Вы, дорогой Аршамбо, никогда не видели ни Руана, ни замка Буврей. А замок этот огромный – шесть, не то семь башен, расположенных кольцом на равном расстоянии друг от друга, замыкают собою красный двор. Построил его полтораста лет назад король Филипп Август, желая защитить город и его порт, а также наблюдать за Сеной в ее нижнем течении. Этот Руан благодаря своему местоположению является как бы окном в Англию, но одновременно и надежным от нее заслоном. Морские приливы доходят до каменного моста, соединяющего две части герцогства Нормандского.

Донжон помещается не как обычно, в середине замка, просто это одна из башен, только повыше и помощнее. У нас в Перигоре тоже встречаются такие замки, но у наших зодчих богаче фантазия.

Здесь собрался весь цвет нормандского рыцарства, все разодетые в пух и прах. Прибыли шесть десятков сеньоров, и при каждом по меньшей мере один конюший. Уже трубачи протрубили к столу, как вдруг оруженосец мессира Годфруа д’Аркура, весь взмокший от бешеной скачки, бросился к графу Жану и сказал, что, мол, дядя спешно требует его к себе и умоляет немедленно покинуть Руан. Все это было передано в достаточно веских выражениях, так, словно бы мессир Годфруа прослышал что-то недоброе. Жан д’Аркур счел нужным последовать совету дяди и бочком-бочком стал выбираться из толпы гостей и уже благополучно достиг нижней ступеньки донжона, заполнив почти весь проем лестницы собственными жирами, будто вниз скатывали бочки, но тут его перехватил Робер де Лоррис и загородил путь с наиприветливейшей улыбкой: «Мессир граф, мессир, да неужели вы собрались уезжать? Но ведь его высочество дофин ждет только вас, чтобы начать пир! Вы будете сидеть по левую его руку!» Боясь оскорбить дофина, толстяк д’Аркур повиновался и отложил свой отъезд. Ладно, уедет после пира. И со спокойной душой поднялся по лестнице донжона. Ибо стол дофина славился повсюду: все знали, что гостю там предложат воистину чудеса из чудес, а Жан д’Аркур нагулял себе сала вовсе не потому, что питался цветочным нектаром.

И впрямь, что за пиршество! Не зря готовиться к нему помогал дофину Никола Брак. Пирующие, те, что были там, и те, кому удалось улизнуть целыми и невредимыми, надолго запомнили его. Шесть столов были накрыты в большой круглой зале. Со стен свисали наподобие ковров зеленые гирлянды, столь яркие и свежие, что казалось, обед устроили прямо в лесу. Перед окнами огромные канделябры с зажженными свечами, так как дневной свет скупо проникал в проемы, как проникают солнечные лучи сквозь чащу деревьев. За каждым приглашенным стольник, в обязанности коего было нарезать мясо,– у сеньоров поважнее свой собственный, а у всех прочих – из челяди дофина. Орудовали ножами с ручками черного дерева с лилиями из эмали и золота. Эти приборы подавали во время поста. Таков уж был обычай французского двора – ножи с ручками из слоновой кости подавали только к пасхальному столу. Ибо здесь не упускали случая отметить четверг на среднепостной неделе. Рыбные паштеты, рыбные рагу, карпы, щуки, лещи, лини, семга и окуни, яичницы, домашняя птица, дичь – короче, опустошили все садки и птичьи дворы, перебаламутили всю воду в реке. Пажи, прислуживавшие при поварне, цепочкой выстроились снизу доверху лестницы, передавая из рук в руки серебряные или позолоченные блюда, на которых повара, мастера по изготовлению соусов и жаркого, раскладывали, возводили целые бастионы и заливали густыми соусами кушанья, приготовленные в печах поварской башни. Шестеро виночерпиев наливали гостям всевозможные вина – бонское, мерсо, арбуазское и туренское... Ах, у вас тоже, Аршамбо, разыгрался аппетит! Надеюсь, нам подадут в Сен-Совере хороший ужин, теперь уже недалеко...

Дофин сидел во главе почетного стола, одесную его Карл Наваррский, ошуюю – Жан д’Аркур. Наследник престола был в синем переливчатом одеянии из брюссельского сукна; на голове у него красовалась шапочка того же сукна, богато расшитая жемчугом в форме листочков. Я вам еще не успел описать наружность его высочества дофина... Сам длиннющий, плечи широкие, но костлявые, лицо тоже длинное, большой нос с горбинкой, взгляд, не разберешь, то ли внимательный, то ли мечтательный; верхняя губа тонкая, нижняя мясистая, подбородок срезанный.

Кое-кто утверждал, хотя установить это трудно, что он похож на своего предка Людовика Святого, который тоже был очень высок и чуть сутулился. Во французской королевской семье среди полнокровных здоровяков время от времени появляются вот такие, как дофин.

Кухонная челядь, чинно выступая, вносила одно блюдо за другим, и сам дофин указывал, на какой из шести столов его подать, отдавал таким образом особую честь каждому своему гостю – то графу д’Этампу, то сиру де ла Ферте, то мэру Руана, и все это делалось с большим достоинством и учтивостью, сопровождалось улыбкой либо жестом руки, правда, только левой руки. Ибо, как я вам уже говорил, правая рука у него была отекшая, багровая и причиняла ему немало страданий, потому-то он и старался двигать ею как можно меньше. Поиграет с полчаса в шары, и рука тут же раздуется. Ох, для государя это большой недостаток... Ни охотиться, ни воевать. Отец даже не скрывал, что презирает сына за эту его немощь. Как, должно быть, завидовал бедняк дофин всем этим сеньорам, которых он сейчас угощал, все этим сирам де Клер, де Гравиль, дю Бек Тома, де Мэнмар, де Бракмон, де Сент-Бев или д’Удето – этим здоровякам рыцарям, уверенным в себе, шумным бахвалам, гордящимся тем, что так ловко орудуют палицей или мечом. Должно быть, он даже толстяку д’Аркуру завидовал, который при его многопудовых жирах мог и норовистого коня объездить, и быть опасным турнирным бойцом; но особенную зависть пробуждал в его душе сир де Бивилль, своего рода знаменитость, вокруг которого, стоило ему только появиться в обществе, тут же собирался кружок слушателей, кои требовали рассказов о славном его подвиге. Да-да, тот самый... и до нас тоже его слава дошла... Так вот, единым взмахом меча он перерубает турка пополам на глазах короля Кипра. Правда, передавая этот эпизод, он с каждым разом чуть-чуть увеличивает силу удара. Скоро он будет уверять, что вместе с турком перерубил заодно и его лошадь.

Но вернемся к дофину Карлу. Он знает, этот юноша, к чему обязывает его высокое рождение и титул, знает, что родился он по воле Господней, дабы занять указанное Провидением место, стать выше всех людей, и что ежели переживет своего отца, то станет королем. Знает, что будет управлять как суверен целым государством; знает, что будет представлять собою Францию. И ежели он в глубине души скорбит, что Господь, вознеся его столь высоко, не дал ему одновременно и крепость, что помогла бы ему легче нести бремя власти, он тем не менее знает, что обязан возместить свою телесную слабость обходительностью, внимательным обращением с другими людьми, обязан зорко следить не только за выражением своего лица, но и за своими словами, не снимать маски благожелательности и уверенности, чтобы не позволить никому забыть, кто он таков, приобрести таким путем величественные повадки государя. А это не так-то легко, когда тебе всего восемнадцать и еще еле-еле пробивается бородка!

Надо сказать, что его начали натаскивать на роль правителя еще с самого раннего детства. Было ему всего одиннадцать лет, когда его деду, королю Филиппу VI, удалось наконец выкупить у Юмбера II Вьеннского Дофине. Таким образом, как бы отчасти восполнялось поражение при Креси и потеря Кале. Я вам уже рассказывал, как долго пришлось вести эти переговоры... Ах, не рассказывал, а я думал... Стало быть, вы хотите знать об этом деле во всех подробностях?

Ну так вот. Дофин Юмбер был преисполнен тщеславия и в той же мере отягощен долгами. Ему не терпелось продать часть своих владений, но при том лишь условии, что в кое-каких уступаемых им областях будет продолжать править он сам, а его Генеральные штаты останутся независимыми. Поначалу он решил сговориться с графом Прованским, королем Сицилии, да заломил непомерную цену. После чего он обратился к Франции, и вот тут-то мне поручили вести с ним переговоры. По первому соглашению он уступал корону Дофине, но только после своей кончины... единственного своего сына он потерял... и будьте любезны выдать ему часть денег, это двадцать тысяч флоринов, наличными! Остальные ему выплачивались как пожизненный пенсион. С такими капиталами он мог жить в свое удовольствие. Но, вместо того чтобы расплатиться с долгами, он растратил все, что получил, отправившись в поисках ратной славы сражаться с турками. А когда кредиторы насели на него, пришлось ему продать и последнее – другими словами, право на корону Дофине. В конце концов он согласился и на это, потребовав взамен еще двести тысяч флоринов и двадцать четыре тысячи ливров ренты, но продолжал разыгрывать из себя этакого гордеца. На наше счастье, друзей у него не оставалось.

Это как раз я, могу со всей скромностью признать, нашел путь к соглашению, не ущемив чести ни самого Юмбера, ни его подданных. Король Франции не присвоит себе титула дофина Вьеннского, его будет носить старший внук короля Филиппа VI, а затем старший сын этого внука. Таким образом, жители Дофине, бывшие до сих пор независимыми, вроде бы и останутся таковыми, коли у них будет принц, который станет править только ими. По этой причине наследник французского престола Карл, получив жалованную грамоту в Лионе, всю зиму 1349-го и весну 1350 года пробыл в своих новых владениях. Кортежи, приемы, празднества. И повторяю, было ему всего только одиннадцать лет. Но ребенок наделен удивительным талантом входить в любую роль, и посему наш Карл привык, что встречают его в городах восторженными кликами, что при появлении его все склоняются перед ним в поклоне; привык восседать на троне, на ступеньки которого слуги торопливо кладут шелковые подушки, чтобы ноги принца не болтались в воздухе; привык принимать вассальные присяги от сеньоров, с важным видом выслушивать жалобы городов. Всех он поражал своим достоинством, любезностью, той разумностью, с какой он задавал свои вопросы. Люди умилялись: ребенок, а такая серьезность. На глаза старых рыцарей и их престарелых супруг навертывались слезы, когда это дитя заверяло их в своей любви и дружбе, хвалило их заслуги и заявляло им, что рассчитывает на их верность. Любое, даже самое пустяковое слово правителя становится предметом долгого обсуждения, так как тот, к кому оно обращено, сразу приобретает вес. Но если правитель этот еще совсем мальчик, правитель в миниатюре, чего только не накрутят вокруг его самой обыкновенной фразы! «В такие годы притворяться не умеют!» Да нет, он притворялся и даже, как все мальчишки, находил удовольствие в этом притворстве. Притворяться сочувствующим каждому, хотя бы тот глядел на него волком и щерил зубы; притворяться, что рад полученному презенту, даже если ты получил уже точно такие же презенты от четырех предыдущих посетителей; притворяться, что ты всевластен, когда городской совет приносит тебе жалобу, что не так, мол, взимается дорожная пошлина или затянулась какая-то общинная тяжба... «Ваши права будут восстановлены, если против вас поступили несправедливо. Я потребую произвести самое тщательное расследование». Слишком скоро он уразумел, что решительный тон, каким он требует произвести расследование, благотворно действует на жалобщиков, а его самого, в сущности, ни к чему не обязывает.

Тогда он еще не знал, что будет так слаб здоровьем, хотя в Гренобле тяжело проболел несколько недель. Как раз во время этого путешествия он узнал о смерти матери, потом о смерти бабки, и в скором времени ему стало известно, что раз за разом вторично женился сначала его дед, а потом и отец, еще до того, как ему сообщили, что и сам он вступит в брак с Жанной Бурбонской, его кузиной и ровесницей. Что и произошло в начале апреля в Тэн л’Эрмитаж при огромном скоплении духовенства и знати и с превеликой помпой... Было это шесть лет назад.

Чудо еще, что вся эта пышность не вскружила голову наследнику престола и не сбила его с толку. В нем лишь пробудилась общая для всех принцев семейства Валуа склонность к роскоши и транжирству. Воистину дырявые у них руки! Подавай им немедленно то, что им приглянулось. Хочу того, хочу этого. Покупать, приобретать все самое красивое, самое редкостное, самое занятное, а главное, самое дорогое,– животных для своего зверинца, ювелирные изделия изысканной работы, роскошные книжки с рисунками; безудержно тратить, жить в покоях, обтянутых шелком и золотой кипрской тканью; разукрашивать свои одежды драгоценными каменьями, стоившими целое состояние, блистать – вот что для нашего дофина, как, впрочем, и для всех его родичей, признак власти и свидетельство величия в собственных своих глазах. И какая-то наивность, унаследованная ими от их предка – первого Карла, брата Филиппа Красивого, облеченного почетным титулом императора Константинопольского, этого неуемного шмеля, который перебаламутил всю Европу и одно время замахнулся даже на престол императора Священной империи. Таких расточителей еще свет не видывал... У них у всех это в крови. Когда кто-нибудь из Валуа заказывает себе обувь, ему подавай разом две дюжины, сорок или даже пятьдесят пар, для короля, для дофина, для его высочества Орлеанского. Правда и то, что их дурацкие башмаки, так называемые пулены, не приспособлены к грязи, заостренные носки, размокнув, теряют форму, шитье тускнеет, и всего за какие-нибудь три дня губится творение искуснейших мастеров, гнувших целый месяц спину в мастерской Гийома Луазеля в Париже. Я это знаю потому, что там шьют и мне красные кардинальские туфли, но я обхожусь всего восемью парами в год. И посмотрите сами, как я всегда аккуратно обут.

А так как тон задает королевский двор, сеньоры и горожане на последние деньги накупают себе галуны, меха, драгоценности, разоряются тщеславия ради. Идет настоящее соперничество тщеславцев. Вы подумайте только, на шапочку, в которой, как я вам уже говорил, дофин пировал в Руане, пошло 8 унций крупного жемчуга и 8 унций мелкого, и заплачено за нее было Бельоме Тюрелю триста, а быть может, и триста двадцать экю! Чего же после этого удивляться, что мошна у всех оскудела, коли каждый тратит больше, чем у него есть?

Ага, вот и мои носилки. Лошадей перепрягли. Ну что ж, сядем...

Впрочем, есть один человек, которому финансовые затруднения пошли на пользу и который здорово сумел нагреть себе руки на королевской казне,– я имею в виду мессира Никола Брака, первого мажордома, бывшего также казначеем и смотрителем монетного двора. Он создал небольшую банкирскую компанию, вернее сказать, жульническую компанию, которая скупала королевские долговые обязательства, а также долговые обязательства его родичей то за две трети, то за половину, а порой всего за одну треть их стоимости. Дело, в сущности, нехитрое. Какой-нибудь поставщик двора приперт, что называется, к стенке, потому что ему два года, а то и больше не платили ни гроша и ему нечем расплатиться со своими компаньонами или не на что купить сырье. Вот он и идет к мессиру Браку и размахивает у того под носом своими долговыми расписками. А мессир Брак держится важно, собой красавец, одет очень строго и слова лишнего не скажет. Нет и не было ему равных в умении сбить с человека спесь. Кредитор по дороге бушует: «На сей раз он меня выслушает, а я ему такое скажу, выложу все от начала до конца...» А глядишь, через минуту он уже лопочет что-то, просит. А мессир Брак цедит слова, и они, словно холодные дождевые капли из водосточной трубы, долбят голову просителя: «Заламываете слишком высокие цены, впрочем, как и все, кто работает на королевский двор... высокопоставленные клиенты дают вам множество заказов, и вы наживаетесь на них слишком крупно... если король затрудняется платить, это означает, что все финансы казны идут на военные нужды, пеняйте на горожан, таких, как прево Марсель, которые ропщут и не соглашаются платить налоги... Но коли вам нежелательно оставаться и впредь поставщиком двора, тогда больше заказов вы не получите...» И когда кредитор уже окончательно образумится, вдоволь навздыхается, вдоволь натрясется от страха, тогда мессир Брак ему скажет: «Ежели вы и впрямь находитесь в стесненных обстоятельствах, попытаюсь помочь вам. Могу нажать на одну меняльную контору, там у меня есть друзья, и, надеюсь, они возьмут у вас ваши долговые обязательства. Попытаюсь, слышите, только попытаюсь добиться того, чтобы они скупили их у вас, но лишь за две трети стоимости, а вы дадите расписку, что получили всю сумму сполна. Компании возместят, когда Господь Бог соблаговолит пополнить нашу казну... если он вообще соблаговолит ее пополнить. Но смотрите, никому ни слова, а то все в государстве бросятся ко мне с подобными просьбами. Помните, я делаю вам огромное одолжение».

После чего, спрятав свою треть в ларец, Брак при случае ввернет королю: «Сир, мне было тяжело при мысли, что этот неприятный долг может затронуть вашу честь и ваше имя, тем паче что кредитор попался несговорчивый и угрожал устроить скандал. Поэтому из любви к вам я погасил этот долг из собственных своих средств». И так, пользуясь своим положением королевского фаворита, он получал ото всех и каждого. Но так как, с другой стороны, именно он ведал всеми дворцовыми расходами, его приходилось подмасливать при каждом новом заказе и подносить дорогие подарки. Короче, сей честнейший муж не брезговал ничем.

В торжественный день пиршества он не так хлопотал о том, чтобы склонить Генеральные штаты Нормандии к уплате налогов, как вел переговоры с мэром Руана, мэтром Мюстелем, о выкупе долговых обязательств у руанских купцов. Ибо счета короля, которые накопились со времени его последнего посещения Руана и даже раньше, не были до сих пор оплачены. Что же касается дофина, то, став наместником короля в Нормандии, даже прежде чем стать герцогом Нормандским, он делал один заказ за другим и тоже не платил ни по одному счету. И мессир Брак занялся своим обычным делом – уверял мэра, что, мол, только по дружбе к нему и из уважения, которое он питает к славным жителям Руана, он намеревается положить себе в карман треть их дохода. Даже больше, ибо он собирался уплатить им теперешними франками – иначе говоря, монетой, ставшей гораздо тоньше, чем прежде, и благодаря кому? Только ему, коль скоро именно от него зависело изменение веса монет. Так давайте же говорить откровенно, если Генеральные штаты жалуются на королевских сановников, они имеют к тому кое-какое основание. Подумать только, что мессира Ангеррана де Мариньи некогда повесили за то, что он однажды «отгрыз» кусочек франка, и обвинили его в этом десять лет спустя. Да он же святой по сравнению с теперешними казначеями!

Кто же присутствовал еще в Руане, заслуживающий упоминания, кроме обычных служителей и Миттона Дурачка, собственного карлика дофина, который резвился и скакал вокруг столов, тоже обряженный в шапочку, расшитую жемчугом... Жемчуг для карлика! Ну скажите, разве гоже тратить таким манером золото, которого к тому же еще и нет? Дофин велел сшить ему платьице из полосатого сукна, которое специально для него заказали в Генте... Я глубоко не одобряю то, что карликов превращают в шутов. Им велят буффонить, их пинают ногой в зад, выставляют на посмешище. В конце концов, они тоже создания Божьи, пусть даже, если можно так выразиться, Господу Богу они не слишком удались. Но ведь это лишняя причина проявлять в отношении их хоть немножко милосердия. Но если появляется на свет карлик, то семья считает это милостью Всевышнего. «Смотрите, смотрите, какой же крохотный! Только бы не вырос. Тогда мы сможем продать его какому-нибудь герцогу, а то и самому королю!»

Нет, по-моему, я перечислил вам всех сколько-нибудь примечательных гостей, всех этих Фрике де Фриканов, Гравилей, Мэнмаров, да, да, я их уже упоминал... И кроме вышеназванных, разумеется, самый важный из всех – король Наваррский.

Дофин уделял ему все свое внимание. Впрочем, это было не столь уж трудно, имея по левую руку от себя толстяка д’Аркура. Этот если и беседовал с кем, то лишь с любимым своим блюдом, а когда он поглощал горы снеди, к нему бесполезно было обращаться с разговорами.

Но оба Карла, Нормандский и Наваррский, два кузена, говорили и говорили. Или, вернее, говорил один Наваррский. После неудавшейся поездки в Германию они ни разу еще не виделись; и это было вполне в духе Наваррского – стараться вновь подчинить себе младшего родича, для чего в ход было пущено все: и лесть, и уверения в пылкой дружбе, и воспоминания о веселых приключениях, и забавные рассказы.

Пока стольник Наваррского Колен Дублель расставлял перед своим господином блюда с едой, он, смеющийся, обаятельный, задорный, непринужденный – «сегодня мы празднуем нашу встречу; большое спасибо тебе, Карл, за то, что ты дал мне случай показать, как я к тебе привязан; я так скучал с тех пор, как ты от меня отдалился...» – напоминал ему их бесшабашные развлечения минувшей зимой и любезных горожанок, которых они разыгрывали в зернь, кому достанется блондинка, кому брюнетка... «Ла Кассинель нынче в тягости, и никто не сомневается, что от тебя...» – потом переходил к ласковым упрекам: «Ну зачем ты рассказал отцу о наших планах? Конечно, ты получил за это герцогство Нормандское, ловко сделано, должен признаться. Но останься ты со мной, твоим сейчас было бы все французское королевство...» – и уж под самый конец ввернул излюбленную фразу: «Ну признайся же, ты был бы лучшим королем, чем он!»

Потом как бы мимоходом осведомился о ближайшей встрече дофина с королем Иоанном: назначена ли уже точная дата и состоится ли их свидание в Нормандии?.. «Я краем уха слышал, что сейчас он охотится неподалеку от Жизора».

Но дофин вел себя гораздо сдержаннее, чем раньше, казался более скрытным. Разумеется, все такой же приветливый, но как-то настороже и отвечает на все пылкие изъявления чувств только улыбками да кивками.

Внезапно раздался грохот посуды, заглушивший голоса пирующих. Миттон Дурачок, вздумав подражать стольникам, притащил на самом большом, какое только нашлось в замке, серебряном блюде жареного дрозда, но вдруг внезапно выронил блюдо из рук. А сам, разинув рот, тыкал пальцем по направлению к двери.

Добрые нормандские рыцари так и покатились со смеху, сочтя эту шутку здорово забавной, тем паче что были они уже сильно под хмельком. Но смех тут же застрял у них в глотке.

Ибо в проеме двери появился маршал д’Одрегем в полном воинском облачении; воздев меч острием вверх, он крикнул пирующим громовым голосом, как кричал на поле брани:

– Пусть каждый остается на том месте, где сидит, ежели не желает кончить дни свои от этого меча!

Ах, носилки уже остановились... Стало быть, прибыли на место, а я даже не заметил. Ну да ладно, доскажу вам после ужина.

(продолжение следует)

Серия сообщений "КНИГА 7: КОГДА КОРОЛЬ ГУБИТ ФРАНЦИЮ":
Часть 1 - ОГЛАВЛЕНИЕ; ВСТУПЛЕНИЕ
Часть 2 - ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: БЕДЫ ПРИХОДЯТ ИЗДАЛЕКА; ГЛАВА I: ПЕРИГОРСКИЙ КАРДИНАЛ РАЗМЫШЛЯЕТ
...
Часть 14 - ГЛАВА II: КОРОЛЕВСКИЙ ГНЕВ
Часть 15 - ГЛАВА III: НА РУАН
Часть 16 - ГЛАВА IV: ПИРШЕСТВО
Часть 17 - ГЛАВА V: ВЗЯТЫ ПОД СТРАЖУ
Часть 18 - ГЛАВА VI: ПРИГОТОВЛЕНИЯ
...
Часть 29 - ГЛАВА VII: ДЕСНИЦА БОЖИЯ
Часть 30 - ГЛАВА VIII: В БОЙ ИДЁТ КОРОЛЬ
Часть 31 - ГЛАВА IX: УЖИН У ПРИНЦА