Из рассказов Ляо Чжая[3]

В повестях Ляо Чжая трактуется фантастика лисьего оборотня. Отвечая на данное ей фатумом предопределение в отношении как к собственному совершенству и превращению в святого небожителя, так и к судьбе, доле счастья, назначаемому данному человеку, лиса является к нему, и для смертного начинается совершенно новая жизнь, построенная на незаслуженном, несбыточном, непонятном вмешательстве в его скромную судьбу, – новая жизнь, новое, подлинное счастье.

Лиса является к нему, чтобы соединить свою судьбу с его судьбой. Повинуясь общему неотвратимому, верховному року, она хочет, чтобы человек быстро усвоил себе ее масштаб и слился с ней, не чураясь ее, не хитря перед ней, не боясь ее, а веря ей, как он верит любимым живым существам. Но обыватель, напуганный рассказами о страшной силе лисы, жадно пьет ее обаяние, но тут же старается от нее отделаться. «Пожил – и полно!» – думает он, но… не она.

И вот, в ответ на тайную борьбу с ней путем талисманных письмен и всяческих заклинаний, она объявляет человеку месть, изводя его до крайности и могилы. Бороться с лисой может только человек, владеющий тайной рока, или герой, не виляющий перед чарами жизни, способный противостоять кому и чему угодно. Если же с нею борется обыватель, то, к чьей бы сверхчеловеческой помощи он ни прибегал, из этого ничего не выйдет и он будет первым же щелчком отброшен в пропасть.

И все же, несмотря на все предупреждения против лисы, ее чарам подвержен всякий. Она – обворожительная женщина, «без пары в свете», и даже мужчина, олицетворение лучшего ума в высшей культурности. Сверхъестественный роман – вот во что выливается повесть о лисе. Понятно, почему эти повести Ляо Чжая стяжали себе в Китае бессмертную славу. Ведь в них затронуты и исповеданы самые головокружительные мечты о человеческом счастье!

Однако и помимо этого в повестях есть особенности, украшающие их до полного литературного триумфа.

И прежде всего чары лисы распространяются на китайского «студента», то есть интеллигентного начетчика былого времени. Жизнь его сложней простой жизни полуживотных масс, так что и роман может быть развит со всей доступной автору красочностью палитры. А она очень ярка: на ней депозит всей сложной китайской культуры. Химеры интеллигенции, как известно, раскрашиваются свободнее и сочнее.

Другое дело – достоинство повестей Ляо Чжая, заключающееся в их ультралитературном способе изложения, а именно в особом, так сказать, двойном языке, состоящим из слов, не существующих в разговорном языке, слышимом и понятном всем. Так, например, в китайской фразе, взятой из одной повести Ляо Чжая, неграмотному мужику полуграмотный монах говорит следующее: «У вас, сударь, полная телега груш: целые сотни! А я, старик, прошу у вас всего-навсего одну. Вам, барин, от этого ущерба большого ведь не будет! К чему же так сердиться?» Из 21 слова, выражающего эту фразу, только четыре участвовали в разговорном языке того времени: один, телега, сто, большой. Остальные были неслышимыми архаизмами. Если эту фразу представить в пропорциональном составе русских слов и если архаизмы китайской фразы заместить, например, крайними варваризмами фразы русской, то отнюдь не гиперболически эта фраза может быть представлена, например, в следующем виде: «Целая телега в квантитете сотен пьес. Старый lazzaroni уникомом демандует из оных лишь одну. Майоратному магнату, a propos de tout cela, нуль большого детримента. Per que ирритация?»

Но и в этом странном виде фраза воспринимается на слух, и вообще русский язык – как и любой европейский – бессилен выразить самую основную красоту повестей, а именно их торжество над языком жизни при рассказе о самой жизни, некий внечеловеческий фокус жизни, преломляющий действительность, с нею соприкасаясь.

В. А.

Ван Цзыфу из Лодяня (в Цзюйчжоу, провинция Шаньдун в Восточном Китае) рано лишился отца. Обладая недюжинными способностями, он уже четырнадцати лет «вошел во дворец полукруглого бассейна» [3]. Мать чрезвычайно его любила и берегла, не позволяла ему без дела гулять за селом, по безлюдным местам. Сосватала было она ему невесту из семьи Сяо, но та еще до брака рано умерла, и, как говорят, «клич феникса к милой подруге» бедному Вану так и не удался.

Дело было пятнадцатого числа первой луны [4]. К Вану зашел его двоюродный брат, студент У, и увлек его за собой посмотреть на праздник. Только что вышли они за село, как за У прибежал слуга и позвал его домой. У ушел, а Ван, видя, как «девы гуляют, словно тучи на небе», в возбужденном упоенье пошел гулять один. И вот он видит, что идет какая-то барышня, держась одной рукой за прислугу, а в другой руке теребя ветку цветущей дикой сливы. Лицо ее такой красоты, что в мире не сыщешь, и смеется, смеется. Студент остановился, уставив на нее глаза и забывая о всяком приличии. Барышня прошла еще несколько шагов и говорит, обратись к служанке:

– Смотри, как у этого молодца горят глаза: словно у разбойника.

Обронила цветок на землю и удалилась, смеясь и болтая. Студент подобрал цветок, грустно-грустно задумался…

Душа его замерла, куда то исчезла. В сильном унынии вернулся он домой, спрятал цветок под подушку, поник головой и уснул. После этого он перестал говорить и даже есть, чем сильно встревожил мать, которая позвала монахов, служила молебны, но больному стало еще хуже – у него заострились кости, обтянулась кожа, и стал он скелет скелетом. Пришел врач, посмотрел, пощупал, дал лекарство, вызвал пот… Студент только бормотал что-то в забытьи, словно помешанный. Мать ласково спрашивала его, что с ним, – Ван молчал, не отвечая ни слова.

Зашел как-то У. По секрету мать наказала ему допытаться у больного о причине его болезни. У подошел к постели; при виде его у Вана покатились слезы. У стал утешать его, помаленьку расспрашивая, и тогда Ван сказал ему все, как было, и просил дать совет, как и что делать. У засмеялся и сказал:

– Какой ты, братец, чудак! Разве трудно сделать то, что тебе надо? Я просто расспрошу, поищу ее – вот и все. Ведь раз она шла пешком по полю, то, уж наверное, не из богатого, знатного дома, и если она еще не замужем, то дело твое, вероятно, сладится. Если нет, то дадим им круглую сумму, и тогда, уж наверное, согласятся. Ты только поправляйся, дело это я уж беру на себя.

Услыша такие слова, Ван незаметно для себя улыбнулся и повеселел.

У вышел от больного, рассказал все это матери и стал искать, где живет красивая девушка. Но, как он ни расспрашивал, не находил никаких следов. Мать снова сильно забеспокоилась, не зная, что делать. А с тех пор как ушел У, лицо больного стало вдруг проясняться, и он даже начал понемногу принимать пищу. Так прошло несколько дней. У снова пришел, и студент кинулся к нему с вопросами: «Нашел девушку, кто она?» У пришлось обмануть друга.

– Я нашел! – сказал он. – Готово! Я-то думаю, кто такая, а оказывается: дочь моей тетки и твоя троюродная сестра. Теперь мы еще чуть-чуть повременим свататься: ведь родственникам неудобно вступать в брак, хотя, знаешь, по правде говоря, всегда это налаживается.

Студент так обрадовался, что даже брови поднялись, и спросил, где же она живет. У продолжал врать:

– Там, в юго-западных горах, верстах этак в пятнадцати отсюда.

Ван еще и еще раз просил похлопотать. С решительным и смелым видом У взял все это на себя и ушел. С этих пор студент стал понемногу питаться все лучше и лучше, с каждым днем приближаясь к окончательному выздоровлению. Посмотрел он под подушку: цветок хотя и засох, но был цел – и вот, весь уйдя в воспоминания, он держал его в руке и любовался, словно видя самое девушку. Затем, дивясь, почему У не приходит, послал ему записку, приглашая зайти, но У под разными предлогами не хотел приходить. Тогда Ван разозлился и опять затосковал. Мать, боясь, как бы он снова не захворал, стала спешно искать ему невесту, потихоньку заговаривая с ним о женитьбе, но Ван всякий раз отрицательно мотал головой, не желая слушать; он со дня на день поджидал У, а от того по-прежнему не было никаких вестей. Ван, тоскуя и досадуя, подумал наконец, что каких-нибудь пятнадцать верст вовсе уж не такая даль, чтобы стоило из-за этого кланяться человеку и от него зависеть. Взял нежно цветок в рукав и, набравшись духу, пошел сам искать девушку. А дома никто и не знал, что он ушел. Нерешительно шагая, не зная, у кого спросить дорогу, он прямо пошел по направлению к южным горам. Пройдя около пятнадцати верст, он очутился среди гор, обступивших его со всех сторон. Было пустынно и красиво: всюду сине-зеленые тона и чистый воздух, бодрящий тело… И тихо-тихо – ни одного прохожего. Нет и дороги, лишь «птичьи пути», не для людей. Взглянул в глубь ущелья – и видит, что где-то там, среди лесных чащ и цветочных полян, как будто притаилась маленькая деревушка. Сошел с горы, направляясь в деревню. Видит: домов немного, и все бедные хижины, хотя вид имеют очень чистый и привлекательный. У входа в один дом растут шелковистые ивы, за забором видны персики и сливы, вперемежку с высокими, стройными бамбуками, в листве порхают и щебечут вольные птицы. Ван подумал, что это, пожалуй, сад и дом какого-нибудь ученого, и не посмел войти сразу, но, оглянувшись вокруг и высмотрев против дома большой и гладкий камень, уселся на него и решил отдыхать. Вдруг слышит, как за забором девушка протяжно зовет какую-то Сяожун кокетливо-нежным голосом. Только что он прислушался, как девушка вышла из дому с цветком абрикоса в руках, нагнулась и стала закалывать шпильку. Увидя студента, остановилась и, еле сдерживая смех, вернулась обратно. Ван пристально всмотрелся: так и есть, это она – та самая, которую он встретил на празднике. Сердце его забилось бешеною радостью, но как войти, под каким предлогом? Хотел было назвать тетку, но, не будучи знаком с нею, побоялся ошибиться. Спросить некого. И вот он то сидя, то лежа, то гуляя взад и вперед с утра и до захода солнца просмотрел все глаза, даже забыл о голоде. Лишь от времени до времени он видел, как девушка, выставив половину лица, приходила посмотреть на него и делала вид, что удивляется, почему он не уходит. Наконец вышла старуха, опираясь на палку, и обратилась к студенту с вопросом:

– Откуда вы, господин? Мне говорят, что вы пришли с утра и сидите здесь до сих пор. Что вы хотите делать? И разве ж вы не голодны?

Ван быстро вскочил на ноги и, приветствуя старуху, отвечал:

– Хочу повидать своих родственников.

Старуха была глуха; она растерянно сказала:

– Не слышу!

Ван повторил громче. Тогда старуха спросила:

– А как фамилия ваших почтенных родственников?

Студент ответить не мог. Старуха засмеялась.

– Как странно, – сказала она, – даже фамилии не знаете: каких же родственников можно разыскать, не зная их имени? Гляжу я на вас и вижу, что вы ученый дурень. Идемте-ка лучше за мной. Я дам вам поесть. Дома у меня найдется для вас и небольшая постель. Проспитесь, а утром отправляйтесь себе домой, узнайте наконец фамилию ваших родственников и приходите опять искать: ничего, не опоздаете!

Ван только теперь почувствовал голод и в надежде поесть, а главное, в сознании, что это приближает его к красавице, сильно обрадовался и пошел в дом вслед за старухой. Видит: во дворе дорога устлана ровным белым камнем, и красные цветы сжимают ее с обеих сторон, лепесток за лепестком падая на ступени. Прошли к западу, открыли еще ворота – весь двор усажен цветами, повсюду парники, куртины. Старуха ввела гостя в дом. Белые стены сверкали как зеркала. В окна влезали, словно чего ища, ветви дикой яблони. Циновки, столы, сиденья – все блистало, сверкало чистотой. Только что Ван уселся, как кто-то стал на него украдкой поглядывать в окно. Старуха крикнула:

– Сяожун, скорее готовь кашу.

Служанка за стеной издала ответный крик. Ван сидел и подробно рассказывал, кто кому и как приходится. Старуха спрашивает его:

– Вашему деду по матери не была ли фамилия У?

– Да!

Старуха изумилась и промолвила:

– Да вы ведь мой племянник. Ваша мать – моя сестра. Сколько лет уже, как мы друг о друге ничего не знаем! Это потому что мы бедны, да и в доме нет подростка-мальчика… А ты, племянник, вот уже какой вырос, я и не признала тебя!

– Да я к вам ведь и шел, тетя, – сказал студент, – но, знаете, второпях забыл вашу фамилию.

– Твоей старухе фамилия Цинь. У меня детей нет. Есть, правда, нежное существо, да и то не от меня, а от другой. Ее мать вышла снова замуж, а ее оставила мне на воспитание. Она очень неглупа, но не совсем-то воспитанна: только и знает, что беззаботно веселится. Вот сейчас я пошлю за ней, пусть придет тебя приветствовать.

Через некоторое время прислуга изготовила и внесла пищу: оказались цыплята, в горсточку величиной. Старуха угощала студента. Когда кончили и прислуга пришла убрать посуду, старуха сказала ей:

– Позови сюда барышню Ин.

Прислуга вышла. Прошло довольно много времени. Ван слышит, что за дверью кто-то тихо смеется. Старуха говорит:

– Иннин, здесь сын твоей тетки.

За дверями не прекращались взрывы смеха. Служанка втолкнула барышню в комнату, и та, зажав рот, безостановочно смеялась. Старуха посмотрела на нее сердито.

– Здесь гость! Что за манера смеяться, захлебываясь, хи-хи-хи да ха-ха-ха?

Девушка стояла, сдерживая смех. Студент сказал приветствие. Старуха представила его:

– Это господин Ван, сын твоей тетки. Одной семьи, а друг друга не знаем! Не смешно ли?

Студент спросил, сколько сестрице лет. Старуха не разобрала. Студент повторил, а девушка так и смеялась вовсю, не могла даже головы поднять и смотреть прямо. Старуха продолжала:

– Я сказала ведь, что она маловоспитанна: вот и видно. Уже шестнадцать лет, а глупенькая, словно младенец!

– Она моложе меня на год, – сказал студент.

– А! Тебе, значит, семнадцать, – отвечала старуха. – Ты не родился ли в год гэньу и не под «конем» ли ты [5]?

Ван кивнул головой утвердительно. Тогда старуха опять спросила:

– Кто твоя жена?

– Нет у меня жены!

– Как? При таких способностях и при такой красоте в семнадцать лет человек еще не имеет жены! Смотри: у, Иннин тоже нет своей семьи. Как вы прекрасно друг другу подходите! Жаль, что для брака есть запрет, касающийся близких родственников.

Студент молчал, уставив взоры на Иннин и не имея времени взглянуть на кого-нибудь другого. Служанка шепнула барышне:

– Глаза так и сверкают: разбойничий вид так-таки и не изменился!

Иннин громко рассмеялась и сказала служанке:

– Посмотри, не распустился ли голубой персик.

Быстро поднялась и, закрывая себе лицо рукавом, засеменила мелкими шажками к выходу. Дойдя до дверей, она смеялась уже без всякого удержу. Старуха тоже встала, велела служанке сделать для студента постель и сказала ему:

– Милый племянничек, тебе ведь нелегко было сюда прийти. Так ты остался бы здесь на три-четыре дня, а мы потом не торопясь проводим тебя. Если тебе не нравится, скучно и пусто здесь у меня, то за домом есть садик, где ты можешь гулять и развлекаться. Есть и книги для чтения.

На следующий день студент пошел в сад за домом – маленький садик, так, в половину му, весь покрытый, точно ковром, нежною травой, так как цвет ивы устилал все его дорожки. В саду был павильон в три маленьких комнатки, весь закрытый цветущими деревьями. Ван тихо шагал, пробираясь сквозь цветы, и вдруг слышит чей-то свистящий с дерева смех. Поднял голову: оказывается, это сидит Иннин. Как только увидела студента, захохотала как сумасшедшая, чуть не свалилась с дерева. Студент крикнул:

– Не надо, упадешь!

Девушка стала спускаться с дерева, все время неудержимо смеясь, и действительно, уже почти спустившись наземь, сорвалась и упала. Смех прекратился. Студент, поддерживая ее, тайком пожал ей руку у локотка. Девушка опять стала смеяться, прислонясь к дереву, не в силах идти. Прошло довольно много времени, прежде чем прекратился ее смех. Студент дождался, когда она перестала хохотать, и тогда вынул из рукава цветок и показал ей. Иннин взяла цветок и сказала:

– Засох! К чему его беречь?

– Ты, сестрица, обронила его в праздник первой луны – вот я и берегу его.

– Какой же смысл беречь?

– Чтобы показать, что я тебя люблю, не забываю. С тех пор как я встретил тебя на празднике, все мысли мои остановились на тебе, и я захворал. Я уже приговорил себя к превращению в странное создание [6]и не чаял увидеть твое лицо, твою красоту. Как счастлив я, что ты удостоила меня своей ласковой мягкости и жалости!

– Ну, это ведь настоящие пустяки! Раз пришел к родным, то разве нам чего-нибудь для тебя жаль? Когда будешь отправляться, надо будет позвать прислугу и велеть ей нарвать тебе из нашего сада огромный букет, нагрузить на тебя и проводить.

– Сестрица, ты глупенькая, что ли?

– Почему вдруг я стала глупа?

– Да ведь я не цветок люблю, а ту, которая этот цветок держала.

– Разве нужно еще говорить о чувстве к родственнице?

– Любовь, о которой говорю я, вовсе не любовь брата к сестре, а любовь мужа к жене.

– А есть разница?

– Ночью быть на одной постели, спать на одной подушке – вот что.

Девушка, опустив голову, довольно долго думала и проговорила:

– Я не привыкла спать с незнакомыми людьми…

Не успела она это проговорить, как незаметно подошла прислуга, и студент, испугавшись, быстро убежал. Вскоре после этого собрались у старухи, которая спросила Иннин, где она была, на что та отвечала: я разговаривала с Ваном в саду.

Старуха ворчала:

– Обед давно уже готов. О чем там было так долго болтать?

– Да вот, братец хочет со мной вместе спать…

Не успела она это еще проговорить, как студент в ужасе стал ей делать страшные глаза. Девушка слегка улыбнулась и остановилась. К счастью, старуха не слыхала, а когда она начала подробно расспрашивать, студент сейчас же замял дело, говоря о чем-то другом. Затем он вполголоса стал упрекать девушку, а она ему на это:

– Значит, эти слова не следует говорить, так, что ли?

– Это говорится, – сказал ей студент, – за спиной у людей.

– Так это за спиной у посторонних людей. Как же можно говорить за спиной у мамы? Да ведь и спальня-то самое обыкновенное, житейское дело; почему о нем нельзя говорить?

Студент, досадуя на ее наивность, не находил способа вразумить ее.

Только что они кончили обедать, как из дому пришли за студентом и привели двух ослов. Дело было так. Мать, поджидая его и не дождавшись, встревожилась и стала искать по всей деревне, но никаких следов и признаков сына не оказывалось. Она пошла к У, тот вспомнил о своих словах и велел ей идти поискать сына в юго-западные горы, и вот люди, пройдя несколько сел, добрались сюда. Студент вышел из ворот, встретил пришедших, вернулся и сказал старухе, прося позволения отправиться домой вместе с девушкой. Старуха обрадовалась.

– Я хотела сама к вам пойти, – говорила она, – и не только теперь, а давно уже, но по дряхлости своей не могу далеко ходить. Если можешь взять с собой сестру, чтобы представить ее тетке, то отлично – бери.

Позвали Иннин. Та пришла смеясь.

– Что за радость у тебя, что смеешься, – ворчала старуха. – Как начнет смеяться, так и не унять. А ведь если б не смеялась, наверное, была бы прямо-таки совершенством.

Посмотрела на нее сердито и продолжала:

– Твой старший брат хочет идти с тобой. Изволь сейчас же собраться и сложить свои вещи.

Затем накормила, напоила пришедших за Ваном людей и, провожая их обоих, наказывала девушке:

– У твоей тетки земли и добра вполне достаточно, так что лишнего человека она прокормить может. К ним придешь, так и не возвращайся. Поучись немного грамоте и приличию, хорошенько служи старухе тетке. Пусть она даст себе труд подыскать тебе хорошую пару.

Молодые люди отправились, дошли до границы гор, обернулись, и им казалось, что старуха, стоя у ворот, все еще смотрит на север, вослед им.

Когда прибыли домой, мать студента, увидя красавицу, с удивлением спросила, кто это. Студент сказал, что это дочь тетки.

– Как? – удивилась мать. – Ведь то, что тебе говорил У, был вздор. У меня нет сестер. Как же ты можешь быть племянником?

Спросили девицу; та отвечала:

– Я не от этой матери. Мой отец был по фамилии Цинь. Когда он умер, я была еще в пеленках, и потому не помню его.

– Это правда, – согласилась мать, – у меня была сестра замужем за неким Цинем, но умерла она уже очень давно; как же она может еще существовать?

Тут она стала внимательно расспрашивать о приметах сестры – ее лице, родинках и прочем. Все оказалось в полном соответствии. И мать опять с изумлением повторяла:

– Да, конечно, правильно. И все-таки, она давным-давно умерла… Как может быть, что она еще жива?

Пока они недоумевали и рассуждали, пришел У. Девица убежала в дом. У расспросил обо всем и, узнав, долго молчал в полном недоумении, потом вдруг спросил:

– А что, эту девицу не зовут ли Иннин?

– Да, да, – сказал студент.

У стал громко выражать свое крайнее изумление. Когда его спросили, откуда он знает ее имя, то он рассказал следующее:

– Когда умерла тетка Цинь, ее муж жил вдовцом и подвергался наваждению лисы, от которого захворал сухоткой и умер. Лиса же родила девочку, по имени Иннин. Она лежала в пеленках на кровати, и все домашние ее видели. Когда Цинь умер, то лиса все еще от времени до времени приходила. Впоследствии достали талисманные письмена Небесного Учителя [7]и расклеили по стенам. Тогда лиса ушла, забрав с собой и дочь. Это уж не она ли самая?

Стали снова удивляться, догадываться, а из дому только и слышно было что захлебывающийся смех Иннин.

Мать сказала:

– Эта девица все-таки очень глупа.

У просил разрешения повидать ее лично. Мать ввела его в дом, где дева захлебывалась густым смехом, не обращая на них внимания. Мать велела ей выйти, и тогда она, напрягая все усилия, постаралась сдержать смех, повернулась к стене и все-таки долго не выходила. Потом, только что вышла и еле-еле раскланялась, как быстро повернулась и ушла обратно в комнаты, где опять засмеялась раскатистым, безудержным смехом. И все женщины, что были в доме, глядя на нее, открывали рты и тоже смеялись. У попросил разрешения пойти и посмотреть на лисьи чудеса, став для этого сватом. Когда он пришел на то место, где должна была находиться деревня, то никаких домов не нашел: были только горные цветы, и те уже опадали. Он вспомнил, где была схоронена его тетка, и ему показалось, что это как будто неподалеку отсюда, но могильный холм зарос, сровнялся с землей, и никаких сил не было его распознать. Поехал в досаде – с тем и вернулся. Мать Вана, подозревая, что Иннин – бес, вошла к ней и рассказала, что слышала от У. Девица нисколько не изумилась. Даже когда мать пожалела, что она теперь бездомная, она не выказала никакого горя, а только хихикала. Все терялись и ничего не могли понять. Мать велела ей спать с младшей дочерью. И вот она рано утром стала приходить к матери здороваться и спрашивать, хорошо ли та почивала. Ее рукоделия были совершенно исключительны по работе, удивительно ловки и тонки. Только и было в ней странного, что она любила неугомонно смеяться: несмотря на запрещения, она, видимо, не имела сил сдерживать себя. Однако смеялась она грациозно. Бывало, бешено захохочет, а лица ее это не портит. Все ее очень полюбили, а соседки – и девицы и замужние – наперерыв старались ей угодить и понравиться.

Вот мать Вана выбрала счастливый день и уже готова была сочетать молодых, но еще боялась, что все-таки это бесовское отродье. Как-то раз она незаметно стала рассматривать Иннин против солнца – оказалось, что в ее теле и ее тени не было ничего особенного. Когда настал избранный день, она велела ей одеться в самое красивое платье и исполнить церемонии, требуемые от молодой жены, но девушка покатывалась со смеху и не могла делать никаких обрядовых движений. Пришлось прекратить церемонию. Студент стал бояться, как бы она, по своей глупости, не разболтала про тайные дела их спальни, но она оказалась тут весьма серьезной и хранила секреты, не проронив ни слова. Бывало, мать рассердится, но стоит только молодой засмеяться, как гнев исчезнет. Если случалось, что служанка в чем-либо провинится, то, боясь розог и плетки, просила ее пойти поговорить со старухой. Затем приходила виноватая – и всегда бывала прощена.

Молодая любила цветы до безумия, разыскивая их повсюду, у родных и знакомых. Даже тайком тащила в ломбард золотые булавки, чтобы только купить еще каких-нибудь красивых цветов. И вот в течение нескольких месяцев крыльцо, ступени, заборы, даже ретирады оказались сплошь в цветах.

За домом росла роза мусян, у самой степы соседнего дома. Иннин часто влезала на это дерево, рвала розы и, любуясь ими, закалывала их себе в волосы. Старуха, если видела это, всегда бранилась, но молодая не слушалась. Вот однажды соседский сын увидел ее, пристально уставился и совсем потерял голову. Иннин и не подумала убежать, сидела и смеялась. Тот решил, что ее мысли уже с ним, и еще более распалился. Она указала ему на место под стеной и, смеясь, слезла; тот понял, что она назначает ему место свидания. Страшно обрадовался и, как только стемнело, направился туда. Оказалось, что женщина уже там. Подошел к ней, схватил и начал блудить. И вдруг – в скрытом месте он почувствовал словно укол шила, и боль проникла в самое сердце. Громко закричал и свалился наземь. Вгляделся хорошенько: это вовсе и не женщина, а сухое дерево, валяющееся у стены; а то, к чему он прижался, оказалось дырой дождевого желоба. Отец его, услышав крики, быстро прибежал и стал спрашивать, но сын лишь стонал, ничего не отвечая, и только когда пришла жена, рассказал ей все, как было. Зажгли огонь, осветили дыру – смотрят: в ней сидит огромный скорпион, величиной с небольшого краба. Старик отломил кусок дерева, убил скорпиона, поднял сына и унес его на себе домой. В полночь сын умер. Старик подал на Вана жалобу, в которой разоблачил все дьявольские причуды и странности Иннин. Начальник уезда, относившийся всегда с уважением к талантам Вана, отлично знал его за солидного и степенного ученого; он решил, что сосед его оклеветал, и уже велел дать тому палок, но Ван упросил начальника освободить старика от наказания, и того отпустили домой.

Старуха сказала Иннин:

– Послушай, глупая, послушай, сумасшедшая! Ведь я давно уже знала, что в твоей безмерной веселости таится горе. Хорошо, что теперешний начальник – такой светлый ум, и мы, слава богу, не попались в кашу, а вдруг, представь себе на его месте дурака: тот ведь непременно потащил бы нас, женщин, в свидетельницы, и тогда с каким лицом было бы сыну моему показаться к родным и в селе?

Иннин с серьезным видом поклялась, что больше не будет смеяться.

– Нет таких людей, – возразила старуха, – которые бы не смеялись… Только надо время знать.

Однако Иннин с этих пор уже больше совсем не смеялась, даже когда ее дразнили и вызывали. Тем не менее целый день ни на минуту не становилась грустной.

Однажды вечером, сидя с мужем, она вдруг заплакала; слезы так и закапали у нее из глаз. Тот удивился, а она, всхлипывая, говорила ему:

– Раньше я не сообщала тебе этого, боясь испугать, да и жила я с гобой еще слишком мало времени. Теперь же я вижу, что ты и твоя мать оба любите меня, даже слишком, и совершенно меня не чураетесь. Следовательно, сказать все напрямик, пожалуй, беды не будет. Я действительно лисьей породы. Перед тем как умереть, моя мать отдала меня матери-бесу, у которой я и жила более десяти лет. И вот теперь, когда у меня нет братьев и когда вся моя надежда только на тебя, я скажу, что моя мать осталась лежать в горах; над ней некому сжалиться, чтобы похоронить ее вместе с отцом моим; в могиле царят горе и досада. Если б ты не пожалел хлопот и затрат, то, может быть, велел бы нашим слугам покончить с этой обидой, и тогда все когда-либо воспитывавшие девочек не допустили бы более, чтобы их бросали и топили [8].

Студент согласился, но выразил опасение, что могила затерялась в густых зарослях травы и отыскать ее будет трудно. Жена сказала ему, чтобы он не беспокоился. И вот в назначенный день муж с женой повезли гроб на могилу, которую Иннин быстро нашла среди путаных чащ и падей. Действительно, там оказался труп старухи, еще с остатками кожи. С плачем и причитаниями положила она труп в гроб и повезла к могиле отца, где и погребла мать с ним вместе. В эту самую ночь студент видел во сне старуху лису, которая пришла благодарить. Проснулся и рассказал сон жене, и та сказала, что она с лисой даже виделась этой самой ночью, но старуха не велела ей пугать мужа. Студент выразил досаду, зачем она не оставила старуху дома. Иннин сказала:

– Она ведь бес, а здесь много живых людей и царит земной дух. Разве можно ей тут долго жить?

Ван спросил про Сяожун.

– Она тоже лиса, – сказала жена, – и очень способная, понятливая. Моя мать-лиса оставила ее, чтобы смотреть за мной. Она, бывало, соберет плодов или еще чего и кормит меня: вот я ее и ценила, жила с ней душа в душу.

Вчера я спросила мать о ней: оказывается, она уже замужем.

После этого каждый год в тот день, когда едят холодное [9], муж и жена шли на могилу Циней, кланялись и прибирали могилу.

Через год Иннин родила сына, который еще грудным ребенком уже не боялся незнакомых людей. Увидит кого – сейчас смеется: много, видно, было в нем материнского.

Мы видели, как девушка заливалась глупым смехом, и, казалось, не правда ли, что в ней нет ни сердца, ни души. Однако устроить у стены такую злую штуку кто мог бы умнее ее? Опять же, так любить и жалеть свою мать!.. Быть бесовской породы, и вдруг перестать смеяться, даже наоборот – заплакать… Да, наша Иннин – уж не отшельник ли, скрывшийся в смехе?

Я слышал, что в горах есть трава, называемая «смейся!». Кто ее понюхает, смеется так, что не может перестать. Вот этой бы травки да в наши спальни! Тогда поблекла бы слава знаменитых трав «радость супружеская» и «забвение неприятностей». А этот наш «цветок, понимающий слова» [10]– хорош, конечно, но, право, досадно, что он вечно кокетничает.

 

 

 

 

 

 

 

 

Серия сообщений "❖ ПУ СУНЛИН: РАССКАЗЫ ЛЯО ЧЖАЯ О НЕОБЫЧ":
Часть 1 - СОДЕРЖАНИЕ; ОГЛАВЛЕНИЕ
Часть 2 - ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ АЛЕКСЕЕВ И ЕГО ЛЯО ЧЖАЙ
Часть 3 - ЛИСЬИ ЧАРЫ: ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА К СБОРНИКУ
Часть 4 - ЛИСЬЕ ЦАРСТВО; СМЕШЛИВАЯ ИННИН
Часть 5 - ЛИС ВЫДАЁТ ДОЧЬ ЗАМУЖ
Часть 6 - ТОВАРИЩ ПЬЯНИЦЫ; ЧАРОДЕЙКА ЛЯНЬСЯН
...
Часть 34 - ЦАРЕВНА ЗАОБЛАЧНЫХ ПЛЮЩЕЙ (ЧАСТЬ 2); НЕЖНЫЙ КРАСАВЕЦ ХУАН ДЕВЯТЫЙ
Часть 35 - ЕДИНСТВЕННЫЙ ЧИНОВНИК; ЧЕЛОВЕЧЕК; ГУБЕРНАТОР ЮЙ ЧЭНЛУН (Рассказ первый)..
Часть 36 - ПРИГОВОР НА ОСНОВАНИИ СТИХОВ; СИНЬЧЖЭНСКОЕ ДЕЛО