Я бы мог стать Папой. Ну как забыть, как не вспомнить, что трижды я держал в руках папскую тиару, трижды! Будь то Бенедикт XII, будь то Климент VI, будь то наш теперешний Папа, это я, я после ожесточенной борьбы решал, чье именно чело в конце концов увенчает тиара. Мой друг Петрарка недаром зовет меня делателем пап... Не такой уж искусный делатель, раз тиара ни разу не досталась мне. Впрочем, на то воля Божья... Ох и странная это штука – конклав! По-моему, я единственный из живущих ныне кардиналов видел целых три конклава. А возможно, увижу и четвертый, ежели Папа Иннокентий VI и впрямь болен, как уверяет всех и каждого...

Нет, вовсе я не против верховой езды, Аршамбо, и вовсе не так уж стар, чтобы не вскарабкаться на лошадь. Поверьте на слово, я могу проскакать целых пятнадцать лье и, ручаюсь, легко обгоню даже более молодого. Впрочем, вы и сами видите, что за носилками ведут оседланного коня – мало ли что может случиться, или вдруг мне припадет охота прокатиться верхом. Но я не раз замечал, что после целого дня, проведенного в седле, у человека в ущерб мысли просыпается аппетит, и, вместо того чтобы сохранить светлую голову, он жадно набрасывается на еду и пьет сверх меры, а светлая голова мне нужна во время моих частых поездок, когда приходится проверять, поучать людей или вести с ними переговоры.

Большинство королей, и в первую очередь король Франции, правили бы своим государством с большей для дела пользой, если бы они чуть меньше утомляли чресла, а побольше голову и не решали бы важнейшие дела за пиршественным столом после бешеной скачки или охотничьих забав. Заметьте, что в носилках тоже можно двигаться с не меньшей скоростью, особенно если, как вот в мои, впрячь добрых лошадок и позаботиться, чтобы их почаще меняли... Хотите леденчик, Аршамбо? Вон там у вас под рукой ящичек... передайте-ка и мне один леденец.

Я так и знал, я ведь говорил, Аршамбо, что не следует сегодня нам забираться за Нонтрон. И доедем-то мы туда уже после вечерней молитвы, в полном мраке. Ла Рю мне все уши прожужжал: «Монсеньор едет чересчур медленно... Для монсеньора переезд в восемь лье слишком мал...» Да ну его! Этот Ла Рю вечно мчится так, будто под ним задняя лука седла загорелась. С одной стороны, это, конечно, не так уж худо, с ним мой эскорт носом клевать не будет. Но я же знал, что нам не удастся выехать из Бурдея раньше полудня. Слишком многое мне нужно там было сделать, решить, подписать множество бумаг.

Я, видите ли, люблю Бурдей и твердо знаю, что там я мог бы быть счастлив, если Господь по милости своей разрешил бы мне не только владеть им, но и жить там. Тот, у кого есть лишь одно скромное владение, умеет насладиться им всем сердцем. А тот, у кого много обширных владений, наслаждается ими лишь в мыслях своих. Небеса всегда и везде уравновешивают то, чем награждают нас.

Эге, племянник, вам, я вижу, пришлись по вкусу не только мои носилки, но и та пища, что нам сюда подают. И мое общество, конечно, мое общество тоже... Возьмите-ка еще кусочек шпигованной утки, той, что нам преподнесли в Нонтроне. Шпигованная утка – это, так сказать, гордость нонтронских поваров. Удивительно, как это мой повар ухитряется сохранять нам кушанья теплыми...

Брюне, Брюне! Скажите моему повару, что я весьма и весьма доволен тем, что он подает мне во время дороги теплую пищу. Прямо искусник какой-то... Ах, в его повозке есть жаровня... Нет-нет, я вовсе не жалуюсь, что он кормит меня дважды подряд одним и тем же, особенно если он вкусным кормит. Вчера вечером мне эта шпигованная утка показалась очень и очень приятной. Возблагодарим Господа Бога за то, что у нас ее оказалось в достатке.

Гороскоп короля Иоанна? Ну конечно, я его знаю: десятки, если не сотни раз я всматривался в него... Стало быть, я все предвидел? Конечно предвидел. Поэтому-то я так и бился, чтобы помешать этой войне. Ведь я же отлично знал, что она будет пагубна, и пагубна именно для Франции. Но попробуйте урезонить человека, а особенно короля, когда расположение светил в гороскопе затемняет ему разум и лишает способности рассуждать здраво!

Когда король Иоанн II появился на свет Божий, Сатурн как раз проходил через зенит в созвездии Овна. А такое расположение светил пагубно для владык земных, оно присуще низложенным государям, быстротечным правлениям или же правлениям, оканчивающимся трагическими поражениями. А если к тому же Луна встает под знаком Рака, а Рак тоже под знаком Луны, то это означает, помимо всего прочего, натуру женственную. Наконец, чтобы дать вам наиболее яркую черту, которая бросается в глаза любому астрологу: Солнце, Меркурий и Марс находились в крайне зловещем сочетании и в слишком большой близости к Тельцу. Под такими неблагоприятными светилами человек рождается неуравновешенным, с виду, правда, мужественным и даже довольно тяжеловесным, но у такого человека все мужское как бы выхолощено, включая мыслительные способности. В то же самое время такой человек груб, необуздан, подвержен мечтаниям и тайным страхам, что вызывает в нем внезапные приступы ярости, тягу к убийству. Такой неспособен прислушиваться к чужому мнению или властвовать собой, и прячет он свои слабости под личиной чехвальства, по сути дела, просто глупец и полная противоположность победителю или тому, кто наделен душою властелина.

Вы заметили, дорогой племянник, что повсюду, где бы мы ни останавливались на привал, в Лиможе, равно как и в Нонтроне, да и во всех прочих местах, нас расспрашивают о короле Наваррском так, словно бы судьбы нашего государства зависят от этого правителя! И впрямь в странное попали мы положение. Король Наваррский заключен как пленник в замке Артуа собственным кузеном, королем Франции. Король Франции сидит как пленник в Бордо и заключен собственным кузеном, наследным принцем Англии. Дофин, наследник французского престола, с трудом отбивается в своем парижском дворце от недовольных горожан и вышедших из повиновения Генеральных штатов. А только почему-то всех волнует судьба короля Наваррского. Вы же слышали, что говорил нам даже епископ: «Мне передавали, будто дофин – ближайший друг его высочества Наваррского. Он, очевидно, вскоре его освободит, разве нет?» Господи Боже ты мой! Хочу надеяться, что нет. Этот молодой человек, до сих пор еще ничего хорошего не сделавший, что называется, очень и очень себе на уме. И я со страхом думаю о том, что было бы, если бы клану наваррских рыцарей удалось освободить своего повелителя. К счастью, попытка их не увенчалась успехом, но по всему видно, что они на этом не успокоятся.

Коль скоро, дон Кальво, по прибытии в Ла Перюз у меня свободной минутки не будет, придется осмотреть аббатство и выяснить, так ли сильно разорили его англичане, что по просьбе монахов пришлось на целый год освободить их от уплаты мне бенефиций как приору. Так вот, я и хочу как раз сейчас сообщить все то, что должно войти в мое послание Святому отцу. Буду вам весьма признателен, ежели вы подготовите это послание, чтобы я мог прочесть его еще в Ла Перюзе, и надеюсь обнаружить там все те прелестные обороты, которыми вы обычно украшаете ваши письма.

Святой отец должен узнать обо всем, что делается в Париже, и о чем я сам узнал только в Лиможе и совсем с тех пор потерял душевный покой.

А где мы теперь? Проехали уже Мортмар или нет?.. Ах, нет еще. Очевидно, я чуточку вздремнул... Как хмурится небо, да и дни заметно стали короче... Представьте, Аршамбо, что я успел даже увидеть сон, видел сливовое дерево все в цвету, огромное дерево, все снежно-белое, с округлой кроной, и на каждой ветке щебетали птицы, так что казалось, поют сами цветы. И небо было голубое, похожее на покров Девы Марии. Ангельское видение, подлинный райский уголок! Странная все-таки штука эти сны! Заметили ли вы, что в Евангелии никогда не упоминается о снах, кроме сновидений Иосифа в начале Евангелия от Матфея? И это все. Зато в Ветхом Завете патриархи без конца видят сны, а вот в Новом Завете снов никто не видит. Я часто думал, почему это так, и до сих пор не нашел ответа... А вас это не удивляло? Значит, вы, Аршамбо, не слишком усердный чтец Священного Писания... По-моему, это великолепная тема для наших ученых-теологов в Париже или Оксфорде: пусть заведут высокомудрые споры и снабдят нас толстенными трактатами и трудами, написанными на такой вычурной латыни, что никто там ни строчки не поймет.

Коли уж говорить начистоту, Аршамбо, я лично куда больше люблю древние храмы, такие, скажем, как в Дора, мимо которого мы только что проехали, чем церкви, что возводили полтораста– двести лет назад. Не спорю, они чудо каменной кладки, но зато в них вечно царит полумрак. Излишне изукрашены орнаментом, порой просто пугаешься, даже сердце сжимается от страха, будто заблудился ночью в лесу. Знаю, знаю, на меня за это косятся, считают, что у меня плохой вкус. Но ничего не поделаешь, таков уж он, и я от этого не отступлюсь. Быть может, я пристрастен к старине потому, что вырос в Перигё, в нашем старинном замке, воздвигнутом на развалинах римского амфитеатра, совсем рядом с нашей церковью Сен-Фрон, совсем рядом с нашей церковью Сент-Этьен, и поэтому мне мило повсюду обнаруживать формы и пропорции, напоминающие мне эти великолепные ровные пилястры и высокие, прелестно округлые своды, вдоль которых легко струится дневной свет. В старину монахи умели возводить такие храмы, что солнечные лучи, проникавшие внутрь целыми снопами, нежно золотили камень стен, а церковные песнопения, отражаемые высокими, как небо, сводами, звучали громче и мощнее, и казалось, что это поют ангелы в райских кущах.

Правильно вы говорите, Аршамбо, правильно говорите, и у меня такое же ощущение, как у вас. Всего только десять дней назад мы выехали из Перигора, а кажется, едем уже целый месяц. Путешествие, оно продлевает ход времени. Нынче мы остановимся на ночлег в Шатору. Не скрою от вас, я очень и очень рад, что завтра мы прибудем в Бурж, если, конечно, будет на то воля Божья, и я остановлюсь там для отдыха по меньшей мере на целых три, а то и на четыре дня. Меня уже несколько утомили эти аббатства, где вам предлагают скудный ужин и где даже не потрудятся положить вам в постель грелку, а все почему? Чтобы дать мне лишний раз понять, как, мол, их разорила война. Только пусть эти аббатишки не воображают, что, ежели они будут держать меня впроголодь и укладывать спать в покоях, где во все щели дует ветер, они на этом что-то выиграют и с них не потребуют десятины... К тому же мои люди тоже нуждаются в отдыхе, им и упряжь надо привести в порядок, и хорошенько просушить одежду. Потому что от этого дождя одно только горе. Послушайте, как чихают вокруг носилок мои служители, и ручаюсь, что во время нашего пребывания в Бурже большинство будет усиленно пользовать себя горячим вином с ванилью и гвоздикой. Но боюсь, что мне там особенно нежиться не придется. Разобрать послания из Авиньона, продиктовать ответы...

Дороги в Берри издавна считались чуть ли не самыми скверными во всей Франции. И видно, война их не улучшила. Эй, Брюне, Ла Рю! Ради всего святого, велите остановить наш поезд. Я отлично понимаю, что всем не терпится поскорее добраться до Буржа. Но все-таки это еще не причина, чтобы меня, как зернышко перца, размололо на куски в этом ящике. Остановите, остановите совсем! А главное, остановите головных. Вот так, хорошо... Нет, лошади мои здесь ни при чем. А при чем вы все, потому что несетесь во весь опор, скачете, словно вам подложили под седло пучок горящей пакли... А теперь сделайте милость, можете пустить лошадей, но только смотрите, чтобы меня везли шагом, как и подобает везти кардинала. А иначе я заставлю вас засыпать впереди дорожные ухабы.

Совсем мне все кости переломают эти зловредные дьяволы, а чего ради? Чтобы лечь в постель на час раньше! Наконец-то дождь угомонился... Смотрите, смотрите, Аршамбо, еще одна сожженная хижина. Англичане играючи дошли до предместий Буржа, сожгли их и даже послали часть своих войск к стенам Невера.

Ох и много же мне попортил крови этот милейший монсеньор Буржский за те три дня, что мы провели у него. Вот уж воистину этот прелат из той породы людей, которые душат своим гостеприимством и все время что-нибудь да клянчат! С утра до вечера тянет вас за рукав и все просит... просит... А скольким этот высокочтимый муж покровительствует, сколько у него подопечных, и всем он дает обещания, и все припадают к вашим стопам. «Разрешите, ваше высокопреосвященство, представить вам причетника, человека высоких достоинств... Не соблаговолите ли, ваше высокопреосвященство, обратить благосклонный взгляд свой на каноника сего... уж и не помню какого... Осмелюсь поручить вашему вниманию, ваше высокопреосвященство...» Не понимаю даже, как это я сдержался и не сказал ему: «Пойдите, епископ, очистите себе желудок и соблаговолите... да, да, соблаговолите оставить в покое мое высокопреосвященство».

Итак, поездка в Германию сорвалась, к крайней досаде нашего Наваррского. Вернувшись в Эвре, он не перестал баламутить. Прошло три месяца; к концу марта прошлого года... Да-да, я не ошибся, прошлого... или, ежели вам угодно, нынешнего... Но в этом году Пасха пришлась на 24 апреля, значит, был еще прошлый год...

Да, знаю, знаю, Аршамбо: Новый год во Франции празднуют первого января, но существует довольно дурацкий обычай вести летоисчисление для архивов, договоров и памятных дат начиная с первого дня Пасхи. И главная глупость, вносящая повсюду путаницу, заключается в том, что официальное начало года отсчитывают от переходящего праздника. Так что в иной год получается по два месяца марта, зато в иные совсем не бывает апреля... Разумеется, все это нужно изменить, тут я с вами совершенно согласен.

И впрямь, король Иоанн II отправился в Жизор, оставался там недолго, только захватил с собой сотню копейщиков из местного гарнизона. После чего прямиком поскакал по дороге на Шомон и Понтуаз, дабы создалось впечатление, будто он возвращается в Париж. С собой он взял второго своего сына, герцога Анжуйского, и своего брата, герцога Орлеанского, который скорее походил на его сына, ибо двадцатилетний герцог Орлеанский был на семнадцать лет моложе короля и только на два года старше дофина.

Себе в свитские король взял маршала д’Одрегема, младших своих камергеров Жана д’Андризеля и Ги де Ла Роша, потому что несколькими днями раньше он на время уже отрядил в Руан Лорриса и Никола Брака – под тем предлогом, что посылает их к дофину, чтобы те следили за приготовлениями к пиршеству.

Вы, дорогой Аршамбо, никогда не видели ни Руана, ни замка Буврей. А замок этот огромный – шесть, не то семь башен, расположенных кольцом на равном расстоянии друг от друга, замыкают собою красный двор. Построил его полтораста лет назад король Филипп Август, желая защитить город и его порт, а также наблюдать за Сеной в ее нижнем течении. Этот Руан благодаря своему местоположению является как бы окном в Англию, но одновременно и надежным от нее заслоном. Морские приливы доходят до каменного моста, соединяющего две части герцогства Нормандского.

Донжон помещается не как обычно, в середине замка, просто это одна из башен, только повыше и помощнее. У нас в Перигоре тоже встречаются такие замки, но у наших зодчих богаче фантазия.

Большое спасибо, мессир аббат, премного вам обязан... Нет-нет, уверяю вас, ничего больше не надо... Разве что попрошу подкинуть в очаг несколько поленьев... Со мной посидит мой племянник, мы тут с ним побеседуем. Да, спокойной ночи, мессир аббат. Благодарю вас, вы возносили столь горячие молитвы о Святейшем отце, а также обо мне, смиренном служителе церкви... Передайте мою признательность всей вашей благочестивой общине... Это для меня великая честь. Охотно дам вам свое благословение; да пошлет вам Господь Бог доброго здравия...

О-хо-хох! Да только позволь я ему, он бы нас до полуночи продержал, этот аббат! Наверняка родился в день пресвятого Болтуна...

Итак, на чем же мы остановились? Не буду тянуть... Ах да, маршал с воздетым мечом в руках.

Гийом ла Кош... наконец-то вспомнил! А ведь сколько бился. Смотритель непотребных заведений... Странная все-таки должность, основанная еще при Филиппе Августе. Для личной своей охраны он создал отряд стражников, причем все они были гигантского роста и называли их ribaldi regis – королевские гуляки. Глава этих молодцов, таким образом, стал именоваться rex ribaldorum – королем гуляк, то ли это была инверсия родительного падежа, то ли просто игра слов. Номинально он начальник стражников, таких, как, скажем, Перрине ле Бюффль и прочие; и он же каждый вечер в тот час, когда садятся за ужин, обходит королевские покои и проверяет, все ли лица, входившие сюда днем, но не имеющие права ночевать во дворце, удалились восвояси. Но, по-моему, я вам уже говорил, главная его обязанность – следить за всеми злачными местами того города, где пребывает король. Другими словами, он первым делом заглядывает и проверяет все непотребные дома Парижа, а в Париже их больше, чем надо, не говоря уже о веселых девицах, которые работают на свой страх и риск на улицах, отведенных им для этого промысла. А также игорные дома, где ведутся азартные игры. Во всех этих злачных местах легче, чем где бы то ни было, напасть на след жуликов, воров, раздевающих ночных прохожих, изготовителей фальшивых бумаг и наемных убийц, а также разведать под рукой пороки людей, зачастую принадлежащих к высшей знати, хотя по благородному их виду ни в чем таком их и заподозрить нельзя.

Вновь водрузив на голову шлем, король Иоанн II вскочил в седло, а за ним ехал верхом один лишь маршал Одрегем в простом металлическом подшлемнике. К чему нацеплять на себя воинские доспехи, раз никакой опасности не предвидится. Одрегем был не из тех, кто любит не к месту похваляться своей воинской доблестью. Ежели королю угодно было надеть шлем, увенчанный короной, дабы присутствовать при том, как четырем людям отсекут голову, что ж, его дело.

Все остальные, начиная с самого знатного сеньора и кончая последним лучником, отправятся к месту казни пешком. Таково было решение короля, ибо он мог часами самолично разрабатывать порядок какой-нибудь церемонии вплоть до деталей, обожал вносить новшества в мелочи, вместо того чтобы все проходило по старинным кутюмам.

Ох, до чего же мне приятно, нет, правда, приятно было повидать Оксер. Не думал я, что Господь пошлет мне такую милость, что я так буду всем здесь наслаждаться. Лицезрение тех мест, где проходили часы вашей юности, всегда будоражит душу. Вам еще суждено познать такое чувство, Аршамбо, когда на ваши плечи ляжет груз прожитых лет. Если приведется вам проехать через Оксер, когда вы достигнете моего возраста... да сохранит вас Господь... тогда-то вы скажете: «Я был здесь с дядей моим кардиналом, он когда-то был тут епископом, это его вторая епархия, а потом он получил шапку кардинала... Я сопровождал его в Мец, где ему предстояло свидеться с императором...»

Я вам, Аршамбо, сейчас сказал, что наваррская партия трудилась не покладая рук. На следующий же день после руанского пиршества во все стороны были отряжены гонцы – первым делом, конечно, к тетке и сестре Карла – к Жанне и Бланке. И во Вдовьем Дворе сразу началось снование, будто в прядильной мастерской... А затем к зятю Карла – Фебу... Как-нибудь я вам о нем непременно расскажу; это государь довольно, я бы сказал, необычный, но скидывать со счетов его тоже нельзя. И так как наш с вами Перигор, в конце концов, ближе к его Беарну, чем к Парижу, неплохо было бы в один прекрасный день... Об этом мы еще с вами потолкуем. И наконец, Филипп д’Эвре, возглавивший всю эту бурную деятельность и вполне успешно заменявший старшего брата, повелел Наварре собрать войска и вести их, не мешкая, к морю, а тем временем Годфруа д’Аркур поднимал сторонников Карла в Нормандии. Прежде всего Филипп поторопился послать в Англию мессира де Морбека и мессира де Бревана, участвовавших в прежних переговорах, и наказал им просить у англичан помощи и поддержки.

Разве я вам не сказал, что в Сансе мы получили свежие новости? И к тому же хорошие. Так вот, дофин, бросив свои бурлящие Генеральные штаты, где Марсель требует упразднения Большого совета и где епископ Ле Кок, ходатайствуя об освобождении Карла Злого, договаривается до того, что следует, мол, низложить короля Иоанна II... да-да, дражайший племянник, дошло уже до этого; пришлось соседу епископа наступить ему на ногу, и тогда тот опомнился и уточнил, что Генеральные штаты не уполномочены низлагать королей, а может это сделать лишь Папа, и то по просьбе не менее трех Генеральных штатов...– так вот, дофин, оставив в дураках всю эту публику, вчера, то есть в понедельник, тоже отправился в Мец. А с ним две тысячи всадников. Сослался он на то, что получил-де от императора послания, в которых тот требует его приезда в Германию ради блага французского королевства. Да... но прежде всего мое послание. Он меня послушался. Таким образом, Штаты оказались в пустоте и разъедутся по домам, так ничего и не решив. Если в городе начнется волнение, дофин сможет ввести туда войска. Так что он держит столицу под угрозой...

Не может все всегда быть злосчастным... Ага, вы уже заметили, Аршамбо, что это одно из самых любимых моих изречений... Да-да, среди всех поражений, всех мук, всех разочарований Всевышний, дабы поддержать дух наш, посылает нам хоть чуточку блага. Надо только уметь ценить это. Господь ждет от нас лишь благодарности, дабы доказать неизреченную доброту свою.

Посмотрите сами, после лета, принесшего Франции великие беды и, будем говорить прямо, не слишком споспешествовавшего моей миссии, посмотрите, как нас обласкала погода и какая чудесная теплынь стоит на всем нашем пути! Это небеса пожелали приободрить нас.

После ливней, которые замучили нас в Берри, я боялся, что мы, продвигаясь к северу, попадем в полосу непогоды, ветра и холода. Поэтому-то я совсем было решился приказать заделать все щели в моих носилках, сам закутаться в мех и согреваться теплым вином. А вышло наоборот: воздух стал мягче, солнышко сияет, и нынешний декабрь скорее похож на весну. В Провансе такое порой бывает, но я никак не ожидал, что при въезде в Шампань нас встретят яркие лучи, позлащенные солнцем поля, такая жара, что даже лошади под чепраками покрываются потом.

Король Иоанн принял нас в воинских доспехах, словно бы через полчаса ему предстояло идти на штурм. Он облобызал наши перстни, осведомился о Святом отце и, не выслушав чуточку длинноватого, цветистого и слишком обстоятельного ответа Никколо Капоччи, обратился ко мне:

– Монсеньор Перигорский, вы приехали как раз вовремя и сможете присутствовать при осаде, но какой осаде! Мне ведомо, что все семейство ваше славилось доблестью и что все вы тонкие знатоки военного искусства. Все ваши родичи на высоких постах верно служили французской короне, и, не будь вы князем церкви, вы, безусловно, могли бы стать моим маршалом. Ручаюсь, что вы получите немалое удовольствие.

То, что король обращался с речью только ко мне, да еще расхваливал мою родню, сильно пришлось не по душе Капоччи, человеку не слишком знатного происхождения, и поэтому он счел уместным заметить, что мы явились сюда не для того, чтобы восхищаться воинскими подвигами, а потолковать о мире между христианскими государствами.

А я вижу, вы, Аршамбо, все оглядываетесь на Труа? Не правда ли, прелестный городок, особенно этим утром, весь залитый лучами солнца. Ах, великая удача для любого города, если в нем увидел свет будущий Папа. Ибо все эти прекрасные отели и дворцы, обступившие ратушу, которыми вы здесь любовались, а также церковь Святого Урбана, подлинная жемчужина новейшего зодчества, не скупящегося на витражи, да и многие другие здания, так восхитившие вас своими пропорциями,– всем этим город обязан тому, что Урбан IV, занявший престол святого Петра почти сто лет назад, и всего только на три года, увидел свет Божий в Труа, в жалкой лавчонке, там, где возвышается сейчас церковь. Вот это-то и принесло городу славу и послужило как бы толчком к его благосостоянию. Ах, если бы фортуна улыбнулась так нашему дорогому Перигё... Впрочем, не хочу больше об этом говорить, а то вы, чего доброго, решите, что я ни о чем другом и не думаю...

Час от часу не легче, Аршамбо, час от часу не легче! Знаете, что написал мне Папа в послании от 28 ноября, но которое, видимо, не сразу отправили или, может быть, гонец, отряженный с этим посланием, искал меня там, где меня не было, коль скоро вручили мне его только вчера вечером, в Арси... Ну, угадайте, угадайте... Так вот, Святой отец, скорбя о нашей размолвке с Никколо Капоччи, упрекает меня в «отсутствии милосердия в наших отношениях». Хотелось бы мне знать, как это я мог выказывать милосердие нашему дорогому Капоччи? Да я же его и в глаза не видел после Бретея, откуда он потихоньку улизнул в Париж, где и засел. Кто же, таким образом, виноват в наших размолвках, если не тот, кто силком навязал мне этого себялюбивого, ограниченного прелата, думающего лишь о собственных своих удобствах и все демарши коего имели единственную цель – расстроить мои? Мир между государствами его меньше всего интересует. Ему одно важно – как бы я не добился успеха. Отсутствие милосердия, хорошенькое дело! Отсутствие милосердия... У меня есть вполне веские основания полагать, что Капоччи снюхался с Симоном де Бюси, и думаю даже, что не без его участия заключили в темницу Феба, которого – не беспокойтесь, ах, да вы знаете...– выпустили на свободу в августе месяце, и благодаря кому? Конечно мне. Вот этого вы как раз и не знаете... выпустили при условии, что он присоединится к королевскому войску.

Ах, вы же видите, Аршамбо, что всю эту часть пути до Сен-Менгу я еле сдерживаю гнев свой. Словно нарочно, стоит мне остановиться на ночлег в каком-нибудь большом городе, как непременно мне вручат там послание, от которого меня прямо в жар бросает. В Труа было письмо от Папы. В Шалоне ждал гонец из Парижа. И что же я узнаю? Что дофин за две недели до того, как пустился в дорогу, подписал указ, по которому вновь меняется курс золотых монет, в сторону понижения, разумеется... Но, боясь, что эта мера вызовет недовольство... в подобных вещах вовсе не требуется быть пророком, это и так каждому ясно... так вот, он приказал обнародовать указ лишь после своего отъезда, когда он будет уже в пяти днях пути от Парижа; и, таким образом, ордонанс был опубликован только десятого числа нынешнего месяца. В сущности, он опасается собственных горожан, удрал от них, как олень от охотников. Нет, и впрямь слишком уж часто он прибегает к бегству как к надежнейшему средству спасения! Не знаю, не знаю, кто внушил ему эту малопочтенную хитрость, думаю, что Брак или Бюси. Но так или иначе, плоды ее уже вызрели. Прево Марсель и самые видные купцы в гневе отправились с жалобой к герцогу Анжуйскому, которого дофин оставил в Лувре вместо себя; и второй сын короля Иоанна, которому еще и восемнадцати нету и которому не хватает здравого смысла, желая избежать смуты – а они угрожали ему, что смута непременно начнется,– задержал ордонанс до возвращения дофина. Либо вообще не следовало прибегать к этой мере, таково было и мое мнение, так как она не выход из тяжелого положения, либо следовало, прибегнув к ней, немедленно осуществить ее на деле. В хорошеньком виде предстанет перед своим дядюшкой императором наш дофин Карл, в столице коего городской совет отказывается повиноваться королевским ордонансам.

Смотрите, Аршамбо, не вздумайте удивляться в Меце, когда дофин будет приносить вассальную присягу своему дяде императору. Ну да, ну да, именно из-за Дофине, которое находится в ленной зависимости от Священной империи... Нет-нет, я сам его уговорил; больше того, это один из предлогов путешествия! Франции от этого не убудет, напротив, это поможет установить свои права на Арльское королевство, если только его собираются восстановить, коль скоро некогда туда входило графство Вьеннское. И потом, это прекрасный пример для англичан, пусть видят, что, ежели король или сын короля, ничуть себя не унижая, с легкой душой может согласиться на принесение вассальной присяги другому суверену, когда часть его государства находится в ленной зависимости от другого государства...

Впервые после многих лет император, кажется, решил склониться в сторону Франции. Ибо до сих пор, хотя сестра его, мадам Бонна, была первой супругой короля Иоанна, он больше благоволил англичанам. Разве не он назначил короля Эдуарда, который, надо сказать, ведет себя с императором весьма ловко, имперским викарием? Блистательные победы Англии и упадок Франции заставили его, должно быть, призадуматься. Английская империя бок о бок с его империей не слишком-то ему улыбается. Так всегда бывает с германскими принцами: они из кожи лезут вон, чтобы обкорнать Францию, а потом вдруг спохватываются, что это им ничего не дает, напротив...

Трудно, очень трудно описывать битву, не только когда сам там не был, но даже когда участвовал в ней лично. Особенно если получается такая неразбериха, как в битве при Мопертюи... Мне о ней рассказывали через несколько часов после того, как бой закончился, но рассказывали чуть ли не на двадцать различных ладов, ибо каждый видел ее только своими глазами, и главным для рассказчика было то, что делал именно он. Если послушать, скажем, тех, кого разбили, то произошло это лишь по вине тех, кто дрался с ними рядом, а те, что дрались рядом, утверждали обратное.

Единственное, что не подлежало сомнению,– это то, что после моего отъезда из французского лагеря оба маршала, по обыкновению, сцепились. Коннетабль, герцог Афинский, осведомившись у короля, не угодно ли будет тому выслушать его мнение, начал приблизительно в таких выражениях:

– Сир, ежели вы и впрямь хотите, чтобы англичане сдались на вашу милость, почему бы не подождать, когда у них истощится провиант? Ибо позиция их сильна, но они не смогут долго продержаться, будучи слабы телом. Их окружили со всех сторон, и, если они попытаются выбраться через единственный оставшийся у них проход, через который мы можем на них напасть, мы разобьем их без труда. Раз мы уж прождали один день, почему бы нам не прождать еще один или два, тем паче что с каждым часом наши силы растут, так как подтягиваются отставшие.

Стало быть, осталось лишь войско короля... Брюне, подлей нам еще немножко мозельского... Кто, кто? Протоиерей?.. Ах, тот, из Велина? Мы увидим его завтра, нет, это будет, пожалуй, рановато. Мы пробудем здесь три дня, потому что с этой погодой – ведь стоит настоящая весна – мы и так едем быстрее, чем предполагали. Смотрите-ка, декабрь на дворе, а наливаются почки...

Да, король Иоанн остался на поле Мопертюи... Мопертюи... как это я раньше не заметил... Если часто и бездумно повторять имена собственные, как-то не чувствуешь их смысла. Мопертюи – потери... Надо было бы поостеречься и не ввязываться в бой, раз само название поля звучит столь зловеще.

Сначала король увидел, как беспорядочно отступали рыцари его брата Орлеанского, даже не вступив в схватку с неприятелем. Потом видел, как бежали разгромленные англичанами войска его старшего сына, хотя бой только-только начался. Безусловно, он был раздосадован, но решил, что ничто еще не потеряно. Его собственная армия превосходила численностью всех англичан, вместе взятых.

Я рассказываю вам обо всем этом и невольно думаю о судьбах народов, обо всем, что еще может произойти... о том, что сулит нам неслыханные перемены, великий поворот в делах государственных... и рассказываю именно в Вердене... Почему? Да потому, что то, что можно сейчас именовать французским государством, началось с договора, подписанного вот тут, после битвы при Фонтенуа... в то время говорили Фонтанетум... Вы сами отлично знаете, откуда мы пошли... с договора между тремя сыновьями Людовика Благочестивого. Доля, доставшаяся Карлу Лысому, была выкроена весьма скудно, притом никто не заботился о том, какие земли отходят новому королю. Альпы, Рейн должны были стать естественными рубежами Франции, и то, что Верден и Мец отошли к Империи, лишено здравого смысла. А что готовит Франции завтрашний день? Как будут ее перекраивать? Быть может, никакой Франции вообще не будет лет через десять – двадцать? – многие уже серьезно задают себе этот вопрос. На их глазах англичане отхватили огромный кусок, другой кусок – наваррцы, он тянется от моря до моря вместе с Лангедоком, и королевство Арльское снова попало в ленную зависимость Империи, да еще Бургундия к тому же... Каждому лестно урвать кусок от того, что слабо.