казнь всегда отменяли.

«Свобода — это сокровище, дарованное человеку небесами; за свободу, так же как и за честь, нужно рисковать жизнью, так как высшее зло — это рабство», — напишет Сервантес позже. Когда отец, продав все имущество, прислал ему деньги, он не раздумывая выкупил на них своего брата. Через пять лет судьба, наконец, улыбнулась ему: испанские купцы собрали необходимую для выкупа сумму, и Сервантес вернулся в Испанию.

Героизм, поразивший даже Гасана-пашу, не тронул чиновников Филиппа II. Боевые заслуги были забыты, семья Сервантеса окончательно разорилась. Оставив по инвалидности военную службу, он, чтобы оградить от нищеты сестер и жену, 15 лет отдал чуждому его складу и душе занятию — был сначала агентом по закупке провианта для армии в Андалузии и Гранаде, затем правительственным сборщиком недоимок с населения этих провинций. Писать удавалось урывками, печатать — ничего.
Сервантеса, мягкого с голодными крестьянами и непреклонного к монастырям, утаивавшим продукты, едва не отлучили от церкви и четыре раза, в 1592, 1597, 1602 и 1605 годах, сажали в тюрьму (дважды по делу о невзысканных недоимках). Его обвиняют в растрате, и 11 лет он выплачивает долг правительству. Вытертый плащ, камзол, поражающий разнообразием пуговиц, башмаки с заплатами, зеленые чулки, заштопанные черным шелком, — его одежда красноречивее всех слов говорит, как он жил в те годы.

В 1603 году Сервантес перебирается с женой в Вальядолид и обращается к литературной деятельности. Он работает неустанно, как будто торопясь высказать все то, что передумал за эти годы. «Дон Кихот», «Нравственные новеллы», «Путешествие на Парнас», «Персилес и Сигхизмунда» были написаны в двухкомнатном домике, где они жили вшестером (с родственницами) и где днем работала швейная мастерская (дамы шили костюмы для придворных), — написаны в перерывах между ведением счетов, тяжбами, случайными заработками.

Нищета и неустроенность остались его спутницами до конца дней. Однако незадолго до смерти в своем последнем романе «Персилес и Сигхизмунда» он напишет удивительные слова: «...прощайте, шутки, прощай, веселое настроение духа, прощайте, друзья: я чувствую, что умираю, и у меня остается только одно желание — увидеть вас вскоре счастливыми на том свете».

Не правда ли, его жизнь похожа на роман — об идальго, сохранившем веру в идеал, о рыцаре, чьи мечты не однажды разбивала действительность, но он всякий раз возвращался к ним снова и только тверже становился под ударами судьбы.

Выбрав литературное поприще, он мог бы писать увеселительные пьесы и романы, которые так любила публика, и обеспечил бы себе безбедное существование. Но Сервантес увидел в литературе другую возможность.
О чем же его книги? О чем, например, «Дон Кихот»?

О величайшем благородстве и величайшей мудрости, с одной стороны. С другой — о странном, нелепом человеке, то и дело попадающем в глупые ситуации. Это какая-то насмешка над тем, что сердце считает правильным! Мудрость, простота, несуразности, шутки... есть в этом что-то очень дзенское или суфийское... Стоп! А не упустили ли мы чего-нибудь важного, когда читали биографию Сервантеса? Ведь он жил в Испании XVI века, а это было удивительное время.

Нужно вчитаться в комическое повествование о Дон Кихоте, чтобы увидеть в нем перекличку с идеями Бруно и Коперника, Фичино и Парацельса, алхимиков и суфиев.

Суфии были членами древнего духовного братства, которое появилось в Испании с приходом арабов. В их школы принимались только те, кто обладал «врожденным чувством Основной тайны». В обучении суфии использовали особые методы — например, прятали мудрость и истину под маской

простодушия, глупости, парадоксов (это от них до нас дошли рассказы о Ходже Насреддине). Шутки и парадоксы ставили в тупик человека, привыкшего доверять одной логике, ломали стереотипы, и это позволяло ученику прикоснуться к иной реальности. Сервантес был хорошо знаком с этой философией, в его биографии и в «Дон Кихоте» найдется много тому подтверждений (даже истинным автором своей книги он называет мудрого Сида Ахмеда Бенинхали).

Сын своего времени, Сервантес разделял идеи многих гуманистов эпохи Возрождения. Это время Бруно, Парацельса, Шекспира, Кеплера, Мирандолы и многих других ярких философов, которые вернули людям древние знания о той грани бытия, что недоступна обыденному сознанию, но дает смысл существованию человека и Вселенной. Они говорили о бесконечности миров, о Едином, о вечно трансформирующейся видимой и невидимой Вселенной, о сокровенной реальности, находящейся внутри и вне нас, об универсальных принципах и законах, о бессмертии...

Я снова открыла «Дон Кихота». Сколько в нем моих закладок, отметок, надписей на полях... Ведь парадоксы Дон Кихота задевают, цепляют, сердце и ум начинают спорить: что нелепо, а что «лепо», что глупо, что нет, и так ли однозначна и прямолинейна жизнь?.. Не мог же Сервантес не писать обо всем этом!

Одна из самых важных для него идей — о возвращении золотого века человечества. Именно из-за нее и гуманистов, и Сервантеса часто называли мечтателями и утопистами.
Но не слишком ли просто мы судим о мудрецах?

С мечтой о золотом веке они связывали идею возвращения к истокам — однако это не воспоминание о прошлом, не то, что принадлежит нашему миру, но превыше него. Мечта о золотом веке как компас, показывающий направление и цель пути. И в век железный жизнь человека должна определяться не сильными мира сего и не обстоятельствами, ибо у него есть воля и мудрость, чтобы самому выбрать, ради чего жить. «Я, должно полагать, родился под знаком Марса, так что я уже как бы по необходимости следую этим путем и буду им идти, даже если бы весь свет на меня ополчился, и убеждать меня, чтобы я не желал того, чего возжелало само небо, что велит судьба, чего требует разум и, главное, к чему устремлена собственная моя воля, это с вашей стороны напрасный труд, ибо, хотя мне известны неисчислимые трудности, с подвигом странствующего рыцаря сопряженные, известны... и безмерные блага...» — таков внутренний закон Сервантеса.

Орден странствующих рыцарей был учрежден для того, чтобы вернуть золотой век на землю. Рыцари не просто хранили веру в него —

они хранили ему верность в те времена, в которые им выпало жить. А как это происходило... Лучший пример тому — жизнь самого Сервантеса.

«Я горячо люблю вас, — упавшим голосом сказал Дон Кихот. — Это самый трудный рыцарский подвиг — увидеть человеческие лица под масками... но я увижу, увижу! Я поднимусь выше». Благодарим Вас, сеньор! Вы сотню раз могли бросить свое перо — слишком много обид и несправедливостей мы причинили Вам. Сотню раз Вы могли устать, опустить руки. Но если не сделали ни того, ни другого, значит, Вы действительно видели наши человеческие лица и всегда обращались к лучшему в нас, веря, что когда-нибудь мы Вас услышим — услышим, что нельзя принимать мир таким, каков он есть. И поэтому оставили нам свои книги. А чтобы мы не усомнились — и свою жизнь.

«Сражаясь неустанно... доживем мы... до золотого века. Обман, коварство и лукавство не посмеют примешиваться к правде и откровенности. Мир, дружба и согласие воцарятся на всем свете. Справедливость уничтожит корысть и пристрастие. Вперед, только вперед! Подвиг за подвигом — вот и не узнать мир».

 Источник:http://www.manwb.ru/articles/persons/great_europ/CaballeroDQ_AnnKriv/

Семь историй для озарения

Памятник Ходже Насреддинув Анкаре (Турция)

Ходжу Насреддина часто изображают верхом на осле задом наперед. Образ довольно меткий, ведь очень трудно передать непредсказуемый стиль уважаемого Насреддина.

А история такова.

Однажды к Насреддину пришли несколько будущих учеников и попросили его почитать им лекцию.

— Хорошо, — сказал он, — следуйте за мной.

Повинуясь приказу, все выстроились в цепочку и пошли за Насреддином, сидевшим задом наперед на своем осле. Сначала молодые люди были несколько смущены этим обстоятельством, но потом вспомнили, что они не должны подвергать сомнению даже самые невероятные поступки учителя.

Однако в конце концов они уже не могли сносить насмешек прохожих.

Почувствовав это, Мулла остановился и посмотрел на них. Самый смелый из них подошел к Насреддину:

— Мулла, нам не совсем ясно, почему ты сидишь на осле задом наперед.

— Это очень просто, — сказал Насреддин.

— Видите ли, если бы вы шли впереди меня, это было бы неуважением по отношению ко мне, а если бы я ехал спиной к вам, это было бы неуважением к вам.

Таким образом, это единственно возможный компромисс.

Для арабской традиции Насреддин не случайный персонаж. Совсем не секрет, что каждая небылица или анекдот о нем — это кладезь древней мудрости, знаний о пути человека, о его предназначении и способах обретения подлинного существования.

И Ходжа не просто чудак или идиот, а тот, кто с помощью иронии и парадокса пытается передать высокие религиозные и этические истины.

Насреддин — настоящий суфий!

Суфизм — внутреннее мистическое течение в исламе, развивавшееся наряду с официальными религиозными школами.

Однако сами суфии говорят, что это течение не ограничено религией Пророка, а является зерном всякого подлинного религиозного или философского учения.

Суфизм — это стремление к Истине, к духовному преображению человека; это иное мышление, другой взгляд на вещи, свободный от страхов, стереотипов и догм. И в этом смысле настоящих суфиев можно найти не только на Востоке, но и в западной культуре.

Тайна, которой окутан суфизм, по словам его последователей, связана не с какой-то особой мистичностью и секретностью учения, а с тем, что искренних и честных искателей истины во все века было не так уж и много.

«Быть в миру, но не от мира, быть свободным от честолюбия, алчности, интеллектуальной спеси, слепого повиновения обычаю или благоговейного страха перед вышестоящими лицами — вот идеал суфия», — писал Роберт Грейвс, английский поэт и ученый.

В наш век, привыкший к сенсациям и разоблачениям, эти истины бледнеют перед рассказами о мистических чудесах и мировом заговоре, но именно о них говорят мудрецы. И вместе с ними Насреддин. Истина не где-то за горами, она здесь, спряталась за нашими привычками и привязанностями, за нашим эгоизмом и глупостью.

Образ Ходжи Насреддина, по мнению Идриса Шаха, удивительная находка суфиев. Ходжа не поучает и не разглагольствует, в его проделках нет ничего надуманного. Кто-то посмеется над ними, а кто-то благодаря им чему-то научится и что-то осознает.

Истории живут своей жизнью, кочуя от одного народа к другому, Ходжа путешествует из анекдота в анекдот, легенда не умирает, мудрость живет. Воистину, лучшего способа для ее передачи трудно было найти!

Эмир послал Насреддина исследовать различные учения восточных мистических учителей. Все они рассказывали ему истории о чудесах, повторяли изречения основателей учений и великих учителей, которые давным-давно умерли.
Когда Насреддин вернулся домой, он представил отчет, в котором было одно-единственное слово: «Морковь».
Его вызвали для объяснений. Насреддин сказал эмиру:
— Лучшая часть погребена; мало кто знает, что под зеленым, под землей, находится оранжевое и что, если вы не работаете для него, оно испортится; к этому причастно большое количество ослов.

Суфий Джалал ад-дин Руми так описывал настоящего мудреца: «Без вина пьян, без еды сыт; обезумевший, забывший о еде и сне; король, надевший простую одежду; клад в развалинах; не из воздуха и не из земли, не из огня и не из воды; безбрежное море.

Он обладает сотней лун и солнц. Мудрость его взята не из книг, истина сделала его мудрым».

Суфий — чудак, опьяненный вином мудрости, человек, живущий по иным, небесным критериям.

 Ходжа Насреддин такой же «безумец», живущий подлинными ценностями, недоступными «рассудительному» обывателю, чей ум скован иллюзией.

Для профана мудрец — это «дурак», который ничего не смыслит в жизни.

На одном собрании зашла речь о падении нравов.
— Если так пойдет и дальше, мир перевернется вверх дном! — воскликнул один из присутствующих.
Не успел он закончить, как Насреддин заметил:
— Как знать, а может быть, дно окажется лучше верха!

Насреддин постоянно напоминает о том, что мы ограничены в понимании сути вещей, а значит, и в их оценке.

О, внимательнейший из читателей, не торопись обижаться, если тебя назвали глупцом, для Ходжи подобное обвинение было бы высшей из похвал!

Насреддин — величайший учитель, его мудрость давно перешагнула границы суфийской общины. Но таким Ходжу знают немногие.

На Востоке есть легенда, которая гласит, что если рассказать семь историй о Ходже Насреддине в особой последовательности, то человека коснется свет вечной истины, дарующий необычайную мудрость и могущество.

Сколько было тех, кто из века в век изучал наследие великого пересмешника, остается только гадать.

Вся жизнь может уйти на поиски этой магической комбинации, и как знать, не является ли эта легенда еще одной шуткой несравненного Ходжи?

Порванные нити

Мое тело ощущало себя настолько немощным и разбитым,

что мне подумалось:

я не выживу, если не вмешается божественный Промысел.

Сдвиг с мертвой точки мнился мне невозможным.

Мне пришла в голову мысль,что, если бы я был деревом на городской улице,

среди других деревьев, что растут вдоль дороги, я бы ожил.

Ведь деревья черпают силу друг от друга.

Но, увы.

Жизненный поток во мне иссяк.

Я как большое мертвое дерево в каменном мире города.

Потом я ощутил, будто меня отправили в какой-то город,

затем в другой, потом вернули в первый,

оттуда я переместился в новый город,
 
после чего оказался там, где был в начале,-

и все безо всякой причины и выгоды,

и радости
 
и блаженства

от путешествия, лишенного побуждения изнутри.

Человеческие существа - как подвешенные светильники, огни горящие в воздухе.

А внутренние побуждения все равно, что натянутые нити, которые держат эти лампы на весу.

Если их обрезать, светильники падают и гаснут.

Люди лежат на земле как инертные и опрокинутые вещи.

Душа тоже нить - вертикальная связь с божественным.

Через этот канал к нам проступают токи перемен, а также импульсы к продвижению.

Мудрость привносит полноту, в которой мы осознаем собственное неведение.

Тот, у кого мало знаний, - отрицает это.

Тот же, кто изучал свою жизнь достаточно долго и прилежно, - знает, что ничего не знает.

Валад Бахауддин
Утопленная книга. Размышления Бахауддина, отца Руми, о небесном и земном

Israel Broytman. Under the Light

То, что я сейчас записал

Люди вкушают благодать и вкус вина вечности, потому что изначально несут это в себе, ведь они способны различать неискренность и очищать себя от нее и других побуждений, гибельных для любви. После чего, пресытившись формами - внешней видимостью творения, они начинают томиться по его источнику.

Такого человека ничто не страшит, он не стремится получить награду или избегнуть наказания как в этом мире, так и на том свете. Он ничего не осуждает и не оправдывает, его единственная пища присутствие Друга, ощущение и помятование этой близости. Когда он или она умирает, его телесные органы прекращают свою работу, и подлинное "Я" исполняется любовью и мертвеет для всего человеческого, чтобы жить в Боге.

Я молюсь о том, чтобы только что написанное стало истиной и для меня. Пусть любящий и возлюбленный живут здесь, в одном месте - в моем сердце.

Я пишу это - и ощущаю, что прозреваю Друга. Написанное входит в меня - подобно невесте, украшенной жемчугами, которые переливаются светом любовного чувства и сердечности.

Валад Бахауддин
Утопленная книга. Размышления Бахауддина, отца Руми, о небесном и земном

Влечения

Когда ты любишь Бога - Бог любит тебя (Коран 3:31)

Можешь ли ты сказать, что утолил свою жажду в удовольствиях дружбы или чувственном трансе желания?

Совет Мухаммада: расширься,  растворясь в высшей любви.

Если говоришь, что нашел это расширение в дружбе или желании, - ты лукавишь, хотя люди и в самом деле сгорают от желания и бледнеют от одной мысли, что утратили любимого.

Наши влечения вскармливаются - они должны жить, чтобы мы любили. Такова всеобъемлющая страсть, внутри которой вершат свой танец все иные влечения. Цель вплетена в желание, ищущее абсолютного удовлетворения.

Валад Бахауддин
Утопленная книга. Размышления Бахауддина, отца Руми, о небесном и земном

Пути сущности

Теперь я хочу пронаблюдать природу этого жизненного потока, текущего через различные формы, которые и есть - мы. Сущность познаваема лишь в живых проявлениях. Нередко людей ослепляет блеск внешнего - ведь в этих свойствах светиться суть. Я не имею в виду ощущение себя здоровым или больным. Свежая зелень, новая дружба, открытия, впечатления, соприкосновение с водой, блаженное ощущение своего тела  и предвкушение блаженства - вот области, где процветает сущность. Как узнаем мы о чьем-то присутствии, как человеческие жизни запечетлеваются в теле, как душа приемлет руководство собой и соглашается взять на себя работу, ей порученную? Старайся глубже осознать эти жизненные возможности  - и будь счастлив.

Валад Бахауддин
Утопленная книга. Размышления Бахауддина, отца Руми, о небесном и земном