ГЛАВА 15: СПАРТАК РАЗБИВАЕТ НАГОЛОВУ ДРУГОГО ПРЕТОРА И ПРЕОДОЛЕВАЕТ БОЛЬШИЕ ИСКУШЕНИЯ

Суббота, 21 Марта 2015 г. 12:50 + в цитатник

Между тем поворот дел в Кампанье после разгрома претора Публия Вариния под Аквином несколько напугал спесивых победителей Африки и Азии, и, несмотря на заботы, связанные с ведением войны против Митридата и Сертория, Рим стал серьезно и настороженно следить за восстанием гладиаторов. Пятьдесят тысяч вооруженных гладиаторов, возглавляемых человеком, которого теперь уже все, хотя и краснея от стыда, были вынуждены признать отважным, доблестным и даже до некоторой степени опытным полководцем, были полными хозяевами провинции Кампаньи, где, за исключением нескольких незначительных городов, господство и влияние римлян было подорвано; пятьдесят тысяч вооруженных гладиаторов, угрожавших Самнию и Латию – этим, можно сказать, подступам к Риму, – представляли весьма серьезную силу, и в дальнейшем борьбу с ними нельзя было считать делом незначительным и относиться к ней с недопустимым легкомыслием.

В комициях, собравшихся в этом году, римский сенат единодушно доверил управление провинцией Сицилией и подавление позорящего Рим восстания гладиаторов патрицию Гаю Анфидию Оресту вместо претора Публия Вариния. Гай Анфидий Орест, человек лет сорока пяти, весьма опытный в военном деле, много лет был трибуном, три года квестором и во время диктатуры Суллы уже избирался претором. Его храбрость, ум и прозорливость снискали ему широкую известность и расположение как среди плебеев, так и в сенате.

В первые месяцы 681 года, следующего за тем, в котором произошли события, рассказанные в пяти предыдущих главах, Гай Анфидий Орест, с согласия новых консулов Теренция Варрона Лукулла и Гая Кассия Вара, собрал сильное войско, состоявшее из трех легионов: в одном были римляне, в другом только италийцы, в третьем союзники – далматы и иллирийцы. Численность этих трех легионов достигала двадцати тысяч человек; к ним претор присоединил десять тысяч солдат, спасшихся после поражения под Аквином, и у него образовалась армия в тридцать тысяч воинов. обучением которых он и занялся в Латии. С этой армией он надеялся разбить Спартака наголову наступающей весной.

Пришла весна и принесла с собой тепло, щедро разливаемое вокруг солнцем, прозрачную синеву неба, опьяняющее благоухание цветов, роскошный ковер Душистых трав. Во славу ее запели птицы свои гимны, таинственно прозвучали их любовные призывы. В эту пору двинулись одновременно войска римлян и гладиаторов – одно из Латия, другое из Кампаньи, чтобы оросить человеческой кровью зазеленевшие поля Италии. Претор Анфидий Орест выступил из Норбы и пошел по Аппиевой дороге до Фунди; он проведал, что навстречу ему по Домициевой дороге из Литерна продвигается Спартак. Тогда претор расположился лагерем в Фунди, заняв позиции, дававшие ему возможность сразу ввести в сражение свою многочисленную кавалерию, численностью в шесть тысяч человек.

Через несколько дней Спартак прибыл в Формии и расположился лагерем на двух холмах, заняв таким образом господствующее положение на Аппиевой дороге; затем со своими тремястами конниками он приблизился к вражескому лагерю, чтобы изучить позиции и выяснить намерения врага. Но претор Анфидий Орест, более сведущий в военном деле, чем полководцы, с которыми до сего времени приходилось сражаться Спартаку, тотчас же напал на него, пустив в ход свою грозную кавалерию; после короткой, не имевшей решающего значения схватки, в которой гладиаторы все же потеряли около сотни человек, Спартак должен был поспешно отступить к Формиям. Здесь он решил подождать врага, полагая, что претор, воодушевленный столь легко достигнутым успехом, предпримет новую попытку нападения на гладиаторов. Однако Спартак напрасно потерял пятнадцать дней; Анфидия не так-то легко было завлечь в западню. Тогда Спартак пустился на одну из тех военных хитростей, которые приходят в голову только выдающимся полководцам. С наступлением ночи, соблюдая полнейшую тишину, он вышел с восемью легионами из лагеря, оставив там Эномая с двумя легионами и кавалерией; всю ночь Спартак шел вдоль берега и забирал с собой в качестве заложников всех встречавшихся по пути крестьян, колонов и рыбаков любого возраста и пола, чтобы вести о его продвижении не дошли до врага. Быстрым маршем он прошел через лес, который и ныне окружает Таррацину, расспрашивая о дороге дровосеков и угольщиков, и расположился лагерем на его опушке, в тылу врага.

Орест был немало удивлен, узнав, что его сумели обойти, но, действуя благоразумно и осторожно, он всячески сдерживал пыл своих легионеров, которые рвались в бой при виде пращников-гладиаторов, подходивших почти к самому частоколу лагеря римлян. В продолжение восьми дней Спартак тщетно вызывал на бой врага: тот не двигался с места и не скрывал, что не желает сражаться в невыгодных для него условиях. Тогда изобретательный вождь гладиаторов решил воспользоваться создавшимся положением и удобными условиями местности; в один прекрасный день Анфидий Орест, к своему великому удивлению и немалому огорчению, узнал от своих разведчиков, что, кроме лагеря в лесу под Таррациной, гладиаторы раскинули еще один лагерь в хорошо укрепленном месте между Фунди и Интерамной и другой – между Фунди и Пиверном, завладев таким образом ключевыми позициями над Аппиевой дорогой.

Действительно, Спартак в несколько ночных переходов перебросил четыре легиона под началом Граника от Интерамны и, приказав им расположиться лагерем на возвышенном месте, велел обнести лагерь высоким частоколом и окружить широким рвом; два дня и две ночи эту работу прилежно выполняли двадцать тысяч гладиаторов; одновременно Крикс с двумя своими легионами занимал и укреплял место, определенное Спартаком для лагеря между Фунди и Пиверном. Таким образом Спартак полностью окружил лагерь Анфидия Ореста и принудил претора или принять бой, или через восемь дней сдаться на милость врагу, понуждаемый голодом. Претор попал в тяжелое положение; необходимость заставляла его напасть на один из лагерей гладиаторов, чтобы выйти из затруднения; у него не было ни малейшей надежды победить неприятеля, уничтожить его, так как ему было известно, что придется иметь дело еще с тремя частями вражеского войска, ибо, как бы ни было кратковременно сопротивление легионов Крикса и Граника, оно во всяком случае продлилось бы не менее трех часов, тем более что их воодушевляла бы вера в то, что скоро подойдут подкрепления; а через три часа Крикс пришел бы на помощь Гранику или Граник – Криксу; Спартак тогда обрушится на тыл претора; потом к месту сражения подойдет Эномай, и римское войско будет разгромлено.

Орест, печальный и озабоченный, дни и ночи думал и не находил выхода из такого крайне опасного положения. Легионеры впали в уныние; на первых порах они только шепотом ругали претора, а потом стали во всеуслышание называть его неумелым и малодушным полководцем, который в то время, когда была надежда на победу, уклонялся от боя; теперь же они были обречены на поражение и верную смерть; со страхом вспоминали они позорный разгром близ Кавдинского ущелья и громко сетовали, что Анфидий Орест еще невежественнее консулов Постумия и Ветурия. Ведь те оказались в безвыходном положении вследствие крайне невыгодных условий местности, а Анфидий из-за своего недомыслия допустил, чтобы враг на открытом месте преградил ему путь. Таким было положение, когда претор решил прибегнуть к обману, обратившись к жрецам, к чему, к сожалению, прибегают люди, слабые духом и умом, а также люди хитрые, которые стараются подчинить себе большинство людей, пользуясь в своих личных темных целях их суеверием и страхом перед сверхъестественными силами.

По всему римскому лагерю было объявлено о больших жертвоприношениях Юпитеру, Марсу и Квирину, чтобы они вдохновили авгуров, а те своими вещаниями научили бы, как спасти римское войско от поражения. Направо от претория в римском лагере находилось место, предназначенное для жертвоприношений. Там стоял жертвенник – земляная глыба круглой формы с углублением наверху, где зажигали огонь; с одной стороны в жертвеннике находилось отверстие, в которое должно было стекать вино жертвенных возлияний, а вокруг высились шесты, украшенные фестонами, розами и другими цветами; сюда сошлись жрецы трех божеств: Юпитера, Марса и Квирина. На всех жрецах были длинные плащи из белой шерстяной ткани, схваченные на шее булавкой; на голове у них были остроконечные шапки также из белой шерстяной ткани.

Позади жрецов стояли авгуры, одетые в свои жреческие одеяния, в руках они держали загнутый авгурский посох, похожий на теперешние пастушеские посохи; то был их знак отличия. За ними следовал помощник жреца, который подводил животных к жертвеннику и убивал их, и другой помощник, который закалывал малые жертвы и выпускал кровь из жил. Оба они были в длинных передниках, спускавшихся до ступней и отороченных внизу пурпуром. Первый – пОпа – поддерживал правой рукой секиру, лежавшую у него на плече; второй держал широкий отточенный кинжал с ручкой из слоновой кости; у них обоих, а также и у жрецов и авгуров, на голове были венки из цветов, шею обвивала украшенная кисточками из белой и красной шерсти лента, спускавшаяся по одежде. Такими же венками, лентами и кисточками украшались голова и шея быка, овцы или свиньи, приносимых в жертву. Затем шествовали низшие служители, несшие деревянный молот, которым попа должен был сначала оглушить быка, поразив его в затылок, жертвенный пирог, серебряный ларчик для благовоний, где хранился фимиам, серебряную жертвенную чащу для курений, из которой наполняли кадильницу, амфору с вином, и патеру – особую чашу для жертвенных возлияний. Последним шел цыплятник, хранитель священных кур; он нес в клетке жертвенных птиц. Шествие замыкали флейтисты, сопровождавшие музыкой пение во время жертвоприношений.

За жертвенной процессией шло все римское войско, за исключением солдат, оставленных для охраны лагеря. Когда вся толпа во главе с претором Гаем Анфидием Орестом расположилась вокруг жертвенника, жрецы приступили к совершению установленного обрядом омовения, положили фимиам в кадильницы, посыпали жертвенных животных мукой, совершили жертвоприношение жертвенными пирогами и возлияние вина, затем пОпа, с помощью низших служителей приподняв голову быка – так как только в том случае, когда приносили жертвы подземным богам, голова жертвенного животного должна была быть обращена вниз, к земле, – ударил молотком животного в лоб, а затем прикончил его топором, в то время как помощники разрезали горло малым жертвам и выпускали кровь из их жил; кровью этой вскоре был обрызган весь жертвенник, а часть мяса тут же была положена на огонь, горевший в углублении в середине жертвенника. Внутренности жертв осторожно собрали на специально для этого предназначенную немного вогнутую посредине бронзовую доску, стоявшую на четырех бронзовых подставках. Когда все эти обряды были закончены, внутренности жертвенных животных передали авгурам, которые с серьезным и важным видом принялись определять по ним будущее.

Хотя знакомство с греческой философией и быстрое распространение учения Эпикура помогло большей части римской молодежи избавиться от нелепой веры в богов и открыло ей глаза на недостойное поведение лицемерных жрецов, все же среди народных масс, людей непросвещенных и темных преданность богам была еще так сильна, что из тридцати тысяч человек, стоявших вокруг жертвенника в лагере под Фунди, – а это были доблестные солдаты, испытанные в боях, – не нашлось ни одного, который чем-либо нарушил бы так Долго длившийся священный обряд. Только через полтора часа авгуры объявили, что знамения, согласно их наблюдениям над внутренностями животных, благоприятны для римлян: они не увидели ни малейшего пятнышка, которое могло бы быть истолковано, как плохое предзнаменование. Наконец пришла очередь кормления священных кур; должно быть, их долго мучили голодом, потому что, как только им бросили зерно, они тут же стали жадно пожирать его под шумные рукоплескания обрадованных солдат, увидевших в хорошем аппетите кур явное предзнаменование высокого покровительства Юпитера, Марса и Квирина, готовых помочь римскому войску. Эти благоприятные вещания вселили храбрость в души суеверных римлян; прекратились жалобы и проклятия, укрепилась дисциплина и вера в полководца. Анфидий Орест не преминул воспользоваться этим подъемом настроения своих солдат, чтобы осуществить задуманный им план и с наименьшими потерями выйти из тяжелого положения, в которое его поставил Спартак.

На следующий день после кормления священных кур и вещаний авгуров, предсказавших по внутренностям жертвенных животных победу римлян, пять дезертиров из римского лагеря явились к Спартаку. Когда их привели к вождю гладиаторов, все они, каждый на свой лад, рассказали ему одно и то же: претор намеревается тайно выйти из лагеря этой ночью, напасть на гладиаторов, расположившихся близ Формий, разбить их, а затем быстрым маршем двинуться в направлении Кал с целью укрыться за стенами Капуи. Дезертиры объясняли свое бегство из римского лагеря тем, что не хотели идти на верную гибель, так как на победу они совершенно не могли надеяться; они утверждали, что план Ореста не может увенчаться успехом, потому что Спартак, окружив римские легионы, поставил их в безвыходное положение. Спартак внимательно выслушал дезертиров, задавая им различные вопросы, всматриваясь в их лица своими голубыми глазами, строгими и испытующими. Взгляд Спартака, пронизывающий, словно острый клинок, приводил в смущение дезертиров; они не раз путались в своих ответах Спартаку, противоречили себе. После длительного молчания, во время которого фракиец, склонив голову на грудь, погрузился в глубокое раздумье, он поднял наконец голову и произнес, как бы рассуждая с самим собой:

– Понимаю… да, так и есть…

Затем, обратившись к одному из контуберналов, которых ему пришлось назначить, – один из них находился у преторской палатки, – добавил: – Флавий, отведи их в палатку и прикажи страже наблюдать за ними.

Контубернал увел дезертиров. Спартак молча постоял несколько минут, затем позвал начальника легиона Артака, отвел его в сторону и сказал ему:

– Эти дезертиры – шпионы…

– Да ну! – удивленно воскликнул молодой фракиец.

– Они подосланы сюда Анфидием Орестом, чтобы ввести меня в заблуждение.

– Неужели?

– Он хочет, чтобы я поверил в россказни дезертиров, в то время как он сам поступит как раз наоборот.

– А как именно?

– Вот как: естественнее и логичнее всего не только для Ореста, но и для всякого, оказавшегося в его положении, было бы попытаться прорвать наш фронт со стороны Рима, но никак не со стороны Капуи. После того как он прорвется через фронт наших мечей с неизбежно расстроенным, ослабленным потерями войском и укроется в Капуе, нам будет открыт путь в Латий, по которому мы свободно можем пройти до самых ворот Рима. Он должен двинуться к Риму, чтобы защитить его от нас; Рим – его база, и если Рим будет у него в тылу, он, даже с войском численностью меньшим, чем то, которым он располагает теперь, будет для нас серьезной угрозой. Поэтому именно с этой стороны он отважится на отчаянную попытку, а не со стороны Формий, как он желал меня убедить через подосланных дезертиров.

– Клянусь Меркурием, ты правильно рассудил.

– Поэтому вечером мы оставим наш лагерь, так хорошо защищенный лесом, и двинемся по той стороне Аппиевой дороги; там мы расположимся лагерем в наиболее безопасном месте; благодаря этому маневру мы приблизимся к Криксу, на которого, если я не ошибаюсь, завтра утром римляне направят свои основные силы. Эномай сегодня вечером покинет свой лагерь близ Формий и продвинется поближе к вражескому.

– Таким образом ты еще туже затянешь петлю на шее врага, – воскликнул с искренним восхищением молодой фракиец, которому теперь стал ясен весь план вождя, – и…

– И, – прервал его Спартак, – по какой бы дороге он ни пошел, я займу такую позицию, которая обеспечит мне победу. Потому что, если претор двинет свои легионы против Эномая, он подойдет ближе к Фунди, а следовательно, и к нам, поэтому мы сможем тут же оказать помощь германским легионам.

Он призвал к себе трех контуберналов, приказав им скакать во весь опор в лагерь под Формиями, так чтобы между ними было полчаса расстояния, и передать Эномаю распоряжение приблизиться на шесть-семь миль к Фунди; кроме того, контуберналы должны были предупредить Крикса о возможности вражеского нападения на него. Гонцы Спартака прибыли к Эномаю под вечер, и через два часа после их прибытия войска германца с авангардом в три тысячи конников двинулись по направлению к Фунди, соблюдая всяческие предосторожности. В полночь, в полной тишине, Эномай велел своим легионам остановиться у холма, поросшего ежевикой и полесьем, и разбить лагерь; несмотря на мелкий, пронизывающий до костей дождь, начавшийся с наступлением ночи и не прекращавшийся в течение нескольких часов, германец приказал и первым подал пример рыть рвы и ставить частокол для нового лагеря.

Все произошло именно так, как предвидел фракиец; на рассвете часовые перед лагерем Крикса – некоторые из них стояли почти что на Аппиевой дороге – сообщили о приближении врага. Два легиона – третий и четвертый, – находившиеся при нем, вооруженные, в полной боевой готовности уже начиная с полуночи, Крикс вывел из лагеря и построил в боевом порядке, приказав пращникам быстро продвинуться вперед и метать в римлян дротики и камни. Как только были пущены первые дротики, Орест повел свои легионы в наступление; он тотчас же приказал велитам и пращникам выйти за интервалы главных линий расположения легионов; растянувшись цепью, они двинулись на гладиаторов. Легкая римская пехота, пустив несколько дротиков, тотчас же отступила к главной линии, освободив место трем тысячам кавалеристов, которые с неудержимым натиском бросились на вражеских пращников. Крикс тотчас же приказал трубить сбор, но пехота не могла быстро отступить, и римская кавалерия настигла врагов, внося в их ряды беспорядок и панику. Гладиаторы понесли большие потери. В одно мгновение было убито более четырехсот человек; по счастью, широкий ручей преградил путь римлянам, и гладиаторы укрылись на противоположном берегу.

Когда Крикс двинул первый легион к ручью, на берегу которого находилась римская кавалерия, в нее тотчас же полетела туча дротиков, и она принуждена была в беспорядке отступить. Орест отозвал кавалерию и стремительно направил свои легионы против легионов Крикса, ибо ему необходимо было не только победить, но победить быстро, без промедления, потому что каждые лишние четверть часа давали возможность врагам подвести подкрепления, а это погубило бы его. Поэтому римляне обрушились на гладиаторов с такой силой, что третий легион восставших дрогнул и едва не пришел в расстройство. Гладиаторов воодушевляли пример и слова мужественного Арторикса и необычайная храбрость Крикса, который, сражаясь в первых рядах, каждым ударом меча поражал врага. Гладиаторы противопоставили натиску римлян свою беспримерную отвагу; этот бой был необычайно кровопролитным. Небо было мрачным, серым; мелкий пронизывающий дождь лил беспрестанно; лязг оружия и крики сражающихся разносились по окрестности.

Еще один римский легион направился в обход справа, чтобы ударить во фланг гладиаторов. Против него выступил четвертый легион во главе с Борториксом, но едва лишь он вступил в сражение с врагом, как последний легион из войска Ореста также двинулся в обход гладиаторов с другого фланга. Теперь не мужество, не бесстрашие, а численность решали судьбу сражения; Крикс понимал, что через полчаса он будет замкнут в кольцо, разбит наголову и его десять тысяч воинов погибнут. Успеет ли Спартак через полчаса подоспеть ему на помощь? Этого Крикс не знал, поэтому он велел Борториксу отступать, сохраняя порядок и продолжая сражаться; такое же приказание он дал третьему легиону. Хотя гладиаторы и проявили невиданную доблесть, отступление все же было не совсем организованным и связано с большими потерями; под сильным напором римлян гладиаторы хотели отойти в лагерь под прикрытием двух когорт, которыми пришлось пожертвовать ради спасения остального войска.

Эта тысяча галлов проявила чудеса храбрости, они умирали не только бесстрашно, но даже с радостью; за короткое время пало более четырехсот человек: почти все они были ранены в грудь. Чтобы спасти остальных от верной смерти, гладиаторы, вернувшиеся в лагерь, взобрались на частокол и стали метать дротики и камни в римлян в таком количестве, что те принуждены были отступить и прекратить сражение. Тогда Орест подал знак трубить сбор и, стараясь всеми силами привести в порядок свои легионы, сильно пострадавшие от жестокого боя, длившегося почти два часа, приказал им, соблюдая предосторожность, идти к Пиверну. Он поздравлял себя за примененную им военную хитрость и считал, что этот маневр заставит Спартака отойти от Таррацины и приблизиться к Формиям. Но не успел еще авангард римского войска пройти две мили по Аппиевой дороге, как пращники из легионов Спартака напали на левый фланг легионов претора, шедших в направлении к Пиверну и Риму.

Увидев это, Орест пал духом; тем we менее он приказал своим войскам остановиться, бросил часть кавалерии против пращников Спартака и одновременно выстроил четыре свои легиона таким образом-, чтобы они были повернуты фронтом к Спартаку, а два других опирались на тыл первых, с тем чтобы быть готовыми отразить атаку Крикса, так как Орест понимал, что тот снова сделает такую попытку. И действительно, как только пятый и шестой легионы гладиаторов вступили в бой с римлянами, Крикс построил свои сильно поредевшие легионы (гладиаторы понесли большие потери, много было раненых и убитых), вышел из своего лагеря и атаковал легионы претора.

Бой был жестоким и кровопролитным. Он длился около получаса, но ни одной из сторон не удалось добиться преимущества. Вдруг на вершинах холмов, скрывавших Фунди от взоров сражавшихся, появился авангард войска Эномая; завидев сражение, происходившее внизу в долине, легионы Эномая с громким криком «барра» устремились на римлян; те, окруженные с трех сторон, с трудом сдерживали все возраставший натиск численно превосходящих сил гладиаторов; они дрогнули и вскоре обратились в беспорядочное бегство по Аппиевой дороге в направлении к Пиверну. Гладиаторы начали преследование бегущих; Спартак приказал ни на минуту не прекращать погони, с тем чтобы сковать действия вражеской кавалерии, которая не могла атаковать рассыпавшихся в разные стороны гладиаторов, не уничтожая одновременно и спасавшихся бегством римлян.

Последним вместе со своим войском на поле битвы прибыл Граник, так как он стоял дальше всех. Его приход ускорил приближение полной победы гладиаторов. Граник, умный, рассудительный и опытный в военном деле человек, получив уведомление от Крикса, направился к Аппиевой дороге, проделав между Фунди и Пиверном трудный переход, взяв направление по диагонали, приведшей его ближе к Пиверну, чем к Фунди. Он предвидел, что, придя на поле сражения последним, он застанет римлян уже разбитыми и атакует правый фланг войска претора как раз в момент их бегства. Так это и произошло. Побоище было беспримерным: свыше семи тысяч было убито и около четырех тысяч взято в плен. Только кавалерия, почти вся уцелевшая после сражения, укрылась в Пиверне, куда за ночь сошлись изнуренные остатки разбитых легионов. Потери гладиаторов были тоже велики. Они потеряли свыше двух тысяч убитыми и столько же ранеными.

На рассвете следующего дня, когда гладиаторы предавали с почетом земле своих павших в бою товарищей, претор Анфидий Орест, покинув с остатками своего войска Пиверн, стремительно отступил к Норбе. Так через полтора месяца закончился этот едва начавшийся второй поход римлян против Спартака; вождь гладиаторов приобрел славу грозного, наводящего страх полководца; его имя приводило в трепет римлян и заставляло серьезно задуматься сенат.

Через несколько дней после сражения при Фунди Спартак собрал на военный совет начальников гладиаторов, на котором они единодушно признали, что бессмысленно предпринимать что-либо против Рима, так как там каждый житель был солдатом, и поэтому Рим в несколько дней мог противопоставить гладиаторам армию в сто десять тысяч воинов; было решено направиться в Самний, а оттуда в Апулию, пройти через эти области, где гладиаторам теперь ничто не угрожало, с тем чтобы собрать там всех рабов, восставших против своих угнетателей. Осуществляя этот план, Спартак во главе своего войска беспрепятственно прошел через Бовиан, вступил в Самний и оттуда короткими дневными переходами направился в Апулию.

Тем временем распространившиеся в Риме вести о поражении претора Ореста под Фунди повергли в страх жителей Рима. Сенат, собравшись на секретное заседание, стал обсуждать вопрос о том, как покончить с этим восстанием, которое сначала представлялось смехотворным мятежом, а в действительности превратилось в серьезную войну, запятнавшую позором римское войско. Каково было решение сенаторов, осталось тайной, известно было только то, что ночью того дня, когда состоялось заседание сената, консул Марк Теренций Варрон Лукулл в сопровождении немногих слуг, без знаков отличия и ликторов, как частное лицо, выехал верхом через Эсквилинские ворота и поскакал по Пренестинской дороге. Через месяц после сражения под Фунди Спартак со своим войском расположился близ Венусия и занялся обучением двух легионов, один из которых состоял из фракийцев, а другой – из галлов; свыше десяти тысяч рабов этих двух национальностей стеклось за месяц из апулийских городов в лагерь гладиаторов; около полудня Спартаку доложили о прибытии в лагерь посла римского сената.

– О, клянусь молниями Юпитера? – воскликнул Спартак, и глаза его засияли радостью. – Неужели так низко пала латинская надменность, что римский сенат решился вступить в переговоры с презренным гладиатором?

И через минуту добавил:

– О, клянусь великими богами Олимпа, видимо, я человек достойный и совершил в своей жизни немало важных и доблестных дел, если они удостоили меня такой чести и дали возможность испытать такое удовлетворение!

И он накинул на плечи свой плащ темного цвета – императорские знаки отличия он надевал только в торжественные дни, чтобы доставить удовольствие своим легионам, – сел на скамейку, стоявшую у входа в его палатку, перед преторской площадкой и, повернувшись к Арториксу, Эвтибиде и другим пяти или шести своим контуберналам, которые сопровождали его во время прогулок, стал дружески беседовать с ними. В это время его оповестили о прибытии посла от сената, тогда Спартак сказал своим собеседникам улыбаясь:

– Простите меня, я должен покинуть вас, хотя ваше общество мне было бы гораздо приятнее, чем встреча с послом из Рима, но мне необходимо выслушать его.

Попрощавшись со своими товарищами дружеским жестом руки, он, улыбнувшись, обратился к декану, доложившему о прибытии посла от сената:

– А теперь вели проводить сюда этого римского посла.

Посол прибыл на преторскую площадку в сопровождении четырех своих слуг. Согласно обычаю, на глазах у них были повязки, за ними шли гладиаторы, указывавшие им дорогу.

– Теперь, римлянин, ты находишься на претории нашего лагеря, перед нашим вождем, – сказал декан, обращаясь к человеку, назвавшему себя послом.

– Привет тебе, Спартак, – тотчас же внушительно и уверенно произнес римлянин. Он сделал приветственный жест, полный достоинства и направленный в ту сторону, куда он был обращен лицом и где, как он предполагал, находился Спартак.

– Привет и тебе, – ответил Спартак.

– Мне надо с тобой поговорить с глазу на глаз, – добавил посол.

– Мы останемся с тобой наедине, – ответил Спартак. И, обратившись к декану и солдатам, которые сопровождали пятерых римлян, сказал:

– Отведите их в соседнюю палатку, снимите повязки с глаз и накормите.

Когда декан, гладиаторы и спутники посла удалились, Спартак подошел к римлянину, развязал повязку, закрывавшую ему глаза, и, указывая рукой на деревянную скамью, стоявшую напротив той, на которой сидел он сам, произнес:

– Садись, ты можешь теперь беспрепятственно рассматривать и изучать лагерь презренных и ничтожных гладиаторов.

Спартак снова сел; он не спускал испытующего взгляда с присланного к нему из Рима патриция. О том, что это был патриций, свидетельствовала его отороченная пурпуровой полосой ангустиклава. Посол был человек лет пятидесяти, высокого роста, крепкий и несколько тучный; волосы у него были седые, коротко подстриженные, черты лица благородные и выразительные; осанка величественная и даже надменная; ему, как видно, хотелось скрыть эту надменность изысканной любезностью, проявлявшейся в улыбке, жестах, в том, как он склонял голову, когда отвечал Спартаку. Как только фракиец снял с его глаз повязку, он стал внимательно всматриваться в лицо вождя гладиаторов. Оба молчали, рассматривая друг друга. Спартак заговорил первым:

– Садись же; правда, эта скамья ничуть не похожа на курульное кресло, к которому ты привычен, но сидеть на ней тебе будет все же удобнее, чем стоять.

– Благодарю тебя от всего сердца, о Спартак, за твою любезность, – ответил патриций, садясь напротив гладиатора. Римлянин смотрел на огромный лагерь, расстилавшийся перед его глазами; с возвышенности, на которой был расположен преторий, лагерь был весь как на ладони. Посол не мог сдержать вырвавшегося у него восклицания удивления и восторга.

– Клянусь двенадцатью богами Согласия, я никогда еще не видал такого лагеря. Только лагерь Гая Мария под Акве Секстиле, возможно, мог с ним сравниться!

– О, – ответил с горькой иронией Спартак, – то был римский лагерь, а мы всего лишь презренные гладиаторы.

– Я пришел к тебе не для того, чтобы ссориться с тобой; не для того, чтобы оскорблять тебя и выслушивать от тебя оскорбления. – с достоинством ответил римлянин. – Оставь, о Спартак, иронию, я действительно восхищен.

И он умолк. Долго глазами опытного, старого солдата рассматривал он устройство лагеря. Затем, повернувшись к Спартаку, сказал:

– Клянусь Геркулесом, Спартак, ты не был рожден для того, чтобы быть гладиатором.

– Ни я, ни шестьдесят тысяч обездоленных, находящихся в этом лагере, ни миллионы равных вам людей, которых вы с помощью грубой силы обратили в рабство, не были рождены, чтобы стать рабами себе подобных.

– Рабы были всегда, – ответил посол и, как бы в знак сочувствия, покачал головой, – с того самого дня, как человек поднял меч, чтобы поразить своего ближнего. Человек человеку зверь по своей природе, по своему характеру; верь мне, Спартак, твои мечты – несбыточные мечтания благородной души: таков закон человеческой природы; должны существовать господа и рабы; так было и так будет всегда.

– Нет, не всегда существовало это постыдное различие, – с жаром произнес Спартак. – Оно началось с того дня, когда земля перестала приносить плоды своим обитателям; с того дня, когда земледелец перестал возделывать землю, на которой родился и которая должна была кормить его; с того дня, когда справедливость, жившая среди сельских жителей, покинула поля, это свое последнее убежище, и удалилась на Олимп; тогда-то и родились неумеренные аппетиты, неудержимые страсти, роскошь, бражничество, раздоры, войны, истребление…

– Ты хочешь вернуть людей в их первобытное состояние. И ты надеешься, что сможешь достигнуть этого?

Спартак молчал; он был потрясен, он пришел в ужас от этого страшного в своей простоте вопроса, который как будто раскрыл ему неосуществимость его благородных мечтаний. Патриций продолжал:

– Если бы к тебе присоединился даже всемогущий римский сенат, то и тогда не восторжествовало бы задуманное тобой дело. Только богам дано изменить человеческую природу.

– Но если, – возразил Спартак после нескольких минут раздумья, – на земле неизбежно существование богатых и бедных, то разве также неизбежно и существование рабства? Разве необходимо, чтобы победители потешались и ликовали при виде того, как несчастные гладиаторы истребляют друг друга? Неужели этот кровожадный и жестокий животный инстинкт является неотъемлемым свойством человеческой природы, разве он необходимый элемент человеческого счастья?

Теперь умолк и римлянин; он был поражен справедливостью вопросов гладиатора; склонив голову на грудь, он погрузился в глубокое размышление. Спартак первым нарушил молчание, обратившись к собеседнику:

– Какова цель твоего приезда?

Патриций пришел в себя и ответил:

– Имя мое Гай Руф Ралла, я принадлежу к сословию всадников и прислан к тебе консулом Марком Теренцием Варроном Лукуллом с двумя поручениями.

Спартак улыбнулся; улыбка его выражала насмешку и недоверие. Он тотчас же спросил римского всадника:

– Первое?

– Предложить тебе на основании соглашения с тобой вернуть нам римлян, взятых тобою в плен в сражении при Фунди.

– А второе?

Посол, казалось, смутился; он открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но колебался и наконец Промолвил:

– Я желал бы, чтобы ты сначала ответил на мое первое предложение.

– Я верну вам четыре тысячи пленных в обмен на Десять тысяч испанских мечей, десять тысяч щитов, Десять тысяч панцирей и сто тысяч дротиков, отлично сделанных вашими лучшими оружейниками.

– Как? – переспросил Гай Руф Ралла, и в его голосе послышалось одновременно и изумление и негодование. – Ты требуешь… ты желаешь, чтобы мы сами снабдили тебя оружием для продолжения войны с нами?

– И повторяю тебе, я требую, чтобы это было самое лучшее оружие; оно должно быть доставлено в мой лагерь через двадцать дней; в противном случае эти четыре тысячи пленных не будут вам возвращены.

Через минуту он добавил:

– Я мог бы заказать это оружие в соседних городах, но на это уйдет слишком много времени, а мне необходимо как можно скорее полностью вооружить еще два легиона рабов, пришедших за последние дни, и…

– И именно поэтому, – ответил разгневанный посол, – пленные останутся у тебя, а оружия ты не получишь. Мы – римляне, и Геркулес Мусагет и Аттилий Регул научили нас своими деяниями, что даже ценою любых жертв никогда не следует делать того, что может принести пользу врагу и вред-родине.

– Хорошо, – спокойно ответил Спартак, – через двадцать дней вы мне пришлете требуемое оружие.

– Клянусь Юпитером Феретрийским, – с трудом сдерживая гнев, воскликнул Руф Ралла, – ты, верно, не понял того, что я тебе сказал? Ты не получишь оружия, повторяю тебе: не получишь! А пленные пусть останутся у тебя.

– Так, так, – нетерпеливо сказал Спартак, – посмотрим. Изложи мне второе предложение консула Варрона Лукулла.

И он снова иронически улыбнулся. Римлянин несколько минут молчал, затем спокойно, почти мягко и вкрадчиво, произнес:

– Консул поручил мне предложить тебе прекратить военные действия.

– О! – невольно вырвалось у Спартака. – Интересно, на каких же условиях?

– Ты любишь и любим одной знатной матроной прославленного рода, ибо род Валериев происходит от сабинянина Волузия, пришедшего в Рим с Тацием в царствование Ромула, основателя Рима, а Волузий Валерий Публикола был первым консулом Римской республики.

При первых словах Руфа Раллы Спартак вскочил, лицо его пылало, глаза горели гневом; затем он понемногу успокоился, сразу побледнел, снова сел и спросил у римского посланника:

– Кто это сказал?… Что об этом может быть известно консулу? Какое дело вам до моих личных отношений? При чем они в делах военных, при переговорах о мире, который вы мне предлагаете?..

Услышав эти вопросы, посол смутился; в нерешительности он произнес несколько односложных слов; наконец, приняв твердое решение, он быстро и уверенно сказал:

– Ты любишь Валерию Мессалу, вдову Суллы, и любим ею, и сенат, чтобы избавить ее от порицания, которое она могла бы навлечь на себя этой любовью, готов сам просить Валерию стать твоей женой; когда ты будешь женат на любимой женщине, консул Варрон Лукулл предложит тебе право выбора: пожелаешь ты проявить свою доблесть на поле брани – ты отправишься в Испанию в звании квестора под началом Помпея; предпочтешь спокойную жизнь под сенью домашних лар, – ты будешь назначен префектом в один из городов Африки, по своему выбору. Туда ты сможешь взять к себе и Постумию, дитя твоей греховной связи с женой Суллы; в ином случае ребенок будет поручен опекунам Фавста и Фавсты, других детей диктатора, и ты не только потеряешь право называть ее своей дочерью, но и всякую надежду на то, что когда-нибудь ты сможешь обнять ее.

Спартак встал; левую руку он поднял на уровень подбородка, а правой приглаживал бороду; на его губах играла насмешливая улыбка, глаза горели гневом и презрением, он не сводил их с посла, внимательно слушая все, что тот говорил. Даже когда римлянин умолк, гладиатор продолжал смотреть на него в упор, временами покачивая головой и постукивая правой ногой. Молчание длилось долго, наконец Спартак спокойно и тихо спросил:

– А мои товарищи?

– Войско гладиаторов должно быть распущено: рабы должны вернуться в эргастулы, а гладиаторы в свои школы.

– И… всему конец? – произнес Спартак, медленно выговаривая каждое слово.

– Сенат забудет и простит.

– Покорно благодарю! – насмешливо воскликнул Спартак. – Как добр, как великодушен и милостив сенат!

– А разве не так? – надменно ответил Руф Ралла– – Сенат должен был бы приказать распять всех мятежных рабов, а он прощает их; неужели этого недостаточно?

– О! Даже слишком… Сенат прощает врага вооруженного и к тому же победителя… Действительно, достойный и невиданный пример несравненного великодушия!

Он умолк на мгновение, потом с горечью произнес:

– Итак, восемь лет моей жизни, все мои способности, все душевные силы я отдал святому, правому и благородному делу; я бесстрашно шел навстречу всем опасностям: я призвал к оружию шестьдесят тысяч моих товарищей по несчастью, я вел их к победе, а теперь в одно прекрасное утро я скажу им: «То, что вам казалось победой, – не что иное, как поражение, свободы нам не завоевать; возвращайтесь к своим господам и снова протяните руки, чтобы их заковали в привычные цепи». Но почему же, почему?

– Значит, ты не ценишь чести, которую оказывают тебе, варвару; из низкого рудиария ты превратишься в римского квестора или префекта; кроме того, тебе будет дозволено жениться на знатной римской матроне.

– Так велико могущество сената римского? Он распоряжается не только всей землей, но даже чувствами людей, живущих на ней?

Оба умолкли; затем Спартак спокойно спросил Руфа Раллу:

– А если гладиаторы, несмотря на мои советы и уговоры, не пожелают разойтись?

– Тогда… – медленно и нерешительно произнес римский патриций, опустив глаза и перебирая руками конец своей тоги, – тогда… такому опытному полководцу, как ты… который в конце концов только для блага этих несчастных… не может не представиться… ему всегда представится случай… отвести войска… в места…

– Где консул Марк Теренций Варрон Лукулл, – продолжал Спартак, вдруг страшно побледнев; его гневные и полные ненависти глаза придавали лицу жестокость, но говорил он сдержанно и спокойно, – будет ждать их со своими легионами; он окружит их, они неизбежно сдадутся ему без всякого шума, и консул даже сможет приписать себе честь этой легкой, заранее устроенной победы. Не правда ли?

Римлянин еще ниже опустил голову и не произносил ни слова.

– Не правда ли? – воскликнул Спартак громким голосом, который вызвал дрожь у Руфа Раллы.

Посол окинул взглядом Спартака: вождь гладиаторов был так гневен, в его глазах сверкала такая ненависть, что римлянин невольно отступил на шаг.

– О, клянусь всеми богами Олимпа, – произнес фракиец гордо и с угрозой,– благодари богов, покровительствующих тебе, за то, что низкий и презренный гладиатор умеет уважать права другого и что гнев, охвативший меня, не помутил моего рассудка и я не позабыл, что ты явился ко мне в качестве посла… Ты пришел предложить мне измену, низкую и бесчестную, как твой сенат, как твой народ, измену, самую позорную и гнусную!.. Ты старался коснуться самых сокровенных тайников души моей!.. Ты пытался прельстить человека, возлюбленного, отца, чтобы обманом добиться своей цели там, где ты не мог одержать победу силой своего оружия.

– О варвар! – воскликнул с негодованием Руф Ралла, отступая на несколько шагов и не сводя глаз со Спартака, – ты, кажется, забыл, с кем говоришь!

– Это ты, римский консул Марк Теренций Варрон Лукулл, бесчестный и низкий, это ты позабыл, где находишься и с кем говоришь! О, ты думал, что я не узнал тебя? Ты пришел сюда под вымышленным именем, тайком, обманом, чтобы попытаться совратить меня, ты судил по себе, а поэтому считал и меня способным на те низости, на которые способен ты, о подлейший из людей! Уходи… возвращайся в Рим… собери новые легионы и приходи сражаться со мной в открытом поле; там, если ты посмеешь стать со мной лицом к лицу, как стоишь сейчас, я дам тебе достойный ответ на твои злодейские предложения.

– И ты надеялся или еще надеешься, бедный глупец, – произнес с величайшим презрением консул Варрон Лукулл, – что долгое время сможешь противостоять натиску наших легионов, ты льстишь себя надеждой одержать полную победу над могущественным Римом, которому всегда сопутствует счастье?

– Я надеюсь вывести эти толпы несчастных рабов на их родину, и там, в наших краях, я хочу поднять восстание всех угнетенных народов против их угнетателей, я надеюсь положить конец вашему проклятому господству.

Повелительным жестом правой руки Спартак приказал консулу удалиться. Консул Варрон Лукулл с достоинством завернулся в свою тогу и, уходя, сказал:

– Увидимся на поле брани.

– Да допустят это боги… только не верю я этому…

И когда Теренций направился по дороге, которая шла ниже претория, Спартак окликнул его и сказал:

– Выслушай меня, римский консул… Так как мне известно, что те немногие из моих солдат, которые попали в ваши руки во время этой войны, были все Распяты, и так как я вижу, что вы, римляне, не признаете за нами, гладиаторами, человеческих прав, то я предупреждаю тебя: если через двадцать дней я не получу вот здесь, в моем лагере, оружие и доспехи, которые мне требуются, четыре тысячи ваших солдат, попавших ко мне в плен под Фунди, также будут распяты нами.

– Как?.. Ты посмеешь?.. – произнес консул, побледнев от гнева.

– Все дозволено по отношению к таким людям, как вы, для которых нет ничего святого, нет ничего, к чему бы они питали уважение… Бесчестье за бесчестье, убийство за убийство, резня за резню – вот как с вами надо поступать. Иди!

И он приказал консулу удалиться. На призыв Спартака прибежали декан и гладиаторы, ранее сопровождавшие посла и его слуг; фракиец приказал им проводить их всех до ворот лагеря. Оставшись один, Спартак долго ходил взад и вперед перед своей палаткой, то ускоряя, то замедляя шаги, погруженный в самые мрачные и печальные думы; он был очень взволнован. Некоторое время спустя он призвал к себе Крикса, Граника и Эномая и сообщил им о посещении лагеря Теренцием Варроном Лукуллом, о предложениях, сделанных ему, за исключением тех, которые касались его сокровенной тайны – любви к Валерии. Товарищи одобрили действия своего вождя, они восхищались благородством души Спартака и его великодушным самоотречением; они ушли от него, преисполненные еще большей любовью и уважением к своему доблестному другу и верховному вождю.

Спартак направился в свою палатку, когда уже стало темнеть; он поговорил с Мирцей, которая, видя, что брат задумчив и хмур, начала заботливо хлопотать вокруг него, желая отвлечь от мрачных мыслей; потом он удалился в ту часть своей огромной палатки, построенной' для него солдатами, где находилось его ложе из свежей соломы, покрытое несколькими бараньими шкурами. Сняв с себя панцирь и оружие, которые носил весь день не снимая, Спартак лег и долго ворочался с боку на бок, тяжело вздыхая; уснул он очень поздно, забыв потушить светильник из обожженной глины, в котором еще горел фитиль. Он проспал, вероятно, часа два, сжимая во сне медальон, подаренный ему Валерией, который всегда носил на шее, как вдруг его разбудил длительный, горячий поцелуй в губы. Он проснулся, сел на постели и, повернув голову в ту сторону, откуда ему послышалось прерывистое дыхание, воскликнул:

– Кто это?.. Кто здесь?..

У его ложа стояла на коленях красавица Эвтибида; ее густые рыжие косы были распущены по плечам и разметались по белоснежной груди; она умоляюще сложила свои маленькие руки, прошептав:

– Пожалей, пожалей меня… Спартак, я умираю от любви к тебе!

– Эвтибида! – воскликнул пораженный вождь гладиаторов, сжимая в руке медальон. – Ты, ты здесь?.. Зачем?..

– Уже много-много ночей, – произнесла тихо девушка, дрожавшая, словно лист, – вот в этом углу, – и она указала рукой на угол, – я жду, пока ты уснешь, потом становлюсь на колени у твоего ложа, созерцая лицо твое, такое величественно прекрасное; я поклоняюсь тебе и плачу в тишине, ибо я боготворю тебя, Спартак, поклоняюсь тебе, как поклоняются богам; уже более пяти лет, пять долгих, бесконечных, как вечность, лет, я люблю тебя без всякой надежды, как безумная, как одержимая, отвергнутая тобой. Напрасно старалась я изгнать твой образ из моей памяти… он врезался в нее огненными письменами; напрасно старалась я предать забвению свою великую страсть, я хотела потопить ее в вине, в утехах, в разгульных оргиях… Я напрасно искала душевного покоя, избегая тех мест, где я узнала тебя, но и в Греции ты был передо мной, как ив Риме; даже места, где я родилась, даже воспоминания невинной юности моей, звук родной мне речи – ничто, ничто не могло изгнать тебя из моего сердца… Я люблю тебя, я люблю тебя, Спартак, и любовь мою не в силах выразить человеческая речь… Сила моей любви так велика, что она бросила к твоим ногам такую женщину, как я, у ног которой были знаменитейшие мужи Рима! О, сжалься надо мной, не отталкивай меня, я буду твоей служанкой, рабыней… только не отталкивай меня, молю тебя; если ты снова отвергнешь меня, то заставишь меня решиться на все… Даже на самые ужасные, самые страшные преступления!

Так в волнении молила влюбленная девушка; она схватила руку Спартака и покрывала ее горячими поцелуями. От этого неудержимого потока слов и поцелуев, чувственных и горячих, лицо Спартака то вспыхивало, то становилось белее полотна, дрожь пробегала по всему его телу, и тогда он сжимал в руке медальон, в котором были волосы Валерии и Постумии; только этот амулет давал ему силу устоять против чар красавицы гречанки. Он сделал над собой усилие и, мягко освободив свою руку из сжимавшей ее руки Эвтибиды, ласково, стараясь быть спокойным, почти отечески сказал ей:

– Успокойся… успокойся… безумная ты девушка… Я люблю другую… божественно прекрасную женщину… она мать моего ребенка… Знай, что у Спартака только одна вера, и так же, как душа моя отдана делу угнетенных и я живу для него и умру за него, так и люблю я только одну женщину и никогда не полюблю другую… Прогони всякую мысль обо мне из своей разгоряченной головы… не высказывай мне чувств, которых я не разделяю, не говори мне о любви, которую я не могу питать к тебе…

– Ах, клянусь божественными эриниями, – воскликнула Эвтибида, которую при последних словах Спартак слегка отстранил от себя, – это Валерия, проклятая Валерия, это она, неизменно она похищает у меня твои ласки и поцелуи!

– Женщина! – воскликнул возмущенный Спартак, и лицо его стало мрачным и грозным. Эвтибида замолчала, кусая свои руки; вождь гладиаторов, сдержав гнев, произнес через минуту более спокойно, но не менее строго:

– Уходи из моей палатки и никогда больше не появляйся здесь. Завтра ты отправишься с другими контуберналами в штаб Эномая: моим контуберналом ты больше не будешь.

Куртизанка, опустив голову, с трудом сдерживая рыдания и кусая руки, медленно вышла из палатки, в то время как Спартак, открыв медальон, поднес его к губам и покрыл поцелуями хранившиеся в нем пряди волос.

(продолжение следует)

Серия сообщений "ДЖОВАНЬОЛИ РАФАЭЛО: СПАРТАК+ФИЛЬМЫ":
Часть 1 - СОДЕРЖАНИЕ; ПРЕДИСЛОВИЕ; ПИСЬМО ГАРИБАЛЬДИ
Часть 2 - ГЛАВА 1: ЩЕДРОТЫ СУЛЛЫ
...
Часть 19 - ГЛАВА 14: В КОТОРОЙ СРЕДИ МНОГИХ РАЗЛИЧНЫХ ЧУВСТВ ПРЕОБЛАДАЮЩИМ ОКАЗАЛАСЬ ГОРДОСТЬ ЛИКТОРА СИМПЛИЦИАНА (ЧАСТЬ 1)
Часть 20 - ГЛАВА 14: В КОТОРОЙ СРЕДИ МНОГИХ РАЗЛИЧНЫХ ЧУВСТВ ПРЕОБЛАДАЮЩИМ ОКАЗАЛАСЬ ГОРДОСТЬ ЛИКТОРА СИМПЛИЦИАНА (ЧАСТЬ 2)
Часть 21 - ГЛАВА 15: СПАРТАК РАЗБИВАЕТ НАГОЛОВУ ДРУГОГО ПРЕТОРА И ПРЕОДОЛЕВАЕТ БОЛЬШИЕ ИСКУШЕНИЯ
Часть 22 - ГЛАВА 16: ЛЕВ У НОГ ДЕВУШКИ. – ПОСОЛ, ПОНЁСШИЙ НАКАЗАНИЕ
Часть 23 - ГЛАВА 17: АРТОРИКС – СТРАНСТВУЮЩИЙ ФОКУСНИК (ЧАСТЬ 1)
...
Часть 35 - ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Часть 36 - ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ФИЛЬМЫ: СПАРТАК (1960 ГОД; 2004 ГОД)
Часть 37 - СЕРИАЛ: СПАРТАК (2010-2013)

<a href="https://www.liveinternet.ru/users/5332527/post357010043/">Р“Р›РђР’Рђ 15: РЎРџРђР РўРђРљ Р РђР—Р‘РР’РђР•Рў РќРђР“РћР›РћР’РЈ Р”Р РЈР“РћР“Рћ РџР Р•РўРћР Рђ Р РџР Р•РћР”РћР›Р•Р’РђР•Рў Р‘РћР›Р¬РЁРР• РРЎРљРЈРЁР•РќРРЇ</a><br/>
	РњРµР¶РґСѓ С‚РµРј РїРѕРІРѕСЂРѕС‚ РґРµР» РІ РљР°РјРїР°РЅСЊРµ РїРѕСЃР»Рµ СЂР°Р·РіСЂРѕРјР° РїСЂРµС‚РѕСЂР° РџСѓР±Р»РёСЏ Р’Р°СЂРёРЅРёСЏ РїРѕРґ РђРєРІРёРЅРѕРј РЅРµСЃРєРѕР»СЊРєРѕ РЅР°РїСѓРіР°Р» СЃРїРµСЃРёРІС‹С… РїРѕР±РµРґРёС‚РµР»РµР№ РђС„СЂРёРєРё Рё РђР·РёРё, Рё, РЅРµСЃРјРѕС‚СЂСЏ РЅР° Р·Р°Р±РѕС‚С‹, СЃРІСЏР·Р°РЅРЅС‹Рµ СЃ РІРµРґРµРЅРёРµРј РІРѕР№РЅС‹ РїСЂРѕС‚РёРІ РњРёС‚СЂРёРґР°С‚Р° Рё РЎРµСЂС‚РѕСЂРёСЏ, Р РёРј СЃС‚Р°Р» СЃРµСЂСЊРµР·РЅРѕ Рё РЅР°СЃС‚РѕСЂРѕР¶РµРЅРЅРѕ СЃР»РµРґРёС‚СЊ Р·Р° РІРѕСЃСЃС‚Р°РЅРёРµРј РіР»Р°РґРёР°С‚РѕСЂРѕРІ. РџСЏС‚СЊРґРµСЃСЏС‚ С‚С‹СЃСЏС‡ РІРѕРѕСЂСѓР¶РµРЅРЅС‹С… РіР»Р°РґРёР°С‚РѕСЂРѕРІ, РІРѕР·РіР»Р°РІР»СЏРµРјС‹С… С‡РµР»РѕРІРµРєРѕРј, РєРѕС‚РѕСЂРѕРіРѕ С‚РµРїРµСЂСЊ СѓР¶Рµ РІСЃРµ, С…РѕС‚СЏ Рё РєСЂР°СЃРЅРµСЏ РѕС‚ СЃС‚С‹РґР°, Р±С‹Р»Рё РІС‹РЅСѓР¶РґРµРЅС‹ РїСЂРёР·РЅР°С‚СЊ РѕС‚РІР°Р¶РЅС‹Рј, РґРѕР±Р»РµСЃС‚РЅС‹Рј Рё РґР°Р¶Рµ РґРѕ РЅРµРєРѕС‚РѕСЂРѕР№ СЃС‚РµРїРµРЅРё РѕРїС‹С‚РЅС‹Рј РїРѕР»РєРѕРІРѕРґС†РµРј, Р±С‹Р»Рё РїРѕР»РЅС‹РјРё С…РѕР·СЏРµРІР°РјРё РїСЂРѕРІРёРЅС†РёРё РљР°РјРїР°РЅСЊРё, РіРґРµ, Р·Р° РёСЃРєР»СЋС‡РµРЅРёРµРј РЅРµСЃРєРѕР»СЊРєРёС… РЅРµР·РЅР°С‡РёС‚РµР»СЊРЅС‹С… РіРѕСЂРѕРґРѕРІ, РіРѕСЃРїРѕ... <a href="https://www.liveinternet.ru/users/5332527/post357010043/">Р§РёС‚Р°С‚СЊ РґР°Р»РµРµ...</a>

Комментировать

« Пред. запись — К дневнику — След. запись »

Страницы: [1] [Новые]

LiveInternetLiveInternet

-Рубрики

-Ссылки

-Поиск по дневнику

-Подписка по e-mail

-Постоянные читатели

-Статистика

ГЛАВА 15: СПАРТАК РАЗБИВАЕТ НАГОЛОВУ ДРУГОГО ПРЕТОРА И ПРЕОДОЛЕВАЕТ БОЛЬШИЕ ИСКУШЕНИЯ