[Мальчик] преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков. Лк. 2:52
В северо-западном углу штата Вайоминг, чуть южнее гораздо более популярного (и переполненного туристами) Йеллоустонского национального парка, простирается горная гряда, возможно самая интересная и самая красивая во всей Северной Америке. Образованный столкновением двух массивных платформ земной коры здесь вздымается хребет Тетон, вырастая меж долин, словно гигантская крепостная стена, увенчанная скальными зубцами и пиками. Самый высокий из них — Гранд-Тетон, 13 770 футов над уровнем моря, одна из немногих классических вершин для альпинистов.

На рассвете 1 августа 2002 года мы оказались уже довольно высоко на ее южном гребне. Названный по имени Гленна Экзама, человека, впервые поднявшегося на эту вершину, причем в одиночку и без страховки, гребень, бесспорно, является «одним из самых зрелищных в мире маршрутов своей категории», как гласит путеводитель, и «гарантирует острые ощущения». Это означает, что на гребне есть места, откуда падать тысячи две футов, если не больше.
На гребне Экзама нас было восемь человек — мой сын Сэмюэл (в то время тринадцати лет), я, Морган и наш проводник. Далее Гэри со своим сыном Джессом (пятнадцати лет), Аарон (еще один молодой человек) и их проводник. Двумя группами по четыре человека мы, используя простую страховку, поднимались на Гранд-Тетон. При этом ведущий восходитель добирается до уступа, или скальной полки, или какого-то места, где удобно стоять, а лучше сидеть, и останавливается, ногами упираясь в скалу перед собой, так что если сорвется его напарник, страховочный трос не сдернет со скалы его самого. Такую страховку мы выбрали ради быстроты, так как крепить и снимать страховочное снаряжение на каждом скальном участке слишком долго. А быстрота на Гранд-Тетоне — вещь незаменимая. Нужно подняться на вершину и спуститься вниз до первых же признаков одной из послеполуденных гроз, столь типичных для американского Запада и несущих с собой убийственные удары молний. Следующим летом один альпинист был убит и несколько серьезно обожжены ударом молнии на гребне Экзама, как раз там, где шли мы.
Коль скоро вы пошли на гребень, вернуться с полпути уже нельзя — такой спуск невозможен. Единственный путь назад лежит через вершину. Это добавляет восхождению драматизма, поскольку каждый трудный шаг не оставляет вам выбора, совершить его или нет. Несколько раз, отваживаясь на преодоление очередного тяжелого участка, я думал, что Сэм тоже должен одолеть этот кусок пути, хотя с таким ему сталкиваться еще не приходилось. Раньше мы, правда, немного занимались скалолазанием на стенках, гораздо более трудных, чем реальные участки на Гранд-Тетоне, не считая этих тысячефутовых пропастей с трех сторон. Сейчас же некому было помочь Сэму советом — между нами не было связи, за исключением подергиваний троса, означающих «я держу страховку — можешь начинать подъем» и «понял, начинаю». Нас разделяло по восемьдесят-сто футов троса, и на неровном гребне невозможно было увидеть альпиниста вверху или внизу, пока не поднимешься вплотную к нему — или он к тебе.
Эта вылазка планировалась как составная часть так называемого Года Сэма, года, посвященного его переходу со стадии Возлюбленного сына на стадию Ковбоя (об инициации Сэма я подробнее расскажу в одной из следующих глав). Но вышло так, что она оказалась очень важной для сердца каждого из нас, ведь каждый из нас все еще нуждался в отце во время этого приключения, этой проверки нашей силы и мужества, в наличии которых у самих себя мы сомневались и отчаянно хотели удостовериться в том, что они у нас есть. Итак, я занимал позицию для страховки, подавал Сэму сигнал подниматься и, почувствовав рывок троса, сообщающий о начале его движения, надеялся и молился, что он благополучно сделает по стене еще несколько шажков. Одни из самых моих любимых фотоснимков, большинство которых существует только в моей памяти, относятся к тем моментам, когда внизу показывался Сэм, приближающийся к моей страховочной позиции с широкой улыбкой на лице. Мы коротко обменивались подбадривающими репликами, ударяясь ладонями поднятых рук, а потом обычно Морган дергал ведущий к нему трос, сигнализируя мне: «Поднимайся».

Приключение

Я бы отнес начало стадии Ковбоя (или Рейнджера) к раннему подростковому возрасту — годам к двенадцати или тринадцати — и предположил бы, что она продолжается до середины третьего десятка лет, хотя я еще раз хочу вам напомнить, что стадии накладываются друг на друга. Какой юный озорник не жаждет приключений, когда катится на санках с горы или учится залезать на деревья? Какому пятидесятилетнему мужчине не нужны путешествия по просторам? Но заметные перемены в душе мальчишки начинаются после десяти лет, когда у него появляется жажда настоящих приключений. Что-то внутри говорит ему, что он должен проверить себя, самоутвердиться. Он хочет научиться что-то делать — водить машину, охотиться на дичь, сооружать у себя в комнате антресоли. И отныне главный вопрос мужской души возникает практически всякий раз, как только становящийся мужчиной мальчишка приступает к делу: «Есть ли во мне то, что для этого нужно?» На стадии Ковбоя ответ получают отчасти благодаря приключениям, а отчасти благодаря тяжелому труду.
Насколько я могу вспомнить, пока я рос, в спорте я был полный профан. В начальной школе меня ни разу не взяли в основной состав, когда набирали команды для кикбола14. Я входил в «остатки», которые капитанам команд приходилось делить между собой как бы «в нагрузку». Что это может сообщить мальчику относительно того, кто он есть? А когда в средней школе я занялся баскетболом, я попал только во второй состав и все время проводил на скамье запасных. Если я играл в бейсбол, меня сразу же выбивали в аут, и я был слишком неповоротлив, чтобы меня захотели взять в секцию легкой атлетики. Иначе, как унижение, я это воспринимать не мог. Все мои друзья были спортсменами, а я оказывался лишь зрителем на боковой линии. У меня просто не было таких способностей, как у моих друзей, что вполне преодолимо, если у мальчишки есть решимость и хороший тренер, но мой отец в то время фактически отсутствовал, так что меня просто некому было наставлять. Все это стало для меня неиссякаемым источником стыда за себя. В восьмом классе я сдался и больше никогда не пытался заняться командными видами спорта.
Но жажда приключений во мне осталась, и все, чего требовала моя душа, я нашел на ранчо деда и в горах. На ранчо я научился седлать лошадей, и ездить верхом, и пасти скот — такими умениями никто из моих городских друзей не обладал. Благодаря этому я ощущал в своем сердце силу и уверенность в себе, в которых отчаянно нуждался. Никогда не забуду того дня, когда впервые промчался галопом на лошади. Мы с моим дедом выехали в поле проверить ирригационные каналы. Он спешился, чтобы поправить ворота, а я как бы невзначай направил свою лошадь дальше, пока мы не скрылись за холмом. Сердце у меня колотилось, внутри все сжималось, но в глубине души что-то требовало от меня осуществить задуманное. Время пришло. Я пятками ударил своего скакуна, и — цок! цок! — он рванул вперед. Мой дед так ничего и не увидел — не знаю, почему я стеснялся совершить свою попытку у него на глазах. С того дня я стал совершенно другим всадником — уверенным в себе, готовым заарканить любого бычка и спуститься по любой круче.
А в бойскаутах я освоил пеший туризм, кое-что узнал об оказании первой помощи и заработал несколько специальных значков. Там я также освоил немало красочных выражений. Но настоящие приключения начались, когда я самостоятельно, только с одним-двумя приятелями, стал ходить в турпоходы. Однажды летом мы с моим другом Кевином забрались высоко на хребет Сьерра-Невада, как вдруг началась гроза и принесла с собой не прекращавшийся несколько часов ливень. В окруженной гранитными скалами ложбине мы поставили палатку и часок-другой поиграли в карты, но тут заметили, что дно нашей палатки начало хлюпать и колыхаться, словно водяной матрас. Произошло же вот что: вся местность представляла собой единый скальный массив, а наша поросшая сосенками и травой ложбинка фактически была корытом с землей, которая начала перенасыщаться стекавшей со всех окрестных склонов водой.
Вскоре наши спальные мешки вместе со всеми остальными вещами насквозь промокли, и перед нами замаячила угроза переохлаждения. Будучи оба новообращенными христианами, мы молились, прося помощи у Бога. Минут через пять дождь стих, мы похватали свое имущество, в том числе палатку, даже не разбирая ее, и перенесли их на местечко повыше, где не текли дождевые потоки. Мы снова установили палатку, побросали в нее вещи и быстро нырнули туда же сами, так как дождь хлынул с новой силой. Мы радостно смеялись и благодарили Бога, полагая, что именно такие вещи и должны происходить в жизни праведных христиан. Потом мы снова сели играть в покер.
На следующий год — думаю, нам было лет по девятнадцать — мы поехали на машине через весь Запад. У меня был золотисто-коричневый «фольксваген» 1968 года выпуска — моя первая машина, а первая машина — серьезное дело на стадии Ковбоя. На моей стоял синхронизатор карбюраторов «Kadron», который переключал двигатель с обычного (и вялого) впрыска топлива на двухкарбюраторный, благодаря чему «фольксваген» ездил быстро, невероятно быстро, и бешено ревел. А в юности скорость и рев — это рецепт счастья. Вы, может быть, помните, что в таком «фольксвагене» двигатель расположен сзади и прикрыт шумоизоляционным кожухом, но у меня из-за торчащих карбюраторов прикрыть его было невозможно, поэтому звук внутри салона был как от небольшого самолета. Чтобы переговариваться, приходилось кричать. Еще из-за этого в машине зимой было очень тепло, а летом — невыносимо жарко. Так что мы носились по автострадам Запада с опущенными стеклами и включенным на полную мощь стереоприемником.
Бензин у нас кончился где-то в Вайоминге, по пути в горы, далеко от любого населенного пункта. Я был так увлечен поисками «потайного рыбачьего места», наводку на которое дал нам один местный житель, что забыл глянуть на указатель топлива, и только когда мы заглохли, я понял, что бензина у нас совсем не осталось. Я почувствовал себя идиотом. Обратный путь в город составлял свыше двадцати миль. Как я уже говорил, мы оба были новообращенными христианами, так что стали молиться, прося помощи у Бога. Молитва была простой, но прочувствованной. Я услышал ответ: «Будет вам бензин». Голос Бога я тогда слышал впервые в жизни и с ребяческой верой подумал: «Вот и хорошо. Займемся рыбалкой». Бросив машину и разбитую рядом с ней палатку, мы на пару часов ушли к реке. Только мы вернулись назад, как рядом с нами остановилась машина, набитая молодежью, и нас спросили: «Мы сейчас едем в город — вам, ребята, что-нибудь там нужно?» Я сказал: «Да, нужно. Можно мне поехать с вами? Мне нужен бензин». На что они ответили: «Нет проблем, парень, мы тебе его привезем». И мы опять пошли рыбачить.
Выбор собственного пути зачастую составляет значительную часть стадии Ковбоя (или Рейнджера), что можно видеть на примере хоббитов во «Властелине колец» и Бальяна в «Царствии Небесном», а также подростков в моем любимом старом вестерне «Ковбои». Джон Уэйн играет там типичного для него сурового старика, в данном случае — скотовода, который не может найти достаточно помощников, чтобы для продажи перегнать на четыреста миль скот. Он вынужден нанять подростков, и дальше разворачивается история их взросления. Они вместе встают на путь захватывающих и опасных приключений, пробуждающих в них дерзость и мужество, требующих тяжелого труда и решимости — вещей, которым должен научиться становящийся мужчиной мальчик, чтобы смотреть жизни прямо в глаза.

Сила опыта

Старая африканская пословица гласит: «Когда слушаю — забываю, когда вижу — вспоминаю, когда делаю — понимаю». Насколько это верно, когда речь идет об инициации мужчины! Зрелые мужчины, как и мальчишки, учатся, делая, — мы учимся на личном опыте. Несомненно, это верно и по отношению к женщинам, но я могу ручаться, что для нас, мужчин, это существенно и незаменимо. Одно дело, когда вам говорят, что в вас есть то, что нужно. И совсем другое дело, когда вы открываете, что в вас действительно это есть, благодаря каким-то выпавшим на вашу долю испытаниям или благодаря требованиям, которым вам приходится соответствовать во время тяжелого труда. Опыт — это одновременно откровение и наставление: он сообщает вам, из какого теста вы сделаны, и вписывает свой урок в ваше сердце.
Ведь инициация мужчины — это не спортивное представление. Это цепь событий, в которых вы должны участвовать. На одну десятую это чужие наставления и на девять десятых — ваш личный опыт. Это и лежит в основе истории о Давиде и Голиафе, упомянутой мной в Главе 1. Израильские воины выстроились против филистимлян, но ни одна стрела не была пущена ни с той, ни с другой стороны. Причина, конечно, в Голиафе, борце небывалого роста и силы, прославившемся своими ратными умениями. Он голыми руками убил множество противников, и никому не хотелось быть следующим. Давид — подросток в военном стане — видит, что там происходит, и вызывается победить великана. Тогда его приводят к царю, который пытается отговорить юношу. Саул говорит: «...не можешь ты идти против этого Филистимлянина, чтобы сразиться с ним, ибо ты еще юноша, а он воин от юности своей» (1 Цар. 17:33). Здравые слова! Готов поспорить, что любой из нас в этой ситуации сказал бы юноше то же самое. Давид отвечает: ...Раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним, и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы, и поражал его, и умерщвлял его; и льва и медведя убивал раб твой, и с этим Филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними, потому что так поносит воинство Бога живого. ...Господь, Который избавлял меня от льва и медведя, избавит меня и от руки этого Филистимлянина. 1 Цар. 17:34-37
Как я уже объяснял, быть пастухом — значит находиться на стадии Ковбоя, и Давид усвоил уроки, которые отныне будут поддерживать его до конца жизни. А жизнь пастуха не была сладкой идиллией в окружении овечек. Это был тяжкий труд под открытым небом, месяцы самостоятельного существования в необжитых местах. И это оказало свое действие. У мальчишки появилась твердая уверенность — в нем есть то, что нужно. Но это была не заносчивость — он знал, что с ним Бог. Он вызвал на бой Голиафа и сделал свой лучший бросок из пращи, доверив Богу довершить остальное. Такое «знание» мы и ищем на стадии Ковбоя (или Рейнджера), и приходит оно только с опытом. Позвольте мне также добавить, что опыт, о котором говорит Давид, связан с физическими действиями, опасен и требует мужества.

Тяжелый труд

Одним жарким июльским утром 1973 года мой дед отвез меня в поле, где стоял старый красный трактор «Мэсси Фергюсон». На него был навешен большой дисковый плуг. Дед объяснил, что надо вспахать поле, чтобы посадить люцерну, и показал мне, в каком направлении должны идти рядки, чтобы максимально использовать ирригацию. Потом он сказал: «Увидимся за ужином» — и уехал. Я был ошеломлен. Вплоть до этого момента я лишь изредка работал на тракторе у нас во дворе, так, по мелочи. И вот дед доверил мне мощную машину для работы на совсем другом уровне. Стоя в поле, я чувствовал легкую оторопь. И был чрезвычайно польщен. «Он считает, что во мне есть то, что для этого нужно», — думал я. Было мне тогда тринадцать лет.
Хочу сразу сказать, что стадия Ковбоя не должна превращаться в одно нескончаемое приключение. Многие молодые мужчины, росшие без отцов, свой жизненный путь видят как череду приключений с каяками и сноубордами, останавливаются на этом, превращая это в мир, в котором живут всю оставшуюся жизнь. Они усваивают субкультуру этих видов спорта, перенимают словечки и манеру одеваться, благодаря чему выглядят крутыми искателями приключений. Они могут найти работу инструктора или проводника, чтобы заниматься любимым видом спорта двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Но приключения перестают быть чем-то выдающимся, и оказывается, что эти мужчины остановились в своем развитии. Такие люди — современные Питеры Пэны, отказывающиеся дорасти до мужчин. Внешне они выглядят энергичными, смелыми, свободными, но внутри у них вскоре обнаруживаются отсутствие прочной основы и неуверенность в себе. Они испортили жизнь многим молодым женщинам, которые любят искателей приключений, но не понимают, почему те не двигаются дальше, чтобы стать Воинами, Любящими, Царями.
Этот период жизни молодого человека должен стать временем, когда он научится трудиться, и в качестве дополнения к приключениям это восстановит гармонию в его жизни. Нет сомнений в том, что у Давида было много приключений в необжитых местах — это понимает каждый, кому доводилось жить под открытым небом. Там приключения ищут вас сами. Но содержанием проведенных там Давидом месяцев и лет был тяжелый труд. Был ли Иисус закаленным путешественником? Точных указаний на этот счет у нас нет, но мы видим, что в годы Своего служения Он часто уходит в пустыню, и без натяжки можно предположить, что такие походы в пустыню и ночевки в гористой местности не начались в годы служения ни с того ни с сего. Поскольку Он искал там покоя, отдохновения и возможности побыть наедине с Отцом, это свидетельствует о том, что такой опыт у Него уже был. Мы точно знаем, что Иисус работал плотником, а это важнее, чем думает большинство пишущих о Нем. Работа профессиональными инструментами, рядом с земным отцом, дает юноше такой опыт, который мало где еще можно получить.
В этом секрет простой мудрости фильма «Человек со Снежной реки» — еще одной истории о взрослении юноши. Джим, юноша лет семнадцати, с детства жил со своим отцом в австралийском захолустье, в верховьях Снежной реки. Это Возлюбленный сын, рядом с отцом занимающийся плотницкой работой и уходом за лошадьми. Когда отец погибает на лесозаготовках, другие обитатели этого сурового края, ведущие нелегкую борьбу за существование, предъявляют Джиму свои требования. «Ты должен еще заслужить право здесь жить», — говорят они, не сомневаясь в том, что Джим должен как-то себя проявить, прежде чем занять место своего отца. Может показаться, что жестоко предъявлять такие требования осиротевшему юноше, но это правда и это именно то, что ему нужно услышать. Это приводит Джима на путь возмужания. Джим нанимается батраком на большое ранчо, завоевывает любовь девушки и доказывает свою мужественность и цельность своей натуры, когда они ставятся под сомнение. Джим становится мужчиной со Снежной реки.
Есть еще один старый фильм «Отважные капитаны» — относящаяся к рубежу прошлого и позапрошлого столетий история о ловцах камбалы из Массачусетса. Здесь тоже идет речь о преображении мальчика. Харви Чейни — двадцатилетний богач, единственный ребенок овдовевшего магната. Испорченный баловень, но не Возлюбленный сын. У его вечно занятого отца нет для него времени. Юноша падает за борт океанского лайнера, на котором они с отцом направлялись в Европу, и его спасает рыбак. Поначалу парень ничего, кроме раздражения, у него не вызывает. Но вот он сдружился с рыбаком, вместе с ним выходит в море, и тут он переживает известные ощущения Возлюбленного сына. Он учится работать, чего никогда не делал в своей жизни, и это оказывает на него ошеломляющее действие. Когда мне исполнилось пятнадцать, я получил опыт летней работы на картофельном складе, расположенном неподалеку от ранчо деда. Дед в юности работал там бригадиром, и мой отец, мой дядя, мои двоюродные братья тоже там «отслужили», забрасывая пятидесятифунтовые мешки с картошкой на тележки, которые затем катили к стоящему под погрузкой вагону, так что эта работа на складе стала у нас своего рода семейной традицией для юношества. Конечно, когда мой отец женился, он переехал в город, и на этом сельскохозяйственном складе в поселке тысячи на четыре жителей я появился в качестве городского ребенка. В то время все рабочие там были мигрантами из Латинской Америки, не говорящими по-английски, но мы вовсю веселились — языком нашего общения стали смех и розыгрыши, которые мы устраивали, когда нас не видел бригадир. Работа была тяжелой, и я, возвращаясь на ранчо, наедался, как медведь, а потом валился на кровать и спал до рассвета.
Такого рода инициация была типичной для любого становящегося мужчиной мальчишки в эпоху до промышленной революции. Но чтобы пережить подобное, не обязательно жить на ранчо. До сих пор самой любимой моей работой остается та, которую я выполнял в качестве уборщика в нашей церкви. Нас там было трое или четверо, мы чистили пылесосом полы, убирали в туалетах, расставляли скамьи для воскресной службы. Мы красили стены, чинили крышу, что-то еще делали на подхвате и опять же напропалую веселились — так и норовили разыграть кого-нибудь из пасторов, подбрасывая в их почтовые ящики анонимные записочки. В обеденный перерыв мы играли двумя импровизированными командами в баскетбол, в конечном счете втягивая в игру весь остальной персонал. Как я слышал, эти матчи продолжаются там по сей день. Я любил простую тяжелую работу и научился многому, что и сейчас приносит мне пользу. За исключением ремонта поливальных установок.
Жизнь тяжела. Мальчик, пока остается Возлюбленным сыном, в основном огражден от этой суровой реальности. Но юноше уже пора знать, что жизнь тяжела, что она не будет преподноситься ему так, как обычно ее преподносила ему мама, — мягкой и теплой, а если хочешь, то и в шоколадной глазури. Она будет больше похожа на то, как преподносил ее отец, — сплошь испытания наподобие дальних походов или попыток заменить изорвавшуюся копирку. Пока мужчина не научится принимать как факт, что жизнь тяжела, он будет проводить свои дни в погоне за приключениями, все свои силы тратя на то, чтобы сделать свое существование легким, комфортным, приятным, а это не те цели, на достижение которых он должен тратить свою жизнь.

«Незавершенные» и израненные

Сердце Ковбоя будет изранено или по меньшей мере не завершит своего развития, если юноше были запрещены приключения, и оно будет изранено, если некому было его в них сопровождать. Оно окажется израненным, если у юноши не было вырабатывающего уверенность в своих силах опыта тяжелого труда. Оно также окажется израненным, если приключения или труд были слишком суровыми для сердца мальчишки, если он постоянно терпел в них поражения.
Кажется, я где-то уже рассказывал историю о своем знакомом, мать которого не разрешала ему в детстве кататься на «русских горках». Он изо дня в день видел их перед собой, потому что жил в доме, который от парка аттракционов отделялся только пустырем. Но он ни разу не смог добиться разрешения отправиться туда вместе с друзьями и пережить это маленькое приключение. Такие вещи выхолащивают душу мужчины, и то же самое делают родители, которые не позволяют мальчишке проехаться на велосипеде по тропинке с лужами, запрещают ему залезать на деревья и прыгать на батуте и большую часть времени вообще не отпускают из дома. Они могут заявлять, что ими движут родительские любовь и забота, но переданный мальчишке глубинный смысл этих запретов таков: «Ты поранишься. Тебе с этим не справиться. В тебе нет того, что для этого нужно». Зачастую это голос матери, которая от природы заботлива и нежна, но которой нужно научиться допускать, чтобы ее сын сталкивался с опасностями.
Если уж на то пошло, у мальчишки появляется рана, когда родители позволяют ему проводить все свое свободное время перед экраном телевизора, или за компьютером, или за приставкой для видеоигр, которые так нравятся детям и подросткам. Я ничего не имею против компьютерных или видеоигр (дополнив это признание предостережением, что некоторые игры по своему содержанию крайне порочны и место им в преисподней). В целом они безобидны, и мальчишки любят их потому, что они устроены в соответствии с тем, как устроен мозг мальчишки, но я бываю очень озабочен, когда они становятся заменой настоящих приключений.
В своем исследовании развития гомосексуальности у мужчин Джозеф Николоси особое внимание уделяет мальчикам, которые чересчур робки для того, чтобы выйти на улицу и поиграть с соседскими ребятами. Он называет их «детьми в окне кухни» — детьми, которые сидят дома и просто смотрят в окно. Некоторые мальчики от природы больше подвержены страхам, чем другие, а некоторых боязливыми делают их чрезмерно заботливые родители. Как бы то ни было, если оставлять мальчика дома, в душе у него появится рана.
Душа будущего мужчины выхолащивается, когда его ограждают от всех опасностей. Да, опасности существуют, и когда подросток становится юношей, угроза физических нападений многократно усиливается. Я не разрешаю своим сыновьям гонять под девяносто миль в час на внедорожнике, хотя им это понравилось бы. Для того чтобы быть хорошими родителями, нужно обладать мудростью, но необходимо также примириться с тем, что придется рисковать. Возможно, вы помните эпизод из фильма «Фаворит», в котором спорят, позволить ли Реду после несчастного случая снова участвовать в скачках, ведь он может разбиться еще раз. Тогда один жокей предостерегает: «Мужчине лучше искалечить ногу, чем сердце».
С другой стороны, я только что, на прошлых выходных, слышал историю о молодом человеке, который в детстве работал со своим отцом на ранчо. Все лето они проводили в предгорьях, на скотоводческой ферме, где была нехватка питьевой воды. Они садились в седла до рассвета, а слезали уже после заката. Отец не заботился о пище и воде, а когда сын жаловался, что хочет пить, советовал ему «пососать камень». Мальчику было десять лет. Это же сущее издевательство — такие испытания для мальчишки, способные сломить и взрослого мужчину.
Что касается труда, принцип в точности тот же. Если труда слишком мало — это ранит мальчишку, если слишком много — тоже. Я намеренно растил сыновей так, чтобы они умели пользоваться ручным электроинструментом. Я слышал много историй о том, как отцы и сыновья трудились над чем-то вместе — над деревянной моделью гоночной машины, игрушечным домиком, — но отцы не разрешали сыновьям пользоваться инструментами. Теперь эти сыновья стали нерешительными мужчинами. Конечно, они могли пораниться. Но именно поэтому так важно было привить им навыки работы, сопряженной с какими-то опасностями. Как в случае с моим дедом, доверившим мне трактор, этим бы подразумевалось: «Я верю в тебя. В тебе есть то, что для этого нужно». Я не хочу сказать, что в руки шестилетнему мальчику надо давать бензопилу. Но, разумеется, будущему мужчине даже во время выполнения им простой работы надо позволить рисковать.
В сердце мальчишки появляется рана, если некому взять его с собой в приключение, которого жаждет его душа, если никто ему не покажет, как бить пенальти, как прыгать на велосипеде, как залезать на дерево, как сверлить дрелью дырки. Именно таким образом большинство растущих мужчин ощущают свою безотцовщину — рядом с собой они не видят взрослых, которым есть до них дело, которые достаточно сильны, чтобы взять их с собой хоть в какое-нибудь приключение. Отец может физически присутствовать, но быть во всех отношениях недоступным, прячась за газетой или часами просиживая за компьютером, пока мальчишка все ждет и ждет своего отца, который никогда к нему не придет. Значительная часть той агрессивности, которую мы видим в молодых людях, возникает вследствие именно этого жизненного опыта, потому что будущий мужчина воспылал, но не нашел отдушины, точки приложения сил. Потом его рана прорывается агрессивностью.
Рана в сердце мальчишки появляется, если он постоянно терпит поражение. Само собой, неудачи — это часть обучения, и нет такого ковбоя, которого бы ни разу не сбросила лошадь. Но необходимо, чтобы рядом был кто-то, кто разъяснил бы ему его ошибки и причину неудачи, кто побудил бы его снова сесть в седло. Если вы не были Возлюбленным сыном, то приходящие на этой стадии испытания могут показаться вам враждебными, будут восприняты вами как признак отторжения жизнью именно вас, особенно если вы предоставлены самому себе. Мой друг Морган вспоминает урок физкультуры, когда он получил душевную рану, ставшую одной из самых глубоких душевных ран его жизни. У Моргана был избыточный вес, и когда учитель вызвал его подтянуться на перекладине, он просто на ней «завис». «Это было такое унижение! Помню, я висел и думал: „Я не настоящий парень и никогда не стану мужчиной"».
Душа мужчины нуждается в испытаниях, в приключениях, в жизненном опыте схваток со «львами» и «медведями», в опыте, который приводит юношу к твердой уверенности в себе, проявленной Давидом в бою с Голиафом. Все происходящее на стадии Ковбоя ведет его к одной всеобъемлющей цели: к ответу на его главный вопрос. Становящийся мужчиной мальчишка спрашивает себя: «Есть во мне то, что нужно?» Задача отца — помочь сыну найти ответ, сказать ему то громогласное «да!», в которое поверит и сам мальчишка, потому что убедился в этом на собственном опыте. Отец осуществляет инициацию сына, посредством приключений и тяжелого труда организуя те моменты, в которые ребром встает главный вопрос, и помогая добиться на него прямого ответа. Пусть отец даст сыну всеми глубинами его души почувствовать отцовское одобрение: «Да, ты можешь. В тебе есть то, что для этого нужно». Мальчишке необходимо убеждаться в этом сотни раз, но его мужская душа выхолащивается, если его удерживают от получения такого опыта, или если он вынужден самостоятельно справляться со своими неудачами, или если некому совершить его инициацию.

(продолжение следует)

www.literator.org