Одесса incognita: Тайны Овидиополя

Источник: http://www.048.ua/news/565165

 

(продолжение)

Такая ситуация с неупоминанием начала дипломатических отношений с соседними славянами или вхождения их во франкскую империю была отнюдь не уникальна для франкского летописания. То же самое можно встретить и в хронике Фредегара, сообщающей под 630 годом об отпадении сорбов от франков, до этого «долгое время подчинявшихся франкам» и переходе их на сторону Само. Притом, что ни о каких войнах франков с сорбами, подчинении франками сорбов или союзе с ними до этого времени также ничего не сообщается. О наиболее раннем периоде отношений славянских и германских племён в Германии неизвестно практически ничего. Все восточные славянские соседи франкской империи (сорбы, велеты, ободриты) предстают в первых упоминаниях как давно подчиняющиеся франкам, но поднявшими мятеж, или давними союзниками, о начале отношений с которыми ничего неизвестно.
 
На первую половину VIII века, когда велеты должны были «получить власть от майордома» и в которой можно предполагать союз с ободритами во время саксонских войн, франкские хроники описывают подчинение франками Саксонии – области, находившейся как раз между франками, ободритами и велетами. Причём ряд фактов, такие как заселение земель к югу от нижнего течения Эльбы предками полабских древан уже в VII-VIII веках и существование славянской крепости в Холленштедте в 804 году чуть ли не в центре Саксонии, подтверждают начало славяно-германских отношений в Саксонии до 789 года. До 630 года, когда произошло отпадение «долгое время подчинявшихся франкам» сорбов, описываются войны франков в Тюрингии, которая потом таким же странным образом оказывается населена славянами в очень значительной степени вопреки тому, что как славянская земля никогда не упоминалась. Для нас же интереснее, что в это же время, «забывшее» так много из истории славяно-франкских отношений, описывается война франков с варнами. Её Фредагар упоминает под 595 годом:
 

В этом же году армия Хильдеберта храбро сражалась против варнов, которые попытались поднять мятеж. В бою пало так много варнов, что из всего народа лишь немногие остались в живых…

 
Принято считать этих варнов «восточногерманским племенем варинов», о локализации которых где-то в пределах франкской империи того времени ничего неизвестно, как ничего неизвестно и о подчинении франками до этого варнов в Тюрингии или Саксонии. Абстрагируясь от связи варнов центральной Германии 595 года с неким «восточногерманским племенем», о котором тут до этого ничего неизвестно, следует указать на три обстоятельства.
 
Во-первых, локализация варнов, исходя из короткого упоминания Фредегара, возможна только где-то на неподконтрольных франкской империи землях, а не конкретно в Тюрингии. Во-вторых, в конце VI – начале VII века должно было иметь место подчинение франками некоторых славянских племён, что не отразилось в хрониках, но как это следует из упоминания долгого подчинения сорбов до 630 года. В-третьих, точное определение языка варнов Фредегара 595 года невозможно из его упоминания, так что ничего не мешает этим варнам 595 года быть славянами.
 
Кажется, то, что те славяне, которые в VIII веке стали известны как ободриты, жили в современном Мекленбурге уже в конце VI века, ещё никем не оспаривалось, а потому, нельзя исключать, что свидетельство Фредегара о войне франков с варнами в 595 году могло быть одним из ранних упоминаний «ободритов» ещё под собственным самоназванием. Кажется, ничего не противоречит и тому, что описываемые события могли происходить в современном Мекленбурге – в тексте Фредегара нет этому противоречий, а его описание войны франков с варнами в конце VI века неплохо соотносится с упоминанием Эйнхарда о подчинении Карлом ободритов силой, приняв известную долю желания сконцентрировать все славянские завоевания франков на деятельности Карла. Соотносятся они и с сообщениями франкских анналов, указывающих, что завоевания франками славянских племён в Мекленбурге начались задолго до Карла Великого, так что Драговит уже получал подтверждение власти, то есть был подданным, майордома Карла. Можно указать и на археологические указания на присутствие франков в Мекленбурге в конце VI века или контакты с ними, как раз во время «варнской» войны.
 

 

Меровинские украшения конца VI века из Мекленбурга.

По Фредегару варны не были полностью истреблены франками в конце VI века. Это же подтверждает и небезызвестный документ, как предполагается, созданный в самом начале IX века, во времена Карла Великого – «Правда англов и варинов, являющихся тюрингами» (Lex Angliorum et Werinorum, hoc est Thuringorum). Очевидно, что появление юридического правового документа с таким названием в IX веке должно было подразумевать наличие самих англов и варинов в то время на подчинённых Карлу землях. Обычно в этих варинах и англах пытаются увидеть два германских племени, населявших незначительные области Тюрингии, однако, недостаток данных по этому вопросу не позволяет делать определённых выводов об их локализации в Германии.
 
Бросается в глаза другое. Англы и варины упоминаются по соседству на юго-западе Балтики ещё со времён Тацита. Историческая область Англия (нем. Ангельн) и по сей день граничит на юге с исторической областью Вагрия, название которой, как и славянского племени на ней проживавшего, многие источники передают как вары или ваирны. Там же, где подозревается проживание упоминаемого Тацитом племени варинов – в западной части современного Мекленбурга – позже отмечается высокая концентрация топонимики на «вар» и собственно славянское племя варинов, возможно, попросту бывшее другим названием племени ободритов.
 

Племена «Великой Германии» между Рейном и Вислой по Тациту.

«Германия» по Птолемею.

В качестве подтверждения локализации «германских» варинов в Тюрингии приводится, кроме связи варинов и тюрингов в «Правде», центрально-германский топоним Hwerеnоfelde. Однако упоминается он впервые лишь в то время, когда земли эти уже были населены славянами. С раннего средневековья и до XIII века восточная половина Тюрингии была населена славянами. Центральная её часть – черезполосно славянами и немцами, а восточная, где и находится упоминаемый топоним – полностью славянами. В результате аргумент об указании топонима Hwerinafelde на прародину «германских» варинов или место их нахождения в VI веке кажется не выдерживающим критики. Топоним, действительно, показывает германское словообразование, но его позднее упоминание во время уже достоверного проживания там славян, указывает лишь на то, что одну из населённых славянами областей германские соседи называли «полем хверинов». Указание же Эйнхардом и другими источниками на реку Заале, как на границу между славянами и тюрингами IX веке и далее, свидетельствует, в свою очередь, о том, что «тюрингами» обобщённо называли всех жителей области Тюрингия, независимо от того славянами они были или немцами, так как междуречье Заале и Унструта было населено славянами по крайней мере до XII века. Это же снимает и аргумент с «обязательной» германской принадлежностью тюрингов в «Правде англов и варинов» в том же IX веке. В то же время, археологически присутствие «ободритов» в IX веке прослеживается очень далеко на юг, доходя, по меньшей мере, до города Холленштедт в центральной части исторической Саксонии.
 
Сама гипотеза о жившем в Германии племени «германских» варинов, вдруг неожиданно «исчезнувшем» в IX веке, сразу после установления для них законов, кажется более чем странной. Для чего понадобилось создавать свод законов для такого малочисленного и незначительного племени, представители которого должны были находиться на грани исчезновения? Гораздо понятнее было бы создание свода законов, для официально зависимых от Франкской империи «ободритов», хоть и не входивших в империю, как Саксония, но получавших власть от франкских императоров и состоявших в наиболее тесных связях с франками именно в это время. Не исключено также, что «варинами» могла называть славянских соседей германская часть населения тогдашней Тюрингии, а то и вовсе франки, используя этот термин как синоним «славян». Поэтому можно предположить, что это не варины «исчезают» в начале IX века, а наоборот, в конце VIII века для их обозначения начинает применяться новая форма – «ободриты».
 
Сами же варины упоминаются на юго-востоке Балтики начиная с I века н.э. и заканчивая XII веком, когда их территории окончательно были завоёваны немцами. «Варнабы» хроник Адама и Гельмольда на самом деле оказываются никем иным, как «варинами», если провести аналогию с такими же формами упоминания велетов – Weletabi, Weleti – бывших равноправными и обозначавших одно и тоже. Область расселения варинов по топонимике можно определить от границы с Англией в южной Ютландии и полуострова Вагрия на западе, до нижнего течения Эльбы на юге, реки Варнов и Морицкого озера на востоке. Наибольшая концентрация топонимики на «вар» однозначно находится в землях «ободритов» в широком смысле. Существовала ли при этом некая область варинов ещё и в Тюрингии, остаётся под вопросом. Такая версия не выглядит невозможной, однако, главные области расселения варинов, при этом, всё равно на основании многочисленных письменных источников и топонимики можно предполагать на юго-западе Балтики.
 
Подводя предварительный итог, можно составить несколько тезисов.
 
1. С начала н.э. и до XII века исторические источники сообщают о проживании на юго-западе Балтики племени варинов. Это имя известно как римским (Плинний, Тацит), так и византийским (Прокопий), франкским (Фредегар, «Прадва англов и варинов»), англо-саксонским (Видсид), немецким (Адам, Гельмольд) источникам и многочисленной топонимике. Русским летописям оно могло быть известно в форме «варяги».
 
2. Форма «ободриты» для обозначения проживающих на юго-западе Балтики славян появляется в конце VIII века во франкских источниках и соседствует с упоминаниями о союзных франкам славянах-ободритах, проживавших на Дунае.
 
3. Отличное от ободритов, связанное с ними племя «вагров» упоминается впервые в X веке в форме «вары», в XI веке появляется форма «ваигры». Эта форма восходит к хронике Адама Бременского, называвшей, помимо латинских, и немецкие формы произношения славянских племён своего времени.
 
4. Отличное от ободритов племя варинов (варнаби) упоминается впервые Адамом Бременским, отмечавшим в то же время неактуальность формы «ободриты» как названия западно-мекленбургских славян в XI веке.
 
5. Упоминания отличного от ободритов племени варинов/варнабов Саксонским Анналистом и Гельмольдом дословно восходят к тексту Адама. По собственным описаниям Гельмольда ободриты и варины занимают одни и те же области.
 
6. Описания племени варинов у Адама и Гельмольда отличаются от описаний прочих племён, так что они не предстают отдельным этническим субъектом, культурно или политически отличным от «ободритов в узком смысле». В хронике Гельмольда восточные границы племени «ободритов» в узком смысле проходят по реке Варнов и доходят до племени хижан, так что «варинабы», помещённые им между столицами – Ратцебургом полабов, Ленценом линонов и Кессином хижан – должны были находиться внутри «земли ободритов в узком смысле». Исходя из одинаковых племенных границ, переданных Гельмольдом для варинов и ободритов, у них должна была быть одна столица (Мекленбург) и единые традиции («племенной бог» Радегаст), в то время как различие в языческих традициях было характерно для балтийских славян, согласно тому же хронисту.
 
7. Обильная топонимика на «вар» на юго-западе Балтики имеет черты славянского словообразования, и если что и подтверждает, то сообщения источников о проживавших здесь славянских варинах, но не ободритах. Топонимика, восходящая к форме «ободриты» в то же время неизвестна, что представляется совершенно уникальным и не характерным для северно-лехитских племён случаем. Топонимика с основой «вагр», имеющая черты славянского словообразования, также неизвестна.
 
8. Славяне, жившие от южной Ютландии до Эльбы и реки Варнов, должны были быть известны на Балтике, имели немалое влияние на соседние народы и торговали с Русью в VIII-XII века, в результате чего неизвестность «вагров» и «ободритов» русским летописям вызывает ряд вопросов.
 
Разобравшись немного с варинами, можно вернуться к ререгам. В поисках решения проблемы этой формы названия ободритов нужно учитывать два обстоятельства.
 
Во-первых, несмотря на большое сходство с названием ободритского города Рерик, она, тем не менее, не может быть от него производной по причине того, что появляется лишь в конце XI века, в то время как Рерик был разрушен в начале IX. Обратная связь – происхождение названия города Рерик от самоназвания ободритов – выглядит возможной. Франкские анналы сообщают, что Рерик назывался так «на языке данов», что, однако, отнюдь не тождественно тому, что это слово происходило из датского языка. В начале IX века, сразу после разрушение Рерика, франко-датские связи осуществлялись через датских купцов. Сообщение франкского хрониста о «названии города на языке данов» в действительности показывает лишь то, что информация о городе и его названии была получена от данов и переданное ими название не было франкам известно. Но это отнюдь не исключает возможности того, что даны могли называть город ободритов его славянским названием, которое также не было известно франкам, но так как информация была получена от датчан, франкский хронист не мог знать таких подробностей. С другой стороны, город мог иметь и датский вариант названия, отличный от славянского – традиция скандинавов называть славянские города другими именами хорошо известна. В таком случае, слово Рерик могло иметь как датскую этимологию, так и попросту происходить от названия ободритов – ререги. То есть Рерик – город ререгов, что косвенно указывало бы на существование такой формы названия ободритов уже в IX веке.
 
Во-вторых, форма самоназвания ободритов «ререги» достоверно известна только из одного источника – Адама Бременского. Адам указывал, что форма эта более соответствовала названию ободритов, чем собственно «ободриты» в его время, то есть в 1070-х годах. В то же время намеренная критическая правка этого фрагмента Гельмольдом, убравшим из «списка» форму ререги и оставившим только «ободритов», говорит о том, что ко второй половине XII века форма эта снова перестала соответствовать реалиям времени.
 
Так как это обстоятельство является, по сути, единственной зацепкой в вопросе о появлении ререгов в списке Адама, следует обратить на него более пристальное внимание. Что же такое могло произойти, что сменило на короткий период форму названия ободриты на ререги в конце XI века? На самом деле, в это время в государстве ободритов действительно произошли кардинальные изменения. В 1066 году династия правящих в Mекленбурге князей в ходе языческого восстания была вопреки закону о наследовании власти смещена, а новым ободритским правителем стал Крут из некой, происходящей извне и не связанной с предыдущей, династии. Гельмольд сообщает о вражде этих династий, притом, что потомки Крута в XII веке представляются им как рюгенские славяне. Немецкие историки XVI века, Томас Кантцов и Николай Маршалк, также определённо говорили о происхождении династии Крута с Рюгена, источники их, правда, не совсем ясны. И тут снова хотелось бы обратить внимание ещё на два обстоятельства.
 
1. С одной стороны, форма «ободриты» тесно связана в источниках с князьями, правившими в крепости Мекленбург, «ободритами в узком смысле». С другой стороны, как многочисленная топонимика, так и письменные источники указывают, что славяне к западу и востоку от крепости Мекленбург продолжали называть себя варами или варинами.
 
2. Исследователями неоднократно обращалось внимание на схожесть окончания латинской формы obodriti с патронимическими окончаниями на –ичи, известными в названиях славянских племён.
 
Поэтому, если форма «ободрит(ч)и» была патронимической, она не обязательно должна была быть связана с «легендарным предком», но вполне могла восходить к основателю династии. Имя этого гипотетического «Ободра» не могло сохраниться в источниках, так как первые упоминания «ободритов» застают их уже как «давних» союзников. Первые же упоминания ободритов говорят о том, что подтверждение своей власти в Мекленбурге они получали от франкских императоров, и эта власть переходила по наследству. Таким образом, происхождение от династии «ободритов», действительно, давало право на крепость Мекленбург и власть над землями варинов. А если «ободриты» было названием династии и ободритами в узком смысле немцы называли ближайшее окружение мекленбургских князей, а в широком – всех подвластных им славян, то с приходом к власти новой династии Крута в 1066 году, название ободритов, действительно, должно было перестать быть актуальным. Хроника Адама была написана в 1070-х годах, во время правления Крута, что придаёт его словам «ободриты, которых ныне называют ререгами», вполне конкретный смысл.
 
«Ререги», в таком случае, должно было быть названием династии Крута, что, учитывая вероятное происхождение его с острова Рюген, и вовсе может оказаться тождественно одной небезызвестной восточноевропейской династии. Ещё более соблазнительным было бы предположить, что в адамовских Reregi заглавной буквой должна была быть W, а не R – это бы и вовсе разом сняло все вопросы. Однако это было бы уже и вовсе произвольной фантазией. В рукописях Адама, действительно, известны описки в первой букве этого слова, но они довольно предсказуемы – Reregi, Keregi. То же, что Саксонский анналист переписал уже в середине XII века именно ререгов, не даёт поводов видеть там что-то другое.
 
Хроника Гельмольда написана в 1160-1170-х годах, уже после того, как династия Крута снова сменилась династией «ободритов». В его время жили и правили представители как раз этой традиционной «ободритской» династии – Никлот, Прибислав и его сыновья, бывшие уже христианами. Гельмольд крайне негативно относился к династии Крута, язычника и ярого врага христианства, и называл его и его потомков исключительно нелестными словами. Потому редакция им «списка» Адама с «вырезкой» ререгов и сохранением просто ободритов выглядит также вполне понятной – она соответствует реалиям его времени.
 
Возможно, интересным может оказаться и песня Видсид, вкоторой упоминаются варины с их правителем Биллунгом. Принимается, что Видсид восходит к германскому эпосу ещё эпохи Великого переселения народов, но наиболее ранняя сохранившаяся рукопись датируется X веком. Временем, когда у ободритов действительно был правитель с именем Биллунг. Не могла ли Видсид запечатлеть в том числе и реалии своего времени? В X веке ободриты были связаны с северными германцами – данами – близкими союзническими отношениями. Так, даны приходят на помощь осаждённой немцами крепости варского князя Селибура, во время его конфликта с Мстивоем, сыном Биллунга. Дочь Мстивоя, внучка Биллунга, Тофа, была женой датского короля Харальда Синезубого.
 
Также можно предположить, что славянское самоназвание ободритов – варины – сохранилось, по крайней мере, в одном из уже упоминавшихся «варнских» топонимов, названии реки Варнов. Топонимика могла обозначать не столько центр занимаемой племенем территории, сколько его границы: если все внутри племени называли себя одинаково, то выделять какое-то поселение как «варнское», смысла бы не имело. Однако такое выделение было бы естественно на приграничных землях варнов. И если к западу от ободритов в узком смысле, судя по всему, жило то же самое племя, упоминающееся в наиболее ранних источниках как вары, то к востоку от них жили уже другие славяне – лютичи. Гельмольд и Адам подчёркивают их отличие от ободритов. Адам располагает племя варнабов между полабами, линонами и хижанами. Гельмольд сообщает, что крепость Вурле на реке Варнов находилась в ободритских землях, недалеко от границы с хижанами. Так оно и было – главный город хижан, Кессин, находился чуть ниже по течению, также на Варнове. Таким образом, Варнов был границей лютичей и ободритов в узком смысле по Гельмольду. Варнабы не могли не граничить с хижанами по Варнову и исходя из описаний Адама. Название реки Варнов, таким образом, могло означать собственно то, что и до сих пор так очевидно слышится в нём даже современному русскому слуху – «реку варнов», или разграничительную черту, за которой для лютичей начинались «земли варнов».
 
Границы племён чаще всего по рекам и проходили. Так, река Трава была границей между племенами вагров и ободритов в узком смысле по Гельмльду. Река Лаба/Эльба была политической границей Саксонии и славянских земель, река Пена – границей племён толленцев и чрезпенян. По Гельмольду, река Варнов была границей ободритов и хижан (лютичей), так что для лютичей известность этой разграничительной реки как «варнской» [границы] выглядела бы вполне естественно. Но для самих ободритов-варинов такое выделение едва ли могло бы иметь смысл. Для них она должна была быть «лютичской» границей, а не варнской. Ободритское название реки в таком случае могло отличаться от «Варнова» и, возможно, сохранилось в скандинавских источниках. Даны (Саксон Грамматик и Сага о Кнютлингах) в XII веке знали Варнов под названием Гудакра или схожими формами.
 
Название, насколько мне известно, не имеет ни германской, ни славянской этимологии, и появление у данов такого «бессымсленного» для них и не заимствованного у славян, в случае, если все они называли Варнов – Варновом, кажется очень странным. В то же время на северо-востоке Германии известно много гидронимики, не восходящей ни к германскому, ни к славянскому языкам – со всей очевидностью дошедшей ещё с глубокой древности. В землях ободритов такими дославянскими гидронимами являются названия рек Трава, Эльба/Лаба, Эльда. Кажется маловероятным, чтобы даны сохранили название такого незначительного в межрегиональном плане гидронима на протяжении более чем полутысячи лет, в то время как у славян он и вовсе был неизвестен. С другой стороны, было бы очень вероятным заимствование гидронима данами у славян в X-XII веках – времени наиболее активных датско-ободритских династических связей, присутствия знатных данов в ободритских городах, и частых войн XII века. В таком случае, они могли заимствовать дославянский гидроним у ободритов или хижан, для которых выделение Варнова, как границы земли варнов кажется менее актуальным, чем для соседних лютичей (хижане – тоже лютичи, но их столица стояла на Варнове, так что едва ли они могли отождествлять его с «варнской землёй»).
 
Сохранение дославянской топонимики славянами, жившими по Варнову, гораздо более вероятно, чем данами, никогда тут и вовсе не жившими. Поэтому употребление двух форм названия реки может объясняться просто: одна из них, Гудакра, была древней формой, употреблявшейся хижанами или варинами, другая – Варнов – более новой, «лютичской». В пользу этого говорит и сохранение этой формы названия реки (Гудакра) в названии священной рощи хижан – Годерак – на берегу Варнова, о которой сообщает Арнольд Любекский. Такой же топоним подтверждают и папские грамоты. В том случае, если это слово было бы датского происхождения и не было бы известно местным славянам, сложно было бы объяснить возникновение этого топонима в сугубо славянском языческом мире, безо всяких указаний на датские колонии.
 
Несмотря на многие неясные и малоизученные эпизоды истории ободритов, приведённые данные позволяют говорить о тождественности названий варинов и ободритов. Происхождение формы «ободриты» при этом могло быть связано с перенесением франками этого названия на западную ветвь южнобалтийских славян с племени дунайских ободритов и закрепиться в последующем франкском летописании как немецкий «учёный экзоэтноним», либо же могло быть связано с династией, правившей в крепости Мекленбург и получившей подтверждение своей власти сначала от франкских императоров, а позже – от саксонских герцогов, и потому выделявшей своё династическое происхождение, дававшее право на власть над землями варинов.
 
Андрей Пауль, историк

Источник: http://pereformat.ru/2014/04/varini-obodriti/

Лидия Грот Варины - варяги - вэринги: https://yadi.sk/i/VFRfWYaVVDCm5

Ободриты – одно из наиболее сильных и значительных племён балтийских славян в средние века. Они населяли крайний северо-запад средневекового славянского мира, их земли начинались в Южной Ютландии на полуострове Вагрия на западе, граничили с Саксонией по реке Эльбе на юге и с племенным союзом велетов или лютичей по реке Варнов на востоке, занимая восточную половину федеративной земли Шлезвиг-Гольштейн и западную половину федеративной земли Мекленбург-Передняя Померания современной Германии.
 

 
В историографии принято разделять ободритов на «ободритов в узком смысле» – конкретное племя, называвшееся ободритами, столицей которого была крепость Мекленбург, и «ободритский племенной союз», в который входили, как предполагается, племена вагров, полабов, ободритов и варнабов. Иногда к ободритским племенам относят также и племя линонов, жившее на Эльбе в районе города Ленцен.
 
Вопреки тому, что форма «ободриты» в качестве названия одного из наиболее известных и сильных славянских племён юго-западной Балтики прочно вошла в международную научную историографию и стала в ней общепринятой, существуют серьёзные основания сомневаться в том, что именно она и была славянским самоназванием. Дело в том, что форма эта, за единственным исключением, встречается только в континентально-германских или немецких источниках. Или источникаx, восходящих к этой летописной традиции и заимствовавших из неё формулировки через посредство титулов из утвердительных грамот латинской церкви. В то же время она неизвестна ни в Польше, ни в Скандинавии.
 

Oбодритов не знают польские хронисты Кадлубек и Богухвал, оставившие в XIII веке подробнейшие описания Мекленбурга, многие детали которых основаны не на немецких хрониках того времени, а на каких-то других славянских источниках. Не знает их ни Саксон Грамматик, хотя описываемые им события датской истории XII века теснейшим образом связаны с ободритами как династически, так и военно-политически, ни исландские саги: в обоих случаях говорится лишь о вендах, вандалах или славянах.
 
Подозрение вызывает уже сам факт, что употребляемая немецкими источниками форма «ободриты» не имеет славянской этимологии, в чём видится указание на вероятный экзоэтноним. Возможно, название «ободриты» было перенесено франками на мекленбургских славян с какого-то обитавшего в IX веке на Дунае племени. Так, анналы королевства франков сообщают о том, как немецкий император в 824 году принимал в Баварии послов «ободритов, которые повсюду называются преденеценты и живут по соседству с болгарами на Дунае в Дакии». Можно было бы предположить, что изначальная прародина этого славянского племени находилась в придунайских землях, откуда часть ободритов прибыла в северную Германию, а часть осталась на месте, однако, археология этого не подтверждает. В действительности же, с пришельцами из придунайских земель если кого и можно связать, то некоторые группы более южных славянских племён, известных под собирательным названием лужицких сербов. Славяне, жившие в Мекленбурге, в то же время оказываются и в культурном (суково-дзедзицкая керамика), и в языковом (северно-лехитские диалекты) отношении ближайшими родственниками славян из северной Польши.
 
Форма ободриты начинает употребляться впервые во франкской империи в конце VIII века и единственным её упоминанием, не восходящим к этой традиции напрямую и не на континенте, которое мне удалось обнаружить, является древнеанглийский перевод Орозиуса, выполненный для английского короля Альфреда в конце IX века. В описании населяющих Балтику народов южными соседями данов там названы Afredi, что фонетически очень близко к некоторым формам записи ободритов во франкских хрониках (Abtrezi, Abtriti), и действительно географически соответствует проживанию ободритов в Южной Ютландии и по морскому побережью к югу от датских островов. Наибольшая трудность тут заключается в установлении источников этих описаний. С одной стороны, часть данных должна была быть получена непосредственно от купцов и путешественников, как это видно в описаниях путешествия Вульфстана и путешествия в Бьярмию. С другой – для короля Альфреда в то время переводились и «учёные книги» вроде труда Беды Достопочтенного и др. Сложно сказать, где была в этом случае почёрпнута информация конкретно об «афредах», живущих к югу от данов – прямо ли от самих данов, от английских ли купцов, или из франкских текстов или от франкских информаторов, использовавших в то время форму «абтриты».
 
Однако можно предположить, что источник информации о списке народов Балтики в переводе Орозиуса был германским, а не славянским. Так, славянское племя гаволян, имевшее два наименования – хефелди (Баварский Географ, IX век) и стодоряне, названо в данном тексте «хефелдами». В то время как вторая форма их названия – стодоряне – имеет черты славянского образования от названия области Стодор при помощи суффикса -яне, и известна, кроме германских, также и по славянским источникам (Козьма Пражский). На странность формы хабелдун или хефелди давно было обращено внимание лингвистами, и в ней подозревается германский экзоэтноним, происходящий от дославянского гидронима реки Хафель. Таким образом, из германской и славянской форм в «списке племён» Альфреда в этом случае с большой долей вероятности был выбран германский экзоэтноним.
 
То же можно сказать и о «вильцах», бывших германским обозначением славян, самоназванием которых было велеты. Эта форма, однако, не является исключительно франкской, но известна также и скандинавским сагам в виде эпонима Вилькин, однако, неизвестность «вильцов» славянским источникам, знавшим их как лютичей, сама по себе не менее показательна в контексте разбираемого вопроса. Также и общее обозначение балтийских славян в «списке Альфреда» – винеди – представляет из себя германский экзоэтноним, что верно, по крайней мере, для IX века. Таким образом, выбор в «списке Альфреда» в пользу германских, а не славянских форм названий балтийско-славянских племён указывает, скорее, на германский источник информации. Само же отнесение в нём земель от Дона до Рейна к «Германии» указывает на знакомство и использование для составления описаний в том числе и «книжной» континентальной традиции, восходящей ещё к Тациту. В том же IX веке такая традиция описаний «Германии от Рейна до Вислы» прослеживается и во франкских источниках, к примеру, в биографии Карла Великого Эйнхарда, описывавшего в том числе и ободритов в этой «Великой Германии». Поэтому, учитывая указания в пользу германских информаторов Альфреда и использование франкской традиции с её «абтритами» и исключительность этого источника на фоне полного молчания скандинавских, как наиболее вероятный вариант, необходимо предположить восхождение «афредов» Альберта к современной ему франкской традиции «абтритов». Можно отметить и соответствия в изменениях транскрипции b>f в «списке Альфреда» и франкских формах того же времени (фр. Abtriti > др.-анг. Afredе; фр. Surbi > др.-анг. Surfе; фр. Hehfeldi > др.-анг. Hefeldan).
 
Так или иначе, неупотребление формы «ободриты» их ближайшими соседями – как славянскими, так и северогерманскими, вызывает целый ряд вопросов. Можно отметить и неизвестность её на Руси. Русские летописи знают наиболее значительные балтийско-славянские племена: лютичей и поморян. Целый ряд свидетельств делает возможным известность рюгенских славян в Восточной Европе под именем «русь», однако, полная неизвестность ободритов не получает никакого вразумительного объяснения, в случае если эта форма действительно была их славянским самоназванием, а не немецким экзоэтнонимом. Незнание ободритов русскими летописями сложно объяснить их, ободритов, незначительностью в политическом или экономическом плане или отсутствием ободритско-русских связей. Даже не говоря о выявленных недавно связях Ладоги с ободритами ещё в VIII – начале IX вв., стоит отметить следующее обстоятельство. Русские летописи называют формы названий балтийско-славянских племён, сложившиеся не ранее X, а то и в XI вв.
 
Форма «поморяне» со всей очевидностью была собирательным названием для группы славянских племён, живших по побережью севернее будущих поляков, тогда ещё полян. Впервые это название упоминается в XI веке, до этого же речь идёт о более мелких племенах волынян и пырычан у Баварского географа в IX века. Скорее всего, «Поморье» было изначально понятием географическим, и по нему уже всех живших там славян их более южные континентальные соседи собирательно называли «поморянами». Такое название могло иметь смысл и появиться только у живших вдали от моря племён, так как, например, для соседних с поморянами рюгенских славян, выделение «поморского» характера волынян, пырычан и прочих казалось бы довольно странным. С попытками подчинить себе Поморье польскими князьями этот термин из географического начинает приобретать несколько иное значение, и обозначать владения. Князь Померанский – а именно в такой форме впервые известно упоминание формы «поморян» – в XI веке было, скорее, титулом и означало «князь Поморья», а не «князь племени поморян».
 
Однако ввиду сопротивления поморских славян стремлению поляков к включению Поморья в Польское княжество и его христианизации, начинаются предпосылки к консолидации самосознания поморских племён как изначально отличных от поляков, более всего по принципу язычники-христиане. Однако о том, что «поморяне» не было изначальным самоназванием обитавших в Поморье славян, косвенно может свидетельствовать и тот факт, что такая форма не сохранилась у их потомков, вместо этого называвшихся или называемых кашубами и словинцами. Таким образом, форма «поморяне», действительно, имела место в истории, но появление её можно предположить не ранее X века, наиболее же актуальна она была в XI-XII веках, до принятия поморянами христианства и сохранения ими самосознания, противопоставляющего себя христианам-полякам.
 
Форма лютичи также появляется в источниках не ранее X века, в то время как до этого франкские анналы называют их вильцами, упоминая, что славянским их самоназванием было велеты (Эйнхард). Вполне возможно, при этом, что форма «лютичи» также была экзоэтнонимом, данным им соседними славянскими племенами. Такой вывод можно сделать из схолии 16(17) к тексту Адама Бременского, в которой сообщается, что четыре племени хижан, чрезпенян, толленцев и редариев «называют вильцами или лютичами за их храбрость». В VIII-IX и, возможно, ещё в X веках племенной союз велетов включал в себя обширные земли от морского побережья на севере до реки Гаволы в районе современных городов Бранденбург и Берлин на юге. Точная дата распада союза не запечатлелась в источниках, однако, по ряду фактов – проведению южновелетскими племенами независимой политики в X веке, упоминанию «гаволян, называемых вильцами» как отдельного политического субъекта в переводе Орозиуса во второй половине IX века и оставлением особой, характерной ранним велетам формы оборонительных сооружений, так называемых «больших фельдберских крепостей на высотах», в IX веке, можно принять вторую половину IX века за возможную дату распада союза велетов. Возникновение нового названия лютичи можно связать с появлением нового племенного союза уже упомянутых выше четырёх велетских племён. Впервые на новый союз этих племён указывается в XI веке, в схолии к Адаму Бременскому, что с детальными дополнениями подтверждает и Гельмольд в XII веке.
 
Таким образом, можно предположить появление формы «лютичи» в X веке. Наибольшего же влияния этот новый племенной союз достигает к XI – началу XII вв. Другими словами, русский летописец называет наиболее известные племена балтийских славян в формах своего времени, что на самом деле и понятно. Тем страннее становится незнание русскими летописями ободритов наряду с лютичами и поморянами в XII веке – временем написания ПВЛ или предполагаемым более ранним не сохранившимся источникам XI века. Именно в это время Русь, а именно новгородские земли, были тесно связаны с ободритами торговыми контактами. Адам Бременский описывает южнобалтийский торговый путь, начинавшийся во входившем в «ободритский племенной союз» вагрийском городе Старигард и шедшем через земли лютичей (Деммин и река Пене), поморян (город Юмна), далее через Пруссию на Русь (Адам, 2-18). Та же информация о торговле Старигарда с Русью приводится и Гельмольдом, подтверждаясь современной археологией. Находки импорта из Киевской Руси на юге Балтики отлично подтверждаются находками арабских монет и кладов, маркирующими не только общее направление, но и промежуточные остановки на пути из Старигарда на Русь.
 

Находки кладов арабских монет до 850 года и торговые пути на Балтике.

 

Реконструкция торгового маршрута из Ральсвика на Рюгене в Восточную Европу в сер. IX в.

Поэтому известность на Руси поморян и лютичей, не говоря уже о соседних пруссах, кажется вполне закономерной, а неизвестность ободритов в то же время вызывает вопросы. Стоит обратить внимание на импорт из Киевской Руси, подтверждающий эти торговые связи ободритов – к примеру, глазированные керамические «киевские яйца-писанки» и овручский шифер. С торговлей с Киевской Русью можно связать и византийские монеты, подвески из имитаций которых были популярны у ободритской знати в XII веке и найденные в важной ободритской крепости того времени – Добин. Находки схожих брактеатов-имитаций византийских монет в Роскильде, с одной стороны, подтверждают попадание их на запад Балтики морским путём, с другой – есть основания связывать эти имитации с торговым поселением балтийских славян Виндебоде, бывшем предместьем Роскильде в XI-XII веках.
 
Можно указать и на находки ободритских вещей в северорусских землях XI-XII веков. В конце XI века власть над ободритским княжеством перешла к Генриху Любекскому, в ходе удачных войн расширившему его до максимальных исторически известных для ободритов размеров. В начале XII века Генриху подчинялись обширные земли, начиная от берегов Северного моря в Нордальбингии на западе и выходившие за Одру и включавшие в себя Поморье на востоке. На юге его власть простиралась до реки Гаволы в районе современных Бранденбурга и Берлина.
 

Королевство Генриха Любекского в начале XII века, по Гельмольду.

Кроме правителей рюгенских славян, Генрих был единственным из славянских правителей, удостоенных в хронике Гельмольда титула короля. Будучи христианином, он сделал своей столицей заново отстроенную на «христианский манер» крепость Любицу, вследствие чего и получил в историографии «приставку» Любекский. Безусловно, королевство Генриха было очень влиятельно в конце XI – начале XII века, не говоря уже о том, что весь славянский участок южнобалтийского торгового пути из Шлезвига и Старигарда через Волин и Деммин на Русь теперь находился в его королевстве. В это время он чеканил свою монету, находки которой в Прибалтике и северо-западной Руси лишний раз подтверждают описанные Адамом и Гельмольдом торговые связи.
 

Находки монет Генриха Любекского.

Нумизматический материал южнобалтийских кладов однозначно говорит о существовании торговых путей, связывающих балтийских славян со словенскими и позже новгородскими землями совершенно независимо от также имевшей место быть торговли Руси со Скандинавией. Можно указать на находки редких монет ард-аль-Хазар середины IX века с острова Рюген, совершенно неизвестных собственно в Скандинавии, но явно связанных с Русью и частично имевших даже редкие тамги хазарских каганов.
 

Находки монет ард-аль-Хазар середины IX века.

То же можно сказать и о редких серебряниках Владимира Святославича X века, также неизвестных в Скандинавии, но находимых на юге Балтики и отчётливо указывающих на тот же торговый путь через Готланд.
 

Находки серебряников Владимира Святославича на Балтике X века.

Не менее интересны и находки редких серебряных украшений «пермского типа» на Рюгене и в устье Одры IX-XI веков, предположительно бывшими предметом обмена балтийских купцов с финно-угорскими племенами северо-восточной Европы, как и многие другие уникальные, связывающие южную Балтику и Русь и неизвестные в Скандинавии находки. Неизвестность существования ободритского королевства, по крайней мере, в период его наибольшего влияния при Генрихе Любекском в XI-XII веках, приблизительно соответствующем времени написания первых летописей на Руси, объяснить в таком случае крайне сложно. Речь может идти с гораздо большей степенью вероятности о неизвестности или неупотребляемости в Киевской Руси лишь самой формы «ободриты» для западно-мекленбургских славян. Торгуя с ними напрямую, новгородские словене, скорее всего, знали своих партнёров по их славянскому самоназванию, германский же «экзоэтноним» так и остался на Руси неизвестным.
 
Далее можно отметить, что не отобразилось слово «ободриты» и в топонимике, в то время как названия всех остальных племён «ободритского союза» находят такие параллели. Название полуострова Вагрия тождественно одной из форм названия племени, название полабов связано с названиями рек Эльба/Лаба, а варины или варнабы находят отражение в обильной топонимике на «вар». На самом деле несоответствие названия племени названию занимаемой им области представляется совершенно уникальным и не характерным для севернолехитских племён случаем. Все остальные названия племён северных лехитов того времени находят отражение в топонимике (вагры, полабы, смельдинги, линоны, варины, хижане, чрезпеняне, рюгенские славяне, поморяне, волыняне, пырычане, укряне, редарии, толленцы, моричане, «брежане» или «пригиняне», гаволяне, стодоряне, спреване, лебушане, речане).
 
Не сохранилась форма «ободриты» и в немецком фольклоре, по крайней мере, в той его части, для которой нельзя подозревать «литературной обработки» народных сюжетов немецкими авторами, увлекавшимися историей и хорошо знавших название «ободриты». Повсеместное распространение топонимики с основой «венд» для славянских анклавов и поселений не только по всей Германии, но и в Скандинавии, как и употребление на ряду с ней в юридических документах XII-XIV веков приставки «венд» и «славус» для граждан немецких городов со славянским происхождением, отчётливо показывают, что в то время, пока на юго-западе Балтики сохранялось славянское население, немцами применялись только эти две формы, первая из которых была общегерманским названием славян, а вторая – латинской «учёной» формой, либо славянским самоназванием. Форма ободриты, за разобранным выше исключением, в то же время известна лишь по немецким «учёным» текстам – хроникам и титулам князей. Но в случае, если «ободриты» не было славянским самоназванием, то как же могли называть себя они сами?
 
Для разрешения этого вопроса можно указать и на ещё одну «ободритскую загадку» – племя варинов или варнабов. Принимается, что племя это жило по реке Варнов к востоку от собственно ободритов. Однако при ближайшем рассмотрении не трудно заметить, что описания этого племени коренным образом отличается от описаний всех прочих ободритских племён. Обратимся к источникам.
 
Первым славянское племя варинов в контексте земель ободритов упоминал Адам Бременский в XI веке:
 

Populi Sclavorum multi, quorum primi sunt ab occidente confines Transalbianis Waigri, eorum civitas Aldinburg maritima. Deinde secuntur Obodriti, qui nunc Reregi vocantur, et civitas eorum Magnopolis. Item versus nos Polabingi, quorum civitas Razispurg. Ultra illos sunt Lingones et Warnabi. Mox habitant Chizzini et Circipani.
 
Славянские племена многочисленны; первые среди них – вагры, граничащие на западе с трансальбианами; город их – приморский Ольденбург. За ними следуют ободриты, которые ныне зовутся ререгами, и их город Магнополь. Далее, также по направлению к нам – полабы, и их город Ратцебург. За ними [живут] линоны и варнабы. Ещё дальше обитают хижане и черезпеняне (2-18).

 
В разных списках рукописей Адама встречаются формы записи варинов: Warnabi, Warnalii, Warnahi, Varnahi.
 
Нельзя не отметить следующее обстоятельство: название «ободриты» для славян, проживавших восточнее вагров, казалось хронисту не соответствующим реальности анахронизмом уже в XI веке («ободриты, которые ныне зовутся ререгами»). Таким образом, формой их названия в XI веке, по Адаму, было ререги. Можно предположить, что другая форма названия ререгов – «ободриты» – была позаимствована Адамом из «Жизни Карла Великого» Эйнхарда, момент с упоминанием ободритов, которой Адам цитируют всего несколькими строками выше («Вот что говорит Эйнхард…» Адам, 2-17). Адам практически дословно повторяет этот свой «список племён» в ещё одном месте – фрагменте 4-19, где также фигурируют варнабы и ререги, с той лишь разницей, что ререги тут приравнены к ободритам вместе с полабингами без указаний на то, какие из этих форм были более современными:
 

Igitur omnes populi Sclavorum… hoc est Waigri et Obodriti vel Reregi vel Polabingi, item Linoges, Warnabi, Chizzini et Circipani.

 
Более пристальное внимание на форме ререги будет уделено впоследствии. Следующим варнабов упоминает Саксонский Анналист в середине XII века дважды под 952 и 983 годами:
 

952. Uuaigiris, Abotritis vel Reregis, Polabingis, Linogibus, Uuanabis, Chizzinis, Circipanis…
983. Abotriti, qui nunc Reregi vocantur, et civitas eorum Magnopolis…Uuarnabi.

 
Не трудно заметить, что оба сообщения являются прямыми цитатами из текста Адама Бременского, с которым автор безусловно был знаком и нередко цитировал в своей хронике. Упоминание 983 года представляет собой цитату отрывка Адама 2-18(22), а упоминание 952 года – цитату из отрывка 4-19. Саксонский Анналист не критически подходил к тексту Адама и не делал попыток изменить или исправить его содержание, поэтому за самостоятельный источник его упоминания варнабов и ререгов считать нельзя – это цитаты.
 
Немногим позже Саксонского Анналиста, во второй половине XII века, варнавов упоминает Гельмольд из Босау в отрывке 1-2:
 

Deinde venitur ad Cyrcipanos et Kycinos, quos a Tholenzis et Rederis separat flumen Panis et civitas Dimine. Kycini et Circipani cis Panim, Tholenzi et Redari trans Panim habitant. Hii quatuor populi a fortitudine Wilzi sive Lutici appellantur. Ultra illos sunt Linguones et Warnavi. Hos secuntur Obotriti, civitas eorum Mikilinburg. Inde versus nos Polabi, civitas eorum Racisburg. Inde transitur fluvius Travena in nostram Wagirensem provinciam. Civitas huius provinciae quondam fuit Aldenburg maritima.
 
Дальше мы попадаем к черезпенянам и хижанам, которых от толенцев и редерей отделяют река Пена и город Димин. Хижане и черезпеняне живут по эту, толенцы и редери по ту сторону Пены. Эти четыре племени за свою храбрость называются вильцами, или лютичами. Ниже них находятся линоны и варны. За ними следуют ободриты, город их — Микилинбург. Оттуда по направлению к нам живут полабы, их город — Рацисбург. Оттуда, перейдя реку Травну, мы попадаем в нашу землю вагров. Городом этой земли был некогда приморский город Альденбург.

 
Как и у Саксонского Анналиста, отрывок с упоминанием варнов в Мекленбурге у Гельмольда восходит к «списку племён» Адама Бременского 2-18. Разница лишь в том, что Адам описывал славянские племена с запада на восток, от Вагрии до Одры, а Гельмольд же, наоборот, начинает от Одры и заканчивает Вагрией. Никакой новой информации по варнам Гельмольд в своей хронике в дальнейшем не сообщает.
 
Однако принять за самостоятельный источник упоминание варнавов у Гельмольда всё-таки можно. Следует обратить внимание на принципиальную разницу в подходе к использованию текста Адама Гельмольдом и Саксонским Анналистом. В то время как последний просто цитировал Адама и не проявлял какой-то осведомлённости по ободритам XI века из других источников, Гельмольд сам жил и писал в ободритских землях. Он очень хорошо и детально разбирался в здешних славянах и его «Славянская хроника» по праву считается основным и одним из самых главных источников по истории мекленбургских славян. Гельмольд часто и охотно цитировал целые абзацы из Адама, однако, к информации он подходил критически, исправлял и дополнял её исходя из своих знаний и актуальности тех или иных событий для своего (XII век) времени.
 
Полный сравнительный анализ хроник Адама и Гельмольда занял бы слишком много места и лишь увёл бы нас в сторону от рассматриваемого вопроса. Поэтому укажем лишь на пару примеров критической правки Гельмольдом конкретно того отрывка Адама, который связан со «списком славянских племён» (2-18; 2-19). Так, объяснение Адама о тождественности мекленбургских славян винулам и вандалам Гельмольд (1-2) перенимает, дополняя уже своими подробностями, в частности тем, что племя гаволян – это племя герулов. Последующее описание Юмны (2-19 у Адама) Гельмольд также перенимает, дополняя сообщением, что руины этого города сохраняются ещё в его время. Из чего можно сделать вывод, что Гельмольд не просто цитировал отрывки Адама 2-18 и 2-19, но и задумывался над соответствием этих описаний реалиям второй половины XII века и исправлял или дополнял то, что считал нужным. Конкретно в «списке племён» Гельмольд оставляет «варнов» и «ободритов», дополняя это место сообщением о реке Траве, как о границе между ваграми и ободритами, но в то же время «исключает» из этого списка «ререгов». Со всей очевидностью – намеренно. К объяснению этого момента нам также предстоит обратиться впоследствии, пока же укажем на следующее обстоятельство.
 
Помимо обширных цитат из Адама, хроника Гельмольда содержит большое число уникальной и нигде более не встречающейся информации об ободритах и ваграх, что и понятно – он долгие годы посвятил христианизации этих земель и должен был знать их лучше других. Не «вычеркнув» варнов как ререгов, он, очевидно, должен был быть согласен с существованием такого наименования мекленбургских славян к северу от Эльбы, к востоку от крепости Мекленбург и к западу от устья реки Варнов. И, в то же время, он сообщает новые, не восходящие к Адаму подробности истории всех мекленбургских племён «списка Адама» (вагров, полабов, ободритов, линонов, хижан, чрезпенян и др.), кроме варнавов. Очевидно, что у этого странного обстоятельства должны были быть свои причины. В то время как для вагров, ободритов и полабов в текстах Адама и Гельмольда упоминаются свои князья, столицы (для вагров – Старигард/Ольденбург, для ободритов – Мекленбург, для полабов – Ратцебург) и «племенные боги», точнее «боги земли племени» (для «альденбургской земли» вагров – Проне, для полабов – Жива, для ободритов – Радегаст), ничего подобного их хроники не сообщают о варнах. Более того, во время активной христианизации ободритских земель князем Готтшальком, в них создаётся два епископства:
 

Итак, при этом князе христианскую веру смиренно почитали все славянские племена, которые относились к Гамбургскому диоцезу, а именно, вагры, ободриты, ререги и полабы; а также линоны, варны, хижане и черезпеняне вплоть до реки Паны, которая в грамотах нашей церкви именуется Пеной… Тогда же во всех городах были основаны обители живущих согласно канонам святых мужей, а также монахов и святых дев, как то свидетельствуют те, которые видели их в Любеке, Ольденбурге, Ленцене, Ратцебурге и других городах. В Магнополе же, славном городе ободритов, как говорят, было три общины служивших Богу людей (Адам, 4-19).

 
В этом, уже знакомом нам отрывке 4-19 Адам снова повторяет свой «список земель и славянских племён», вошедших в Гамбургский диоцез при Готтшальке. Главные города, в которых тогда были основаны епископства вполне соответствуют «племенным землям» этого списка следующим образом: Ольденбург был столицей вагров, Ленцен – линонов, Ратцебург – полабов, Магнополь – ободритов. Любек находился также на территории ободритов. Возможно, возвышение этого города было связано с обмелением канала, называемого сейчас Валленштайнграбен и обеспечивавшего некогда соединение крепости Мекленбург с морем. Адамом он упоминается как значительный город уже в XI веке. Позже сменивший Готтшалька князь Крут построил напротив него новую крепость – Буковец, а сменивший Крута Генрих Любекский восстановил заново Старую Любицу. Упоминание Адама, таким образом, отображает процесс постепенной утраты роли крепости Мекленбург перед новым городом в устье Травы.
 
Интереснее же в этом случае другое. В землях варнавов опять не упоминается ровно ничего. Там не было ни князей, ни столицы, ни племенного бога, там не возводили церквей, не создавали епископств – нельзя не признать, что «варнавы» в текстах Адама и Гельмольда не выступают как отдельная от племени ободритов политическая сила или культурная общность. Варнавы в хрониках Адама и Гельмольда выступают лишь как название славян, живших на территории, контролируемой «ободритами», что становится отчётливо ясно при попытке сопоставления границ «земли ободритов» и места проживания варнавов. По описанию Адама варны находились между крепостью Мекленбург, хижанами и линонами. Столицей хижан был город Кессин в устье реки Варнов. То есть нижнее течение Варнова, у впадения его в море, варнам уже не принадлежало. Столицей линонов был город Ленцен на Эльбе. Для варнов, таким образом, остаётся территория к востоку от Шверинского озера в бассейне реки Варнов, до нижнего её течения, бывшая уже землями ободритов.
 

Упоминаемые в хрониках Адама и Гельмольда города полабов, линонов, ободритов и хижан (красным) и «варская» топонимика (белым).

Можно было бы предположить, что тут-то и были земли варнавов, однако, противоречия этому обнаруживаются в самом тексте Гельмольда. Как уже отмечалось выше, отрывок с варнавами позаимствован им из текста Адама. Там же, где описания ободритских земель были оставлены самим Гельмольдом и не восходят к Адаму, эти земли упоминаются просто как «ободритские». Так, сообщается, как после смерти Генриха Любекского между его сыновьями возникла междоусобица из-за наследства. Один из его сыновей, Святополк, «призвав графа Адольфа с гользатами и штурмарами, предпринял поход в землю ободритов и осадил город, который называется Вурле. Когда город перешел в его власть, Святополк отправился дальше, в город хижан, и осаждал его в течение пяти недель» (Гельмольд 1-48).
 
Из чего выходит, что расположенная на Варнове крепость Вурле находилась не в варнских, а в ободритских землях и ободритские земли прямо граничили с землями хижан. Это же косвенно подтверждается и в отрывке 1-87, где Гельмольд упоминает Вурле в одном ряду с другими крепостями ободритов – Илово, Мекленбургом, Зверином, Добином, замечая, что Никлот из всех этих крепостей оставил себе одну лишь «Вурле, расположенную на реке Варне, возле земли хижан». Варнавы не упоминаются. Несколькими строками ниже в числе ободритских земель упоминается и Миликов, очевидно, тождественный Мальхову и находящийся, таким образом, на крайнем восточном пределе подконтрольных ободритам земель. Та же ситуация наблюдается и в отрывке 1-52. После смерти Кнуда Лаварда ободритские князья «Прибислав и Никлот, разделив государство на две части и управляя: один землей ваирнов и полабов, другой землей ободритов» (1-52). Под «ваирнами» имеются в виду вагры, так как во владение Прибиславу, по хронике Гельмольда, достался Старигард. Варнавы не упоминаются, в то время как под «землёй ободритов» понимаются все земли к востоку от вагров и полабов.
 
Любопытно, что не упоминают варнавов в числе владений Никлота и его сына Прибислава и генеалогии Доберанского монастыря. Вместо этого титул ободритских князей по ним звучит как «король вагров, чрезпенян, полабов, ободритов, хижан и всех славян», что соответствует не восходящим к Адаму описаниям Гельмольда, где земли ободритов на востоке доходили до крепости Вурле и Мальхова и граничили где-то в этой области с племенем хижан и лютичей.
 

Титул Никлота и Прибислава по доберанским генеалогиям.

Аналогичная ситуация прослеживается в отрывках Гельмольда 1-6 и 1-36, где за ободритами сразу следуют хижане или кессины:
 

1-6. Winithos, eos scilicet qui dicuntur Wagiri, Obotriti, Kycini, Circipani, et usque ad flumen Panim et urbem Dimin.
1-36. Wagiri, Polabi, Obotriti, Kycini, Cyrcipani, Lutici, Pomerani et universae Slavorum naciones.

 
Первый отрывок (1-6) похож на компиляцию из двух отрывков Адама (4-19) «Chizzini et Circipani, usque ad Panem fluvium» + (2-18) «Chizzini et Circipani, quos a Tholosantibus et Retheris separat flumen Panis, et civitas Dimine».
 
Итак, детальный разбор источников показывает, что, несмотря на упоминание вскользь неких варнабов Адамом Бременским и перенявшим позже его слова Гельмольдом, никаких варнавов в XI-XII веках, получается, и не было, а были только ободриты. Само же имя ободритов, в то же время, было учёным анахронизмом и не соответствовало реальному самоназванию племени уже в XI веке. Привлечение топонимики в качестве дополнительного источника показывает, что если кто и оставил в ней следы, то именно варнавы, вары или варны, а не ободриты. Топонимика на «вар» достаточно распространена на южной Балтике.
 

Топонимика на «вар» в Восточной Германии.

Показательно, что вся топонимика на «вар» выказывает черты славянского словообразования (за единственным исключением Hwerеnofeldа/Werinofelde), то есть передаёт не сохранившийся в источниках живой язык мекленбургских славян, а не «учёные» термины. С одной стороны, настолько широкое распространение «варнской» топонимики в славянских землях, говорит, скорее, за то, что такие топонимы восходят к севернолехитскому «варна»-«ворона», так как эта топонимика известна в землях разных племён. Собственно, именно так и трактует большинство южнобалтийских «Варновов» современная немецкая лингвистика. С другой стороны, ряд топонимов не может восходить к основе «варна» и предполагает образование их от основы «вар» – Варин и нем. «Веринофельде» или «Хверинофельде», то есть «поле веринов». Переход а-е был делом довольно обычным и у континентальных германцев, и у севернолехитских славян, так что, к примеру, первое упоминание одного из Варницев, нынешнего района Шверина, впервые как «Вернице», может быть вполне естественным. Другой, бранденбургский Варниц, находящийся в Пригнице, впервые упоминается и вовсе как Верлиц, однако, датская форма этого топонима звучала как «Varnas», в нём подозревают связь с «древнегерманским племенем варинов» (Springer M., Warnen, In: RGA, Bd.33, S. 275).
 
Ещё более однозначным указанием на «древнегерманское племя варинов» признаётся немецкое название местности «Веринофельде», находившейся в IX веке где-то к востоку от реки Заале (Herrmann J., Slawen in Deutschland, Berlin, 1985, S.10; Much R., Die Germanen des Tacitus, Heidelberg, 1967, S. 446). Также и для реки Варнов, единственной из многих славянских «Варновов», принимается возможность этимологии от «древнегерманского племени варинов» (Foster E., Willich C. Mecklenburg. Ortsnamen und Siedlungsentwicklung, Stuttgart, 2007, S. 377).
 
Связь с неким «германским» племенем во всех случаях кажется надуманной и необоснованной – все эти топонимы упоминаются впервые в то время, когда эти земли достоверно были уже несколько столетий населены славянами. Заале упоминается как граница между сербами и тюрингами в том же IX веке, что и «Варинское поле» к востоку от Заале. Археология подтверждает не только повсеместное расселение славян к востоку от Заале, но и к западу от этой реки, по крайней мере, до реки Унструт в центральной Тюрингии, так что «граница между тюрингами и сербами» во франкском понимании была не более чем границей франкской провинции Тюрингия, населённой в IX веке вперемежку славянами и германцами, и неподконтрольными франкам землями независимых сербов.
 
Таким образом, топоним Веринофельде хоть и германского происхождения, но может указывать лишь на то, что земли, где в IX веке жили лужицкие сербы и не жили германцы, немецкие соседи сербов называли «полем варинов». Любопытно и то, что два топонима, возможно, указывающих на «варнов» – Варин и Варниц, находятся на территории проживания ободритов в узком смысле, в самом его центре, между главными ободритскими городами Зверин и Мекленбург. В любом случае, в отличие от полного отсутствия топонимики, указывающей на «ободритов», достаточно обильная «варинская», «варская» или «варнавская» топонимика находится в интересующем нас регионе.
 
Анализ всех этих свидетельств наводит на мысль, что вары, варны, варины, варнавы или какая-то близкая форма попросту и была славянским самоназванием племени «ободритов», по крайней мере, в XI-XII веках. Хронисты, привыкшие к «учёному» названию в то же время отмечали, что название это «уже» не соответствует действительности. Само представление Адама о том, что «ободриты» было самоназванием племени в более ранние времена, могло попросту являться его интерпретацией «ободритов» из цитируемого им текста Эйнхарда. Другими словами, прочитав Эйнхарда, Адам, конечно, понял о ком речь, и, возможно, удивившись незнакомой ему до этого форме названия, мог принять её более древнее название ререгов, но перенять в свою хронику. Вероятно, зная, что тех славян, что правят в Мекленбурге, ранние хроники называли ободритами, а в его время их называли ререгами, ему в то же время было известно и то, что по окраинам контролируемых мекленбургскими князьями земель славяне называют себя иначе – ваграми, полабами, линонами, варинами. Возможно, ввиду плохого знания славянского, несколько локальных названий одного племени и «учёная» традиция старых хроник были приняты им за отдельные племена.
 
В действительности же до Адама во франкских хрониках не было упоминаний варнавов в западном Мекленбурге, хотя земли ободритов «в широком смысле» предстают как состоящие из нескольких областей с самых первых упоминаний. В 808 году франкские анналы сообщают о подчинении датским королём Готтфридом двух ободритских областей. Кроме того, сообщается о двух зависимых от ободритов славянских племенах на Эльбе, поднявших мятеж и перешедших на сторону Готтфрида – смельдингах и линонах. О последних достоверно известно, что их столицей был город Ленцен на юге современного Мекленбурга. По всей видимости, это племя было изначально «вильцким», а не ободритским, так как Видукинд Корвейский описывает в X веке разрушение саксонцами столицы линонов, Ленцена, как ответ на нападение редариев. То же можно заключить и из описанного Гельмольдом похода ободритского князя Генриха Любекского на брежан, в ходе которого он «случайно» узнал о проживавшем по соседству славянском племени линонов, не собиравшемся поднимать мятеж или выступать против него, однако, разорил их земли и увёл много пленных.
 
Смельдинги должны были находиться к северу от Эльбы, в её нижнем течении, и к востоку от линонов, примерно в районе современного города Дёмиц и, возможно, далее на запад. Упоминания о них прекращаются к концу IX века, а в XI веке примерно на этих же территориях между полуостровом Вагрия и Ленценом описывается племя полабов со столицей в Ратцебурге. Само название полабов, очевидно, происходит от названия местности – района, по/выше [реки] Лабы/Эльбы. В том же XI веке упоминается и князь Ратибор, как один из трёх ободритских князей, с именем которого обычно связывают название столицы полабов Ратцебурга (т.е. «город Ратибора»). Форма, приводимая Адамом – polabingi – возможно была германским экзоэтнонимом, происходящим от славянского названия местности *Polabe и германского суффикса принадлежности -ing. Таким образом, для формы «полабы» (в смысле «племени») можно также предположить позднее возникновение. Эта форма могла быть обобщённым названием для ряда более мелких племён, в том числе и бывших смельдингов, объединённых в X, а то и в XI веке, быть может даже только самим Ратибором, в единое политическое целое или и вовсе титулом.
 
Случайно ли в отрывке 4-19 полабинги были приравнены Адамом к ободритам и ререгам? Были ли области смельдингов и линонов в 808 году теми областями, на которые удалось наложить дань Готтфриду, или речь шла о совсем других ободритских областях – также остаётся неизвестным. Однако на основании этого сообщения можно предположить деление ободритского государства как минимум на две области – на область смельдингов и «ободритскую область» или на область смельдингов и ещё две «ободритские области». Притом что племя линонов также входило в ободритское государство до 808 года, оно не учитывается в данном случае по причине иного, вильцского происхождения.
 
Баварский географ во второй половине IX века также говорит о существовании двух групп ободритов, из которых первая – северные абодриты (Nortabtrezi), проживающие возле данов и граничащие с франкскими землями, и вторая – восточные абодриты (Osteratrezi), обитающие где-то в другом месте, за пределами франкского государства. На первый взгляд, может показаться, что под «восточными ободритами» имеются ввиду «дунайские ободриты», известные франкам примерно в то же время. Однако в 823 году, то есть за год до прибытия послов дунайских ободритов к императору, в анналах королевства франков говорится о гибели короля вильцев Люба в сражении с восточными ободритами (Osterabtrezi). Ход событий тех лет не позволяет поместить этих восточных ободритов 823 года нигде, кроме современного Мекленбурга. Очевидно, что под «восточными ободритами» должна была подразумеваться восточная часть южнобалтийских ободритов, действительно воевавших в начале VIII века с вильцами и, таким образом, это сообщение также указывает на деление ободритского государства во второй половине IX века не менее, чем на две области.
 
В X веке на двойное деление ободритов – на собственно ободритов и варов – указывает Видукинд Корвейский, то же подтверждает в начале XI века и Титмар Мерзебургский, упоминая «ободритов и варов» как нечто единое. Более подробно на этих сообщениях ещё предстоит остановиться впоследствии.
 
Гельмольд, хоть и перенявший якобы «четверное деление» ободритов на вагров, полабов, ободритов и варнов, в другом, не восходящем к Адаму моменте, сообщает о разделении государства ободритов между двумя ободритскими князьями Никлотом и Прибиславом на две части, притом что Прибиславу достались две западные области – Вагрия и Полабье, а Никлоту всего одна – «ободритская».
 
Таким образом, все источники во все времена сообщали о разделении государства ободритов на две или три области, но никто из авторов, кроме Адама, не сообщает о четвёртой, «варнской» составляющей ни до, ни после него. В результате закрадывается подозрение, что «список» Адама был следствием недостаточно детального знакомства его со славянскими землями. С одной стороны, он определённо знал ещё из старых франкских хроник о том, что славян, правящих землями от Вагрии до Варнова называли ободритами, но знал также и современные ему названия проживавших на этих землях племён, причём некоторые в немецких (полабинги, раны и, возможно, вагры), а некоторые в славянских (варнабы и, возможно, ререги) формах. И всё это попало в один «список», являющийся ввиду этого компиляцией всей известной Адаму в то время информации по мекленбургским славянам, собранной из разноязычных и даже разновременных источников, но совсем не обязательно точно отражающим собственно славянские названия и деления на области. Такие компиляционные «списки славянских племён» и перечисление нескольких разных форм названий одного племени, как нескольких разных племён, были характерны для Адама. То же самое он описывал и в более восточных землях в том же отрывке 2-18:
 

Есть и другие славянские племена, которые проживают между Эльбой и Одером, как-то: гаволяне, живущие по реке Гавель, доксаны, любушане, вилины, стодоране и многие другие.

 
Гаволяне и стодоряне перечислены как два отдельных племени, причём разделённые при этом аж целыми тремя славянскими племенами, хотя в действительности гаволяне и стодоряне – было двумя разными названиями одного и того же племени, по всей видимости, немецким и славянским вариантами. Поэтому нельзя исключать подобного и для неподтверждаемых другими источниками варнабов, вполне возможно бывших просто другим названием «ободритов в узком смысле». При этом локализация их между Ратцебургом (полабы), Ленценом (линоны) и Кессином (хижане) как раз и является описанием области, неоднократно называемой Гельмольдом просто «ободритской» и которая при разделе досталась Никлоту.
 
Более того, кажется вполне вероятным, что «варины» могло быть славянским самоназванием не только «ободритов в узком смысле», но и «ободритов в широком смысле», и быть общим для всех славян от южной Ютландии на западе, Эльбы на юге и реки Варнов на востоке. Указанием на это служат формы упоминания ещё одного «ободритского» племени – вагров. Несмотря на то, что форма «вагры» такая же общепринятая и привычная в историографии, как и форма «ободриты», в действительности она отнюдь не является ни единственной, ни даже преобладающей. Наиболее ранние источники знают «вагров» как «варов». Кажется, первым их упоминает в конце X века Видукинд Корвейский в отрывке 3-68. В разных рукописях (А, В) известны формы написания Waris и Waaris:
 

Selibur praeerat Waris, Mistav Abdritis (A)
Selibur praeerat Waаris, Mistav Abdritis (B)

 
Видукинд сообщает о двойном делении и управлении в X веке «ободритских» земель князьями Зелибуром, правившим варами, и Миставом, правившим ободритами. В начале XI века то же самое подтверждает и Титмар Мерзебургский в отрывке 8-4: et mens populi istius, qui Abodriti et Wari vocantur («разум того народа, что зовётся ободриты и вары).
 
Притом, описания Титмара не являются цитатой из Видукинда, так что их можно принять за самостоятельное свидетельство. Строго говоря, его Abodriti et Wari можно даже интерпретировать таким образом, что обе формы были синонимами. Собственно «вагры», точнее «ваигры», появляются лишь в конце XI века у Адама Бременского в уже процитированном выше отрывке 2-18 в «списке славянских племён». По разным спискам известны написания Waigri, Vagri – последнее встречается лишь один раз в одной рукописи. Также упоминания вагров содержатся в схолиях к хронике Адама:
 
схолия 13 – Waigros;
схолия 16 – Waigri;
схолия 29 – Waigri.
 
Как уже упоминалось, текст Адама вместе с его «ваиграми» переписали в свои хроники в XII веке Саксонский Анналист и Гельмольд. Саксонский Анналист предсказуемо повторяет форму Адама waigri (uuaigiri), Гельмольд чаще употребляет написаниe Wаgiri, но несколько реже также и форму Wairi. Список упоминаний вагров у Гельмольда я привожу по изданию Б. Шмaйдлера (Helmolds Slavenchrocnik. Dritte Auflage. Bearbeitet von Bernhard Schmeidler, Hannover, 1937), цифрами указан отрывок, в случае различных форм написания в одном отрывке в разных списках рукописей такие формы приведены в одной строке с разделительным знаком (/). В скобках указаны упоминания вагров в тексте Гельмольда, являющиеся цитатами из хроники Адама.
 
1-2. Wagirensem provinciam (Адам 2-18)
1-2. Wairis (Адам 4-18)
1-6. Wagiri (Адам 2-18)
1-12. Wagirorum (Адам, сх. 16, 29)
1-12. Wagricae / Wagrice
1-12. Wagirorum
1-12. Wagirorum
1-12. Wagirorum
1-14. terram Wagirorum
1-18. Wagiri
1-18. Wagirorum
1-18. Wagiri
1-20. Wagirorum provinciam (Адам, 3-19)
1-25. Wagirorum
1-36. Wagirensium
1-36. Wagiri
1-49. terram Wagirorum / terram Wairorum
1-49. terram Wagirorum
1-52. Wairensium provinciam
1-53. Wairensi provincia / Wagirensi provincia
1-56. Wairensum provinsium / Wairencium provinsium / Wagirensium provinsium
1-56. Wairensi terra / Wagirensi terra
1-56. Wairorum terra / wayrorum terra / Wagirorum tera
1-57. terrram Wairensium / terram wairencium / terram Wagirens.
1-57. deserta Wairensis provinciae
1-62. Wagirensium terram
1-63. Wagirensium provinciam / wairensium provinciam
1-63. Wagirensium terram / wairensium terram
1-64. Wagirensium terram / Wagirencium terram / wairensium terram
1-64. terra Wagirorum / terra wairorum
1-67. Wagirensi terrae
1-67. Wagirensem terram
1-67. Wagirensis provincia
1-71. terra Wagirorum
1-76. terrae Wagirensi / terrae wairensi
1-80. Wagirensem terram
1-80. Wagiram / wairam
1-83. Wagiram / wairam
1-83. Wagiram / wairam
1-84. Wagiram / waira
1-84. Wagira / waira
1-84.Wagirensi terra / wairensi terra
1-87. terrae Wagirensis / terrae wairensis
1-89. terra Wagiorum / terra wairorum
1-92. Wagirrensium /wairensium
1-92. Wagirensi / wairensi
1-92. Wagirensi /wairensi
1-94. Wagirensem /wairensem
2-108. Wagirensis /wairensis
 
Waigri у Гельмольда превращается в wagiri, в некоторых местах и списках встречается форма wairi, что, с одной стороны, может объясняться как опиской (выпадением g), так и указанием на равноправность обоих форм написания. Для подтверждения первого предположения, однако, потребуется анализ непосредственно текстов рукописей и подробный анализ всей «Славянской хроники» на предмет описок с выпадением g в других местах. Дальнейшие источники написаны уже во времена вхождения земель ободритов в немецкие герцогства, когда название земли племени стало лишь названием области или титулом, подтверждающим право на владение этими землями. Такие источники, в отличие от хронистов-современников славян, представляют мало интереса, так как целью титулов в грамотах было не указание актуальной по времени и наиболее близкой к изначальному произношению формы, а как раз наоборот – сохранение написания формы в желательно неизменённом виде.
 
Таким образом, сравнительный анализ упоминаний вагров показывает, что эта форма была более поздней, чем форма «вари», и восходит к Адаму. Даже у Гельмольда, перенявшего «вагров» у Адама, эта форма не является единственной, но наравне с ней встречается и не менее близкая «варам», чем «ваграм», форма «ваиры». Строго говоря, вопрос вообще следует ставить иначе – откуда, собственно, вообще взял своих «ваигров» Адам? Перечисление «вагров» и «варнабов» в одном списке говорит, что название жителей полуострова Вагрия всё-таки несколько отличалось от названия славян, живших к востоку от него. Можно предположить, что форма «ваигры» могла быть немецкой формой «варов». Текст Адама, в частности, отличается тем, что в «списке славянских племён» в нём встречаются и немецкие формы: экзоэтнонимы или просто фонетически отличающиеся от славянских, то есть звучание их передано так, как его произносили в то время немцы. Одной из таких форм было впервые упоминаемое Адамом название рюгенских славян – руны или раны. Остальные источники, кроме Гельмольда, их так не называют. Гельмольд же, «согласившись» лишь с «ранами», но не с «рунами» Адама, уточнял, что другим их названием было ругиане. Однако в одном месте он приводит форму ране, не восходящую к тексту Адама и указывающую на немецкое словообразование – это название огромного кургана «Раниберг», возведённого Генрихом Любекским для погибших под Любеком рюгенских славян. Вторая часть слова -берг – это немецкое «гора». То есть Гельмольд в своей латиноязычной хронике вставил немецкое название кургана, из чего следует, что «рани» было именно употребляемой в то время немцами формой, а ругиане – возможно, традиционной «учёной» латынью или славянским самоназванием.
 
Имея такие предпосылки в тексте Адама, нельзя исключать такого же варианта и для появившихся у него «ваигров». Следует указать и на то, что наряду с отсутствием «ободритской» топонимики неизвестна и топонимика с основой «вагры», указывавшая бы на славянское словообразование. Современное название полуострова «Вагрия» восходит к латинской форме, известной впервые из единого упоминания в одном из списков Адама, но ставшее впоследствии «официальной» и закрепившееся начиная с конца XII – XIII вв., толи потому, что перешло в титул, толи потому, что изначально было немецкой формой. Судить о возможности перехода гипотетических славянских варов в немецких ваигров или ваигиров, лучше, конечно, предоставить лингвистам. Но за отсутствием разбора последними этого вопроса можно напомнить, что схожие процессы фонетического изменения форм в славяно-немецком мире тех времён известны и в случае рюгенских славян, для которых приводятся формы runi (Адам), ruiani (Видукинд, Гельмольд), rugiani (Гельмольд). Многие десятки грамот рюгенских князей XII-XIV вв. отчётливо показывают, что формы Руя и Руга были синонимами. Само чередование г-й известно в это время как у немцев, так предполагается и для балтийских славян, так что ваиры и вагры также вполне могли быть синонимами без всяких описок. В свою очередь, если двойное «а» в Waari в одной из рукописей Видукинда не было опиской, это может свидетельствовать о том, что первый гласный звук в первом слоге мог несколько отличаться от классического «а». О языке собственно вагров и отличии особенностей их диалекта от прочих славян, к сожалению, нет почти никаких данных, но такие отличия вполне могли быть. С другой стороны, этот звук «й» мог возникнуть и на «пустом месте» уже собственно у немцев. К примеру, именно так вышло с немецким названием русских – Reussen (ройсен), где никакого «й» в «славянском оригинале», разумеется, не было.
 
Итак, можно предположить, что от полуострова Вагрия до рек Варнов и Эльба проживало одно племя, латинской формой написания которого было Wari (Х век), немецкой формой произношения Waigren (XI век, Адам), позже перешедшей в Wagiren и Wairen (XII век, Гельмольд), а ещё позже, в процессе немецкой колонизации Вагрии и постепенном упадке там славянства, в собственно «вагров». Славянской формой в таком случае могла быть форма варины, что подтверждается чертами славянского образования в форме, проводимой Адамом – варн-ове. В качестве основы для славянских форм вар-ины и вар-[и]н-ове по всей видимости была наиболее древняя из упоминаемых в немецких хрониках форм вар, из которой посредством традиционного для славян словообразования при помощи суффиксов и окончаний –ин и –ов и получались вышеназванные формы варины и варинове. То же самое известно и для другого славянского племени, восточных соседей варинов – велетов, формы названия которых записывались на латыне Weletabi и Weleti, что также говорит о равноправности обоих форм с –ове и без.
 
Территории ободритов или варинов с самых ранних времён показывали деление на две или три провинции со своими князьями, традициями (храмы и святыни) и столицами, в результате чего и воспринимались немцами как изначально разные племена. Само название «ободриты» применялось в узком смысле – к варинам или варам, управлявшим всеми этими землями из крепости Мекленбург, и в широком переносилось на всех славян подчинённых их власти.
 
Развивая гипотезу о форме «ободритов», как континентально германском экзоэтнониме варов или варинов, следует снова, теперь уже более подробнее, обратиться к наиболее ранним упоминаниям ободритов и варинов во франкских хрониках. Как уже отмечалось выше, впервые ободриты упоминаются во франкских анналах в конце VIII века как союзники франков. В 789 году франки совершили поход на велетов, о чём биограф Карла Великого Эйнхард даёт более подробные сведения:
 

После того как те волнения были улажены, была начата (другая] война со славянами [789], которых у нас принято называть вильцами, а на самом деле (то есть на своем наречии) они зовутся велатабами. В той войне среди прочих союзников королю служили саксы, которые последовали за знаменами короля согласно приказу, однако покорность их была притворной и далекой от преданности. Причина войны была в том, что ободритов, которые некогда были союзниками франков, вильцы беспокоили частыми набегами и их невозможно было сдержать приказами [короля]…

 
По всему получается, что несмотря на первое упоминание ободритов в 789 году, контакты франков с ними должны были начаться раньше этого периода, так как в это время франки уже выполняют перед ободритами свои союзнические обязательства. Упоминаний о более раннем заключении союза или подчинении ободритов франками мы не найдём во франкских анналах, однако, такие упоминания имеются у Эйнхарда:
 

Он [Карл] так усмирил все варварские и дикие народы, что населяют Германию между реками Рейном, Висулой, а также океаном и Данубием (народы те почти схожи по языку, но сильно отличаются обычаями и внешностью), что сделал их данниками. Среди последних самые замечательные [народы]: велатабы, сорабы, ободриты, богемцы; с ними Карл сражался в войне, а остальных, число которых гораздо больше, он принял в подчинение [без боя]…

 
Обращает на себя внимание преувеличение Эйнхардом восточных границ завоёванных Карлом славянских земель. Знал ли Эйнхард действительно о войне Карла с ободритами или же это было его собственным предположением на основании отсутствия упоминаний франкско-ободритских отношений в хрониках? По какой-то причине отношения франков с обитавшими к северу и востоку от Эльбы славянами – ободритами и велетами – не запечатлелись на страницах хроник, однако, они должны были иметь место ещё до Карла. Так, осаждённый в своей крепости во время упомянутого похода 789 года велетский князь Драговит сообщил Карлу Великому о том, что право на свою власть в этих землях он получил от майордома Карла Мартелла (до 741 года). Во время же правления Карла Мартелла франкские источники, странным образом, о походе на вильцев не сообщают. Согласно продолжателю Фредегара, какие-то «короли вендов и фризов» помогли Пипину в подавлении саксонского восстания в 747-748 гг., под которыми, ввиду упоминания в одном списке с фризами и соседстве с Саксонией, можно было бы предположить правителей ободритов или велетов, или и тех и других.
 
(продолжение следует)

На одесский пляж из ниоткуда обрушилось цунами и смыло отдыхающих в море

https://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=HS7tKV36H9w

 

На протяжении многих столетий жизнь славян, проживавших на юго-западном побережье Балтийского моря, на территории современных Германии и Польши, была связана с Восточной Европой и землями Северной Руси тесными торговыми отношениями. Серебро из арабских стран наряду с редкими и дорогостоящими предметами роскоши из Византии пользовались в славянских княжествах немалым спросом и приносили немалый доход как привозившим их купцам, так и контролировавшим торговые центры и собиравшим торговый налог князьям. При поддержке местной знати торговля между западнославянскими городами южной Балтики и Русью бурно развивалась, начиная с самого раннего средневековья, играя заметную роль в экономике и политической жизни региона, что в немалой степени определяло и ход истории.
 

 
Уже в VII-VIII веках на юге Балтики возникла разветвлённая сеть приморских торгово-ремесленных центров – инфраструктура, необходимая для поддержания остановок купеческих караванов в многодневных плаваниях между Восточной Европой и южной Ютландией. Так появился южно-балтийский торговый путь. По археологическим данным торговые контакты славянских торговых городов южной Балтики с Восточной Европой и северной Русью прослеживаются, начиная с конца VIII века и вплоть до позднего средневековья. Однако ввиду того, что земли эти не имели до крещения своей летописной традиции, описания морского южно-балтийского торгового пути встречаются в письменных источниках лишь с X века, после саксонского завоевания и начала христианизации.
 

Одно из первых подробных описаний земель южно-балтийских славян оставил посетивший во второй половине X века Германию и земли ободритского князя Накона еврейский купец Ибрагим ибн-Якуб, особое внимание уделявший торговле и экономике: «В общем славяне мужественны и воинственны и, если бы только они не были разобщены и разделены на множество ветвей и частей, ни один народ в мире не смог бы противостоять их натиску. Они населяют плодороднейшие и наиболее богатые продуктами земли. С большим усердием занимаются они земледелием и хозяйственной деятельностью и превосходят в этом все народы севера. Товары их по суши и по морю отправляются на Русь и в Константинополь».¹
 
Торговый путь из балтийско-славянских княжеств на Русь начинался из Старигарда в Вагрии и шёл с многочисленными остановками в торговых городах по южному берегу Балтики, через прусские земли и остров Готланд. Следующее, более подробное описание этого пути, восходит к началу христианизации ободритских земель и содержится в написанной во второй половине XI века хронике Адама Бременского. Описывая Юмну – богатейший славянский торговый город в устье Одры, бывший, по мнению Адама, самым большим городом Европы, он замечал: «От этого города [Юмны] коротким путём добираются до города Димина, который расположен в устье реки Пены, где обитают руяне. А оттуда – до провинции Земландии, которой владеют пруссы. Путь этот проходят следующим образом: от Гамбурга или от реки Эльбы до города Юмны по суше добираются семь дней. Чтобы добраться до Юмны по морю, нужно сесть на корабль в Шлезвиге или Ольденбурге. От этого города 14 дней ходу под парусами до Острогарда Руси. Столица её – город Киев, соперник Константинопольской державы, прекраснейшее украшение Греции» (Adam, 2-18(22)).
 

Морской торговый путь из южной Балтики на Русь по Адаму Бременскому

«Ольденбургом» немцы называли город Старигард, столицу князей племени варов или вагров. Детальное археологическое изучение его и ряда других западнославянских торгово-ремесленных центров в северной Германии и Польше позволяют реконструировать упоминаемый немецкими и арабскими источниками южно-балтийский торговый путь и составить некоторое представление об основных славянских городах, находившихся по пути следования этого маршрута.
 

Старигард

Основание славянами первой старигардской крепости на 16-метровой возвышенности на узком перешейке полуострова Вагрия археологи относят ко второй половине VII века. Размеры крепости, построенной на месте предполагаемого языческого ритуального комплекса или святилища доримского периода, даже на первом этапе достигавшими около 140 м в окружности, указывают на важное значение её в регионе уже в это время. Возможно, город планировался как столица и торгово-ремесленный центр изначально. С момента своего основания Старигард активно развивается. Уже на рубеже VII-VIII вв. за крепостными стенами возникает открытое поселение-посад. Во второй половине VIII века сносится прилегающая к посаду часть крепостной стены, в то же крепостными стенами обносится сам посад, так что в конечном итоге возникает новая крепость овальной формы вдвое больших размеров и протяжённостью около 260 метров. Открытое торгово-ремесленное поселение переносится на южную от крепостных стен сторону. В таком виде город просуществовал до разрушения его данами в XII веке. Согласно Гельмольду, еженедельный рынок оставался у южного вала Старигарда и после его разрушения.
 

Макет-реконструкция крепости Старигард в музее города Ольденбург
 

Развитие Старигарда, по I. Gabriel, 1991

К сожалению, письменные источники не отразили этот ранний период существования города. Первые достоверные упоминания племени варов и их князей в немецких письменных источниках известны, начиная лишь с X века. Возможно, первое упоминание Старигарда содержится в хронике Видукинда Корвейского, сообщающей о конфликте князя ободритов Мстивоя (Mistav) с князем варов Желибором (Selibur) в 967 году. В результате этой «вражды, унаследованной князьями от своих отцов», войсками Германа Биллунга была взята и разграблена крепость Желибора. В начале XI века Титмар Мерзебургским, говоря о старигардских епископах Регинберте и Бернхарде, упоминает antiqua civitas, то есть «старый город» на латыни. Такой же смысл имело и известное из хроник Адама и Гельмольда славянское названия столицы варов/ваигров «Старигард». Калькой с него является немецкое название «Ольденбург» или «Альтинбург» (нем. «ольд»/«альт» – «старый» и «бург» – «город»), впервые упоминаемое Адамом Бременским и сохраняющееся и до сих пор.
 
«Ольденбург – это крупный город славян, которые зовутся ваиграми; он расположен возле моря, которое называют Балтийским или Варварским, в одном дне пути от Гамбурга» – сообщалось в схолии 15(16) к хронике Адама в конце XI века. Гельмольд в конце XII века приводил более подробные сведения: «Альденбург — это то же, что на славянском языке Старгард, то есть старый город. Расположенный, как говорят, в земле вагиров, в западной части [побережья] Балтийского моря, он является пределом Славии. Этот город, или провинция, был некогда населен храбрейшими мужами, так как, находясь во главе Славии, имел соседями народы данов и саксов, и [всегда] все воины или сам первым начинал или принимал их на себя со стороны других, их начинавших. Говорят, в нем иногда бывали такие князья, которые простирали свое господство на [земли] ободритов, хижан и тех, которые живут еще дальше» (Helm. 1-10).
 
За время своего существования город несколько раз перестраивался. Во второй и последующих фазах существования стариградской крепости фиксируется застройка её изнутри жилыми домами. На фоне обычных домов несколько зданий заметно выделялись своими размерами, формами и столбовой техникой постройки – предположительно, церковь и княжеский дворец. Предполагаемая княжеская резиденция находилась в самом большом из старигардских строений. Просторное здание с внутренними размерами 20,5х7 метров было разделено несколькими поперечными стенами, так что в центральное место отводилось залу с расположенным в центре очагом.
 

Контуры старигардских дворцов по I. Gabriel, 1991

Возможно, идея такой планировки княжеского терема возникла у варских князей после посещения ими резиденций франкских императоров. До середины IX века ободриты поддерживали с франками тесные союзнические отношения, их послы и князья нередко упоминаются в это время при императорских дворах в Падеборне, Аахене, Ингельхайме, Франкфурте и Компанье. Своими размерами и внутренним устройством первый княжеский двор в Старигарде вполне сопоставим с королевской резиденцией Карла Великого (ок. 777 года) в Падеборне. Мало уступая императорской резиденции, дворец старигардских князей имел и свои особенности, видимые на контуре как второй ряд столбов, окружающих строение.
 

Контур резиденции Карла Великого в Падеборне по I. Gabriel, 1991

Предназначение их остаётся невыясненным: служили ли они для опоры выступающей крыши или некого навеса или только декоративным целям – остаётся лишь предполагать. Однако поскольку эта деталь сохраняется во всех трёх дворцах, менявших свои размеры и внутреннее строение, можно предположить в этом некую местную старигардскую традицию. Как параллели можно привести известные у балтийских славян примеры внешних украшений языческих храмов и святилищ. Так, языческий храм в Гросс Радене также представлял самое большое по размеру строение в поселении, к несущим стенам которого с внешней стороны была прикреплена ещё одна декоративная стена из резных досок. Так же и о находившемся в непосредственной близости к Старигарду святилище Проне, Гельмольд сообщает об окружавшем его заборе или изгороди с резными украшениями, что даёт основания предполагать в подобных резных накладных стенах-фасадах или оградах, окружавших несущие внешние стены, местную славянскую традицию.
 
Адам Бременский называл Старигард рубежа первого и второго тысячелетий «весьма многолюдным городом», сообщая о расправе в нём над 60 священниками во время первого языческого восстания балтийских славян (Adam, 2-43(41)). Однако, несмотря на то, что Старигард был резиденцией князя и епископа и, несомненно, главным центром, откуда тогда проводилась христианизация земель балтийских славян, цифра эта кажется несколько завышенной. Возможно, Старигард стал в это время лишь местом публичной казни священников, не обязательно будучи при этом и местом постоянного проживания их всех. Схожие легенды, повествующие о доставке в Старигард для казни священников из славянского Гамбурга, сохранились в позднесредневековых гамбургских преданиях об эбсторфских мучениках. Нам же в данном случае важно то, что современникам город запомнился как очень большой и многолюдный.
 

Реконструкция старигардской крепости по I.Gabriel, 2002

До XII века Старигард оставался одним из главных приморских торговых центров на Балтике. Упоминаемые Адамом Бременским торговые связи Старигарда/Ольденбурга с Русью, а через неё – с Византией и арабскими землями, подтверждаются и археологией. Кроме сделанных здесь находок отчеканенных на территории современного Ирана, Ирака и Узбекистана монет второй половины VIII – начала X веков, можно отметить и находки «ремней восточного типа», характерных для раннеисламской и позднесасанидской культур и восточной знати, восточных жестяных сосудов, популярных в Восточной Европе серег «византийского типа», карнеоловых бусин и овручского шифера из Руси.
 

Бусины и средневековая настольная игра Хнефатафл из Старигарда по I. Gabriel, 1991

Многочисленные находки франкских вещей (шпоры, язычки ремней, татингская керамика, стеклянные бокалы, оковки ножен, фибулы), фризская и саксонская керамика с круглым дном, скандинавские фибулы и застёжки ремней, норвежский стеатит, нанесённые на кость руны, крепления ремней ножен и другой импорт, говорят о не менее тесных торговых связях города с западной и северной Европой.
 
Судя по находкам, в Старигарде можно было найти большинство дорогостоящих, редких и ценившихся в своё время товаров тогдашней Европы и даже Азии. Зачастую, по не самым лучшим образом сохранившимся находкам, современному человеку совсем не просто оценить какое значение и стоимость имели эти вещи более тысячи лет назад. Хорошим примером могут послужить найденные в Старигарде на первый взгляд совершенно невзрачные фрагменты нескольких экземпляров восточной бронзовой посуды X, XI и ХII веков. «Изготовленные из бронзового листа сосуды, происходящие из восточных стран, даже в Швеции являются редкостью. Речь идёт о нескольких фляжках или кувшинах, а также отдельных закрываемых крышками банках, в конечном итоге использовавшихся для хранения серебряных драгоценностей» – комментирует старигардские находки немецкий археолог И. Габриель.²
 
Однако настоящую ценность подобных, крайне редких в западной Европе сосудов, можно оценить по сообщению Видукинда Корвейского, упоминавшего такие изделия в качестве подарков императору Оттону арабскими послами в X веке: «Император, приобретший благодаря многократным победам славу и известность, стал вызывать страх и вместе с тем благосклонность к себе многих королей и народов, ему приходилось поэтому принимать различных послов, а именно от римлян, греков и сарацин, и получать через них дары разного рода — золотые, серебряные, а также медные сосуды, отличавшиеся удивительным разнообразием работы, стеклянные сосуды, изделия из слоновой кости, вьючные седла различной выделки, благовония и мази различного рода, животных, невиданных до этого в Саксонии, львов и верблюдов, обезьян и страусов» (Видукинд, 3-56).
 

Восточный медный кувшин из Старигарда по I. Gabriel, 1991

Находки в Старигарде подобных сосудов, таким образом, могут указывать как на путешествия варских купцов в арабские земли, так и на присутствие арабских купцов или даже послов при княжеском дворе в самом городе. Так или иначе, как и многие другие находки, они подтверждают значение города, бывшего одним из главных культурных центров северной части центральной Европы. Варские князья стремились не уступать ведущим центрам Франкской империи. Потому неудивительно, что при наличии тесных связей франкское культурное влияние на варов прослеживается наиболее чётко. Кроме уже упоминавшихся аналогий в дворцовой архитектуре, можно отметить и особый вид керамики, так называемую «ольденбургскую роскошную керамику» (нем. oldenburger Prachtkeramik), производившуюся только в Старигарде. Предполагается, что этот особенный, превосходивший прочие «обычные» славянские типы керамики в регионе, изготавливался придворными гончарами варских князей и возник непосредственно в городе, возможно, под влиянием татингской керамики. Одновременно с ним в городе изготавливалась и более простые славянские типы гончарной керамики, хоть и уступавшие, в отличии от «роскошной керамики» франкским образцам, однако, превосходившие при этом качеством современные им типы фризской, саксонской и скандинавской керамики.
 

Старигардская «роскошная керамика» (1) и стеклянная посуда (2-4) из Старигарда; для сравнения – татингская керамика, найденная в Бирке

Любопытны и другие находки из Старигарда, зачастую редкие для языческой северной Европы своего времени и также указывающие на культурное значение города: плектор для игры на струнном музыкальном инструменте, писала, популярные у балтийской знати средневековые северно-европейские «шахматы», более известные под скандинавским названием «Хнефатафл», а также колокол, по всей видимости, являющийся самым древним из известных в Северной Европе колоколов большого размера. Вот иллюстрации некоторых находок из крепости плектор, писала, колокол (реконструкция).
 

 

 

 

Рерик и Гросс Штрёмкендорф

Первые письменные указания на имевшие межрегиональное значение торговые центры балтийских славян относятся к началу IX века. Под 808 годом анналы королевства франков сообщают о разрушении датским королём Готтфридом ободритского эмпория Рерик, сбор налогов с которого приносил немалый доход тогдашнему князю ободритов Дражко. По всей видимости, это событие было не в малой степени спровоцировано пересечением торговых интересов и конкуренцией между ободритами и данами на юго-западе Балтики. Переселив купцов из Рерика в датский торговый центр Хаитабу, Готтфрид тем самым стимулировал рост датской торговли и, соответственно, собиравшихся с неё пошлин. Рерик же после этого должен был придти в упадок. После нападения в 808 году он упоминается впоследствии в письменных источниках лишь единожды в следующем году, как место убийства самого Дражко, после чего уже навсегда пропадает со страниц хроник. Попытки определить местоположение легендарного ободритского города предпринимались многими поколениями немецких историков. В качестве претендентов на его звание предлагались самые разные города, но лишь археологические исследования последних двух десятилетий смогли немного прояснить вопрос.
 
Уже в конце 1970-80-х годов на основании многочисленных случайных находок на поверхности сельскохозяйственного поля возле деревни Гросс Штрёмкендорф археологам стало ясно, что на этом месте должно было находиться нечто очень существенное. Проводившиеся в 1990-е годы раскопки открыли огромный, растянувшийся в общей сложности более чем на 20 га, торгово-ремесленный центр с пристанью и могильником – одно из самых больших ранних западнославянских поселений своего времени. Значительная часть его в настоящее время находится под водой, но даже проведённые на сухопутном участке исследования оправдали ожидания учёных.³
 

План раскопок торгового центра в Гросс Штрёмкендорфе

В то время как население торгового центра проживало в очень скромных и малокомфортных землянках, здесь было найдено немалое количество дорогостоящих импортных вещей и ремесленных мастерских со следами текстильного производства, производства гребней на импорт, производства керамики, кузнечного и ювелирного дела, обработки янтаря и стекла.⁴ Последнее ремесло, подтверждённое 1724 стеклянными находками, представляло из себя производство высоко ценившихся в то время стеклянных бус из импортированного, предположительно из Франкской империи, стекла.⁵
 

Находки стеклянных изделий из Гросс Штрёмкендорфа

Не менее ценными для истории оказались и дендрохронологические анализы сохранившихся брёвен колодцев поселения, по которым удалось установить три фазы существования торгового центра. Первая фаза указывала на его основание в 735-736 годах, вторая – на обновление и расширение поселения и основание могильника в 760 г., третья же датируется 780-811 годами, после чего поселение прекратило своё существование, более не обновлялось и не перестраивалось.⁶
 
Представшая, таким образом, картина существования крупного торгового центра на территории проживания племени ободритов, основанного в первой половине VIII века, достигшего наибольшего расцвета в его конце и прекратившего существовать в первой четверти IX века, практически не оставила большинству современных немецких археологов сомнений – поселение в Гросс Штрёмкендорфе с большой долей вероятности должно было быть легендарным ободритским городом Рерик.⁷
 

Некоторые находки из Гросс Штрёмкендорфа

 

Фигуры настольной игры, изделия из янтаря, рога, кости и бронзы из Гросс Штрёмкендорфа

Рядом с торговым центром был найден могильник, исследование которого помогло узнать много нового о погребальном обряде на юге Балтики. В особенности интересны обнаруженные здесь лодочные и камерное захоронения. Помимо того, что само поселение в Гросс Штрёмкендорфе было одним из наиболее больших известных на настоящий момент западнославянских поселений столь раннего периода, в непосредственной близи от него обнаружено и ещё несколько древнеславянских поселений-сателлитов.
 

Торговый центр в Гросс Штрёмкендорфе и прилегающие к нему древнеславянские поселения

Так же и достаточно плотное для этого региона заселение местности возле торгового центра уже в древнеславянский период указывает на то, что он возник в одном из местных племенных центров. Проведённые в обоих из двух известных из окрестностей Гросс Штрёмкендорфа крепостях – Мекленбурге и Илове – дендрохронологические анализы бревён показали, что они были основаны до торгового центра и существовали в его время. Таким образом, обе они подходят на роль крепости Дражко, из которой он мог бы контролировать Рерик и собирать с него налог. Более вероятной в этом случае кажется крепость Мекленбург, позже известная как столица ободритских князей и один из самых знаменитых славянских городов юга Балтики.
 

Расположение Гросс Штрёмкендорфа и крепостей Илово и Мекленбург

 

Любица

Расположенный у южного края Вагрии, у слияния рек Травы и Свартов, город Любица наиболее хорошо известен по хронике Гельмольда в контексте событий XI-ХII века. После возвращения из изгнания Генриха Готтшальковича, Любица становится резиденцией христианской династии ободритских князей, а вместе с тем и главным городом всех подвластных им земель от Северного моря до Поморья. Впервые в письменных источниках Любица появляется довольно поздно. Схолия 12(13) к хронике Адама Бременского гласит: «Травена – это река, которая протекает через земли вагров и впадает в Варварское море, на этой реке расположены – единственная гора Альберк и город Любек».
 

Макет-реконструкция крепости Любица

 

Расположение крепостей Любицы и Буку по В. Нойгебауеру

В другом месте Адам ставит Любицу (Leubice) XI века в ряд с наиболее значительными ободритскими городами того времени – Старигардом, Ратцебургом и Ленценом, упоминая, что уже во время правления вернувшегося из датского изгнания князя Готтшалька (1043-1066 гг.), в городе имелись христианские монастыри (Adam, 3-19). Однако история города началась много раньше этого. Дендрохронологический анализ брёвен крепости датирует её основание 819 годом. В ХI-ХII вв. история города оказалась тесным образом связана с противостоянием языческой и христианской славянских династий, так что город разрушался и возводился заново в за сотню лет несколько раз. Хронологию событий этого времени можно приблизительно реконструировать следующим образом:
 
• после 1066 г. (до 1093 г.) – разрушение Любицы в ходе языческого восстания и возведение князем Крутом новой крепости Буковец у слияния рек Травы и Вокуницы, около 4 км южнее разрушенной Любицы;
• около 1093 года – разрушение крепости Буковец в результате нападения вернувшегося из изгнания с датским флотом Генриха;
• после 1093 г. – восстановление Генрихом крепости Любица на прежнем месте у слияния Травы и Свартова;
• начало XII века – осада Любицы рюгенскими славянами и поражение их у стен города;
• 1138 г. – разрушение Любицы рюгенскими славянами под предводительством потомка Крута, князя Раце;
• 1143 г. – основание немецкого города Любек на месте разрушенной крепости князя Крута Буковец.
 
Любица была столицей всех подвластных ободритам земель с 1093 по 1138 гг. После раздела ободритского королевства между Никлотом и Прибиславом и разрушения Старигарда, в 1131-1138 гг. Любица была столицей Вагрии, став одновременно и последней её славянской столицей.
 
Археологическое изучение крепости старой Любицы началось ещё в XIX веке. Уже первые раскопки, проводившиеся в 1852-1867 гг. священником К. Клюгом, выявили фундамент построенной Генрихом каменной церкви. В 1882 году раскопки продолжил любекский инженер Э.Арндт, в результате чего были обнаружены остатки деревянных конструкций, указывавшие на поселение за пределами крепости. В 1906 и 1908 гг. раскопки в Любеке проводил В. Онезорге. Последний этап исследований пришёлся уже на послевоенное время 1947-1950 гг., начавшись под руководством польской исследовательницы А. Карпиньской и продолженный В. Хюбнером и другими немецкими исследователями. Было выявлено три периода существования крепости, а само её основание датируется 819 годом. Находки в культурных слоях были представлены в основном керамикой: лепной в наиболее раннем слое и гончарной средне- и поднеславянской в двух последующих слоях.
 

План раскопок городища Любицы

Наиболее значительные и богатые находки были сосредоточены в церкви или непосредственной близости от неё и пришлись на последнюю фазу существования города. Возможно, такое обстоятельство объясняется тем, что когда в 1138 году город был разрушен в ходе внезапного нападения, его жители не успели вынести ценные вещи, либо попытались их спрятать, но были впоследствии убиты и не смогли их забрать, первые разрушения города не имели такого кардинального характера. Ценные вещи, как и сами ремесленники и торговцы могли быть перевезены Крутом в Буковец, на территории которого, ввиду того, что она представляет плотно застроенный жилыми домами исторический центр современного Любека, не проводилось масштабных археологических исследований.
 

Фундамент церкви Генриха в Старой Любице

В случае же Старой Любицы наиболее интересный материал принесли раскопки построенной Генрихом и разрушенной Раце церкви. Как рядом с этой церковью, так и внутри неё, был найден ряд погребений, очевидно, принадлежавших знатным христианам из окружения Генриха. О высоком статусе посещавших церковь и погребённых в ней людей говорят находки 6 золотых височных колец, 4 золотых перстней, христианской паломнической реликвии в виде раковины, серебряной монеты и железной чаши. Один из золотых перстней содержал надпись Thebal Cuttani. Такие перстни в Западной Европе известны как атрибуты высшей знати и духовных лиц. В двух известных случаях носителями таких колец в раннесредневековой Германии были немецкий император и епископ.
 

Золотые кольца из церкви Любицы

Сама церковь отличалась от прочих, известных в то время в северной Германии, своими малыми размерами и архитектурой. Так, в частности, неясной остаётся предназначение фундамента ещё одной стены, проходящей снаружи параллельно её задней стене и равной ей по ширине. Исследование известковой породы показало, что материал для церкви был привезён не из известного в то время места добычи на горе Зегеберг в Вагрии, а с датских островов. В происхождении не характерной формы также подозревается датское влияние, либо же самостоятельное развитие в славянских землях. Связи с Данией, впрочем, выглядят более чем естественно, принимая во внимание датские корни самого Генриха и долгие годы, проведённые им в датском изгнании. Перед крепостью находилось довольно обширное ремесленное поселение-посад с указаниями на токарную резьбу по дереву, обработку кожи и кузнечное дело. Среди наиболее интересных находок в ремесленном поселении можно отметить раскопки мастерской резчика по дереву, в которой кроме уже готовой продукции и заготовок был найден необычный резной гребень со стилизованными изображениями, по всей видимости, мифологических сюжетов.
 

Находки из токарной мастерской Любицы

Находка оков может говорить о продаже на местном рынке и рабов или на содержание в крепости пленников.
 

Некоторые находки из Любицы: золотые височное кольцо и фибула, покрытая глазурью фигурка настольной игры Хнефатафл, оковы, пилки по кости

 

Росток-Дирков

Следующим важным пунктом торгового маршрута должно было быть устье реки Варнов в районе современного города Росток. Первое упоминание Ростока в письменных источниках относится только ко второй половине 12 века, однако, история славянского заселения этих мест восходит ещё к 7-8 векам н.э. Крепости в это время ещё не было, а наиболее ранние славянские поселения находились на месте современных городских районов Гельсдорф, Дирков и в районе церкви св. Петра в историческом центре современного города.
 

Славянские поселения в устье Варнова: 1- древнеславянский торгово-ремесленный центр (Росток-Дирков); 2 – древнеславянские поселения; 3 – древнеславянские кладбища; 4 – позднеславянская крепость; 5 – позднеславянские поселения; 6 – позднеславянские кладбища

В Диркове в VIII-IX веках находилось значительное торгово-ремесленное поселение. И хотя этот, находившийся далеко от границ франкской империи и, по всей видимости, принадлежащий враждебным им велетам эмпорий не отметился ни в одном письменно источнике того времени, археологические раскопки 1985-1991 годов позволяют пролить немного света на его историю. Как и многие другие подобные открытые поселения балтийских славян, приморский торговый центр в Диркове был открыт случайно, когда в процессе строительства дороги у горы Примельберг рабочие наткнулись на скопления древних артефактов. Кроме остатков домов, колодца, тысяч черепков древнеславянской керамики, тут были найдены следы обработки кости, янтаря, стекла и металла – как обычного кузнечного дела, так и ювелирного.⁸ Из кости изготовлялось множество самых разнообразных вещей от простых крючков и украшенных резьбой иголок для нужд местного населения, так и предназначенных на экспорт трёхслойных гребней. В качестве интересного примера резьбы по кости можно назвать изготовление игровых фигур из коренных зубов лошади. Кроме Ростока такая техника применялась также в датском Хаитабу.
 

 

Находки из Диркова по Д. Варнке, 1993

Из янтаря изготавливались бусины, различные подвески и пряслица. Как и в Гросс Штрёмкендорфе, высокого уровня в Ростоке достигло производство стекла, в особенности, очень ценных по тем временам стеклянных бус. В обоих торговых поселениях для этого применялись импортированные осколки стекла. Качество многих ремесленных инструментов было отменным. Археолог Д. Варнке упоминает найденный в Диркове «изысканный» резец по дереву и два пинцета из кости, пружинное действие которых сохранялись неизменным до сих пор, а один из экземпляров ножниц для резки жести и бронзы оказался самым древний своего рода в западнославянских землях, что говорит о передовом уровне ремесленных технологий в Ростоке в VIII-IX вв. Множество находок импортных вещей и украшений из франкских и скандинавских земель подчёркивают развитую торговлю как по суше, так и по морю. Само же население торгового центра жило преимущественно в землянках.
 

Реконструкция дирковских землянок

Проведённые по нескольким сохранившимся доскам колодца анализы дендродат показали конец 8 – первую половину 9 веков. Рядом с колодцем был обнаружен клад, предположительно принадлежавший жившему в поселении ювелиру и содержавший изделия из золота и серебра, ремесленные инструменты, медные слитки, формы для отливки, пробный камень со следами золота и стеклянные бусы. Особого внимание заслуживает серебряный эфес меча из этого клада, указывающий на изготовление или, по крайней мере, ремонт мечей уже собственно в балтийско-славянских землях в 8-9 века.
 

Находки из Диркова по Д. Варнке, 1993

В поселении был найден как франкский (бадорфская, татингская и ракушечная керамика «мушельгрус», эйфельский базальт, пряжка ремня) и скандинавский (фибулы и подвески) импорт. В том числе две «птичьих» фибулы, пластинчатые и равноплечные фибулы, несколько медных подвесок, одна из которых была покрыта позолотой.
 

Золотой перстень из Диркова по Д. Варнке, 1993

Исходя из контекста находки этих украшений не в захоронениях, а в поселении, где работали кузнецы и ювелиры, не кажется невероятным и производство здесь этих скандинавских украшений – хотя тогда разумнее говорить об украшениях в скандинавском стиле. Можно указать и на известность идентичных равноплечных фибул и в другом торговом центре того же времени – в находившемся так же в землях велетов поселении Менцлин.
 

Ни причала, ни могильника в Диркове найдено не было, однако, странным образом одно захоронение находилось прямо посреди поселения. Прах кремированного 30-40-летнего мужчины был оставлен в урне раннеславянского типа Суков. Из инвентаря был вложен лишь трёхслойный гребень.
 

 

Захоронение из Диркова по Д. Варнке, 1993

Несмотря на то, что существование торгового поселения датируют 8-9 веками, славянские поселения в Диркове не прекратили своего существования в дальнейшем. Описанное выше ремесленное поселение находилось под горой Примельберг и, предположительно, было оставлено в середине 9 века. Новое, сменившее его поселение, было перенесено на саму гору Примельберг, где наряду с импортом были найдены следы тех же ремёсел, что и в первом поселении под горой, за исключением лишь ювелирного дела. Это новое поселение просуществовало до самого 14 века, хотя должно было потерять значение не позднее середины 12 века, когда центр торговли и ремесла был перенесён в Росток. Само название Дирков (первое упоминание 1312 как Derеkow) лингвисты вывод из славянского личного имени Дерко.
 
В качестве возможной княжеской ставки, из которой контролировался открытый торгово-ремесленный центр в Диркове, археолог Й. Херрманн предполагал находящуюся на расстоянии ок. 8 км к юго-востоку крепость возле деревни Фрезендорф, существовавшую одновременно с Дирковом.
 
Не менее вероятными кажутся и другие два претендента. Один – крепость Росток-Петрибляйхе, находящаяся не более чем в 2 км южнее Диркова. Вывод о поздней её датировке был сделан по нескольким немногочисленным фрагментам позднеславянской керамики, найденной на её территории. Однако, ввиду того, что планомерных раскопок здесь не проводилось, точно судить о датировке сложно. Эта крепость действительно использовалась в позднеславянский период и должна была быть тем городом Росток, о разрушении которого данами во второй половине XII века сообщает Саксон Грамматик. Будучи разрушенным в результате нападения, Росток был заново отстроен Прибиславом в 1171 году на том месте, где сейчас находится исторический центр современного Ростока, и в верхних слоях старого Ростока действительно можно было бы ожидать позднеславянскую керамику, употреблявшуюся жителями в XII веке, хотя сам город в то же время мог иметь и более ранние слои, установить которые возможно было бы лишь в ходе археологического исследования. В настоящее время эта крепость полностью уничтожена, а место её расположение превращено в авто-парковку.
 
В качестве другого кандидата можно указать и на расположенную в 5 км южнее Дирковка крепость Кессин, впоследствии известную как столица одноимённого племени кессинов. Связь торговых центров с племенными столицами прослеживается и в большинстве других известных балтийско-слаянских племён (Старигард у варов или ваигров, Мекленбург у ободритов, Деммин у чрезпенян), кроме поморян, у которых, в силу особенностей социального строя, торговые центры развивались несколько иначе. Столица племени кессинов, которая должна была быть и княжеской резиденцией, таким образом, как нельзя лучше подходила бы на эту роль. Местонахождение описанных ещё в XIX веке остатков крепостных валов кессинской крепости вскоре было «утеряно» и снова обнаружено лишь в 1993 году с помощью аэрофотосъёмки. Археологические раскопки там не проводились.
 

Деммин

Город Димин, в настоящее время записываемый как Деммин, упоминается Адамом Бременским как лежащий на морском торговом пути и населённый рюгенскими славянами. Вместе с тем, Деммин был и столицей велетского племени чрезпенян, земли которых в ХI-XII вв., а возможно уже и в X веке, находились под частичным контролем и влиянием Рюгена. Несмотря на то, что город был расположен достаточно далеко от моря, именно его расположение на слиянии рек Пены и Толлензы и должно было стать одной из причин процветания города. По Пене из Деммина кратчайшим путём можно было попасть в устье Одры, с расположенными там богатыми поморскими городами, а по Толлензе – спуститься к Толлензскому и Липскому озёрам – самой густонаселённой области балтийских славян, центру земель толлензян и редариев, и расположенному где-то поблизости культурному, религиозному и политическому центру велетов, городу-храму Редегосту или Ретре. Уже с первых упоминаний области чрезпенян к северу от Пены предстают как место пересечения интересов славянских политических сил южной Балтики – велетских племён, рюгенских славян, поморян и ободритских князей. После ряда побед христианских ободритских князей над Рюгеном, в ХII веке эти земли входят сначала в королевство Генриха Готтшальковича, а после его смерти, крещения Поморья и неудачной попытки Рюгена вернуть своё влияние в устье Одры восточная часть их вместе с Деммином переходит под контроль поморских князей.
 

Расположение Деммина и крепостные валы по Corpus archäologischer Quellen

Кроме хроник Адама Бременского и Гельмольда, Деммин упоминается как один из важных городов бывших велетских земель в жизнеописаниях Отто Бамбергского, крестившего Поморье. По всей видимости, река Пена в это время должна была быть куда полноводней, так как во время второй поездки Отто в Поморье сообщается, что на помощь принявшим христианство и ожидавшим нападения вильцев жителям Деммина по Пене пришёл флот поморского князя Вартислава. О значении города говорит и то, что во время крестового похода на славян в 1147 году Деммин, наряду с крепостью Никлота Добин, стал главной целью осадивших его крестоносцев. Неизвестно, удалось ли тогда крестоносцам взять город – у Гельмольда речь идёт только о его осаде – но, так или иначе, Деммин остался одним из наиболее хорошо укреплённых крепостей и наиболее значительных центров сопротивления саксонскому завоеванию и после этого. После смерти Никлота в Деммин, пользуясь покровительством поморских князей, перебрался его сын Прибислав, отсюда совершая набеги на захвативших земли его отца саксонские гарнизоны. После поражения славянских войск в битве при Верхене в 1164 году, Прибислав, отступая в Поморье, приказывает сжечь город, после чего саксонские войска сравняли с землёй и его крепостные насыпи. Восстановление Деммина было начато Прибиславом и поморскими князьями уже вскоре, однако, никогда более городу уже не суждено было достичь своего былого значения.
 
По всей видимости, разрушение Деммина в 1164 году должно было быть действительно очень основательным, так как несмотря на до сих пор сохраняющиеся на окраине современного Деммина остатки валов славянской крепости и пробные раскопки во второй половине прошлого века, значительных находок здесь сделать не удалось. Из наиболее интересных можно отметить большую концентрацию находок оружия – меча, топоров, копий.
 

 

Находки оружия из Деммина

Возможно, в связи с Деммином стоит рассматривать позднеславянский некрополь, исследованный в соседней деревне Занцков. Несмотря на то, что погребения были представлены ингумациями, многие детали погребального обряда, как и особенности самих погребённых, представляют интересную информацию об обычаях чрезпенян. Кроме обычных ингумаций здесь известно и несколько «сидячих захоронений», ещё больший интерес представляют два захоронения «вампиров» (головы захороненных были прижаты к земле огромными тяжёлыми валунами), захоронения людей с символическими трепанациями черепа и немало удивившими в своё время археологов сложными протезами зубов. На иллюстрации ниже – инвентарь погребений из славянского кладбища в Занцкове, 3 км от Деммина.
 

Менцлин

В то время как раскопки в Деммине не принесли особенно интересных результатов, значительный торгово-ремесленный центр был найден археологами выше по течению Пены, недалеко от слияния её с устьем Одры, возле деревни Менцлин, вблизи города Анклам. Планомерные археологические исследования торгового поселения в Менцлине проводились в 1960-70х годах и были опубликованы в монографии У. Шокнехта в 1977 году.⁹
 
Раскопки выявили крупное торгово-ремесленное поселение с многочисленными мастерскими по обработке янтаря, кости, изготовлению гребней, кузнечного дела, обработки цветных металлов и стекла, в том числе и производства стеклянных бус, как и многочисленного импорта из франкских, фризских, скандинавских и восточноевропейских земель. Особый интерес представляют и раскопки части большого, принадлежащего к поселению могильника. В 8 из 30 изученных до 1977 года захоронениях были обнаружены окружающие их каменные кладки в форме ладей, а также 9 каменных кругов, окружавших захоронения. Сам могильник располагался прямо на месте более древних кладбищ эпохи бронзы и доримского периода, таким образом, что некоторые захоронения 8-9 веков были оставлены прямо поверх более древних. Период существования поселения датируется с 8 до середины 10 вв. Ближайшие параллели менцлинскиму похоронному обряду, представленному каменными кладками в форме ладьи, на юге Балтики обнаруживаются в Русиново в Западном Поморье.¹⁰ Это также датированное VIII-IX веками захоронение, сделанное в непосредственной близости со славянской крепостью, подтверждает не только наличие такого погребального обряда и в других славянских землях рассматриваемого региона, но и на возможную связь обряда с местной знатью, проживавшей в крепостях.
 

Каменная кладка в могильнике Менцлина в наши дни, на заднем плане река Пена

Из находок 1970-х гг., возможно попавших в Менцлин из северо-западной Руси или южной Финляндии, можно указать на подковообразные фибулы и находки арабских монет вне кладов. Морским путём мог поступать на юг Балтики и овручский шифер, пряслица из которого были найдены в рассматриваемом регионе. Находки, сделанные в Менцлине после выхода упомянутой выше монографии, были частично опубликованы Х. Йонсом и Р. Бляйле в 2006 году. Из новых находок, указывающих на связь Мецлина с северо-западной Русью, можно отметить многочисленные арабские монеты вне кладов, колокольчики, центром распространения которых были балтские и финские земли северо-восточной Европы, а также бронзовое изображение человеческого лица, в котором археолог Х. Йонс подозревает культовый предмет и отмечает, что оно «выказывает в деталях изображения причёски, глаз и рта близкое соответствие с находкой из Старой Ладоги… датированной 8 веком. Так что происхождение менцлинской находки из района Старой Ладоги выглядит вероятным».¹¹
 
Он же комментирует и другую находку, указывающую на возможные связи Менцлина с северо-западной Русью: «Охватывающие всё южнобалтийское побережье связи проживавших в Менцлине торговцев раскрывает находка выполненного из бронзы миниатюрного флюгера. Украшенная в стиле боре находка принадлежит к эксклюзивной группе декоративных предметов второй половины IX – первой половины X веков, найденных в средней Швеции, на Готланде, в Эланде и недалеко от русского Смоленска, наглядно показывающий торговые маршруты варягов».¹²
 

Бронзовый флюгер из Менцлина

Находки однотипных менцлинскому флюгеров

Вызывает интерес и исследование в 2000 году ещё одного захоронения менцлинского могильника, на этот раз представленное не каменной кладкой, а оставленное в несожжённом планочном корабле и без инвентаря. Ближайшие параллели такому погребальному обряду находятся в регионе в том же временном отрезке в могильнике, принадлежавшем торгово-ремесленному поселению в Гросс Штрёмкендорфе возле Висмара, где из 6 обнаруженных лодочных захоронений 5 также представляло собой захоронения в планочных несожжённых кораблях.¹³
 
Как и открытое в 2000 году новое лодочное захоронение в Менцлине, четыре из пяти вышеуказанных лодочных захоронений в Гросс Штрёмкендорфе не содержали никакого инвентаря. Инвентарь, найденный в пятом гроссштрёмкендорфском лодочном захоронении, был представлен славянской и фризской керамикой, оставленной вместе с франкским мечём. Шестое лодочное захоронение могильника в Гросс Штрёмкендорфе было представлено ингумацией в расширенной однодревке, и имеет многочисленные прямые параллели в других балтийско-славянских землях – в Ральсвике на Рюгене, Узедоме, Волине, Кошалине.
 
На расположение рядом с Менцлином контролировавшей его военной базы указывают находки оружия в реке непосредственно перед торговым поселением. Наиболее же вероятным местом дислокации военных дружин можно предположить поселение Гёрке, где, как уже указывалось, также были сделаны многочисленные находки оружия, на основании чего археолог Й. Херрманн предполагал там поселение или несохранившуюся крепость, контролировавшую торговый центр. Археологи Х. Йонс и Р. Бляйле указывали в качестве возможного варианта и на расположенный несколько западнее славянский крепостной вал близь деревни Грюттов.
 

Топография менцлинского комплекса по H. Jöns и R. Bleile, 2001

Необычно большая для региона концентрация находок мечей в Менцлине и Гёрке указывает на значимость этого места и присутствие здесь военной элиты. Ближайшие параллели наиболее раннему из этих мечей, относящемуся к 7 веку и украшенному сложным узором саксу, археологи видят, кроме Швейцарии, также и в Финляндии, что в контексте других связывающих регион с северо-восточной Европой находок может быть не случайным.
 

 

Мечи и прочее оружие из крепости Гёрке и окрестностей Менцлина

Судя по находке в Гёрке происходящего из Киевской Руси керамического яйца, импортные вещи, привозимые менцлинскими купцами в устье Пены, продавались здесь местной элите. Такие керамические яйца, известные в немецкой литературе как «киевские яйца», как и керамические овальные погремушки, были найдены в северной Германии только в важных княжеских крепостях и торговых центрах: Шпандау, Бранденбурге, Гёрке, Волине, Узедоме и, по всей видимости, были популярны у балтийско-славянской знати.
 

Керамическое «киевское» яйцо и некоторые другие находки из Гёрке

В качестве ещё одного претендента на расположение контролировавшей Менцлин крепости можно назвать расположенный рядом с ним город Анклам, где так же известны многочисленные славянские находки.
 

Топография Менцлина и город Анклам

С началом немецкой колонизации и христианизации Поморья Анклам стал известен как один из наиболее значительных немецких городов региона и, ввиду того, что большинство «новых» немецких городов XII-XIII вв. было основано или перестроено на месте старых славянских крепостей, это место обращает на себя внимание. Сама древнеславянская крепость могла быть впоследствии полностью застроена новыми домами. Масштабных раскопок тут не проводилось, однако, в процессе ремонтных работ славянские находки ещё во времена ГДР были сделаны в 5 местах этого небольшого городка (16, 21,22,23, 25, 26). Среди находок в основном оружие и керамика.
 

Однако наиболее значительной находкой из Анклама стал клад арабского, преимущественно, североафриканского серебра, старшая монета которого датируется 811 годом, найденный здесь в 2009 году.¹⁴ Оставление клада, таким образом, соответствует периоду расцвета торгового центра в Менцлине, и должно было быть связано с проводившейся там торговой деятельностью. Североафриканские монеты, в свою очередь, выказывают сходство с кладом в Ральсвике на Рюгене 844 года, привезённом из Хазарии, и могут, таким образом, дополнительно указывать и на контакты Менцлина с Восточной Европой в этот период. Само нижнее течение Пены, от Деммина до острова Узедом, в древнеславянские времена было очень густо заселено, что должно было быть связано с прохождением здесь торгового пути.
 

Древнеславянские находки в нижнем течении реки Пены:
1,2 – Менцлин; 5,6,7,9 – Анклам; 8,15,16,17 – Гёрке; 24 – Грюттов
Узнаим

По другую сторону от реки Пены, у места впадения её в море, расположен один из трёх крупных островов устья Одры, по-немецки называющийся Узедом, а по-польски Узнам. Из средневековых источников, в основном по житиям Отто Бамбергского, он известен в связи с одноимённым, располагавшимся на нём важным поморским городом Узнаимом. В славянские времена весь регион устья Одры и прилегающей к нему северо-западной части польского Поморья был одним из самых густонаселённых и богатых в западнославянских землях.
 

Места славянских находок на германской части острова Узедом

Участие местных славян в межрегиональной торговле должно было начаться уже в VIII веке. Любопытно, что найденный на острове сапурский дирхам чеканки 715 года, по мнению исследователей, может являться одновременно и древнейшей из найденных в западнославянских землях арабских монет вообще.¹⁵ VIII веком датируется и основание древнейшей из известных на Узедоме славянских крепостей, находившаяся возле современной деревни Мелентин.
 

Славянские крепости и могильники на острове Узедом

Арабские монеты IX века известны на Узедоме лишь единичными или парными находками, клады – с начала X века, что в целом отражает и общую картину развития острова. Если в наиболее ранний период археологией здесь подтверждено 86 славянских поселений, то к концу IX века их число увеличивается на 152,5%, а к ХI-XII вв. достигает 339 только на германской части острова. Учитывая, что общая площадь принадлежащей Германии части Узедома составляет 373 кв.км, плотность населения здесь должна была быть очень высокой (почти 1 поселение на кв.км). Крепость Узнаим находилась в юго-западной части острова, практически напротив устья Пены в районе Анклама, часть крепостного вала её сохраняется и до наших дней. К сожалению, ни в одной из крепостей острова не проводилось сколько-нибудь детальных исследований. Находки на поверхности или полученные из пробных раскопок были представлены преимущественно средне- и позднеславянской керамикой, в результате чего основание Узнаимской крепости предположительно датируют рубежом IX и X веков. Однако даже по случайным находкам есть основания предполагать здесь один из приморских торговых центров и княжескую ставку по крайней мере с X века.
 

Крепость Узнаим (2) и окружающие её позднеславянские открытые поселения (1)

Большое скопление следов открытых поселений вокруг крепости может указывать на нахождение здесь посада и торгово-ремесленных районов или рынков и принадлежавших к городу кладбищ. О рынке, расположенном где-то неподалёку от города и «отвлекавшем» монахов соседнего монастыря Гробе известно из грамот раннехристианского периода, в то время как история острова до начала его христианизации в XII веке не отразилась в письменных источниках. Раскопки двух славянских кладбищ в современном поселении Узедом, неподалёку от городища, показали, что несмотря на описанное в житиях формальное принятие христианства, жители продолжали сохранять многие языческие традиции, о чём говорят как находки многочисленных лодочных и одного камерного захоронения, так и просто могилы с инвентарём и вложением монет с общей датировкой XI-XII вв. Захоронения знати можно подозревать в двух найденных в другом месте острова захоронениях воинов с мечами и шпорами. Также и места находок кладов и монет на острове подтверждают средоточение торговой активности в западной его части.
 

Карта находок кладов и монет на Узедоме

Жития Отто Бамбергского называют Узнаим в числе наиболее значительных поморских городов XII века и описывают как резиденцию поморских князей. Закат крепости и жизни поселений на всём острове наступает во второй половине XII века. В 1164 году, во время датского нападения, жители города, опасаясь перехода важной крепости врагу, сжигают его. В ходе дальнейших датско-поморских войн в 1170-х годах данами были опустошены и прилегавшие к крепости поселения. В числе случайных находок можно указать и на импорт из Восточной Европы: карнеоловые бусины и фрагмент предположительно финской фибулы, которая представлена на иллюстрации ниже вместе с гребнем и другими находками из Узедома.
 

 

Продолжение следует…
 
Андрей Пауль, историк и археолог

Источник: http://pereformat.ru/2014/06/ostseeweg/

Легенды о белых людях. Наследие Культуры Руси

 

У большинства народов Евразии, имеющих монголоидные или даже ближневосточные черты, есть внутренние легенды, согласно которым они либо сами в далёком прошлом были белыми и светловолосыми, либо жили под покровительством белых и светловолосых людей, являвшихся истинными хозяевами всего севера Евразийского континента.

Есть ли под этими народными преданиями реальная научная основа? Какие территории в прошлом занимали представители белой расы? Правда ли, что они составляли научную и административную элиту большинства древних государств? Проект «Достояние планеты» представляет документальный фильм, в котором обобщены предания многих современных народов о древнем племени светловолосых правителей и воинов. 

https://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=7w3VqspakNY

Что говорят о наших предках народы Азии и Закавказья?

-У большинства народов Евразии есть внутренние легенды, согласно которым они либо сами в далёком прошлом были белыми и светловолосыми, либо жили под покровительством белых и светловолосых людей, являвшихся истинными хозяевами всего севера Евразии. Есть ли под этими народными преданиями реальная научная основа?

В последние годы Японию и Южную Корею накрыла волна новой моды. Молодые парни и девушки с большой охотой перекрашивают свои волосы в светло-русый, рыжий и платиновый цвета. Едва ли не половина звёзд шоу-бизнеса и даже спорта стали блондинами. Откуда такая тяга изменять свои расовые черты? Не лежат ли в основе этой моды более глубокие причины, нежели просто массовая истерия?..

Оказывается, у большинства народов Азии есть устные предания о том, что их далёкие предки были белыми людьми со светлыми волосами и голубыми, серыми или зелёными глазами. Давайте попробуем разобраться, имеется ли у таких легенд подлинная историческая основа.

Говорит Сергей Харцызов журналист, музыкант, лидер группы "Полковник Будда"

Говорит Андрей Буровский писатель-историк, археолог, специалист по палеолиту Сибири

Известна народность Калаши на севере Пакистана, среди которых до сих пор иногда рождаются светловолосые и голубоглазые дети. Вообще на территории современных Таджикистана и Афганистана, в горах Памира сохранилось немало людей с признаками европеоидной крови. В Таджикистане 2006-й год был объявлен “Годом арийской культуры” - и полстраны завесили свастиками.

Говорит Андрей Буровский писатель-историк, археолог, специалист по палеолиту Сибири

Известен научный анекдот о том, как наш знаменитый антрополог Михаил Герасимов, автор методики реконструкции внешности человека по останкам, создавал скульптурный портрет великого правителя Центральной Азии Тамерлана (Амира Тимура).

Михаил Герасимов принимал участие во вскрытии гробницы династии Тимуридов в Самарканде.

Изучив останки Тимуридов, Герасимов с удивлением обнаружил, что их черепа имеют все признаки европеоидного типа. Об этом Герасимов доложил в Академию наук. Но ему ответили, что изображать древнего правителя Азии европейцем не очень правильно, поэтому лучше придать ему некоторые монголоидные черты. Что Герасимов и сделал, оставив европеоидным только череп. И если сегодня внимательно посмотреть на герасимовскую реконструкцию внешности Тамерлана, видно, что в ней причудливо сочетаются европеоидная основа и монголоидные внешние черты.

Говорит Александр Севастьянов культуролог, писатель, специалист в области этнополитики, автор книги "РАСА и этнос"

Говорит Андрей Буровский писатель-историк, археолог, специалист по палеолиту Сибири

Говорит Александр Севастьянов культуролог, писатель, специалист в области этнополитики, автор книги "РАСА и этнос"

Говорит Георгий Сидоров писатель-историк, путешественник, антрополог

Добавим, что в Японии до сих пор живут представители загадочного народа, населявшего со времён неолита Курильские и Японские острова, а также Сахалин и часть Камчатки. Они называются айны. Есть предположение, что айны являются потомками древних белых людей. Конечно, светлые волосы у них уже не встречаются, но некоторые признаки европеоидного типа у айнов прослеживаются достаточно хорошо - более светлая кожа, густая борода, прямые скулы, мясистый нос, а иногда и светлые глаза.

В книгах Георгия Сидорова “Хронолого-эзотерический анализ современной цивилизации” приведено немало легенд народов севера Евразии - эвенков, хантов, юкагиров, - повествующих о том, что их предки получили разрешение расселиться по Сибири от истинных хозяев этих земель - большого белого народа, умевшего делать железное оружие и приручившего мамонта. Название этого народа в некоторых преданиях в переводе на русский так и звучит: “люди мамонта”.

Итак, мы имеем дело с двумя типами легенд о “белых людях”. Часть народов Азии возводит своих предков к светловолосым и голубоглазым народам. А другая часть азиатов хранит память о том, что их предки появились на севере Евразии только с разрешения белых людей, превосходивших их по уровню культуры и технологий.

Говорит Георгий Сидоров писатель-историк, путешественник, антрополог

Говорит Александр Севастьянов культуролог, писатель, специалист в области этнополитики, автор книги "РАСА и этнос"

Выходит, что в форме устных преданий у народов Азии продолжают сохраняться знания о далёком прошлом. И новейшие научные открытия эти предания полностью подтверждают. И теперь перед нами в совершенно новом свете предстаёт мода на европейские черты внешности, появившаяся среди эмансипированных азиатов. Нельзя исключать, что она является следствием прорвавшихся наружу архетипических представлений некоторых азиатских народов о том, каковы они были изначально.

Но главный вывод, который мы должны сделать из вышеприведённых фактов, состоит в том, что история белого человека намного сложнее и намного величественнее, чем было принято считать раньше. Наши предки занимали не только весь север Евразии, но и его срединную часть - от Курильских островов до Гибралтара. Большая часть мировой культуры, науки, архитектуры создана именно ими. Они развивали технологии мира и войны. Память об этом хранят не только древние рукописи, но и легенды многих народов Евразии.

Необходимо осознать, что в нас живут скрытые до поры силы наших предков. А вместе с силой и большая ответственность - за то, как сейчас живём мы сами, как будут жить наши дети, и даже больше - как будет развиваться цивилизация в целом. И прежде всего от нас зависит что ждёт Мир дальше - апокалипсис или возрождение.

Сегодня же белое человечество стремительно сокращается, уступая жизненное пространство народам иных рас. В этой ситуации понимание величия своих предков становится особенно важным. Ибо без их силы трудно совершить что-то выдающееся в настоящем. Настала пора узнать свою истинную историю. И помочь нам в этом могут наши ближайшие соседи, любезно сохранившие ЛЕГЕНДЫ О БЕЛЫХ ЛЮДЯХ.

Источник - Достояние Планеты http://www.slavyanskaya-kultura.ru/arisk/legendy-o...jah-nasledie-kultury-rusi.html

Я уже писал, что кельтское население Карпат было ассимилировано венграми, славянами (русами, поляками, словаками) Так получились гуцулы. Имя это презрительное и означает - разбойник. Но это потому, что они свободолюбивый народ - свободные люди на своей земле.

Гуцулы

 

Невзирая на все свое отличие от остальных украинцев, даже своих ближайших соседей, гуцулы стали оберегом всей нации. Образ карпатця символизирует Украину наравне с образом казака из южной степи. Разница лишь в том, что первый живет и дише на полную грудь, а другой стал достоянием истории. Благодаря гуцульским мотивам имеем одну победу на европейском конкурсе песни и хотим следующих. Всю Большую Украину (а именно так называют на Гуцульщинi остальное государство) все чаще представляет маленький вздыблен горами край. Почему? Кто они? Зачем они нам, Украине, мировые? 

Бунтари и первопроходцы

Гуцулов назвали гуцулами не сами гуцулы. I было в том мало приятного. Валахи, то есть предки молдован и румынов, так обзывали своих неспокийних соседей, горных поселян. «Гоц» или «гуцул» значило буквально «разбойник». I вещь не просто в желании одних обогатиться за счет других - наоборот: горцы привыкли полностью по-робiнгудiвскому «забирать в богатых и раздавать бедным». Быть дукой, господином и возвышаться над другими среди них и до сих пор не принято. Ба даже уважительное украинское обращение «господин» здесь до сих пор не употребляется. «Справедливым распределением» промышляли и Олекса Довбуш, и Устим Кармелюк - легендарные украинские бунтари. Да и самое первое письменное упоминание слова «гуцул» связано с мятежом. В документах 1754 года значится, что какая-то «гуцулка» будто сожгла господину имение и за то была казнена... 

Но кто же те «гоци» и «гуцулы»? Одни научные работники говорят, что то человеческая мишанка из разных половецких, печенежских и других кочевых племен, славян, румынов и более поздних беглецов, от барщины, фактически - казаков. Мол, на их основе сформировался и законсервувався в горах такой вот своеобразный этнос. Вспоминают даже теорию пасiонарностi (пассионарии - энергичные, волевые люди, которые, в частности, не признают общественных ограничений и готовые, например, терпеть бедность в горах или днепровских плавнях ради свободы). Якобы этим можно объяснить небывалый темперамент гуцулов. Большинство же этнографов сходятся на том, что гуцулы - это действительно отдельная древняя народность, и выходят при этом из явной однородности в их внешности и обычаях. Хведiр Волк утверждает: «Это чистый этнический тип - чужие примеси очень небольшие. Гуцулы решительно не принадлежат к чужим восточным народам (узы, печенеги)..., но к украинскому племени». Кто из них более близкий к истине, не можем сказать. А вот мысль о том, что в Украине два «полюса пасiонарностi» - Запорожье на юга и Карпаты на западе, - согласитесь, интересная...

Сами себя гуцулы называли «ирстени» - похоже на «христиане», а возможно, даже на староруске «крестьяне», то есть «крестьяне», «поселяне», - те, кто заселял горы. Первопроходцы, пионеры! Они говорили о себе: «Что ирстеенин хотел, то, чтобы господа его не несли убытки». Гуцулы-ирстени никогда не знали барщину, еще и из-за этого были и остаются вольнолюбивыми.  

Еще одна интересна версия. Был себе такой турецкий конек - «гуцул». Он прижился в горах, потому что является одним из найдосконалiших коней в мире: больше всего тянет, менее всего ест. Не очень красивый, небольшой, с черной полосой от председателя к хвосту. I очень очень выносливый. Только такой мог выжить в суровых условиях Карпат да еще и помочь выжить человеку. Карпатские поселения продвигались из долин в горы благодаря именно вот таким конькам. I якобы от них ирстени достали свое название. Что же пусть и так...
Но есть и такой вариант: не «гуцул» - разбойник, а «кучул» - кочевник. Ну конечно, потому что мужчины-горцы кочевали: в теплую пору - на горной долины, где травы шелковые и выпас для «товара» прекрасный, а осенью - в долины, где на них ожидали дома и семьи. Этот ритм актуален и в настоящее время.

Именно валахи, которые назвали гуцулов гуцулами, научили их горному долинному ремеслу и многим другим премудростям жизни в горах. I живут оба народы и до сих пор рядом, практически несмешивающийся. Румынские кони и коровы спокойно переходят границу, будут напасаться в Украине и потом следуют домой, а пастух спокойно наблюдает за этим, зная, что никто скотину не зацепит. 

«Немножко дикие» французы

А откуда взялось гуцульске племя, раз не обитаемый в Карпатах извечно? 
Горы всегда были прибежищем для непокiрних и тюрьмой для провинених. Еще римляне засылали сюда через Дакiю (Румынию) своих изгнанников. Есть догадки, что среди них заслали и легендарного мудреца Овiдiя (гора Овод в Карпатах, около Углов).

Конечно, было бы слишком говорить, что гуцулы - потомки римлян. Скорее уже правда то, что это кельты, которые осели в Карпатах во времена большого переселения народов. Кстати, параллель Галичина - Галлiя (теперь Франция) - Галiсiя в Испании - Португалия прослеживается не только в названиях этих краев и стран, но и в названиях сел, рек и гор. А еще, например, в том, что на заработки гуцулы ехали в первую очередь во Францию. В гуцульских Коломые звучит полностью кельтское «дана-дана». Или возьмите «идальну лягушку» - есть и такая в Карпатах. Вот вам и «провансальный деликатес»! А еще там живет Лесовик - выкапан галльский Сатир...

Скажем больше - высказываются полностью серьезные гипотезы, что якобы и библейская Галилея как-то связанная с Галичиной, а Понтий Пилат - выходец из Карпат. Почему бы и нет? Ведь этнические римляне не руководили иудейскими территориями, не желая брать на себя ответственность за часто огульных и невиданы жестокие приговоры местных правителей. Пилат якобы был галлом или галичанином (может, это одно и то же?).

Но то очень уже глубокие недра истории. Значительно ближе к жизни высматривает такое. Одно придунайское племя - славянское или кельтское, его еще называют рутенами - очень неудачно расположилось на перепутье истории. Кто куда теми путями следовал, бил и толок их. Рутени не имели другой совет, как направиться в горы, подальше от напастей, и стали там «гоцами», «гуцулами»... 

Такая-то беда у гуцулов...

Как оно произошло, что именно гуцулы считаются чуть ли не символом всего украинства, его возрождение? Секрет нехитрый - просто они Сохранены. Как этнос, как культура, как целостные личности. Они точно знают, кем является, а современному человеку этого очень бракует. I не только обитателю Большой Украины. А может, ему даже меньше, чем глобализующему и унифицированному западноевропейцу. Именно поэтому певица Руслана в прошлом году покорила «Евровиденье» - «объединенные» европейцы увидели соседей с совсем новым и в то же время очень знакомым лицом. Те же французы регулярно проводят у себя престижные фестивали этнической музыки, куда приглашают народных исполнителей из других стран - потому что своего, родного, не сохранили. I наслаждаются, находят в этом себя... 

Почему гуцулы сохранились? Потому, что и другие горные народы. Сюда меньше будет потыкаться цивилизация в лице всяческого человеческого отребья. Здесь суровые условия существования оставляют образ жизни неизменным. Здесь так красиво и так до всего того привыкаешь, что никогда не поедешь отсюда навсегда, если на этой земле родился. 

Да и чего в Карпатах не жить? Летом - хотя и тяжелый крестьянский труд, зато среди сказочной природы. Зимой же наоборот - работы немного, сиди и занимайся творчеством: вышивай, тки, резьба, расписывай писанки, составляй песни, отмечай исчислении и яркие праздники... Этот извечный цикл бытует на Гуцульщинi и до сих пор. Парадокс: недостаток земли порождает тягу к всякому народному ремеслу. Основа же гуцульского существования - это животноводство, поскольку пахотной земли в Карпатах очень маловато. Свой «товар» (скот то есть) люди кормят из пастбищ и сенокосов. Даже говорят: «Пороть землю грех»: сидит арiдник (сатана) в глубине и радуется, что его приближают, паша землю... Гуцулы выращивают скот, стрижуть шерсть, производят всяческую эстетику. С того и живут.

I так будет всегда. Это диктует горную жизнь. Его требования такие жестки, что вынуждают и человека становиться острой. Никто чужой между гуцулов не употребляется. Просим только не путать с гостеванием. Принимают здесь так, будто ты не просто себе любознательный турист, а найпочеснiша лицо. Будут стелить и кормить, не спросив, кто ты и откуда, пока сам не скажешь. Но жить, мешаться с ними... Чужих к обществу не принимают. Такая-то беда у гуцулов... 

Какой же он - тот загадочный гуцул?

Высокий, имеет типично римский нос, черное и по-кинскому плотные волосы, но светлое лицо и узковатые темные, изредка голубые, глаза. Длинные ноги и руки с длинными пальцами. Женщина - маленькая, стройная, веселая, резвая, красивой красоты. Очень быстрые в движениях, решениях и разговоре. I красиво вобраны - это непременно.

Гуцулы ужасно любят одежду и имеют к нему большой вкус. Ярко наряжаются и мужчины - даже с золотой отделкой. В давние времена одежда была чрезвычайно дорога, передавался из поколения в поколение. I гуцул гуцула мог убить за него.
А еще - за оружие. Считалось, что вооружен гуцул - нормально одет гуцул. Если за своим широким поясом имеешь лишь два пистоля, то ты, вероятно, бедный мужчина... Стрелять любят и до сих пор: на Крещении, на храм... Конечно, лишь вверх.

I любят себя показать. Гуцул ходит мирами, не только, чтобы людей посмотреть, но и, чтобы его увидели - как красиво он убраний, как гордо танцует, как умело умеет работать... Кое-где жилище у этих людей - будто сплошная горница, вся в вышитых полотенцах, коврах и резьбе. Сами частые живут в «летней кухне», а дом - то для гостей, на показ. 

Гуцул вольнолюбив и самостоятелен. Не потерпит никаких указаний сбоку, сам себе председатель. Он питает преувеличенное чувство достоинства (если достоинству вообще может быть многовато). Конечно, в настоящий момент никто зi оружием не на кого не бросается, а раньше часто доходило до «головництва» (это когда топориком по председателю). На что обижается гуцул? Если кто-то скажет ему «глупый», он может еще пропустить мимо ушей, но если «глупый гуцул» - о-о... Не рискуйте! Гуцул так возвышен в себе, как Говерла над Украиной. 

Люди это горячие к безграничности, но и на удивление деликатные, умеют себя сдержать. Очень вежливые, с генетической внутренней культурой. Обращаются исключительно на «вы», пусть даже к хлоп’яка-шестикласника. I от того, что очень горячие, гуцулы издавна не пили спиртного. На всю свадьбу (двести или и больше людей!) выставляли чвертку водки. Из одной рюмашки все накуштуються и говорят: «Понюхал пробки». Но если кто умудрялся выпить, то временами становился очень буйным. Мог приревновать, розгниватись - и за топорик...

Что было, то было, убивали запросто, но - «справедливо». Ведь гуцулы были и остаются глубоко верующими христианами. Столько церковных праздников, как у них, не негде. Были язычниками, жили среди природы - Божьего творива. Все коляды, маланки-щедривки пропитаны библейским содержанием, но нашлось в них место и солнцу, ветру, дождю. На Юрия пускают из верхов воспаленное кочело-колесо, как в этот же день делали в языческие времена. I если на большинстве территории Украины воинственный атеизм нивелировал и язичництво, и христианство, то здесь они спивживуть в гармонии или, когда хотите, в модной в настоящее время эклектике.

Слишком уже много мифов о наших дорогих горцах. Началось все из надднiпрянця Коцюбинского и его «Теней забытых предков». Этот роман, а затем всемирно известен фильм армянина Параджанова создали очень таинственный образ «дикого» гуцула. В современном попсовом формате его довершает Руслана.

Нужно ли это гуцулам, украинцам, мировые? Вероятно, что так. Пусть мир для начала впитает что-то адаптированное, а там, гляди, заинтересуется и аутентичным. Отвечает ли истине образ, созданный Русланой? Конечно, нет. Но хоть как мы критикуем певицу, она ухватила драйв гуцульского танца. Настоящий характер гуцула проявляется именно в танце, когда он отпускает вожжи повседневности. Тогда на теле и в душе нет мышцы, которая бы не вибрировала, не выигрывал под тройственную музыку! 

Ой, мамо, что будет’?

Действительно, а что же, собственно, произойдет с гуцульской традицией? Растворится ли она в океане глобализации, позабавив мир красивыми финтифлюшками, законсервуеться ли в собственном соке? Вероятно, немного того, немного другого. А в целом гуцульство будет жить и, значит, не стоять на месте. Жесткие рамки горного быта не дадут рассыпаться на друзки. Киптар останется на плечах, потому что легкий и хорошо защищает от ветра. А еще к нему так подобают самые современные джинсы... Авто не заменит коня, потому что тот пройдет там, где техника бессильна и вообще неуместная. А гуцульскi музыканты и дальше будут играть по свадьбам поочередно на электронике и на автентицi. Туризм гуцулов тоже не испортит. Говорят, уже не будет хуже, чем им сделало пьянство в советское время и постсоветская безработица. Напротив, туризм задевает любимую стру’нку горца - «показать себя». Вспоминаете? Плюс все гуцульске, и это факт, очень хорошо приспосабливается к современности, оставаясь собой. Даже в Америке можно увидеть вещи из Карпат, пiдпасованi за последними велениями моды. Да и в Верховини милуют глаз девушки - «распашонка к колену, запаска по пяти», а когда идет, то запаска расходится... Очень эротично и экзотично. Гордятся, что они в центре Европы (вблизи города Рахова), свободные, красивые и совсем не дикие. Ну, разве что немножко... Для чужих.

Гуцульская рапсодия

По Гуцульщине мне приходилось путешествовать не однажды: в разные годы и при разных обстоятельствах. Было это давно: можно сказать, что здесь край моего детства. Поэтому теперь, когда мне уже немало лет, специально приехав — в украинскую часть Карпат на съемки, я попытался окинуть привычные места новым взглядом: что изменилось, что осталось прежним, что расцвело, а что захирело. Чем нынче успокаивается сердце колоритных гор?

Дизельный поезд «Червона рута» выдвигается из Рахова и нехотя ползет вверх между крутым склоном горы и обрывом над рекой Тисой, преодолевая первый перевал. Старый состав ярко-красного цвета всего из нескольких вагонов вполне можно отнести к местным достопримечательностям: ему уже по меньшей мере лет пятьдесят (во всяком случае, его «внутренностям»).

Я устраиваюсь у окна поудобнее, насколько это позволяет растрескавшееся деревянное сиденье, и рассеянно скольжу взглядом по ближним вершинам. Как известно, в истории и нравах всех народов география объясняет многое. А если речь идет о горцах — то особенно. Благодаря изолированности им обычно удается сохранить большую оригинальность культуры, нежели жителям долины. Кому приходилось слышать, чтобы горную страну удалось легко покорить, обратить в иную веру, навязать чужой язык?.. Вот и Восточные Карпаты с тех пор, как сюда пришла цивилизация, несколько раз меняли формальных «хозяев», в роли которых выступали то раннефеодальные русские княжества, то Речь Посполитая, то Австро-Венгерская империя, то советская… Но строптивые гуцулы всегда оставались собой, как, скажем, армяне при турецкой власти или инки при испанской.

Примечательно, что даже в далеких друг от друга горских культурах, разделенных океанами и климатическими поясами, легко обнаружить «рифмы». Известный гуцульский духовой инструмент трембита смахивает на тибетский радонг, карпатские шляпы с кокетливым перышком — «парафраз» головного убора швейцарцев (взгляните на любое изображение Вильгельма Телля). А ползущий между гор допотопный состав нельзя не сравнить с известным «мемориальным экспрессом», доставляющим туристов в перуанский Куско.

Разбойники, кочевники и Карпаты

Гуцулами называют этнических украинцев, живущих в горных районах Ивано-Франковской, Черновицкой и Закарпатской областей (несколько деревень разбросано также по приграничным районам Словакии, Польши и Румынии). Они считаются коренным (во всяком случае, самым древним из доживших до наших дней) населением Карпат. Что касается языка этих селян, то он кое-чем отличается от литературного украинского, например употреблением значительного числа румынских и венгерских слов, а также причудливым строением фразы. Происхождение слова «гуцулы», как и самого этноса, загадочно и спорно. Одни связывают его со словом «гоцалы» (вроде бы в старину так называли Карпаты), другие — с «кочулами» (кочевниками), а кое-кому из ученых слышатся отголоски румынского hocul (разбойник). Традиционные занятия этих людей — овцеводство и лесообработка. Религия — католицизм восточного обряда, в котором по сей день сохранились некоторые языческие элементы. Строгий подсчет численности населения не ведется, поскольку в официальных отчетных документах не существует и понятия «гуцулы» (при переписи они регистрируются как украинцы).

Пятничный карнавал

Дизель «собирает» остатки сил и, одолев последнюю на этом участке возвышенность, вползает в тоннель. Когда-то как раз по ходу его движения проходила граница между Царством Польским в составе Российской империи и Австро-Венгрией (первую железную дорогу построили именно австрийцы на исходе XIX века). Из тоннеля мы выныриваем уже в Прикарпатье. Дальше — крутой спуск, и поезд бежит куда веселее, сопровождаемый по пути уже не задумчивой Тисой, а игривым бурным Прутом, за окном же мелькают нанизанные на него, словно на живую нитку, бусинки старинных сел: Вороненко, Ворохта, Татаров, Микуличин, Ямна…

Время от времени, останавливаясь у платформ, наш старенький «дом на колесах» постепенно наполняется тюками, мешками и их владельцами: сперва теми, кто возвращается с рынка в Рахове, затем теми, кто отправляется на рынок в Ворохту. Подъезжая к этому последнему пункту, машинист вдруг резко выжимает тормоза, и сидящая рядом со мной аккуратно одетая старушка едва успевает, прижав к груди «антикварный» ридикюль, увернуться от летящего мешка с капустой. «Перепрошую, пани!» — раздается чей-то голос из густой толпы пассажиров, но я уже не успеваю распознать, кому он принадлежит, поскольку людской поток выносит меня наконец на свежий воздух.

Для этих живописных мест рынок — все равно, что карнавал. Он для всех обязателен и для всех — словно календарь. Он задает ритм жизни. С понедельника по четверг городок сонно съеживается, в пятницу вновь разливается торговым половодьем. Теперь — в пятницу. А вот раньше в течение долгих советских лет рыночным днем было воскресенье. Кто установил такой порядок, уже и не вспомнить, но понятно, что при коммунистической власти было неважно, ходишь ли ты к обедне в тот же день, что и за покупками (хоть не великий, но грех), или еще когда… А потом, в начале девяностых, униатская церковь вновь вошла в свои права и вернула строгий уклад. Воскресная служба удлинилась до подобающего часа, а для житейской возбужденной суеты отвели специальный день.

И хорошо сделали — подарили народу лишний выходной. Хоть никто не учреждал его законодательно, но можно ли работать, когда кругом царит ярмарка? Смешно говорить… К тому же, чтобы добраться до рынка, жителям отдаленных районов нужно время, и приходится выезжать с утра пораньше. Встают хозяева и хозяйки затемно, собирают тюки — и в путь, но никто не жалуется, поскольку едут, повторяю, на праздник. Много ли у горцев-селян в жизни развлечений, способов расслабиться и времени знакомых повидать? Или, опять же, продемонстрировать лучшие наряды (гуцулы — сплошь щеголи): мужчины — в высоких шляпах, «клубных» пиджаках, вышитых рубахах и цветных галстуках, женщины — в традиционно пестрых, как политическая карта мира, платках. Я часто ловлю себя на мысли: в любом другом месте эта многоцветная эстетика показалась бы избыточной. А здесь, в антураже гор, которые и сами имеют вид диковатый, — все на месте.

Что Рыбинск, что Москва

Далее, от Ворохты до Яремчи, можно добираться и на поезде, но лучше, быстрее и интереснее — на маршрутке, называемой здесь «бусиком», который, правда, ходит вне всякого расписания.

На остановке уже скопилось много народу, гораздо больше, чем поместится в один «бусик». Но никто не нервничает и не теряет лица: все стоят и чинно ожидают, обложившись бесформенными «баулами». Можно подумать, что горцы невозмутимы, как индейцы, а на самом деле, человек степенный у них — значит, положительный.

…Стоять даже среди незнакомых гуцулов долгое время молча невозможно, и вот уже через несколько минут я болтаю с немолодой женщиной. О том о сем: «Вот, мол, приехал из Москвы...» — «Что вы говорите? А у дочери моей вот тоже… муж из Рыбинска». Не приходится удивляться этому «тоже». Для деревенского жителя Западной Украины, к тому же той ее части, где и из ущелья в ущелье перекочевать — целое дело, — мир приобретает обобщенные очертания. Так сказать, и Харьков видится Парижем.

Зато внутреннее пространство малой родины раздвигается до невиданных пределов и дробится. Соседнее село воспринимается как отдельный, во всем иной и самобытный мир: со своим укладом, говором, узорами на вышивке и со своим «норовом». Важно также, на какой высоте находится населенный пункт: один мой знакомый, повздорив с женой, всегда восклицал: «Что в ней может быть за понимание? Никакого понимания нету. Она же снизу!» Причем до ее родного села от мужниной хаты хорошо если километров пять езды, но вниз же.

Джигиты Карпат

Наконец долгожданная «Газель» подъезжает и загружается под завязку, что не мешает ей через минуту развить хорошую в своем классе скорость на горной трассе: около 80 км в час. Пассажирское сообщество, привычное и к скорости, и к виражам, тоже без промедления разворачивает свои обычные пересуды и беседы под шорох шин. О шинах, кстати, говорит где-то «на задах» маршрутки моя новая знакомая: ее племяннику, мол, подарили велосипед, «но не специальный, для гор, а обычный такой велосипед. В первый же день шин не стало — «полетели» все! Ну, так он что? Продолжает разъезжать без шин». Ничего себе, джигит, скорее кавказский, чем карпатский…

Тут мы как раз проезжаем густоселье. Местность, где одна деревня вливается в другую, известна именно бурной деятельностью карпатских джигитов, тех молодцов, что делают учебники по истории увлекательным чтением. Возле Татарова князь галицко-волынский Даниил Романович (вернее, король! — ему, единственному из всех древнерусских государей, папа прислал королевский венец) с сыном Львом впервые «щелкнул по носу» ордынцев, а дотоле они от славян поражений не знали. Чуть дальше, между Ямной и Яремчой, приезжих водят в пещеры Довбуша — того известного атамана Олексы Довбуша, который скрывался там со своими гайдуками от польских регулярных войск, а когда те уходили, оттуда же совершал набеги на шляхетские уделы. А еще к нему в пещеры тайно наведывалась возлюбленная Дзвинка, о которой поют, что «кожна жiнка у душi» — она («каждая женщина в душе» — она).

В 20—30-е годы этот район — Ясиня, Яремча, Ворохта — приобрел вдруг славу курорта, и в нем стали собираться с семьями на отдых поляки и австрийцы, появились невиданные прежде учреждения: гостиницы, пансионаты, кафе. Под самое «воссоединение Западной Украины с СССР» в Яремче даже выстроили первый подъемник на конной тяге, сделав доступными панорамные виды для неспортивных богатеев. Особым же шиком считалось проскакать на коне под самой кабинкой фуникулера, когда она только взмывает в воздух, — вот это было занятие для джигита. Сейчас, после смутных 90-х, туризм, конечно, снова возрождается, но пока, по старой привычке, приезжие из СНГ предпочитают частный сектор всякой курортной инфраструктуре: нет такого дома в Яремче, что не принимал бы у себя отдыхающих во все «важные» каникулы. Многие останавливаются в самом городе, но, чтобы прочувствовать дух этих мест, лучше поселиться в окрестных горах — «на выселках». В одном из таких гостеприимных домов живет мой добрый товарищ — Василий Николаевич Плитус. Добраться до него неподготовленному человеку тяжело: два километра пешком в гору. Зато там ждет награда: радушный гуцульский прием с чаем, кренделями, палинкой, разговорами — и всего этого хватит до утра.

Само собой разумеется, что, лишь пожив немного в такой семье, можно распознать, что за жизнь в горах и какими трудностями оплачивается ее веселый колорит. Вот внуку Василия, Любчику, нет еще четырнадцати лет, а он в любую погоду ежедневно пробегает несколько километров по скалистой тропинке — в школу и из школы. А из школы прибежал — начинается хозяйственная «повинность»: в том числе косьба и выпас коровы — серьезные дела. Самый ближний захудалый магазин — внизу, в центре города, так что прогулка за хлебом отнимает полтора часа (хорошим гуцульским шагом). Понятно поэтому, кстати, почему традиционная местная кухня, возникшая с учетом расстояний и энергозатрат, так калорийна и тяжела. По этой же причине осенью люди мешками увозят с рынка продукты: в долгие дни снегопадов многие села бывают совершенно отрезаны. Тут важно ноги не протянуть.

Дары мольфаров

В том, что сравнительно невысокие, исхоженные туристами Карпатские горы — это все-таки горы, где лучше не расслабляться, я убедился и сам, отправившись однажды снимать панораму заката. Часов в шесть небо вдруг молниеносно затянулось тучами, а через несколько минут разверзлось свирепыми потоками. «Надо бы скорее спуститься», — подумал я, но «скорее» не получалось, ведь скользко, да и стемнеть успело. В общем, как мне удалось найти среди десятка других нужную лесную тропинку, а потом не сломать на ней шею, — не знаю. Жуткая выдалась гроза. Примерно такая же, как та, которую вызвал мольфар (колдун) в известном фильме.

Поводы припомнить экранизацию Сергеем Параджановым «Теней забытых предков» Миколы Коцюбинского находятся в Раховском районе на каждом шагу. Вообще, знаете ли вы, что сами гуцулы восприняли когда-то этот фильм как документальный об их дедах и бабках? На полном серьезе. И хотя все в этой картине — чистейшая выдумка, выглядит она действительно донельзя правдоподобно — по части быта, нравов... Все это могло бы случиться на Гуцульщине. И взаправду случается по сей день. До сих пор вместо приветствия местные говорят: «Слава Icycy Христу», а в ответ слышат: «Навіки слава». По сей день высшая ценность для самого отпетого «сорвиголовы» — семья, и нет большего несчастья, чем остаться «горьким бобылем». Те же праздники отмечают, те же пироги пекут и ту же приготовляют настойку. И фраза из фильма «Для работы будни, для ворожбы свято» по-прежнему выражает дух и ритм жизни.

Под Рождество ходят колядовать и выставляют на стол ровно двенадцать блюд, среди которых «королева» — прославленная кутья из цельной пшеницы с грецкими орехами, медом и маком. На Вербное воскресенье, Великдень (Пасху) и морозный Ярдан (Крещение) угощений набирается меньше, наименований до десяти, зато все люди идут крестным ходом к студеной речке или ручью, чтобы слушать Святую литургию — и трогательно, и радостно. Будни, конечно, есть будни, и им свои занятия: пасти овец в XXI веке не считается зазорным и для мужчин с высшим образованием, а их женам сам Бог велел делать брынзу, вышивать и вязать по примеру прабабушек. В пятницу, как уже было сказано, принято ходить на рынок, по субботам — убирать жилье, воскресенье отдается церкви. В общем, настоящая сельская идиллия, какую уже редко где встретишь на Европейском континенте, разве что в Сицилии (кстати, как и у сицилийцев, у каждой уважающей себя гуцульской семьи есть родственники в Америке или хотя бы в Канаде).

Слукавит тот, кто скажет, что все тут остается таким уж девственно подлинным. Скажем, платки, которыми мы восторгались на рынке, — уже и не гуцульские вовсе, а привозные японские. А что? Цвета те же, эффект тот же — и дешевле выходит… Национальные костюмы лежат в сундуках и редко оттуда вынимаются, разве что для чистки, однако и в теплую погоду многие женщины по «генетической» памяти носят двойные юбки и тройные кофты — как только не жарко им? Лет двадцать назад можно было часто видеть, как с дальних склонов спускаются пастухи в вельветовых джинсах, полученных от заокеанских дядюшек и кузенов. И очень даже «натурально» получалось: вельвет издали похож на традиционный украинский бархат.

Такие смычки прошлого и современности рождают яркие и веселые контрасты. Гуцулам и самим смешно: вот по одну сторону деревенской улицы припаркованы машины, а по другую — лошади, причем одинаковыми национальными коврами-лижниками украшены и кузова, и телеги. Во многих домах для готовки и обогрева по старинке пользуются печками (газификация Раховского района происходит как раз сейчас), а на них поставлены для экономии места видеомагнитофоны Samsung. И зимой можно наблюдать, как дымок из печной трубы нежно обвивает спутниковую антенну.

Что есть что в гуцульском мире?
Полонины — плато в Карпатах, где пасут овец, — климатически почти то же самое, что альпийские луга
Лижники — ворсистые коврики из овечьей шерсти, украшенные геометрическим узором. Предназначены для устилания, укрывания и просто украшения
Писанки — традиционные расписные яйца. Считаются прекрасным подарком (среди своих) и товаром (для туристов)
Трембита — музыкальный инструмент. Представляет собой деревянную трубу (длиной до 3 м) без вентилей и клапанов
Аркан — гуцульский народный мужской танец (по преданию, танец богатырей, спустившихся с гор), требует от танцовщиков большой выносливости и желательно сноровки (исполняется с маленькими топориками-бартками)

Обереги на рубашках

Очень привлекательно выглядит со стороны гуцульская бытовая культура. А что в наше время привлекательно, то рентабельно и должно быть пущено на сувениры, распродано. Пытаются сделать это и с украинскими Карпатами. Много лет подряд я бывал в Коломые (культурно-исторической «столице» Гуцульщины), а пару лет назад приехал — и расстроился. По случаю этнического фестиваля ее спешно реставрировали, и, выведя на всеобщее обозрение внешний лоск, погубили все очарование. Правда, на рынке народных промыслов в Косове или в коломыйском Музее Писанки можно по-прежнему найти что-нибудь стоящее и штучное — ковер ли с декоративным орнаментом, рубашку или что-нибудь расписное из утвари. Кстати, сюжеты рисунков только с виду бесхитростны, а на самом деле полны древнего языческого смысла. Например, если увидите треугольник — имейте в виду, что он — символ бессмертия, мужской и женской силы. Молния обозначает небесный огонь и божественную помощь роженицам. Солнце, кроме всего прочего, оберегает от злых духов. А изображенные на писанках стрелы помогали «отвертать» от сел татар. Талисманы и вообще рисунки со скрытым магическим смыслом до сих пор распространены в этом суеверном крае. Мне не раз приходилось слышать, как болезнь объясняли сглазом, а семейную неурядицу — чужой завистью. На месте древних легенд, рано или поздно отмирающих, возникают новые. Например, еврейско-польское кладбище в той же Коломые все население обходит стороной. Говорят, естественно, что души убиенных восстают из склепов и призывают нацистов с большевиками к ответу. Кстати, кадры кладбища у меня не получились — единственные за всю поездку. Пленка, Бог весть почему, оказалась засвеченной. Наверное, «тени забытых предков» не любят сниматься.

Источник: http://www.slavyanskaya-kultura.ru/slavic/ethnography/guculy.html

В дискуссии о русской смуте 1917 года (здесь и здесь) мы с Лидией Грот, расходясь в ряде моментов, тем не менее пришли к общему выводу: Россия на том переломном отрезке сделала выбор в пользу социализма. Речь, по сути дела, шла лишь о том, каким будет путь к нему – большевистским, эсеровским или военно-диктаторским (Корнилов, напомню, планировал включение в свою Директорию Г.В. Плеханова).
 

 
Вы никогда не задумывались над феноменом привнесения лексическим единицам через связанные с ними события или явления положительных либо отрицательных коннотаций? Одно из наименований полыни – чернобыль, давшее название небольшому украинскому городку, вот уже четверть века ассоциируется с самой страшной техногенной катастрофой в истории планеты. Таких примеров можно привести великое множество. Слово социализм у кого-то вызывает мрачные воспоминания о пустых прилавках времён позднего застоя, а у кого-то – о репрессиях 30-х годов. У «творческой интеллигенции» это слово не в чести из-за того, что при социализме приходилось снимать фильмы и писать книги о доярках и пастухах, а не о «Sex, Drugs & Rock’n’Roll». Национал-консерваторы с болью и гневом приводят цифры жертв красного террора в годы гражданской войны. Эмоции перехлёстывают через край, зачастую не давая посмотреть на вещи трезвым и непредвзятым взглядом, проанализировать сами понятия, а не связанные с их дальнейшей извращённой интерпретацией явления.
 

Попробуем дать слово тем, кого в симпатиях к «красному проекту» вроде упрекнуть сложно – многократно обвинённым советской историографией в крайней степени реакционности деятелям и сторонникам Союза русского народа и близких к нему организаций.
 
Само слово «социализм» у них тоже было не в чести, ибо в то время оно оказалось накрепко связанным с кровавой смутой 1905 года. Теорию Маркса они считали прямым порождением деградирующего западного общества, эдаким «зубом мудрости» в акульих челюстях капитализма (что, кстати, абсолютно соответствует воззрениям самого Маркса). Но если смотреть не на терминологию, а на суть… Вот какими словами, например, характеризовал в стенах Государственного Совета столыпинскую аграрную реформу граф Олсуфьев:
 

Несомненно, этот новый принцип проводится во имя доктрины, что будто бы личная собственность всё спасёт, что нужно создать в противовес нашему невежественному, тёмному, анархическому часто крестьянину-общиннику – сытого консервативного просвещённого буржуа. Вот этот буржуа и должен спасти Россию… Я считаю этот принцип глубоко антинациональным. Народ русский до сих пор свято верует в Высшую Верховную Власть как защитницу слабых, и если он убедится, что это не так, то в сердцах многих миллионов простых людей настанет горькое разочарование.

 
В программах правых организаций фигурировали следующие тезисы: «защита трудящихся и обремененных маленьких людей от произвола и порабощения капиталу», «удовлетворение крестьянской земельной нужды там, где она сказывается с особенной остротой, должно быть поставлено в первую очередь всеми средствами, имеющимися в распоряжении государства», «улучшение положения рабочих и избавление их, при помощи законов, от эксплуатации со стороны хозяев и подрядчиков». Декларировалась необходимость максимального снижения налогов, строительства учебных заведений.
 
Председатель астраханского отделения СРН Нестор Тиханович-Савицкий предлагал следующий пакет мер для решения «рабочего вопроса»: сокращение рабочего дня до девяти часов, поэтапное увеличение непрерывно длящегося отдыха за счет уменьшения рабочего дня в субботу, государственное страхование, организация на предприятиях бесплатных для рабочих и служащих больниц и библиотек, развитие охраны детского и женского труда, устройство при фабриках и заводах яслей и предоставление работницам времени для кормления детей, обеспечение комплекса мер по совершенствованию санитарно-технической безопасности, запрет обязательных сверхурочных работ, запрет выдачи заработной платы товарами.
 
Особое внимание стоит уделить трудам таких заметных теоретиков правого лагеря, как Сергей Шарапов и Александр Нечволодов. Шарапов предлагал отречься от денежной системы, основанной на золотом стандарте, как неприемлемой для России. По его мнению, настоящие деньги – это «орудие христианской помощи народному труду, предприимчивости и сбережению», такие деньги могут быть только бумажными. Шарапов считал, что право эмиссии может принадлежать только государству в лице центрального государственного учреждения. Величину денежной массы должна регулировать «государственная экономическая политика, становящаяся добросовестным и бескорыстным посредником между трудом, знанием и капиталом». Только единая эмиссионная система и разумное регулирование денежного обращения способна в совокупности создавать «бумажные абсолютные деньги» в любом количестве, которые и идут на пополнение «всенародных, мирских или государственных запасных капиталов».
 
Признаками недостатка денег в природе Шарапов называл высокий процент за наём денег и обесценивание труда, излишка же – развитие промышленной спекуляции, появление дутых или заведомо неблагонадежных предприятий, обесценение денежной единицы, неравномерный рост цен. Сергей Фёдорович не был противником частной инициативы как таковой, но утверждал, что частная предприимчивость не должна подменять собой государственное творчество, общественную власть. Самодержавное государство хорошо тем, что «ограничивает всякую возможность хищной, спекулятивной наживы, не дает возможность возникнуть Ротшильду и такой непомерно растущей, безнравственной и погибельной власти». Многие из идей Шарапова были реализованы в ходе советской реформы кредитной системы в 1930-1932 годах.
 
Схожие мысли выражал и Нечволодов в своём аналитическом труде «От разорения к достатку»:
 

Привлечение иностранных капиталов в государство сводится: к эксплуатации этими капиталами отечественных богатств и рабочих рук страны, а затем и вывоза заграницу золота, приобретённого в стране за продажу продуктов производства. При этом, общее благосостояние местности, где возникают крупные капиталистические производства, обязательно понижается, по законам, выведенным Генри Джоржем в его «Прогрессе и бедности»…
 
Разумная денежная система должна быть основана на следующем: Делание и установление денежных знаков, составляет исключительную прерогативу государства, так как знаки эти служат для производства в нём операции обмена и выпускаются в том количестве, которое необходимо для страны, а потому должны изготовляться из такого товара, который отнюдь государству не приходилось бы брать в долг, да ещё в добавок на невыразимо тяжёлых условиях. На практике – это сводится к бумажным деньгам, невыразимым на золото.

 
По словам Нечволодова, установление системы бумажных денег приведёт к тому, что
 

Сразу и навсегда прекратятся все внешние займы и дальнейшее ее закабаление иностранным капиталом. Россия постепенно станет тем, чем она и есть в действительности, то есть богатейшей страной. Капиталистическое хозяйство, которое искусственно прививалось у нас за последние 50 лет, постепенно заменится хозяйством, основанным на принципах коллективизма и кооперации. Исчезнет мало-помалу пропасть между работодателем и работником. Всякий участник производительного труда будет сознавать себя пайщиком общегосударственного хозяйственного предприятия, интересы которого совершенно тождественны его личным. Благодаря достатку в деньгах можно будет поставить наше земледелие на должную высоту…

 
Подмечает Нечволодов и лукавство авторов «Капитала», которые, «призывая пролетариев всех стран к борьбе с существующим порядком и капиталистами, под последними разумеют только землевладельцев и фабрикантов, но ни слова не говорят ни о банкирах, ни о биржах».
 
Уместно будет вспомнить и осторожную концепцию главы Особого отдела Департамента полиции Зубатова, названную остряками «жандармским социализмом» – самодержавие как гарант социальной гармонии, необходимость глубоких социальных перемен через эволюцию, а не революцию, организация профсоюзов под опекой государственных структур. Но наиболее чётко и недвусмысленно, не пугаясь даже запретного для многих слова, выразил свои мысли великий русский мыслитель Константин Леонтьев:
 

Для нас одинаково чужды и даже отвратительны обе стороны – и свирепый коммунар, сжигающий тюильрийские сокровища, и неверующий охранитель капитала, республиканец-лавочник, одинаково враждебный и Церкви своей, и монарху, и народу… Я скажу даже больше: если социализм не как нигилистический бунт и бред самоотрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ имеет будущее, то в России создать… этот новый порядок, не вредящий ни церкви, ни семье, ни высшей цивилизации – не может никто кроме монархического правительства.

 
Царь и социализм – заоблачно, но как-то очень по-русски! Зубатов, Леонтьев, Нечволодов, Шарапов, многие другие выдающиеся общественные деятели, включая Менделеева – все они разнились в частностях, по-разному называли свои воззрения, но сходились в одном. В том, что гармоничным в России может быть только государство, основанное на идеалах социальной и нравственной справедливости. Любое другое рано или поздно будет отвергнуто, как организм отвергает неумело пересаженный плохим врачом донорский орган.
 
Станислав Смагин, политолог
 
Перейти к авторской колонке
 
 
P.S. После диалога в комментариях с пользователем ulmerug считаю необходимым внести маленькое дополнение. Собственно, мысль, которую я хочу озвучить, и так присутствует в статье, но она крайне важна (причём не только для конкретного материала, но для чёткого определения инструментария общественно-политических дискуссий в целом). Поэтому лишний раз недвусмысленно сформулировать её не грех. Суть вот в чём. Надо чётко различать:
 
1.) Идеологии и доктрины в их первоначальном виде, сформулированном основоположниками.
 
2.) Недобросовестных последователей, криво и ошибочно развивавших эти доктрины либо вовсе данными доктринами лишь прикрывавших свои неприглядные деяния (как отличить корректных последователей от некорректных – отдельный вопрос, каждый случай надо рассматривать отдельно), а также деятелей, ввиду размывания на каком-то этапе истории по тем или иным причинам понятийного аппарата политической науки, наклеивших на себя ярлык, к которому реально отношения не имеют.
 
3.) Нередко выдающиеся мыслители, имеющие претензии к субъектам из предыдущего пункта, автоматически переносили отношение к ним на первый пункт, что ещё более запутывало картину. Теперь люди судили об идеологиях не по пункту 1, а по пункту 2, опираясь на авторитетное мнение пункта 3 – или и вовсе ограничиваясь им одним.
 
Примеров путаницы, к которой приводит подобная ситуация, великое множество. Так, многие российские обыватели до сих пор судят о сути либеральной демократии, глядя на ЛДПР Жириновского – хотя по программе и риторике лидера (опять-таки, не путать с реальными делами!) это типично правая, национал-консервативная партия. И наоборот, правыми у нас с начала 90-х стали именовать себя либералы. Фашизм, изначально в исполнении Муссолини бывший всего лишь идеей умеренно-тоталитарного государства, построенного на корпоративизме и патернализме (при этом практически без намёка на национализм), накрепко пристегнули к нацизму, и теперь попытки разделить эти понятия хотя бы в научных дискуссиях… приравнивают к апологетике фашизма!
 
Получается как в анекдоте: «Правда, что Петров выиграл «Волгу» в лотерею? – Все верно. Только не Петров, а Иванов. И не «Волгу», а сто рублей. И не в лотерею, а в карты. И не выиграл, а проиграл». Умение отличать Петрова от Иванова (и главное, желание их различать) должно быть присуще любому здравомыслящему человеку участвующему в мало-мальски содержательном диспуте.
 
Станислав Смагин

Источник: http://pereformat.ru/2012/03/socializm-i-zar/

Откуда появился суровый, отважный и свободолюбивый характер сибиряков? Как сложился особенный менталитет русского населения Сибири? Ответы на эти вопросы лежат в прошлом, когда Россия присоединяла и колонизировала сибирские земли. Известный учёный, доктор исторических наук Владимир Пузанов рассказывает о том, какой была военная роль крестьян Сибири в XVII-XVIII веках.
 

Иллюстрация из альбома художника, этнографа и писателя Н.Н. Каразина.
 
В Московском государстве XV-XVII вв. жилецкие люди считались правительством обязанными нести военную службу. Но если служилые люди должны быть готовыми к войне всегда, то жилецкие люди – при необходимости, власть считала их обязанными защищать свои города.
 

В 1502 году Иван III требовал от рязанской великой княгини Аграфены, чтобы она не отпускала торговых людей Рязани ездить на Дон. Эти торговые люди должны были оставаться в Рязани для защиты южного города, когда рязанские служилые люди находились на службе московского великого князя.¹
 
Защита своих слобод являлась обязанностью и для населения сибирских слобод. 14 июня 1652 г. воевода Верхотурья писал приказчику Ирбитской слободы Андрею Бернатскому о возможном нападении калмыков, предписывая, в случае если «про калмыцких людей вести поновятся», приказать всем крестьянам ехать из деревень в острог слободы с ружьями или саадаками, чтобы калмыки не захватили слободу и острог изгоном, отпустив их оттуда только когда «вести про калмыцких воинских людей минуются».
 
В ходе летних боев 1662 г. крестьяне составляли основную, а часто и единственную группу, защищавших слободы от повстанцев. 15 августа 1662 г. ойраты и башкиры напали на Покровское село Арамашевской слободы, крестьяне сели в осаду и просили помощи у приказчика слободы Афанасия Бибикова («прошают силы на подсобь»).² Афанасий Бибиков собрал в слободе ополчение крестьян с оружием, а также обратился за помощью к приказчикам соседних слобод. В частности, приказчик Невьянского острога князь Семен Пелымский послал к нему 20 крестьян, которые, вернувшись из похода, привезли захваченного пленного татарина Туринского уезда. 1 июня 1667 г. приказчик Ирбитской слободы Яков Давыдов послал в разведку по воинским вестям 20 человек беломестных казаков и крестьян, которые ездили 4 дня. Главную силу при обороне большинства сибирских слобод составляли именно крестьяне.
 
В 1682 г. Иван Томилов, приказчик Арамашевой слободы, писал в Верхотурье: «крестьян в слободе мало, в осаде сидеть и биться с воинскими людьми нечем».³ Однако не всегда крестьяне желали исполнять предписание власти об обороне слободы. В 1682 г. Федор Томилов, приказчик Невьянского острога, доносил в Верхотурье, что крестьяне не слушают беломестных казаков, которых он разослал по деревням, отстоящих от центра на расстоянии от 15 до более 30 верст, с приказом «для осадного времени» ехать в острог. По его словам, «крестьяне в Невьянской острог не едут и бегут с женами и детьми по лесам и мне защищать острог некем», так как беломестных казаков в остроге всего 4 человека. Пришедших в острог крестьян было мало: «небольшие люди», и те были плохо вооружены, не было пищалей и саадаков, которые полагались.⁴
 
9 августа 1682 г. верхотурскому сыну боярскому Михаилу Бибикову было предписано ехать в Краснопольскую слободу и примирить крестьян с приказчиком, повелев ему, чтобы он жил «смирно и крестьяном никаких налог не чинил, а крестьяном приказать, чтоб Ивана во всем слушались». Память сообщает, что крестьянам во время угрозы нападения кочевников на русскую территорию «по воинским вестям» предписывалось «дневать и ночевать» в остроге слободы в количестве 15-20 человек. Михаил Бибиков, который должен был собрать оружие в прикрытых другими поселениями слободах и привезти его в наиболее угрожаемые, заявил, что он не ездил в Арамашевскую слободу, так как крестьяне Пышминской слободы отказались выдать ему по памяти пушки железные и ядра, а затинную пищаль, взятую в Ницынской слободе, он послал с провожатым.⁵ В памятях к приказчикам острогов и слобод требовалось, жить «в остроге и деревнях з беломестными казаками и крестьянами с великим бережением неоплошно и в подъезды и в проезжие станицы беломестных казаков посылал бы безпрестанно».⁶
 
Помимо защиты острогов и слобод, местное население юга Сибири вместе с войсками и самостоятельно участвовало в стычках, вылазках, разведывательных операциях: в 1662 г. отряд Невьянского монастыря «побил в походе» 200 воровских татар, старцы Исетской пустыни в ходе башкирского восстания периодически совершали объезды Приисетья вооруженными отрядами. 16 августа 1662 г. приказчик Ирбитской слободы получил память из Верхотурья, приказывающую, собрав всех беломестных казаков и «из крестьян охочих людей», послать их к Федору Головкову, приказчику Ницынской слободы, который должен был объединить силы ополчения двух слобод и идти на выручку Арамашевской слободы, осажденной башкирами. В Ирбитскую слободу был послан верхотурский стрелец Петр Конев, чтобы ускорить сбор людей в поход.
 
Часто с отписками в соседние слободы и в уездный центр приказчики посылали именно крестьян; так, 23 июня 1682 г. приказчик Тагильской слободы Андрей Родичев послал крестьянина Петра на Верхотурье, предупреждая о возможности нападения башкир.⁷ Подобная активность населения проявлялась не только в периоды боевых действий. В 1672 г., в период, когда к рекам Исети и Тоболу прикочевал калмыцкий тайша Мелай, выразивший готовность служить русскому царю «со всеми своими улусными людьми», слободчик Суерской слободы Осип Давыдов и Федор Кренев, собрав драгун, беломестных казаков, пашенных крестьян и «кречатьи помытчики» Исетской слободы – 70 человек – вышли в степь и разгромили кочевья Мелая, «кочевных его людей побили, а жен их и детей взяли, а погромную рухлядь разделили по себе», что вызвало недовольство центральной власти.
 
В период конфликтов на юге среди населения распространялись слухи о призыве в русские военные отряды. 2 августа 1682 г. крестьянин слободы Царево Городище сообщил в судной избе приказчику Краснопольской слободы, что из Тобольска прислано в Мехонскую слободу 2 тысячи служилых людей под началом Федора Волкова, который прибирает в полк «вольных и охочих людей» со всех Исетских слобод, собираясь идти с ними в поле на башкир.⁸
 
В 1709 г. воевода Тобольска князь А. Черкасский издал указ, «кто похочет всякого чину слободские жители идти охотой на воинских людей башкирцев для поиску войной те бы люди приезжали в Катайский острог с ружьем, лошадьми и запасы», возложив командование «охочими людьми» на первого драгунского капитана острога в 1698 г. в отставке Осипа Мурзина. Характерно, что желание воевать заставило часть крестьян вступить в конфликт с представителями местной администрации. Верхотурский воевода не подтвердил тобольский указ в своем уезде, но крестьяне Камышловской и Тамакульской слобод, несмотря на запрещение приказчика, уезжали в Катайский острог: «утайкой… уезжают в охочие в степь, а мне их удержать невозможно, для того, что пора летняя». Позднее отряд Осипа Мурзина, насчитывавший к тому времени 200 человек «охочих крестьян», вошел, наряду с драгунами, в подчинение Ф.А. Толбузина, принимал участие в сражении 12 августа на озере Чебаркуль. Кроме этого, существовали отдельные отряды ряда слобод. Например, 26 апреля 1709 г. крестьяне Пещанской слободы – 34 человек с ружьями – преследовали отогнавший скот от слободы отряд башкир, «нагнав билися с ними… скот отбили», 28 мая после отгона скота у Арамильской слободы отряд сержанта Семена Травина в 150 драгун и крестьян нагнал в степи башкир, но был отбит, потеряв 18 человек убитыми, 20 ранеными, 20 пленными. В июле 1709 г. отряд охочих людей Багаряцкой слободы вышел в степь на повстанцев, в бою «русских людей пало многое число». По сведениям Акинфия Демидова, в июле 1709 г., после нападения повстанцев на Каменский завод, «русские люди разных слобод, собрався волница за ними изменники… в степь ходили, кошев 5 побили и скот на завод отбили». 10 августа отряд русских крестьян и черемис Чусовой слободы из 90 человек разбил появившийся у слободы отряд повстанцев в 70 человек, перебив 20 из них.⁹ Таким образом, использование крестьян Сибири в боях восполняло отсутствие регулярных сил и носило самый широкий характер.
 
По сведениям Николая Витсена, путешествовавшего по России в 1664-1665 гг., крестьяне Сибири были, как правило, «… хорошо обеспечены оружием, так что, когда язычники–разбойники пытаются их обидеть, они закрываются в своих домах и из ружей стреляют через окна и с легкостью изгоняют их». Акты XVII в. свидетельствуют, что власти Сибири не только поощряли распространение огнестрельного оружия у русского населения, но иногда и раздавали его сами из «государевой казны».
 
Особенно широкой подобная практика была на территории Верхотурского уезда, где было мало служилых людей и много слобод с крестьянским населением. 8 апреля 1664 г. староста пашенных крестьян Невьянской слободы Андрей Сидоров сын Шмаков подал отписку на Верхотурье, что принял из государевой казны 15 пищалей с ложами и замками, 7 замков шкоцких, 7 простых, староста Ницынской слободы принял 10 пищалей.¹⁰ В 1668 г. у приказчика верхотурского сына боярского Семена Будакова в остроге Пышминской слободы на «острожном ряду» имелась затинная пищаль и 20 железных ядер, в казне имелся 21 мушкет, которые раздавались населению. В слободе жило 13 беломестных казаков и 45 оброчных крестьян.¹¹ В грамоте Федора Алексеевича 22 сентября 1679 г. верхотурскому воеводе Р. Павлову, в связи с доведением до тысячи человек драгун на Исетской линии, предписывается выдать им мушкеты и пищали, «которые были у солдат и у беломестных казаков и у крестьян даны из нашей великого государя казны».
 
В 1682 г. воевода Верхотурья Ларион Лопухин сообщал тобольскому воеводе князю Голицыну, что город не готов к ожидавшейся войне с башкирами: «на Верхотурье в государевой казне ружья нет», имевшееся оружие не годилось к стрельбе, было мало боеприпасов и мало служилых людей, поэтому «Верхотурского уезда слободы и остроги послать нечего». Подобная ситуация была и в слободах, где ружья и боеприпасов было мало «и в приходе воинских людей» по словам воеводы обороняться будет нечем.¹² Воевода указывал, что к 1682 г. в составе Верхотурского уезда было построено 12 слобод и острогов, в которых «пушек нет и мушкетов мало». Беломестные казаки, пашенные и оброчные крестьяне уезда обратились к воеводе с челобитьем, что в слободах и острогах «беречься невозможно и в приход воинских людей оборониться нечем».¹³ Так, в Чусовской слободе не было пушек и затинных пищалей и «ручных пищалей мало, а та Чусовская слобода стоит с приходу башкирской степи».
 
В Ирбитской слободе в 1682 г. у беломестных казаков имелось только 24 мушкета и небольшое количество боеприпасов, которого, по оценке приказчика, было «к воинскому делу мало». По данным приказчика Ивана Томилова, в Арамашевой слободе имелось 26 мушкетов и 2 пищали – одна на проезжей башни «пищаль небольшая», вторая пищаль затинная и мало боеприпасов. В Ницынской слободе также имелось мало оружия и боеприпасов, «а которые мушкеты есть, у тех замки поломаны», в слободе не было кузнеца, который мог бы исправить замки, ближайший находился в Невьянской слободе. В Невьянской слободе также оружия было мало, «в осадное время сидеть некем и не с чем». Верхотурский сын боярский Михаил Бибиков, посланный 9 августа 1682 г. из города в Краснопольскую слободу, должен был собрать у крестьян розданные им ружья, бердыши и рогатки и положить в казну на случай обороны а также перевезти пушку и пищаль затинную в более угрожаемую Чусовскую слободу.¹⁴
 
Крестьяне играли главную роль в строительстве укреплений слобод. В 1670 г. по царскому указу и верхотурской памяти Якову Борисову было повелено построить слободу на реке Пышме на Красном Яру, прибирая беломестных казаков и оброчных крестьян. Яков Борисов позднее написал челобитную, сообщая, что в беломестные казаки и крестьяне хотят записаться «многие охочие люди», но не делают этого по причине отсутствия острога, и просил отправить для этого население старых слобод Верхотурского уезда, отмечая, что и ранее «в новых слободах остроги ставлены Верхотурского уезда пашенными и оброчными крестьянами». На Верхотурье в приказной избе было выписано из документов прошлых лет, что царскими указами 1654, 1657, 1667 гг. было приказано направлять стройщиков-крестьян старых поселений для строительства Катайского острога, Пышминской, Краснопольской и Камышевской слобод.¹⁵
 
13 августа 1681 г. царским указом и верхотурской памятью приказчик Аятской слободы получил приказ построить острог небольшой «для приходу воинских калмыцких людей и воровских башкирцов». Приказчик должен был самостоятельно определить, где стоять острогу, где предполагалось и строительство крестьянских житниц. Острог рубленой должен быть в длину 40 сажен, в ширину 30 сажен, мерой в тарас вышиной 2 сажени до обломов сажень с четвертью и на обломах сажень без четверти, башни, мост, катки по острогу, надолбы силами беломестных казаков и оброчных крестьян слободы. Крестьяне обратились с челобитьем, чтобы им было разрешено закончить строительство после страдной поры. Приказчик писал на Верхотурье, что подобный острог поставить одной слободой «не в мочь».¹⁶
 
23 июня 1682 г. приказчик Тагильской слободы Андрей Родичев, сообщивший о возможном нападении башкир на русские слободы, получил из Верхотурья приказ с требованием острог слободы «починить и устроить, круг острогу крепости, какие пригоже на оборону от воинских людей», запасти камни и другие припасы на случай осады, переписать всех крестьян, имеющих ружья, наказав им, «чтоб жили с великим бережением». Приказчик должен был постоянно сообщать известные ему сведения в уездный город «и буди у тебя каких вестей объявятся и ты б о тех вестех писал на Верхотурье почасту».¹⁷
 
В 1682 г. все приказчики уезда получили из Верхотурья приказ починить и усилить укрепления своих острогов. 9 августа 1682 г. была послана память приказчику Пышминской слободы с требованием починить силами крестьян острог слободы, где были неисправны укрепления одной стены.¹⁸ Крестьяне не всегда соглашались с требованием укрепления слобод. В 1693 г., во время набега казахов на слободы по р. Тоболу, крестьяне Новой Пышминской слободы «во всем отказали» приказчику Н. Албычеву, который требовал починить острог в слободе.
 
В эпоху Петра I последовательно проводилась милитаризация крестьянского населения юга Сибири. Причиной этого стали разорительные набеги казахов на Сибирь в 90-е гг. XVII в., от которых Петр I хотел отбиться с минимальными затратами для казны. В 1697 г. Петр I предписал сибирским воеводам разослать памяти приказчикам, которые должны были мобилизовать крестьян на строительство различных укреплений около слобод – «поделать надолбы и всякие крепости». Кроме того, отныне запрещалось строительство новых деревень в угрожаемых от набегов кочевников районах. Теперь, выбирая место под поселение, надо было главное внимание обращать на военные возможности местности, строить поселения «при крепких и оборонных местах многолюдно». При этом, особенно отмечалось, чтобы строительство новых поселений проходило «не на спорных землях».¹⁹
 
19 апреля 1699 г. Петр I в грамоте тобольскому воеводе князю М.Я. Черкасскому приказал летом этого года разрушить малые заимки и деревни, находящиеся в районе набегов «неогороженные, некрепкие и малолюдные» и свести их население в крупные слободы, укрепляя их «всякими крепостьми». Одновременно было приказано вооружить все население сибирского юга, для чего Петр I приказал продать крестьянам по себестоимости старые пищали из тобольского запаса. Отныне все «пашенные мужики» были обязаны иметь личное оружие – ружья, копья и бердыши, которое предписывалось проверять на смотрах, за отсутствие ружья Петр I приказал брать пеню 1 рубль с человека.
 
17 января 1701 г. указ Петра I требовал в городах и слободах Тобольского уезда «а наибольше в тех местах, которые к степям близки» от слободских всякого чина людей и крестьян «тех слобод и деревень быть в готовности с опасением, чтоб у них, против наших великого государя прежних указов, было у всякого конного и пешего, ружье, пищали, копья, бердыши, саадаки, а в острожках и в драгунском полку и пушки». В случае отсутствия «у крестьян у кого» ружья, Петр I требовал купить его или выменять на хлеб. Указ предусматривал воинские учения крестьян силами размещенного в крае драгунского полка: «а когда у них зимою дела нет, устроя у крестьян у 100 человек по капитану и порутчику и их же братьи мужиков воинскому делу учить без отговорки, у всякого б ружье в дому всегда в готовности было, и в летнее время тем ружьем могли б всякому неприятелю учинить пристойный отпор и себе оборону». Офицеры должны были собрать записи крестьян о количестве таких крестьянских сотен в каждой слободе, из крестьян выбирались сотники и десятники, надзиравшие за состоянием оружия, состоянием вооруженных караулов, выставляющихся на поле на время работы «… и к покупке ружья и к караулам всяких чинов людей понуждать неволею, чтоб во время прихода неприятельских людей могли всякого чина люди с ними биться и в погоню за ними ходить». Петр I требовал от воеводы Тобольска «в Тобольском уезде и Тобольского розряду в городех и слободах слободским всякого чина людем, крестьяном, а наибольше в тех местах, которые к степям близки, и отколь каким неприятельским нашествием разорение опасно, тех слобод и деревень в зимнее и летнее время быть в готовности с опасением».²⁰ В случае серьезных конфликтов крестьяне неукрепленных деревень обязались съезжаться в поселения с «крепостями», занимая там оборону.²¹ В XVIII в. правительство, для избежания контактов русского населения с кочевниками, стремилось запретить поездки крестьян юга Сибири в степь для занятий промыслами и охоты. Однако провести эту линию на юге края было очень трудно, даже после строительства линий крестьяне Сибири пытались ездить за рубежи, контролируемые русской властью.²²
 
В XVIII в. в Сибири создаются целые полки из крестьянского населения. Первым из историков, заметивших это явление, был В. Н. Татищев, который использовал крестьянские ополчения в своей деятельности на Урале. Он отмечал, что в трех восточных губерниях России – Астраханской, Оренбургской и Сибирской – имеется, кроме регулярных войск, примерно по 3 000 казаков.²³ При этом, в Оренбургской и Сибирской губерниях при необходимости собирается военное ополчение из «народов и мужиков (кои все люди оружейные и воинским порядкам нарочно обучаются) весьма немалое число может быть собрано и часто против набегов» кочевников определяются.
 
По данным генерал-майора Киндермана, первого командира сибирских линий, выписные казаки были «еще в башкирское замешание выбраны», появились в Сибири в период самого крупного башкирского восстания 1735-1741 гг. Однако сами выписные казаки Ишимского и Ялуторовского уездов писали, что они были призваны на военную службу на южные форпосты еще за несколько лет до того, в 1732 г. Территорией формирования первых выписных казаков стали два южных уезда Сибири – Ишимский и Ялуторовский.²⁴
 
Первое время выписные казаки набирались из крестьян только в Ишимском и Ялуторовском уездах. Можно считать, что администрация Сибири сочла удачным опыт привлечения крестьян на постоянную военную службу, в результате выписные казаки появились и на других, более восточных территориях. В частности, в 1739 г. выписными казаками стали крестьяне Татмыцкой слободы, которые с конца XVII в. уже имели определенный опыт военной службы в качестве беломестных казаков.²⁵ В 1724 г. 200 беломестных казаков Татмыцкой слободы были положены в подушный оклад, а через 15 лет они стали выписными казаками. 200 выписных казаков из крестьян имелось к 1744 г. на реке Иртыше – 100 в Омской крепости и 100 в Чернолуцкой слободе.
 
Однако больше всего выписных казаков и в это время состояло в западных уездах Сибири.²⁶ К 1751 г. там имелось 1400 выписных казаков из крестьян и разночинцев – 800 в Ялуторовском уезде и 600 в Ишимском уезде. После подавления башкирского восстания власти использовали их для защиты южных уездов от набегов казахов.
 
В 1751 г. Киндерман начал формирование 10-ти полков выписных казаков, по 1000 человек в каждом. 4 из них формировались на востоке в Кузнецком, Томском, Красноярском и Енисейском уездах и 6 на западе – в Тобольском, Тюменском, Верхотурском, Ялуторовском, Краснослободском, Ишимском уездах. При северных городах Сургуте, Березове, Нарыме, Кетске и Мангазее, в связи с малочисленностью русского населения, «для живущих близ тех городов иноверцев» формировались не полки, а команды.
 
Военная Коллегия отмечала, что Киндерману удалось набрать полностью 10 полков и 5 команд. По данным Сената, в 1752 г. Киндерман набрал 9630 рядовых и 515 командиров из дворян, детей боярских, отставных солдат, драгун и казаков – всего 10 145 выписных казаков. К 1759 г. в Сибири осталось 8 143 выписных казака. Выписные казаки в 50-70-е гг. XVIII в. служили на линиях юга Сибири.²⁷
 
Перепись Киндермана 1749 г. по 11 пограничным слободам Среднего Притоболья, входящих в состав Ялуторовского дистрикта, зафиксировала у его жителей 961 единицу огнестрельного оружия, в том числе 798 винтов, 88 турок, 13 фузей, 19 мушкетов, 33 глади, 2 карабина и 8 пистолетов. Обращает на себя внимание сам факт переписи в период опасности нападения джунгар всего боеспособного (от 16 до 50 лет) мужского населения пограничных слобод Сибири, которые рассматривались администрацией как главный резерв вооруженных сил. В Среднем Притоболье такой резерв составлял 6302 человек, 15% которых имели ружья различных систем. Количество оружия на человека колебалось в зависимости от близости слободы проживания к границе. Например, в Салтосарайской слободе огнестрельное оружие имели лишь 6% боеспособного населения, зато в Утятской и Верх-Суерской 23% и 34% соответственно, в большинстве слобод эта цифра составляла 14% (Емуртлинская слобода) – 15% (Царев Курган). Наряду с учтенным частным оружием, в острогах и слободах Южного Зауралья находилось значительное количество артиллерийских систем. К 1741 г. в Исетском дистрикте было 20 пушек различных калибров, в Окуневском дистрикте 22 пушки, в Ялуторовском и Шадринском дистрикте – по 29, из которых 14 приходилось на Далматовский монастырь – всего 100 орудий, к ним необходимо прибавить количество артиллерии Сибирского полка слободских драгун, возросшей с 11 до 38 орудий к 1744 г.²⁸
 
Вооруженное, живущее в укрепленных слободах и деревнях, то обороняющее свои поселения, то идущее вместе с войсками или само по себе в степь за добычей, крестьянское население южной границы Сибири XVII-XVIII вв. мало напоминает крестьянское население Севера или Центра России, откуда оно вышло. Характерно, что правительство Петра I не видело существенной разницы между военным населением и крестьянами, которые должны были делать то же, что и первые – учиться воинскому делу, оборонять слободы и участвовать в походах, ничего не получая за это. Пограничное населения юга Сибири легко шло в беломестные казаки, Сибирский полк слободских драгун, а в 30-е гг. XVIII в. стало основным источником формирования Исетского казачьего войска.
 
Крестьянство играло важную роль в защите русской Сибири XVII – начала XVIII вв. Эта роль русского крестьянства была обусловлена слабостью русских военных сил на юге колонизуемого края и достаточно серьезной опасностью от соседних кочевых этносов – ойратов и башкир. Отряды беломестных казаков, формируемые правительством на юге Западной Сибири, не могли решить проблему безопасности русских колонистов, поэтому местным властям, слободчикам и приказчикам пришлось постоянно использовать крестьян слобод юга Сибири для выполнения многих функций, традиционно выполнявшихся служилыми людьми. Крестьяне не только строили военные укрепления в слободах и острогах, но и должны были нести там караульную службу, посылались в соседние остроги с вестями и т.п. В период военных действий крестьянское население включалось в состав военных отрядов слобод и острогов, а часто и совершало походы в составе отрядов регулярных сил.
 
Понятно, что подобные действия властей не вызывали большого энтузиазма у крестьян, отвлекая их от основных работ. Однако характерно, что здесь не было и серьезного сопротивления, факты уклонения от работ по строительству укреплений были редки. Представители русского крестьянства Сибири XVII в. понимали, что от их действий, в данном случае, зависит их жизнь и жизнь их семей. При захватах кочевниками русских поселений, население убивалось и уводилось в плен в улусы, откуда русских продавали в Среднюю Азию, Китай, и другие государства. Поэтому крестьянство Сибири не только строило укрепления, но и активно участвовало в их защите, а также в боях и стычках с кочевниками. Подобные действия местных властей находили поддержку воевод уездных центров, направлявших в слободы оружие для раздачи крестьянам, а также согласие центрального правительства.
 
Надо отметить, что для крестьянства Сибири выполнение многих функций служилого населения не было абсолютно новым делом. Уезды Поморья, которые по данным историков, представляли главную часть крестьянских колонистов Сибири, отличались от других русских уездов по социальному составу населения. Там почти не было служилых людей, которые в XVII в. в городах Московского государства являлись наиболее многочисленной, а часто и вообще единственной группой населения. Поэтому и там многие функции служилых людей выполняли жилецкие люди – посадские люди и крестьяне. В эпоху Смуты жилецкие люди Поморья на протяжении многих лет не только защищали свои города и уезды от набегов отрядов литовских людей и казаков, но и составляли рати ополчений, которые освободили от иноземцев Московское государство.
 
В Сибири состав русского населения был совершенно другой, служилые люди были здесь, как и на юге наиболее многочисленной группой, однако в целом, русское население Сибири было в XVII в. очень небольшим для огромной территории края. Служилые люди из уездных центров не могли защитить от набегов населения десятки слобод и острогов. Кроме того, надо учитывать, что в Московском государстве использование жилецких людей в обороне городов и походах имело очень давнюю практику.
 
Большое влияние (масштабы которого до настоящего времени являются одной из самых спорных тем в русской исторической науке) на жизнь Руси оказало соседство с кочевыми народами. Одним из последствий этого явления стало формирование особых групп населения на окраине славянского и тюркского миров. Уже в XI-XII вв. от Ростово-Суздальского до Галицкого княжеств под властью русских князей жило несколько десятков тысяч тюрок, и, наоборот, часть восточных славян уходило из-под контроля княжеской власти в степь за политические пределы Руси. Между Русью и кочевым миром стояли крепости – «заставы богатырские» с военным населением, воспетым русским народом в былинах. Нашествие монголов разрушило складывающиеся традиции и перемешало все это пестрое пограничное население. Но с освобождением Московской Руси от власти ханов мы вновь видим на ее окраине все те элементы, которые были характерны для Киевского периода – татары на русской службе в отрядах служилых царевичей, славянское население, ассимилирующее тюрков в поле (казаки) и правительственные военные отряды на окраинах Руси.²⁹ Когда после завоевания Сибири началась ее колонизация русским населением, здесь также постепенно складываются особые военные группы пограничного населения.
 
Владимир Пузанов,
доктор исторических наук

Источник: http://pereformat.ru/2011/12/krestyane-sibiri/

Серия сообщений "Генетические исследования":
Часть 1 - Генетика показывает, что евреи - это братский славянский народ!
Часть 2 - Славяне, славяне, кругом одни славяне... Японские самураи под Украинским трезубом.
...
Часть 12 - Поскреби русского, получишь ария..
Часть 13 - Между Перуном и Велесом
Часть 14 - Мы с тобой одной крови... Русь - Иран - Индия.
Часть 15 - Мы и наши братья берберы на Украине!
Часть 16 - Мы с тобой одной крови... Братья-кавказцы - 1
...
Часть 36 - Мы с тобой одной крови!
Часть 37 - Откуда мы пришли?... Куда свой путь вершим?...
Часть 38 - Эти нерусские русские!

(продолжение)

Мы же хотели бы обратить внимание на то, что символика изображений «скорее смешных фигур» с православного креста из Роскильде имеет прямые аналогии в религиозном искусстве балтийских славян, причём как раз среди металлических изделий. Сама символика четырёх ликов по сторонам света была одним из основных религиозных символов балтийских славян и известна по находках и описаниям из Волина и Рюгена. Кроме уже приводившихся четырёхголовых идолов, хотелось бы обратить внимание на похожую крестообразную находку из Волина, также украшенную четырьмя ликами, схематическое изображение которых, в свою очередь, очень схоже с роскильдским крестом. Стилистически схожие изображения найдены на деталях запонок на Арконе. Изображение в центре роскильдского креста со странно большим открытым ртом с зубами можно сравнить с изображением на найденной в вагрийском Старигарде оковке ножен, предположительно изображавшей славянских богов и мироустройство. В верхней части её находилась фигура, связываемая с божеством «верхнего мира», по центру были изображения людей и зверей, а внизу, в «нижнем» мире, было помещено схожее изображение божества с открытым зубастым ртом. Сравнивая этот оклад с реконструируемой картиной славянского пантеона и мифологии, можно предположить, что нижнее божество было Велесом или Чернобогом, хозяином загробного мира, в то время как верхняя фигура изображала верховного небесного бога – Перуна или Свентовита.
 

«Русский крест» из Роскильде (1), оклад ножен из Старигарда (2) и лик с зубами в его нижней части (3), находка из Волина (4) и Арконы (5).

Проводя стилистические параллели, нельзя не отметить сходство в композиции со збручским идолом, в верхнем ярусе которого было 4 предположительно божественных фигуры, а внизу – одна, также с открытым ртом. В этом плане роскильдский крест как бы представляет «вид сверху» на композицию збручского идола, и можно предположить, что 4 лика по сторонам могли обозначать 4 лика Свентовита или Перуна, а зубастая фигура в середине – Велеса или Чернобога, находящегося в центре в подземном мире.
 
Такой симбиоз православной формы креста и языческих символов мог быть вполне обычным делом для X-XII веков, учитывая то, что двоеверие хорошо известно и много позднее этого времени. К тому же, крест найден, с одной стороны, далеко от Киевской Руси, но очень близко к поселению балтийских славян-язычников в Виндебоде и на Рюгене. Влияние арконского храма Свентовита на датские христианские земли в то время подтверждается словами Саксона Грамматика, укорявшего датского короля Свена за то, что последний, будучи христианином, отправлял дары Свентовиту на Аркону. Схожую ситуацию, когда номинально считавшийся христианином купец одновременно мог более доверять языческим богам и рюгенскому оракулу, в результате чего и позаботился о нанесении на крест дополнительных обережных языческих символов, вполне можно предположить в случае этой находки. Также можно указать на сходство бронзовой фигурки коня с циркулярным орнаментом не только с восточноевропейскими находками, но и привести ближайшие параллели из земель балтийских славян.
 

Находки маленьких бронзовых фигурок коней в землях балтийских славян.

Здесь же более интересно, что связь и торговля Роскильде с Киевской Русью, похоже, могла осуществляться через посредство балтийских славян. В подтверждение можно ещё раз обратить внимание и на датские заимствования из славянского – шёлк (товар, привозившийся с востока, Руси), торг, безмен (указания на торговлю) и рея. Любопытно, что ближайшие формы заимствованным в датский язык словам «безмен» и «рея» – именно русские, а не просто общеславянские. Вполне вероятно, что приплывавшие из Руси купцы могли останавливаться в Роскильде в поселении балтийских славян Виндебоде или же импорт из Киевской Руси привозили сами балтийские славяне.
 
Кроме уже указанных славянских следов в Роскильде, сохранились и упоминания в письменных источниках славянских походов на этот город. Саксон Грамматик сообщает, как в 1150 году Ведеманд возглавил оборону города от славянских пиратов и приказал обнести Роскильде крепостным валом и рвом. Славянам, совершившим в 1150 году поход на Роскильде, впрочем, не удалось взять сам город.
 
Сконе. Не менее ощутимое славянское присутствие и в принадлежавшей Дании области Сконе на юго-западе Скандинавского полуострова (современная Швеция). Заметная концентрация «балтийской керамики» в Сконе известна из Лёддекёпинге, Боргеби, Лунда, Дальби, Мёллехольмена, Эрсьё, Истада и Бьёреьё. Все эти населённые пункты расположены неподалёку друг от друга в южной части Сконе, что позволяет рассматривать это явление в совокупности.
 

Некоторые места находок «балтийской» керамики в Сконе (по V. Martens, 2001).

Славянскую или «балтийскую керамику» находят в Сконе повсеместно и в огромных количествах, так что она с большим отрывом преобладает над прочими типами, в том числе и местными скандинавскими, которых, чем дальше на север, встречается всё больше. Как замечает В. Мартенс: «Балтийская керамика известна практически из всех археологически исследованных мест в Сконе: из городов, деревень и других мест находок всей «викингской эпохи» и раннего средневековья. В расположенных вдали от моря поселениях также встречается и более грубый тип керамики очень плохого качества – так называемая местная традиция керамики викингской эпохи».¹⁸ В ещё одном важном датском городе, Лунде, славянская керамика составляет более 90% находок в наиболее древних и до 70% в поздних слоях, а местная «викингская» не встречается и вовсе. Исследователи, однако, связывают её не с импортом из славянских земель, а предполагают изготовление её в Сконе по славянским образцам. Очевидно, что навыки изготовления качественной керамики славянского типа были занесены сюда славянскими поселенцами с юга Балтики, так как именно в Мекленбурге встречаются прототипы находимых в Сконе форм. В качестве такой славянской колонии в Сконе можно назвать островное поселение в Мёллехольмене, наряду соседним поселением Хёкён, являющимися пока что единственными, напрямую связываемыми со славянскими колониями в Сконе.
 

Островные славянские поселения Мёлленхольмен и Хёкён на юге Сконе (по R. Kelm, 2000).

В пользу этого свидетельствует не только само характерное для славян южной Балтики островное расположение поселения, но и сам спектр находок. Вся обнаруженная здесь керамика принадлежала к славянским типам: Випперов (41,9%), Тетеров (14,1%), Вардер (14,1%), Бобцин (15,9%), Менкендорф (11%), Гарц (2,6%) и Фрезендорф (0,4%).
 

Керамика из Мёлленхольмена (по V. Martens, 2001).

Непосредственный импорт археологи связывают лишь с одним славянским сосудом из Мёллехольмена, отличавшимся отделкой и составом глины, для других же предполагается местное изготовление. Однако сосуды из Мёлленхольмена в то же время несколько отличаются формой краёв от прочих сконских имитаций славянской керамики и ближе к южнобалтийским прототипам, на основании чего принимается, что первые славянские поселенцы привезли с родины славянские сосуды, по примеру которых и стали изготавливать керамику уже в Сконе. Поселение в Мёлленхофене датируется 11 веком, приблизительно тем же периодом, когда славянская керамика доминировала в Лунде. Кроме того, о связи жителей Мёлленхольмена со славянами говорят и другие находки из поселения – пряжка ремня и саксонский пфенниг, какие были в то время в повсеместном употреблении среди славян южной Балтики.
 

Пряжка ремня и саксонский пфенниг из Мёлленхольмена (по V. Martens, 2001).

Ближайшие параллели пряжке ремня археологи находят в центральной Польше, однако, предполагают изготовление его в Киевской Руси. Примечательно, что колонии балтийских славян в Скандинавии зачастую выказывают близкую связь этих колонистов с Киевской Русью и, очевидно, указывают на то, что колонизация Скандинавии осуществлялась группами балтийских славян, поддерживавших активные связи с Русью и часто плававших в Восточную Европу. По аналогиям типов керамики археолог Р. Кельм связывал основание поселений в Мёлленхольмене и Хёкёне со славянскими колонистами из северо-восточного Мекленбурга, устья Одры: «Комплекс Мёлленхольмен-Хёкён, имевший исключительное положение среди археологически известных одновременных с ними местных поселений по материалу находок и расположению на местности, по всей видимости, указывает на более или менее однородную часть славянского населения. Переселение этой группы северо-западнославянских поселенцев, вероятно происходивших из приграничного региона вильцев и поморян в устье Одры, можно датировать второй четвертью 11 века».¹⁹
 
Кроме указанных на приведённой выше карте мест, находки славянской керамики известны в Сконе и в других местах, к примеру, в крепости Треллеборг.
 

Керамика типа «Менкендорф» из крепости Треллеборг (по N.-K. Liebgott, 1978).

Борнхольм. На острове Борнхольм, расположенном к западу от Рюгена, славянская колонизация имела ещё более впечатляющие размахи, чем на Сконе. Она прослеживается тут по полному набору археологических находок: керамике, височным кольцам, славянским оковкам ножен и др., соотносимых со славянской культурой вещами, чему в 2008 году датский археолог Магдалена Наум посвятила целую книгу «Славянская миграция и заселение на острове Борнхольм в раннем средневековье», вышедшую отдельным томом лундской серии археологических исследований, и ставшую одной из немногих, где о славянской колонизации датских островов говориться уверено и напрямую.
 
Анализируя многочисленный материал из поселений и погребений, исследовательница приходит к выводу: «Славянская миграция на Борнхольм могла носить как спланированный, так и принудительный характер…Некоторые переселенцы могли быть связаны с правящим классом, быть купцами или воинами, другие же были имевшими определённые навыки в ремесле крестьянами, мужчинами и женщинами. Некоторые из них могли уже иметь представление об острове на острове, на основании того, что они слышали и видели. Для других же, особенно для тех, переселение которых имело принудительный характер, это переселение могло стать печальным опытом переездом от семьи и родного дома в незнакомые края».²⁰
 
Однако если о причинах и обстоятельствах славянского заселения Борнхольма, ввиду отсутствия письменных свидетельств того времени, могут быть лишь крайне предположительные выводы, одно остаётся ясным – колонизация эта носила весьма широкие масштабы. Находки керамики исчисляются многими сотнями экземпляров, оковок ножей и височных колец – многими десятками.
 

Места находок «балтийской» керамики на Борнхольме (по M. Naum, 2008).
 


Данные по находкам «балтийской керамики» на Борнхольме, славянские прототипы этой керамики и общее число находок – 628 (по M. Naum, 2008).

По спектру распространения славянских типов керамики Борнхольм более всего походит на западнославянские города и поселения Западного Поморья, региона устья Одры. Потому, как и для Сконе эту область можно предположить как вероятную прародину колонизировавших Борнхольм славян.
 

Доли керамики разных славянских типов в южнобалтийских городах и Борнхольме (по M. Naum, 2008).

Карта мест находок височных колец на Борнхольме (по M. Naum, 2008).

Некоторые из найденных на Борнхольме западнославянских височных колец с указанием мест находки (по M. Naum, 2008).

Места находок оковок ножен славянского типа на Борнхольме (по M. Naum, 2008).

Некоторые из типов оковок ножен с Борнхольма (по M. Naum, 2008).

Типы славянских оковок ножен, места их находок на Борнхольме и общее их число – 69
(по M. Naum, 2008).

Нередки здесь и славянские погребения, представленные трупоположениями со славянским инвентарём. Как замечает М. Наум: «Исследования ритуалов или, вернее, материальных остатков ритуалов, дают представление о двух пересекающихся процессах, в разной степени оказывавших влияние на социальную, политическую и культурную среду раннесредневекового Борнхольма. Одним из них была славянская миграция или группы славян, поселявшихся на острове, другой было укрепление связей и контроль острова Датским королевством, осуществлявшихся посредством христианизации, нового административного деления и изменения структур власти».²¹
 
Наличие богатого инвентаря в уже, по всей видимости, христианских погребениях в гробах, во множестве найденных на Борнхольме, не имеют аналогов в местных скандинавских традициях, но широко известны у славян юга Балтики, из-за чего погребения эти и связывают со славянами. Такие погребения известны из нескольких борнхольмских кладбищ и представлены там в большом числе (более 62%). Сам инвентарь также славянского происхождения или традиции – уже упомянутые выше оковки ножей, височные кольца и «балтийская керамика».
 

Захоронения с нетипично богатым инвентарём в Мункегард, Борнхольм (по M. Naum, 2008).

Славянские бусины из захоронений в Грёдбигард, Борнхольм (по M. Naum, 2008).

Височные кольца и бусины из захоронений в Грёдбигард, Борнхольм (по M. Naum, 2008).

Однако славянская и даже «вендская» топонимика здесь неизвестна, чему, по всей видимости, ещё предстоит найти объяснение. Можно отметить и большое число находок кладов на Борнхольме, многие из которых были оставлены в славянских горшках.
 

Карта находок кладов и захоронений на Борнхольме (по M. Naum, 2008).
Помимо того, что многие борнхольмские клады оставлены в посуде славянского типа, нередки и находки в них славянских украшений.

Славянские украшения из найденного на Борнхольме клада (по M. Naum, 2008).

Клад 11 века в «балтийской керамике» с острова Борнхольм (по N.-K. Liebgott, 1978).

Остров расположен практически в центре моря между Скандинавией и Поморьем и лежал как раз посередине морского торгового пути из южной Балтики в Киевскую Русь. Большая концентрация кладов, как и следы славянских переселенцев, сконцентрированы в одних и тех же местах, что позволяет предположить связь между славянскими поселенцами острова и торговлей. Возможно, славянская колонизация Борнхольма была связана с обеспечением остановок купцов в их пути на восток и с востока или же напротив с пиратскими нападениями на проплывавших по этому торговому пути купцов. Так или иначе, можно предположить заинтересованность славян в контроле на Борнхольмом именно для контроля торговых путем между южной Балтикой, Русью и Скандинавией. Наиболее активным торговым регионом, с наибольшей концентрацией торговых центров, импорта и кладов в балтийскославянских землях было устье Одры, так что сходство спектра борнхольмской керамики с типами керамики этого региона выглядит вполне естественным. С другой стороны, многое говорит, что посредниками в торговле и контроле этого участка южной Балтики до 12 века были не сами поморяне, а рюгенские славяне.
 

Карты находок славянских оковок ножен и височных колец (сверху) и гирек, указывающих на торговлю (внизу) на острове Борнхольм (по M. Naum, 2008).

Такая же ситуация наблюдается и на другом, расположенном в центре Балтики острове Готланд, бывшем пристанищем пиратов, где также известна ещё большая концентрация кладов и славянские находки. И то и другое отчётливо показывает активность балтийских славян в торговле с восточной Европой и их далеко не подчинённую, а напротив, самую активную роль и контроль над участками и остановками на этом торговом пути.
 
К сожалению, письменные источники также не запечатлели этого важного для понимания истории региона эпизода славяно-скандинавских отношений. Из связей острова с балтийскими славянами можно привести лишь очень поздний поход рюгенского князя Яромара II на Борнхольм в 1259 году по просьбе лундского епископа, и разрушения им там крепости короля Кристофа Лиллеборг.
 
Швеция. Славянское присутствие на этих землях будет рассмотрено менее подробно, но вовсе не потому, что там его не было, а лишь потому, что материала по этому вопросу у меня на данный момент пока меньше, к тому же целью статьи ставился не полный анализ славянских следов, а лишь ознакомительный обзор. Кроме славянских находок в юго-западной части современной Швеции, на которые уже было указано в разделе об области Сконе, можно отметить и славянское присутствие в Бирке. Адам Бременский упоминает присутствие славян в этом шведском торговом центре в 11 веке, сообщая, что
 

…Жители Бирки часто подвергаются нападениям пиратов, которых там великое множество… В это место, поскольку оно является наиболее безопасным в приморских районах Швеции, имеют обыкновение регулярно съезжаться по различным торговым надобностям все суда данов или норманнов, а также славян и самбов; бывают там и другие народы Скифии.

 
Археология вполне это подтверждает, кроме приведённых выше карт с находками многочисленных славянских вещей в Бирке, можно привести сообщение немецкого археолога Й. Херрманна о присутствии в Бирке курганов славянского рюгенского типа.²²
 
Славянская керамика в обилии известна как в Швеции, так и немного реже – в Норвегии.
 

Распространение «балтийской керамики» в Скандинавии.

Находки «балтийской керамики» известны в незначительных количествах и из других мест Скандинавии. Буквами А, В, С отмечены региональные особенности. А) В восточной Дании и на острове Готланд традиция местной скандинавской керамики позднего железного века прекратилась с переходом на «балтийскую керамику» в первой половине 11 века. В) В северном Халланде, Смоланде, Вестергётланде и Эстергётланде местная гончарная традиция продолжалась и после появления «балтийской керамики». С) В восточной части долины Меларен «балтийская керамика» занимала центральное положение, в то время как значительная часть местной керамики позднего железного века продолжала здесь изготавливаться (по M. Roslund, 2007).
 

Места находок «балтийской керамики» в Швеции (по M. Roslund, 2007).


Находки «балтийской керамики» в долине Меларен в Швеции: а) места находок «балтийской керамики» вместе с местной керамикой позднего железного века; b) места находок исключительно местной керамики позднего железного века (по M. Roslund, 2007).

Кроме «балтийской» керамики в Швеции нередки и находки керамики из Киевской Руси, по аналогам из северо-западных областей которых в Швеции со временем начали изготавливать дубликаты. Поздний рубеж датировки балтийско-славянской керамики обычно принимается концом 12 века, хотя в некоторых областях Мекленбурга и на острове Рюген её изготавливали ещё и в 13 веке. Находки керамики из Киевской Руси датируют периодом 1000-1300 гг.
 

Славянская керамика ладожского типа из долины Меларен и Бирки (по M. Roslund, 2007).

Находки керамики из Киевской Руси в Швеции. a) надёжные находки; b) ненадёжные находки
(по M. Roslund, 2007).

 

V. Скандинавы в Славии: принципиальное различие
в активности славян и скандинавов на Балтике и их интерпретаций

Славянское присутствие на датских островах впечатляет. Из приведённой выше информации может сложиться впечатление, что многие из этих островов, в первую очередь, Лолланд, Фальстер, Мён и Борнхольм, и вовсе были славянскими, а другие, такие как Зееланд, Лолланд или юг области Сконе – населены славянами и скандинавами черезполосно. И тут перед исследователем встаёт вопрос, насколько правомерно был бы такой вывод. Кажется, все «юридические» основания для такого мнения имеются, но ведь мы не в суде, где всё решает точность формулировок, а всего лишь хотим выяснить, как было на самом деле. Можно ли на основании этого переписывать историю и менять карты, ранее изображавшие эти области, как чисто датские? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сначала определиться, насколько вообще археология, при отсутствии письменных источников, может решать подобные проблемы.
 
Затрагивая тему славянского присутствия в Скандинавии, прежде всего, стоит рассмотреть так называемые «надёжные указатели на этническую принадлежность», общепринятые в археологии. Такими «этническими маркерами», находка которых приравнивается к доказательству присутствия этноса в данном месте, а не просто вещи, изготовленной в другой стране, традиционно принимаются детали костюма: женские украшения, металлические детали ремней, оковки ножен, а также религиозные символы и погребальный обряд.
 
Считается, что люди в те времена придерживались крайне консервативных взглядов на костюм, так что надеть скандинавский наряд славянке бы не подобало, как и славянский – скандинавке. С другой стороны, принимается, что женщины не были в раннем средневековье среди торговцев или воинов, поэтому детали женского костюма, находимые в чужих землях, указывают на проживание здесь чужеземцев семьями, то есть, на их колонии. Однако такой подход не учитывает другое широко распространённое и хорошо подтвержденное источниками явление того времени – работорговля, увод женщин и мужчин во время набегов, а также и мирных межнациональных браков. В результате того и другого, можно предполагать, что люди оказывались в чужих землях в своих «национальных костюмах» и поселялись в семьях или поселениях так, что археология не смогла бы отличить их от «колонистов». Кроме того, красивые ювелирные украшения, особенно из драгоценного металла, совершенно независимо от происхождения их «стиля», всегда были предметом торга и военной добычи, о чём недвусмысленно говорят находки многочисленных славянских украшений в скандинавских кладах и торговых центрах, а скандинавских фибул, в свою очередь – в славянских торговых центрах и кладах.
 
Письменные источники совершенно однозначно подтверждают, что импортные, редкие и «диковинные» вещи были очень желанным и хорошо продаваемым товаром в раннем средневековье, точно так же как и сейчас. Достаточно вспомнить слова Адама Бременского, о богатом славянском торговом городе Юмна, который был «богат товарами всех северных народов, нет ни одной диковинки, которой там не было бы». Кому же продавали свои «диковинки» северные народы, если принимается, что один этнос в силу своей консервативности не мог поддаваться влиянию чужеземной моды? Такая же ситуация были и в обратном направлении, к примеру, в «Саге о Ньяльсе» сообщается о том, как король Гаральд одарил Гуннара королевским облачением, в числе которого была «русская шапка».
 
«Русская шапка», таким образом, не только могла носиться скандинавами, но, более того, носить такую шапку считалось за великую честь – она была символом королевской власти! Однако для археолога находка «русской шапки» в Скандинавии должна была бы указывать на прямое присутствие в этом месте русского, как и находка скандинавской «диковинной вещи» в славянских землях – на скандинава. Совершенно очевидно, что подобные «негласные договорённости» о «надёжных этнических маркерах» в археологии на самом деле могут не иметь с реальной историей вообще ничего общего.
 
Смыслом дальней торговли был привоз импорта из дальних стран – этот факт настолько очевиден, что странным кажется даже обращение внимания на этот вопрос. Спрос на импорт, в свою очередь, говорит о востребованности чужеземных «диковинных» вещей среди населения, способного эти вещи себе позволить. Сама дальняя торговля в то же время подразумевала нахождение общин иностранных купцов в торговых центрах – понятно, что совершившие порой многодневные, а то и многонедельные плавания купцы не отправлялись восвояси в тот же день, а некоторые из них могли и оставаться на «зимовку», когда плавания становились невозможными в силу погодных условий, или же оставлять своих людей в торговых центрах для постоянного проживания, сбыта товара, ухода за складами и пр. Потому находки чужеземных вещей, особенно в торговых центрах, могут указывать в равной степени как на присутствие здесь чужеземцев, так и просто на проникновение в такие места чужеземной моды. Достоверно определить эту тонкую границу на основании одного археологического материала невозможно.
 
Проблема же раннесредневековой истории Северной Европы заключается в отсутствии письменных упоминаний порой о целых веках до принятия христианства, так что история народа начинает писаться археологами. Такая ситуация, к примеру, сложилась после Второй мировой войны в восточной Германии, где бурное развитие археологии привело к тому, что абсолютное большинство того, что написано о балтийских славянах, написано археологами и представляет порой более «историю вещей», чем историю народов.
 
Нельзя не упомянуть и о разнице в интерпретации находок в Скандинавии и на юге Балтики. Несмотря на огромный археологический и немалый лингвистический материал, скандинавские исследователи далеко не спешат заселять Скандинавию славянами или вести речь о значительном славянском влиянии на историю Скандинавии. Славянские женские украшения из скандинавских кладов – те самые, что принимаются как «надёжный определитель этноса», к примеру, считают просто импортом. Керамику, столь явно восходящую к славянским традициям и в огромных количествах находимую по всей Скандинавии, «политкорректно» называют не славянской, а «балтийской».
 
Как замечал в 2001 году шведский археолог Вандруп Мартенс: «Среди археологических находок в Сконе связи между славянами и данами наиболее выразительно представляются в невероятных массах керамики, называемой «балтийской керамикой». Эта группа находок, спектр типов которой базируется на позднеславянской традиции южной Балтики. Этот тип керамики в Скандинавии называли также «славянским», «славоидным» или «позднеславянским» – этническими наименованиями, подчёркивающими тесную связь с южной Балтикой. В системе классификации Дагмар Селлинг, применяющейся в Швеции с 1955 по сегодняшний день, эту керамику называют нейтральным названием «керамика AII». Термин «балтийская керамика» был впервые введён в оборот в 1959 году Вольфгангом Хюбнером, по результатам его исследований в Хаитабу. Так как термин «балтийская керамика» не связан с этносами, а более подчёркивает область распространения, мы отдаём ему предпочтение. Менее подходят термины «вендская керамика», также как и применяемые Эвальдом Шульдтом и Торстеном Кемпке наименования типов керамики по местам находок в славянских землях».²³
 
В последнем предложении речь идёт о применяемых в немецкой литературе терминах «менкендорфская», «фрезендорфская», «фельдбергская», «тетеровская» керамика и др. Таким образом, археологи из скандинавских стран напрямую заявляют о невозможности прямой связи «славянской» керамики в Скандинавии со славянами, так как в большинстве случаев она изготавливалась на месте по славянским прототипам и была, таким образом, местной традицией.
 
То же самое можно сказать и о «религиозных символах». Выше была приведена карта с находками «православных» символов – керамических яиц-писанок и крестов «византийской» формы – на основании которых Готланд вполне можно было бы признать «православным». Думаю, не надо объяснять, что такого не случилось. То же можно заметить и о находке «русского» креста в Лунде, где археолог не только не счёл этот религиозный символ однозначным указанием на присутствие русских, но и предположил о том, что крест был изготовлен местными германскими ремесленниками.
 
Совершенно иная ситуация на юге Балтики, где в любом скандинавском украшении и осколке керамики видят скандинавское присутствие, а в скоплении этих вещей в количестве одного-двух десятков в торговом центре речь ведётся уже о «значительной доле скандинавского населения» или скандинавской колонии, в то время когда находки многих сотен таких же вещей в Скандинавии ещё никому ни о чём не говорят. Приведём лишь несколько примеров.
 
В раскопанном в 1960-1970-х годах торгово-ремесленном центре возле деревни Менцлин на реке Пене, недалеко от впадения её в Балтийское море, помимо прочего, было найдено несколько трапецевидных подвесок и одна подвеска в форме секиры, о которых немецкий археолог У. Шокнехт в своей монографии о раскопках в Менцлине писал следуещее: «Во время раскопок [в Менцлине] на поверхности были сделаны многочисленные находки, указывающие на культ Тора. И хотя среди найденного материала не было типичных широко распространённых молоточков Тора в своей простейшей форме или украшенных обильным филигранным или зернистым орнаментом, находки эти всё же, несомненно, принадлежат к описанной выше группе».²⁴
 

Вещи из Менцлина, выдаваемые за «молоточки Тора» и «несомненное указание на культ Тора».

И где же здесь молоточки, может задаться вопросом читатель? Однако для этого было готово объяснение, к примеру, для находки под номером 2 на приведённой выше иллюстрации: «В 1938 году на поверхности было найдено маленькое железное кольцо с двумя подвесками (каталог находок 2, номер 2, илл. 22). В этой вещи можно признать настоящее кольцо для молоточков Тора. В университетской коллекции Грайфсвальда это кольцо, воспроизведённое Й. Жаком (J. Žak, 1963, илл. 18, 2), найти не удалось. Но всё же, имеется одно маленькое железное кольцо, которое с большой долей вероятности можно интерпретировать как кольцо для молоточков Тора (каталог находок 32, номер 8, илл. 35). Однако подвески на нём отсутствуют, так что кольцо приводится вместе с другими железными кольцами».²⁵
 
Другими словами, в университетском архиве города Грайфсвальд имеется некое, найденное в Менцлине, железное кольцо без подвесок, для которого археолог предполагает, что на нём когда-то могли быть подвески. Подвески эти, в свою очередь, по его предположению, могли быть молоточками Тора. Из всего этого скопления ничем не подтверждённых допущений делается вывод: «кольцо с большой долей вероятности можно интерпретировать, как кольцо для молоточков Тора». Читая такое, невольно задумываешься – а стоило ли вообще что-то копать с таким подходом? Ведь найденный материал всё равно совершенно не сходится не только с выводами, но даже и описаниями! Кажется, «о культе Тора в Менцлине» уважаемый учёный смог бы написать обширный трактат и вовсе без каких-либо находок.
 
Не менее ловко обошёлся исследователь и с подвеской в виде секиры. Разумеется, указывала на культ Тора ему и она. И вот каким образом: языческий культ Тора у скандинавов сменился культом Св. Олафа. В одной из скандинавских церквей известно изображение Св. Олафа с секирой. Отсюда «логично», что если Св. Олаф – христианская «трансформация» культа Тора, то и секира – такая же трансформация молота Тора. Загвоздка лишь в том, что жил Св. Олаф в 11 веке, а вещи, найденные в Менцлине, принадлежат к 8-9 вв. Поэтому, благоразумно рассудив, исследователь пришёл к выводу, что с секирой Св. Олафа, менцлинская секира, всё же не связана. Вывод из этого он, правда, делает весьма оригинальный: «поэтому кольцо для молоточков Тора, как и миниатюрный топорик стоит отнести непосредственно культу Тора». Действительно, какая разница, что у Тора не было секиры, а Св. Олаф жил на 2 века позже – ведь, очевидно, что речь в случае всех этих вещей идёт о культе Тора?! И в случае секиры, и в случае пустого кольца, и в случае просто куска гнутой проволоки. Забавно, что при всём этом сам же автор отмечал: «Миниатюрные подвески в виде оружия или инструментов известны нам ещё со времён, предшествующих эпохе викингов. Так, на одно большое ожерелье из первого клада в Szilagysomlyo в Венгрии одеты ножи, серпы, щипцы, ключи, молоты и другие разнообразные подвески, одетые всегда парно на одно кольцо. Ожерелье датировано 4-5 вв.». Однако в заключении своего исследования «культа Тора в Менцлине» это не помешало ему давать следующие советы для интерпретации находимых подвесок в виде оружия: «Топоровидные украшения-подвески известны в форме янтарных топориков ещё с неолита. Бронзовые же железные молоточки Тора все принадлежат эпохе викингов. Смысл символов этих находок видится в том, что копья, мечи и лошадки могут быть лучше всего отнесены Одину (B. Arrhenius, 1961, S.161 f.). Серпы связаны с культом плодородия, в то время как топоры были посвящены Тору и впоследствии Св. Олафу».
 
Подвески в виде молота и топора нужно трактовать как культ Тора, копья, мечи и кони – как культ Одина. Возможность нескандинавской интерпретации подобных находок не рассматривается в принципе – если конь, то Одина, если топор, то Тора, или, на худой конец, Олафа. Славянам и их символам на их же земле места решительно не остаётся. Эпоха викингов! Таким термином в немецкоязычной научной литературе принято обозначать раннее средневековье. Но в гораздо лучшей степени, чем реальные события на Балтике, этим термином можно обозначить то, что твориться в головах у современных медиевистов. Мысль о том, что подвески в виде оружия могли означать, прежде всего, оружие и быть воинскими оберегами безо всяких Торов и Одинов, попросту не приходит в голову. Притом, что и с самим-то «молотом Тора» дело обстоит «туманно». Адам Бременский, к примеру, описывал Тора со скипетром:
 

Водана же шведы представляют вооружённым, как у нас обычно Марса. А Тор со своим скипетром напоминает Юпитера.

 
Строго говоря, никто не может поручиться, что те вещи, в которых подозревается «символика Тора», именно ею и были. Молот, топор или секира были характерным атрибутом Бога-Громовника в большинстве индоевропейских мифологий, а далеко не у одних только скандинавов, как это пытаются представить некоторые. Молот и секира были универсальными языческими символами, представление о которых было присуще славянам не менее, чем скандинавам. Не только нет никаких оснований полагать, что, к примеру, славяне не могли ассоциировать такие же символы в рамках своих религиозных представлений со славянскими языческими богами, более того – есть прямые указания на то, что «молоты Тора» изготавливались в славянских землях – как в Ладоге, где найдены формы для отливки, так и в поморском Волине, где янтарные молоточки Тора были среди находок в мастерских по обработке янтаря. Но в то время как скандинавским исследователям доказанности местной традиции производства «славянских» вещей или просто подозрение на таковую вполне достаточно, чтобы не просто перестать связывать керамику со славянами напрямую, но даже и изменить термины на нейтральные, на юге Балтики ничего подобного не случается. Местное производство «молотов Тора» в славянских землях здесь «ещё никому ни о чём не говорит».
 
Настолько подробно я остановился на придуманных немецких археологом «молоточках Тора» из Менцлина на самом деле не для того, чтобы показать несостоятельность этого учёного, а для того, чтобы показать насколько такие ни на чём не основанные фантазии мешают изучению реальной истории балтийских славян. В своей монографии о Менцлине У. Шокнехт попытался представить найденное за «однозначные указания на скандинавов», проживавших там вместе со славянами чуть ли не в равных долях. На основании этой его работы весьма авторитетный русский археолог В.В. Седов пошёл ещё дальше и писал уже о «метисации» славян и скандинавов в Менцлине: «Одним из ранних курганных могильников является Менцлинский — некрополь крупного торгового поселения VIII-IX вв. в Менцлине на р. Пеене. Раскопки его показали, что наряду со славянами здесь проживали переселенцы из Скандинавии, а торговые контакты осуществлялись со многими областями Балтики, в том числе с Фрисландией. В курганах Менцлинского могильника отчетливо проявляется скандинавский этнический показатель — умерших хоронили в сложенных из камней ладьевидных могилах под курганными насыпями. Скандинавские элементы обнаруживаются и в вещевых находках ряда погребений. Курганная обрядность очень скоро была воспринята местными славянами, которые стали хоронить умерших в курганах, но, в отличие от скандинавов, по обряду трупосожжения. Вместе с тем следует отметить, что этническая атрибуция большинства трупосожжений не поддается определению, поскольку в Менцлине имела место метисация населения — во многих курганах проявляется переплетение славянских и скандинавских элементов».²⁶
 
Так на пустом месте возникают мифы. С этнической интерпретацией керамики история на юге и севере Балтики история ещё более удручающая. В 1990-95 годах был раскопан другой значительный торговый центр балтийских славян возле деревни Гросс Штрёмкендорф, для которого большинством современных археологов принимается его тождественность с исторически известным ободритским эмпорием Рерик. В поселении и принадлежащем к нему некрополе было найдено более 62 000 фрагментов керамики, более 90% которой относилось к славянским типам, а остальная была представлена импортом из франкских, фризских и скандинавских земель.
 
Керамика из Гросс Штрёмкендорфа была отправлена для исследования в шведский Лунд. И вот, что сообщает в монографии по итогам исследования этой керамики Т. Брорссон в своей монографии: «Скандинавское влияние на поселение у Гросс Штрёмкендорфа указывает на то, что межрегиональная торговля или же набеги начались уже за 70 лет до нападения на Линдесфарн. В некрополе Гросс Штрёмкендорфа известны, помимо прочих, также погребения торговцев. И керамика и погребальный обряд указывают на то, что в этом могильнике были захоронены представители различных регионов северной Европы. Нельзя исключать и возможность использования некрополя, как такового, жителями близлежайшего славянского поселения (выделено мною – А.П.)».²⁷
 
А теперь посмотрим, на чём основаны такие громкие выводы о сильном скандинавском влиянии и в такой степени скандинавской принадлежности могильника, что рассматривается лишь возможность того, что на нём могли хоронить своих людей и местные славяне. Ниже я приведу таблицы Т. Брорссона со списком реконструированных сосудов из Гросс Штрёмкендорфа, где для наглядности я подчеркнул скандинавскую керамику.
 

Славянская и импортная керамика из могильника в Гросс Штрёмкендорфе (по T. Brorsson, 2011).

Методом нехитрых подсчётов можно определить, что доля скандинавской керамики в могильнике составляла около 5%, славянской же – около 88%. Если керамика «указывает на национальность», на чём настаивает Т. Брорссон, то придётся признать, что славян в могильнике должно было быть абсолютное большинство. Всего доля скандинавской керамики, найденной в торговом центре, составила, по подсчётам Т. Брорссона, около 2,2%.
 
«Скандинавский погребальный обряд», по которому доказывают скандинавское происхождение покойников уже немецкие археологи, вещь также не менее туманная. Речь идёт о захоронениях в ладье – такой обряд в силу ряда причин считается исключительно скандинавским, несмотря на десятки находок таких погребений в землях балтийских славян. Всего из 252 обнаруженных в Гросс Штрёмкендорфе погребений, лодочных захоронений было найдено 6, что в процентном отношении составляет около 2%. Даже оставив в стороне спорность «скандинавской» интерпретации лодочных захоронений, при всём желании скандинавов в Гросс Штрёмкендорфе можно насчитать 2-5%. Насколько сходятся такие цифры с громкими заявлениями, о том, что в могильнике были захоронены «торговцы разных регионов северной Европы», но «нельзя исключать» и славян – предлагаю решить каждому самому.
 
Хуже всего то, что такие фантазии могут быть приняты исследователями других стран за чистую монету и на основании этого будут делаться выводы, как это было в случае Менцлина. Можно привести и небольшой каламбур. Как и было отмечено выше, исследовали гроссштрёмкендорфскую керамику в Лунде, городе, где в средние века доля славянской керамики превышала 90%, но это не послужило основанием для местных исследователей признать там какую-то чрезвычайно большую долю славян. 90% славянской керамики в Лунде считают местной скандинавской традицией, в то же время предлагая считать могильник в Гросс Штрёмекндорфе преимущественно скандинавским на основании 5% скандинавской керамики и 2% погребений. То, что так живо напоминает «исследования» немецких «историков» в период 1939-40 гг., к сожалению, является самым что ни на есть «актуальным» положением науки – монография вышла в 2011 году. Или, может, доля славянской керамики в 90% – это и есть основной критерий принятия места за скандинавское, что на юге, что на севере Балтики?
 
Возвращаясь же к лодочным захоронениям, нельзя не заметить двойных стандартов и здесь. Доказывают скандинавское происхождение захороненных в ладье в Германии следующим образом. К примеру, инвентарь одного из лодочных захоронений оказался смешанным славяно-франкским, так что на основании его такие выводы сделать трудно. На помощь приходят железные заклёпки, которые принято считать (!) скандинавской, не знакомой славянам и не применявшейся ими традицией кораблестроения. Даже не рассматривая вопрос о том, что совсем не обязательно происхождение кораблестроительной традиции погребальной лодки, о которой вообще не известно, принадлежала ли она покойнику при жизни, с этнической принадлежностью в ней погребённого, обратим внимание лишь снова на двойные стандарты, применяющиеся к этому вопросу в Скандинавии и на юге Балтики. Карты мест находок кораблей, построенных с применением разных типов соединений, были составлены датским исследователем Крумлин-Педерсеном ещё в 1980-х и сильно устарели, потому я дополнил их значками красного цвета.
 

Места находок кораблей с железными и деревянными соединениями по Крумлин-Петерссену.

За последние годы только на территории Германии было найдено ещё 6 кораблей, планки которых были соединены железными заклёпками – 5 в Гросс Штрёмкендорфе и 1 в Менцлине. Ещё один корабль с железными заклёпками был известен до этого из Ральсвика на Рюгене. Таким образом, на территории Германии на настоящий момент найдено 6 кораблей с железными заклёпками и 4 – с деревянными дюбелями. В польском Поморье преобладают деревянные дюбели, в Восточно-поморском-прусском регионе известны также и железные заклёпки. Ситуация, мягко говоря, неоднозначная и не дающая основания для каких-либо точных выводов. Но, тем не менее, находя корабли с железными заклёпками, немецкие археологи во всех случаях связывают их со скандинавами, на основании того, что славянской традицией, по их мнению, были деревянные дюбели.
 
Однако все эти разговоры о «достоверных этнических маркерах» – деревянных дюбелях в кораблестроительстве, славянских и скандинавских традициях исчезают безо всякого следа, как только на острове Фальстер находят верфь, на которой изготавливались корабли, скреплённые деревянными дюбелями. О роли славян на острове Фальстер уже было написано немало – это и значительный слой славянской топонимики, и славянские имена местных жителей, и связи с Рюгеном в 12 веке, и археология. Однако пока немецкие археологи в твёрдой уверенности в славянской традиции деревянных дюбелей связывают каждый отличный от этой традиции корабль со скандинавами, они же удивительным образом не видят достаточных оснований для связи верфи на Фальстере со славянами. Немецкий археолог Ф. Бирман, составивший один из наиболее полных анализов ритуала захоронения в ладье на юге Балтики, к примеру, не нашёл оснований связывать верфь в Фрибрёде со славянами на основании деревянных дюбелей. Он же, пытаясь дать интерпретацию найденным на острове Узедом многочисленным лодочным захоронениям на славянском кладбище, предположил, что лодки эти славянам мог делать скандинавский гробовщик, так как лодки были скреплены железными заклёпками в «скандинавской традиции». Сами лодочные захоронения на Узедоме он хоть и признал славянскими, но, в то же время, попытался связать проникновение этой традиции на юг Балтики с Данией, где были известны однотипные захоронения.
 

Места находок лодочных захоронений, однотипных узедомским по Ф. Бирману
(дополнено красным цветом А.П.)

Ситуацию можно описать следующим образом. Известны находки однотипных лодочных захоронений в славянских и скандинавских землях. Даже без моего дополнения видно, что в славянских землях их найдено не меньше. На чём же тогда основано предположение о проникновении традиции из Скандинавии на юг Балтики? Оказывается, не в малой степени на пресловутых железных заклёпках, найденных на юге Балтики лодок. Получается, если бы нашли такие же лодочные захоронения, но в лодках, скреплённых деревянными дюбелями, то их должны были бы признать славянскими? На приведённой выше карте можно заметить, что одно из мест находок однотипных с узедомскими лодочных захоронений показан Лёддекёпинге в Сконе. О славянских колониях в этом регионе было написано выше, сейчас же интереснее обратить внимание, что найденные там лодочные захоронения были в лодках, скреплённых деревянными дюбелями. Разумеется, ни немецкие, ни датские археологи эти захоронения славянскими на этом основании не признали. Ну, это же «совсем другое дело»!
 
Любопытно, что вся нелепость этих двойных стандартов начинает осознаваться молодым поколением немецких археологов. К примеру, защитившая дипломную работу по реконструкции ладей из захоронений в Гросс Штрёмкендорфа К. Хольтцер закончила свою работу следующими словами: «Исходя из выдвинутого Биллом (1994) тезиса, на основании формы сечения заклёпок речь здесь [в случае лодок в Гросс Штрёмкендорфе] должна была идти о скандинавских кораблях. По моему же мнению, в районах, где доказаны тесные культурные контакты, стоит не настаивать на причислении к какой-то определённой группе, а скорее принять взаимопроникновение культур и традиций, в результате которого чёткое разделение не всегда возможно».²⁸
 
Однако, увы, рассудительность и здравый смысл чаще уступают место штампам и согласию с авторитетами. Некоторые темы и вовсе представляются чем-то вроде табу. К примеру И. Эрикссон, рассматривая славянское присутствие и топонимику на южно-датских островах, и вовсе заявляет, что «вопрос о принадлежности южно-датских островов данам не вызывает сомнения также, как и славянская принадлежность восточной части земли Шлезвиг-Гольштайн» (т.е. Вагрии – прим. АП).²⁹
 
Датская принадлежность этих островов, по его мнению, безусловно и безапелляционно доказывается сообщением о поездке Вульфстана из Хаитабу в Трусо, хотя речь в этом случае, строго говоря, может идти лишь о конкретном периоде 9 века и только о политической зависимости, а не об этническом составе населения островов. Такие неаргументированные заявления очень напоминают политическое разделение на «зоны влияния». Мол, вы не лезете «к нам», а мы – «к вам». Договорились о том, что в Вагрии – славяне, а в Дании – даны, давайте теперь уважать договорённости. Разумеется, с историей, с изучением и попыткой её осмыслить всё это не имеет совершенно ничего общего. Мотивированные политически или национально выводы неинтересны и лишь вредят науке. Однако, несмотря на всё вышесказанное, лично я поддержу скорее скандинавских, чем немецких археологов в их оценках.
 
Действительно, прежде чем переписывать историю на основании новонайденных брошек и горшков, нужно задаться мыслью, насколько исторически обоснованы будут такие интерпретации. Выводить «чужеродные элементы» в топонимике или находках нужно лишь в тех случаях, когда интерпретация их как местной традиции уже невозможна или полностью исключена. В современной Германии попытки интерпретации находок как местной традиции зачастую и вовсе не рассматриваются изначально, в итоге пишется история вещей, а не народов. Двойные же стандарты, применяющиеся к интерпретациям одних и тех же вещей или аналогичных ситуаций всегда в пользу скандинавов, выглядят, по меньшей мере, цинично.
 
Если идти на такие крайности, что признавать кладбище с 252 захоронениями скандинавским или германским на основании 5% скандинавских горшков и 2% более чем спорных лодочных захоронений, то, применяя те же критерии к Скандинавии, где находки славянских вещей исчисляются многими сотнями и даже преобладают во многих поселениях и торговых центрах, можно «заселить» всю её славянами и начать рассматривать эти земли как славянские колонии. На одном Борнхольме славянских «этнических маркеров» наберётся больше, чем на всей южной Балтике – скандинавских, а на одном Фальстере больше славянской топонимики, чем во всей Польше и восточной Германии скандинавской. Но это, как всегда, «совсем другое дело».
 
При всей моей симпатии к культуре и истории балтийских славян, я не стану пытаться доказывать их превосходство над скандинавами – мне это не интересно. Однако, рассуждая трезво и в контексте двойных стандартов, применяющихся на юге и севере Балтики, считаю необходимым подчеркнуть ещё одну характерную особенность, отличающую присутствие славян в Скандинавии от присутствия скандинавов в славянских землях – топонимику.
 
Как было показано, одна археология не может дать точного ответа об этническом составе населения, и ещё меньше – о его языке. У неё просто нет для этого возможностей и то, что некоторые археологи берутся об этом судить, да ещё и так однозначно, оставим на их совести. Единственными источниками, говорящими о языке носителей той или иной материальной культуры являются современные событиям письменные сообщения, а также топонимика. В случае Лолланда, Фальстера и Мёна топонимика недвусмысленно свидетельствует о том, что их заселяли славяне, которые должны были составлять основу населения в тех местах, где эти топонимы известны. «Вендские» топонимы на прочих датских островах говорят о меньшинстве славян, проживавших общинами среди преобладающего датского населения. Однако оба этих свидетельства совершенно однозначно указывают на присутствие славян.
 
В этой связи хотелось бы обратить внимание на то, что в топонимике юга Балтики, которую немецкие археологи порой пытаются заселить скандинавами, ничего даже отдалённо подобного неизвестно. Самым «скандинавским» регионом в плане топонимики на юге Балтики можно назвать Рюген. Скандинавское происхождение здесь подозревается в 5 топонимах из 600, то есть, менее 1%. Славянская топонимика в то же время составляет 80%, а немецкая 15%. Но и в этих 5 топонимах как минимум один является более чем спорным – это название легендарного мыса Аркона, для которого предлагалось множество самых разных этимологий, но ни одна из них не может быть признана сколько-нибудь достоверной ввиду отсутствия прямых аналогов. Итого 4 топонима, первое появление которых зафиксировано не ранее 12-13 веков и может объясняться вхождением Рюгена в датское королевство в этот и последующий период. На континенте дело со скандинавскими топонимами обстоит ещё хуже.
 
В обсуждении славянской топонимики датских островов как пример обратного влияния обычно приводятся название эмпория ободритов Рерик, Бранденхузен – датского названия Старигарда/Ольденбурга по Гельмольду и Йомсбург – легендарная Винета. Однако принимается, что последнее название балтского происхождения и было заимствовано скандинавами у балтов. В случае Старигарда скандинавы хоть и называли его по-своему, но на местную топонимику это влияния не оказало. Со всей очевидностью потому, что скандинавы не играли в населении города такой роли, чтобы их название города стало общепринятым и было перенято местным населением. Датская же этимология Рерика появилась в 1939 году в нацисткой Германии в процессе далеко ненаучной патриотической дискуссии, в которой принималась за данность неспособность славян к торговле, градостроительству и мореплаванию, а потому для подтверждения этих утверждений стараниями сразу нескольких историков искалась германская этимология ободритскому торговому центру. Изначально предлагалось выводить Рерик от скандинавского Рёрвикр («гавань в узком проливе»), от имени германского варварского правителя Берика, норманнского конунга Рёрика или Орика и даже «шведского викинга Рюрика, основавшего русское государство», пока не остановились на версии происхождения Рерика от исл. «рейр» – «тросник». При выведении этой этимологии не учитывались не только возможные славянские этимологии, но и сам факт самоназвания ободритов как ререгов в 11 веке, в результате чего выводы эти нельзя назвать соответствующими общепринятым научным нормам и следует пересмотреть.
 
В сравнении со значительным пластом славянской топонимики в Дании, скандинавскую топонимику на юге Балтики можно охарактеризовать как «многословное молчание». Редкие же случаи датских топонимов на Рюгене восходят ко времени датского правления и администрации. Ни один из торговых центров балтийских славян, для которых немецкие археологи предполагают чуть ли не равные доли славянского и скандинавского населения, не имеет скандинавской этимологии. Ральсвик на Рюгене происходит от сокращения славянского личного имени «Раль» и немецкого обозначения торгового центра «вик». Менцлин, для которого принимается целая «метисация» населения, носит вполне славянское название. Гросс Штрёмкендорф – смешанное славяно-немецкое: от нем гросс – «большой», славянского личного имени Стрёмеке и нем. «дорф» – деревня, т.е. «большая деревня Стрёмеке». Старигард на юге Балтики стали называть отнюдь не скандинавской его формой Бранденхузен, а немецкой калькой со славянского – «Ольденбург» (дословно – «старый город»). Славянскую этимологию имеет и название деревни близ торгового центра в устье Варнова – Дирков (от лич. имени Дерко), где также был значительный торговый центр и найдено много скандинавского импорта.
 
Также и торговые центры Западного Поморья имеют прозрачные славянские этимологии – Волин, Щецин, Камень, Колобжег. Исключением является лишь Гданьск, для которого в некоторых случаях предлагают германскую, но не скандинавскую, а древне-восточногерманскую этимологию. Неизвестно вблизи с этими торговыми центрами и никаких «скандинавских деревень», как это было в случае «вендской» топонимики датских островов и названия «Виндебуде» для торгового района Лунда. Отсутствие либо минимальная доля скандинавской топонимики наглядно показывают, что скандинавы не были хозяевами на юге Балтики, не создавали тут поселений, роль же купцов была в этом плане скромной и выражалась лишь в культурном влиянии. Поэтому, как бы не хотелось некоторым выставить ситуацию в противоположном свете ввиду личных симпатий, из всего получается, что славяне играли не только не меньшую, но в некоторых случаях и лидирующую роль на Балтике, в частности, это касалось торговли на датских островах.
 
В настоящее время находится всё больше и больше свидетельств тому, что именно балтийские славяне контролировали и морскую торговлю с Киевской Русью, в то время когда даны практически не были в ней задействованы, либо были задействованы через посредство балтийских славян.
 
В заключение остаётся лишь напомнить ещё раз слова рюгенского посла Дамбора, предупреждавшего датского епископа от войны с Рюгеном: «Ты молод и не знаешь того, что было раньше. Не требуй у нас заложников и не разоряй нашу страну; лучше отправляйся домой и всегда сохраняйте мир с нами». Какие такие обстоятельства были раньше Абсалона, которые он не учитывал, несправедливо, по мнению Дамбора, объявив Рюгену войну? Какова была доля рюгенских и балтийских славян в жизни Дании и Балтики вообще, и что мы знаем об истории Балтики в дохристианский период? Наверное, науке бы очень не повредило, если бы при изучении археологического и лингвистического материала исследователи держали этот вопрос в голове, а не переписывали бы из книги в книгу национально и политически мотивированные штампы, с реальной историей не имеющие ничего общего.
 
Андрей Пауль, историк

  Источник: http://pereformat.ru/2014/03/slavyanskij-sled-v-skandinavii/

Раннесредневековая история славян в Западной и Северной Европе до наших дней остаётся слабо изученной. Основной причиной тому является вовсе не отсутствие археологического, лингвистического, этнографического материала или упоминаний в письменных источниках. Более всего мешают изучению этой проблемы стереотипы, политика и отжившие своё историко-политические мифы, а именно, вера в отсталость славян по отношению к германцам в средние века. Германцам или скандинавам – до последнего времени, а порой ещё и сейчас – отводится роль цивилизаторов, колонизаторов, не знающих поражений завоевателей, носителей высокой культуры и передовых технологий. Принимается, что скандинавы безраздельно господствовали на Балтике, грабя, завоёвывая и подчиняя себе и своему влиянию славянский юг и восток. Принимается, не только безо всяких к тому оснований, но и вопреки фактам.
 

 
Образ бесстрашного викинга-скандинава в рогатом шлеме и на драккаре с полосатыми парусами активно используется индустрией массового потребления как хорошо продаваемый. С точки зрения прибыли, поддержка такого «викингского мифа» себя, конечно, более чем оправдывает. Но вот с исторической точки зрения, образ этот не только не выдерживает критики, но и прямо вредит науке и изучению. Хотим мы того или нет, но индустрия массового потребления и расхожие стереотипы оказывают влияние и на исследователей, которые с детства, будучи в плену у этих мифов, видят историю через их призму и позже. В результате, даже вполне порядочные исследователи при интерпретации тех или иных исторических событий между славянами и скандинавами выбирают последних, как наиболее подходящих на роль вершащих историю. Проблема в том, что многие попросту не могут поверить, что славяне могли занимать в истории Балтики не меньшую, чем скандинавы, роль.
 
Картина другой истории Балтики, в которой славяне играли бы не меньшую, чем скандинавы роль, у многих, увы, просто не укладывается в голове и кажется чем-то вроде «альтернативной истории», «ложного патриотизма», «славянофильства» или чего-то подобного. Ещё бы, ведь об экспансии и влиянии скандинавских викингов в Европе написаны сотни книг – от узкоспециализированных научных, до научно-популярных и художественных, сняты десятки фильмов. А сколько не то что книг, а хотя бы статей на русском языке написано о славянах в Скандинавии? Почему эта тема затрагивается и освещается так редко? Потому ли, что сказать об этом нечего или же потому, что она менее интересна для русскоязычных читателей, чем история скандинавских народов? Ответить на эти вопросы предлагаю после прочтения данной статьи каждому для себя, и сделать соответствующие выводы.
 

На сегодняшний день, кроме известных уже много столетий письменных источников, собрано огромное количество материала об активности славян, преимущественно славян балтийских, в Скандинавии – как археологических, так и лингвистических. Медленно но верно ситуация с признанием роли балтийских славян в истории Балтики, центральной и северной Европы, начинает меняться в позитивную сторону. Важным кажется, что о колонизации славянами целых регионов южной Скандинавии начинают говорить уже однозначно и уверенно сами скандинавские, датские и шведские учёные. Данная статья не ставит своей целью хоть сколько-либо полное рассмотрение славянских следов в Скандинавии – решение этой задачи не уместить и в нескольких томах. Потому, мы приведём лишь небольшой обзор славяно-скандинавских связей и отношений в средние века, а также оценим роль славян на Балтике на основании письменных источников и актуальных датских, шведских и немецких исследований.
 

I. Торговые отношения

Как южные, так и северные берега средневековой Балтики были соединены между собой тесными торговыми отношениями и цепью торгово-ремесленных центров. Находки из таких торгово-ремесленных центров обычно представляют широкий набор из импортных вещей со всей Европы и даже Азии. Разнятся разве что интерпретации этих находок. Почти все найденные в славянских землях украшения «скандинавского стиля» считаются прямым указанием на присутствие скандинавов. Обычно подобные находки очень любят демонстрировать в качестве указаний на скандинавское культурное влияние и присутствие в славянских землях. Нам же, ввиду этого, хотелось бы обратить внимание на то, что славянскими украшениями Скандинавия наполнена ничуть не меньше.
 

Карта распространения филигранных славянских украшений в Скандинавии (по Brather, 2001).

 

Карта распространения капсуловидных капторг (по I. Gabriel, 1991).

Не менее обильно представлена в Скандинавии и керамика балтийских славян.
 

Карта распространения славянской керамики в Скандинавии (по S.Brather, 2001).

Точнее сказать, славянская керамика в Скандинавии представлена в несравнимо большем количестве. В Скандинавии не было своей местной традиции и технологий изготовления качественной керамики, так что уже в раннем средневековье импорт на более качественные гончарные сосуды из славянских, фризских, франкских и британских земель пользовались здесь большим спросом. Исследование керамики славянской традиции в Скандинавии началось давно, но двигалось не быстро. В первой половине прошлого века находки славянской керамики в Скандинавии приписывали скандинавской традиции. Поэтому немецкие археологи, находя керамику, однотипную находкам из Скандинавии, приписывали её скандинавам. Аргументация была простой и нехитрой, особенно на волне «патриотизма» начиная с 1930 годов – славяне, являясь народом неисторическим, всегда бывшим лишь историческим материалом под руководством германских правителей, не были в состоянии сами достичь такого культурного уровня, а потому та керамика, что покачественней и покрасивее приписывалась скандинавам и древним германцам, а та, что была более примитивной, «оставлялась» славянам. Оказалось, правда, всё совсем наоборот.
 
Не позднее Х века почти вся южная Скандинавия перешла на славянскую керамику, ввиду неконкурентоспособности местной традиции гончарного ремесла. Очевидно, что поначалу славянская керамика изготавливалась славянскими ремесленниками, работавшими в скандинавских торговых центрах, позже их технологии переняли и сами скандинавы. Поэтому большую часть этой керамики нельзя назвать «славянской» в прямом смысле слова – она изготавливалась в Скандинавии, славянскими в ней были в большинстве случаев лишь происхождение форм. Для обозначения этого типа керамики применяется термин «балтийская керамика» (нем. Ostseeware; англ. Baltic ware). Однако часть её всё же была полностью славянской – привозилась из славянских стран как импорт или изготавливалась, хоть и в Скандинавии, но группами славянских ремесленников, живших замкнутыми общинами и продававшими свой товар скандинавам. О некоторых таких случаях ниже будет сказано подробнее.
 
Ввиду того, что далеко не всегда есть возможность отличить импорт славянской керамики от её скандинавских имитаций, мы приведём общие карты распространения «балтийской керамики» в Скандинавии, с оговорками или уточнениями в тех случаях, где имеется более детальный вариант. Приведённая выше карта из монографии немецкого археолога С. Братера 2001 года интересна, прежде всего, указаниями на находки славянской керамики в Ютландии – регионе, где влияние славянских гончарных традиций было более скромным из-за близости и хорошего знакомства с ещё более развитой франкской и фризской керамикой. Однако и тут славянская керамика оказывается представленной вполне широко.
 
Известен и другой импорт из славянских стран в Скандинавию. Карнеоловые «восточные» бусины, центром распространения и местом изготовления которых была Киевская Русь.
 

Карта распространения карнеоловых бусин (по I. Gabriel, 1991): 1. места находок; 2. места предположительной обработки и экспорта; 3. район наибольшей концентрации находок 9-12 вв.

Известны в Скандинавии шпоры и оковки ножен славянских типов, о чём подробнее ещё будет рассказано ниже.
 

Распространение шпор.

Распространение оковок ножен славянского типа.

Также пользовался спросом в Скандинавии и овручский шифер, из которого изготавливали пряслица, импортировавшийся сюда также из Киевской Руси.
 

Карта распространения пряслиц из овручского шифера (I. Gabriel, 1991): 1. места находок; 2. места производства пряслиц из импортированного шифера; 3. места добычи шофера и изготовления пряслиц; 4. район наибольшей концентрации находок 11-12 вв.

Говоря о русских вещах в Скандинавии, стоит упомянуть и о керамических яйцах, так называемых «киевских яйцах» и христианских крестах «русского» или «византийского» типов.
 

Карта распространения русской христианской символики (S. Brather, 2001): 1. «киевские» писанки; 2. кресты «русского типа».

Как легко убедиться даже по этим довольно устаревшим и не полным картам, славянский импорт в Скандинавии хорошо известен и представлен такими вещами как религиозные символы, детали костюма, женские украшения. Все эти категории находок в археологии принято считать «этническими маркерами», о чём подробнее будет сказано в заключительной части обзора. Также ниже будет представлен более детальный разбор славянских вещей в южной Скандинавии.
 

II. Династические связи

Мирные отношения и связи балтийских славян и скандинавов не ограничивались только торговлей. С первых подробных жизнеописаний славянских правителей в хрониках Адама Бременского и Гельмольда бросаются в глаза их близкие династические связи со скандинавами. Особенно это касается христианских ободритских князей. Надпись на рунном камне из Sönder Vissing в Средней Ютландии сообщает о замужестве Тове, дочери ободритского князя Мстивоя, за датским королём Гаральдом Синезубым во второй половине X века. Не исключено, что основой союзнических отношений между вагрийским князем Селибуром и данами в Х веке также мог быть династический союз. По всей видимости, на датской принцессе был женат ободритский князь Удо. Его сын Готшалк позже отправляется в изгнание со своей родины в Данию, где был хорошо принят королевским домом. Вместе с датским королём Кнутом II Готтшальк принимал участие в походах в Англию и Норманнию, а впоследствии женится на Зигрид, дочери короля Свена Эстридсона.
 
После убийства Готшалка в славянских землях, его сын от Зигрид, будущий ободритский король Генрих, также отправляется в изгнание к своим знатным датским родственникам, откуда через много лет приходит с датским флотом и занимает власть у себя на родине. Саксон Грамматик упоминает, что на сестре датского короля Вальдемара, самого имевшего русские корни и жену, был женат один из сыновей ободритского князя Никлота – Прислав, бывший христианином и потому вынужденный покинуть родину. Возможно, к этой же ободритской династии принадлежала и некая знатная ободритка Астрид, на которой был женат датский король Олаф в XI веке.
 
В X-XII веках династические связи данов и ободритов выглядят прочной традицией, так что в иных случаях ободритские правители получались данами по происхождению не менее чем на две трети. Однако рассматривать это как «чужеродный элемент» тоже нельзя, так как и сами датские правители временами имели не меньший процент славянской крови в своих жилах. До Х века о династических связях ободритов и скандинавов или данов практически ничего неизвестно, но, судя по частым союзам ободритов и данов, совместно разорявших Саксонию и Нордальбингию в IX-X веках, династические союзы между ними вполне вероятны и в это время, хоть упоминания о них и не сохранились.
 

III. Войны

При довольно активных торговых и, в некоторых случаях, династических связях балтийских славян и скандинавов, войны между ними были отнюдь не редки. Обычно средневековую историю балтийского региона пытаются преподнести так, будто бы скандинавы занимали лидирующую роль не только в торговле, но и в военном деле. Скандинавские викинги якобы держали в страхе своими постоянными набегами всю Европу, которым население южных берегов не в силах было противостоять. На самом же деле пиратство, грабительские набеги, военные морские походы через всю Балтику и колонизация новых земель, хоть и были в средние века делом обычным, но исключительно со скандинавами связаны не были. Ровно тем же занимались и балтийские славяне, ничуть не реже предпринимавшие военные походы в Скандинавию, чем скандинавы – на юг Балтики. Рассуждая непредвзято, едва ли можно говорить о значительном перевесе сил в этом плане какой-либо из сторон.
 
О войнах ободритов и данов франкские анналы сообщают, начиная уже с наиболее ранних упоминаний в них обоих народов. В 808 году на ободритов совершает поход датский король Готтфрид. Государство ободритов в то время было весьма сильно, включало в себя, кроме собственно славянских земель, ещё и северные саксонские провинции – Нордальбингию, часть Барденгау и Вигмодию, и имело выход к двум морям. Очевидно не рассчитывая только на собственные силы, Готтфрид заручается поддержкой другого могущественного в то время славянского племенного союза велетов, бывших восточными соседями и старинными врагами ободритов. Так же ему удаётся заручиться поддержкой двух славянских племён, входивших уже собственно в ободритское государство – линонов и смельдингов – поднявших мятеж, перейдя на сторону данов во время их нападения. Подвергнувшимся нападению одновременно с трёх сторон ободритам, тем не менее, удалось нанести войскам противника весьма ощутимый урон.
 

Готтфрид лишился своих лучших и храбрейших воинов и своего брата…после чего вернулся [в Данию] с большим уроном для своих войск…

 
Так сообщают франкские анналы о событиях 808 года. Однако взяв с ободритов тогда дань, данам не только не удалось закрепиться в их землях, но и наоборот дальнейшие действия Готтрида прямо говорят об опасениях ответного похода ободритов. Вернувшись в Данию, он первым делом принимается за постройку масштабных оборонительных укреплений по всей полосе своей южной границы с ободритами – от Балтийского побережья до Северного моря.
 

Масштабная линия укрепления датско-ободритской границы Даневерк (красная линия), строительство которой было начато Готтшальком после войны с ободритами 808 года
(по M. Müller-Wille, 2011).

О том, что какое-либо закрепление в славянских землях данам не представлялось возможным даже после крупной победы 808 года, показывает сам факт разрушения Готтфридом ободритского эмпория Рерик и перевоза оттуда купцов в свой город Хайтабу, который он немногим позже начинает обносить крепостным валом. Основания к этому у него были на самом деле. Очень быстро с помощью своих союзников франков ободриты наводят порядок сначала в своих землях, снова подчинив мятежных смельдингов в 808-809 гг., после чего совершают ответный поход на велетов в том же 809 году. Ещё через 6 лет, в 815 году, союзные войска ободритов и саксонцев, под предводительством посла императора франков совершают поход уже в саму Данию, пройдя всю Ютландию и дойдя до острова Зееланд. Даны в это время прячутся со своим флотом на неком острове, не решаясь вступить в сражение. Это, впрочем, уникальный случай, когда ранний поход славянской армии на данов нашёл отражение в письменных источниках, и то, только лишь потому, что ободриты были в то время ближайшими союзниками франков и проводили общую с франкской империей политику.
 
Начиная с 817 года ободритско-франкские отношения портятся, переходя в военное противостояние, потому и в источниках о них упоминается с тех пор лишь в контексте славяно-немецких столкновений на континенте, но об отношениях ободритов со скандинавами с тех пор известно не много. В IX веке они нередко предстают как союзники данов в нападениях на саксов. Об отношениях и войнах со скандинавами других славянских племён, находившихся ещё дальше от франков – велетов, поморян или рюгенских славян и вовсе ничего неизвестно. До середины X, а то и XI века, история северо-восточного Мекленбурга и северной Польши практически не отразилась в источниках.
 
Первые подробные описания земель ободритов, поморян, вильцев и рюгенских славян восходят уже к XI-XII векам – хроникам Адама Бременского, Гельмольда и Саксона Грамматика. Эти источники полны упоминаний славяно-скандинавских войн, причём преподносят их зачастую очень далеко от «общепринятого» сегодня представления о «непобедимых скандинавских викингах» постоянно тревожащих мирных континентальных крестьян и горожан. Вопреки этому, они описывают постоянные нападения славянских пиратов на данов, в результате которых последним становилось небезопасно передвигаться в узких проливах своих же собственных земель и островов. Около 1100 года Саксон описывает нападение славянских пиратов на данов между островами Зееланд и Фальстер. Примерно в это же время нападению пиратов между островами Зееланд и Фюн подвергается датский правитель Кнуд. Нередки были и масштабные военные кампании и походы славян в Ютландию, датские острова и Скандинавию.
 
Мстя за смерть полабского князя Ратибора, в 1043 году ободриты совершают поход в Ютландию, и, как сообщает Адам Бременский, «разоряя окрестности, дошли до самого Рибе». Поход этот, впрочем, закончился для славян неудачно, сами же датско-ободритские отношения впоследствии были скреплены союзом после возвращения в Мекленбург женившегося перед этим на датской принцессе ободритского князя Готшалка. В 1066 году ободриты под предводительством Крута разрушают Хайтабу. В 1150 году славяне (видимо, рюгенские) совершают нападение на Роскильде. Кольбацкие анналы передают под тем же 1150 годом и славянское нападение на Сконе.
 
Ещё более далёкий и удачный поход в Скандинавию совершил тёзка полабского Ратироба, Ратибор Поморский в 1135 году, поведя свою армию на один из важнейших норвежских городов Конунгахеллу. Сага о Кнютлингах сообщает, что пришедший к норвежским берегам флот Ратибора составлял 550 кораблей, вмещавших каждый по 44 человека и 2 лошади. Таким образом, через море была переправлена армия в 1100 всадников и около 23 000 воинов. Осадив и разрушив город Конунгахеллу, Ратибор с огромной добычей и множеством норвежских рабов вернулся в свою страну, а «торговый город Конунгахелла» – подводит итог этой истории Снорри Стурлусон – «никогда уже больше не был таким процветающим как прежде».
 
Подобные сообщения об уводе славянами в рабство жителей Скандинавии отнюдь не редки. В письменных источниках сообщается о присутствии датских рабов во многих значительных славянских городах – в Поморье, Деммине, Мекленбурге. О последнем городе, бывшем столицей ободритов, Гельмольд сообщает более подробно:
 

Я слышал, что в Микилинбурге в рыночные дни насчитывалось пленных данов до 700 душ и все были выставлены на продажу, лишь бы только хватило покупателей…

 
Захваченных в ходе славянского военного похода и содержавшихся в Деммине датских рабов, их соотечественникам удалось освободить во время крестового похода на славян. В XII веке славяно-датские войны носили перманентный характер и неоднократно описываются Гельмольдом и Саксоном Грамматиком. И если «симпатии» датского хрониста в этих описаниях ожидаемо на стороне датчан, то немец Гельмольд был далёк от симпатии и к тем, и к другим. Однако, вместе с тем, нельзя не заметить, что приводимая им оценка боеспособности славян и данов очень разнится.
 

Короли данские, ленивые и распущенные, всегда нетрезвые среди постоянных пиршеств, едва ли когда-нибудь ощущают удары поражений, обрушивающихся на страну…

 
Такую, не самую лестную характеристику подобрал Гельмольд для датских конунгов. Под «ударами поражений», обрушивающиеся на данов, он подразумевал именно славянские набеги на Данию своего времени, в контексте описания которых и было оставлено процитированное замечание. Мало того, что балтийские славяне не уступают в описаниях Гельмольда скандинавам по военной мощи, он прямым текстом описывает их превосходство над данами. После того, как датский король Вальдемар отказался делиться увезёнными из Арконы сокровищами с Генрихом Львом, последний решил вопрос тем, что приказал зависимым от него в то время ободритам отомстить данам.
 

Будучи призваны, они [ободриты] сказали: «Мы готовы», — и с радостью повиновались ему, который послал их. И открылись запоры и ворота, которыми раньше было закрыто море, и оно прорвалось, стремясь, затопляя и угрожая разорением многим данским островам и приморским областям. И разбойники опять отстроили свои корабли и заняли богатые острова в земле данской…
 
…Ибо Дания в большей части своей состоит из островов, которые окружены со всех сторон омывающим их морем, так что данам нелегко обезопасить себя от нападений морских разбойников, потому что здесь имеется много мысов, весьма удобных для устройства славянами себе убежищ. Выходя отсюда тайком, они нападают из своих засад на неосторожных, ибо славяне весьма искусны в устройстве тайных нападений. Поэтому вплоть до недавнего времени этот разбойничий обычай был так у них распространен, что, совершенно пренебрегая выгодами земледелия, они свои всегда готовые к бою руки направляли на морские вылазки, единственную свою надежду, и все свои богатства полагая в кораблях. Но они не затрудняют себя постройкой домов, предпочитая сплетать себе хижины из прутьев, побуждаемые к этому только необходимостью защитить себя от бурь и дождей. И когда бы ни раздался клич военной тревоги, они прячут в ямы все свое, уже раньше очищенное от мякины, зерно и золото, и серебро, и всякие драгоценности. Женщин же и детей укрывают в крепостях или по крайней мере в лесах, так что неприятелю ничего не остается на разграбление, — одни только шалаши, потерю которых они самым легким для себя полагают. Нападения данов они ни во что не ставят, напротив, даже считают удовольствием для себя вступать с ними в рукопашный бой.

 
Негативную оценку боевого духа и умения ведения войны данов по сравнению со славянами Гельмольда невозможно приписать одному лишь желанию выставить подчинённых своего герцога, мстящих предавшим его данам, или какой-то особой симпатией Гельмольда к славянам. Славян он называет морскими разбойниками и никак не выказывает восхищения их действиями. Однако, описывая Вагрию – край, в котором ему довелось жить и написать свою хронику, он замечал: «не самой худшей является наша вагрская земля, где имеются мужи храбрые и опытные в битвах как с данами, так и со славянами».
 
О храбрости данов ему, в то же время, не находится что сказать, даже тогда, когда они принимали участие в крестовом походе на славян на стороне немцев – то есть, казалось бы, делали весьма благое и богоугодное, по понятиям посвятившего долгие годы христианизации ободритов Гельмольда, дело. Помощь датского войска осаждавшим ободритскую крепость саксонцам Гельмольд описывает следующим образом:
 

…Пришло также и войско данов к присоединилось к тем, которые осаждали Дубин, и от этого осада усилилась. В один из этих дней находившиеся в осаде заметили, что войско данов действует вяло, ибо те, которые дома настроены воинственно, вне его обычно трусят; и, совершив внезапную вылазку, они убили многих данов и удобрили землю их трупами.

 
Сообщения Гельмольда об умении славян воевать с данами и большом их опыте в этом деле подтверждаются и другими источниками. Оценка боеспособности славян и данов у Саксона Грамматика, для которого возвеличивание подвигов датских правителей было одной из целей написания хроники, вполне предсказуемо отличается от не принадлежавшего ни к датской, ни к славянской стороне Гельмольда. Датский историк Пол Гриндер-Хансен, проанализировав упоминания славян в «Деяниях данов» Саксона Грамматика, пришёл к любопытному выводу: при написании обширного труда датским хронистом использовалась концепция повествования, в которой описываемые события не только передавали ход истории, но и передавались так, чтобы подчеркнуть основные идеи автора. Одним из главных мотивов «деяний данов» и истории данов в видении Саксона был мотив противостояния их со славянами. Саксон хоть и старался намеренно унизить славян на фоне данов и представить их более примитивными, в то же время ставил успешность в войнах со славянами критерием величия датских правителей. Те из них, которые, по его мнению, прославились в своё правление, обязательно должны были победить славян, наказать славянских пиратов или отразить их набеги. Слабые же и никчёмные правители отличались тем, что противостоять славянам не могли.¹
 
Понятно, что датский хронист, одним из важных источников которого были исландские саги и эпос, также совершенно очевидно приукрашивавший и воспевавший подвиги правителей и героев, был целиком и полностью на датской стороне в своём повествовании, и приводимые им данные во многих случаях могут отображать только его «патриотическое» видение истории. Однако то, какой представлялась роль славян в датской истории самим данам, насколько войны с ними пронизывали их эпос (так, что мотив победы над славянами стал символом величая и подвига), показывает, какую в действительности роль играли славяне в истории региона. В хронике Саксона сообщается о датско-славянских войнах начиная со времён легендарного короля Фродо, Ярмерика, Эрика Доброго, Гаральда Синезубого, Свена Вилобородого, Магнуса Доброго, Кнута Святого, Олафа Голода, Нильса, Кнута Лаварда и заканчивая победами Вальдемара Великого.
 
Едва ли не вся история данов представлялась как постоянное противостояние со славянами, достигшими своего апофиоза в середине – второй половине XII века, когда, по словам Саксона, в результате славянских набегов все датские острова кроме Лолланда, выплатившего Рюгену дань, и Фальстера, оказавшего сопротивление, превратились в пустыню. Все поселения восточной Ютландии были оставлены жителями, на острове Фюн оставались лишь немногие жители, а юг и восток острова Зееланд были полностью разорены. Сага о Кнютлингах, повествующая о событиях того же времени, описывает лишь героические деяния датских правителей, не особо распространяясь о том бедственном положении, в котором находилась Дания после славянских войн. Однако косвенно передаёт эту информацию и она, вкладывая её в уста рюгенского посла Дамбора, ведшего переговоры с датским епископом о мире между Рюгеном и Данией во второй половине XII века, как раз после описываемых Саксоном событий. Дамбор держался на переговорах гордо и предложение мира между рюгенскими славянами и данами обосновывал тем, что мир этот выгоден, прежде всего, самой датской стороне. Отказавшись предоставить данам заложников, Дамбор дал датскому архиепископу следующий совет:
 

Ты молод и не знаешь того, что было раньше; не требуй у нас заложников и не разоряй нашу страну; лучше отправляйся домой и всегда сохраняйте мир с нами, покуда ваши земли не станут столь же хорошо заселены, как наши земли сейчас; многие ваши земли лежат пусты и необитаемы; поэтому для вас лучше мир, а не война.

 
Таким образом, во время переговоров Дамбор предупредил данов, что рюгенские славяне разорили и привели в полное запустение значительную часть Дании до времён Абсaлона, и готовы сделать это снова, если не прекратятся датские нападения на Рюген. Указание Дамбора на незнание Абсaлоном более ранней ситуации и положения в датских землях крайне любопытно, так как является одним из немногих письменных упоминаний о возможной зависимости части датских земель от Рюгена. Этому, впрочем, есть и прямые свидетельства. Уже упоминалось о выплате дани островом Лолланд рюгенским славянам до правления короля Вальдемара. Жители острова Фальстер в то же время содержали захваченных славянами пленников, что может объясняться не только большой долей славянского населения на этом острове, но и политической зависимостью его от Рюгена в какой-то период.
 
Это же масштабное разорение Дании рюгенскими славянами в середине XII века запечатлено и в переписке Вальдемара Великого и Абсалона с папой римским, после взятия Арконы, в 1169 году, где в вину жителям Рюгена приводится, что они «были преданы неправедной вере, а идолопоклонству и заблуждению, облагали данью окружавшие их области и беспрерывно нападали на датское королевство и всех своих соседей, принося им великое разорение и угнетая их».²
 
Славянские походы на датские острова в середине XII века подтверждает и археология. Результатом проводившихся датскими археологами раскопок крепостей Борребьерг и Гулбдборг на острове Лангеланд стал вывод – обе они были разрушены славянами около 1150 года.
 

Крепости на острове Лангеланд (по J. Skaarup, 2001).

При раскопках первой фазы крепостного вала Борребьерга прямо в крепостной стене были обнаружены останки не менее 14 человек – мужчин, женщин и детей, предположительно оставшиеся лежать убитые в ходе набега в опустевшем городе. Предполагается, что их останки попали в насыпь поспешно восстанавливаемых после разрушения крепости стен городища. Однако просуществовала эта новая крепость очень недолго: за первым нападением последовало второе, после которого город больше никогда уже не восстанавливался. «Разрозненные части скелетов и различных предметов в каменной кладке второй фазы подтверждают ещё одно, ещё более ожесточённое сражение, окончательно предрешившее судьбу небольшого укрепительного сооружения» – подводит итог раскопкам в крепости Борребьерг археолог Й. Скааруп.³ Как и повсюду на датских островах, в крепости была найдена преимущественно «балтийская керамика», по датированным украшениям, принимается её разрушение после 1130 года, предположительно в районе 1150-го.
 
Разрушение крепости Гульдборг на Лангеланде датируют временем после 1134-го или 1140-го года, кроме украшений, ещё и по найденным в ней монетам. В районе ворот этой крепости было обнаружено большое скопление камней, которыми оборонявшиеся предположительно пытались заблокировать вход, а также большое скопление оружия, личных вещей, костей животных и людей, в числе которых были останки 4 взрослых мужчин, одной пожилой и двух молодых женщин, 5 детей и не идентифицированные кости. Останки убитых находились в слое пожара, так что предполагается поджог крепости в ходе или после её взятия. Ниже этого слоя были найдены ещё два хорошо сохранившихся скелета: мужчины, с наконечником стрелы славянского типа в руке, и 14-летнего подростка, предположительно намеренно здесь захороненные, а также находившаяся поверх передняя часть туловища лошади, в чём археологи подозревают жертвоприношение людей и коня победившими в знак благодарности богам за удачный исход битвы.
 

Слой пожара в районе ворот крепости Гульдборг (по J. Skaarup, 2001).

«Находки на возвышенности Гульдборг подтверждают нападение славян. Эти данные подтверждают историческую ситуацию середины 12 века» – сообщает Й. Скарупп об этой крепости, продолжая: «Находки из Гульдборга и одновременные находки из Борребьерга дают наглядное представление о тяжёлых условиях жизни, в которых находилось население южной Дании в середине 12 века… Тот факт, что тела убитых защитников крепости остались лежать не погребёнными, может указывать на обезлюживание большей части острова Лангеланд. Выжившие могли быть переправлены через море на рабские рынки на родине победителей, к примеру, в гольштинский Старигард/Ольденбург, расположенный южнее Лангеланда всего в нескольких часах плавания от него… Оба места раскопок на острове Лангеланд определённо подтверждают, что Саксон Грамматик отнюдь не преувеличивал, называя славян бедствием».⁴
 
Подтверждающиеся, таким образом, описания Саксона Грамматика и Гельмольда полного разорения датских островов с массовым уводом в рабство местного населения, объясняют то значение, которое даны придавали победоносным походам на славян короля Вальдемара в 1160-х годах. Непосредственно перед приходом его к власти в 1157 году, в ходе славянских войн даны в некоторых своих областях оказались едва ли не на грани физического уничтожения. В силу ряда причин – покорения саксонцами ободритов, принятия христианства Прибиславом, а также предательства рюгенских князей, Вальдемару, при помощи ободритов и поморянам, удалось подчинить сначала Рюген, а позже, с помощью теперь уже зависимых от него рюгенских славян, и Поморье. В то же время, союз данов с саксонцами прекратил и ободритские нападения на Данию, принеся в неё долгожданный мир. Прекращение славянских нападений было для датской истории XII века событием настолько важным, что в могилу Вальдемара была вложена свинцовая плита с надписью:
 

Hic iacet danorum Rex Waldemarus. Primus sclavorum expugnator. Et dominator. Patrie liberator. Pacis conservator. Qui filius sancti Kanuti rugianos expugnavit et ad fidem christi primus convertit…⁵

 
Что в приблизительном переводе значит:
 

Здесь покоится Вальдемар, король данов, первый победитель и повелитель славян, освободитель родины, хранитель мира, сын Кнуда Святого, победивший рюгенских славян и первым обративший их в христианство…

 

IV. Славянская колонизация, присутствие и влияние в Скандинавии

Однако было бы несправедливо сводить все отношения славян и скандинавов к войнам и вражде. Не менее активны были славяне на Балтике и как торговцы, мирные колонизаторы и переносчики высоких технологий керамического производства, о которых уже упоминалось выше.
 
Южная Ютландия. Значительное славянское присутствие принимается в одном из самых богатых и значительных торговых поселений Дании и всей Скандинавии раннего средневековья – Хайтабу, где найдена не только славянская керамика и украшения, но и славянские дома и захоронения. Впрочем, учитывая то, что после разрушения датским королём Готтфридом ободритского эмпория Рерик, купцы из Рерика были переселены в Хайтабу, это совсем не удивительно. Кроме самого торгового центра Хайтабу, славянская керамика встречается в обилии в районе залива Шлей, севернее датско-ободритской границы и укреплений Даневерк. Сам Хайтабу был разрушен славянами в 1066 году.
 

Славянская топонимика и находки в южной Ютландии и Вагрии (по М. Müller-Wille, 2011): 1. славянские и славяно-немецкие топонимы; 2. limes saxoniae; 3. наиболее западные славянские крепости; 4. места находок славянской керамики.

К северу от Хайтабу, на полуострове Гамельгаб, известно два топонима смешанного славяно-датского происхождения: Oster Gurkhöj и Sünder Gorkhye (от славянского «горка»).⁶ Сопоставляя данные лингвистики с приведенными выше данными археологии и письменными источниками о переселении ободритских купцов Готтфридом из Рерика в Хайтабу, есть все основания говорить не только об общине славянских купцов в этом торговом центре, что было бы делом самим собой разумеющимся, но и о вполне ощутимом славянском присутствии в окружающих его с севера, юга, запада и востока областях. Приведённая карта находок славянской керамики в Скандинавии показывает, что славянское культурное влияние имело место не только в южной, но и в центральной её части.
 
Острова Лолланд, Фальстер и Мён. Однако, при всём сказанном, ни в какое сравнение не идёт южная Ютландия с датскими островами, где славянское присутствие было настолько значительным, что разумнее говорить о чересполосном заселении некоторых из этих островов славянами и данами, чем о славянских общинах. О присутствии славян на датских островах свидетельствует как археология, так и письменные источники и лингвистика.
 
Изучение славянской топонимики датских островов началось ещё в начале прошлого века и поначалу встретило сопротивление со стороны датских исследователей. Во второй половине XX века на этот вопрос стали смотреть уже не столь предвзято, а скорее, с интересом. Разные исследователи приводили разное количество славянских топонимов и их анализов. В то время как В. Торндаль в 1963 году приводил лишь около 20 топонимов в польскоязычной статье⁷, немецкоязычные исследования подходили к вопросу более основательно. Уже в 1938 году вышла статья польского исследователя Станислава Савицки «О лехитских топонимах в южной Дании» в том числе содержащая и разбор библиографии вопроса.⁸ Наиболее подробным и детальным подобным немецкоязычным исследованием можно назвать уже довольно старую, вышедшую в 1967 году работу Й. Принца «К вопросу о славянских топонимах и личных именах на южно-датских островах».⁹ Как и прочие авторы, он не ставил перед собой целью подсчитать точное число славянских топонимов на датских островах или хотя бы установить критерии, по которым можно было осуществить такой подсчёт. Трудность подсчёта заключается в том, что нет ясности, как именно считать топонимы.
 
Зачастую от одного славянского топонима происходило до четырёх смешанных славяно-датских форм. К примеру: северный X, южный Х, западный Х и восточный Х; или большой X и малый X, где X – условный символ для обозначения славянского топонима. При отсутствии установленных для подсчёта критериев, ниже я приведу тот вариант, который был выбран для подсчёта мною и где для вышеописанных случаев, когда один славянский топоним мог образовывать несколько смешанных славяно-датских форм, он считается за один топоним, а не несколько. Топонимы я располагаю не по алфавиту, а по островам. Для удобства под списком славянских топонимов конкретного датского острова приводится и список славянских имён, известных среди жителей данного острова в письменных источниках, и в конце – итоговый подсчёт того и другого для каждого острова. В скобках даны немецкие обозначения для рода названия: (FN) – название местности; (ON) – название населённого пункта; (PN) – личное имя. Список, основанный на исследованиях Й. Принца, я дополняю для удобства несколькими славянскими именами, не замеченными этим исследователем и указанными в 2001 году датским исследователем Б. Йоргенсеном, основывавшемся на работах Ф. Хустеда (1994).¹⁰ Такие имена помечены звёздочкой (*).
 

Славянская топонимика датских островов по Й. Принцу:

Фальстер
 
Топонимика:
1) Benes Agre (FN)
2) Dalgehavus Mark (FN)
3) Daleche Land schiffte (FN)
4) Jerlisse (FN)
5) Smalle Simeser; Brede Simeser (FN)
6) Gorke Hoy (FN)
7) Wommelitze Agre (FN)
8) Jerlitzegaerd (ON)
9) Korselitse (ОN)
 
Имена:
1) Gnemaer (PN)
2) Cassemirius (PN), этот Казимир жил в XVII веке там же, где в XIII веке был замечен Гнемир (1)
3) Thord Dobic (PN)
4) Dobicsun*(PN)
 
Итого: 7 названий местности, 2 топонима, 4 личных имени.
 
Лолланд
 
Топонимика:
1) Binitze gaard (ОN)
2) Billitse (ON), дома, сл.*белый
3) Binnitse (ON), имение
4) Glukse (ON), дома, дворы
5) Kobelitse (ON), деревня
6) Revitse (ON), дома
7) Trannisse Gard (ON), двор
8) Kuditse (ОN), деревня
9) Tillitse (ON), деревня
10) Vindeby (ON), деревня
11) Vindebygaard, Vindebyskov (ON), имение
12) Vindeholme (ON/FN)
13) Kramnitse (FN/ON), дворы
14) Boris Ager (FN)
15) Boridtz schiffle (FN)
16) Budickis Lundager schiffte (FN)
17) Billitse Holme (FN), острова, сл.*белый
18) Binnitse Mark (FN), область
19) Kortwis (FN)
20) Rydvidse (FN), скалы
21) Kaetweedtz (FN)
 
Имена:
1) Vendt (PN)
2) Derbor/Dribor (PN)
3) Gnemer (PN)
4) Syborre (PN)
5) Gramele*(PN)
6) Paysik*(PN)
 
Итого: 11 (13) топонимов, 10 (8) названий местности, 6 личных имён, из которых одно имя на «венд».
 
Мён
 
Топонимика:
1) Bouvidtz aggere, Lille Bourvidtzer (FN)
2) Lille Buridtz, Store Buridtz (FN)
3) Nörre Buridtz Börn, Söndre Buridtz Börn (FN)
4) Goltze Höy (FN)
5) Gorke banke (FN)
6) Kampidtze (FN)
7) Lange Kleinidser (FN)
8) Kompelmoße Holm (FN)
9) Krogidtzerne (FN)
10) Koster (ON/FN), деревня и полуостров
11) Busemarke (ON), деревня
12) Busen (ON), деревня
13) Lille Gorker
 
Имена:
1) Danitslöf (PN)
2) Gnemerus (PN)
 
Итого: 2 (4) топонимов, 10 (9) названий местности, 1 неясное (Nr.13), 2 личных имени
 
Говоря о славянских следах на датских островах, нельзя не напомнить и о заимствованиях из славянского в датский. В данном случае особенно любопытно, что одно из этих заимствований встречается только в диалектах островов Фальстер и Лолланд.
 
Заимствование из славянского в диалекты островов Фальстер и Лолланд (*) и в датский:
 
kampe sig* < сл. «купаться»
bismer < сл. «безмен»
reje < сл. «рей» (разновидность креветки)
silke < сл. «шёлк»
torv < сл. «торг»
 
Итого: всего не менее 43 топонимов (ON и FN) и 12 славянских личных имён у жителей ю.-д. островов, заимствования в языке местных жителей.
 
На Фальстере и Мёне славянские названия местностей преобладают над названиями поселений, на Лолланде их число примерно равно, с небольшим преобладанием топонимики. Также на Лолланде обращает на себя внимание «вендская» топонимика и имена – явление, в Германии характерное для мест, где славяне были меньшинством. Однако в случае Лолланда эти поздние имена и топонимы совсем не могут быть доказательством изначального меньшинства там славян.
 
Датский исследователь Б. Йоргенсен приводил карту с 38 славянскими топонимами на островах Лолланд, Фальстер и Мён и 14 «вендскими» топонимами на южно-датских островах, указывая, при этом, что всего в Дании известно от 40 до 50 славянских топонимов (без учёта «вендских»). В 2011 году эта же карта была переиздана в более наглядном виде в немецком издании М. Мюллера-Вилле, этот вариант и приводится ниже.
 

Славянская топонимика южно-датских островов (по M. Müller-Wille, 2011).

Эти данные лингвистики крайне любопытны при сопоставлении их с данными археологии и письменных источников. Как уже замечалось, Саксон Грамматик упоминает случай выплаты Лолландом дани славянам в XII веке, а на острове Фальстер славяне держали рабов, что также может указывать на политическую зависимость жителей острова от Рюгена. Эти данные, в свою очередь, подтверждаются и сообщениями Гельмольда о занятии славянами датских островов в XII веке и переписки Вальдемара с папой римским в 1169 году об обложении рюгенскими славянами данью соседних народов. В данном же случае, можно предложить, что Фальстер и Лолланд были завоёваны и колонизированы рюгенскими славянами в неустановленное время до конца XII века. Чаще всего современными исследователями предлагаются датировки в районе IX-XII веков, до войн Вальдемара. Б. Йоргсен придерживался мнения о восхождения славянской топонимики ещё к довикингскому периоду: «Для датировки славянской топонимики должно быть принято насколько это возможно раннее время, в которому она восходила, другими словами, происхождение этой топонимики произошло в эпоху викингов или даже раньше, в любом случае, ранее позднего средневековья».¹¹
 
Однако ни одно из мнений о датировке славянской топонимики, к сожалению, нельзя подкрепить какими-либо действительными аргументами кроме «логических» измышлений. Ясно на сей день пока одно: славяне должны были играть в жизни южно-датских островов очень значительную роль. В IX и XII веках они принадлежали Дании, как это следует из описания поездки Вульфстана и по свидетельствам Саксона. В промежуточное время нельзя исключать периодов принадлежности этих островов славянам. Более того, возможной кажется и зависимость этих островов от славян в период ожесточённых войн и разорения Дании середины XII века, непосредственно перед эпохой Вальдемара. Указанные обстоятельства позволяют принять существование на Лолланде и Фальстере такой доли славянского населения, которая определяла внешнюю политику и была лояльна своим славянским соседям, а скорее всего, даже и родственникам, на Рюгене. Недаром перед походами на Рюген Вальдемара едва не дошло до датского похода на «мятежный Фальстер», в чём можно предположить лояльность или поддержку его жителями славян.
 
Нередкие славянские имена, зафиксированные на этих островах, лишь подтверждают данные топонимики, археологии и славянских заимствований в местные диалекты. С другой стороны, нет оснований предполагать, что носители славянских имён могли происходить от завезённых когда-то в ходе войн пленников или рабов из славянских стран. По крайней мере, три носителя этих имён – Гнемир, Добищун и Пайсик – были представителями знати или высшего сословия. Саксон упоминает «знатного датчанина» Гнемира с острова Фальстер, извещавшего славян о передвижениях датского флота и, видимо, тождественному славянскому посланнику роскильдского епископа Абсалона, также находившегося на Фальстере. Родом с Фальстера, судя по всему, был и славянский переводчик Абсалона.
 
Несмотря на то, что вопросу славянского языка и присутствия на южно-датских островах уделялось немалое внимание исследователей, вопрос это очень далёк от разрешения. Очевидно, что перед нами – целый пласт датско-славянских отношений, не вошедший в письменные источники, но от того отнюдь не менее реальный. Примечательно и то, что заимствования из славянского в датский все связаны либо с торговлей и роскошью (торг, безмен, шёлк), либо с рыболовством и водой (рей, купаться), в чём можно предположить колонизацию датских островов теми же группами славянского населения, что занимались торговлей, в том числе и с Восточной Европой.
 
Сами славяне на южно-датских островах, вполне возможно, могли сохраняться вплоть до XVII века, когда впервые были зафиксированы некоторые из топонимов и имён. Любопытно, что в некоторых случаях заметна и прямая связь между именами из грамот и сохранением традиций. Носитель славянского имени Казимир на острове Фальстер в XVII веке, к примеру, известен из того же места, где в XIV веке также был известен носитель славянского имени Гнемир. В других случаях просматривается связь между славянскими названиями населённых пунктов и славянскими именами их жителей.
 

Осколок керамики типа «Бобцин» и Вейлеби, остров Лолланд (по N.-K. Liebgott, 1978).

Из славянских находок на островах Фальстер, Лолланд и Мён можно отметить славянскую или «балтийскую» керамику, славянские оковки ножен, кости с отверстием, по всей видимости, связанные с магическими ритуалами и принимаемые ввиду большого числа находок у славян на юге Балтики за славянскую традицию, овручский шифер из Киевской Руси.
 
К сожалению, по причине отсутствия детального анализа находок славянской керамики в Дании лишь в редких случаях исследователи могут говорить о том, какие из находок можно связать с импортом из славянских земель, а какие были произведены на месте, по славянским образцам. Одна из таких мастерских, изготовлявших керамику по славянскому образцу на месте, по всей видимости, находилась в поселении Вейлеби на острове Лолланд, где известен особый подвид «балтийской керамики». Кажется любопытным и замечание датского археолога Вандрупа Мартенса о том, что находимая на данных южно-датских островах «балтийская керамика» в общем отличается от таковой из северо-западной датской области Сконе тем, что своими формами ещё ближе к собственно славянской с южного берега Балтики, в чем, очевидно, проявляется влияние гораздо более обширного славянского компонента и, как следствие, лучшее сохранение славянских традиций, как и более тесные связи с южнобалтийской родиной.¹²
 

Славянские находки с Фальстера (по K.L. Poulsen, 2001).

Со славянами связывают также судостроительную верфь в Фрибрёде на севере Фальстера, где для судостроительства применялась технология скрепления планок деревянными дюбелями, как считается, бывшая характерной для славян.¹³ Само название этого места также славянского происхождения (от сл. «при броде»). Однако такое мнение разделяют не все датские и немецкие археологи, о чём подробнее ещё будет сказано.
 
Зеландия, Фюн, Лангеланд и маленькие западно-датские острова. В то время, как на Лолланде, Фальстере и Мёне отмечается широкая известность славянской топонимики, в совокупности со славянскими именами жителей островов и археологией, указывающая на то, что, по крайней мере, в некоторых частях островов в какие-то временные периоды славянский язык преобладал, а сами славяне определяли внешнюю политику, на соседних с ними островах ситуация несколько иная.
 

«Балтийская» керамика из Педерсборга, остров Зееланд (по N.-K. Liebgott, 1978).

«Балтийская» керамика из Нэстьед, остров Зееланд (по N.-K. Liebgott, 1978).

На острове Зееланд известен всего один славянский топоним – Bildtze (FN). Славянское происхождение также имеет название маленьких южно-датских островов Kraßerne Schiffte. Й. Принц подозревал славянское происхождение в следующих топонимах, хотя и не был в нём уверен:
 
1) Engelitzer Agre
2) Nörre leditz schifft
3) Sortelidtz schiffte
 
Однако, несмотря на небольшое число собственно славянской топонимики, на славянское присутствие здесь указывает многочисленная «вендская» топонимика, включающая в себя основу «венд» – германское обозначение славян. Такая топонимика германского, а не славянского происхождения, но она прямо указывает на поселения славян среди преимущественно датских земель.
 

«Вендская» топонимика южно-датских островов (по B. Jorgensen, 2001).

Любопытно, что в некоторых случаях данные лингвистики подтверждает археология. К примеру, поселение Виндеби (1 на карте) на острове Фюн расположено прямо напротив города Свендборг, в котором помимо прочего был найден небольшой четырёхголовый идол – традиция, не имеющая аналогий в Скандинавии, но хорошо известная и бывшая даже специфической славянской чертой, особенно, у балтийских славян.¹⁴
 

Идол из Свендборга и параллели среди находок других славянских идолов (по H.M. Jansen, 1998): 1. идол из Свендборга; 2. збручский идол; 3. идол из поморского Волина.

То же можно сказать и о поселении Виндебоде на острове Зееланд, одного из наиболее значительных датских городов Роскильде, где были найдены многочисленные славянские артефакты. Как сообщает датский археолог М. Наум: «Черепки намеренно разбитой «балтийской керамики» были найдены среди погребений в раннесредневековой церкви Святого Иакова в Роскильде. Разбитые черепки керамики были обнаружены, в основном, в черном наполнении около 61 могил одиннадцатого века или в промежутках между погребениями. Интересно, что церковь расположена в части города, в средние века называвшейся «Vindebode», что можно перевести как «славянские хижины» или «славянское поселение». Название поселения, так же как и элементы обнаруженной в культурных слоях материальной культуры, производят впечатление славянского населения этой части Роскильде. Таким образом, традиция порчи керамики и оставление осколков в захоронениях могут быть связаны с погребальным обрядом проживавших в Виндебоде славянских поселенцев».¹⁵
 

Церковь Св. Иакова в Роскильде (по M. Andersen, 2001).

Эта церковь Св. Иакова, в находках из которой подозревают указания на славянский погребальный обряд, находилась в районе Роскильде, называемом данами «славянским поселением», бывшим в позднем средневековье значительным торговым центром.
 

Исторический Роскильде. Поселение Виндебоде находилось в районе церкви Св. Иакова
(по M. Andersen, 2001).

При раскопках этого района были обнаружены остатки столбов с плетёной конструкцией между ними, в чём, по мнению археологов, стоит видеть не защитное сооружение, а разграничивавший торговый центр на «славянскую» и «датскую» части забор. В Роскильде изготавливалась особенная разновидность «балтийской керамики», кроме того, здесь найдено более 20 оковок ножен славянского типа. Тот факт, что большинство этих находок приходится на Виндебоде, подтверждает связь этих предметов со славянами.
 

Славянские оковки ножен из Роскильде (по M. Andersen, 2001).

Кроме тесных связей с балтийскими славянами и очевидном их поселении в Роскильде, некоторые находки из города обнаруживают связь и с Киевской Русью:
 

Найденная в Виндебоде серьга, предположительно из Киевской Руси.

Найденный в Виндебоде крест «византийского типа», предположительно изготовленный на месте по древнерусскому прототипу (по M. Andersen, 2001).

Брактеат, имитирующий византийскую монету, из Роскильде (по M. Andersen, 2001).

Бронзовый амулет в виде коня, предположительно из Киевской Руси, найденный в Veddelev, Роскильде (по M. Andersen, 2001).

Любопытно, что импорт из Киевской Руси – редкая вещь в Дании, как отмечает датский археолог М. Андерсен – в Роскильде оказывается напрямую связан с торговым поселением балтийских славян. Две первые вещи были найдены в Виндебоде, а две других, хоть и за его пределами, но представляли собой очень характерные имитации. К примеру, во время раскопок в одной из важных крепостей ободритов Добин, существовавшей в те же X-XII века, что и Роскильде, было установлено, что подвески из местных имитаций восточных, датских и византийских монет, были весьма популярны у ободритской знати того времени, что позволяет увидеть в этих вещах связь.¹⁶
 

Подвески-имитации византийских монет из ободритской крепости Добин.

То же можно предположить и для креста, имевшего характерную для восточнославянских земель форму, но одновременно украшенного необычными изображениями, по предположению М. Андерсена, бывшими «изображениями святых или апостолов, по изображениям которых отчётливо видно, что ремесленником, изготовившим крест был дан, неверно понявший смысл оригинала, и изобразившего ряд скорее смешных фигур».

Остров Буян и мудрый царь Гвидон, тридцать три богатыря и белочка с золотыми орешками – это образы, ставшие близкими и родными, сохранившиеся на всю жизнь. Они как будто затрагивают в душе живую память, скрытую под спудом ежедневной суеты. Вновь и вновь перелистывая страницы пушкинского произведения, не перестаёшь удивляться тому, насколько «Сказка о царе Салтане» наполнена внутренней красотой и глубоким смыслом.
 

 
Считается, что в детстве А.С. Пушкин услышал народные сказки от своей няни Арины Родионовны, а впоследствии создал произведения на основе детских воспоминаний. Это не совсем так. К сказкам поэт обратился в зрелом возрасте, когда сформировался его интерес к древнерусской истории и русскому фольклору. Живой миф переплетается в пушкинских сказках с живой историей.
 

Исследователи не раз предпринимали попытки приблизить «Сказку о царе Салтане» к историческим реалиям, стремились переложить её действие на географическую карту. Но многие из них уже свыклись с мыслью, что это почти бесполезно – слишком иносказательным кажется на первый взгляд это пушкинское произведение! Литературовед М.К. Азадовский отмечал, что очень труден вопрос об источниках «Сказки о царе Салтане».¹ И сложность, конечно, состоит не только в том, чтобы выяснить, к каким источникам обращался непосредственно Пушкин. Важно понять, откуда берёт начало сама сказочная традиция, увлёкшая поэта.
 
Вряд ли перед нами просто «прелестная детская сказочка», как опрометчиво выразилась А. Сванидзе.² Глубина и архаичность сюжета позволяют предположить, что в «Сказке о царе Салтане» нашло отражение какое-то древнее предание, услышанное Пушкиным.
 
После ссылки 1824 года в Михайловское неисчерпаемым источником народного вдохновения для поэта стала няня Арина Родионовна. Известно, что с её слов Пушкин записал несколько сказочных сюжетов. Первым в его тетради был текст, положенный в основу «Сказки о царе Салтане», которая и открывала цикл пушкинских сказок. В этом смысле А.С. Пушкин выступил своеобразным проводником народной традиции.
 
С ранних лет Пушкин проявлял живой интерес к истории. В набросках сохранилась его поэма «Вадим», задуманная как поэтическое осмысление легенды о варяжском призвании в Новгород. Его вдохновлял героический образ Олега Вещего, воевавшего с хазарами и с византийцами и пригвоздившего в знак своей победы «щит на вратах Цареграда». В отрывках дошла до нас поэма на сюжет исторического предания о Бове-королевиче. И это только те мотивы, в которых поэтический талант Пушкина обращался к наследию Древней Руси.
 
На русском Севере, откуда была родом Арина Родионовна, веками сохранялась традиция, восходившая к древнерусскому прошлому. Даже на рубеже XX века в северно-русских сёлах ещё помнили сказания и былины о Киевском княжестве и древнерусских богатырях. А в пушкинские времена в народной среде сохранялись и более ранние родовые предания.
 
Русский Север был исторически связан с областями, расположенными на южно-балтийском побережье. Культурные и этнические контакты Новгорода и Пскова с Прибалтикой были обусловлены географией и существовали с древности. Последние археологические изыскания позволяют считать, что Ладога была основана выходцами из балтийского региона в начале VIII века. Позднее эти колонизаторы проникали вглубь страны, и дошли вплоть до берегов Белого моря. Летописец писал о том, что новгородцы происходили «отъ рода варяжска».
 
Прочные связи между русскими регионами существовали до XII-XIII вв., когда Вагрия, прародина варягов в сегодняшнем восточном Гольштейне, и другие южнобалтийские земли попали под власть немецких завоевателей. Выходцев оттуда называли «от Немец», и многие из этих переселенцев стали родоначальниками прославленных дворянских родов, державших бразды правления и в Московским царстве, и позднее в Российской империи. Кстати от одного из них, «мужа честна» Ратши, вёл своё происхождение и род Пушкиных.
 
Вместе с балтийскими переселенцами на русский Север приходили их мифы и сказания. И живой носительницей этой традиции была няня поэта Арина Родионовна. Благодаря её чуткому наставлению Пушкин смог окунуться в волшебный мир северо-русских сказок.
 
Согласно записи в церковной книге, Арина Родионовна родилась 10 апреля 1758 года в деревне Лампово, расположенной в области, принадлежавшей некогда древнему Новгороду, потом Швеции и затем снова России. До Северной войны ближайшие предки Арины, как и многие русские из тех мест, были фактически шведскими подданными. Они жили в изоляции от остального русского мира, бережно храня свои традиции, которые не подвергались чужим влияниям и сохранили самобытность.
 
Пушкинские записи тех сказочных сюжетов, что были сделаны в Михайловском со слов Арины Родионовны, до поры до времени оставались неиспользованными, и только несколько лет спустя поэт воплотил их в своём творчестве.
 
В 1831 году работа над «Сказкой о царе Салтане» была завершена. При её написании Пушкин и обратился к своим конспективным заметкам, сделанным в ссылке. В основе сказки, вне сомнения, лежало древнее предание, повествовавшее об островном государстве, состоявшем из города-крепости, которое охранялось береговой стражей и вело международную торговлю.
 
Сюжет этого пушкинского произведения находил параллели в европейском фольклоре, но не выпадал и из собственно русской традиции вопреки мнению некоторых литературоведов. Вариант Арины Родионовны, правда, содержал несколько оригинальных особенностей. В записях Пушкина читаем:
 

Некоторый царь задумал жениться, но не нашёл по своему нраву никого. Подслушал он однажды разговор трёх сестер. Старшая хвалилась, что государство одним зерном накормит, вторая, что одним куском сукна оденет, третья, что с первого года родит 33 сына. Царь женился на меньшой, и с первой ночи она понесла. Царь уехал воевать. Мачеха его, завидуя своей невестке, решилась её погубить. После девяти месяцев царица благополучно разрешилась 33 мальчиками, а 34-й уродился чудом – ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке месяц; послали известить о том царя. Мачеха задержала гонца по дороге, напоила его пьяным, подменила письмо, в коем написала, что царица разрешилась не мышью, не лягушкой, неведомой зверюшкой. Царь весьма опечалился, но с тем же гонцом повелел дождаться приезда его для разрешения. Мачеха опять подменила приказ и написала повеление, чтоб заготовить две бочки; одну для 33 царевичей, а другую для царицы с чудесным сыном – и бросить их в море…»³

 
Таким было начало сказки, послужившее основой для написания. Завязка сказочного сюжета в данном случае традиционна – три девушки спорят о том, что сделала бы каждая из них, став царицей. Царю полюбились слова третьей девушки – «кабы я была царица, я б для батюшки-царя родила богатыря». В них заметна реальная подоплёка родового сказания, прославлявшего продолжение рода и деторождение, считавшихся приоритетными в традиционном обществе перед другими «ценностями», пиршествами и пышными нарядами. Царь взял в жёны ту девушку, которая наиболее соответствовала родовому идеалу, представлениям о женщине, как о матери и верной супруге.
 
Как и полагалось, «в те поры война была», и царь отправился в поход, оставив молодую жену дома ожидать приплода. Но после успешных родов царица становится жертвой коварного заговора, обрекшего её на смерть в морских волнах, будучи вместе с сыном заточённой в бочке (кстати вполне обычный способ казни у северных народов). В записи этот сюжет представлен так:
 

Долго плавали царица с царевичем в засмоленой бочке – наконец, море выкинуло их на землю. Сын заметил это. «Матушка ты моя, благослови меня на то, чтоб рассыпались обручи, и вышли бы мы на свет». – Господь благослови тебя, дитятко. – Обручи лопнули, они вышли на остров. Сын избрал место и с благословения матери выстроил город и стал в оном жить да править. ⁴

 
Чудеса, которые в сказке творит царевна Лебедь, – поздний вымысел Пушкина. В первоначальном варианте их творил сам царевич. Любопытно, что ни в пушкинских записях, ни в русских фольклорных редакциях сюжета сказки нет образа царевны Лебеди.⁵
 
Название острова Пушкин воспринял из русской народной традиции – Буян. В древнерусском языке так именовали высокое место, холм, бугор, а также возвышенное место для богослужения. В «Слове Даниила Заточника» Буян – это холм, гора («за буяномъ кони паствити»). Так могли называть и гору на острове, возвышавшуюся среди пучины в море. В северно-русских говорах Буян также связан с водой, морем. Напрашивается сравнение с современным словом «буй», которым обозначают сигнальный маячок, возвышающийся над водой. В. Даль указывал на то, что в древности словом Буян называли пристань, торг, возвышенность.⁶ Сходный смысл слова выражен в раннем значении прилагательного «буйный» – выдающийся, которое приобретало личные эпитеты смелый, храбрый, дерзкий. Князь Всеволод, герой «Слова о полку Игореве», например, носил воинское прозвище «Буй тур». В русском фольклоре образ острова-Буяна широко распространён. Многие заговоры, отражавшие языческую картину мира, начинались со слов: «На море на Окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь…». Именем этого загадочного камня скреплялось заклинание.
 
Выявление этих архаичных значений помогает разгадать глубинный смысл пушкинской мифологемы «остров Буян». Представляется город на горе посреди моря, с пристанью и торгом, святилищами и храмами, что подтверждается и строками Пушкина. И этот образ находит очень интересные исторические параллели.
 
В немецкой земле Мекленбург – Передняя Померания лежит остров Рюген, самый крупный на Балтийском море. Именно его многие нынешние исследователи напрямую связывают с древними русами и варягами, ставшими основателями российской государственности. Известно, что даже поздних рюгенских князей ещё по привычке именовали «князьями русов» (principibus Russianorum). После того, как в 1325 году на Рюгене пресеклась правящая династия, остров попал в состав Померании, а в середине XVII века отошёл к Швеции. С 1815 года по решению Венского конгресса Рюген стал принадлежать Пруссии. Во времена Третьего Рейха остров был знаменит курортами нацистского общества «Kraft durch Freude», а во времена ГДР там располагалась советская военная база.
 

Остров Рюген на Балтийском море
 
Остров Рюген состоит из меловых пород, поросших буйной растительностью. Туристы, приезжающие сюда непременно отправляются на экскурсию к величественным белым утёсам, нависающим над морем. «Немецкая волна» как-то процитировала слова художницы Гудрун Арнольд:
 

Эта щедрость, эта первозданная мощь ландшафта вдохновляет меня снова и снова! Я потому и живу здесь, в Заснице, чтобы меловые скалы были всегда рядом.

 
Природная красота Рюгена и в прошлом вдохновляла творцов. В начале XIX века здесь работал замечательный живописец Каспар Давид Фридрих. Особой достопримечательностью острова является меловая скала Королевский трон (Königstuhl), возвышающаяся над морем на 180 метров. По старой легенде, чтобы подтвердить свой титул и право на власть, будущий король должен был со стороны моря подняться от её подножия к вершине. Священная белая скала как бы утверждала своим незыблемым величием священное право. Память о «белом камне Алатыре», видимо, сохранилась в русской традиции с тех времён.
 
Северная оконечность острова Рюген далеко выдаётся в море. Мыс с отвесными меловыми утёсами ещё в древности получил название Аркона, которое, по разным версиям, означает «на горе» или «белая гора». В древности на Арконе находился храм Святовита, которому приносили дары правители соседних государств и жертвовали часть товаров купцы.
 
Датский хронист Саксон Грамматик писал:
 

Город Аркона лежит на вершине высокой скалы; с севера, востока и юга он ограждён природной защитой… с западной стороны его защищает высокая насыпь в пятьдесят локтей… Посреди города лежит открытая площадь, на которой возвышается прекрасный деревянный храм, почитаемый не только благодаря великолепию своего зодчества, но и благодаря величию бога, которому здесь был воздвигнут идол. ⁷

 
Арконский вал высотой более десяти метров сохранился до наших дней. Можно представить, каким величественным казался город в древности! Гельмольд называл Аркону «главным городом», столицей острова. Культ Святовита здесь был настолько силён, что даже после крещения пришлось подменить его вымышленным культом святого Вита. В 1168 году Аркону разрушил датский король Вальдемар I.
 

Мыс Аркона с наложением археологической схемы города
 
Вендское название острова Рюген – Руян (Rujan). После немецкого завоевания и христианизации остатки древнего населения продолжали жить на острове. Об этом свидетельствует архаичная топонимика: Бесин, Бобин, Грабов, Любков, Мёдов, Сударь, Тишов… Многие из названий навсегда сохранили связь с культом Святовита – Витов, Витт, Витте. А.С. Фаминцын отмечал, что на острове Рюген с тех пор сохранилось и несколько «святых мест»: Swante grad, Swante kam, Swante gore (ныне Свантов) и так далее.⁸
 
Память о древнем острове Руян сохранялась и после того, как он попал под датское и шведское, то есть «немецкое» господство. Она жила в северно-русской фольклорной традиции, в этнической среде, связанной с русской Прибалтикой. Имя Руян получило в народе поэтический эпитет Буян.
 
Сравнение сказочного Буяна с реальным Руяном-Рюгеном напрашивается и ещё одной важной деталью, попавшей в пушкинский текст из сказания Арины Родионовны. Это сюжет о чудесных богатырях, выходящих из моря, чтобы оберегать покой города и его жителей. В записях Пушкина читаем:
 

Тужит царевна об остальных своих детях. Царевич с её благословения берётся их отыскать… Он идёт к морю, море всколыхалося, и вышли 30 юношей и с ними старик.⁹

 
В этом отрывке содержится важное уточнение – остров охраняют не просто тридцать богатырей, а тридцать братьев Гвидона – снова указание на родовой характер предания.
 
В исторических источниках можно проследить любопытную параллель к этому сказочному сюжету. Упомянутый Саксон Грамматик писал:
 

Каждый житель острова [Рюген] обоих полов вносил монету для содержания храма [Святовита]. Ему также отдавали треть добычи и награбленного… В его распоряжении были триста лошадей и столько же всадников, которые всё добываемое насилием и хитростью вручали верховному жрецу…¹⁰

 
Триста воинов Святовита были отборной гвардией, на плечах которой лежала священная обязанность охраны святилища и острова. Вообще дружина на Руси никогда не была многочисленной. Даже в крупных княжествах её регулярная численность колебалась около тысячи человек, притом, что профессиональная дружина была разделена на «старшую» (бояре) и «младшую» («дети боярские»). Принадлежность к воинству была привилегией, сопряжённой с личной ответственностью. Во время крупных войн созывали ополчение, которое значительно прибавляло войску численности.
 
Позднее в Новгороде были известны триста «золотых поясов» – боярская верхушка, в руках которой находилась реальная власть. Совету трёхсот «золотых поясов» фактически подчинялся и князь, и посадник, и архиепископ. Они же решали все важнейшие вопросы жизни Новгорода, которые позже выносились на вече.
 
Непросто проследить по источникам, насколько историчны имена сказочных персонажей. Имя царя Пушкин воспринял у Арины Родионовны, превратив её «Султана Султановича, турецкого государя» в сказочного Салтана. Это имя, конечно, является позднейшим вымыслом. Можно предположить, что в изначальном варианте древнего предания оно было другим (родовое сказание всегда носит генеалогический характер и обычно «помнит» имена). Но в устном переложении из поколения в поколение первоначальное, «историческое» имя было утрачено. Так появилось имя Султан Султанович (или Салтан в пушкинской обработке), которое хорошо сочеталось с многозначительной присказкой – «мимо острова Буяна в царство славного Салтана».
 
Эта присказка уникальна по своему историческому значению. «Мимо острова Буяна» на восток, «в царство славного Салтана», плывут сказочные купцы. А в действительности перед нами описание известного торгового пути «из Варяг в Греки», начинавшегося в варяжских землях на юге Балтики и ведшего до Константинополя. В образе «царства Салтана» можно почувствовать намёк на Византийскую империю, находившуюся с 1453 года под властью турецкого султана.
 
Салтану купцы рассказывают, что бывали «за морем» (указание, которое в летописях всегда сопутствует упоминанию варягов). А поэтическое «родство» царей (отец-сын) при этом подчёркивает связи острова Буяна (Руяна-Рюгена) с Константинополем. Находки римских и византийских вещей неоднократно делали на острове археологи.
 
Важно и то, чем торгуют сказочные купцы. Среди товаров меха («торговали соболями, чёрно-бурыми лисами»), кони («торговали конями, жеребцами»), булат и украшения, то есть те предметы, которые традиционно экспортировались из Руси.
 
Имя Гвидон Пушкин заимствовал, по всей видимости, из Сказания о Бове-королевиче. Оно широко известно и в эпосе, обращение к которому позволяет восполнить образ. В России Бова-королевич был популярен как персонаж лубочных картинок. Однако ещё Саксон Грамматик пересказывал предание о Бове, который был сыном русской королевы Ринды и правил на Балтике.
 

Бова-королевич
 
Легенда о Бове повествует о «добром короле Гвидоне», которого обманом умертвил коварный король Додон, захвативший власть в его стране. Этот Гвидон правил «в великом государстве, в славном городе Антоне».¹¹ Поздние пересказчики уже не помнили древнего названия Аркона и подменили его более близким и понятным – Антон. Важно, что упоминания об Арконе-Антоне в Сказании о Бове-королевиче отнюдь не фрагментарны, как обычно бывает в сказках (мол, дело было в таком-то царстве, о котором больше ничего не сообщается). Антон – это стольный город королевства, вокруг которого кипит борьба за власть. Бова мстит убийце своего отца Додону и возвращает себе королевский престол.
 
Приведённые свидетельства позволяют в полной мере переосмыслить то значение «Сказки о царе Салтане», которое она имеет для русской культуры. А оно несравненно велико! Пусть Пушкин и изменил некоторые детали, добавил долю поэтического вымысла, но он сохранил неизменной основу древнего русского предания. Увы, в наши дни вряд ли можно услышать и записать нечто подобное в вымирающих деревнях. В этом смысле пушкинские сказки оживляют историческую память, возрождают гордость за родное прошлое.
 
Всеволод Меркулов,
кандидат исторических наук
  Источник: http://pereformat.ru/2011/10/drevnee-russkoe-predanie/

 

 

Происхождение слова скоморох

   Почти два столетия исследователи-профессионалы и просто любители пытаются объяснить этимологию (происхождение) слова «скоморох». Существует более двух десятков версий. Вот некоторые.

     В 30-х годах  XIX века чешский славист П.Шафарик напомнил о кочевом народе – скамарах, живших в  V веке на Дунае, и занимавшихся разбоем и грабежами.  От них, якобы, и произошли скоморохи. Иной аргументации учёный не привёл.

   Сторонник теории «захожести» (иностранного происхождения) скоморохов, автор работы «Старинный театр в Европе» (1870 г.)   Александр Веселовский предложил «восточную» этимологию: от арабского масхара – «шут, смешной человек».

    Современник А.Веселовского, академик Я.Грот обратился за помощью к готскому скамари и скандинавскому скемта, имеющих значение «шутить». При этом он предположил существование подобных по звучанию и смыслу слов (возможно забытых) в славянских языках.

    А.Кирпичников и Е. Голубинский «сконструировали» из греческих слов скома – «шутка» и архо – «начальствую» сочетание  скоммаpхос, переведя его как «начальник смехотворства». Следует сказать, что в греческих словарях и других источниках подобное словообразование не встречается.

    Русский филолог-славист И. Срезневский поддержал теоретиков «захожести», «обнаружив» возможную этимологию в европейских языках: в итальянском слова скарамучча и во французском – скарамуш, с одним значением – «шут», «насмешник».  Как поменялись в слове местами согласные «м» и «р»  академик не объяснил.

    Н.Кондаков в конце XIX века предложил «русскую» версию: от слова скора – «мех». Скоромох, по его мнению, - «ряженый зверем». Та же проблема с перестановкой «м» и «р» не решена.

   По версии российского и советского филолога, академика Императорской академии и АН СССР, создателя раскритикованного впоследствии «нового учения о языке» («яфетической теории») Н.Марра, множественное число слова скомороси (скомраси) восходит к праславянским корням, а те в свою очередь к индоевропейскому  «scomors-os». Так мог  именоваться бродячий музыкант, плясун, комедиант. А уж потом это слово могло попасть в европейские языки.

   Поиски в доступных автору данной статьи словарях санскрита (В.А.Кочергиной в их числе) приведённого Н.Марром слова («scomors-os») результатов не принесли.

   Шут в санскрите имеет значения (в русской транскрипции) – муддха и затха; шутка- лиила и шабал; музыкант – вена и талава; актёр – шайлуша и калажна.

  Возможно, у академика были другие, недоступные нам источники.

   Иных, заслуживающих внимание этимологических гипотез слова «скоморох» нет. И потому…


                             ЕЩЁ ОДНА ВЕРСИЯ

   Его настоящее имя утрачено в далёком прошлом. Наши предки, говоря о нём уважительно, иногда шёпотом,  называли по разному:  «дед», «старик», «отец», «отчим», «дядя», «хозяин», «зверь», «владыка», «барин» и т.д.

    Он – предок и родоначальник, тотем, хозяин нижнего мира, дух, охраняющий и исцеляющий. Славяне почитали его как повелителя леса, воплотившегося в божестве под именем Велес.

  Всё это и многое другое относится к медведю.
 
  На Руси медведь приобрёл сакральное, магическое значение. Издавна приручили его скоморохи, в потехах народных главную роль уступили.  «Он,  выученный  и  нашколенный  различным  людским ухваткам и людскому поведению, бродил со своими поводырями по  всей русской земле, из города в город, из деревни в деревню,  потешая  и забавляя  добрых  людей  карикатурным,  а  отчасти  и  сатирическим представлением их же нравов и обычаев" (И. Е. Забелин. Домашний быт русских царей, т. I, ч. II).

   Популярность медвежьих игр была огромна. Русские скоморохи с косолапыми артистами в XVI веке бывали в Германии и даже в Италии.
 
  «С медведем ходящий»  - и так можно назвать походного скомороха. От него, как «от печки» и предлагается начать обоснование ещё одной возможной этимологии слова «скоморох».
 
   Для начала вспомним присказку «первый блин комом». Другую форму и смысл совершенно иной имело это привычное нашему слуху выражение в давние времена и  длиннее было. Неискаженная  пословица звучит так: «Первый блин комАм, блин второй – знакомым, третий блин – родне, а четвёртый – мне».

    КомАми  наши дедичи называли медведей, прародителями их своими считали. Похожи мишки на большой мохнатый ком.

   После долгой зимы голодными просыпались бурые комы,  надо было их уважить и задобрить, относили славяне первые, выпеченные по случаю праздника пробуждения медведя  блины  к берлогам. Праздник этот весенний назывался Комоедицей. В наши дни под именем Масленицы он известен.
   
   С комАми ходили «весёлые люди» - скоморохи.  Кстати, во многих документах именуются они ещё и скомрАхами. В Стоглаве (1551 г.), например, читаем: «К  венчанию  бы  ко святым божиим цеpквам,  скомpахом  и  глyмнцом  пеpед  свадьбою  не ходити, а священником бы о том  запpещати  с  великим  запpещением чтобы такое бесчиние никогда же неименовалося». (Стоглав".  Изд.  Д.  Кожанчикова.  СПб.,  1863).
 
    Там же в ответе на 23-й вопрос: «Всем священником, по всем гpадом и селом,  чтобы  пpавославных  хpистиан наказывали и yчили, в котоpые вpемена pодители своя поминают и  они бы нищих покоили, и милостыню бы по силе давали, и коpмили и поили, а скомpахом бы и всяким глyмником запpещали и возбpаняли, чтобы в те вpемена, коли поминают pодители, пpавославных хpистиан  не  смyщали теми бесовскими игpами».

     Какое из названий более древнее  - скоморох или скомрах? Увы, неизвестно.

    От каких глаголов они образованы? Глагол «скоморошить» довольно часто встречается в старинных письменных актах. А вот «скомрашить» автору статьи пока не попадался на глаза.
 
      Зато в Словаре древнего славянского языка, составленного А. Старчевским по Остромирову Евангелию (С-Пт., 1899 г. стр.731) нашлось причастие РАЧЬШНН, имеющее значения «шагающий», «идущий». Кстати, в санскрите обнаружены его «близкие родственники»: слова рч и рш в этом языке имеют значение «движение». 

   К сожалению, глагол, от которого образовано причастие РАЧЬШНН, в словаре Старчевского не приводится. Можно предположить его в форме «рачьшннить». Как будет звучать существительное?

   Существует глагол «ходить», от  него образовано причастие «ходящий» и существительное  «ходок». А идущий, шагающий, кто он? Идун, шагун? Не знаем таких.

    Неисповедимы пути словесных изменений. Почему, например, есть глагол «мрачнеть», а существительные от него «мрак» и «морок»?   

    Не допросить авторов и многочисленных соавторов слов и их трансформаций.
 
     Вспомним также глагол «ворошить» и производные от него причастие «ворошащий»,  существительное «ворох».

    Может быть, в подобном алгоритме  образовано существительное от глагола «рачьшннить»? И звучать оно могло как «рах» или «рох»? Человека, профессионала, водящего медведя, можно было назвать «с комом рах». Или всё-таки более древним является выражение "с комом рш"?

   Когда произошло образование из указанных древнеславянских (протоиндоевропейских?) элементов единого слова «скомрах» («скоморох»), "скоморош?  Возможно, в недрах русской лингвистической системы.

    Кстати, подобные словесные новообразования возникают довольно часто. Вспомним, к примеру, появившееся относительно недавно слово «спасибо». До  XX века в ответ на оказанную любезность говорили: «спаси Бог». В литературе тех времён гораздо чаще встречаем «благодарю», «благодарствую», тоже когда-то звучавшие раздельно – «благо дарю», «благо дарствую».

     «Сократили Бога» - получили сращение из двух слов в форме «спасибо».

     Живёт язык, меняется, упрощается с развитием цивилизации для тел. Теряют смысл, глубину, красоту слова, созданные предками за тысячелетия. Многие уходят из жизни. Покинувшим нас  родным и близким они подобны. Мир без них не полон.

Поговорки, высказывания о дураках

Русские народные поговорки

• Мужик умён, да мир дурак.
• У плохого мужа жена всегда дура.
• С дураками шутить опасно.
• Заставь дурака Богу молиться — он себе лоб расшибёт.
• Рад дурак, что глупее себя нашёл.
• Чужой дурак — веселье, а свой — бесчестье.
• Дурак — кто говорит не так.
• И дурак поймёт, как масла в кашу положат.
• На дурака была надежда, а дурак-то поумнел.
• Поглядел дурак на дурака да плюнул: эка невидаль кака.
• Дуракам закон не писан — дураками он написан (современная)
• Дуракам закон не писан, если писан, то не читан, если читан, то не понят, если понят, то — не так, потому что он — дурак.
• Лучше с умным потерять, чем с дураком найти.
• Дурак красному рад.

Из коллекции В. И. Даля

• Дурак дурака и высидел.
• Дурак закинет, а умный доставай.
• Дурак любит красно, солдат любит ясно.
• Дурака бьют, а умный не суйся!
• Дураки о добыче спорят, а умные её делят.
• Дураку и Бог простит.

Пословицы и поговорки других народов

В браке обычно один дурак. Только когда два дурака женятся, из этого может что-то получиться. (немецкая)

Высказывания

• «Дурак — всякий инакомыслящий.» Г. Флобер
• «Дурак — это человек, считающий себя умнее меня.» С. Лец
• «Некоторые думают, что стоит только обозвать всех дураками, чтобы прослыть умными.» В. О. Ключевский
• «С дураками следует считаться ввиду их численного превосходства.» Ю. Семенов
• «Дураки, только они всего добиваются в сказках. Так что они должны быть предметом тщательного изучения умными.» В. Б. Шкловский.
• «Услужливый дурак опаснее врага.» И. А. Крылов

Это была присказка, а теперь сказка:

«Жили-были трое братьев – двое умных и Иван-дурак» – именно так звучит один из наиболее распространённых вариантов зачина русских народных сказок. А задумывались ли вы когда-нибудь, каков он, этот Иван, и почему он, собственно, дурак? Вы, скорее всего, ответите – «потому что недалёкий, простодушный, нерасторопный» и т.д. и т.п. Я тоже так думал до определенного времени, пока однажды на досуге не решил от нечего делать пролистать первую попавшуюся под руку книгу, которой, собственно, оказался сборник сказок.
 

 
Начал читать про Сивку-бурку сивую каурку и внезапно уловил какие-то нюансы, которые до сей поры не замечал. Вот эпизод, где Сивка-бурка предлагает Ивану залезть ей в одно ухо и вылезти из другого «добрым молодцом» (в противопоставление прежнему состоянию – «дурак»). А что значит вообще «станет добрым молодцом»? Резко увеличить мускулатуру, стать шире в плечах? Одеться в полушубок и яловые сапоги бренда D&G? Так ведь он не Иван-хиляк и не Иван-замухрышка, он – прямо сказано – дурак.
 

Дальше больше, братья собираются в город на, как это модно нынче говорить, кастинг женихов для царевны. Иван просит взять его с собой и получает в ответ взрыв хохота – мол, куда тебе, сам опозоришься и нас опозоришь. Хотя чем может опозорить их недалёкий братец, если будет на этом смотре просто молчать в тряпочку, тем паче тогда интеллект в списке желательных качеств потенциального жениха шёл вовсе не на первом месте. Посмеявшись всласть, братья уезжают, оставив Ивана дома. Иван просит их жён доверить ему какую-нибудь работу по дому, на что они отвечают «что ж тебе доверить, ты всё испортишь» – в итоге со скрипом отпускают нарвать ягод в близлежащем леске. Внимание, вопрос – это насколько же низок уровень социальной адаптации человека, если максимальное, что ему могут доверить, это столь нехитрое, примитивное и не несущее угрозы ни себе, ни людям занятие?
 
Вывод напрашивается сам собой: Иван попросту страдает олигофренией (синдромом Дауна) – тяжким умственным расстройством.
 
Собственно, любой человек, внимательно читавший российскую историческую и художественную литературу, может сделать однозначный вывод – слово «дурак» долгое время носило исключительно характер медицинского термина и обозначало вышеперечисленные явления. Тут вам и многочисленные упоминания о «дураках и дурах» при царском дворе, и фразы в художественных произведениях типа «ударился головой о камень и остался дураком на всю жизнь». И лишь где-то в конце XVIII – начале XIX века это слово стало расхожим ругательством типа нынешних «дауна» и «дебила». Для людей же недалёких, типа Ивана-дурака в нашем обыденном представлении, как и сейчас существовало определение «глупый», «глупец».
 
Кстати, ни в одном из лично мне известных европейских языков нет двух именно повседневных, а не жаргонно-площадных определений одного и того же состояния ума и духа, как у нас «дурак» и «глупец». Везде это одно слово – более того, навскидку я вообще не вспомню, чтобы в переводной зарубежной литературе встречалось слово «дурак»!
 
В таком случае становится понятной и сакрализация Ивана-дурака, который в итоге обставляет всех умных персонажей, включая своих братьев – на Руси инвалидов такого рода исстари почитали как «Божьих людей», способных принести в дом удачу, внешне нелепой фразой или действием дать ответ на сложный жизненный вопрос или решить проблему. Поэтому к ним всегда прислушивались, одаривали и привечали даже при самых знатных дворах. Лишь начиная с временного отрезка где-то от Петра до Анны Иоанновны сильные мира сего стали рассматривать «дураков» в основном как шутов, обязанных веселить публику, после же эта практика и вовсе сошла на нет.
 
Посмотрите теперь на предисловия к отечественным сборникам сказок, одной из задач которых, наверное, и является: вкратце просветить именно массового читателя относительно сути и смысла данного пласта фольклора. Вопрос, почему Иван является дураком, никогда там не раскрывается, а если и раскрывается, то вскользь (дескать, и так очевидно) и как раз в разрезе простодушия и низкого интеллектуального уровня героя.
 
Неловко признавать, что один из самых популярных наших персонажей – умственно отсталый или психически больной человек? Сейчас подобное признание было бы вполне в духе борьбы за равноправие людей с ограниченными возможностями – в Европе наверняка бы так и поступили…
 
Кстати, по поводу Европы. Нашего Ивана-дурака зачастую пытаются запараллелить с героями европейских народных и авторских сказок, вроде храброго портняжки братьев Гримм. Ничуть не бывало! Европейские «дураки» – именно что обычные, но недалекие люди, достигающие успеха и побеждающие противников за счёт кажущихся необдуманными и нелепыми решений. Нет там ни капли волшебства, нет Сивой бурки и прочих чудес, зато есть что-то от духа протестантизма, от спасения через труд и терпение (справедливости ради, соответствующая пословица есть и у нас), от мифа об уличном чистильщике обуви, ставшем миллионером. И наш, и тамошний дурак соответствуют евангельскому завету «последние станут первыми», но европейский легитимизирует своё первенство мирскими деяниями, русский – напрямую обращен к Чуду и Богу.
 
Рамки нестандартности европейского дурака, на самом деле, довольно узки, через образ же русского дурака полностью раскрывается вся необъятность и непознаваемость Божьей Воли – того, о чем говорили Достоевский («Если б кто доказал мне, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели со истиной») и Тертуллиан («Сын Божий и умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно»). Поступки и слова нашего Ивана морально безупречны, европейский простак часто груб, чванлив и хвастлив.
 
Помимо того же храброго портняжки с его «одним махом семерых побивахом» можно вспомнить героя средневековых немецких и фламандских сказаний Тиля Уленшпигеля, образ которого переработал в одноименном романе Шарль де Костер. Тиль не совсем типичный «дурак», но во многом перекликающийся с оными персонаж. Если не родной, то двоюродный брат. Идти по следам этого самого оригинального Уленшпигеля нормальному человеку довольно сложно, на каждом шагу натыкаешься на экскременты, ведь нагадить где-нибудь в углу, не только в доме у скупердяя и скряги, но и у обычного, вполне радушного хозяина, имевшего несчастья пустить на ночлег данного субъекта – любимая его забава.
 
Поэтому нет ничего удивительного, что достоверных аналогов нашего Ивана в западной культуре до последнего времени практически не было. Уж точно их не сыщешь в плеяде мало-мальски заметных, оказавших какое-либо влияние на широкие народные массы персонажей. Лёд тронулся относительно недавно, после выхода фильмов «Человек дождя» и, в первую очередь, «Форрест Гамп». Да, чудес в совершенно прямом, сивко-бурочном смысле в жизни Форреста не случается, но во всём остальном – это плоть от плоти родной русский Иванушка.
 
В связи с этим показателен фурор, который вызвало появление блестяще сыгранного Томом Хэнксом героя на экранах США. Кому-то он был интересен сугубо в этнографическом смысле, как эскимосы и папуасы по National Geographic, кому-то – как персонаж в чём-то поучительный, но близкий к комизму. Однако многих и многих он заставил крепко задуматься и вспомнить, что США по истокам своим – христианская страна, всё дальше, увы, уходящая от изначальных христианских идеалов. Тех идеалов, в рамках которых есть место не только апостолам и богословам, но и Иванушке с Форрестом.
 
Станислав Смагин, публицист

Источник: http://pereformat.ru/2012/08/ivan-durak/

- Он родился от матери итальянки и неизвестного отца. Значит он итальянец!

"Закон есть закон"

Как известно, у большинства народов на протяжении многих столетий исторические знания только по памяти передавались в устной традиции. Будучи впоследствии записаны, такие источники могли стать объектом изучения. Фиксации относительно немногих устных текстов осуществлялись и средневековыми книжниками; такие материалы дошли, как правило, литературно обработанными. Это не уменьшает ценность источников устного происхождения. Устная история охватывала и такие сферы исторического знания, которые по разным причинам не получили достаточного освещения в истории письменной.
 

Одоакр со свитой перед св. Северином (фреска в конференц-зале Нижнеавстрийского дома в Вене)
 
Рассказы и воспоминания непосредственных участников и очевидцев исторических событий являлись первоисточниками, на их основе развивались исторические предания, героические сказания и эпические песни, порой сохранявшиеся в устном бытовании на протяжении многих столетий и лишь сравнительно недавно записанные собирателями фольклора или просто любителями старины. Повсеместно распространенные в средние века произведения этих устных жанров только в достаточно важных случаях тогда записывались и использовались в политических целях.
 

Говоря об устных источниках летописной записи или исторической повести, необходимо учитывать жанровые особенности исходного материала и степень текстовой устойчивости произведений при многократной изустной передаче, предшествовавшей занесению в рукопись. Отношение к действительности в разных жанрах фольклора весьма различно. Некоторым из них была свойственна высокая степень бережного обращения с фактом. Точность передачи таких произведений по памяти оказывалась порой очень велика. Стабильность повествования в устных вариантах могла быть даже выше, чем сходство разных списков произведения в некоторых из известных нам жанров средневековой литературы.
 
Основываясь на источниках такого рода можно уверенно соотносить первоначальный «выход в историю» древнерусского этноса с Великим переселением народов. Об этом достаточно определенно свидетельствовали устные источники, долго сохранявшиеся в памяти и отображенные (к сожалению, фрагментарно) в дошедших до нас письменных фиксациях, осуществленных в средние века. Я имею здесь в виду не только тексты западноевропейские и византийские, которые специалистам были достаточно известны, но, главным образом, малоизвестные материалы, восточнославянской устной традиции.
 
Некоторые сюжеты и персонажи русских былин по своей типологии и по конкретным признакам тяготеют еще к III-IV столетиям. В русском эпосе видны отзвуки характерного для тогдашней эпохи общественного устройства и происходивших в те времена межэтнических катаклизмов, судьбоносных для племен и народов, которые выдержали эти исторические испытания. События последующих веков отображал и западный эпос.
 
Знаменитая Тидрексага, записанная в Норвегии лишь в XIII столетии, но основанная на преданиях и песнях древних германцев, довольно подробно повествовала о крупных военных столкновениях, в которых участвовали гунны, готы и русские. Почти на полвека ранее этой саги о таких событиях писал Саксон Грамматик в своем труде «Деяния данов», соответствующая часть которого основана на передаче эпических сказаний древних датчан. По своему жанру этот материал аналогичен Тидрексаге, историческое зерно угадывается с трудом, будучи заслонено традиционными мотивами эпоса. Однако не раз говорится о Руси, упомянут укрепленный Полоцк. Естественно, что решающая роль в борьбе против гуннов отведена здесь датскому королю, но из текста следует, что в событиях участвуют русские. Говорится о семидневном победоносном сражении с гуннами, в котором сразу же «образовались такие груды убитых, что три главные реки Руси, вымощенные трупами, наподобие мостов, стали легко проходимыми для пешеходов». После описания битвы сказано о распределении земель между победителями гуннов, причем Северная Русь, согласно скандинавской традиции, тут обозначена как «Holmgardia».
 
Важно подчеркнуть, что независимые друг от друга источники – датский и норвежский – совершенно по-разному трактуя события борьбы против гуннов, оказались единодушны в представлении, что Русь участвовала в этой борьбе.
 
Однако причастность русских к тому, что совершалось в Европе в эпоху Великого переселения народов, едва ли могла ограничиваться сражениями с войсками гуннов. Тогдашние перемещения племен и этнических групп, вступавших в разнообразные военные союзы, в самых общих чертах известны. Но далеко не всё описывали детально авторы немногих дошедших до нас исторических сочинений того времени. Поэтому не следует пренебрегать и поздними отображениями в русской устной традиции. Она сохраняла сведения тысячелетней давности. Фрагментарные припоминания об исторических ситуациях и фактах V-VI столетий вполне могли устно бытовать и в XV-XVI столетиях (будучи, конечно, деформированы позднейшими осмыслениями) – подобно тому, как в народном устном репертуаре XIX века бытовали остатки воспоминаний о событиях IX столетия, дошедшие до нас в преданиях о Гостомысле и Рюрике, которые успели еще записать собиратели фольклора в Новое время.
 
Это побуждает отнестись со вниманием к произведенной в 1525 году Павлом Иовием Новокомским (Паоло Джовио) записи ответа русского гонца в Риме Дмитрия Герасимова на вопрос, не осталось ли у русских «какого-нибудь передаваемого из уст в уста от предков известия о готах или не сохранилось ли какого-нибудь записанного воспоминания об этом народе, который за тысячу лет до нас низвергнул державу цезарей и город Рим, подвергнув его предварительно всевозможным оскорблениям».
 
Согласно передаче Иовия, Герасимов «ответил, что имя готского народа и царя Тотилы славно у них и знаменито, и что для этого похода собралось вместе множество народов и преимущественно перед другими московиты. Затем, по его словам, их войско возросло от притока ливонцев и приволжских татар, но готами названы были все потому, что готы <…> явились зачинщиками этого похода».
 
Насколько точно зафиксировал Иовий сказанное ему Герасимовым, мы, конечно, не знаем. Явно поздним осмыслениям XV-XVI веков обязаны упоминания ливонцев и татар, а термин «московиты» был тогда характерен для суммарного обозначения русских в Западной Европе; этим словом постоянно пользуется и сам Иовий. Географические и лингвистические неточности не отменяют ценности главного содержания информации, которую сообщил Герасимов: остаются правдоподобные в своей основе сведения о преобладающем участии предков «московитов» в разноплеменных войсках, которые вместе с готами завоевывали неоднократно Рим и подчиняли Италию – не только в шестом столетии во времена Тотилы. От кого и где усвоил это представление Дмитрий Герасимов, позднее участвовавший в работе по подготовке в Новгороде перевода Геннадиевской Библии, неизвестно. Исследовавшая его деятельность Н.А. Казакова высказывала мнение, что и сам Герасимов «был уроженцем Новгорода».
 
Память о событиях эпохи Великого переселения народов, оказывается, сохранялась в предании, которое было хорошо знакомо русскому человеку начала XVI столетия в пределах Новгородской земли.
 
Стоит вспомнить, что говорится в сочинении современника – историка Империи Прокопия о Готской войне. Он упоминал шеститысячное войско, которое под предводительством Ильдигеса проследовало из области склавенов в Италию, чтобы воевать против Юстиниана на стороне остроготов и Тотилы; оно состояло из склавенов и некотрого числа гепидов.
 
Таким образом, русское устное предание о роли «московитов», хорошо известное в XVI веке Дмитрию Герасимову, позволяет не только уточнить, но и конкретизировать и глухие данные Прокопия о преобладании славян в войске, пришедшем для поддержки Тотилы в войне против императора Юстиниана в середине VI века.
 
Предания о более ранних событиях середины V века, передававшиеся изустно свыше тысячи лет, бытовали, оказывается, в среде украинского казачества. Киевский лингвист академик В.Г. Скляренко несколько лет назад привлек внимание научной общественности к малоизвестным сведениям, которые отобразил универсал гетмана Богдана Хмельницкого, датируемый 1648 годом и обращенный к казакам его войска по случаю войны с Польшей. Хмельницкий призвал казаков умножить славу их предков-русов, завоевавших в 470 году Рим под предводительством Одоакра и затем четырнадцать лет владевших этим древним городом.
 
Согласно сведениям универсала, хронологическая неточность которого составила несколько лет, русы, возглавленные Одоакром, прибыли тогда из Ругии, от Балтийского Поморья. Сведения иных источников о племенной принадлежности самого Одоакра неоднозначны, но есть указание на то, что он и сам был ругом.
 
Историк готов Иордан писал о племени ругов, которые по его сведениям поселилось как раз в Балтийском Поморье ранее, чем туда пришли готы. В отличие от Прокопия, который ошибочно называл ругов готским племенем, Иордан противопоставляет ругов германцам. Он относил ругов к племенам, которые, по его словам, превосходили германцев «как телом, так и духом» и «сражались всегда со звериной лютостью».
 
Тождество русов и ругов, давно обоснованное в ряде исследовательских работ, вызывало возражения некоторых авторов. Теперь же это тождество дополнительно подтверждается данными устной традиции, сохранявшейся, очевидно, в казачьей среде и потому отраженной даже универсалом Богдана Хмельницкого. Основанные на преданиях сведения этого документа о том, что русы, возглавленные Одоакром, захватили Рим в 470 году, хронологически неточны, но приблизительно соответствуют данным достоверных источников сведения о том, что 14 лет продолжалось в Италии владычество Одоакра.
 
Предания о действиях Одоакра как вождя русов («рутенов») были известны не только в войсковой канцелярии Богдана Хмельницкого, возглавившего казаков, которые считали Одоакра предводителем своих предков. Академик Скляренко напомнил и о латинской надписи первой четверти XVI столетия в одной из катакомб на территории древнего Норика. В надписи упомянуто о действиях в 477 году опустошившего тогда Норик Одоакра, который фигурирует в этом тексте как «вождь рутенов, гепидов, готов, венгров и герулов».
 

Каменная плита с упоминанием Одоакра в капелле св. Максима. Катакомбы аббатства св. Петра, Зальцбург (Австрия)
 
Совокупные показания записанных в XIII веке памятников германского эпоса позволяют заключить, что после борьбы с гуннами знаменитый витязь Илья Русский оказался в Италии, помогая королю Ломбардии. В Италии же, согласно Тидрексаге, находилась дочь Ильи, которая ребенком была заложницей при дворе Аттилы.
 
В сохранившихся былинах об Илье Муромце присутствуют достаточно ясные указания на то, что эпическая «биография» его исторического прототипа связана с Италией. Былинам вообще небезызвестна «Латынская земля», как обозначали католические страны, в частности Италию, в Древней Руси. Но именно в связи с Ильей былины упоминают «Латынские горы», а сам Илья нередко едет по «Латынской дороге». Существует былина о встрече уже старого Ильи Муромца с неузнанным взрослым сыном. Тип ее сюжета международно распространен, проводились даже сопоставления русской и германской версий. Но любопытно, что в вариантах русской былины мать молодого богатыря бывает названа «латынгоркой», с которой Илья прижил сына, рожденного в «горах Латыньських» – вдали от русских пределов.
 
Наиболее интересен особый вариант, записанный в 1871 году на берегу Онежского озера от превосходного знатока былинной традиции Трофима Григорьевича Рябинина. Здесь говорится о встрече богатыря не с сыном, а с дочерью, которая разыскивает отца и в ответ на расспросы Ильи говорит, что она родилась в Италии, где живет еще ее мать. Из диалога выясняется, что у матери ее жил Илья, когда помогал итальянскому королю. Привожу в сокращении этот диалог:
 

Есть я родом из земли да из Тальянскою,
У меня есть родна матушка честна вдова,
Да честна вдова она колачница <...>
И отпустила меня ехать на святую Русь
Поискать соби да родна батюшка <...>
Илья, узнав, что это его дочь, говорит ей:
«А когда я был во той земли во Тальянскою,
Три году служил я у короля тальянскаго,
Да я жил тогда да й у честной вдовы,
У честной вдовы да й у колачницы <.. .>

 
Наши эпосоведы не раз отмечали высокие художественные достоинства этого варианта. Он был закономерно включен в составленную А.М. Астаховой академическую антологию былин, посвященных Илье, где дается и обстоятельная характеристика Т.Г. Рябинина, которому принадлежат «лучшие образцы былинного творчества». Но соотнесенность данного образца с Италией при комментировании оказалась обойденной.
 
Объяснение следует искать в том, что былинные обозначения «Латынские горы», «Латынская дорога» и «латынгорка» исследователи этого сюжета не попытались объяснить в связи с «Латынской землей», а стремились связать с термином «летьгола» или «латыгола», которым летописные известия XIII и XIV веков обозначали латышей. Однако в Латвии гор нет, и «латышскую» гипотезу безуспешно пытался обосновать А.В. Марков. Ему резонно возразил В.Ф. Миллер, ранее старавшийся вывести этот сюжет из Ирана.
 
Первоначальный извод международного эпического сюжета о встрече богатыря-отца с неузнанным богатырем-сыном, действительно, мог зародиться и в Иране, и в Средней Азии, и в России, и в Скандинавии, и в Германии, на что справедливо указал В.Ф. Миллер. Но именно русская версия этого сюжета в своих вариантах бывает уснащена «латынскими» географическими реалиями. Бесспорна географическая связь цитированного варианта именно с Италией и вполне очевидна сюжетная соотнесенность его с ролью Ильи в памятниках германского эпоса, также указывающих на Италию.
 
Согласно былинам, на «Латынской дороге» находится иногда богатырская застава, которую охраняет Илья; по «Латынской дороге» он едет, дабы совершить один из главных своих подвигов – победить Идолище; по ней он возвращается издалека, направляясь в Киев; на ней же он встречает своего неузнанного сына. С «Латынской дорогой» бывают связаны и последние подвиги русского богатыря, завершающие его эпическую «биографию». Это былина о «последней поездке» Ильи:
 

Ото младости ездил до старости <…>
Да едет-де старый чистым полем
Да большой дорогой Латынскою,
Да наехал на дороге горюч камень <…>

 
На этом камне написано пророчество: что ждет путника, если он поедет по какой-либо из трех дорог, начинающихся от камня. Илья едет поочередно по каждой дороге; на двух первых побеждает разбойников и освобождает находившихся в заточении, а на третьей видит крест, стоящий над подземельем, в котором оказался богатый клад. Взяв его, Илья направляется в Киев,
 

Да построил он церковь соборную,
Соборную да богомольнюю.
Да и тут ведь Илья-то окаменел,
Да поныне ево мощи нетленные.

 
Мощи, сохраняемые доныне в катакомбах Киево-Печерской лавры, принадлежат канонизированному русской церковью преподобному Илье Муромцу, которого народная молва отождествила с древним героем былинного эпоса.
 
Но с эпической «биографией» именно древнего Ильи Русского может быть связан и вполне достоверный исторический факт. Задолго до государственного принятия христианства князем Владимиром Святославичем в Киеве существовал соборный храм Святого Ильи, упоминаемый «Повестью временных лет» в связи с событиями первой половины X века. При ратификации договора с Византией в 944 году в присутствии византийских послов именно в этой соборной церкви Киева присягала христианская часть дружины князя Игоря.
 
Хорошо известен существовавший не только на Руси обычай возводить храм, посвящаемый тому святому, чье имя носил храмоздатель. Маловероятно, что именно эта церковь св. Ильи появилась уже в V или VI веке, но эпическая традиция могла быть использована при постройке или возобновлении храма, – подобно тому, как она впоследствии влияла на народное почитание мощей преподобного Ильи Муромца. Естественнее всего соотносить зафиксированную древность киевской церкви св. Ильи с былиной о последних деяниях богатыря Ильи и его кончине в Киеве – после возведения здесь церкви. Судя по некоторым из вариантов былины о «последней поездке» Ильи, его исторический прототип, возвращаясь глубоким стариком на родную землю (много позже крушения державы Аттилы), мог только тогда узнать о существовании Киева: это поселение, если оно возникло в V или VI веке (согласно Синопсису Иннокентия Гизеля), вероятно, не было гуннами уничтожено – подобно древнейшему Полоцку.
 
Подвиги древнего Ильи Русского в противостоянии язычникам, акцентированные памятником германского эпоса, могли послужить фундаментальной основой для закрепления за этим персонажем в русском эпосе репутации охранителя христианской веры – репутации, прошедшей и через столетия обороны от языческих нашествий на Русь в последующие времена. Дошедшие до нас былины рисуют богатыря Илью как стоятеля за веру православную и защитника от осквернения татарами православных церквей и монастырей – главным образом, киевских. Но в V или в VI веке на месте будущего стольного города Киевской Руси могло быть только языческое поселение. Построение в нем христианской церкви – деяние, которое по плечу эпическому герою.
 
Сергей Николаевич Азбелев,
доктор филологических наук, профессор

Источник: http://pereformat.ru/2011/11/predki-russkih-v-italii/

Сравнительный анализ саамской и древнерусской солярной мифологической традиции обнаруживает, что эти традиции восходят к общему источнику. Причем учитывая ведущую роль в распространении солнцепоклонства носителей индоевропейских языков, – к источнику индоевропейскому. Согласно результатам моих исследований, частью этого индоевропейского субстрата являлись древние русы, которых я определяю как народ, современник ариев, исконная территория проживания которого отмечена от Волги до Балтийского моря восточноевропейскими гидронимами с основой рос/рус/рас. Мой вывод о древних русах совпадает с результатами исследований А.А. Клёсова по ДНК-генеалогии, согласно которым после ухода ариев на восток (ветвь R1a-L342.2) в Восточной Европе осталась ветвь гаплогруппы R1a-Z280, т.е. центрально-евразийская ветвь R1a, к которой относится большинство современных этнических русских.
 

Между Велесом и Перуном, худ. Нэлла Генкина (1998 год, холст-масло)
 
Соответственно, распространителями солярных культов на восточноевропейском севере, отразившихся в саамской солярной мифологии, должны были являться индоевропейцы – древние русы, историю которых в Восточной Европе и следует начинать с III тыс. до н.э. Именно на такой хронологической глубине мы получаем возможность выявить тот древний культурно-генетический пласт, где отыскиваются ключи к пониманию природы схожести русских солярных мифов с саамскими солярными мифами. Но аналогичная схожесть обнаруживается и с солярными мифами народов Сибири. Эти факты привели меня какое-то время тому назад к мысли, что предки русских и предки части нынешних народов Сибири и Севера имели в древности периоды, когда они были связаны в рамках единых сакральных общностей, основанных на солнцепоклонстве. Имя Кола, которым очерчивается гигантская территория от Балтики до Алтая, служило, по моим предположениям, связующим звеном в обширной тематике солярных культов, и возможно, являлось теонимом очень древнего происхождения, принадлежавшего женской ипостаси солнечного божества.
 

Солнце мыслилось солнцепоклонниками во многих зооморфных образах. Наиболее распространенными из них являлись олень/лось, лебедь, конь – эти воплощения солнца достаточно хорошо исследованы в соответствующей литературе. Но на связь солнца и медведя, как представляется, обращалось меньшее внимание, хотя медведь в древнерусских солярных культах и солярных культах некоторых народов России играл совершенно особую роль. В предыдущих статьях уже обращалось внимание на то, что имя Колы как Большой Медведицы обнаруживает глубокую архаику и явно уводит к палеолитическим «медвежьим культам». Здесь следует отметить, что ученые издавна обратили внимание на своеобразие характера взаимодействия человека и медведя. Медведь никогда не имел существенного значения как промысловый зверь, но, тем не менее, с древних времен был объектом культа, что ставит культ медведя особняком среди культов других животных, обычно объясняемых с точки зрения охотничьей магии и других производственно-магических ритуалов.
 
Временем зарождения «медвежьих культов» принято считать мустьерскую эпоху или завершение нижнего палеолита, а наиболее древними святилищами – знаменитые мустьерские «медвежьи пещеры» или своеобразные медвежьи кладбища, в которых медвежьи кости составляют 95-99% всех костных останков, количество же особей в одном пункте доходит до 1000 медведей. Древнейшими из таких кладбищ являются медвежьи пещеры в Альпах, Северном Причерноморье и на Кавказе с явно ритуальными захоронениями медвежьих черепов и лап.¹
 
В изобразительном творчестве восточноевропейского Севера и в Сибири «медвежья тема» как отражение «медвежьих культов» появилась несколько позднее, на исходе каменного века. Одним из известных погребений, где обнаружены медвежьи останки, является неолитическое погребение Оленеостровского могильника на о. Оленьем в Онежском озере: там было найдено 157 клыков медведя от 55 животных.² Важность культа почитания медведя подчеркивается тем, что в погребальных и культовых комплексах находятся также изображения животного из глины, кости, камня и дерева. А.В. Табарев называет великолепные неолитические ретушированные изображения медведей со стоянок в Архангельской области, у реки Зимняя Золотница (впадает в Белое море) и Бесовы Следки у Беломорска.³ Наиболее ранние изображения медведя на территории Западной Сибири относятся к эпохе неолита. Обнаружены изображения медведя в композиции из Узунгура на Горном Алтае и в других районах Южной Сибири, датированные эпохой неолита-ранней бронзы.⁴
 
Отличительной особенностью медвежьих культов является их никем не объясненное долгожительство. Исходя из глубокой древности происхождения этого культа, ученые часто пытались связывать медвежий культ с бытом охотничьих народов. Но это не соотвествует действительности. Традиции этого культа сохранялись у многих земледельческих народов на протяжении тысячелетий и ярко проявляли себя даже в XIX веке. Б.А. Рыбаков приводил сведения историка и археолога В.С. Передольского, около 60 лет своей жизни отдавшего изучению древностей Новгородского края, о том, что в окрестностях Новгорода в неолитических слоях часто встречались «пальцевые кости медвежьей лапы, зарытые в одну яму с костями человека».⁵ Культ медвежьей лапы под названием «скотьего бога» прослеживался у подмосковных крестьян еще в начале XX века. «Скотьим богом», согласно ПВЛ, князь Святослав величал Волоса («да имъемъ клятву от бога, в его же въруемъ – в Перуна и в Волоса, скотъя бога»). Кроме того, многочисленные данные о медвежьей лапе имеются в русском фольклоре.
 
Благодаря уникальной укорененности культа медведя и сохранности в нем архаичных элементов можно проследить глубину народной памяти и, таким образом, выявить древность предковой традиции того или иного народа. Ведь медвежий культ по-разному проявлял себя в разные исторические периоды и у разных народов, особенно если рассматривать его в рамках синтеза с традициями солнцепоклонства.
 
Напомню, что сакральные изображения на стелах и скалах, связанные с культом солнца, появились, например, в Южной Сибири вместе с носителями тазминской культуры скотоводов-европеоидов (конец IV – нач. III тыс. до н.э.). Почитание солнца известно и у сменивших их афанасьевцев (середина III – II тыс. до н.э.), в погребениях которых были найдены также и амулеты из когтей медведя. В пришедшей на смену афанасьевцам окуневской культуре получил уже распространение образ медведя, преследующего солнце. Но у носителей андроновской культуры (XVI-XIV вв. до н.э. в Южной Сибири), орнаменты которой были насыщены солярными символами, образ медведя исчез из археологических комплексов, однако, он вновь возвращается, фиксируемый на памятниках пришедшей на смену андроновцам ирменской культуры (IX-VIII вв. до н.э.).⁶
 
Всё это говорит о том, что в истории каждой отдельной этнической общности различные культы имели свою хронологию, свое самобытное лицо, определяемое тем, в результате какого этнокультурного синтеза данный культ становился частью истории конкретного народа. Важные сведения о том, как возникал такой синтез, дает этнография. Я уже приводила пример феномена, отмеченного исследователями-африканистами и отражавшего ритуал перехода небольшого поселения на новое место, в котором запечатлелась глубокая архаика. Важнейшее значение в этом акте занимало так называемое сакральное освоение нового места жительства, в рамках которого «устанавливался» контакт с предками людей, жившими некогда на этом месте, а затем воссоздавался и новый ритуальный центр для общения с предками данного социума.⁷
 
Здесь представляется уместным описать более подробно, как происходил один из таких ритуалов освоения нового места жительства в архаичных культурах бантуязычных регионов Африки. Этнограф-миссионер А.Жюно отмечал, что предварительно выбранное новое место жительства «исследуется» на предмет его благоприятности для переселяющейся общины методом гадания. Например, с нового участка приносят образцы растений и с помощью гадального камня определяют, где будет находиться культовое место, к которому глава общины сложит свои святыни.
 
Известный социальный антрополог К. Док приводил такое описание подобного ритуала. Когда возникает необходимость перемещения поселения, например, земли вокруг старого поселения истощаются, то старейшина деревни собирает своих помощников и консультируется с ними относительно переноса деревни. После того, как выбрано основное направление перехода, туда посылаются молодые люди с поручением выбрать место для деревни. Последним из старой деревни уходит старейшина. На выбранном участке под новое поселение мужчины устанавливают изгородь, а старейшина берет немного заготовленной муки и высыпает ее с восточной стороны нового участка за построенной изгородью. При этом он обращается к духам людей, живших когда-либо в этих местах, со словами: «Вы! Усопшие здесь! Мы даем Вам эту пищу; мы хотим жить вместе с вами. Если вам это не нравится, то пусть мы эту пищу найдем разбросанной. Если же вы согласны нас принять, то пусть пища останется разбросанной». Точно такое же подношение делается с западной стороны ограды, но здесь оно предназначено для злобных духов, не желающих уживаться с людьми. В том случае, если кучки муки останутся нетронутыми, то считается, что жившие ранее здесь люди и злые существа, обитающие в новом месте, приняли новую общину.⁸
 
У этнографов имеется множество описаний таких ритуалов освоения нового места жительства представителями традиционных культур, и важнейшей частью такого ритуала было сакральное освоение нового пространства. В данном освоении началом начал был тот момент, что возрождение поселения при переходе на новое место обязательно происходило вокруг нового центра, связующего общину с сакральным миром: это может быть дерево, выбранное путем гадания, или первый кол, вбитый для стены обители духа предков, или другие сакрализованные объекты: скала, источник воды и т.д. Через новый центр осуществлялся момент культовой привязки переселенцев к новой местности и ритуальное воссоздание связи с предками прежнего социума, которые таким образом тоже становились компонентами этого нового мира.⁹
 
В приведенном материале исследователи видят отражение «идеологической» деятельности первобытной общины любого догосударственного уровня в ходе её пространственного перемещения. Ритуалы сакрального освоения нового пространства являлись важнейшей частью процесса существования социума в эпоху мифопоэтического сознания. С точки зрения представителей первобытного социума, «ничейных» земель не существовало. Пришельцы могли столкнуться с реальным населением, с которым надо было вступать либо в военные действия, либо в договорные отношения. Но даже если земли были запустелыми и обезлюженными, то само собой подразумевалось, что у этой земли были прежние хозяева, духи которых продолжают обитать здесь. Это обусловливало для новопоселенцев необходимость стать «законными» правопреемниками прежних «хозяев» и унаследовать культы поклонения их предкам, чтобы обеспечить благополучное существование своего социума.
 
Именно данная особенность мифопоэтического сознания и обеспечила практически вечную сохранность тех культовых традиций, которые представляли особую важность для людей. Возвращаясь к нашему сюжету, отмечу, что у всех народов, у которых имелась традиция медвежьего культа, сохранились представления о медведе как о «первопредке». В этом явно видно то палеолитическое наследство, которое предки каждого народа – нынешнего носителя традиции медвежьего культа, получили от палеолитических «хозяев» земли при сакральном освоении местности, куда они в качестве новопоселенцев прибыли в глубокой древности.
 
В русском фольклоре существует цикл сказок, где героем является получеловек-полумедведь, рождающийся либо от медведя-отца, либо от медведицы-женщины. В этих сказках отразилась та самая архаичная традиция, исходящая из первобытного мифопоэтического мышления о необходимости ритуального союза с древними «хозяевами» земли. Союз мог мыслиться и в форме мистического совокупления с женской или мужской ипостасью божества-автохтона.
 
Соответственно, культ медвежьей лапы в русской традиции, олицетворявшейся русским населением еще в XIX века со «скотьим богом» Волосом, может быть охарактеризован как культ автохтонного характера в Восточной Европе, поскольку он естественно увязывается с захоронениями медвежьих лап неолитического населения Новгородчины, о которых писал археолог В.С. Передольский. И этот факт – еще одно свидетельство того, что древние русы являлись насельниками в центре и на Севере Восточной Европе c тех времен, когда носители индоевропейских традиций стали локализоваться в восточноевропейских пределах, сменив здесь носителей палеолитических медвежьих культов. Следовательно, божество Волос является древнейшим объектом поклонения русов и непосредственным «наследником» прежних «хозяев» земли, который связал древних русов с духами людей, живших на земле нынешней Новгородчины в палеолитической древности. Поэтому распространившиеся с утопиями норманизма попытки отождествить божество Волоса с какими-то пришлыми скандинавскими культами посредством убогого «лингвистического» манипулирования, пример чего я уже приводила, – чистейший абсурд.
 
Но в исторической науке с древностями Новгородчины принято связывать культ Перуна. Поэтому для определения того, на какой культ опирались приверженцы традиций древнерусского солнцепоклонства, сохранявшие верность имени Колы – Большой Медведицы вплоть до исторически верифицируемого времени, стоит провести краткий сравнительный анализ культов Перуна и Волоса. Это тем более важно, что и в современном норманизме (который, впрочем, сейчас не любит именовать себя норманизмом, а величает единственно правильным историческим учением), сохраняется страстное желание как-нибудь протащить в русскую историю Тора и Одина. Присутствие этих культов в Восточной Европе не зафиксировано ни русской письменной или устной традицией, ни соответствующими традициями в скандинавских странах. Однако представители единственно правильного учения находят выход, вернее сказать, обход источников и рисуют, например, такую картину: было, дескать, такое «поверье норманнов, что на чужих землях правят местные боги… Поэтому, приставая к чужим берегам, они прятали своих богов в трюмах кораблей и поклонялись местным богам. Все находит свои объяснения».¹⁰ Объяснить можно, конечно, все, что угодно, но не всякое объяснение годится в науке. Тем более, что в другом месте своей книги тот же автор сообщает, что в «восточнославянских землях возможно было лишь продвижение по рекам, в распоряжении викингов были только лодки-однодревки…»¹¹, а в них трюмов вроде бы не имелось. О судах русов будет написана отдельная статья, хотя этот вопрос уже затрагивался. Но и без пространных рассуждений видно, что картинка о приверженцах Тора и Одина, которые приплыли в Приильменье под покровом ночной темноты, выглядят сюжетом для дешевой оперетки.
 
К анализу культа Перуна в древней истории Новгородчины привлекают обычно два памятника. Один из них – это легенда, записанная в 1858-1859 г. этнографом и собирателем фольклора П.И. Якушкиным, о происхождении Перынского скита: «Этот зверь-змияка жил на этом самом месте, вот где теперь скит святой стоит, Перюньской. Кажинную ночь этот зверь-змияка ходил спать в Ильмень озеро с Волховскою коровницей. Перешел змияка жить в самый Новгород; а на ту пору и народился Володимир-князь в Киеве…».¹²
 
Эта легенда многажды привлекалась учеными в исследованиях по древнерусскому язычеству, начиная с XIX века. При всем различии её оценок, сложившихся в науке, всех объединяет убеждение в том, что сказание посвящено божеству Перуну, повествует об утверждении его культа в Новгороде и затем – свержении его кумира в связи с крещением новгородцев. При этом ученые опираются на сравнительный анализ легенды Якушкина с рассказом, содержащемся в другом памятнике – «Сказании о Словене и Русе»:
 

Больший же сын оного князя Словена Волхв бесоугодник и чародей и лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищреньми мечты творя многи, и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодила, и залегше в той реце Волхове путь водный, и не поклоняющихся же ся ему овых пожираше, овых же испроверзая и утопляя. Сего же ради людие, тогда невегласи, сущим богом окаяннаго того нарицая и Грома его, или Перуна, рекоша, руским бо языком гром перун именуется. Постави же он, окаянный чародей, нощных ради мечтаний и собирания бесовскаго градок мал на месте некоем, зовомо Перыня, иде же и кумир Перунов стояше.

 
М.А. Васильев уверен в книжном характере легенды, записанной Якушкиным, и о ее зависимости от «Сказания о Словене и Русе». То есть, проще говоря, по его мнению, старик, рассказ которого Якушкин записал, слышал где-то «Сказание» и пересказал его Якушкину, но в более простонародном стиле.¹³
 
Е.Б. Грузнова совершенно справедливо указывает как на различия в этих двух рассказах, так и на несовпадения в обрисовке образов зверя-змиюки в легенде Якушкина и «бесоугодника Волхва» в книжном «Сказании». Исходя из выявленных ею различий, Грузнова делает вывод о том, что легенда, записанная Якушкиным, имеет народное, а не книжное происхождение, и ей находятся аналоги в сказаниях, записанных в 1905 году на Украине Д. Эварницким «об идольском боге Перуне». Иначе говоря, по мнению Грузновой, легенда, записанная Якушкиным, имеет самостоятельное значение для реконструкции древнерусских мифологических представлений о Перуне.
 
С последним выводом данного автора я согласна, но, на мой взгляд, упомянутые источники содержат материал, важный для истории не только культа Перуна. Там приведены сведения о паре богов, т.е. о Перуне и о Волосе, о слиянии этих культов в северорусской истории и об особенностях каждого из них в отдельности.
 
Согласно «Сказанию», носящему, безусловно, книжный характер (что, однако, не означает полной оторванности его создателей от исторических реалий древнерусской истории), род княжеского сына Волхва был пришлым в Приильменье: «Словен и Рус с роды свои отлучишася от Ексинопонта… дошедше езера некоего велика… И тогда волхование повеле им быти населником места оного». То, что новое место жительства было выбрано согласно предсказанию волхвов, вполне согласуется с приведенными выше этнографическими данными об архаических ритуалах переселения, где гадание – непременная часть принятия решения о выборе места жительства.
 
Последовательность событий, описанных в «Сказании» выглядит так, что чародей Волхв не сразу был принят в Приильменье как объект поклонения, и произошло это не без принуждения, поскольку «не поклоняющихся же ся ему овых пожираше». И только «сего же ради людие… сущим богом окаяннаго того нарицая и Грома его, или Перуна, рекоша». На мой взгляд, из этого рассказа проистекает, что Волхв принес в Приильменье свой культ и должен был выдержать борьбу за его признание с приверженцами того культа, который уже существовал на этой земле. То, что его, Волхва, нарекли, в конце концов, именем громовержца Перуна, говорит о слиянии двух культов: уже существовавшего в Приильменье культа Грома-Перуна и пришлого культа чародея Волхва.
 
Слияние двух культов в один – явление в истории известное, которое может быть отмечено практически во всех древних культовых системах и религиях, причем в разных вариантах. Например, при переселении ариев в будущую Индию культ арийского бога Рудры слился с доарийским божеством Шивой, и новый бог стал носителем имен-синонимов Шива-Рудра, а впоследствии имя Рудра стало выступать только как одно из имен Шивы. А в результате слияния образа другого арийского божества, охранителя мироздания Вишну с культом Шивы, сложилось учение о единстве космической силы Вишну и Шивы, и в древнеиндийской иконописи и скульптуре стали появляться изображения двуединого бога, правая половина тела которого представляла Вишну, а левая – Шиву, и каждому из них были приданы характерные атрибуты.¹⁴
 
Из «Сказания» явствует, что после того, как Волхв был наречен Громом-Перуном, новое двуединое божество «постави… нощных ради мечтаний и собирания бесовскаго градок мал». Говоря современным языком, слияние культа Волхва и Перуна в Приильменье в период, обозначенный в «Сказании» как 3099 год от сотворения мира (2409 год до н.э.), было отмечено возведением новой кумирни «на месте некоем, зовомо Перыня, иде же и кумир Перунов стояше», иными словами – на месте имевшегося ранее капища одного Перуна. Эти сведения вполне вписываются в историю культов и верований, так что здесь «Сказание» исторически адекватно.
 

 
Какие аргументы я могла бы привести относительно того, что Волхва из «Сказания» следует отождествлять с Волосом, а сведения о наречении Волхва Громом следует понимать как свидетельство возникновения культа двуединого божества (например, как Шива-Рудра или как Вишну-Шива)?
 
Само имя княжеского сына Волхва, по убеждению Иванова и Топорова, перекликается с именем Волоса: волохатый или волосатый. Образ Волхва имеет свои былинные аналоги в былинах о Волхе Всеславьевиче и о Вольге Буслаевиче (Святославьевиче). Основной чертой этого ряда мифологизированных персонажей является их способность к перевоплощению или реинкарнации, которой были наделены существа, отмеченные божественной или избраннической сущностью, согласно представлениям, свойственным части архаичных религиозно-философских систем. Например, мифы о Вишну повествуют о такой его отличительной черте, как способность воплощаться в разных земных существ, причем не только в животных (известны его перевоплощения в рыбу, в вепря, выходящего из воды и др.), но и в людей, приобретавших благодаря этому божественную сущность. Самыми знаменитыми воплощениями Вишну стали царевич Рама (герой поэмы «Рамаяна») и царевич Кришна (герой «Махабхараты»).
 
Способность к перевоплощению отличает также древнерусских Волха/Волхва и Вольгу. При этом многие их перевоплощения являются зооморфными образами солнца: рыба, ясный сокол, тур-золотые рога. Названные герои рождаются от хтонического змеевидного существа, которое несложно отождествить с Волосом, исходя как из указанного созвучия имен, так и из материала в источниках, который известен или может быть соотнесен с Волосом.
 
О Волосе известно, что он почитался как покровитель скота, выступал оберегом крестьянского двора, воспринимался как владыка аграрной магии и плодородия почвы, которого надо было умилостивлять («Волосу на бородку» оставляли несколько несжатых колосьев). С солнцем Волоса можно связать благодаря его функции бога богатства. Обращает внимание то, что согласно ПВЛ, преступивший клятву, данную именем Волоса, должен будет понести кару от этого бога, и по выражению князя Святослава, «да будемъ золоти, яко золото», что обычно переводится, как «да пожелтеем, как золото». Функция обладателя и хранителя богатства содержалась в самом прозвании «скотий бог», поскольку слово скот имело в древнерусском языке значение имущество, деньги, отсюда скотница – казнохранилище, а скотолюбие – корыстолюбие.¹⁵
 
В древнерусских сказаниях, бытовавших на Урале и записанных П.П. Бажовым уже в XX веке запечатлелся образ хранителя золота – хтонического существа Великого Полоза, который имел двойное обличье: человека и гигантского змея. Описание Великого Полоза перекликается с известными чертами Волоса:
 

Кафтан на ем, штаны – все желтое, из золотой, слыш-ко, поповской парчи, а поверх кафтана широкий пояс с узорами и кистями, тоже из парчи, только с зеленью. Шапка желтая, а справа и слева красные зазорины, и сапожки тоже красные. Лицо желтое, в окладистой бороде, а борода вся в тугие кольца завилась… И вот видят ребята – человека того уже нет. Которое место до пояса – все это голова стала, а от пояса шея. Голова точь-в-точь такая, как была, только большая, глаза ровно по гусиному яйцу стали, а шея змеиная. И вот из-под земли стало выкатываться тулово преогромного змея. Голова поднялась выше леса. Потом тулово выгнулось прямо на костер, вытянулось по земле, и поползло это чудо к Рябиновке, а из земли все кольца выходят да выходят. Ровно им и конца нет. И то диво, костер-то потух, а на полянке светло стало. Только свет не такой, как от солнышка, а какой-то другой, и холодом потянуло… Семеныч и объяснил ребятам: «Это есть Великий Полоз. Все золото в его власти. Где он пройдет – туда оно и подбежит. А ходить он может и по земле и под землей, как ему надо, и места может окружить сколько хочет…».¹⁶

 
Следовательно, Волх как «лютый зверь коркодил» в реке Волхов, самим именем связанный с Волосом, и Вольга, рожденный от змея и принимавший облик «рыбы-щуки» (морда щуки, вообще говоря, очень схожа с мордой крокодила) были владыками подводного мира. Великий Полоз – хранитель золота – одного из известных символов солнца, который мог ходить и по земле, и под землей, был владыкой подземного, загробного мира, в котором «свет не такой как от солнышка, а другой». Это напоминает, кстати, об идее «подземного» солнца на сосудах из могил фатьяновской культуры – археологической культуры бронзового века (II тыс. до н.э.), локализовавшейся в центральной России на территории Ивановской, Владимирской, Московской, Тверской, Смоленской, Калужской, Рязанской, Тульской, Орловской, Нижегородской и Ярославской областей, в Чувашии (Баланово).¹⁷ Считается, что фатьяновская культура, в лоне культуры «боевых топоров», распространилась на указанные территории из региона рек Вислы и Рейна, а также Верхнего и Среднего Поднестровья. Но особо плотное сгущение находок погребальных сосудов с изображением «подземного солнца» прослеживается в Волго-окской области. Поэтому что касается идеи «подземного солнца» на погребальных сосудах фатьяновской культуры, логичнее считать, что она была адаптирована носителями культуры «боевых топоров» по мере продвижения их на восток из Висленско-рейнского региона, что вполне согласовалось бы с известными закономерностями наследования местных сакральных традиций пришельцами, главой которых и было, вероятно, хтоническое божество, т.е. божество, выросшее из местной земли и объединявшее все три мира вселенной.
 
Таким образом, божество, скрытое за именем Волоса (название Волос – это явно нарицательное иносказание, за которым скрывалось табуированное имя древнейшего божества русов, также как и другое название божества Велис, которое согласно Фасмеру, происходило от велий – великий) запечатленное во многих источниках в хтоническом облике, воспринималось в древнерусском мировоззрении как всемогущий владыка, объединявший под своей властью все три сферы: подземно-подводный, т.е. потусторонний мир, мир живой и плодоносящей природы и небесный мир божественного солнца.
 
Важным свойством Волоса была его способность к реинкарнации. Благодаря наличию данного свойства перерожденцы этого божества могли иметь и человеческий облик, и облик разных животных. Перерожденцы божества Волоса – боголюди.
 
Культ скотьего бога Волоса через культ медвежьей лапы уводил русскую традицию к неолитическим медвежьим культам севера на территории будущей Новгородской земли, а «Сказание о Словене и Русе» донесло до нас сведения о том, что перерожденец Волоса – чародей Волх – в середине III тыс. до н.э. переселялся от «Евксинопонта» на север. «Подземное солнце» фатьяновцев позволяет предположить, что этот культ охватывал в бронзовый век Волго-окский регион и, возможно, был распространен вплоть до Урала. На протяжении всего русского средневековья культ Волоса прослеживался на значительной территории русских земель. Сказания этого периода связывают его с Русским Севером, Новгородчиной, Уралом. Вышеупомянутые герои былин, наделенные чертами Волосова оборотничества, рождаются в Киеве. Идолы Волоса известны от северорусских земель до Владимиро-Суздальской и Ростовской земель вплоть до X-XI вв. Интересно отметить, что в центральных русских землях, где находились капища Волоса, имелись и гидронимы с основой на коло-. Например, Волосов во имя святителя Николая Чудотворца женский монастырь Владимирской и Суздальской епархии, созданный, по преданию, на месте капища Волоса, находится на р. Колочке – притоке Колокши (впадает в Клязьму). По преданию, образ свт. Николая неоднократно покидал храм и «являлся на дереве, висящим на волосах». В Ростове Великом идол Волоса, на месте которого в 991 году была возведена церковь Успенья Богородицы, находился неподалеку от притоков Волги – Большая Колокша и Малая Колокша. Здесь же в Ярославской области протекает и река Колба. Реки с аналогичным названием есть и в Сибири: Колба – приток Маны в бассейне Енисея, другая Колба впадает в озеро Малое в Верхнеобском бассейне, есть Колба – приток Серты в бассейне Чулыма-Оби. Но есть Колба и в Новгородской области: Колбой называется исток реки Ларинки. Таким образом, опять перед нами след, оставленный гидронимами с основой на кол-/коло- от Балтики и Волжского бассейна до Оби и Енисея, т.е. от Колывани на Балтике и Колываней Самарской, Нижегородской, Владимирской губерний и Пермского уезда до западносибирских Колываней Алтая и нынешней Новосибирской области. Восточноевропейская часть этой гигантской территории в древности и средневековье находилась в сфере распространения культа Волоса. Далее я попробую рассмотреть, прослеживаются ли следы культа Волоса на сибирских просторах, отмеченных присутствием гидронимов с основой кол-/коло-, в такой же степени, как это видно в европейской части России. Но сначала скажем несколько слов о культе Перуна.
 
Согласно легенде Якушкина, зверь-змеяка Перун «жил» на берегу реки Волхов у ее истока из Ильменя, в этом месте стоял кумир Перуна, т.е. там находилось его капище. Но культ Перуна с древнейших времен прослеживается на южнобалтийском побережье. Подробные данные о том, что культ Перуна был известен у южнобалтийских народов, приводит Рыбаков. У полабских славян он отразился в названии дня недели: четверг – peräunedån – «перунов день» по аналогии с четвергами как днями громовержцев, например, на латыни четверг – dies Iovis, т.е. день Юпитера, а у германских народов – Donnerstag (нем.), Thursday (англ.), Torsdag (шв.).
 
В XV веке в языке жителей острова Рюген еще сохранялось слово Перун.¹⁸ Древнерусский Перун сопоставим также с литовским Перкунасом. Б.А. Рыбаков со ссылкой на Нидерле напомнил и о кельтском (P)erkunia.¹⁹ Известно, что Прокопий Кесарийский сообщал о том, что у славян был бог – творец молний, который считался владыкой над всем. Имя Перуна фигурирует в фольклоре у сербов, словаков, болгар. В 1905 году Д. Эварницкий записал в Екатеринославской губернии рассказ о культе Перуна в Киеве и в Поднепровье. И хотя этот рассказ повествует о времени крещения Руси, он содержит очень архаические черты.
 
Иванов и Топоров, рассматривая древнерусского Перуна в рамках сравнительного анализа с общеевропейскими текстами о боге грозы, пришли к выводу о том, что время возникновения культа Перуна-Громовержца, с учетом такой атрибутики как каменные стрелы («громовые стрелки» в древнерусской традиции), оружие из бронзы и пр. можно датировать «началом героической эпохи расселения индоевропейцев, видимо, с конца III тыс. до н.э.».²⁰ Архаичность культа Перуна характеризуется тем, что мифы и ритуалы, связанные с Перуном, соотнесены с дубами или дубовыми рощами, а также с устройством капищ на возвышенных местах. На неё указывает и такой атрибут как палица, обнаруживающая сходство с ваджрой – палицой Индры, которой он победил змея Вритру, а также то, что имя и содержание культа Перуна перекликаются с именем и элементами культа ведийского божества грозовой тучи и дождя Парджаньи.
 
Народная традиция сохранила лишь фантастический, звериный облик Перуна, например, «зверь-змияка», а антропоморфный облик, в каком мог показываться Волос, в мифологических сюжетах о Перуне не отразился. Хотя Грузнова напоминает о летописных сведениях об идоле Перуна, установленном в Киеве («голова сребряна, ус злат»). Но возможно, что установление идола Перуна было данью сравнительно поздней традиции. Если это так, то отсутствие антропоморфных образов в мифологической традиции говорит о том, что для божества Перуна реинкарнация не была характерна. Неясно также, сложилось ли вокруг культа Перуна особое жречество, или же при образовании двуединого культа жрецы-волхвы стали и служителями Перуна. Это также не противоречило бы логике исторического развития. Например, культ богини Реи обслуживался жрецами куретами, а фригийской богине Кибеле служили жрецы корибанты. После слияния культов Реи и Кибелы куреты стали жрецами Реи Кибелы.
 
Из всего этого видно, что Перун выступал в Восточной и Южной Европе, а также на Южной Балтии как древнейшее и могущественное божество, под властью которого также объединялись три сферы: сфера небесного огня, сфера земного плодородия, орошаемого из грозовых туч и сфера подводного, т.е. потустороннего мира, где он представал хтоническим змеевидным владыкой.
 
И вот два великих культа – Волоса и Перуна – встретились в Приильменье, как это отразилось в легенде Якушкина и в «Сказании». Совершенно очевидно, что это были два культа. Обобщу вкратце штрихи к «портрету» каждого из возглавлявших эти культы божеств.
 
Волос был наделен способностью к реинкарнации, поэтому Волх как перерожденец Волоса мог являться и человеком, и животным. Реинкарнация в культе Волоса и реинкарнация в религиозно-философских системах ариев – важный момент для их сравнительного анализа и еще один аргумент в пользу обоснования глубокой древности культа божества Волоса, как современника арийских божеств. Совпадение названия волхвов как жреческого титула с именами перерожденцев Волоса-Волха и даже Вольги говорит о том, что при культе Волоса сложилось собственное жречество. Наличие собственного жречества у того или иного культа в древности – факт общеизвестный. Вспомним, например, жрецов луперков – служителей защитника пастухов и стад, древнеримского Луперка. Во многих вариантах «Сказания» написание имени сына князя Словена идет часто с маленькой буквы, как «волхв», т.е. не как имя собственное, а как указатель жреческого статуса. Но титулы нередко становились именами собственными или, наоборот, имена собственные некоторых правителей закреплялись как титулы. «Сказание» сохранило, вероятно, тот момент, когда титул «волхв» как название жрецов Волоса стал в древнерусской традиции закрепляться как антропоним, который впоследствии в былинах для отличия от жреческого титула зазвучал как Волх.
 

 
Типическая черта в «портрете» Волоса – это его борода. Вспомним еще раз обряд оставлять колосья «Волосу – на бородку». Бороду как обязательный атрибут сохранил и христианский «преемник» Волоса – Святой Власий. В день этого святого его икону мазали коровьим маслом, что означало: у Св. Власия и борода в масле. В статье Грузновой (со ссылкой на В.И. Кулакова) напоминается об одной археологической находке в Новгороде, обнаруженной в слоях 30-60-х годов XII в. Это была фигурка человека-змеи, стилизованное тело которого с одной стороны венчала змеиная голова, а с другой – бородатый мужчина. Более четкого пластического изображения Волоса можно только желать. Борода, как отличительный признак Волоса, запечатлелась и в фольклоре: в сказе Бажова о Великом Полозе это – желтолицый мужчина с окладистой бородой, завитой в кольца.
 
Каким-то образом черты божества Волоса оказались увиденными А.С. Пушкиным и были перенесены им на образ «полнощных обладателя гор» Черномора (поэма «Руслан и Людмила»), для поединка с которым «Руслан свой путь отважно продолжает на дальний север» и которого один из героев поэмы охарактеризовал так: «Умен как бес, притом же, знай, к моей беде, в его чудесной бороде таится сила роковая, и, все на свете презирая, доколе борода цела – изменник не страшится зла». Поэтическое прозвище Черномора перекликается с чародеем Волхвом, род которого «отлучишася от Ексинопонта», прибыл из тех «полуденных стран», где воплощения Волоса знали как сыновей Волоса или Влашичей.
 
Взгляды современной науки по вопросу об источниках для «Руслана и Людмилы» – кладезь премудрости, где есть все: от итальянских рыцарских поэм и Вольтера до лубочных повестей типа Еруслана Королевича, который, оказывается, тоже был тюркской переделкой иранского эпоса. Чего только на свете не бывает, если смотреть на него через очки «истинной» науки! Однако я вижу и другие источники. На мой взгляд, А.С. Пушкин обнаружил удивительно тонкое чутье историка как раз в ту эпоху, когда древности русской истории стали исчезать под наслоениями западноевропейских утопий, и вобрал наиболее ценные элементы из северорусских преданий, дав им бриллиантовую огранку своим поэтическим гением.
 
Черты к «портрету» Перуна не размножились в таком количестве в древнерусской фольклорной или книжной традициях, как описания Волоса. Но есть замечание летописца об усе златом у кумира Перуна. Казалось бы, мелочь: у одного божества – борода, у другого – ус. Но в дописьменную эпоху даже самые незначительные детали в атрибутике божества содержали большую информационную нагрузку. Архаичность культа Перуна выразилась в сохранении его связи с горами и с растительным миром – почитание дуба. Возможно, в древнерусской традиции представление о мощи Перуна выразилось в образах сказочных великанов, обладателей нечеловеческой силы – Горыни, Дубыни и Усыни. В христианское время Перун был вытеснен Ильей-пророком.
 
Оба божества закрепились в народной памяти как змееподобные существа. Но воплощения змеиной природы Перуна и Волоса тоже имеют свои отличия. Например, Грузнова обратила внимание на то, что в преданиях, записанных Эварницким, есть рассказ старика с острова Хортица, датированный 1886 годом, в котором содержатся любопытные подробности о своеобразных змеиных династиях. С момента появления Христа, рассказывал старик, в пещерах стали жить трехголовые змеи, которые летали по свету и поедали людей и зверей, пока их не истребили богатыри-великаны. Им на смену пришли змеи с одной головой: один на Хортицком острове, второй – на пороге Гадючьем, а третий – на острове Перун, что ниже острова Будыла. Эти змеи были похожи на огромных гадюк, только умели летать. Разлетевшихся под натиском запорожских казаков одноглавых гадов сменили полозы, душившие овец и людей, обвиваясь вокруг тела жертвы. Они катились за людьми, приняв форму колеса, и спастись мог только тот, кто убегал против солнца, лишавшего нападающих возможности видеть добычу.²¹
 
Летающие змеи и полозы – явно змееподобные ипостаси разных божеств. Летающие змееподобные существа чаще всего многоголовы (3, 6, 9, 12 или 5 и 7) и, естественно, имеют крылья. Этот образ хорошо сочетается со сказочным Змеем Горынычем, который извергает пламя и громом гремит, что связывает этот образ с богом-громовиком Перуном. Похищение и пожирание людей, возможно, аллегория человеческих жертвоприношений Перуну. Крылатого «змияку» Перуна часто называют драконом (у Рыбакова – ящер, для подчеркивания особой древности этого божества), а Волос/Волх в «Сказании» – оборотень «коркодила». Образ полоза, который сравнивается с колесом, катящимся по земле и убивающем людей, перекликается с древними преданиями о карающем солнце как колесе, которое в древнерусской традиции явно было связано с Волосом – Великим Полозом. Таким образом, в екатеринославском сказании остались запечатленными и культ Перуна-Грома, и носителя солнцепоклонства – Волоса, существовавшими в Поднепровье, но не в виде объединенного культа, а в виде отдельных, сменявших друг друга змеиных «династий», по выражению Грузновой.
 
А в Приильменье возник, на мой взгляд, двуединый культ Волоса-Перуна, по типу Вишну-Шива или Кибела-Рея. В чем это выразилось? Прежде всего, в бытовой культуре приильменского населения. Хтонические образы змея – дракона Перуна и змея-«коркодила» Волоса играли в ней очень важную роль, при этом олицетворяли не отрицательное, а положительное начало: змеиные головы украшали ручки ковшей и сосудов для воды (предметов, носивших ритуальный характер), кровли домов и ритуальные жезлы, т.е. символизировал изображение важного божества-оберега.²² Ученым сложно бывает определить, кто есть кто на этих изображениях – чаще всего змееобразные головы определяют головами драконов, и соотносят эти обереги только с Перуном. Хотя некоторые с бóльшей вероятностью имеют отношение к Волосу. Например, на новгородских гуслях, найденных при археологических раскопках, изображена морда животного, которую археологи тоже сочли похожей на морду дракона, кусающего свой хвост.²³ Однако Велесовым внуком назван эпический гусляр вещий Боян, соловей старого времени, который вещие персты на живые струны вескладаше – этот образ из «Слова о полку Игореве», естественно, связывает изображение животного на новгородских гуслях с древнейшим божеством русов Волосом/Велесом.
 
М.Л. Серяков, исследуя былину о Садко на предмет содержания в ней сакрального субстрата, показывает, что Морской царь в былине обладает целым рядом черт, характерных именно для атрибутики Перуна. Так, Морской царь угрожает Садко сжечь его огнем, что естественно для владыки грома и молнии, Садко отправляется в подводное царство на дубовой доске, а дуб – священное дерево Перуна и т.д. Но, как и в случае со змеиной символикой, которая может скрывать как Перуна, так и Волоса, представляется, что и былинно-сказочный образ Морского царя тоже двойственной природы и в некоторых сюжетах обладает атрибутикой Волоса. Морской царь награждает Садко тремя золотыми рыбами. Число Перуна – четыре, а не три, а тройка символизирует триадность пантеона, возглавляемого Солнцем. Золото также – символ солнца и атрибут Волоса. А гусляр Садко так же, как и вещий Боян, наделен чудесными свойствами перерожденца Волоса. Гусли были, по-видимому, атрибутом жрецов Волоса, а со временем этот атрибут был усвоен разными группами жрецов, в том числе, и на южнобалтийском побережье. Можно вспомнить рассказ византийского историка и писателя Феофилакта Симокатты (начало VII в.) о том, что в 591 году людьми императора Маврикия (582-602) были захвачены три гусляра, которые рассказали, что они родом славины и что живут они у оконечности западного Океана.²⁴ Это еще один пример, что слияние культов Перуна и Волоса создало некое однородное сакральное пространство от Приильменья до западной оконечности Южной Балтии.
 
Однако все эти рассуждения касаются слияния культов Волха/Волоса с культом Перуна в их мужских ипостасях. А как же Волховская коровница, к которой ходил Перун? А вот ей-то до сих пор не находилось достойного места в научных изысканиях. Поскольку сказочный Змей Горыныч и змей из екатеринославского сказания были похитителями девушек, то многие исследователи, вслед за Вс. Миллером, стали рассматривать Волховскую коровницу как жертву, похищенную змиякой Перуном, несмотря на то, что сюжет легенды не содержит никакого намека на похищение, а дает совершенно иную информацию.
 
Под личиной Волховской коровницы здесь явно выступает местное женское божество – женское воплощение Волоса. Свойство одного божества выступать и в женском, и в мужском обличье, возможно, также связано с принципом реинкарнации. По крайней мере, известно, что Солнце в русской народной традиции имело и женский, и мужской облик. От женского воплощения Волоса остался образ Волосынь – так именовалось в русской традиции созвездие Плеяд. Иванов и Топоров указывали на связь этого созвездия с медвежьим культом: сияние Волосынь предвещало хорошую охоту на медведя. По мнению исследователей, Волосыни, могли пониматься как астрализованный образ женщины и толковаться как жены Волоса.²⁵ А Рыбаков обратил внимание на работу Н. Янковича, в которой приводились данные о наименовании Плеяд «Влашичами», т.е. сыновьями Волоса.²⁶
 
Подтверждением тому, что «скотий» или «коровий бог» существовал не только в мужском, но и в женском облике, является тот факт, что в народной традиции покровительницей домашнего скота считалась Св. Агафья Коровница, поскольку она оберегала коров от болезней. День памяти Св. Агафьи Коровницы 5/18 февраля предшествовал дню Св.Власия (11/24 февраля) или Власьеву дню, который в народе также именовался коровьим праздником, а корову называли «власьевной». В этот день молятся о сбережении скота, пригоняют коров к церкви, коровье масло кладут в дар перед образом Св. Власия.
 
Образ Св. Агафьи Коровницы подтверждает, что «скотий бог» Волос выступал и как женское божество, запечатлевшееся в легенде Якушкина как Волховская коровница, чьей христианской заместительницей стала Св. Агафья. На Русском Севере были известны легенды о мифических коровах, обитавших в озерах. Корова в древнерусской культуре была связана и с небесной «водой», т.е. с облаками, с осадками. Сходным образом у ариев корова именовалась как матерь человеческая, а тучи в Ведах воспевались как коровы, набухшие молоком дождя. Древние культы сохраняют в себе черты тотемизма, и священные животные почитаются в них как воплощения божества. Чем древнее культ, тем шире может быть в нем круг почитаемых животных, растений и других объектов поклонения. Нельзя не вспомнить о том, что в былине о Садко вместе с Морским царем фигурирует его дочь – Волхова, царевна прекрасная (иногда – царица и супруга Морского царя), в имени которой угадывается связь с Волховской коровницей из предания.
 
Древние божества в женском обличье наделялась особой функцией осуществлять мистическое «совокупление» с мужским божеством, т.е. как бы вступать в сакральный «брак» – форма ритуала, с помощью которой осуществлялось преемство сакральной власти внутри человеческого коллектива или происходило объединение («породнение») различных этнополитических систем. Так, на мой взгляд, следует понимать легенду Якушкина, где выделяется легко верифицируемая информация о сакральных контактах между представителями двух культов: Перуна и Волоса, осуществлявшимися жреческими главами этих культов, наделенными правами и полномочиями заключать сакральный «брачный» союз. И предание, следовательно, зафиксировало объединение двух языческих культов в единый пантеон, символически изобразив этот процесс как мистическое совокупление Перуна в мужской ипостаси и Волоса в женской ипостаси, сохранив в иносказательной форме факт большого исторического значения.
 
В данном «браке» Перун был божеством «со стороны» Южной Балтии, а само имя Волховской коровницы указывает на то, что «коровница» принадлежала к местным божествам древних русов, и их «соитие» отражало процесс слияния отдельных культов в общий древнерусский языческий пантеон с легко угадываемой целью: охватить весь регион от Балтийского моря до Приильменья (и затем далее на юг, до Поднепровья) и создать единое сакральное пространство для его обитателей, что, как и во все времена, могло гарантировать большую свободу передвижения, охрану жизни, какие-то единые нормы и т.д. В сущности, сакральные границы в истории человечества предшествовали той роли, которую сейчас играют границы международных политических, экономических и прочих союзов.
 
Образ Волховской коровницы заслуживает отдельного рассмотрения, поэтому роли древнерусского женского божества, запечатленного в этом образе, будет посвящена следующая статья цикла о древнерусском солнцепоклонстве.
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук

Источник: http://pereformat.ru/2013/05/perun-volos/

Серия сообщений "Генетические исследования":
Часть 1 - Генетика показывает, что евреи - это братский славянский народ!
Часть 2 - Славяне, славяне, кругом одни славяне... Японские самураи под Украинским трезубом.
...
Часть 11 - Евреи... Евреи... и их ДНК 2
Часть 12 - Поскреби русского, получишь ария..
Часть 13 - Между Перуном и Велесом
Часть 14 - Мы с тобой одной крови... Русь - Иран - Индия.
Часть 15 - Мы и наши братья берберы на Украине!
...
Часть 36 - Мы с тобой одной крови!
Часть 37 - Откуда мы пришли?... Куда свой путь вершим?...
Часть 38 - Эти нерусские русские!

• Сайт города Одессы

Одесса incognita: Третий Бог Севериновки

Источник:  http://www.048.ua/news/555355

Одесса incognita: Неизвестный Белгород-Днестровский

Источник: http://www.048.ua/news/560198

Источники о допетровской России и взгляды на происхождение Руси на Западе долгое время укладывались в рамки исторической традиции, которой следовали европейские интеллектуалы, авторы путевых записок и даже рассказчики из народа. В книжном варианте эта традиция оформилась ко времени Герберштейна и Мюнстера. Её фактическая сторона находила прямое подтверждение в трудах средневековых хронистов вроде Титмара и Саксона Грамматика, которые сообщали многие интересные сведения о Руси. Не удивительно, что эта традиция нашла наиболее яркое выражение в северной Германии, с которой более-менее определённо связывается прародина летописных варягов – основателей древнерусской государственности.
 

Смерть Никлота. Художник: Теодор Шлёпке, 1857 г.

Время от времени сложившаяся историческая традиция актуализировалась в контексте политических и межгосударственных связей. В начале XVIII столетия открылась новая страница во взаимоотношениях России с Западной Европой. В разгар Северной войны Пётр I стремился к усилению русского влияния на южном побережье Балтики, рассчитывая на то, что эти территории удастся эффективно использовать как плацдарм для борьбы со Швецией. Герцогство Мекленбург, также вступившее в войну против шведов, в свою очередь рассчитывало на военную помощь России. И русская дипломатия не преминула воспользоваться этим шансом, чтобы укрепить позиции на Балтике. К тому же, Россия впервые за несколько столетий снова вышла к балтийским рубежам, с которыми было тесно связано её древнейшее прошлое. Актуальное внешнеполитическое сотрудничество помогло вспомнить про общую историю, которая уходила корнями ко временам варягов и последнего ободритского князя Никлота.
 

Со временем второго крупного визита царя Петра I в Европу совпал брак правящего мекленбургского герцога Карла Леопольда с дочерью Ивана V Алексеевича Екатериной, заключённый 19 апреля 1716 года в Данциге. Такой династический союз был вполне обусловлен не только политическими предпосылками, но и традиционными русско-мекленбургскими связями.¹
 
К высочайшей свадьбе великокняжеский печатный двор в Гюстрове выпустил юбилейную книгу торжественных поздравлений, стихов и генеалогий, составленную при непосредственном участии проректора местной гимназии Фридриха Томаса.² Её содержание было обусловлено не только актуальной политической значимостью события, к которому был приурочен труд, но и осмыслением целого исторического пласта в русле бытовавшей в Мекленбурге и Померании традиции. Декларативный характер книги поддерживался многими историческими обоснованиями от предшествующих авторов. Россия вновь пришла на Балтику, и это стало своего рода катализатором для нового развития представлений о тесной связи русской истории с северно-германскими землями.
 
Брак Карла Леопольда с Екатериной Ивановной, важный, безусловно, с политической точки зрения, не был воспринят современниками только таковым. Понятно, что любой династический союз, а особенно в условиях общеевропейской Северной войны, был бы обусловлен, в первую очередь, политическими причинами. Но согласно мекленбургской генеалогической и исторической традиции к нему относились и как к продолжению древних династических связей, уходивших корнями во времена Рюрика и древних представителей династии ободритов. Позднее Ф. Томас продолжил исследования по русско-мекленбургским родословиям, выступив инициатором дискуссии по этому вопросу.³
 
Происхождение мекленбургской (вендской) династии от ободритов не вызывает сомнений у подавляющего большинства исследователей. Обычно её возводят к королю Никлоту, так как с него родословно-хронологическая последовательность не содержит существенных разночтений в источниках.⁴ Вопрос о более древних представителях династии, начиная с легендарных королей, всегда был дискуссионным из-за некоторых расхождений в генеалогиях. Однако споры велись, как правило, вокруг частных вопросов, касающихся отдельных персоналий (реальность или мифичность, уточнение датировки правления или смерти, преемственность родства и т.д.), то есть в узкогенеалогическом контексте. Тогда как принципиальной, а следовательно, и наиболее значимой для исторической науки проблемой оказывается происхождение и причина длительного существования традиции возводить мекленбургскую династию к глубокой древности и через ободритов связывать её с Россией.
 
Историческое значение мекленбургских генеалогий представляются чрезвычайно любопытными. В их основе лежит идея происхождения правящих шверинских и гюстровских герцогов от древних вендских королей. Особенно полно она выразилась в генеалогическом труде Николая Маршалка 1526 года, некоторое время назад переизданном стараниями сотрудника Шверинского архива д-ра Андреаса Рёппке.⁵ Маршалк был популярен в средневековой Германии и за её пределами, на него ссылались и современники, и последователи. Однако в Новое время, с распространением в Западной Европе шведских романтических утопий, некоторые авторы стали относиться к генеалогии Маршалка как к историческому курьёзу. Так мекленбургский краевед Георг Лиш, указывая на увлечение Маршалка древней историей, писал, что это «только его гипотеза», что «дóлжно предать забвению его вымысел и критически использовать правдивую историю».⁶ Однако исторический романтизм Маршалка, как теперь очевидно, был намного ближе к реальной исторической действительности, нежели предлагаемая «альтернатива» – более поздние шведские представления о роли предков скандинавов в мировой и русской истории.
 
В значительной мере Маршалк опирался на своего предшественника, ганзейского историка Альберта Кранца.⁷ Традиция получила развитие и в работах более поздних авторов.⁸ К тому же, её истоки представлялись совершенно очевидными и обоснованными, в том числе и на основе фактического материала.⁹
 
В северной Германии российская общественно-политическая мысль встретила не только понимание актуального момента, но и глубокий интерес к собственно русской истории, который не исчез за время длительного шведского господства, поддерживаясь из столетия в столетие. Поэтому состоявшаяся свадьба правящего герцога Мекленбурга с дочерью русского «царского рода», воспринималась в полном соответствии с этими представлениями. В связи с женитьбой ликовал весь «ободритский народ» и вся «вендская земля», так как великокняжеский род вендов вновь, как и в прежние времена, породнился с русскими.
 
Брак Карла Леопольда с Екатериной воспринимался современниками намного важнее, нежели заурядное и политически мотивированное событие, ведь с ним как будто возрождались древние связи Мекленбурга с Россией. Несомненно, этого не могло произойти по сиюминутной политической случайности, оформленной волею отдельных северно-германских авторов, нередко обвиняемых сегодня в предвзятости и в вымыслах.
 

Карл Леопольд и Екатерина Ивановна

Одно из центральных мест в гюстровской публикации Фридриха Томаса занимает хвалебная ода в честь состоявшегося события. Это произведение поражает не только своими литературно-художественными достоинствами, изящным стилем, свойственным поэзии начала XVIII века. Оно несёт в себе живую историческую традицию, бытовавшую в Мекленбурге, отражает мекленбургский взгляд на Россию, как на родственное и дружественное государство. Традиция непременно должна была находить отражение в широком общественном сознании жителей Мекленбурга, что хорошо заметно в отношении к браку между Карлом Леопольдом и Екатериной, когда «всё стало, как и прежде, как при ободритах».¹⁰
 
Проживание на территории одного региона, на южном побережье Балтийского моря, в общей культурной среде позволяет источникам сближать ободритов с варягами (варинами).¹¹ Немецкий исследователь Ф. Виггер указывал на принадлежность варягов к племенному объединению ободритов, которые занимали города Ратцебург, Варнов, Рерик и другие.¹² Адам Бременский приводил их племенное самоназвание – reregi, которое наравне с топонимом Рерик могло быть связано с именем варяжского князя Рюрика.
 
Фридрих Томас писал, со ссылкой на своих предшественников Латома и Хемница, что ободритский король Витслав (его упоминают также франкские хроники) был женат на дочери некоего русского князя, и сыном от этого брака был принц Годлейб, который стал отцом троих братьев Рюрика, Сивара и Трувора, урождённых вендских и варяжских князей, призванных править на Русь. После скорой кончины двоих братьев, Рюрик будто бы стал единовластным правителем Руси.
 
Концепцию Томаса принимал мекленбургский историк Матиус Иоганн фон Бэр. Согласно его исследованию, у «короля рутенов и ободритов» Витислава был сын Годелайв, у которого, в свою очередь, были сыновья Рюрик, Сивар и Трувор. Позднее Рюрик основал Новгород и стал великим князем русов.¹³
 
Противоположное мнение в немецкой историографии того времени выражал разве что востоковед Готлиб Зигфрид Байер, который писал, что
 

Бернард Латом и Фридерик Хеминиций и последователи их, сие первое от всех как за подлинное положили. И понеже они сыскали, что Рурик жил около 840 года по рождении Христовом, то потому и принцев процветавших у Вагров и Абодритов сыскивали. И понеже у Витислава короля два сына были, один Трасик, которого дети ведомы были, другой Годелайб, которого дети неизвестны, то оному Рурика, Трувора и Синава приписали.¹⁴

 
Однако не следует забывать, что Байер находился под сильным влиянием шведских концепций, для которых мекленбургская историческая традиция была совершенно неприемлема с идейной точки зрения. В отличие от России, Швеция утратила своё влияние на Балтике и была заинтересована хоть в каком-то реванше, пусть даже не в сфере реальной внешней политики, а в области политической мифологии.
 
Впрочем, шведский взгляд на раннюю русскую историю складывался весьма противоречиво. Пока до поражения под Полтавой было далеко, придворный историк и дипломат Пётр Петрей в начале XVII века писал очень неопределённо:
 

Я нигде не мог отыскать, что за народ были варяги, и потому должен думать и войти в подробные разыскания, что они пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель, Финляндии и Ливонии.

 
Петрей полагал, что варяги были народом с побережья Балтийского моря, также как шведы, финны, кашубы, померанцы, венды и другие. Но определиться, с какого берега — южного или северного — они происходили, Петрей однозначно не мог. С одной стороны, он писал, что князья Рудрих, Синаус и Трувор вели своё происхождение и вышли из Пруссии, а впоследствии стали править в северо-западной Руси. Однако в той же работе, дальше по тексту, он поправлялся и указывал, что варяги происходили не из южно-балтийской Вагрии (Wagerland), а из Швеции.¹⁵
 
По замечанию Ю.А. Лимонова, Петрей широко использовал западноевропейские и русские источники, но комментировал их по собственному усмотрению.¹⁶ Имени Рюрик у него соответствуют шведские Эрик, Фридрих, Готфрид, Зигфрид или Родрих; Синеус имеет скандинавскую аналогию Свен, Симон или Самсон; а Трувор — Тур, Тротт или Туф. Всё это мало соответствовало историческим реалиям, не встречало взаимности в соседних странах, зато отвечало актуальным на тот период шведским интересам.
 
Однако, анализируя фразу Петрея о том, что варяги «пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель», необходимо признать, что упоминание Швеции возникло не случайно. Дело в том, что южно-балтийское побережье, с которым варягов связывала европейская средневековая традиция, в первой половине XVII века, то есть во времена Петрея, входило в состав Шведского королевства. Так что здесь могло иметь место обобщение, по которому варяги будто бы «пришли из Швеции» в её тогдашних границах. Но сегодня такая полуправда, применимая к конкретной исторической эпохе, конечно, не может претендовать на серьёзное научное значение.
 
Спустя пару столетий, в канун последней российско-шведской войны 1808-1809 гг., по результатам которой от Швеции была отторгнута Финляндия, шведский взгляд на русскую историю стал выражаться более определённо, но отнюдь не приобрёл за счёт этого исторической объективности. Так, историк Олаф Далин в работе «История шведского государства» писал о князе Рюрике, в котором видел шведского короля Эрика Уппсальского. По его мнению, от Швеции Русь оторвало только монголо-татарское нашествие.¹⁷
 
Напротив, в северной Германии, на исторической прародине варягов, ничего придумывать было не нужно. Живая традиция сохранялась в этом регионе вплоть до XIX века. Тогда здесь ещё бытовали народные легенды, которые не попали и не могли попасть в самые древние скандинавские саги. Одно из таких преданий записал в Мекленбурге французский путешественник К. Мармье:
 

В VIII веке племенем ободритов правил король по имени Годлав, отец трёх юношей, одинаково сильных, смелых и жаждущих славы. Первый звался Рюриком, второй Сиваром, третий Труваром. Три брата, не имея подходящего случая испытать свою храбрость в мирном королевстве отца, решили отправиться на поиски сражений и приключений в другие земли. Они направились на восток и прославились в тех странах, через которые проходили. (…) После многих благих деяний и страшных боёв, братья, которыми восхищались и благословляли, пришли в Руссию. (…) Тогда Рюрик получил в княжение Новгород, Сивар – Псков, Трувар – Бело-озеро. Спустя некоторое время, поскольку младшие братья умерли, не оставив детей, Рюрик присоединил их княжества к своему и стал главой династии, которая царствовала до 1598 года.¹⁸

 
Частичку той же традиции, кажется, передала А.С. Пушкину няня Арина Родионовна, которая была родом с русского севера, исторически связанного с Прибалтикой. На основе рукописных записей с её слов поэт создал «Сказку о царе Салтане», пронизанную глубоким историческим символизмом. Ничего подобного записать в Швеции было невозможно, потому что народная память всегда безответна к мнимым «конструктивам», вызванным сиюминутными политическими целями.
 
Но взаимное влияние политики и истории всегда было намного более тонким, чем зачастую принято считать. Без серьёзной исторической основы политический миф очень быстро оказывается вырванным из контекста. Такая судьба, к примеру, постигла так называемую «норманнскую теорию», от которой сегодня дистанцируются даже сторонники скандинавского происхождения варягов. Отказаться от последнего рудимента они пока не готовы, так как над ним зачастую довлеет груз уже написанных трудов, определяющих научный статус и положение, а в околонаучной среде – исключительно стереотипы, усвоенные на подсознательном уровне.
 
Летописная легенда о призвании варягов оказывается полностью созвучной тому, что написал в XVII веке мекленбургский учёный Иоганн Фридрих Хемниц. Он привёл предание, согласно которому Рюрик с братьями происходили с южного берега Балтики и были сыновьями князя Годлава (Годлиба или Годелайба).¹⁹ Эту династию связывали с городом Рерик, разрушенным датчанами в 808 году. Хемниц основывался на данных более древнего манускрипта 1418 года из шверинского архива, который не сохранился до наших дней. В то же время важно, что и Хемниц, и его предшественник – автор шверинского документа вряд ли могли использовать информацию из русских летописей, которые стали известны в Германии только в первой половине XVIII века благодаря переводам Герарда Фридриха Миллера.

Следовательно, свидетельства о Рюрике и варягах в германских документах появились из неких других источников, не связанных с древнерусским летописанием. Причём информация этих источников, в целом, соответствовала летописным свидетельствам за исключением некоторых деталей. К примеру, германские авторы употребляли форму имени Сивар, а не Синеус, или датировали само варяжское призвание 840 годом. По всей видимости, с теми же источниками соотносится приведённая выше легенда о Рюрике и его братьях, записанная Мармье в Мекленбурге.
 
Подозревать Хемница в изобретении генеалогии Рюрика бессмысленно. Во-первых, у него не было веских мотивов для фальсификации, так как в его время политические предпосылки сближения Мекленбурга и России полностью отсутствовали. Во-вторых, Хемниц не предложил принципиально новой трактовки, которая расходилась бы с предшествующими ему источниками и, тем самым, могла бы вызывать сомнения. Наконец, сам автор ссылается на первоисточник – то, что этот документ недоступен для современных историков, вряд ли относится к вине Хемница.
 
Итак, согласно мекленбургской традиции Рюрик с братьями был «призван» около 840 года, что представляется довольно правдоподобным. Хронология начальной летописи весьма условна и оставляет немало противоречий. Однако некоторые летописные списки, на наш взгляд, более точно, нежели немецкие источники, указывают на место «призвания». Вероятнее всего, это был не Новгород, а Ладога, заложенная варягами ещё в середине VIII века. Новгород Рюрик «срубил» позднее, о чём свидетельствует и название города, и археологические данные, согласно которым он был основан не ранее IX столетия.
 
Очевидно, что повышенный интерес к мекленбургским генеалогиям в первой половине XVIII века был вызван политическими событиями, но он не был обусловлен только ими. Хотя бы потому, что эти генеалогии появились отнюдь не ко времени свадьбы герцога Карла Леопольда и Екатерины, не были приурочены к бракосочетанию, а существовали задолго до этого, когда в Западной Европе о Руси имелись разве что разрозненные и противоречивые свидетельства. Мекленбургские генеалогии не исчезли после того, как династический союз распался, и Екатерина Ивановна в 1722 году вернулась в Россию после развода. Скорее наоборот, интерес к ним продолжился и в северно-германской, и в российской литературе.
 
Тот факт, что на определённом этапе внешнеполитических отношений Российской империи с северо-немецкими землями мекленбургское историческое наследие было использовано в дипломатии, доказывает лишь наличие прочной основы для сближения партнёров. В Мекленбурге устойчивая традиция помогала увидеть в России дружественное государство, с которым существовали глубокие исторические и династические связи. Россия, в свою очередь, смогла встретить в Мекленбурге верного союзника, который бережно сохранил историческую память. В конце концов, ничего подобного не произошло в российско-шведских отношениях, несмотря на то, что в Швеции того времени многократно «приватизировали» варягов и Рюрика. Ни политического альянса, ни даже примирения на мнимой исторической основе не получилось.
 
Позднее русско-мекленбургские связи продолжили укрепляться, и потомки от браков Романовых с представителями мекленбургской династии причислялись к Российскому Императорскому Дому.²⁰ Например, внучка Павла I великая княжна Екатерина Михайловна также была замужем за мекленбургским герцогом. Во многом, династические контакты продолжились, потому что, прорубив петровское окно в Европу, Россия не оказалась в одиночестве, а приобрела старых и порядком подзабытых друзей. И они, как выяснилось, тоже помнили Рюрика.
 
Скачать файл в формате PDF (скан из журнала Родина, №5/2012)

Источник: http://pereformat.ru/2012/02/rurik-meklenburg/

Начало российской истории привычно посвящается рассуждениям о происхождении имени Руси. Дескать, главное узнать, что за имя «Русь», а там уж история Руси сама из имени проистечет и стройными рядами на главы и параграфы построится. В ходе этих рассуждений в качестве прародины Руси столь же привычно упоминается шведский Рослаген — только подумать, что такая область до сих пор существует в Средней Швеции! Но как я показала в своих работах, этой области не существовало в IX веке, с которым связывается выход Древней Руси на историческую арену. Её не было в силу геофизических особенностей развития восточного побережья Швеции — подъема дна Балтийского моря, что делает бессмысленными все попытки каких-то лингвистических изысканий по поводу Рослагена-Руотси.
 

 
Сведения об особенностях геофизического развития восточного побережья Швеции никогда не были доведены до российского общества официальной наукой. Благодаря этому Рослаген, как выдуманная прародина Руси, прожил долгую и достаточно беспечальную жизнь в российской истории. И его миражный образ твердою стопой стоял на пути всех попыток исследовать вопрос о более древнем периоде истории Руси, иначе говоря, о Руси до призвания варягов.
 

В посте про Россию с русскими я напомнила о том, что древнерусские летописи совершенно однозначно говорят о том, что Русь в Восточной Европе существовала и до призвания варягов. Об этом сообщает Лаврентьевская летопись, перечисляя тех, кто обратился к варягам: «Рѣша русь, чудь, словѣни, и кривичи». Но норманисты стали предлагать свое толкование для этой неудобной фразы из летописи. Поскольку, говорят, в летописи по Радзивилловскому списку эта фраза написана как: «Рѣша руси чюд(ь), и словене, и кривичи, и вси», то здесь для слова «руси» следует видеть падежную форму: сказали кому? Ответ напрашивается сам — Руси. Однако никакого падежного окончания в Радзивилловской летописи нет, а есть множественное число – ру́си, сходное с указанием множественного числа других народов в этом ряду: словени, кривичи. Есть для этого аналогия и с Никоновской летописью, где сказано, например: «Роди же нарицаемie Руси, иже и Кумани». Здесь мы видим ру́си и кума́ни как этнонимы, указанные во множественном числе. То есть название народа русь могло быть и в форме мн. числа ру́си или как нам более привычно — ру́сы.
 
Но кроме этого есть сообщение Повести временных лет об образовании Русской земли у полян под 852 годом, т.е. за десять лет до призвания Рюрика. Таким образом, даже беглое обращение к летописям показывает, что наша историческая мысль живет под прессом традиции подгонять источники под известную догму: Русь из Рослагена, приплывшая в лодке с социальным наполнением (одна из формулировок норманистов), а до этого никакой Руси в Восточной Европе не было и быть не могло. Но если манипулировать источниками вместо того, чтобы уважительно изучать их, то трудно будет отыскать дорогу к нашим корням и ответить на вопрос: откуда мы?
 
По моим предположениям, прародиной Руси является Восточная Европа. Именно здесь родились и прожили всю свою длительную историю народ и имя Русь, за исключением той части древнего этноса, который в ходе миграций разных времен покидал свою прародину. Собственно, именно эту мысль о русских, предки которых издревле жили в Восточной Европе, отстаивали Татищев и Ломоносов в споре с Байером и Миллером, если восстановить основную сущность этого спора. При этом взгляды Татищева и Ломоносова на древние корни русской истории в Восточной Европе отражали непрерывную историографическую традицию, истоками своими восходившую к древнерусскому летописанию, русской книжной учености и русской устной традиции. А также, между прочим, – к античности и западноевропейским гуманистам эпохи Возрождения, которым, например, было известно о тождестве роксолан и русских.
 
Например, немецкий гуманист Алберт Кранц в своем труде «Вандалия», поясняя родство названий «Вандалия» (Wandalia) и «Венден» (Wenden), как мест нынешнего проживания славянских народов, упоминает и о таком славянском народе как русские (russi). Ссылаясь на Плиния и Страбона, Кранц замечает, что «Roxani», «Roxi», «Roxanos» – это древние наименования русских.¹ Данное рассуждение принадлежало к общеизвестным фактам его времени, что подтверждается «Космографией» итальянского писателя, географа Энея Сильвия Пикколомини (1405-1464), с 1458 г. – папы Пия II. Автор «Космографии», также со ссылкой на Страбона, писал о «северных роксанах» (roxani), отождествляемых с «рутенами» (ruthenos).² Кроме Пикколомини о связи имени русских с роксоланами, или, иначе говоря, о русских как о народе с древними восточноевропейскими корнями, со ссылками на античную традицию, писали многие другие авторы XV-XVI веков: итальянский историк Ф.Каллимах, польский историк М. Меховский, польский историк Дециус, немецкий историк И. Хонтер, чешский историк Ян Матиаш из Судет и другие.³
 
 

Альберт Кранц и титульный лист его труда «Вандалия»

Но XVI век был переломным периодом в западноевропейской общественной мысли, когда стали зарождаться и развиваться исторические утопии вроде готицизма – идеи о германских завоеваниях, как движущей силе европейского развития и создателях европейской государственности. Выдуманные истории стали жить собственной жизнью, к XVIII веку они сложились в определённую традицию и были привезены в Россию Байером, Миллером и Шлецером в качестве квинтэссенции западноевропейской историософии.
 
Вместе с ними пришла идея о том, что вся соль древнерусской истории заключена в имени Руси, поскольку это прекрасно увязывалось со сложившимся к XVIII веку в Западной Европе стереотипом о том, что германцы приносят другим народам свои имена, а вместе с именами – государственный порядок, культуру, торговлю и прочее. Раз англы дали свое имя Англии, а франки – Франции, значит имя Руси могли принести в Восточную Европу только германцы. Шведские историки, начиная с XVII века, пытались распространять свои фантазии о том, что основоположниками древнерусской государственности были предки шведов. Немецкие готицисты (Ф. Иреник, В. Пиркхеймер) еще в XVI веке, оформляя идею тождества готского и общегерманского, включили в этот симбиоз и шведов как один из народов «на германских островах» (а как же иначе, ведь, по убеждению многих западноевропейских историков и литераторов того времени, прародиной готов был юг Швеции!). Как следствие, для Байера, Миллера, Шлецера было совершенно однозначно, что имя Руси было принесено в Восточную Европу из Швеции, т.е. со стороны и именно таким же образом, как были принесены со стороны названия Англии и Франции.
 
И вот здесь стоит остановиться на мгновение и подумать, о чем, собственно, идет речь. Кто такие были англы? Однозначно – народ! А кто такие были франки? Тоже однозначно – народ! Также и Миллер, например, когда начинал свой спор с Ломоносовым, был на сто процентов уверен, что где-то в Швеции должен был быть германоязычный народ русь, который по примеру англов и франков принес свое имя в Восточную Европу. Иными словами, Миллер был, по-своему, совершенно логичен. Но народа русь, как известно, ни в Швеции, ни во всей Скандинавии не нашли. А уже искали, будьте любезны, всем европейским миром более двухсот лет самым тщательнейшим образом, заглядывая во все уголки и подклети. И если бы та доктрина, которая вошла в историографию под названием норманизма, произрастала от научных корней, а не от исторического фантазирования, то в одночасье, когда ее сторонники убедились в том, что народа русь в Скандинавии никогда не было, они честно признали бы неверность отправного момента. После чего предложили бы, наверное, вернуться на исходные позиции и продолжить исследование оттуда, где оно было оставлено. Что делать, в науке и отрицательный результат считается результатом. По крайней мере, благодаря ему исследователями бывает установлено, что данный путь – тупиковый.
 
Но в случае с норманизмом этого не произошло. Окончательно установив, что народа руси в Скандинавии нет и никогда не было, как утверждалось в XVIII веке, поклонники идей норманизма не отказались от ключевого тезиса, а начали уже истинное лицедейство – лепить из народа русь гребцов-родсов, шулерски подменивая идею руси как народа из Швеции идеей руси как гребцов из Средней Швеции. А с какой стати тогда в работах норманистов продолжаются сравнения с англами, франками, болгарами как примерами носителей имени «со стороны» в земли других народов? Эти примеры для норманистов недействительны! Англы, франки, болгары были народами, а не какими-то гребцами в лодках «с социальным наполнением». Вот пусть норманисты найдут себе идентичный пример, в котором профессионально-отраслевые группы транслировали бы где-нибудь название своей профессии в качестве самоназвания могучего народа и гигантской страны, и позанимаются этим примером, а мы со стороны понаблюдаем, что из таких поисков получится. Или пусть признают, наконец, что в так называемой концепции происхождения Руси от родсов-гребцов в научном плане, как говорится, латать – не за что хватать. Правда, выступить с подобным признанием, находясь внутри системы (я имею в виду вузовско-академическую систему) будет очень сложно, поскольку система всегда постарается выдавить такого «протестанта» как инородное тело.
 
Однако рассуждения о том, что один народ может принести свое имя в страну другого народа, достаточно интересны. Только норманисты, в силу лингвистической зашоренности, не смогли учесть всей сложности взаимодействия различных этнических групп при миграции одного народа на землю другого, когда в результате миграций складывается новая общность.
 
Согласно моим наблюдениям, рождение новой этнической общности происходит от союза двух «родительских» организмов по определённой схеме: новая общность получает язык от одного «родителя» и имя — от другого. Причём если один из «родителей» является «пришлым», то другой должен быть автохтоном, связанным с местной землей. Это как бы формула этногенетического процесса, состоящая из двух величин: вопроса языка и вопроса имени — двух наиважнейших вопросов, которые вставали перед людьми при рождении новой общности.
 
Например, Италия, согласно легенде, получила своё имя от царя пришлых сикулов (сицилийцев) – Итала, а её латинский язык сохранил имя аборигенов — латинов. Современная Франция получила имя от пришлых франков, но язык остался от автохтонной кельто-галльской традиции. В английской истории общий политоним объединённого королевства был унаследован от кельтской Британии, а язык — от пришлых германоязычных англосаксов. В смешанной этнической среде — симбиозе тюркских протоболгар — потомков волжских булгар и балкано-славянских племён родилась современная Болгария, при этом политоним — Болгария — был взят от тюрко-булгарских пришельцев, а язык и другие феномены культуры — от местных славянских племён. Кстати, помимо волжских булгар, на Балканы переселялись и индоевропейские народы. Академик О.Н. Трубачев выделил на юге Восточной Европы прототип этнонима сербы, первоначально неславянского, но индоевропейского, носители которого ославянились на Балканах с принятием славянских языков (см. его работу «К истокам Руси»). То есть имя «сербы» было пришлым индоевропейским именем, которое, соединившись с носителями славянских языков на Балканах, стало названием современного славянского народа – сербов.
 

 

Традиционная северно-русская вышивка

По сходной логике должно было происходить и рождение современной русской общности и как этнического, и как политического объединения в период расселения славянства в Восточной Европе. Одним из «родителей» русских, давших новой общности язык, было, безусловно, восточноевропейское славянство — «родитель» пришлый, как это и наблюдалось в истории большинства народов. Но тогда имя Руси не могло прийти «со стороны», как это продемонстрировано выше на известных примерах, в частности, на примере британской истории, где древнее местное название Британии было унаследовано пришлым германоязычным населением. Поэтому имя Руси и соотвественно, народ, его носивший, должны были родиться в Восточной Европе до прихода туда славянства, но иметь индоевропейское происхождение.
 
Поставив вопрос таким образом, я несколько лет назад подошла к идее индоевропейского субстрата на севере и в центре Восточной Европы в древности, в котором предположила среду, явившуюся лоном для рождения Древней Руси. Эту гипотезу я уже представила в ряде опубликованных работ.⁴ В ее основе – несколько проблем, которые необходимо затронуть для понимания истоков древнерусской истории.
 
Начать следует с проблемы локализации индоевропейцев в Восточной Европе. Не посчитаю лишним напомнить существующее на сегодня мнение ученых:
 

В еще более давние времена предки иранцев и индийцев – ариев составляли один народ, который называют протоиндоиранцами. Они – ветвь индоевропейской семьи и жили, как полагают, тем, что разводили скот в южнорусских степях и к востоку от Волги… В течение столетий устойчивого, неизменного образа жизни, начиная, видимо, с IV-III тысячелетий до н.э., протоиндоиранцы сформировали такую стойкую религиозную традицию, что элементы ее сохранились до наших дней у их потомков – брахманов Индии и зороастрийцев Ирана.
 
Как полагают, в начале III тысячелетия до н.э. протоиндоиранцы разделились на два отличающихся друг от друга по языку народа – индоарийцев и иранцев.⁵

 
Таким образом, индоевропейская общность, локализуемая в Восточной Европе в период с III тыс. до н.э. до середины II тыс. до н.э., приблизительно в течение II тыс. до н.э. стала переживать распад, предопределивший миграции выделившихся этнических групп на юг и восток Азии. При этом часть индоевропейского субстрата, естественно, должна была остаться на восточноевропейских землях. По логике, при переселении какой-либо общности на новые территории, все до единого члены этой общности старое насиженное место не покидают: как правило, оставшаяся часть мобилизуется и объединяется в рамках новой общности и под новым именем. Вот от этой оставшейся в Восточной Европе части индоевропейской общности, предполагаемой мною, я и пытаюсь вести отсчет древнерусской истории, выделяя в ней более древний дославянский период.
 
Но обоснование подобного подхода наталкивается на большую сложность: в российской истории различают сейчас только один период – славянский, т.е. русов полностью отождествляют со славянами. Хотя один единственный период в истории народа скорее исключение, чем правило.
 
Наличие различных периодов в истории архаичных этносов не такая уж необычная вещь. Ближайшим примером могут послужить венеты/венеды (энеты/генеты у Геродота), которые относились к одному из реликтовых индоевропейских этносов. По археологическим данным, венеты появились на севере Адриатики около XII в. до н.э. Их язык на протяжении длительных исторических периодов связывался с различными древними ветвями индоевропейских языков. Геродот считал их иллирийским народом. Учитывая кельтоязычие арморийских венетов и бесспорное влияние в IV-III вв. до н.э. кельтской материальной культуры на венетов, их считали (особенно в XIX в.) кельтоязычными, хотя об отличии языка венетов от кельтского прямо говорил Полибий. У Страбона венеты упоминаются либо вместе с фракийцами, либо с киммерийцами. С первых веков нашей эры становятся довольно регулярными сведения о венедах в Прибалтике. Во II веке венедов упоминают Птолемей и Тацит. Птолемей, давая описание «Сарматии», отмечает, что «заселяют Сарматию очень многочисленные племена: венеды — по всему Венедскому заливу», т.е. по Балтийскому побережью.⁶
 
Но с конца V-VI вв. балтийское побережье, связанное с венедами названием Венедского залива, начинает осваиваться носителями суковско-дзедзицкой культуры, которых отождествляют со славянами.⁷ С этого времени, благодаря сообщению Иордана, устанавливается и связь венетов/венедов со славянами.⁸ Венедов очень часто напрямую отождествляют со славянами, хотя очевидно, даже из нескольких примеров, приведённых здесь, что венеды намного древнее славянства, т.е. они имели в своей истории длительный дославянский период. Генрих Латвийский знал дославянских венетов в Прибалтике ещё в XIII в.: они жили в районе Виндавы, откуда были вытеснены куршами.
 

 
Расселение южных и западных славян, как известно, происходило в Европе вплоть до Балтики среди субстратного (или более древнего) индоевропейского населения дославянской языковой принадлежности. Это отмечено, в частности, известным индоевропеистом Юлиусом Покорным в работе «Zur Geschichte der Kelten und Illyrier», который писал, что в «областях, где потом поселились славяне: Далмация, Паннония, Истрия – были иллиры и венеты… Сами иллирийские венеды ославянились позднее».⁹
 
Таким образом, в истории древнего народа венедов четко выделяются два периода: длительный дославянский период и славяно-венедский, начавшийся тогда, когда венеды ославянились с расселением в их среде славянства. По такой же схеме, полагаю, можно мыслить и древнерусскую историю, но для раскрытия этой схемы надо избавиться от стереотипа: русы – это только славяне. Древняя индоевропейская Русь намного древнее славянства так же, как и реликтовые венеды древнее славяно-венедов.
 
Истоки руси я связываю с той частью индоевропейского субстрата, который предположительно стал формироваться в Восточной Европе в течение II тысячелетия до н.э. с началом миграций и оттока индоевропейцев на юг и восток Азии. Согласно моим начальным исследованиям, наличие этого индоевропейского субстрата можно предполагать не только на юге, но и в центре и на севере Восточной Европы. Именно в этой индоевропейской субстратной среде расселялись восточные славяне, по аналогии со славянами западными и южными, расселявшимися в среде венедо-иллирийского субстрата. Я проводила собственные сопоставления между некоторыми гидронимами русского Севера с данными названий Поднепровья, а также – анализ солярных культов в саамской традиции и у народов Сибири, сравнивая их с древнерусской традицией.
 
Первые результаты этих исследований подкрепляют предположение о наличии носителей индоевропейских языков на севере Восточной Европы до начала освоения этих земель носителями уральских языков, а также – гипотезу о прямой преемственности между этими древними индоевропейцами и северорусской традицией, чем и объясняется, например, близкое сходство саамской и древнерусской солярной мифологии.¹⁰ Задача моих исследований – доказать, что прямые предки русских, самого крупного народа Восточной Европы, являлись здесь насельниками, выделившись из индоевропейского субстрата на всем пространстве, от моря до моря. На пути к этим доказательствам стоит принятая ныне в науке этническая карта Восточной Европы в древности, однако мне удалось выяснить, что представления о ней исходно проистекают из утопического источника.
 
Занимаясь в последние годы также тематикой западноевропейских утопий и их влиянием на развитие российской исторической мысли, я обнаружила, что представления о том, что единственными насельниками на севере Восточной Европы в древности были носители финно-угорских языков, появились также в лоне утопических теорий. Сложились эти теории сравнительно недавно, около середины XIX века. Но они имели свой пролог, поскольку явились плодом донаучной шведской историографии XVII-XVIII вв., основанной на создании вымышленной истории, якобы имевшей место в древности.
 
В публикациях по этой теме (раз, два, три) я рассказывала о том, что в XVI-XVII вв. в Германии и скандинавских странах расцвел так называемый готицизм – течение, прославлявшее величие древнего народа готов. Швеция была провозглашена прародиной готов и, соответственно, получила основоположнический статус относительно всей германской культуры. В XVII в. шведские литераторы и историографы (Ю. Буре, Г. Штэрнъельм, Ю. Мессениус, О. Рудбек и др.) сделали еще одно фантастическое открытие: согласно их видению, имя легендарной Гипербореи из трудов античных авторов имело скандинавское происхождение. Следовательно, по их рассуждениям, и сама Гиперборея была создана трудами скандинавов, конкретно – предками шведов, что «логично» вело их к выводу о том, что предки шведов имели основоположнические заслуги в создании древнегреческой культуры.
 
Это историческое мифотворчество, благодаря «Атлантиде» шведского литератора Рудбека (1630-1702), вплоть до второй половины XVIII века занимало воображение многих известных западноевропейских мыслителей, чтобы затем с миром отойти в область исторических курьезов и быть объявленным «шовинистическими причудами фантазии, доведенными до абсурда».¹¹
 
Следует добавить, что помимо гипербореев Рудбек «нашел» предков шведов и в летописных варягах, описав шведо-варягов как великих завоевателей Восточной Европы, сначала заселённой, по его суждению, вплоть до Дона предками финнов, среди которых много позднее появились и славяне. Шведский историк Ю. Нордстрём так передавал эйфорическое чувство, вызванное в шведском обществе этим историозодчеством:
 

С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром.¹²

 
Здесь уместно подчеркнуть, что «такая история» была историей выдуманной, не имевшей места в реальной истории Швеции. Включая и готскую историю, поскольку сейчас стало известно, что готы не выходили с юга Швеции.
 
Два столетия купания в вымышленной исторической славе закрепили в общественной мысли Швеции традицию пристраивать к шведской истории великую древность, заимствованную из историй других народов. Древнерусская история, солидное покушение на которую было сделано Рудбеком, все более и более овладевала воображением шведских литераторов и историографов как «поприще» для великих деяний предков шведов. Помимо привычки фантазировать на темы древнешведской истории, стремление провозгласить предков шведов основоположниками древнерусской истории было порождено и особенностями того исторического периода. Его начальной отметкой был Столбовский мир (1617), а расцветом – Великая Северная война (1700-1721), в результате которой Россия вернула себе отторгнутые Швецией северо-западные русские земли.
 
В работах шведских историков и литераторов этого периода стала популярной мысль Рудбека о том, что предки шведов издревле властвовали в Восточной Европе и собирали дань с местного населения. Одним из вдохновляющих мотивов этих рассуждений было стремление обосновать историческое право Швеции облагать данью эти области, что после Столбовского мира на деле означало идеологизацию получения выгод от контроля за русской торговлей (прежде всего, за торговлей хлебом) с Западом, а после поражения в Северной войне – оправдание попыток реванша с целью возврата земель в устье Невы, где рос молодой Санкт-Петербург.
 
Основополагающим пунктом в этих рассуждениях как раз и было создание определенной этнической карты Восточной Европы, согласно которой финны (по Рудбеку) жили в этих областях задолго до появления здесь славян и подчинялись предкам шведов, т.е. шведо-варягам, которым платили дань (Х. Бреннер, И. Штраленберг, А. Моллер, С. Паулинус/Линдхейм, И. Тунманн и мн. др.).¹³
 
Дальнейшее развитие подобных представлений об этнической карте Восточной Европы в древности, порожденных в лоне мифологизированной шведской историографии, мы видим в деятельности крупных финских филологов и фольклористов, таких как М.А. Кастрен (1813-1853), Д. Европеус (1820-1884) и др. Эта плеяда финских деятелей культуры принадлежала поколению интеллигенции, сложившемуся на волне пробуждения национального самосознания в Финляндии в первой четверти XIX века. Образованные круги финского общества обратили свой интерес на язык и фольклор для того, чтобы исследовать корни народной культуры и показать место «финского племени» во всемирной истории. В немалой степени этот энтузиазм подогревался утвердившимся в европейской культуре принципом, рождённым в эпоху Просвещения, – считать главным цивилизационным признаком наличие национальной письменной культуры, выраженной в памятниках письменности. Народы, письменных памятников не имевшие, отодвигать в разряд «неисторических» и стоящих вне цивилизационных процессов. Тем самым в плане исторической роли одним махом обездоливались многие европейские народы, культура которых развивалась и хранилась в лоне устной традиции – к таким народам относились и финны.
 
Издание знаменитым финским фольклористом Э. Лённротом «Калевалы» в 1835-1849 гг. показало европейскому сообществу, что памятники устной традиции ничуть не менее ценны, чем памятники письменной традиции, и сыграло большую роль в привлечении внимания европейской общества к проблемам культур финноязычных народов. Не меньшую известность получили труды Кастрена по сравнительному языкознанию и исторической лингвистике финно-угорских языков, а также вклад Европеуса в собирание и систематизацию финского фольклора.
 

Финский лингвист и фольклорист Элиас Лённрот (1802-1884) незадолго до смерти
Заслуги названных учёных, а также их коллег перед мировой наукой бесспорны, но образование они получали в шведских учебных заведениях и историю учили «по Рудбеку». От него и почерпнули они свои представления о финнах, как первых насельниках в Восточной Европе. А под влиянием их работ, в свою очередь, сложилась та картина сплошного финно-угорского мира, существовавшего в древности от Саян до Балтики и давшего, в частности, северу Восточной Европы первое, в языковом отношении верифицируемое население.
 
Уже в конце XIX – начале XX вв. у этой теории появились оппоненты, которые стали заявлять о том, что созданная в лоне финно-угроведения этническая карта севера и центра Восточной Европы является неверной и, в действительности, она была более сложной по своему составу. А.И. Соболевский (1856-1929), бывший крупнейшим специалистом в области истории русского языка и восточнославянской диалектологии, занимавшийся, в том числе, и исследованием топонимики и исторической географии, стал приходить к выводу о том, что носители финно-угорских языков не были автохтонами ни в центре, ни на севере Восточной Европы, а первыми насельниками были носители индоевропейских языков.¹⁴
 
Как видно из этого, в пользу гипотезы об индоевропейском субстрате на восточноевропейском Севере ещё в начале XX века высказывались очень серьёзные учёные, но позднее эти исследования заглохли. И сейчас представление о том, что население северо-востока Европы в древности принадлежало исключительно к финно-угорской языковой семье, остается доминирующим в науке.¹⁵
 
Однако проблема с толкованием северной топонимики Восточной Европы осталась, и сегодня выступает совершенно очевидно, поскольку на севере обнаружено много топонимов, происхождение которых никик не объясняется из финно-угорских языков, как ни ломать их топоосновы. Крупнейший российский исследователь саамского языка Г.М. Керт пришёл к выводу о том, что значительный процент топонимии восточноевропейского Севера не этимологизируется из саамского языка (или более того, из финно-угорских языков вообще) и высказывал предположение, что часть из них – наследие населения каменного века, которое жило в нашей стране до саамов.¹⁶ Интересная мысль, которая напоминает нам о том, что Восточная Европа не была незаселённой пустыней до миграций сюда носителей уральских языков. Люди там жили, и вопрос только в том, следует ли их относить к этнически неверифицируемому палеоевропейскому населению, или всё-таки их верификация возможна через индоевропейские языки, через их очень древние пласты.
 
Идеи названных, а также некоторых других ученых помогли мне начать разрабатывать упомянутую в начале статьи концепцию о дославянском индоевропейском периоде в древнерусской истории. В ней я пытаюсь исходить из того,
 
что нынешние представления об этнической карте Восточной Европы в древности и о финно-угорском субстрате происходят из ненаучного источника, восходящего к Рудбеку, соотвественно, должны быть перепроверены;
 
что этническая карта Восточной Европы в древности могла быть полиэтничной таким же образом, как и южные пределы Евразии, т.е. индоевропейский субстрат, о котором писал, например, Соболевский, был, по моему мнению, той средой, где расселялись в Восточной Европе носители уральской семьи языков.
 
Аналогию предполагаемому мной процессу можно увидеть в этнической истории Южной Сибири и Центральной Азии, развивавшейся в лоне афанасьевской (середина III – II тыс. до н.э.) и андроновской (XVI-XIV вв. до н.э.) культур, где древнеиранские и древнетохарские традиции играли определяющую роль.¹⁷
 
В пояснение сказанному следует напомнить, что миграции индоариев и ираноязычных племен, происходившие с юга Восточной Европы на протяжении чуть ли не тысячелетия, выплеснули на гигантские пространства Иранского нагорья, Средней Азии, южной Сибири, Индийского субконтинента значительные группы индоевропейцев. Понятно, что мигрируя со своей восточноевропейской прародины, носители индоарийских и ираноязычных племён уносили с собой и многие элементы сложившейся в период единой общности духовной культуры, законсервировавшиеся впоследствии у её индийских и иранских наследников, но также оказавшие большое влияние на развитие духовной культуры тех народов, с которыми они приходили в соприкосновение в ходе миграций. В частности, исследователями традиционной культуры народов Сибири и Дальнего Востока было установлено, что в Южную Сибирь, Западную Монголию и даже в Китай индоевропейцы принесли такую важную основу духовной культуры, как солнцепоклонство, которое стало там как бы их визитной карточкой.
 
Изучение традиционной культуры народов Центральной Азии и Южной Сибири (тюрков и монголов, прежде всего) привело исследователей к выводу о неоднородности их культуры даже в границах одного этноса и позволило говорить о существовании на территории Южной Сибири и Центральной Азии двух типов культур, которые можно определить как восточноазиатскую, где верховными божествами являются Земля и Небо, и южно-западноазиатскую (индоиранское единство), где отмечается триада божеств, включая солнечное божество.¹⁸
 
Эти различия у народов алтайской языковой семьи являются не случайным фактором, а определяется сложным этно- и культурогенезом, связанным с тем, что их формирование проходило на территории, где на протяжении тысячелетий наблюдались миграции, определившие и современную этнолингвистическую карту Евразии. Уже в конце IV – начале III тыс. до н.э. было отмечено появление тазминской культуры скотоводов-европеоидов, для которой были характерны сакральные изображения, связанные с культом солнца. Следующей волной, пришедшей в Южную Сибирь с запада, были афанасьевцы в середине III – II тыс. до н.э. Третьей волной европеоидного населения были носители андроновской культуры (XVI-XIV вв. до н.э.), с которыми было связано появление двухколесных повозок и боевых колесниц с парной конской упряжкой. К середине II тыс. до н.э. относится и возникновение Великого нефритового пути, связавшего Прибайкалье с Волго-Камьем на западе и шан-иньским Китаем на востоке.¹⁹
 

Мумия тохарской женщины
Исследователями собран достаточный материал, подтверждающий гипотезу о том, что аборигенное, более древнее население Центральной и Восточной Азии, на раннем этапе знало только культ Земли. Представления начинают меняться с появлением на этой территории народов, пришедших с запада и связанных с образованием Шан/Инь (XV-XI вв. до н.э.) и Чжоу (XI-III вв. до н.э.). Под влиянием пришельцев на гигантских пространствах Центральной Азии развиваются солярные культы и богатая солярная мифология.
 
Но более того. Влияние индоевропейской (древнеиранской, тохарской) солярной религиозно-мифологической традиции было так велико, что сказалось не только на культурогенезе, но и на этногенезе народов Сибири и Центральной Азии. Так, в этих ареалах отмечено широкое распространение этнонимов с хори/хор: буряты – хоринцы, которые считаются субстратом в этногенезе бурят, монг – хоры (монгоры) Цинхая, хор – па Амдо и Тибета, хоро (хоролоры) в составе якутов, род хорилар и племенное объединение хори – тумат, упоминаемые в монгольской исторической хронике «Сокровенное сказание».
 
Учёные предполагают, что все эти этнонимы восходят к древнеиранскому термину hvar (фарн) – солнце. К древнеиран. khors, перс. hôr/horsed – солнце восходит и название древней арийской страны Хорезм – «земля Солнца».²⁰ В развитии этнической истории Центральной Азии, по мнению современных узбекских учёных, определяющую роль играл тюрко-иранский симбиоз: тюрко-согдийским было государство Кангюй в междуречье Амударьи и Сырдарьи (с III-II вв. до н.э.); эфталиты (IV-V вв.) обладали как иранскими (язык), так и тюркскими (антропология, культура) чертами; тюрко-иранским симбиозом была отмечена вся последующая динамика развития от эпохи Саманидов (IX-X вв.) до государств Сельджукидов и Караханидов (XI-XII вв.), что и обусловило формирование тюркского этноса, получившего позднее название «узбеки».²¹
 
Вот такой исходной полиэтничностью – симбиозом урало-алтайских и индоевропейских народов – была отмечена от самых истоков этнокультурная история южных пределов Евразии. А северная часть Евразии, включая север и центр Восточной Европы, согласно утвердившейся в науке картине, развивалась на протяжении нескольких тысячелетий в лоне одной только уральской языковой традиции, причем живя бок о бок с носителями индоевропейских языков на юге Восточной Европы и якобы не смешиваясь с ними, как вода с маслом.
 
Древнейшие носители индоевропейских языков юга Восточной Европы перемещались на гигантских евразийских просторах и оказывали влияние на развитие культурных и этногенетических традиций в Южной Сибири и Центральной Азии на протяжении трёх тысячелетий до нашей эры. Но они же якобы никак не могли проникнуть на север и в центр Восточной Европы вплоть до конца X века, т.е. до расселения в этих местах славянства. Совершенно очевидно, что подобные представления об этнической карте Восточной Европы в древности – искусственны. И поскольку они восходят к шведской донаучной историографии, то надо начать их перепроверять, чтобы во всей полноте восстановить древнерусскую историю от ее предковых истоков.
 
Продолжение следует…
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук

Источник: http://pereformat.ru/2012/11/severnaya-rus/

Смотри, звезда падает. Срочно загадай желание!

---------------------------------------------------------------------------------------

 

А теперь скажи ЧИИИЗ!

 

----------------------------------------------------------------------------------------

Всё! ЗВИЗДЕЦ Украине!

 

 

А мне ЛЕЕЕТАТЬ охота!

 

------------------------------------------------

 

Давай поиграем в жмурки. Чур, мне водить!

----------------------------------------------------------------------

Вот так и появились попугайчики...

------------------------------------

Я не динозавр. Я - черепашка-нинзя!

 

----------------------------------------------------------

Одна из экспозиций в Teknikens hus в Норрботтене наглядно демонстрирует изменения ландшафта на севере Швеции вдоль побережья Ботнического залива. Когда-то она заставила меня задуматься о том, как отразился данный природный феномен – постепенный подъем морского дна – на геофизические процессы в районе современной Уппсалы и Стокгольма или в той исторической области, которая известна под названием Рослаген. Оказалось, что этот феномен существовал и там, то есть суша постепенно вырастала из воды. Земля, вырастающая из моря – это, кстати, перевод шведского выражения Landet stiger ur havet, которым шведские ученые-естественники пользуются в работах по истории природной среды Швеции.
 

 
Мне с самого начала было понятно, что подъем дна Ботнического залива – важный аргумент, идущий вразрез с «норманнской» концепцией происхождения Руси от шведского Рослагена. Согласно упорным заверениям норманистов в течение почти трёх столетий, именно выходцы из так называемой Средней Швеции (Рослагена), будто бы сыграли ведущую роль в процессах образования Древнерусского государства. Они же якобы преуспели в создании древнерусского института верховной княжеской власти, контролировали Волго-Балтийский торговый путь и развивали торговлю впечатляющего трансевропейского масштаба. Затем будто бы отметились в возведении древнерусских городов в рамках ни то завоевательной экспансии, ни то миграции колонистов.
 

Уместно вспомнить здесь слова российского норманиста начала XIX века И. Кайданова о том, что именно здесь, в Рослагене «начало нынешнего государства Российского», поскольку из Рослагена, мыслилось ему, прибыли варяги-русь, «коим отечество наше одолжено и именем своим и главным своим счастием – монархическою властью».¹
 
Мысль о том, что «отечество наше одолжено» буквально всем пришельцам со Скандинавского полуострова, крепко сидит и в современной науке. Так, мы можем найти в качестве внешнего фактора, благоустроившего русскую историю, «военные отряды скандинавов» или «дружинную среду», «викингские отряды» или даже просто «фон скандинавского присутствия» у Е.А. Мельниковой; «дружины скандинавов» у В.Я. Петрухина; «норманнских дружинников» или «движение викингов» на север Восточно-европейской равнины у А.А. Горского; «экспансию викингов» и «норманнские каганаты-княжества», усеявшие всю Восточную Европу, у Р.Г. Скрынникова.² У Л.С. Клейна имеются и «воинские и торговые путешествия викингов в Киевскую Русь», и «экспансия на восток», и «миграция норманнов в Восточную Европу», а также – «популяция норманнов, распространившаяся по восточнославянским землям».³ Картина хорошо известная в отечественной истории, поскольку она переходит из работы в работу у многих поколений историков, филологов, археологов на протяжении более двух столетий. Только относительно нашего времени могу отослать к работам А.А. Горского, Л.С. Клейна, Т.Н. Джаксон, Н.Ф. Котляра, М.Б. Свердлова, Е.А. Мельниковой, В.Я. Петрухина, В.В. Пузанова, Р.Г. Скрынникова и др.
 
Точный адрес скандинавов – участников образования Древнерусского государства, находим у М.Б. Свердлова. Начало этого процесса у него связано как с переселением скандинавов в Восточную Европу, так и с общеевропейской эпохой викингов:
 

Вероятно, в середине VIII в. начались их мирные переселения в Восточную Европу… С началом Эпохи викингов в конце VIII-IX в. на Восточную Европу, как и на другие регионы Европейского континента, распространяется завоевательная экспансия норманнов (в Восточной Европе – прежде всего шведов, тогда как датчане и норвежцы отправлялись в походы преимущественно на Запад). Они наложили дань на северо-западное межплеменное объединение словен, кривичей и мери. Те восстали против варягов ок. 860 г., но затем между ними начались междоусобные распри, что привело к избранию ими князем конунга Рёрика.⁴

 
Эти несколько фраз изобилуют вымыслом и исторической небрежностью. Нет никаких известий об экспансии «викингов» – у Свердлова даже конкретно обозначена их этническая принадлежность как шведов – в Восточную Европу. Единственная аргументация, которую норманисты приводят в этом случае, – это вопрос, задаваемый на протяжении более 200 лет: «Раз викинги нападали на Западе, то неужели вы такие наивные и думаете, что они не нападали на Восточную Европу?!» Аргумент, как говорят юристы, недействительный, поскольку если какое-то событие происходило в одном месте, то совсем необязательно, чтобы аналогичное событие происходило в другом. Однако простая логика в данном случае не работает.
 

 
Поэтому я решила, что для более основательной аргументации необходимо выяснить, как происходило создание государственности и института верховной власти в шведской истории, как развивалась там городская жизнь, каковой была демографическая ситуация и пр. Иными словами, мне показалось нужным определить, обладала ли Средняя Швеция необходимым потенциалом собственного политического опыта или опыта градостроительства для свершения той великой миссии в древнерусской истории, которая им приписывается норманизмом. Имелись ли там достаточные ресурсы – человеческие и материальные – для осуществления гигантской работы на великих просторах Восточной Европы? Для ответа на этот вопрос я привлекала результаты исследований шведских учёных, посвящённых проблематике политогенеза в Швеции и кругу вопросов, связанных с ней. Под термином политогенез я, в соответствии с предложением Д.М. Бондаренко, Л.Е. Гринина, А.В. Коротаева, понимаю «процесс формирования сложной политической организации любого типа, что выглядит более обоснованным также и с точки зрения этимологии: слово politeia в античной Греции обозначало политический порядок любого типа, а не только государство».⁵
 
1. Создание шведской государственности, согласно шведским медиевистам, носило затяжной, длительный характер, признаки раннего государства можно выявить не ранее второй половины XIII – начала XIV вв. Приведу несколько выдержек из работ ведущих шведских историков.
 
Современный исследователь проблем шведского социо- и политогенеза Т. Линдквист уверен, что только со второй половины XIII в. королевская власть в Швеции стала выступать «как форма относительно тонкой политической организации, как государственная власть. Именно в этот период выросли привилегированные благородные сословия с точно определёнными правами и обязанностями нести службу в пользу короля и общества. Кодификация и запись законов, а также оформление политических институтов – вот что характерно для данного периода. На рубеже XIII-XIV вв. государственная власть была представлена королевской властью и молодыми сословиями духовной и светской знати. Конец XIII в. был завершением того специфического и длительного исторического процесса социальных преобразований, характерных для Швеции в период, который, в соответствии с традиционной терминологией, может быть назван как переходный от викингского периода к раннесредневековому».⁶ То есть в так называемый викингский период (в шведской историографии: конец VIII – начало XII вв.) признаков государства не отмечено, социально-политическая организация шведского общества не выходила за пределы догосударственных форм.
 
Т. Линдквист пользуется принятым в современной науке понятием раннее государство и оговаривая, что оформление государственности включает такой критерий как создание «территории под властью единого политического руководства», отмечает, что те признаки, которыми характеризуется раннее государство, складывались в Швеции в период XI-XIV вв., т.е. в период, следующий за викингским периодом..⁷
 
Эти же взгляды он развивает и в одной из последних работ, написанной совместно с Марией Шёберг. Опираясь на «Житие Святого Ансгара», епископа Гамбурга и распространителя христианства в Северной Германии, Дании и Швеции, побывавшего в 830 г. со своей миссией в Бирке и запечатлевшего социальные и политические отношения у свеев, Т. Линдквист пишет, что территория свеев в этот период состояла из целого ряда мелких владений, не имевших определённой структуры или иерархии, властные полномочия короля были ограничены народным собранием. Какой-либо централизованной или верховной королевской власти не существовало, в силу чего невозможно определить степень её влияния на жизнь общества. Примерно такую же картину, подчёркивает Т. Линдквист, рисует нам и хронист Адам Бременский в 1070 г. по прошествии более чем 200 лет.⁸
 
Итог в поисках начал шведского политогенеза подвёл историк Дик Харрисон:
 

У Иордана, Кассиодора и Прокопия… создан образ Скандинавии, для которого характерно наличие множества мелких политических единиц… совершенно невозможно реконструировать политические границы областей в вендельский или викингский периоды, исходя из названий, встречающихся в источниках XIII-XIV веков…
 
Область, которая в шведской историографии обычно оказывается в центре рассуждений о власти и королевстве в дохристианскую эпоху, – это Уппланд (т.е. район Уппсалы и Стокгольма, включая Рослаген – Л.Г.). Кроме того, область Уппланд всегда была фавориткой археологов. В сравнении с Эстергётланд (Östergötland) и с Вэстергётланд (Västergötland) археологическая изученность Уппланд неизмеримо выше, поскольку там проводилось намного больше раскопок. Исследование Уппланд проводилось в течение нескольких столетий, воспринимаясь чуть ли ни как дело государственной важности. В период великодержавности в XVII в., или в период развития националистических тенденций в XIX в. Уппланд рассматривалась как колыбель шведской государственности, а короли из Саги об Инглингах величались как общешведские древние монархи… Сегодня наука отбросила эти заблуждения как анахронизм и отправила их на свалку истории, хотя время от времени они появляются в туристических брошюрах или в устаревших исторических обзорах. На самом деле мы не можем с достаточной уверенностью использовать даже известные сегодня названия областей применительно к рассуждениям о вендельском или викингском периодах. Название Уппланд мы впервые встречаем только в 1296 г., в связи с принятием свода Уппландских законов. До этого внутриконтинентальная часть будущей области распадалась на три небольших земли или на три так называемых фолькланда (folkland от folk – народ и lаnd – земля – Л.Г.): Аттундаланд, Фьедрундаланд и Тиундаланд…
 
Конкретные структуры власти – вождества, мелкие конунгства и группировки военных предводителей – запечатлелись не только в европейских хрониках, но и благодаря средневековым наименованиям этнических групп, а также благодаря архаичным названиям в сельской местности…. Когда-то история о свеях и гётах не вызывала проблем…
 
Обычным для историков и археологов было представление о том, что гёты и свеи создали свои политические и военные организации, конфликтовавшие друг с другом. Свеи, согласно этой гипотезе, подчинили себе гётов и дали имя объединённому королевству Свеярике – Швеция. Сейчас мы в это не верим, поскольку это ничем не подтверждается… ни один источник не упоминает это завоевание… Только в течение XII-XIII вв. термин свеи стал означать членов той политической системы, которая располагалась к северу от Кольморден и Тиведен, а термин гёты закрепился за остальным населением королевства, прежде всего за теми крупными владельцами, которые входили в сферу архиепископств в Скаре и в Линчёпинге…⁹

 
Следует также добавить, что только в середине XIV в. в Швеции появилось первое общегосударственное уложение законов, которое заменило множество провинциальных законов. Свод законов был разработан по распоряжению короля Магнуса Эрикссона (правил в 1319-1364 гг.). До этого каждая область Швеции управлялась своими провинциальными законами: Вэстгёталаген (Västgötalagen) – законы Западной Гёталанд (старшая редакция около 1220 г.), Эстгёталаген (Östgötalagen) – законы для Восточной Гёталанд и острова Эланд/Öland) (зафиксированы предположительно в 1290 г.), Гуталаген – законы для Готланда (возможно, 1220 г.), Уппландслаген (Upplandslagen) – законы для восточной части Свеяланд (Средней Швеции) Уппланд и входившей в неё Гэстрикланд, зафиксированы в 1296 г., а также другими законами.¹⁰ Подобное развитие законодательной деятельности – явное свидетельство того, что институт верховной власти в Швеции не завершил своего оформления ещё и к XIV веку.
 

 
Что же касается викингского периода, то шведские учёные сейчас сходятся во мнении о том, что на раздробленной территории тогдашней Швеции имелось множество мелких правителей – конунгов и хёвдингов/вождей, причём в рамках каждого из исторических регионов. К такому выводу приходит, в частности, Л. Гарн.¹¹ Объединение этих исторических регионов или объединение севера Швеции (свеи) с югом Швеции (гёты) заняло несколько столетий.
 
Напомню, что объединение Новгорода и Киева представителями династии Рюриковичей произошло за несколько десятилетий: В лѣто 6370 произошло призвание Рюрика с братьями, а в лѣто 6390 «сѣде Олег княжа въ Киевѣ». Не только большими ресурсами, но и большим организаторским опытом надо было обладать для того, чтобы за два десятилетия осуществить объединение гигантской территории под властью одной династии. Из Средней Швеции такой опыт принести было некому.
 
Дополню ещё, что Т. Линдквист подчёркивает не только позднее образование шведского государства, но и его, во многом, вторичный характер:
 

Вторичные государства возникали под влиянием или под воздействием более древних государственных образований… Шведское государство, возникшее в позднем средневековье, было, конечно, вторичным. Оно возникло позднее многих государств в Европе и даже в Скандинавии. Целый ряд явлений и представлений носили экзогенный характер: они «вводились» со стороны. Представления о значении и функциях королевской власти, установления и ритуалы для носителей новой государственной власти были привнесены со стороны.¹²

 
Эта цитата – ясный ответ тем, кто со времён упомянутого Кайданова убеждён в том, что Русское государство обязано «главным своим счастием – монархическою властью» неким безродным выходцам из Средней Швеции.
 
Для тех, кому приведенные отрывки из работ шведских историков покажутся многословными, сформулирую короче. Каким-либо существенным опытом в создании государственности выходцы из Средней Швеции в IX веке не обладали и близко. Объединение шведских земель под властью одной королевской династии растянулось на века, следовательно, не имелось и опыта в создании института верховной власти.
 
То же самое можно сказать и о развитии городов. Согласно данным шведских историков, строительство городов в Швеции по-настоящему началось только с конца XIII в. Для раскрытия этой мысли следует написать отдельную заметку, здесь же завершу ее словами шведского археолога Амбросиани, который, рассуждая о Гнёздове, заметил:
 

Достойно удивления, что викинги, которые в это время (VIII-IX вв.) практически не имели собственной городской культуры, совершенно очевидно, играли значительную роль в развитии городов на востоке».¹³

 
Вот таким образом: у себя ничего не имели, а пришли в Восточную Европу, и откуда-то взялось.
 
2. Демографический фактор стал следующим вопросом, который я поставила перед собой. Чем была обусловлена такая специфика социополитической эволюции в Швеции, как длительно сохранявшая раздробленность территории, автономность отдельных регионов и общин?
 
Многие шведские учёные называют влияние природной среды: сильно пересечённый рельеф местности, горные и лесные массивы, множество водоёмов, создававшие естественные преграды для развития коммуникаций. Причём отмеченное влияние природной среды проявлялось неравномерно: некоторые области Швеции были более изолированы, чем остальные, что влияло на их развитие.
 
Однако если повернуть это суждение другой стороной, то можно сказать, что на обозримых исторических отрезках времени количество населения в Швеции бывало недостаточно, чтобы преодолевать сложности географического характера. В развитие этого предположения я решила посмотреть на то, какими данными в исследовании демографической проблематики располагает наука.
 
При этом среди механизмов, движущих социальную эволюцию, численность населения и его рост являются одними из важнейших. Рост населения как фактор, влияющий на изменения в социополитических структурах, рассматривал Э. Сервис.¹⁴ Р. Карнейро считал важнейшими механизмами политической эволюции рост численности населения и демографическое давление в условиях ограниченности среды.¹⁵ Х. Классен отмечал, что для формирования сложного стратифицированного общества нужна достаточная численность населения:
 

Необходимое количество управленцев, слуг, придворных, священников, солдат, земледельцев, торговцев и т.д. можно обеспечить, если население исчисляется тысячами… Такая большая численность людей – членов одного общества – имеет некоторые следствия, самым важным из которых является потребность в более развитых формах управления…¹⁶

 
Л.Е. Гринин характеризует вопрос о размерах политий как имеющий очень важное значение в социальной эволюции, поскольку «чем больше населения в политии, тем выше (при прочих равных условиях) сложность устройства общества, поскольку новые объёмы населения и территории могут требовать новых уровней иерархии и управления».¹⁷
 
Применительно к шведской истории исследованиями динамики демографического развития в Швеции в первом тысячелетии занимались такие учёные как О. Хиенстранд, Б. Амбросиани, K.-Х. Сивен, С. Велиндер и др.¹⁸
 
Археолог Хиенстранд для определения количества населения использовал археологический материал эпохи позднего железа в Швеции (550-1050), в частности, обширный материал из захоронений. Он подчёркивал, что такая характеристика как определение количества населения, является фундаментальной при анализе социальных отношений в архаичных обществах. Основное внимание он уделил области Мэларен – историческому ядру шведского государства, куда входит Уппсала и современный Стокгольм и которая выступает часто синонимом для исторического политонима Свеярике. Данная область была хорошо обеспечена археологическим материалом и другими источниками для реконструкции заселения этого ландшафта в вендельский и викингский периоды.
 
В своих исследованиях Хиенстранд исходил из сравнительного анализа количества погребений, количества населённых пунктов и из исторических аналогий. Количество известных и зарегистрированных захоронений в области Мэларен доходило до 240 000. Хиенстранд предположил, что с учётом предложенного Амбросиани числа 2,2 как средней величины прироста, можно было посчитать, что к концу XI – началу XII вв. на данной территории находилось, в общем и целом, порядка 500 000 захоронений. Если распределить это число во времени на протяжении исследуемого археологического возраста в 25 столетий, т.е. с 1400 до нашей эры и по 1100 нашей эры, то получался результат в 20 000 захоронений в столетие.
 
Чисто гипотетически, по его мнению, можно было, благодаря сопоставлению числа захоронений и числа поселений, выявленных археологами, а также используя исторические аналогии, реконструировать количество населения в каждой конкретной области в интересующий исторический период. Хиенстранд использовал данные археологических исследований Амбросиани, согласно которым количество поселений в районе Мэларен к концу викингского периода, т.е. к середине XI в. достигало 4000. Структура поселений к концу викингского периода была представлена отдельными дворами, т.е. мелкими производительными единицами с одной семьёй, иногда, с двумя.
 
Приняв число членов семьи за 10, Хиенстранд получил 40 000 человек населения, предположительно проживавшего на основных территориях области Мэларен к концу викингского периода.¹⁹ Предпринимались и другие методы реконструкции, некоторые из которых Хиенстранд приводит в своей работе. Например, делались допущения, что захоронения отражали только часть количества населения. Могло иметься значительное число производителей, которые не захоранивались в соответствии с обычными нормами, отдельные детские захоронения были ограничены, области могли иметь отток населения, которое захоранивалось в других местностях и т.д. Но Хиенстранд находил подобную аргументацию неубедительной.
 
При использовании исторических аналогий Хиенстранд продемонстрировал следующий ход рассуждений. По документам XIV века общее число населения во всей Швеции до эпидемии чумы, которая разразилась к середине этого столетия (1350 г.), было 650 000 человек. Со ссылкой на подсчеты С. Сундквиста, который сообщал, что население области Мэларен к XVII в. насчитывало 205 000 человек, Хиенстранд высказал логичное предположение, что в XIV в. население области Мэларен могло быть меньше 205 000 и что вполне реалистичным представляется количество в 150 000 чел. Если это количество принять за исходное, то с учётом принятых коэффициентов расчёта, на начало XI в. получается около 45 000, что примерно соответствовало расчётам Хиенстранда, основанным на археологических данных. Более точных расчётов, считает Хиенстранд, сделать не удаётся.²⁰
 
Подобная реконструкция количества населения, с учётом коэффициентов прироста и смертности, проводилась и относительно других регионов. На начало XI в. для Восточной Гёталанд (Östergötland) предполагают 6500 человек, Западной Гёталанд (Västergötland) – 5700, Смоланд (Småland) – 7800, Халланд (Halland, юго-западное побережье) – 1200, Бохуслен (Bohuslän, севернее Халланда в районе современного Гётеборга) – 3000, Блекинге (Blekinge, небольшая часть южного побережья, к востоку от Сконе) – 600, Эланд (Öland, остров, вытянувшийся вдоль юго-восточного побережья Швеции) – 1700, Дальсланд-Вэрмланд (Dalsland-Värmland, самый запад Средней Швеции, на границе с Норвегией) – 1300, Нэрке (Närke, в центре Средней Швеции, известна как часть Свеяланд, с юго-востока граничила с Восточной Гёталанд) – 890, Хэльсингланд (Hälsingland, к северу от Уппландии, упоминается Адамом Бременским как область, расположенная к северу от свеонов и населённая скридфиннами, т.е. саамами²¹) – 690.²²
 
В работе Хиенстранда «Forntida samhällsformer och arkeologiska forskningsprogram» (Stockholm, 1982) даётся более обширная демографическая статистика области Мэларен, в рамках которой, для показа динамики демографического развития, приводятся данные, начиная с первых веков н.э.: 100 г., 500 г. и 1050 г., т.е. конец эпохи железа в Швеции и конец эпохи викингов. В области Мэларен на начало нашей эпохи (100 г.) предположительно было 3000 человек, к началу VI в. (500 г.) – 9500 человек и, соответственно, к концу викингской эпохи, как было приведено в тексте статьи, 40000-43000 человек. Но тогда в IX веке в самой населённой части территории свеев могло быть, при равных благоприятных условиях, не более 30 000 человек. Мы не располагаем сведениями о том, какие земли ещё находились под рукой короля свеев. Известно только, что процесс объединения вокруг уппсальской династии проходил медленно и был растянут на столетия. Вероятнее всего, ядро свейских земель не выходило за пределы области Мэларен. Но страна, общее население которой, включая стариков, больных, женщин и детей, составляло не более 30 000 человек, явно не обладала достаточными возможностями для того, чтобы обеспечить как материальными, так и человеческими ресурсами те грандиозные походы в Восточную Европу, которые грезятся современным норманистам.
 
Если проанализировать данные по численности населения, то можно сказать, что данная численность, скажем, в области Мэларен не только к концу, но и в начале викингского периода (приводится, например, численность в 30 000 человек) уже сама по себе могла бы быть достаточной для того, чтобы обеспечить разные уровни политической интеграции вплоть до оформления административного аппарата, выделившегося из общества, иначе говоря, такая численность была достаточной для образования даже раннего государства. Это подтверждается известными фактами. Так, Классен приводит примеры самых маленьких ранних государств Таити, население в которых имело порядка 5000 человек.²³ Гринин отмечает, что 5000 человек – это «самый-самый нижний предел для раннего государства. Это пограничная зона, поскольку и стадиально догосударственные политии могут иметь такое и даже большее население. Особенно если речь идёт о переходном периоде, когда догосударственное общество уже почти созрело к тому, чтобы перейти этот рубеж. С таким населением раннее государство появиться может, но для этого нужны особо благоприятные условия, чаще всего наличие рядом других государств». ²⁴
 
Далее Гринин приводит сведения других авторов о численности населения малых ранних государств, часть из которых интересно привести здесь, поскольку численность населения в них дополняется данными о площади проживания данного населения:
 

Дьяконов приводит интересные данные о предполагаемом населении городов-государств Двуречья («номовых» государств, как он их называет) в III тыс. до н.э. Население всей округи Ура (площадью 90 кв. км) в XXVIII-XXVII вв. до н.э. составляло предположительно 6 тыс. чел… Размер типичного города-государства в Центральной Мексике накануне испанского завоевания составлял 15-30 тыс. чел… А население одного из крупных государств майя I тыс. н.э. – города Тикаля с округой составляло 45 тыс. человек (в том числе 12 тыс. чел. в самом городе), а площадь его равнялась 160 кв. км.²⁵

 
Из этих данных видно, что все малые государства образовывались в условиях «скученности» проживания его населения: либо это были островные территории, либо – городские (города-государства), т.е. территории, занимающие небольшие, ограниченные площади.
 
Население шведских исторических регионов в вендельский и викингский периоды было рассеяно на гораздо больших пространствах и, надлежит подчеркнуть, в отсутствии городской среды. Высчитанное Хиенстрандом количество населения в 40000-45000 человек, имевшееся в области Мэларен (куда обычно включают регионы Уппланд, Сёдерманланд и Вэстманланд, т.е. всю центральную часть Швеции) к началу XI в., проживало на площади примерно в 29 987 кв. км. Данные взяты из современных справочников, где также сообщается, что площадь исторической области Уппланд составляла 12 676 кв. км, Сёдерманланд – 8388, Вэстманланд – 8923.
 
Даже если учесть, что площадь Уппланд в XI в. была меньше в силу того, что часть прибрежной полосы в этом регионе «прирастала» с течением времени за счёт поднятия дна Балтийского моря, всё равно площадь области Мэларен состояла из тысяч, а не сотен квадратных километров, как это было в малых государствах из приведённых примеров. Исторические области Швеции в вендельско-викингский периоды не были гомогенны по своей внутренней структуре. Хиенстранд выделял в области Мэларен 12 подрегионов, на каждый из которых приходилось чуть более 3000 человек населения. Если многие из этих подрегионов, как указывают шведские исследователи, были отделены от соседей труднопроходимыми пустошами, то мы получаем естественное объяснение замедленного характера социополитической эволюции в Швеции.
 
Карнейро назвал подобный фактор влияния теорией природных ограничений и подчёркивал, что «мы спокойно можем включить концентрацию ресурсов и средовую ограниченность как факторы, ведущие к войнам за землю и, значит, к политической интеграции над уровнем общины».²⁶ Соответственно, если средовая ограниченность отсутствует, то отсутствуют или являются ослабленными и стимулы к политической интеграции над уровнем общины. Иначе говоря, населения Швеции вплоть до XIII в. не хватало для объединения его в раннее государство, поскольку «просторы» Швеции были для него великоваты. Как же его могло хватить для завершения политогенеза на необъятных в сравнении со Швецией того времени просторах Восточной Европы?
 
3. Влияние специфики геофизического развития восточного побережья Швеции на социополитическую эволюцию является ещё одним вопросом. Итак, результаты демографических исследований показали, что Швеция складывалась как малонаселенная страна: её населения было недостаточно для освоения имеющейся территории. Немаловажную роль здесь играл как раз такой природный фактор, как прирастание суши за счет подъема дна Ботнического залива. Шведские учёные давно обратили внимание на роль этого фактора.
 
Например, один из ведущих шведских историков 40-50-х гг. С. Тунберг писал, что невозможно понять начальный период шведской истории (в его определении – äldsta Svetjuds historia, с использованием названия из исландских саг), не приняв во внимание специфику географического развития области Уппланд. Центр, откуда, на его взгляд, расходились лучи колонизации в южном, юго-восточном, восточном и северо-восточном направлениях, находился на границе между Уппланд и Вэстманланд (современное западное побережье озера Мэларен), т.е. в глубине континентальной части, а не на побережье.
 
Такая динамика определялось, пояснял Тунберг, естественными геофизическими факторами, в силу которых суша здесь медленно поднималась из моря и очень постепенно принимала те очертания и ареал, которые мы видим сегодня. Об этом свидетельствует даже само название Уппланд, что означает возвышенность вдалеке от моря, от побережья. То есть Уппланд – это земля к северу от Мэларен и вокруг его изрезанного заливчиками побережья, напоминал Тунберг. Эти географические и культурно-географические предпосылки оказывали, по его убеждению, существенное влияние на политико-административное развитие области Уппланд.
 
 
 
Виды Рослагена из книги: Nordström A. Roslag. Stockholm, 1990. S. 9, 15. На фото хорошо видно, как образовывалась эта область: уже не море, но ещё и не земля – архипелаг, состоящий из островов и островков, выступающих над водной поверхностью. Суша в процессе образования, и этот процесс продолжается по сей день.
 
C течением столетий географическая основа Свеяланд изменялась. Прибрежная часть всё больше и больше поднималась из моря и становилась достаточной для заселения её людьми и возделывания. Внутренние области (folkland) Тиундаланд и Аттундаланд получили новообретённые области до моря, и это благоприятно сказалось на их развитии. Поначалу данная прибрежная полоса, отмечал Тунберг, наверняка, рассматривалась как земля общего пользования и управлялась в соответствии с этим.²⁷
 
Изучение взаимодействия природных условий и исторического развития области Уппланд продолжалось и велось интенсивно с 60-х годов прошлого века. Однако этот процесс обнаружил определённые особенности, отмеченные шведским историком-медиевистом Йораном Дальбеком, который занимался изучением области Руден.
 

 
В статье «Подъём суши и освоение самых северных областей Уппланд» он отмечал, что проблематикой подъёма суши в прибрежной части Уппланд занималось много шведских исследователей, но все они были либо представителями естественных наук, либо археологами, а «историки же не придавали большого значения данному феномену». Дальбек писал:
 

Но надо констатировать, что для различных частей прибрежной полосы, прежде всего для Уппланд и Норланд… он играл значительную роль. При изучении Северного Рудена мне стало очевидно, что изменения в соотношениях между водой и сушей должны были сыграть очень большую роль в истории освоения прибрежной полосы Уппланд… основная часть той географической области, которую мы исследовали, довольно поздно поднялась со дна моря, и таким образом, возраст её поселений намного моложе внутриконтинентальных поселений Уппланд. Это обстоятельство повлияло естественным образом на развитие хозяйственной и политико-административной жизни данной области.²⁸

 
Нельзя не согласиться с Дальбеком в том, что данный фактор должен был существенным образом сказаться на всём социально-политическом процессе развития данной области, как минимум, в хронологическом плане.
 
Эта мысль хорошо подкрепляется интереснейшими исследованиями Амбросиани о типах поселений, как важных данных по викингской истории Уппланд. На основе археологического материала он пришёл к выводу, что на социально-политическое развитие этой области очень большое влияние оказал такой геофизический феномен как поднятие дна Балтийского моря в течение всего послеледникового периода, ведущее к постоянному приросту береговой полосы Уппланд. Возможность заселять новые участки побережья вызывала появление новых крестьянских дворов за счёт отселения части семей на новые участки. Этот процесс распределялся на протяжении многих столетий. Амбросиани подсчитал количество захоронений и сравнил эти данные со средними данными смертности для раннесредневековых обществ.
 
На основе полученных результатов он заключил, что основным типом поселения в викингский период в Уппланд были одиночные обособленные дворы, а не деревни. Только после викингского периода, т.е. самое раннее, в конце XI в. стала появляться более плотная застройка и поселения типа малых деревень. До тех пор пока подъём грунта при уппландском побережье давал новые участки земли, могло идти образование новых дворов, не требующее дробления старых дворов. Когда процесс образования новых земель замедлился, старые подворья стали разделяться на части и постепенно превращаться в деревни.²⁹
 
Амбросиани также показал, что большее количество крупных дворов и так называемых королевских усадеб (husbyar) хуторского типа, принадлежавших королю для содержания или размещения его самого и королевской свиты, было сосредоточено именно в областях, образованных за счёт подъёма грунта в более ранний период. Вместе с тем он отметил, что короли с большей лёгкостью могли заявлять свои права на эти участки общинной собственности и присваивать себе часть участков, подаренных природой.³⁰

Реконструкция административного деления Средней Швеции на земли-фолькланды, складывавшегося с XI в. и отражённого в Уппландских областных законах. Областное название Уппланд, появившееся в этих законах, постепенно вытеснило и заменило названия фолькландов. Желтым цветом обозначена прибрежная полоса Рослаген, первое название которой звучало как Роден. Именно эта часть прирастала постепенно за счет выступавших из моря островков, причем сначала каждая из двух коренных земель – Тиунда и Аттунда (отмечены, соответственно, красным и голубым цветами) – имели свой Роден. Обе части прибрежной полосы слились в один Рослаген после вытеснения названий Тиунда и Аттунда одним именем Уппланд. Можно что-нибудь «выжать» из названий Тиунда и Аттунда для получения имени Русь?
 
Выводы Амбросиани о типах поселений подкрепили исследования другого шведского археолога У. Спорронга. Он, изучая историю развития поселений в Швеции, также пришёл к выводу о том, что почти весь викингский период, а именно до начала XI в. основным типом застройки в области Мэларен был отдельный крестьянский двор, и только с начала XI в. начинают появляться коллективные поселения типа деревень. Направление развития организационных тенденций в упорядочивании застройки поселений, распределении пахотных земель шло из внутриконтинентальных территорий к побережью. Центрами данных процессов в восточной Швеции были Эстергётланд и Нэрке, а в Уппланд таким центром развития была земля Фьэдрундаланд (на приведённой выше карте отмечена зелёным цветом). В других частях Уппланд, таких как Аттундаланд организационные тенденции проявляются только ближе к концу викингского периода, а прибрежная полоса Роден начала вовлекаться в этот процесс ещё позднее, не ранее конца XI в., поскольку, как подчёркивает Спорронг, Роден был почти незаселён в викингский период, население этой области стало прибывать только в последующие периоды..³¹
 
Итак, природная геофизическая молодость прибрежной полосы Роден/Рослаген не оставляет никаких надежд отыскать хоть какую-то связь с именем Руси. Продолжающаяся псевдолингвистическая суета вокруг поисков неких праформ из якобы древнешведского на основе roþs является пережитком «гиперборейского» фантома, рождённого воображением шведского литератора и сановника Ю. Буре, в традициях западноевропейских исторических утопий готицизма и рудбекианизма. Давность почти трёхсотлетней привычки решать проблемы начального периода древнерусской истории через «удачное» объяснение названия Руси затмевает тот факт, что сама постановка вопроса исследовать историю субъекта через историю имени субъекта абсурдна. Аналогов подобному подходу не имеется: изучение истории других народов не ставится в зависимость от разгадки их имени.
 
Исследование шведскими учёными социо- и политогенеза в истории Швеции на новой теоретической основе, в русле преодоления давней традиции мифологизировать и архаизировать шведскую историю, привело к понимаю того, что путь движения к шведской государственности был растянут во времени, а его формы не выходили за пределы догосударственных образований как в течение всего вендельско-викингского периода, так и столетие после него. На мой взгляд, замедленный характер шведской социополитической эволюции определялся, в значительной степени, спецификой демографического развития и слабым влиянием такого фактора как средовая ограниченность. Эта проблематика нуждается в дальнейшем изучении, в том числе, и в изучении историками.
 
Области вокруг озера Мэларен, известные в российской историографии как Средняя Швеция, которой норманисты приписывают благословенную роль прародины Руси, не только в IX в., но и несколько столетий спустя не обладали опытом собственной государственности, не имели института верховной власти и не знали традиций градостроительства, поскольку основным типом поселений в течение длительных периодов там оставался односемейный двор хуторского типа. Что касается пиратских и грабительских походов из раннесредневековой истории Западной Европы, то помимо выходцев из Скандинавских стран в них принимали участие многие другие герои, потерянные на путях истории. Частично я затронула эту тему здесь.
 
Объединение земель свеев и гётов («севера» и «юга» нынешней Швеции) и создание единой политии под властью Уппсальской династии свеев заняло несколько столетий в шведской истории. Утверждать, что те же «викинги» за несколько десятилетий объединили Новгород и Киев – это полнейший абсурд, который разлагает российскую историю уже около 300 лет. Вслед за героем известной сказки Андерсена хочется воскликнуть: «А король-то голый!»
 
Пока же современные шведские школьники с удовольствием разглядывают экспозицию в музее и уже точно знают, когда «из моря» появился Рослаген. И филологический метод тут ничего не может изменить – так говорит геофизика. Мы же знаем о том, что Древняя Русь возникла раньше.
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук

Источник: http://pereformat.ru/2012/04/roslagen/