Ребенок взял чужую вещь... Во многом только от родителей зависит, повторится ли это еще раз. Многие родители, столкнувшись с детским воровством, начинают паниковать. Их волнение и страх вполне понятны, ведь каждый считает своего ребенка самым-самым. И вдруг - проблема, о которой и говорить-то как-то неловко и стыдно. В голову сразу же начинают лезть мысли об испорченности любимого чада и о его криминальном будущем. Но, как ни странно, воровство в детском возрасте - не такая уж редкость, и с ним, так или иначе, сталкивается практически каждая семья. Конечно, воровство нельзя считать делом обычным и ни в коем случае не следует закрывать глаза на эту проблему. Однако хвататься сразу за ремень или устраивать ребенку словесный «разнос» - тоже не выход. Важно не спешить с выводами и выносить ребенку приговор, а постараться спокойно выяснить все возможные причины проступка.

Маленькие детки - маленькие бедки. Если ребенку 2-3 года, то родителям не имеет смысла затевать долгие нравоучительные беседы. В этом возрасте у детей пока еще нет разделения на «свое - чужое», мир крутится только вокруг него. Нередко где-то в песочнице или в гостях можно наблюдать одну и ту же сцену: ревущего ребенка, судорожно цепляющегося за понравившуюся чужую игрушку и растерянного родителя, пытающегося во что бы то ни стало ее вырвать. Бывает, ребенок втайне от родителей сует понравившуюся игрушку в карман и на следующий день после похода в гости мама или папа ее там обнаруживают. Навряд ли это можно назвать воровством, но и делать вид, что ничего не случилось, тоже не стоит. Лучше четко дать понять, как это плохо - брать чужое.

У дошколенка уже начинают формироваться нравственные привычки, однако это еще не значит, что они закрепились. Конечно, это уже не те несмышленыши, что были раньше - дети достаточно четко различают, где «мое», а где «не мое», у них формируется понятие о личном пространстве и личной собственности. Так что воришка берет чужое вполне осознанно, уже понимая, что его могут за это наказать. Но и в этом возрасте случающиеся кражи у ребятишек - грех небольшой. Порой им так трудно бывает обуздать свою импульсивность, поэтому желание иметь заветный предмет берет верх над тем, у этого проступка могут быть отрицательные последствия.

Ребенок постарше ворует потому, что ему бывает трудно на свое «хочу» самому себе сказать» «нельзя». Это связано с недостаточным развитием воли - детям так трудно справиться с соблазном, хотя они и испытывают стыд за свой поступок.

По мере роста ребенка усложняется и проблемы, связанные с воровством. Если в раннем возрасте это случайный неприятный эпизод, то у подростка - осознанный шаг или вредная привычка. Но даже в этом возрасте совсем не значит, что подросток - конченный человек. В чем же причины воровства?
далее

«Ребенок от 3 лет до 7»

После больницы
На страницах журналов для родителей лето обычно предстает временем счастливого семейного отдыха, радостного общения взрослых и детей. Но на самом деле лето нередко становится и временем расставаний: появилась возможность отправить ребенка в детский санаторий, назначили плановое обследование в больнице, учащаются, к сожалению, в это время года острые кишечные заболевания и травмы... В общем, уместно поговорить о психологическом состоянии ребенка, вырванного из привычной обстановки и помещенного в обстановку больничную. И рассказать о том, как с помощью игр в кукольный театр можно залечить полученную душевную травму
Для меня долгие годы оставалось загадкой, почему моя дочь в раннем детстве так боялась людей. Она даже к близким родственникам не шла на руки и начинала плакать, если на нее слишком, как ей казалось, пристально смотрели незнакомые люди. По ночам сама себя укачивала: становилась на четвереньки и, не просыпаясь, сосредоточенно двигала кроватку на колесиках взад и вперед. Когда у кроватки отвалилось колесо, мои друзья отказывались верить, что это сделало такое крохотное, с виду абсолютно беспомощное создание.
Позже Кристина пристрастилась к качелям. Другие дети покачаются минут пять-десять и слезут, а дочка просиживала на качелях часами, и оттащить ее было невозможно. Людей она по-прежнему дичилась. На моей памяти это был единственный ребенок, который испугался Деда Мороза. Когда на детском утреннике юноша, нацепивший белый тулуп и ватную бороду, попытался к ней подойти, дочь заверещала и принялась карабкаться по мне куда-то вверх. А Дед Мороз так растерялся, что позабыл все выученные накануне прибаутки.
А еще ей по ночам снились кошмары. Я это поняла далеко не сразу, ведь дочка была совсем крошкой и не могла объяснить, почему вдруг закатывается плачем и кричит без остановки минут пять, не слыша обращенных к ней слов и никого вокруг не замечая, хотя глаза ее широко распахнуты...
Но примерно в три года характер Кристины резко переменился - она превратилась в веселую, общительную девочку. Странности исчезли. Вспоминая о них, я только диву давалась: откуда что взялось? И пока не прочитала в одной умной книжке про так называемый детский госпитализм, мне не приходило в голову связать поведение дочери с тем, что она несколько недель сразу после рождения находилась в больнице без меня.
Совсем маленький
Ну, какая вроде бы разница новорожденному младенцу, где и с кем быть в первые недели жизни? Он ведь почти все время спит. Уход в больнице, где лежала моя дочь, был вполне приличный, детей не бросали на произвол судьбы, вовремя кормили, перепеленывали, делали всякие процедуры. Но крохотному, еще, казалось бы, ничего не понимающему созданию необходим эмоциональный контакт с близкими. А попросту говоря, материнская любовь, которую даже самая опытная и доброжелательная медсестра не может испытывать к чужому ребенку. Не потому, что она плохая, а потому, что она не его мать. И эта любовь нужна малышу не меньше, чем молоко и сухие пеленки.
Нехватка эмоциональных контактов травмирует ребенка, и он пытается это компенсировать разными доступными ему средствами. Например, начинает повторять одни и те же действия, которые его успокаивают. Типичный пример таких стереотипных действий - упорное раскачивание. Страх общения, ночные кошмары тоже могут быть следствием психотравмы. Когда же ребенок попадает в нормальные условия, симптомы госпитализма со временем проходят, хотя, как вы могли убедиться на примере моей дочери, это порой растягивается на несколько лет.
Родителям важно понимать, что странности ребенка, побывавшего в раннем возрасте в больнице, - вовсе не капризы. Не надо его "перевоспитывать": торопиться отучать от рук, оттаскивать от качелей, рано прятать пустышку. Наоборот, таких детей нужно почаще прижимать к себе, покачивать, приговаривая что-то тихое и ласковое. Им как воздух необходим физический контакт с взрослыми, необходим гораздо дольше, чем обычным детям.
Дошкольникам тоже трудно
Для детей постарше отрыв от матери обычно не играет столь роковой роли, однако хорошего в нем тоже ничего нет. Так что если у вас есть возможность полежать в больнице вместе с ребенком, не упускайте ее. Врачи могут считать, что достаточно ваших дневных посещений, но это не так.
В больнице тяжелее всего по вечерам, когда стихает дневная суета и ребенка одолевают грустные мысли. Хорошо еще, если медсестра, услышав всхлипы, подойдет и погладит по голове. А если, набегавшись за день, она раздраженно прикрикнет: "Да перестань ты реветь! Сколько можно!"?
Получается, что в самый критический момент, когда малышу особенно необходима поддержка родных, их нет рядом. Он чувствует себя брошенным, преданным или... виноватым. Да-да, многие дети в подобных ситуациях начинают думать, что взрослые покинули их, желая наказать за какие-то проступки.
Удивительно, но есть родители, которые этого не понимают. Сколько раз приходилось слышать: "Психотравма? Да что вы! Наш Саша ни разу даже не пожаловался, что ему в больнице плохо. И не просил, чтобы его оттуда забрали".
А у малыша либо уже в больнице, либо в скором времени после выписки из нее расстраивался сон, появлялась раздражительность, плаксивость... А то, что он не просился домой... Есть одно слово, очень точно отражающее душевное состояние многих детей, надолго попавших в больницу. Обреченность. Чувство, противоестественное для оптимистичного детского возраста и потому особенно опасное. Если уж оно поселяется в душе ребенка, то оставляет трудно изгладимый след.
Детей, лежавших в больнице, часто мучает страх одиночества, чудовищ, смерти. Причем ребята далеко не всегда в этом признаются. Иногда потому, что боятся лишний раз упомянуть про страшное, а порой из гордости.
Многие родители говорят, что их дети, вернулись из больницы какими-то "замороженными". Заторможенность, безымоциональность - верные признаки того, что ребенок пережил психическую травму. В этом случае нужно запастись терпением и не досадовать, если малыш не поддерживает попытки вступить с ним в контакт. В привычной обстановке он мало-помалу оттает, и тогда можно поиграть с ним в игры, помогающие преодолеть страхи.
Игры от страха
Они напоминают кукольный театр: на ширме (ее можно соорудить из стульев, набросив на них одеяло) появляется герой - подходящая по сюжету игрушка малыша, которая ему нравится. Водит и говорит за нее один из вас (или вы, или ребенок, ролями можно и нужно меняться), другой подает реплики за остальных персонажей сцены.
Первым можно предложить сюжет про щенка, который пошел погулять и потерялся. Как он себя чувствует? Кто придет ему на помощь и чем закончится история? Это предстоит придумать и разыграть вам вместе с ребенком.
Только старайтесь фиксировать внимание не на ЗЛО-ключениях, а на ПРИ-ключениях маленького героя, которые непременно завершаются счастливым обретением хозяина. Предоставляйте ребенку возможность пофантазировать, но если он будет затрудняться (а такое после больничных треволнений вполне вероятно), не ленитесь придумывать сюжетные перипетии сами.
Когда игра поднадоест, предложите другую, психологически более сложную. Пусть ваш ребенок разыграет мини-спектакль "Малютка потерялась". Сценарий выглядит примерно так: ваш ребенок увидел в магазине маленькую девочку (она должна изображаться совсем крохотной игрушкой, чтобы ребенок почувствовал себя по сравнению с ней особенно большим и сильным). Девочка плачет. Ваши сын или дочь заговаривают с ней и понимают, что она потерялась.
Дальнейшие действия "артиста" должны от игры к игре становиться все более уверенными и решительными. Пусть сначала он просто утешит малышку и поиграет с ней, пока ее не найдут родители. В следующий раз нужно выяснить, где именно она потерялась, и отвести ее туда, где мама с папой скорее всего будут искать девочку. Затем пусть подойдет с малюткой к администратору магазина и попросит вызвать родителей девочки по радио. Эти эпизоды будут не только вселять в вашего ребенка уверенность в собственных силах, но и подскажут ему правильную тактику действий в подобных ситуациях.
Игры в больницу
Что же касается собственно больничной темы, то затрагивать ее следует очень осторожно и только если ребенок не будет противиться подобной игре. Избегайте прямой аналогии между заболевшим героем и вашим ребенком. Для начала лучше назначьте больным какого-нибудь зверька. Затем можно поиграть и в людей, но изменив ситуацию на диаметрально противоположную: пусть в больницу положат кого-то из взрослых, а ребенок будет навещать его, приносить гостинцы, ухаживать, ободрять.
Развитие "доброй линии" в игре очень важно, потому что настрадавшись, ребенок может ожесточиться. Многие дети начинают вести себя агрессивно, хотя до попадания в больницу за ними ничего подобного не замечалось. Разумеется, не следует позволять ребенку хамить и драться, но особенно заострять внимание на его выходках, по-моему, не стоит. Если он набрался в больнице нецензурной лексики (обычно эта участь постигает дошкольников), то в культурных семьях как правило бывает достаточно объяснить, что приличные люди так не разговаривают. Агрессивность же сама собой сойдет на нет, когда ребенок обретет душевное равновесие.
Что там хорошего?
Когда же ваши дети совсем "оттают", можно попробовать сделать главным героем игры не взрослого, а ребенка. Уже вашего собственного. И фиксироваться не столько на сострадании, сколько... на положительных моментах пребывания в больнице.
- Да что там хорошего? - возмутится ребенок.
- Как что? - возразите вы. - Больному приносят всякие лакомства - раз. Дарят подарки - два. Выполняют его желания - три. А еще... (особенно это действует на мальчишек 6-10 лет) еще друзья уважают человека, который перенес такое испытание. Его считают смелым и выносливым - настоящим мужчиной! Ты что, думаешь, все такие герои, как ты? Да в твоем классе никто, наверное, в больнице не лежал. А ты уже прошел испытание на прочность...
"Больничные игры" могут быть разнообразными. Вот далеко не полный перечень тем:
1. осуществление заветной мечты (которое, естественно, происходит в больнице);
2. дома выписанного из больницы ребенка ждет потрясающий сюрприз;
3. в саду или школе детям делают прививки; все в ужасе кричат и брыкаются, и только главный герой, привыкший в больнице к уколам, ведет себя достойно;
4. ребята во дворе спорят о чем-то, что имеет отношение к больнице, но по незнанию мелют чепуху, и главный герой выходит из спора победителем, после чего становится среди сверстников общепризнанным авторитетом.
Кто-то, наверное, подумает: "Да разве мальчишки, тем более десятилетние, играют в куклы?". Уверяю вас: играют и даже очень увлеченно! Только не надо представлять это, как девчоночью забаву. Скажите, что это театральные репетиции, и предложите сыну попробовать силы сразу в нескольких амплуа: актера, режиссера и сценариста. Заинтересуйте его, и он с удовольствием включится в игру. Тем более что после больницы у многих детей наблюдается некоторый психический регресс: они временно становятся инфантильными, как бы вознаграждая себя за то, что в больнице им пришлось столкнуться с "суровой правдой жизни".
Каждый раз после еды они снова наступают...
С разными вопросами обращаются к детскому психологу родители. Но никто не спрашивает, нужна ли детям телевизионная реклама. И если да, то как часто и в каком объеме. Почему? Потому что каждый взрослый, будь то профессиональный криэйтор или же человек, от производства рекламы далекий, догадывается, что детям она неполезна. Как неполезна, впрочем, и взрослым тоже. Давайте попробуем разобраться, почему.
Каждый человек, существуя, испытывает определенные потребности. Ему нужно некоторое количество еды, чтобы не умереть с голоду, он не может жить без укрытия, так как климат не позволяет, он нуждается в "теплом пальтишке", чтобы прикрыть наготу и выглядеть красивее, чем есть на самом деле. И это далеко не все. Если мы вспомним, что есть еще потребности в общении, смысле жизни, самоуважении и разные другие, то поймем, что каждому много чего недостает.
Неудовлетворенные потребности, как известно, разрушают личности изнутри. И человек стремится их удовлетворить. То есть потребность - это тот источник жизненной энергии, который побуждает человека к деятельности. Голодный будет искать кусок хлеба или зарабатывать на него. Босой пойдет к сапожнику. Мы все знакомы с историями о заблудившихся в пустыне путниках, которые запросто поедали "все, что пищит и ползает", и о находившихся в заключении творцах, которые изыскивали способы самоактуализироваться (рисовать, писать, ваять и т.д.), используя подручный материал. Потребность пробивает себе дорогу, и это происходит естественно.
Если же человек ничего не хочет, то, как правило, он ничего и не предпринимает. И если потребность не очень сильна, то активности обычно за собой не влечет. Что тоже хорошо, так как человеческие силы ограничены и в это время расходуются на что-то другое, более важное. За это "отвечает" психика - эволюционное завоевание, помогающее человеку в его самоорганизации.
А теперь задумаемся о том, для чего служит реклама. Во-первых, для того, чтобы оповестить о существовании некоторого, будем говорить, товара (таковым может быть и предмет обихода, и произведение искусства, и путешествие). То есть реклама нас информирует о том, чего мы раньше не знали. За это ей спасибо. Это наиболее честная часть рекламного послания, потому что она обращается к сознанию человека, и он может воспринимать ее критически.
Во-вторых, реклама актуализирует потребность, которая до сих пор была скрытой. Например, вы ощущаете легкую жажду, с которой вам не трудно справиться. При виде свежего зеленого огурца вы начинаете ее чувствовать гораздо сильнее и понимаете, что именно в огурце для вас все спасение. Это послание тоже достаточно откровенно, оно использует наглядные образы, знаки с устойчивым, открытым для всех смыслом. Но оно смещает внимание воспринимающего в область латентных (скрытых, неявных) потребностей, пробуждает и усиливает те, на которые можно было бы и не обращать внимания. "Моя шестилетняя дочь считает, что все, о чем говорится в рекламе, надо обязательно купить. Отказ воспринимается со скандалом".
В-третьих, реклама может формировать новые потребности. Например, не знал ребенок о существовании видеоигр и жил себе спокойно, ограничиваясь играми подвижными и настольными и радуясь жизни. Но ему открылось. И он начинает выпрашивать у родителей нечто новое. "Мой сын просит покупать все новые жвачки, напитки, про которые появляется реклама, а потом перед зеркалом проверяет: стали ли белее зубы от какой-то отбеливающей жвачки. Это же смешно! Обожает участвовать во всяких розыгрышах призов, собирает крышки от бутылок или этикетки, а потом очень обижается, если ничего не выиграл".
В-четвертых, реклама - это все-таки некоторое произведение искусства. И, будучи таковым, она обращается к чувству прекрасного в человеке. И утверждает себя в качестве образчика этого прекрасного. То есть как бы говорит: красиво то, что здесь, а все остальное - сомнительно, недостаточно и вообще второсортно. И приглашает следовать тем эстетическим (да и этическим тоже) эталонам, которые используются в рекламе.
Можем ли мы с этим согласиться? Готовы ли принять в свою семью тетю Асю, еще какую-нибудь тетю? Поначалу кажется, что нет. Но, учитывая авторитет СМИ и высокое доверие нашего народонаселения ко всем официальным источникам, нужно заметить, что рано или поздно даже дети из семей, где принято читать книги, вдруг начинают изъясняться слоганами, цитировать не Винни-Пуха, а нечто из области гигиены. И при этом не чувствовать разницы. "Моя дочь постоянно повторяет все эти фразочки из рекламы, к месту и не к месту. Мне кажется, это обедняет ее речь".
И, наконец, реклама - источник формирования нового самоотношения. Производители рекламы пропагандируют не только товар, а образ жизни, мироотношение, демонстрируя понимание внутренних пружин личности воспринимающего, сочувствие и дружелюбие к нему. "А кому сейчас легко?" - это демократично; "Разве у меня нет вкуса?" - это изысканно, но, на первый взгляд, как будто бы вовсе не о пиве и не о коньяке "Хеннесси". И отказывающийся от бутылки пива чувствует себя неприобщенным, одиноким, оставленным наедине со своими тяготами, а ограничивающий себя в рюмке коньяка - жертвой собственного дурновкусия.
Итак, реклама - это средство манипулирования личностью, призванное скорректировать ее потребности и вкусы в соответствии с нуждами рекламодателя (а никак не потребителя). И тем самым - задать иную траекторию движения денежных средств и психологических ресурсов.
Композиция рекламного послания, в общем, постоянна: сначала создание проблемной ситуации, вызванное отсутствием некоторого объекта (это сопровождается тревожащим музыкальным фоном, неспокойным видеорядом), затем - кульминация, выражающаяся в решении поехать, купить, посетить и т.п. (оптимистичная музыка и видеоряд), наконец - разрешение, расслабление, удовлетворенность (покой и счастье в музыке и картинке). В зависимости от стадии развития сюжета человек может испытывать те или иные чувства, пребывать в разных состояниях.
Поскольку дети более эмоционально чувствительны, чем взрослые, то и воздействие рекламы они ощущают сильнее, и привыкание возникает быстрее. Главная неприятная особенность этого воздействия в том, что оно нарушает стабильность жизни и влечет за собой резкие изменения настроения и поведения зрителя.
"Полуторагодовалый сын просто обожает смотреть рекламу, хотя вообще-то к телевизору равнодушен. Только в то время, когда идет реклама, с ним можно что-то сделать, от чего он часто отказывается: накормить, одеть на улицу и т.п.". То, о чем пишет читательница, - не радостный пример послушания, а проявление силы рекламного воздействия, которое активно уводит детей от привычного поведения и заставляет вести себя нехарактерным образом.
Исходя из подобных соображений, многие родители перестают считать рекламу безобидной и задаются вопросом: как от нее защититься? Самыми обеспокоенными уже придуманы и продолжают придумываться всевозможные способы защиты - некоторые из них мы приводим на этих страницах. Я же дам лишь несколько простых советов.
Маленьким детям, лет до четырех-пяти, детям с неустойчивой психикой лучше вообще ее не смотреть или по крайней мере выключать на это время звук. Не спешите приохотить детей к телевизору - в наш компьютеризованный век они еще успеют пообщаться с говорящим экраном.
Лучше в первые годы жизни ребенка постараться приучить его к чтению и живому, естественному, традиционному общению - сделать так, чтобы "ящик" не смог быть конкурентом родителям.
У детей постарше полезно повышать критичность к любому посланию, пришедшему посредством СМИ. Для этого стоит задать себе хотя бы три вопроса о содержании рекламы:
1. КТО это говорит (турагентство, аптека, фабрика игрушек);
2. КОМУ говорит (скучающей домохозяйке, больному-хронику или невротику-ипохондрику, капризному ребенку);
3. и ЗАЧЕМ (чтобы ВАС развлечь и порадовать или...).
Усомнившись в искренности послания и открыв в нем двойной и тройной смысл, любой человек оказывается более устойчивым к его воздействию. В этом стоит упражняться в присутствии детей - почувствовав иронию и недоверие взрослых, они последуют этому примеру.
И, наконец, укрепляйте в себе и детях чувство собственного достоинства, главным проявлением которого является разборчивость!
Софья Нартова-Бочавер, психолог.

http://ms72.ru/articles/20.html

Открытое обращение против введения в стране ювенальной юстиции от имени общественности г. Одинцово


http://juvenaljustice.ru/index.php/news/203-protivyuvenalnoiyusticiiodincovo

Видимо, не отцепится это все от меня, пока не напишется. Сдаюсь и пишу.

Как же она все-таки передается, травма?
Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью» и т. д. , и, вполне возможно, что совсем без мистики и не обойдешься, но если попробовать? Взять только самый понятный, чисто семейный аспект, родительско-детские отношения, без политики и идеологии. О них потом как-нибудь.
Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним.
И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел – постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких.
Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя. И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного – лечь и умереть. Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее – а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится – на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.
Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги?
Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации.
Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости – отец живой вернулся. На стене – трофейные часы. А мальчику трудно учиться.
Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки – семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?
Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными – да, вот такая вот звукопись – что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья.
В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий, такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла.
Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».
А вот что пишет о «Страшной бабе» Екатерина Михайлова («Я у себя одна» книжка называется): «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…» Там еще много очень точного сказано, и если кто не читал эти две книги, то надо обязательно.
Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.
А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.
А самое ужасное – что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.
Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство? "Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!" -- это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых -- кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.
Травма пошла на следующий виток.
А теперь прозой-2

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца – ясли, потом пятидневка, все лето – с садом на даче и т . д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым.
Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то.
Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой – так нельзя. Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния – все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг о друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим.
И только одно плохо – он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова – пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.
Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это вывшее его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье.
Самое ужасное – когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы». Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство "железной" женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.
Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Петрушевской «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский – претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший – с точки зрения матери – вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти.
И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит, заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».
Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить?
С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им – самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте.
«Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали. Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…
Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий.
В промежуточном – трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом --- алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным» , остается или поменять женщину – а на кого, если все вокруг примерно такие? – или уйти в забытье.
С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли – и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.
Ох, эти разводы семидесятых -- болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она – обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это – власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.
В результате – обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.
У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно – что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами – и погиб? Или того хуже – известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул – вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была – работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего.
Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.
В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36-37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает!
Естественно, соответствующий набор слоганов: «Все мужики – сволочи», «Все бабы – суки», «Хорошее дело браком не назовут». А что, жизнь подтверждала. Куда ни глянь…
Но случилось и хорошее. В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками. Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все равно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже несопоставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую – до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была – семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.
А еще случилось хорошее – отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили – прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая – автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.
Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены.
Не у все все одинаково, конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные.
Но в общем и целом.
Короче, с нас причитается. Но про это в следующий раз.
А теперь прозой -- методологическое отступление

Прежде чем перейти к следующему поколению, несколько моментов мне кажется важным проговорить.
Я уже привыкла, что сколько раз не пиши в конце и ли начале текста что-нибудь вроде «конечно, все люди и семьи разные и бывает все по-разному», всегда нн-ое число комментов будет следующего содержания: «а я не согласен, все люди и семьи разные и бывает все по-разному». Это нормально. Меня больше беспокоит, что кто-то и с тревогой спрашивает: а у нас все не так, мы что, не со всеми вместе?
Еще раз: я просто пытаюсь показать механизм передачи травмы. В ответ на вопрос «как так может быть, что травмированы люди, родившиеся через полвека после». Вот так вот может быть. Это ни в коем разе не означает, что именно так и только так, и что у всех так и вообще. Я показываю механизм передачи на одном, довольно частом примере «сюжетной линии». Бывает и по-другому, конечно.
Во-первых, как многие отметили, есть поколения «между», то есть со сдвигом на 10-15 лет. И там свои особенности. Некоторые комментаторы уже отмечали, что те, кто во время войны был подростками и слишком быстро стал взрослым, потом с трудом становились зрелыми людьми. Пожалуй, да, это поколение надолго сохранило «подростковость», авантюрность. Они и сейчас часто выглядят совсем не на свои 75. Кстати, оно оказалось очень талантливым, именно оно обеспечило расцвет кино, театра, литературы в 70-е. Именно ему мы обязаны какой-никакой, а фрондой совку.
В подростковости есть свои плюсы. Но, возможно, именно потому фронда осталась фрондой, не став ничем более серьезным. Матерости не было. Со зрелым родительством было тоже не очень, с детьми стремились «дружить». Но это не самый тяжелый вариант, согласитесь. Хотя и травмы все те же их не миновали, и общая экзистенциальная тоска брежневского времени многих загнала в могилу раньше времени.
Кстати, свою «вечную молодость» они, похоже, передали детям. У меня много друзей в возрасте около 50, и они выглядят совершенно не старше, а то и моложе нас, 40-летних, о которых речь впереди. Многое из того, что появилось в нашей стране впервые и вновь за последние годы, появилось именно благодаря тем, кому сейчас 50 с хвостиком. И многое из того, что появилось, долго не прожило, поскольку не хватало основательности.
Во-вторых, как многими было справедливо замечено, травмы в 20 веке шли волнами, и одна накрывала другую, не давая не то что зализать раны – даже осознать, что произошло. Это все больше истощало, снижало способность к сопротивлению. Именно беспомощные отцы 40-х годов рождения оказались неспособны защитить детей от Афгана. Ведь эта война не воспринималась на священной, ни вообще сколько-нибудь оправданной, сами мальчики на нее отнюдь не рвались, да и на сильные репрессии власть была тогда не готова. Могли бы протестовать, и все бы закончилось раньше, но нет, ничего не было. Обреченно отпускали. И поди тут разбери, от чего больше травма – от самой войны или от этой пассивной беспомощности родителей. Точно так же возможны сдвиги в волнах травм внутри семьи: например, дочь «Страшной бабы» может тоже вырасти «железной», но чуть мягче, и тогда будет другой сценарий.
В-третьих, на массовые, народные травмы всегда накладывается история собственно семьи, в которой есть свои трагедии и драмы, болезни, предательства, радости и т. д. И все это может оказаться существенней исторический событий. Помню, как однажды в кампании вспоминали события путча 91 года, а один мужик говорит: а у меня накануне сын с дерева упал и повредил позвоночник, боялись, что парализует, так что я не помню никакого путча. А моя бабушка рассказывала, что 22 июня 41 года была ужасно счастлива, потому что ночью у нее дочка родилась, и вроде понимала, что война и надо что-то другое испытывать, а счастье перекрывало все.
Наконец, вот что еще важно. То, как на ребенка влияет опыт родителей, зависит от двух противоположных стремлений. С одной стороны, ребенок стремится быть похожим на родителя, воспроизводить его жизненную модель, как самую известную и досконально изученную. С другой – люди в семье сцеплены друг с другом, как детальки в паззле, где у одного выемка, там у другого выступ.
Ребенок всегда взаимодополнителен к родителям: они беспомощны – он супермен, они авторитарны – он пришиблен, они его боятся – он наглеет, они гиперопекают -- он регрессирует. Если детей несколько, все попроще, они могут «распределить обязанности»: один может быть похож на родителя, а другой – дополнителен. Так часто и бывает. А если один? Какие причудливые формы это все приобретет? Плюс включается критичность к родительскому опыту и сознательные усилия «жить иначе». Так что как именно проявится травма в конкретном случае конкретного человека – никто заранее не скажет. Есть лишь сюжетные линии, потоки, в которых каждый барахтается, как может.
Естественно, чем дальше по времени от какой-то генерализованной травмы, типа Мировой войны, тем больше факторов и сложнее их взаимодействие, в результате получается все более сложная интерференционная картина. И, кстати в результате мы все сейчас живы и обсуждаем все это, а то бы целые поколения прямо ложились и помирали, травмированные. Но поскольку поток жизни идет, всегда все не так однозначно-обреченно.
Вот это все хотелось уточнить прежде, чем продолжить.
АПД. Кстати, про самолеты очень интересная была ветка. Там все довольно понятно. Дети прекрасно считывают телесные реакции взрослых. Даже тщательно скрываемые, просто на уровне холодного пота, сердцебиения, бледности. И если у взрослых есть объяснение в голове (пережил войну -- боюсь звука самолетов), то у детей нет. А необъяснимые телесные реакции взрослых пугают ребенка еще больше, у него закрепляются свои панические реакции на те же обстоятельства.
Это если не думатьпро реинкарнации и т. п. А если думать, так и подавно.
А теперь прозой-3


Итак, третье поколение. Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то – в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.
«С нас причитается» -- это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация».
А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей.
Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу – в музыкалку – в магазин, если через пустырь или гаражи – тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась.
Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал – боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал. Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень зилась на него после развода».
У Дины Рубинной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит. Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь.
А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.
Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.
Или помните мальчика Рому из фильма«Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители – типичные «дети войны», родители девочки – «вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить – в самый раз.
Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом – муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись – и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.
Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.
Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы – счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого.
Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось – нельзя.
Это вечная проблема – ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел. Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоротили, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но – дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что – нельзя. Так чувствовалось, и все.
Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперотвественности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне – сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать.
Но есть у гиперотвественности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок – он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный…
Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день.
Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник... Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы…
В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было обычным делом). Не знают соседей и не хотят знать – а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.
А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.
Конечно, полученные и усвоенный в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.
Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного – это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело!
А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить». Тут уж хочешь - не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует.
Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться – ревность! – и вот уже мы получаем новый круг – депривированого, недолюбленного ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом.
А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач! Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!
Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперотвественных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это – отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ.
И вечная тревога, привычная с детства – а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)?
В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они – прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше, да что там говорить, почитайте хоть вот этот журнал, и все увидите сами
Несколько дней назад мне звонила знакомая – из Канады! – с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей – у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как любит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила Оно само развилось до вполне приличных масштабов.
К сожалению, у многих с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается.». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми – дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает – все хуже.
Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.
Чем дальше, чем больше размываются «берега», множатся, дробятся, причудлво преломляются последствия пережитого. Думаю, к четвертому поколению уже гораздо важнее конкретный семейный контекст, чем глобальная прошлая травма. Но нельзя не видеть, что много из сегодняшнего дня все же растет из прошлого.
Собственно, осталось еще немножко, почему это важно видеть и что со всем этим делать.

http://ludmilapsyholog.livejournal.com/

Любопытная статья о прививках. Читала ее давненько, даже ставила на не закладку, но, после очередной переустановки системы, закладки все слетели. Так что опять пришлось порыться в инете, чтобы ее найти.

 

"В 2002 году я узнала историю одной семьи, которая меня сильно потрясла. Вкратце история такова. В семье ижевского заводского инженера росла дочурка, которая часто болела. Как и всем, ей делали прививки – по графику. Известно, что без прививок – никуда, ни в ясли, ни в детский садик, ни в школу не устроишь ребенка. И вот в очередной раз ребёнку сделали прививку. Случилось осложнение. Затем ей сделали операцию по удалению опухоли. Через год ослабленной девочке «вкатывают» очередную дозу прививок. Снова – осложнение, и снова понадобилась хирургия... Но врачи, по предписанию Минздрава, не стали оперировать ребёнка...

 

Прошли дни... «После недельной комы у дочки были безвозвратно повреждены участки головного мозга. Ребёнок стал почти растением, взгляд не фиксируется...» – рассказывал мне отец девочки с трясущимися руками.

 

Тогда, в 2002 году, родители искали правду, хотели, чтобы правосудие наказало тех врачей, которые должны были наблюдать за ребёнком. Отец девочки говорил, что, в конце концов, виноват он сам, потому что не уделял прививкам внимания, слишком доверял медицине. Однако оказалось, что это не совсем так. Вина в этой истории не врачей, и тем более не родителей.

 

Оказывается, таких историй в России – огромное число. Дети заболевают в массовом порядке. Медики и власти это просто замалчивают или выдают массовые послепрививочные осложнения детей, за внезапные пищевые отравления и пр.

 

Правда оказалась гораздо страшней, чем мы можем себе представить. Об этом я и решила рассказать читателям (На эту тему у нас собрано много информации. Смотрите статьи «Откуда прилетает птичий грипп?», «Не покупайте лекарства у врагов», «Интервью с бывшим создателем вакцин» и других, в подразделах «Здоровье» и «Факты геноцида русов» нашего сайта. – Д.Б.).

 

Вакцины существуют чуть более двух веков, и всё это время не утихают споры об эффективности и безвредности их применения. При этом в нашей стране сложилась преступная традиция вакцинировать «всех подряд, из-за удобства с организационной точки зрения», что приводит к плачевным результатам, когда 80-85% детей, заболевших дифтерией, оказываются «правильно и своевременно» привитыми.

 

Туберкулёз тоже не хочет «ликвидироваться», несмотря на противоправную медицинскую помощь, оказываемую в роддомах нашим младенцам посредством БЦЖ вакцины в первые дни их жизни.

 

Особую тревогу вызывают факты, свидетельствующие о проводимых на наших детях широкомасштабных испытаниях безопасности новых вакцин под благовидным предлогом «календарных прививок».

 

Предварительная ликвидация эпидемий – работа неблагодарная, практически невыполнимая по своей непредсказуемости, да и небезопасная: «Уничтожить и не ждать ответного удара... не подумав, а не займут ли освободившееся место под солнцем другие, куда более агрессивные микробы?» – предостерегал автор дифтерийного анатоксина Гастон Рамон.

 

Займут, ещё как займут! И занимают это место агрессивные стрептококки, новые штаммы микробактерий туберкулёза, вызывающие туберкулёз костей, суставов, кожи, кишечника, мочеполовой системы – после «правильно» привитых детей против туберкулёза вакциной БЦЖ, а также – многоликие гепатиты и вирусы герпеса и т.д.

 

В России иммунопрофилактикой инфекционных болезней продолжают заниматься «сверху» – чиновники-эпидемиологи и санврачи, совершенно не разбирающиеся в иммунологии. А ведь на них возложены совсем другие обязанности...

 

«Снизу» за охват с «экономическим стимулированием» отвечают участковые педиатры, которые, как показывает практика общения с ними в последние 15 лет, совершенно не знакомы с иммунологическими аспектами инфекционных болезней и никак не связывают инфекционные болезни, как и вакцинологию, с иммунной системой. Представление о прививках у них очень примитивное и абсолютно конкретное: выполнить приказ по охвату – и это всё, как они полагают, что от них требуется.

 

Но если бы детский врач, вмешивающийся в иммунную систему, был аттестован по иммунологии, – уверена: ни один из педиатров и санврачей не прошли бы такой аттестации...

 

Всего 100 лет назад педиатры были «элитой» врачебной корпорации. В настоящее время широко образованный педиатр стал встречаться всё реже. Педиатры должны сочетать знания многих пограничных областей и медицинских дисциплин. Врачей-педиатров много, ведь этот количественный показатель в стране, где мы жили, всегда ставился во главу угла, а о качестве не очень-то заботились. Между тем, квалификация детских врачей зачастую невысока, система организации их труда малоэффективна. Детское здравоохранение у нас находится на очень низком уровне.

 

Во многих государствах действуют общественные ассоциации, помогающие решать конфликтные ситуации между чиновниками и родителями, отказывающимися от массово-календарных прививок своих детей. В ассоциациях работают специалисты разных дисциплин: микробиологи (вирусологи и бактериологи), иммунологи, педиатры, генетики, психологи, а также юристы, педагоги и молодые родители.

 

Такие организации помогают родителям, подросткам и взрослому населению в принятии обоснованного, грамотного решения об осуществлении вакцинации или об отказе от неё, а также информируют о фактической санитарно-эпидемиологической обстановке в конкретном регионе и организованных учреждениях: в школах, детских садах, интернатах и т.д.

 

Иллюзия, что все инфекционные агенты будут побеждены, стоит лишь провакцинировать «всех подряд» (т.е. одна проблема – одно решение), порождает преступный подход к этому профилактическому медицинскому вмешательству в природу человека.

 

Однако именно такая система «из-за удобства с организационной точки зрения» продолжает пропагандироваться армией врачей и чиновников от здравоохранения, в той или иной форме причастных к прививкам, но не к вакцинологии с основами иммунологии.

 

Прежде всего, необходимо знать, что только совокупность противоэпидемических мероприятий, профессионализм и использование достижений современной иммунологии, которой более полувека, смогут решить задачи противоинфекционной защиты. Только так может быть создано санитарно-эпидемиологическое благополучие населения и государства в целом.

 

Нельзя ликвидировать ни одну инфекционную болезнь только с помощью прививок. Мол, привьёшься – и будешь в безопасности для себя и для всех окружающих. Мало сказать, что это миф, это – утопия об очередном «всеобщем счастье» в светлом безинфекционном рае, достигнутом якобы только с помощью вакцин.

 

Возникает дьявольское наваждение: без прививки ребёнок вроде бы неполноценный, хотя на самом деле – совсем наоборот... "

www.1-sovetnik.com