И снова правила императрица. Теперь, поскольку она стала старой, говорила она, и поскольку старость стирает женскую привлекательность, она убрала всякий намек на ширму и веер, скрывавшие ее от глаз мужчин. Она сидела на троне Дракона, словно была мужчиной, в полном свете факелов или солнца, облеченная великолепием и гордостью. Поскольку она выполнила то, что задумала, она могла теперь быть милосердной, и из милосердия она иногда позволяла своему племяннику выступать в роли императора. Так, когда приближался осенний праздник, она позволила ему совершить императорские жертвоприношения на алтаре Луны. На восьмой день восьмого лунного месяца, в Праздник осени она встретила его в Зале аудиенций под стражей, назначенной Жун Лу, и там, перед собравшимися принцами и министрами приняла от него девять почтительных поклонов, которые обозначали ее власть над ним. В тот день по ее разрешению и под той же охраной он совершил императорские жертвоприношения на алтаре Луны, и он поблагодарил Небеса за урожаи и за мир. Пусть он имеет дело с богами, сказала императрица, а она будет иметь дело с людьми.

У нее было много таких дел. Прежде всего она казнила шестерых китайских мятежников, чьи советы завели императора на неправильный путь. И как же она злилась и горевала, что главный мятежник из них, этот Кан Ювэй, с помощью англичан был переправлен на иностранном судне в английский порт и там жил в безопасности. Не оставила она свободы и некоторым членам своего семейного клана, которые помогали императору. Когда императрица расправилась с теми, с кем следовало, она принялась за другое дело, во имя блага всего народа. Она знала, что народ разделен, что некоторые приняли сторону императора и говорили, что стране следует приспосабливаться к новым временам и иметь корабли и пушки, и железные дороги, и учиться даже у своих врагов, европейцев, в то время как другие объявляли себя сторонниками мудрого Конфуция и всех старинных обычаев и страстно хотели освободиться от новых взглядов и вернуться к старым порядкам.

И тех и других надо было убеждать, и именно этой задачей теперь занялась императрица. Эдиктами и умелым использованием слухов через евнухов и министров народ был поставлен в известность о тяжелых прегрешениях императора. Главными среди его грехов были два: первый состоял в том, что он плел заговор против своей старой тетушки и даже задумал лишить ее жизни, чтобы свободно слушаться своих новых советников, а второй — что его поддерживали иностранцы, а он был слишком прост умом, чтобы увидеть, что они надеялись сделать его своей марионеткой и захватить всю страну. Эти два прегрешения убедили всех, что императрица правильно сделала, что вернулась на престол, поскольку если те, кто почитал Конфуция, не могли простить молодого человека, который плел заговор, чтобы уничтожить старшего, то уже никто не мог простить правителя, который подружился с белыми людьми и китайскими мятежниками. Прошло немного времени, а народ уже одобрял императрицу как свою повелительницу, и даже иностранцы говорили, что лучше иметь дело с сильной правительницей, чем со слабым правителем, ибо силе можно доверять, а слабость всегда была сомнительна.

И вот еще в чем заключались хитрость и ум Старого Будды. Она знала силу женщины, и, чтобы убедить мужчин, она устроила пир и пригласила на него в качестве своих гостей жен белых людей, которые были посланниками западных стран и жили в столице, представляя свои правительства. Никогда за долгие годы своей жизни императрица не видела белого лица, но сейчас она была готова это сделать, хотя сама мысль об этом возмущала ее. Но если она завоюет женщин, сказала она, то мужчины пойдут следом. Она выбрала для этой встречи свой день рождения, когда ей исполнялось шестьдесять четыре года, и пригласила семь дам, жен семи западных посланников, появиться на аудиенции.

Двор был взволнован, фрейлины любопытствовали, евнухи бегали туда и сюда, ибо никто из них никогда не видел иностранца. Только императрица оставалась спокойна. Именно она подумала о том, чтобы заказать те блюда, которые могут понравиться гостьям, и заранее послала евнухов узнать, могли ли приглашенные дамы есть мясо или их боги им это запрещали, любили ли они слабые китайские зеленые чаи или же черные индийские чаи, и следует ли готовить сладости на свином сале или же на растительных маслах. Конечно, она была безразлична к их ответам и приказала подать то, что сама желала, но вежливость была соблюдена.

Перед полуднем она поставила конных китайских стражников в мундирах алого и желтого цвета объявлять о паланкинах. Час спустя паланкины, каждый с пятью носильщиками и двумя всадниками, ждали у ворот британского посольства, и когда иностранные дамы вышли, то паланкины были опущены, а их занавеси открыты, чтобы дамы могли войти. Словно этой вежливости было недостаточно, императрица приказала начальнику Совета по дипломатической службе взять четырех переводчиков, всех в паланкинах, и еще восемьдесят человек верхом и еще шестьдесят конных стражников, чтобы встретить дам. Каждый мужчина был одет в официальное платье и оказывал иностранным гостьям всяческую любезность.

У первых ворот в Зимний дворец процессия остановилась, и дамы были приглашены войти в них пешком. За воротами их ждали семь дворцовых паланкинов, обложенных подушками из красного атласа. Каждый паланкин несли шесть евнухов, облаченных в яркий желтый атлас и подпоясанных малиновыми поясами. Сопровождаемые эскортом, дамы доехали в паланкинах до вторых ворот, где процедура повторилась.

Затем императрица приказала, чтобы их усадили в маленькие вагончики, которые тянул паровозик, купленный несколько лет назад императором для забавы и ознакомления у иностранцев. Поезд провез их через Запретный город ко входу главного дворца. Во дворце гостьи пили чай и отдыхали. Затем высочайшие принцы пригласили их в Зал аудиенций, где на тронах сидели император с супругой. Императрица, этот лукавый дипломат, пожелала, чтобы ее племянник сидел сегодня у нее по правую руку, дабы в глазах приглашенных они казались неразделимы.

Сообразно длительности пребывания в Пекине, гостьи встали по порядку перед тронами, и переводчик представил каждую по очереди принцу Цину, который затем представил их императрице.

Императрица пристально вглядывалась в каждое лицо, и как ни поразило ее увиденное, она склонялась со своего трона, протягивая обе руки, усыпанные драгоценностями, брала каждую гостью за правую руку и надевала на указательный палец кольцо из чистого массивного китайского золота, украшенное большой круглой жемчужиной.

Иностранки благодарили, и каждой императрица отвечала поклоном головы. Затем, и за ней последовал племянник, она поднялась и покинула комнату, и ее евнухи поспешили следом, окружив ее живою ширмой.

Выйдя за двери, она повернула налево к своему дворцу и, не разговаривая с императором, махнула ему идти вправо. Четыре евнуха, которые охраняли его днем и ночью, повели его обратно в тюрьму.

В собственном обеденном зале императрица съела обычную полуденную еду, окруженная своими любимыми фрейлинами, а ее иностранные гостьи обедали в пиршественном зале вместе с младшими придворными дамами, евнухами и переводчиками, которые остались в виде любезности. Императрица, евшая с таким же аппетитом, как и обычно, была в хорошем настроении и смеялась над странными лицами иностранок. Их глаза, сказала она, казались необычнее всего — бледно-серые, светло-карие или голубые, как глаза диких кошек. Она заявила, что иностранки отличались грубым сложением, но признала, что их бело-розовая кожа была прекрасна, за исключением японки, чья кожа была грубой и темной. Английская дама была самой красивой, сказала императрица, но у немецкой дамы было самое лучшее платье: короткий жакет, одетый поверх кружев, и пышная длинная юбка из богатого атласа. Она посмеялась над высокой кокардой, которая была на голове у русской дамы, а американская дама, сказала она, выглядела как строгая монахиня. Фрейлины восторгались всем, что она говорила, и заявляли, что никогда не видели ее более остроумной. В приятном настроении еда была окончена, императрица сменила одежды и вернулась в пиршественный зал. Пока убирались столы, гостей пригласили в другой зал, а когда они вернулись, то императрица уже сидела на своем тронном стуле, чтобы принять их. Она послала за молодой императрицей, своей племянницей, которая теперь стояла рядом с ней. Когда гостьи вошли, императрица представила свою племянницу каждой по очереди и была очень довольна, увидев взгляды одобрения, которыми они наградили племянницу, восхищаясь ее богатыми малиновыми одеяниями, украшениями и драгоценностями. Императрица почувствовала, что дамы, несмотря на то, что являются лишь иностранками, отличают качество атласов и драгоценностей, и решила про себя, что когда |будет принимать их в третий и последний раз, в конце дня, то торазит их своими нарядами. Она была довольна своими гостьями, и когда они по очереди подходили к ней, она протягивала им руки, прикладывая ладони сначала к своей груди, а затем к их груди и повторяя снова и снова слова древнего мудреца: «Все под Небесами одна семья», которые велела своим переводчикам объяснить на английском и французском. Позже она Пригласила гостей в свой театр, сказав, что она выбрала для них свою любимую пьесу, и переводчики объяснят ее, когда актеры будут играть.

И снова она удалилась в свои покои. Будучи несколько усталой, она позволила себе сначала искупаться в надушенной теплой воде и только затем облачиться в свежие одежды. На этот раз она выбрала свое самое дорогое одеяние из атласа, отделанное золотом и расшитое фениксами всех цветов и оттенков, и надела знаменитое ожерелье из крупных ровных жемчужин, и даже сменила щитки на ногтях с золотых, отделанных жемчугом и нефритом, на золотые, отделанные бирманскими рубинами и индийскими сапфирами. На голову она водрузила высокий головной убор с жемчугами и рубинами, перемежавшимися с африканскими алмазами. Никогда, сказали фрейлины, они не видели ее более красивой. В самом деле, свежесть ее кожи цвета слоновой кости, яркость губ, не имевших морщинок, чернота ее сказочных глаз и ясных бровей — все это принадлежало женщине, которую не покидала молодость.

И еще раз императрица вернулась в пиршественный зал, где ее гостьи теперь пили чай и ели сладости. Она появилась с пышностью, ее несли на дворцовом стуле евнухи и подняли ее к трону. Иностранные дамы встали, восхищение ярко выразилось на их лицах. Императрица всем улыбнулась, взяла свою чашку чая и отпила с одной стороны. Призвав каждую из дам к себе, она вкладывала другую сторону чашки ей в губы и снова говорила: «Все мы одна семья. Под Небесами все едины». Чувствуя свой триумф, она приказала внести дары и вручить их дамам: веер, свиток с ее собственным рисунком и кусок нефрита — каждой одинаково. Когда все закончилось, дамы выразили свою благодарность, а она попрощалась с ними и удалилась. Так завершился день.

В последующие дни императрице доносили, что иностранные дамы хвалили ее своим мужьям, говоря, что такая мягкая и красивая и щедрая в своих дарах женщина, какой себя показала императрица, не может быть одновременно злой и жестокой. Императрица была довольна этими сообщениями и чувствовала себя действительно такой, как о ней говорили. Теперь, завоевав всеобщее расположение, она принялась за китайских мятежников и реформаторов. Китайцев, которыми она правила, вновь нужно было подчинить власти ее руки и сердца. Чем больше она думала над этой задачей, тем лучше понимала, что не справится с ней, пока ее племянник, император, оставался в живых. Его меланхолия, его вкрадчивые манеры, его покорность завоевали даже тех, кто привык повиноваться ей. Она принуждала себя сделать то, что должно было быть сделано. К тому же Ли Ляньинь все чаще нашептывал ей на ухо:

Пока он живет и здравствует, ваше высочество, страна останется разделенной. Китайцы будут искать предлог для раздора между вами, Священная мать, и императором. Они рождены для раздора, эти китайцы. Они счастливы, когда плетут заговоры против своих правителей. Вожди мятежников вечно занимаются тайным подстрекательством. Они напоминают людям, день и ночь, что ими правит маньчжур, а не китаец. Только вы можете сохранить мир, потому что народ знает вас и доверяет вашему уму и мудрости, хотя вы и маньчжурка.

- Если бы мой племянник был сильным человеком, — вздохнула она, — с какой бы радостью я бы вручила ему судьбу народа!

- Но он слабый человек, ваше высочество, — прошептал евнух, — он слаб и своеволен. Он слушает речи мятежников из китайцев и отказывается признать их заговорщиками. Он разрушает династию, не ведая, что творит.

Она могла лишь согласиться, что именно так обстоят дела, однако не могла дать тайный приказ, которого ждал алчный евнух. В тот день она мерила шагами террасу дворца и пристально смотрела через озеро, полное лотосов, на остров, где был заточен ее племянник. Но как можно дворец называть тюрьмой, пусть даже в нем всего четыре комнаты, однако они просторны и уютно обставлены, а окружающий воздух свеж и приятен. Она даже сейчас могла видеть своего племянника, он гулял по узкому островку, а с ним, хотя и на расстоянии, бдительные евнухи, охранявшие его. Пора было сменить этих евнухов и поставить других на их место, поскольку они уже оставались на этом посту больше месяца или даже двух и в них могла проснуться симпатия к молодому человеку, которого они охраняли. Пока что они оставались верны ей, и каждую ночь, поочередно, переписывали дневник, который ее племянник вел каждый день. Глубокой ночью она читала его записи, и ей открывалось каждое биение его сердца, каждая мысль его ума, каждое его чувство. В одном евнухе она несколько сомневалась, его фамилия была Хун, так как он давал всегда слишком хороший доклад о своем подопечном. «Император проводит время за чтением хороших книг, — всегда говорил Хун, — когда устает, то занимается живописью или пишет стихи».

Прохаживаясь взад и вперед по террасе, императрица обдумывала то, что сказал ей Ли Ляньинь. Нет, для ее племянника еще не пришло время умирать. Ответственность за его смерть не должна лечь на нее. Было правдой то, что она желала его смерти, но желание — не есть преступление. Пусть его смерть будет решена на Небесах. Когда Ли Ляньинь снова появился перед ней, она холодно сказала:

— Не говори мне больше о путешествии императора на Желтые источники. Что Небо желает, то само же Небо и сделает.

Эти слова были сказаны таким суровым голосом, что евнух встал перед ней на колени и склонился, чтобы показать, что он повинуется. Однако кто же мог подумать, что китайские мятежники исхитрятся и найдут тайный путь к молодому императору? Они сделали это через одного из евнухов. Однажды утром в десятый лунный месяц того года молодой император ускользнул от своих евнухов-стражников и бежал через сосновые леса на северной стороне острова к бухточке, где его уже ждала лодка. Но евнухи заметили сквозь деревья его развевающиеся одежды и погнались за ним следом. Они схватили императора в тот миг, когда он уже садился в лодку, и принялись умолять его не совершать побега.

— Если вы убежите, Сын неба, то Старый Будда велит нас обезглавить.

У императора было нежное сердце, он заколебался, хотя лодочник, который был переодетым мятежником, закричал ему, что нельзя медлить, что жизни евнухов ничего не стоят. Но император посмотрел на умоляющих евнухов, среди которых был совсем юный мальчик, нежный и добрый, он часто и всегда усердно прислуживал своему господину. Увидев этого плачущего юношу, император не смог ступить в лодку. Он покачал головой, и лодочник, не осмеливаясь больше задерживаться, отчалил в безмолвную рассветную дымку. Эта грустная история достигла ушей императрицы. Выслушав, она ничего не предприняла, или казалось, что ничего не предприняла, но она сохранила этот случай в своем сердце, чтобы потом припомнить его императору. Тем временем она казнила мятежников, принцев и министров, которые поддерживали императора. Но его она оставила жить, ибо у нее было припасено оружие. Ее подданные настолько глубоко почитали древнюю мудрость Конфуция, что ей достаточно было только напомнить им, что император замышлял убить ее, и они закричат, что он предатель. Она знала, что молодой император понимал, что оружие ее было сильным, он сам слишком почитал Конфуция. За милосердие Жун Лу похвалил ее. Он снова попросил частной аудиенции и сказал:

— Хотя верно, ваше величество, что народ никогда не простил бы заговор против вас, однако он не стал бы почитать вас, если бы вы допустили, чтобы император лишился жизни. Он должен быть в заточении, я это признаю, так как иначе он станет оружием в руках ваших врагов, но пожалуйте ему всякую возможную милость. Пусть он появится рядом с вами, когда вы будете принимать посланника из Японии через десять дней, — пусть он появляется, когда будете принимать посланников от внешних территорий. Вы, ваше величество, можете позволить себе всякий акт милости и доброты. Пусть мне будет позволено также предложить, чтобы Жемчужная наложница…

Но она подняла обе руки, приказывая ему замолчать. Сами слова «Жемчужная наложница» не должны были произноситься в ее присутствии. Она посмотрела на Жун Лу холодно и спокойно, и он больше ничего не сказал. Она была императрицей и женщиной, но в этот день он видел только императрицу.

— Я буду говорить о других вопросах, — сказал он. — Хотя в стране сейчас мир, однако люди беспокойны. Они выражают гнев, прежде всего против белых людей. В провинции Гуйч-жоу толпой был убит английский священник. Это снова навлечет на трон английских шершней. Они потребуют компенсации и уступок.

Императрица впала в ярость. Она сжала кулаки и трижды ударила себя по коленям.

— Опять эти иноземные священники! — закричала она. — Как это они не сидят у себя дома? Разве мы посылаем наших священников бродить по свету, уничтожая богов других народов?

— Они — плод тех поражений, которые мы потерпели в битвах с белыми людьми, — напомнил ей Жун Лу. — Мы были вынуждены позволить войти в наши порты их священникам и торговцам.

— Клянусь, я больше не потерплю этих людей, — заявила императрица. Она сидела, охваченная недобрыми мыслями, ее прекрасные глаза помрачнели под насупившимися бровями. Она забыла, что Жун Лу стоял перед ней, или притворялась, что забыла. Видя ее настроение, он откланялся и ушел, а она даже не подняла головы. В последний месяц того года был убит еще один иностранный священник, на этот раз в западной провинции. Его убивали жестоко, избивая, вывертывая руки и разрезая кожу. В тот же самый месяц толпы селян и горожан восстали против иностранных священников в провинции Сычуань. Это произошло также из-за расползавшихся по стране слухов, что священники эти были колдунами, что они похищали детей и приготовляли из их глаз лекарства и перетирали их кости, чтобы делать волшебные отвары.

Императрица была вне себя, ибо, когда убивали их граждан, иностранные посланники становились заносчивы и угрожали, что их правительства начнут войну. Весь мир, казалось, приходил в движение против нее. Россия, Англия, Франция и Германия недовольно брюзжали. Франция, потерявшая нескольких священников, направила сообщение через своих посланников, что вышлет военные корабли, если только ей не будет предоставлен кусок земли в качестве концессии в Шанхае. Португалия также потребовала расширения своих владений вокруг Макао, а Бельгия настаивала, чтобы ценой за двух убитых бельгийских священников была земельная концессия в Ханькоу, в этом огромном порту на реке Янцзы. Тем временем Япония зарилась на богатую и плодородную провинцию Фуцзянь, и Испания выступала с угрозами, так как среди убитых был и испанский священник. Самой рассерженной была Италия, ее посланники требовали концессии самой лучшей земли в провинции Чжэцзян. Надвигалось бедствие. Императрица вызвала принцев и министров на особую аудиенцию и послала за генералом Ли Хунчжаном, чтобы он прибыл с Желтой реки, где она приказала ему восстановить дамбы против наводнения.

День аудиенции был жарким, с северо-запада шла песчаная буря. Воздух сделался удушающим от мелкого песка, и, ожидая императрицу, принцы и министры закрывали лица платками. Но когда появилась императрица, то она, казалось, не замечала бури. Она была в своих самых величественных одеждах, и когда сошла со своего императорского паланкина и прошла к трону Дракона, опираясь на руку Ли Ляньиня, то поразила всех своим гордым безразличием, что заставило присутствующих убрать платки с лиц и упасть на колени в почтении. Только Жун Лу отсутствовал, и она немедленно отметила это.

— А где Верховный советник, мой родич? — спросила она у Ли Ляньиня.

— Ваше величество, он прислал сообщить, что болен. Я думаю, что он болен, потому что вы послали за Ли Хунчжаном.

Внедрив в ее ум эту стрелу злобы, он отступил назад, и она со своим торжественным изяществом открыла аудиенцию. Одного за другим она вызывала принцев и министров дать свое мнение по поводу кризиса, и каждому она любезно уделяла внимание. Последним она вызвала престарелого генерала Ли Хунчжана, который вышел вперед нетвердыми шагами и с трудом встал на колени в почтении. Она смотрела, как два евнуха опускают его на колени, но не дала ему позволения сидеть. Сегодня она требовала всех знаков подчиненности и почтения, и то, что она не позволяла, никому не разрешалось.

— И что же имеете сказать вы, почтеннейший защитник нашего трона? — спросила она приятным голосом. На это Ли Хунчжан ответил, не поднимая головы от пола:

— Высочайшая, над этим вопросом я думал много месяцев. Мы окружены разгневанными врагами, людьми, чуждыми нам и нашим обычаям. Однако мы должны избежать войны любой ценой, ибо вступать в войну со столь многими равносильно на деле пытаться оседлать тигра. Осмотрительно поэтому было бы привлечь одного врага, чтобы он стал нашим союзником. Пусть это будет наш северный враг, Россия. Среди остальных Россия — самая азиатская, как и мы, народ нам чуждый, это верно, но азиатский.

— А какую цену придется заплатить, чтобы сделать одного врага нашим другом? — спросила она. Старик затрепетал от нежной холодности ее голоса. Она увидела, как задрожали его плечи, а его сцепленные руки затряслись. Он не смог говорить. — Нет, — сказала она решительно, — я сама отвечу на свой вопрос. Эта цена слишком велика. Какая польза, если мы завоюем на нашу сторону одного из наших врагов только для того, чтобы стать его вассалом? Разве какая-нибудь страна даст что-либо просто так? Увы, я еще не встречала, чтобы так поступали. Мы отразим всех наших врагов. Больше того, я не сложу руки, пока всякий белый человек, мужчина, женщина и дитя, не будет изгнан с наших берегов. Я не уступлю. Мы возьмем обратно то, что принадлежит нам.

Говоря, она поднялась с трона, а министры смотрели на нее во все глаза, и им казалось, что с каждым словом она становится все выше и выше. Ее глаза горели черным пламенем, ее щеки раскраснелись, она распростерла руки, растопырив пальцы, и драгоценные щитки на ее ногтях казались золотыми когтями хищной птицы. Она источала власть, даже воздух пропитался гневным жаром. Они упали на колени, опустив головы, все как один, и она смотрела на согбенные тела этих мужчин и чувствовала, как исступленный восторг разливается по ее венам. И в этот самый миг она подумала о Жун Лу, о том, что он не пришел поддержать ее. Ее глаза скользнули по склоненным фигурам, по блистательным одеждам, разметавшимся по изразцовому полу всеми цветами и оттенками, и выбрали Верховного советника Ган Ни, человека уже немолодого, который все эти годы тратил свои силы на поддержание древних традиций и выступал против новшеств.

— Вы, мой Верховный советник Ган Ни, — сказала она громким и отчетливым голосом, — вы останетесь на частную аудиенцию. Вы, мои вельможи и принцы, свободны.

С этими словами она сошла со своего трона, и Ли Ляньинь вышел вперед, и, положив руку на его плечо, она торжественно прошла мимо склоненных фигур к своему паланкину. Ее воля была тверда. Она больше не уступит белым людям. Час спустя Верховный советник Ган Ни стоял и выслушивал ее приказания. Было послеобеденное время. Главный евнух стоял поблизости, он, казалось, ничего не слышал, хотя слышал все, и взятка, которую ему дал Ган Ни, грела ему внутренний карман халата. Когда императрица говорила, то смотрела через широкий зал в двери, открытые в сад. Ночной ветер стих, воздух был свеж, очищенный песчаной бурей.

— Я больше не колеблюсь, — говорила императрица. — Я неумолима ко всем врагам. Я востребую обратно нашу землю. Я заберу ее обратно, какую бы цену ни пришлось заплатить.

— Ваше величество, — сказал Ган Ни, — впервые я чувствую надежду.

Это был высокий мужчина, в своих лучших годах, — ученый и конфуцианец.

— Каков будет ваш совет? — спросила императрица.

— Ваше величество, — сказал он, — принц Дуань и я часто говорили, о том, что мы скажем, если наш совет будет испрошен. Мы согласны, он и я, что должно использовать гнев китайцев против белых людей. Китайцы уже сходят с ума от ярости за отобранную у них землю, за золото, которое они платят в возмещение ущерба за священников, которых убивает толпа. Они создали тайные банды, поклявшиеся уничтожить врагов. Вот мой совет, который я смиренно предлагаю, ваше величество. Я не претендую на мудрость. Но поскольку банды уже существуют, то почему их не использовать? Пусть им тайно будет сообщено о вашем одобрении. Когда банды прибавятся к армиям, которые организовал Жун Лу, то кто сможет противостоять нам? Разве китайцы не станут пламеннейшими вашими сторонниками, Священная мать, когда узнают, что вы вместе с ними в борьбе против чужеземцев?

Императрица слушала и размышляла, и замысел казался ей хорошим. Она задала еще несколько вопросов, похвалила советника, а затем отослала его. Таким прекрасным было ее настроение от этой новой надежды, что, когда подошел Ли Лянь-инь, чтобы предложить свой совет, она не стала его бранить.

— Какой план может быть лучше, — сказал он, — Верховный советник — мудрый и осмотрительный человек.

— Это действительно так, — согласилась она. Она поймала его косой лукавый взгляд, его глаза сузились на грубом лице..

— Да? — спросила она. Они видели друг друга насквозь, эти двое.

— Предупреждаю вас, ваше высочество, — сказал он. — Я думаю, что Жун Лу не одобрит этот план. — Он высунул язык и тронул свою верхнюю губу и опустил уголки рта. Она улыбнулась его гримасе.

— Тогда даже я не буду его слушать, — сказала она… Тем не менее через несколько дней она послала за Жун Лу, приготовившись порицать его за то, что, как ей донесли ее шпионы, он сделал.

— Ну что? — спросила она, когда он появился перед ней. Час был поздний, и она не захотела ждать, пока он отужинает.

— Нет, - сказала она, - он может поесть потом.

— Что я сделал, ваше высочество? — осведомился Жун Лу. Впервые она подумала, что он выглядит старым и усталым.

— Я слышала, что ты позволил иностранным послам увеличить свою стражу.

— Я был вынужден, — ответил он. — Кажется, у них тоже есть свои шпионы, которые донесли им, что вы, ваше высочество, послушали Ган Ни и намереваетесь одобрить банды китайских мятежников, цель которых, насколько я знаю — уничтожить иностранцев среди нас вплоть до последнего ребенка. Ваше величество, я сказал, что я не поверю, что вы могли одобрить такое безрассудство. И в самом деле, думаете ли вы, что даже вы можете сражаться против всего света? Мы должны вести переговоры, улаживать все, пока не сделаем наши войска достаточно сильными для победы.

— Я слышала, что люди бормотали проклятья, когда вошли иностранные войска, — сказала она. — А Ган Ни был в Цзянси, он говорит, что провинция готова сражаться с врагом. Он говорит, что в Наньчане он обнаружил, что городской голова арестовал нескольких мятежников, которые принадлежат к обществу боксеров[4], но он, Ган Ни, приказал освободить их и доставил их ко мне, чтобы показать их силу. Он говорит, что у них есть волшебное средство, которое предохраняет от смерти. Даже когда в них стреляют из ружей, их тело не получает ранений.

Жун Л у с мукой выкрикнул:

— Ох, ваше высочество, можете ли вы верить в такую чепуху?

— Это ты проявляешь глупость, — возразила она. — Разве ты забыл, что под конец династии Хань люди тоже знали волшебство против ран и смерти. А Ган Ни говорит, что у него есть друзья, которые много лет назад видели такое же волшебство в провинции Шаньси. Говорю тебе, есть духи, которые помогают праведникам.

Жун Лу был вне себя. Он сорвал с головы шляпу и бросил ее на пол перед ней и, схватив свои волосы, вырвал две пряди.

— Я не забуду свое место, — сказал он сквозь зубы, — но ты все еще приходишься мне родственницей, той, которой я давно отдал свою жизнь. Конечно же, я имею право сказать, что ты дура. Несмотря на всю твою красоту и твою власть ты, даже ты, можешь быть дурой. Я предупреждаю тебя, что, если ты послушаешь эту каменную голову, Ган Ни, который не имеет знания о настоящем, а живет в тех веках, которые ныне уже мертвы, и если ты послушаешь главного евнуха и ему подобных, тогда я скажу, что ты уничтожаешь себя и вместе с собой всю династию. Ох, послушай меня, послушай меня…

Он сложил руки вместе, заклиная ее, и не отрываясь смотрел в лицо, которое он все еще обожал. Их глаза встретились и слились, он увидел, что ее воля дрогнула, и не осмелился говорить, чтобы не разрушить to, что он уже сделал. Она заговорила слабым голосом:

— Я спросила принца Цина, что он думает, и он сказал, что, несомненно, отряды боксеров могут быть полезны.

— Один я осмеливаюсь говорить тебе правду, — сказал он. — Он сделал шаг вперед и засунул руки за пояс, чтобы не протянуть их к ней. — В твоем присутствии принц Цин не осмеливается говорить то, что он говорит мне наедине — что эти боксеры — самозванцы и обманщики, невежественные грабители, которые пытаются подняться к власти через твое одобрение. Но какой мужчина поклонится тебе так, как я?

Его голос ослаб, и его слова прозвучали сухим шепотом. Она опустила голову. Он по-прежнему сохранил над ней власть. На протяжении всей их жизни его любовь удерживала ее.

— Обещай мне, по крайней мере, что ты не сделаешь ничего, не сказав об этом мне, — настаивал он, — это небольшое обещание.

Он призывал ее, а она все еще молчала.

— Награда — единственная, какую я прошу.

Он подождал некоторое время и, пока ждал, не отводил глаз от ее опущенной головы. А она никак не поднимала голову, она видела его ноги, прочно стоящие на земле, сильные ноги в бархатных сапогах, наполовину скрытые длинным голубым атласным халатом. Они всегда верно служили своему хозяину. Она подняла голову:

— Я обещаю.

— Ваше величество, — сказал Ган Ни, — вы поступаете неправильно. С возрастом ваше сердце смягчается. Вы не позволяете расправиться даже с иностранцами. Однако достаточно лишь вашего слова, и они уйдут, исчезнут даже их собаки и куры, а от их жилищ не останется камня на камне.

Его шпионы донесли ему, что Жун Лу был его врагом, и он поспешил прийти на аудиенцию. Императрица отвернула голову.

— Я очень устала от вас всех, — сказала она.

— Но, ваше высочество, — призывал он, — теперь не время для усталости. Это час победы. Вы и пальцем не пошевельнете. Только скажите слово, и другие сделают вашу работу. Мой сын присутствовал вчера на театральном представлении, он говорит, что все обсуждали глупость, которую сделал Жун Лу, позволив иностранным войскам войти в город. Во многих провинциях ждут, когда придет время нанести удар по западному врагу. Мы ждем вашего слова — только вашего слова, ваше высочество.

Она покачала головой:

— Я не могу сказать его.

— Ваше величество, — говорил Ган Ни, — прошу вас извинить Дуаня. У него грубые манеры солдата, но он на нашей стороне, хотя он и китаец.

— Эта правая рука, — похвалился Дуань и выставил свою толстую мускулистую правую руку. Императрица оглядела собравшихся советников. Жун Лу среди них не было. Он попросил отпуска два дня назад, но она не ответила. Тем не менее от отбыл.

— Ваше величество, — сказал советник Ци Сю, — позвольте мне подготовить указ для вашей подписи. По крайней мере давайте разорвем отношения с этими иностранцами. Это напугает их.

— Вы можете подготовить, — сказала императрица, — но я не обещаю подписать.

— Ваше величество, — снова выступил Ган Ни, — вчера я был на праздновании дня рождения первой дамы дома герцога Лань. В его внешнем дворе живут более сотни боксеров во главе со своим начальником. У них есть дар вызывать волшебных духов, чтобы те входили в их тела. Я видел юношей не более четырнадцати или пятнадцати лет, которые впадают в транс и разговаривают на странных языках. Герцог Лань говорит, что, когда придет время, эти духи поведут боксеров на дома христиан, чтобы их разрушить.

— Я не видела этого своими глазами, — заявила императрица. Она подняла руку, оканчивая аудиенцию.

— Ваше величество, — говорил в сумерках Ли Ляньинь, — многие горожане дают приют боксерам.

Он поколебался, а затем прошептал:

— Если вы не разгневаетесь, ваше величество, ваша приемная дочь, императорская принцесса, платит за то, чтобы двести пятьдесят боксеров стояли на постое за задними воротами города, а ее брат принц Цай Цзин обучается их волшебству. В город готовятся войти боксеры из Ганьсу. Многие люди уезжают, опасаясь войны. Все ждут вашего слова, ваше величество.

— Я не могу его дать, — сказала императрица.

— Ваше величество, — сказал Дуань Фусян, — дайте мне ваше разрешение, и я разрушу иностранные здания в нашем городе за пять дней.

Императрица давала аудиенцию в Зимнем дворце. Она вернулась в Запретный город накануне, оставив за спиной осеннюю красоту Летнего дворца. Боксеры без разрешения сожгли железную дорогу в Тяньцзинь. Увы, были ли они неуязвимы? Кто мог знать?

На шестнадцатый день пятого месяца она послала Ли Ляньиня найти Жун Лу и доставить его к ней. Она должна была взять обратно свое обещание. В это утро шпионы принесли ей весть, что новые иностранные солдаты шагали в глубь страны с побережья, чтобы отомстить за смерть еще одного иностранца, убитого разъяренными китайцами в провинции Ганьсу. Жун Лу появился в полдень, одетый в уличные одежды, как будто пришел из парка или с горного склона. Но она не обратила внимания на его внешний вид.

— Могу ли я по-прежнему молчать, когда город полнится иностранными солдатами? — спросила она. — Народ восстанет против трона, и династия погибнет.

— Ваше величество, я согласен, что мы не должны позволять новым иностранным солдатам входить в город, — ответил Жун Лу, — и тем не менее я утверждаю, что будет позором, если мы нападем на посланников иностранных государств. Они посчитают нас дикарями, не знающими законов гостеприимства. В своем доме гостя не отравляют.

— Что бы ты хотел, чтобы я сделала?

— Попросить иностранных послов покинуть город, с семьями и друзьями, — сказал Жун Лу. — Когда они уйдут, то войска уйдут вместе с ними.

— А если они не захотят уйти?

— Возможно, они захотят, — сказал он спокойно. — А если нет, то тогда тебя ни в чем нельзя будет винить.

— Ты освобождаешь меня от моего обещания? — спросила она.

— Завтра, — сказал он, — завтра… завтра…

Глубокой ночью императрица была внезапно разбужена ярким светом. Как всегда она спала с открытыми занавесками на кровати, и свет лился на нее из окон. Свет исходил не от фонаря и не от луны, а из самого неба, малинового и пылающего. Она села на кровати и позвала своих служанок, которые спали на соломенных тюфяках, разложенных вокруг ее постели. Они проснулись, сначала одна, а затем и остальные три, и побежали к окну.

— Ай, — закричали они, — ай-ай-ай…

Дверь разом распахнулась, и из-за нее, тщательно отвернув в сторону лицо, Ли Ляньинь прокричал, что пылал иностранный храм, подожженный неизвестными. Императрица поднялась с постели и потребовала немедленно ее одеть. Женщины быстро надели на нее халаты, и вместе с евнухами она пошла из дворца в самый отдаленный двор и там забралась на пионовую гору, откуда можно было смотреть вниз на город. Дым висел густой завесой, пронзаемой языками пламени. Вскоре ужасная вонь горящей плоти распространилась в воздухе. Закрывшись платком, императрица осведомилась, что это был за запах. Ли Ляньинь сказал ей, что боксеры жгли французскую церковь, а внутри были сотни христиан-китайцев — мужчин, женщин и детей.

— Какой ужас, — простонала императрица, — о, если бы я не пустила иностранцев с самого начала! Много лет назад я бы не пустила их, и народ бы не тянулся за иностранными богами!

— Ваше величество, — сказал Ли Ляньинь, — утешьтесь. Иностранцы первыми стреляли в толпу, и отважные боксеры только отомстили.

— Увы, — сокрушалась она, — канон истории учит нас, что, когда в Императорском городе бушует пламя, оно поглощает одинаково и простую гальку, и драгоценный нефрит.

Она не могла больше смотреть. Мрачно размышляя весь день над тем, что увидела, в то время как воздух все больше наполнялся запахом смерти, она приказала евнуху перенести ее вещи и книги во Дворец мирного долголетия, где она не будет видеть и слышать того, что происходило в городе, где воздух был чист и стояла тишина.

— Ваше величество, — призывали они, — если вы не хотите все потерять, то должны использовать волшебные силы боксеров. Иностранные солдаты заполняют улицы подобно водам наводнения, врывающимся в городские ворота.

— Теперь же, теперь, ваше высочество, без промедления…

— Ваше величество, ваше величество…

Они кричали перед ней. Она разглядывала одно за другим их лица в маленькой тронной комнате: Ган Ни, принц Дуань, Юань Шикай и высочайшие принцы и министры. Они в спешке примчались на ее вызов и стояли перед ней в смятении. Не было времени опускаться на колени и церемониться. По ее правую руку на низком резном стуле сидел император, голова его была склонена, лицо бледно, длинные тонкие руки вяло сложены на коленях.

— Сын неба, — спросила она, — следует ли нам использовать полчища боксеров против наших врагов?

Если он скажет «да», то разве не ляжет вина на него?

— Как вы пожелаете, Священная мать, — сказал он и не поднял головы. Она поглядела на Жун Лу. Он стоял обособленно, с опущенной головой.

— Ваше величество, ваше величество, — кричали голоса вокруг нее, сердитые голоса мужчин, отдававшиеся эхом в расписных балках высокого потолка. Она подняла руки, приказывая замолчать в сумерках этого раннего утреннего часа. Она ничего не ела и не спала, пока в городе бушевало пламя, а иностранные солдаты входили в ворота — нет, не в одни ворота; они сходились с четырех сторон света на ее город. Что оставалось, кроме войны?

— Час пришел, — закричала она. — Мы должны уничтожить иностранцев в их посольствах! — громко продолжала она вовнезапной тишине. — Ни единого камня не должно остаться на камне, ни единому человеку не должно быть дозволено жить!

Снова последовало молчание. Она нарушила свое обещание Жун Лу. Он прошагал вперед и упал перед ней на колени.

— Ваше величество, — вскричал он, и по его щекам покатились слезы, — ваше величество, иностранцы действительно наши враги, хотя им следует винить только себя за свою гибель, однако я заклинаю вас подумать о том, что вы делаете. Если мы разрушим эти несколько зданий, уничтожим эту горстку иностранцев, то их правительства гневно осудят нас, их армии, их флоты пронесутся по землям и по морям и нападут на нас. Наши гробницы Предков будут обращены в пыль, изваяния богов и алтари народа будут стерты с лица земли!

Сердце ее задрожало, кровь похолодела в венах. Но она скрыла свой страх. Она никогда не показывала свой страх, и эта старая привычка не подвела ее, хотя нынешний страх был чудовищен, страшнее отчаяния. Ее прекрасное лицо не изменилось, и веки не дрогнули.

— Я не могу удержать народ, — заявила она. — Они обезумели и желают мести. Если они не разорвут наших врагов, то они разорвут меня. У меня нет выбора. А что до вас, Верховный советник, то, если у вас нет лучшего совета, чем этот, чтобы нас им пожаловать, тогда оставьте нас. Вы освобождаетесь от дальнейшего присутствия.

Немедленно Жун Лу поднялся, слезы высохли на его щеках, и без единого слова или жеста он удалился. Когда он ушел, советник Ци Сю вынул из высокого бархатного сапога сложенную бумагу, медленно развернул ее, с большим достоинством приблизился к трону и, встав на колени, протянул императрице.

— Ваше величество, — сказал он, — я позволяю себе предложить указ. Если мне дается такое позволение, то я зачитаю его вслух.

— Сделайте это, — приказала императрица. Ее губы были жестки и холодны, но она сидела торжественно. Он принялся читать, и все услышали, что он написал. Это был указ о войне против иностранцев, который, в том случае если одобрит, императрица должна будет подписать и скрепить императорской печатью. Он дочитал до конца, а все слушали, и тишина была такой глубокой, что его голос отдавался под крышей. Когда он закончил, все замерли в ожидании ее воли.

— Отличный указ, — сказала императрица спокойно и холодно, — пусть его разошлют как декрет Трона.

Все выражали свое одобрение, не громко, а тихим торжественным тоном, а Ци Сю сложил бумагу и снова спрятал ее в бархатный сапог и, сделав поклон, отступил обратно на свое место. Наступил рассвет, обычный час для общей аудиенции, преддверием которой было это собрание. Вперед вышел Ли Ляньинь и протянул ей руку. Императрица положила свою правую руку на его плечо, ступила вниз с трона и взошла в паланкин, который ждал на террасе. Отсюда ее отнесли во дворец, чтобы выпить чаю и съесть несколько цукатов. Вскоре она снова взошла в паланкин и направилась в Зал прилежного правления. Там ее ждалимператор в собственном паланкине, и когда она появилась, он первым вышел приветствовать ее, встав на колени:

— Великодушная мать!

Она слегка кивнула, но не ответила ему и медленно пошла ко входу в зал, поддерживаемая справа Ли Ляньинем, а слева вторым евнухом. У входа в зал на коленях стояли главы ее клана, принцы, Верховные советники, за исключением Жун Лу, председатели Шести советов и Девяти министерств, двадцать четыре генерал-лейтенанта двадцати четырех знаменосных дивизий и инспектора Домашнего хозяйства. За императрицей медленно следовал молодой император, его лицо было бледно как воск, большие глаза смотрели вниз, а мертвенно-бледные руки были сложены у него на поясе. Императрица села на трон Дракона, а он сел на более низкий трон справа от нее.

Когда подобающие случаю церемонии вежливости были соблюдены и каждая группа чиновников заняла положенное ей место, императрица начала свою речь. Сначала ее голос звучал слабее, чем ей хотелось, но по мере того, как она говорила о том, что сделали враги, нарастающий гнев придавал силу ее голосу и блеск ее бессонным глазам.

— Мы укрепились в своей воле, — заявила она, — и наше намерение твердо. Мы не можем более терпеть, по приличию и по гордости, возмутительные требования иностранцев. Нашим намерением было пресечь бесчинства китайцев. Теперь это невозможно. Они слышали угрозы наших врагов, которые касаются даже моей особы. Вчера вражьи посланники потребовали, чтобы я удалилась от трона и позволила править моему племяннику — но ведь все знают, как плачевно он потерпел неудачу в качестве правителя! Почему они хотят, чтобы я ушла? Потому, что боятся меня. Они знают, что я не переменюсь, тогда как если бы на моем месте сидел мой племянник, то они бы лепили из него, как из воска, все, что захотели. Наглость иностранцев подтверждает пример французского консула в Тяньцзине, который потребовал форты Таку как часть платы за смерть простого священника.

Она сделала паузу и величественно оглядела огромный зал. Свет пылающих факелов падал на важные и встревоженные лица, повернутые к ней, и на склоненную голову императора, сидящего рядом.

— Будешь ли ты говорить? — спросила она у него. Император не поднял головы. Он облизал губы и сцепил и снова расцепил свои длинные тонкие руки. Некоторое время казалось, что он не может говорить. Она ждала, ее огромные глаза непреклонно смотрели на него, и наконец она услышала его мягкий трепетный голос.

— Священная мать, — сказал он, облизывая губы через каждые два слова. — Я могу только сказать… возможно, не мне это говорить, но поскольку вы спрашиваете меня… мне кажется, что Жун Лу сказал мудрые слова. То есть… чтобы избежать кровопролития… то есть, поскольку нам невозможно вести войну против всего света, так как у нас нет военных кораблей и мощных орудий… лучше позволить иностранным послам и их семьям покинуть город мирно. Но не я… конечно, не я… могу принимать такие решения. Должно быть так, как желает Милостивая мать.

Немедленно один из членов Верховного совета обратился к императрице.

— Умоляю вас, ваше высочество, выполнить ваш собственный замысел, — сказал он громко. — Пусть не будет пощады всякому иностранцу, пусть их род будет истреблен. Когда это произойдет, то у Трона останется время и силы, чтобы раздавить китайских мятежников, которые снова сеют брожение на юге.

Императрица приветствовала это одобрение:

— Я слышала совет Жун Лу, и нет необходимости мне его повторять. Пусть подготовят указ, объявляющий войну.

Она поднялась, собираясь окончить аудиенцию, но немедленно раздались громкие возгласы несогласия. Если некоторые поддерживали и одобряли то, что она постановила, другие заклинали ее выслушать их. Ей пришлось снова сесть и выслушать одного за другим. Сторонники Жун Лу заявляли, что война будет концом династии, ибо Китай непременно потерпит поражение, и в этом случае китайцы захватят трон. Министр Иностранного приказа даже сказал, что находит иностранцев полностью разумными в сношениях с ними, и со своей стороны не считает, что они прислали документ, требующий ее удаления от трона. Разве иностранные дамы не хвалили ее? И действительно, как он сам отметил, иностранные посланники стали более мягкими и более любезными с тех пор, как она приняла их жен.

В ответ на это в ярости поднялся принц Дуань, и императрица велела министрам удалиться, чтобы избежать ссоры. Затем герцог Лань, покровитель боксеров, заявил, что прошлой ночью он видел сон, в котором ему предстал Нефритовый император, окруженный огромным полчищем боксеров, совершающих патриотические ритуалы, и одобрил их намерения. Императрица откликнулась на его рассказ всем сердцем. Она улыбнулась своей прекрасной улыбкой и мягко сказала, что из своих книг она знала, что Нефритовый император явился одной императрице в старинные времена.

— Это добрый знак, — заключила она, — и означает, что боги за нас и против врагов-варваров.

Однако она по-прежнему не обещала использовать волшебные силы боксеров. Кто знал — истинны они или ложны? Вернувшись во дворец, она не разговаривала с императором и показывала, что не замечает его. Теперь, когда воля ее определилась, страх, давивший ее, отошел. Однако она почувствовала непреодолимую усталость, ей хотелось спать.

— Я просплю весь день, — сказала она фрейлинам, когда те готовили ей постель, — пусть никто не тревожит меня.

После полудня она была внезапно разбужена голосом Ли Ляньиня.

— Ваше величество, — позвал он, — ждет принц Цин, а с ним Ган Ни.

Императрица не могла отказать им/ Одевшись, выбрав подобающий головной убор, она вышла из спальни и в передней увидела встревоженных вельмож.

— Ваше величество, — воскликнул Ган Ни, вставая с колен, — война уже началась. Эн Хай, маньчжурский сержант, сегодня утром убил двух иностранцев, одним из них был немецкий посланник, ехавший в своем паланкине во дворец молить вас об особой аудиенции. Эн Хай убил его и поспешил к принцу Цину получить награду.

Императрица почувствовала, как страх тисками сжал ей сердце.

— Но как мог эдикт дойти до народа столь быстро? — спросила она. — Несомненно, сержанта не следует награждать, если он убил без приказа.

Принц Цин заколебался и откашлялся:

— Ваше величество, принц Дуань и Ци Сю немедленно после сегодняшней аудиенции издали приказы, что все иностранцы подлежат уничтожению.

Вельможи переглянулись.

— Ваше величество, — призвал Ган Ни, — наши враги сами сотворили себе погибель. Сержант говорит, что белые охранники стреляли первыми и убили трех китайцев.

— О, ужас! — вскричала императрица и заломила руки. — Где Жун Лу? — застонала она в безумном расстройстве. — Поспешите… доставьте его сюда… война началась слишком скоро… мы не готовы.

С этими словами она повернулась и убежала в спальню. Там, отказываясь от пищи и от утешения, она стала ждать Жун Лу. Он пришел через два часа слишком мрачный и слишком серьезный для ее умоляющих глаз.

— Оставьте меня, — сказала она фрейлинам. — Не позволяй никому входить, — велела она евнуху.

Когда все ушли, она подняла взгляд на Жун Лу, и он посмотрел на нее.

— Говори, — сказала она слабо. — Скажи мне, что делать.

— У меня была готова стража, чтобы сопроводить иностранцев на побережье, — ответил он глубоким печальным голосом. — Почему ты не послушалась меня?

Она отвернулась в сторону и вытерла уголки глаз платком, свисавшим с нефритовой пуговицы.

— Не послушавшись меня, — продолжил он, — ты спрашиваешь у меня, что делать.

Она тихо рыдала.

— Где ты найдешь деньги, чтобы заплатить этим боксерам? — спросил он. — Ты что, думаешь, они работают даром?

Она повернулась к нему, чтобы умолять его дать ей совет, помочь ей, спасти ее еще раз, и, взглянув на него, она увидела, как он стал вдруг пепельно-серым и, схватившись за левый бок, осел на пол. Она подбежала к нему и взяла за руки, они были беспомощными и холодными. Веки его наполовину опустились, а зрачки неподвижно застыли. Жун Лу тяжело, прерывисто дышал.

— О, горе, горе! — громко закричала императрица. На крик прибежали фрейлины. Увидев императрицу на коленях перед задыхающимся Жун Лу, они в испуге так завизжали, что евнухи толпой ворвались в комнату.

— Поднимите его, — приказала императрица, — положите в комнату на опиумный диван.

Серия сообщений "❖ ПЕРЛ БАК: ИМПЕРАТРИЦА":
Часть 1 - ОПИСАНИЕ; ОГЛАВЛЕНИЕ; ЧАСТЬ 1: ЁХОНАЛА (ЧАСТЬ 1)
Часть 2 - ЧАСТЬ 1: ЁХОНАЛА (ЧАСТЬ 2)
...
Часть 16 - ЧАСТЬ 3: ИМПЕРАТРИЦА (ЧАСТЬ 3)
Часть 17 - ЧАСТЬ 3: ИМПЕРАТРИЦА (ЧАСТЬ 4)
Часть 18 - ЧАСТЬ 4. СТАРЫЙ БУДДА (ЧАСТЬ 1)
Часть 19 - ЧАСТЬ 4. СТАРЫЙ БУДДА (ЧАСТЬ 2)
Часть 20 - ЧАСТЬ 4. СТАРЫЙ БУДДА (ЧАСТЬ 3)
Часть 21 - ОТ АВТОРА; ПРИМЕЧАНИЯ