Живопись Жана-Франсуа Рафаэлли (фр. Jean-François Raffaëlli), парижанина из состоятельной итальянской семьи, числится по ведомству импрессионизма вопреки тому, что сами импрессионисты с ним в свое время рассорились.

Двадцатилетний юноша, одинаково увлеченный писательством, живописью и театром, выбрал все-таки живопись — он приналег на нее в 18, и вот спустя два года один из его пейзажей приняли к экспонированию в парижский Салон.

Площадь Сан-Сульпи

Что это была за картина, сейчас неизвестно, однако почти все ранние работы Рафаэлли живописуют столичные предместья и их обитателей — занятых своими обыденными делами людей, которым просто так не взбредёт в голову позировать художнику и тем более заказывать портрет.

Однако даже эти, отмеченные незаурядным талантом, штудии показывают необходимость определенной огранки — и осенью 1871 года Рафаэлли поступает на трехмесячный курс академической живописи Жан-Леона Жерома, который тот вел в парижской Школе изобразительных искусств.

Недавно избранный член Французского института искусств и Королевской Академии художеств Великобритании, кавалер Ордена Почетного легиона Жером был на пике славы и опыта и в начале спада работоспособности, а потому вел курс с огромной отдачей — и Рафаэлли с такой же отдачей учился необходимому академизму.

Куда уж академичнее! Это, собственно, и требовалось тогда от французских художников, которые хотели пройти строгий отбор у жюри Салона — по сути единственного места, где они могли рассчитывать на регулярное внимание критиков, галеристов и покупателей, а также видеть мастерство коллег.

Три месяца курсов после нескольких лет частных уроков — а в остальном Рафаэлли последовательный автодидакт, и если поначалу он не был превосходным рисовальщиком, то безусловно стал им за годы работы у мольберта.

Доказав свою состоятельность как живописец, он стал издаваться как график (90 офортов Рафаэлли и Форена 1880 года) и получать заказы как книжный иллюстратор (причем в 1880 году вышла книга первого президента Гонкуровской академии Гюисманса с офортами Рафаэлли, а в 1912 г. художнику заказали графический портрет Гюисманса для книги Кокьё «Истинный Гюисманс).

Но что действительно вдохновило его менять подход к живописи — это работы импрессионистов.

В следующие несколько лет Рафаэлли пишет жанровые картины — серии сценок из жизни парижских окраин, которые предлагает Салону с той же настойчивостью, с которой их отклоняют вплоть до 1876 года.

Уже нельзя было не отметить, что реалистичное изображение вместе с передачей переживаемых чувств художника достигли явной и постоянной силы .

Среди критиков, высоко оценивших работы Рафаэлли, был и Эдгар Дега, который поддержал его участие в собраниях и дискуссиях художников-«независимых» в кафе «Новые Афины», так что тот постепенно приобщился к философии и технической стороне импрессионизма.

Два года подряд — в 1880-м и 1881-м — Дега приглашал его участвовать в выставках импрессионистов, соответственно Пятой и Шестой, куда стал понемногу включать картины реалистов — в конце концов, они тоже много писали на пленэре. Для Пятой выставки Дега отобрал ни много ни мало 37 работ Рафаэлли — как если бы тот был ведущим импрессионистом.

Первым возмутился Клод Моне, отказавшись выставляться с этой компанией: раз уж под вывеской импрессионизма теперь экспонируются наработки «типов и характеров», к тому же не вобравшие всех последовательных шагов метода, да еще и в таком количестве — то лучше настоящему идейному импрессионисту выйти из альянса.

Моне нетрудно понять. Именно его приверженность всем чертам импрессионизма оказала огромное влияние на многих — в том числе и Рафаэлли. И именно Моне больше всех горевал, видя, как обращаются новые коллеги с целостной художественной системой — перенимают лишь отдельные ее «фишки», зато каждую эксплуатируют до выхолащивания: «Это была часовня, а стала заурядная школа, чьи двери открыты любому неумехе».

Сислей, Ренуар и Сезанн, стремясь сохранить свою позицию и метод, последовали за Моне, но и без них тогда выставились 18 художников. Однако на следующий год — лишь 13, затем только 9, клан импрессионистов бесповоротно раскололся, Рафаэлли не смог продолжать путь вместе с ними, и даже последняя — Восьмая выставка (1886), ознаменовавшая конец импрессионизма (и начало пост-импрессионизма), не смогла восстановить их взаимной приязни.

Несмотря на это, в творчестве Рафаэлли глубоко срезонировали многие постулаты импрессионистов. Прежде всего, его картины не столько изображают, сколько сопереживают, притом чувства живописца, вне всяких сомнений, искренни.

Институт Франции и Мост искусств

Пожилые выздоравливающие

Как любой другой импрессионист, Рафаэлли превосходно обращается с пейзажем как таковым — при любом освещении , включая городской пейзаж с внятной перспективой .

Трое железнодорожников

И если поначалу предметом его особого интереса и усердия были люди, то позже он бесшовно «размешал» их с пейзажем, сумев, однако, не превратить их в деталь, а оставить как узел характера картины .

Точильщик ножей в Гренобле

Рафаэлли чуждо любование красивостями, и вместе с тем все его картины излучают обаяние, и воздух в них — будь то сырой и сладкий мартовский, злобный и чистый декабрьский, расплавленный недвижимый августовский, или пронизанный запахами и звуками майский — хоть бери и вдыхай.

Рафаэлли передает ощущение пространства так, что зритель в нем почти что присутствует сам, — это присуще живописи всех импрессионистов.

Техническая сторона работ Рафаэлли тоже не внакладе: он сопоставляет взаимодополняюшие чистые цвета, чтобы избежать черного, и наносит их на холст тончайшими полосками , в том числе вибрирующими (см. платье дамы на переднем плане этой картины) — чтобы передать момент всеобщего движения.

Улица Монмартра

А пресловутой импрессионистской «выбеленной палитры», чтобы писать снег, свет , подчеркнуто белых слушателей первых джазовых ансамблей, вылинявшую фреску на обшарпанной или отсыревший побелке , листы объявлений на стене брачного агентства, Рафаэлли достиг при помощи своей собственной техники, как сказали бы сейчас — авторской.

Парижский бульвар


Брачные объявления

Масляную краску он разводил до полупрозрачного состояния и рисовал ею, как акварелью, в много слоев — и на холсте, и на доске (для чего изобрел еще и собственный способ их грунтовать).

Все, чему научился Рафаэлли у Жерома, у импрессионистов и сам по себе, уже в 1889 году на Парижской Всемирной выставке снискало ему золотую медаль. А позже — по одним сведениям, в том же году, а по другим — в 1906-м, то есть после внушительной серии городских пейзажей, — Орден Почетного легиона.

Так или иначе, мало-помалу Рафаэлли все чаще устанавливал этюдник не на околицах, а в самом центре Парижа. Писал он много — хватало на регулярные выставки в Национальном обществе изящных искусств и в большой галерее Жоржа Пти.

Сейчас его работы, отмеченные безошибочно узнаваемым «почерком», и вклад в искусство оценивают очень высоко. Однако долгое время Рафаэлли относили к числу художников «второго эшелона» и не особенно вникали в то, какую жизнь он прожил.

Судя по всему, человеком он был достаточно щепетильным и порядочным, чтобы не порождать скандалов и сплетен, и достаточно респектабельным, чтобы писать портреты выдающихся соотечественников — писателей и журналистов, словно знаком с ними накоротке .

Портрет Гюстава Жеффроя
1917

Скорее всего, он не получил сколько-нибудь значительного фамильного наследства, но и не бедствовал. В молодости немного путешествовал, в частности, в Италию и Египет, но в зрелые годы уже никуда за пределы Франции не выезжал.

Работал в мастерской, где после шестидесяти занялся скульптурой (оригиналы, к сожалению, не сохранились), находил приятным навещать фешенебельные кафе, где творческие люди живо беседуют за сидром в больших кружках: об этом свидетельствует автопортрет Рафаэлли.

Определенно, ему нравилось встречать где бы то ни было беспородных собак. И похоже, что когда он с этюдником, раскрыв большой зонт, стоял на перекрестках и замечал всё, оставаясь незаметным для других, со стороны он казался естественной и неотъемлемой частью жизни Парижа.

Автор: Мария Храпачева



.