Я росла и воспитывалась в набожной католической семье, и, хотя в нашем доме находились многие религиозные предметы, у нас никогда не было Библии. Следовательно, я никогда не слышала о прекрасном Божьем плане спасения через веру в Господа Иисуса. Не было никого никогда, кто бы объяснил мне, что мне нужно было просто пригласить Его в свое сердце и попросить Его спасти меня от всех моих грехов, чтобы родиться свыше (Откровение 3:20). Вместо этого я знала только то, чему меня учили  катехизисы и в учреждениях, которые мы верно и преданно посещали.
     У меня была глубокая любовь и преданность Богу, Которого я в действительности не знала лично, и я мечтала полностью отдать свою жизнь Ему. Согласно учению, которое я получила, это можно было сделать, уйдя в монастырь и став монахиней.  На меня давил этой идеей  приходской священник,  а также монахини, которые преподавали в приходской школе.
     Как хорошо я помню тот день, когда две монахини из школы сопровождали меня домой. К ним присоединился приходской священник, чтобы переговорить с отцом и матерью. В нашей семье дети не перебивали взрослых, но спрашивали разрешения, чтобы сказать. Когда было дано разрешение, я только сказала отцу: «Папа, я хочу пойти в монастырь». И родители от этих слов заплакали от радости, потому что они были полностью уверены, что отдать ребенка в монастырь — это самое большое служение Богу.
     Они были рады, что одна из их дочерей решила провести свою жизнь в монастыре, чтобы молиться за потерянное человечество. Все это было настолько волнующим и религиозным, и никто из нас понятия не имел, о чем идет речь, и что подразумевается под всем этом. К сожалению, моими родителями и мной ловко манипулировали тщательно обученные вербовщики, представители римско-католической системы, которым мы доверяли. Ни на минуту мы не заподозрили обман, ложь и ужас, который стоит за дверями монастыря. Мы верили тому, чему нас учили. Как овцы, мы пошли на убой, в полном неведении относительно судьбы, запланированной для нас.
 

     Прошло двенадцать месяцев, и наступил 1910 год, когда я должна была уйти из дома. Моя мать и я занялись приготовлениями. Священник сказал, что у них не было места рядом с моим домом, поэтому мои родители должны были везти меня тысячи миль через всю страну, чтобы доставить меня в школу-интернат монастыря. Мне тогда было тринадцать лет и три месяца, незрелый ребенок, взятый от родителей в критический момент взросления.
     До этого я никогда не разлучалась со своими родителями, даже на один день. Они были со мной три дня, и когда они уехали, я была сражена болью одиночества и тоской по родине. До этого я не осознавала так ясно, что я буду разлучена с моими родителями навсегда и никогда не увижу их снова. Я была печальна и несчастна.
     Католические священники отбирают детей в исповедальне и начинают сажать семена, чтобы направить их в монастыри и духовенство. Даже когда мне было семь лет, когда я вошла в церковь, чтобы помолиться, я сразу подошла к статуе Девы Марии, полагая, что она поможет мне совершить правильное покаяние. Мое детское сердце было очень честным, и священник всегда сильно подчеркивал абсолютную необходимость хорошей исповеди. Мы не должны были ничего утаивать, если хотели получить отпущение грехов.
     Я вступила в то, что классифицировалось, как сестра открытого ордена, до тех пор, пока я не приняла белое покрывало в возрасте шестнадцати с половиной лет. Все было красиво, и в моих мыслях не было страха или сомнений. Вещи, которым меня учили, были в соответствии с тем, что мне было сказано ранее перед вступлением в монастырь. Не было никаких оснований подозревать, что там находились обширные территории, которые были скрыты, и информация о которых была преднамеренно искажена.
     Вскоре после прибытия в монастырь я возобновила обучение. Я только что окончила восьмой класс, и они обещали мне среднее образование плюс колледж. В действительности же, я получила немного выше уровня средней школы, за исключением некоторого обучения на медсестру. Образование я получила под принуждением и со страшными трудностями. После этого меня втолкнули в решающее обучение, требующееся от всех послушников в монастыре.


    За шесть месяцев до того, как мне исполнилось четырнадцать лет, игуменья начала уговаривать меня взять белое покрывало. Она преподнесла все так, что это выглядело очень очаровательно, романтично и увлекательно. Я бы приняла белое покрывало и оделась в красивое белое свадебное платье. За этим бы последовала настоящая церемония бракосочетания, и я получила бы кольцо и стала супругой или невестой Христа. Не состояло труда повлиять на впечатлительного подростка, чтобы быстро добиться согласия.
     Затем игуменья написала отцу, чтобы сказать ему, сколько денег он должен отправить, чтобы заплатить за мой свадебный наряд. Поскольку он был богат, ему предъявили значительную сумму. Позже я узнала, что так было принято — потребовать сумму, в 3-5 раз превышающую реальную стоимость платья. Монахини купили материал и сшили платье, так что реальная стоимость была небольшой, и остальная часть денег могла быть присвоена. Не упускалась никакая возможность, чтобы вытягивать средства из верующих.
     Я всегда была набожна и часто проходила четырнадцать станций креста, но после решения принять белое покрывало моя горячность увеличилось. Беспокоясь о том, чтобы быть достаточно святой, чтобы быть достойной стать невестой Христа, я начала ползать станции креста каждую пятницу. Конечно, это приблизило бы меня к Богу и подготовило бы меня, чтобы сделать шаг, который я запланировала.
     Мое сердце разрывалось идеалистической преданностью и любовью к ложным целям, которым меня учили, чтобы угодить и чтить Бога в моей жизни. Ежегодно сотни невинных девушек спускаются по этому следу в утробу женских монастырей, с лучащимися глазами и желанием отдать свои сердца, умы и души в бескорыстном служении, молясь за потерянное человечество.

    После свадебной церемонии монахини рассматриваются, как замужние женщины. Нас учили, что наша семья будет спасена, если мы будем продолжать жить в монастыре, служа римской католической системе. Духовник часто манипулирует беспокойством ребенка, заботящегося о членах семьи, особенно о тех, кто заблудшие, чтобы убедить его/ее войти в религиозное призвание. Будучи ребенком, я смотрел на моего отца-духовника, как на Бога, и другие людям, с которыми я общалась, смотрели точно так же. Это дает его инсинуациям и предложениям огромную власть и влияние. Я думала о нем, как о святом и непогрешимом, совершенно неспособным ко лжи.
     После того как я приняла белое покрывало, все продолжалось розово, религиозно и красиво. Все были добры ко мне, и я жила в монастыре открытого ордена и не видела ничего, что привело бы меня к мысли, что дальше все пойдет по-другому. Священник не домогается ни одной девушки, пока ей не исполнится двадцать один год, но я ничего не знала об этом, так как все тщательно скрывалось и покрывалось. Не было ни намека на то, что скрывается за черным покрывалом и за теми двойными запертыми дверями закрытого, уединенного женского монастыря.
     Вплоть до того момента, как я приняла черное покрывало, мне разрешали получать одно письмо в месяц от моей семьи, и было разрешено писать к ним из монастыря. Когда я писала, я знала, что многое из этого будет подвергнуто цензуре и зачеркнуто игуменьей, которая читает все входящие и исходящие письма. Письма из дома всегда были настолько затушеваны, что практически ничего не оставалось для чтения. Обычно я плакала из-за всех этих затушеванных строчек в письме, задаваясь вопросом и беспокоясь о том, что моя мать пыталась сказать мне, но я никак не могла это узнать.
    Никто из заключенных в тюрьму за этими стенами никогда не выйдет, чтобы рассказать ужасную историю. Священники будут всячески противостоять идеям, что есть что-то неладное. Они расскажут вам, что в этой стране и в других местах сестры могут выйти из монастырей в любое время, когда захотят. Это ложь! Я была заперта в течение двадцати двух лет и испробовала все, чтобы убежать. Я даже уносила в подземелье столовые ложки и отчаянно копала ими земляной пол, пытаясь найти выход. Почему столовая ложка? Все остальные инструменты были заперты или тщательно контролировались. Они использовались, чтобы копать туннели и подземные камеры. Монастыри построены, как тюрьмы, чтобы помешать побегу монахинь.

     Когда мне должно было исполниться восемнадцать лет, игуменья снова стала работать надо мной. Помните, что этих безжалостных женщин тщательно отбирали и подготавливали для их работы. Я строила планы после приема белого покрывала выйти из монастыря, чтобы стать сестрой милосердия в системе римской католической церкви. Однако она заметила мою выносливость и преданность, поэтому позвала меня в свой кабинет для беседы.
     «Шарлотт», - сказала она, - «я наблюдала за тобой. У тебя есть сильное тело и преданность, чтобы стать хорошей монахиней, монастырской монахиней. Мне кажется, что ты из тех, кто был бы готов отказаться от дома и от всего, что ты любишь в мире, чтобы укрыться за монастырскими дверями. Думаю, что ты была бы готова пожертвовать и жить в страшной нищете, с тем, чтобы иметь возможность молиться за потерянное человечество. Что ты была бы готова страдать для достижения этой цели».
     Нас постоянно учили, что жизнь близких, а также тех, кто уже в чистилище, может быть быстрее спасена благодаря страданиям монахинь здесь на земле. Игуменья заметила, что я была готова страдать без ропота и жалоб, поэтому она затронула идею принятия мной черного покрывала. Конечно, я понятия не имела, чем занимались заточенные монахини и как они жили, поэтому она стала рассказывать мне о монастырях.
    Игуменья сказала мне, что в монастырях я буду проливать свою кровь, как это делал Иисус на Голгофе. Я должна быть готовой терпеть тяжелые покаяния и жить в страшной нищете  всю оставшуюся жизнь. Я уже жила в бедности, но если это сделает меня святее, приблизит меня к Богу и сделает меня лучше, как монахиню, я подумала, что это того стоит, чтобы принять эту страшную бедность, какой бы она ни была.
     За два месяца до моего двадцать первого дня рождения меня вызвали в кабинет игуменьи и предложили подписать документы, по которым все наследство, какое могло мне принадлежать, я отдаю системе римской католической церкви. Священники упорно трудятся, чтобы соблазнить девушек из богатых семей в монастыри, для системы обогащения их наследством. Я сказала ей, что мне нужно еще немного времени, чтобы обдумать это.
     В течение двух лет я серьезно обдумывала это. Если я дам вечный обет, это будет означать уйти за закрытые двери в заточенный монастырь, а там вся моя жизнь будет принадлежать Богу. Это было бы одним из средством изучения, преданности, размышления и молитвы, и я смогла бы завоевать намного больше душ для Бога, поэтому я хотела бы иметь больше времени для молитвы. Я поверила и приняла все, что она сказала, и однажды сообщила ей, что я решила пойти в монастырь.


     Для начала, я должна была лежать в течение девяти часов в гробу, умирая для мира. Больше никогда я не увижу свой народ и не вернусь домой, потому что я буду связана монастырской обителью. Это была огромная цена для двадцатиоднолетней девушки, которую надо было заплатить, отдать все, что она любила и чем дорожила в мире, но это должно было быть сделано для того, чтобы завоевывать души для Бога. Я была одета в темно-красный бархатный похоронный саван для этой церемонии, которая была исполнена епископом. И платье и гроб были сделаны монахинями в монастыре.
     Я знала, что когда я выйду из того гроба, я больше никогда не увижу и не услышу о моей семье, никогда не покину монастырь и, когда умру, буду похоронена там. Я подошла к гробу, залезла в него и вытянулась. Две маленьких монахини пришли и покрыли весь гроб тяжелыми черными драпировками, которые сильно пахнули ладаном. Я думала, что обязательно задохнусь. На одной стороне комнаты были обычные статуи, а на другой стороне сидели игуменья, монахини и священники. В течение девяти долгих часов, что я пролежала в гробу, они дежурили и постоянно пели.
     Единственной целью пребывания в гробу было научиться ненавидеть своих мать, отца и все другие земные связи — все ради любви к Богу. Я должна забыть о них, возненавидеть их, вытеснить их полностью из моего сердца, ума и жизни. Все это позволит мне быть лучшей женой перед Богом.
     Лежа там, я вспоминала о своем детстве в домашних условиях. Я вспомнила платья, которые сшила для меня мама, но я никогда больше не буду носить их. Я думала о вкусной еде, теплой кровати и всей богатой и полной семейной жизни, которая у меня была. Конечно, я горько плакала и рыдала, потому что мое сердце болело о тех близких, которых я никогда не увижу. Это было мучительное переживание, и я думаю, что в тот момент я любила их больше, чем когда-либо прежде.
     Я плакала. Было так трудно отказаться от всего. В агонии и мучениях я дрожала и стонала, пока просто больше не осталось слез. Через несколько часов я несколько восстановила свое   самообладание. Я решила: «Шарлотта, ты собираешься стать лучший кармелитской монахиней, которая когда-либо была, поэтому как внутри, так и за пределами монастыря ты всегда все делала самым лучшим образом».


    Когда испытание закончилось, зазвучал колокол, и две маленькие монахини сразу убрали с гроба черные драппировки. Когда я вышла из него, меня препроводили в комнату, где я должна была дать вечные обеты бедности, целомудрия и послушания. Сама настоятельница открыла место в моей мочке уха и взяла кровь, обеты должны были быть подписаны моей собственной кровью.
     Я поклялась быть готовой жить в полной нищете, важной для баланса в моей жизни (хотя в то время я не знала, что это означало). Следующий обет — целомудрия — обязал меня никогда не вступать в законный брак, потому что теперь я жена Бога (на основании свадебной церемонии, проведенной ранее). Затем обет повиновения, он был самым трудным. Я обещала абсолютное, беспрекословное повиновение папе, всем прелатам римско-католической иерархии, игуменье монастыря и правилам монастыря. Я была абсолютно не осведомлена о том, как быстро мне придется начать исполнять эти обеты, и не имела никакого реалистического понимания вещей, которые сама обещала.


    После того, как я подписала все обеты, игуменья выстригла ножницами все мои длинные волосы. Должно быть, их продали по высокой цене, так как на человеческие волосы установлены хорошие рыночные цены, а они делают прибыль на всем (это объясняет невероятное богатство церкви). После срезания волос, она взяла ножницы и обрила меня наголо. На протяжении остальной части моей жизни раз в два месяца садовые ножницы проходились по моей голове, обривая меня наголо. Тяжелые головные уборы монахинь были бы очень громоздкими, если бы одевались на волосы. Кроме того, не было ни времени, ни средств для мытья волос в монастырях.
     Следующий шаг в дегуманизации и дезориентации должен был убрать мою фамилию и заменить ее именем святого покровителя. Когда игуменья это сделала, она подчеркнула, что, хотя я не была достаточно святой, чтобы стоять в присутствии Бога, я всегда могла молиться моему покровителю, и та будет ходатайствовать, чтобы передать мои молитвы Богу. Я приняла все это за истину, потому что не знала ничего лучшего. После этого, если бы кто-нибудь спросил обо мне в монастыре по моему имени от рождения, то они бы сообщили, что ни одного такого человека не было внутри монастыря.
     Затем игуменья прочитала следующее утверждение: «Как Иисус страдал здесь, на земле, так и мы должны страдать, как монахини. Мы должны проживать нашу жизнь, как мученики в монастыре. В Гефсиманском саду Иисус пролил 62700 слез за вас и за меня; Он пролил 98600 капель крови за вас и за меня; он получил 667 ударов по телу; по щеке 110 ударов; по шее 107 ударов; по спине 180 ударов; по груди 77 ударов; по голове 108 ударов; по бокам 32 удара. Ему плевали в лицо 32 раза; вырывали волосы из бороды много раз; и бросали Его на землю 38 раз. Терновым венцом Он получил 100 ран; умолял ради нашего спасения 900 раз и нес крест на Голгофу 320 шагов». Я верила во всю эту религиозную ложь, которая, как я узнала годами позже, была изобретением коррумпированного Папы Римского.
     Последнее утверждение, которое она зачитала, говорило: «Вы получите полную индульгенцию за ваши грехи и полностью избавитесь от боли в чистилище. Награда их, как мучеников, которые проливают кровь за веру». Она сказала, что если мы будем жить в монастыре, не нарушая правило, однажды, когда мы умрем, мы не попадем в чистилище, но сразу перейдем, чтобы быть с Иисусом. То, чего она не сказала нам, - это что по-человечески невозможно жить в монастыре, не нарушая правил.
   После того, как обеты были подписаны, все мои идентификации личности были уничтожены. За шестьдесят дней до этого игуменья положила передо мной лист бумаги. Она сказала, чтобы я не читала, просто подписала внизу. Тогда я не понимала, что подписывала передачу всех наследств, которые когда-нибудь могли бы прийти ко мне. Все они были назначены для монастыря. Когда мой брат был посвящен в сан римско-католического священника, он также подписал такую бумагу. На земле нет ни одного юриста, который может оспорить это; я проверила это.
     Когда я дала вечный обет и подписала, отказываясь от своей жизни и имущества, я продала мою душу за мифическую грязную похлебку. Систематически разрушают не только тела монахинь, но сотни сходят с ума и умирают преждевременными смертями под жестоким и бессердечным игом монастырского рабства. Что еще хуже, бедняги жертвуют всем и затем уходят из жизни без Христа и потерянными на всю вечность. Как же сильно нам нужно молиться за тех, кто закрыт от мира и евангелия в этих страшных тюрьмах, называющихся монастырями.


     Следующее, что сделала игуменья, - заключила мою руку в свою, и мы пошли по середине другой комнаты. С другого конца комнаты навстречу нам вышел римско-католический священник, одетый в святое одеяние. Когда мы встретились, игуменья отпустила мою руку, и священник обошел и попытался взять меня за руку.
     Я в ужасе отпрянула от этой близости, ибо никогда, за все годы в монастыре, священник не подходил ко мне таким образом. Всегда они были добры, внимательны и вежливы. Было что-то фамильярное в его прикосновении и развратное во взгляде, что оскорбило меня, хотя я не поняла, что именно. Я вырвалась, краснея от смущения, и возмутилась: «Как Вам не стыдно?» Я чувствовала насилие, и что мне угрожает опасность. Он покраснел и очень разозлился на мой отказ от его попытки ввести меня в «брачный чертог».
     Очевидно, игуменья подслушивала, поскольку она быстро вернулась, назвала меня церковным именем и сообщила мне, что после того, как я побуду в монастыре некоторое время, я уже не буду относится к происходящему таким образом. Она сказала, что все монахини в начале чувствовали то же самое, и строго напомнила мне о свадебной церемонии, которую я прошла, и о моих обетах. Она сказала, что тело священника освящено, и то, что они делали, не было грехом. Я была в ужасе, и истерически зарыдала, в голове вертелись мысли, и я отказалась принять то, что она сказала.
     Она очень рассердилась и сухо сказала: «Как Святой Дух поместил семя в утробу Девы Марии, и родился Иисус Христос, так и священник представляет собой Святого Духа, поэтому для монахинь не грех вынашивать его детей».
     Я едва могла поверить своим ушам. Я была обманута, и было слишком поздно, чтобы повернуть назад! Это ужасное заявление привело меня в бешенство. Когда она, наконец, дала мне разрешение говорить, я взорвалась: «Матушка, почему Вы не сказали мне этого до того, как я дала вечный обет?» Она плотно поджала губы, но ничего не сказала.
     Излишне говорить, что я была в состоянии немого шока и ужаса от того, что она сказала. Это было похоже на невероятный кошмар. Все мосты были сожжены, и не было пути назад. Я не могла выйти из монастыря. Я истерически рыдала и сказала священнику, что хочу уехать домой. Я просила его позвонить моему отцу, чтобы он приехал и забрал меня. Я не хотела идти дальше с этим. Все мои иллюзии были разрушены, и я не могла вынести картину того, что внезапно надвинулось на меня.
     Я рассказала, как за три месяца до того, как я уехала из дома, чтобы приехать в монастырь (в возрасте 13 лет), моя мать сказала мне, что она своими руками выкопает могилу и похоронит меня, если услышит, что я потеряла добродетель. Поскольку я ничего не знала о сексе, она потом объяснила это мне. Когда я рассказала об этом игуменье и священнику, они стояли и смеялись надо мной, как дураки. Они сочли мою наивность и невинное легковерие веселыми.
     Когда происходит такого рода предательство, я могу сказать вам, что вы остаетесь совершенно одни. Связь с близкими и друзьями уже была отрезана. Вокруг вас нет никого, кто бы понял или помог, и вскоре наступает ошеломляющее понимание полной безнадежности вашей ситуации. Это похоже на то, когда просыпаешься и видишь, что невыносимой кошмар — не сон, а ужасная реальность.
     Теперь я принадлежала Риму и папе римскому, и игуменья передала меня похотливому священнику, который издевательски пригласил меня присоединиться к нему в «брачном чертоге». Я вошла в монастырь не для того, чтобы испортиться, но чтобы стать святой женщиной, отдав свое сердце и жизнь Богу. Я твердо отклонила его сексуальные домогательства и была достаточно сильной, чтобы поднять настоящую борьбу против того, на чем он настаивал. Я была готова к борьбе до последней капли крови, чтобы сохранить свое достоинство.
    Когда я подписывала клятвы своей собственной кровью, я не понимала чудовищность того, что я сделала. Я отказалась от всех человеческих прав, чтобы стать механическим, роботоподобным человеком. Отныне я не смогу сидеть, стоять, говорить без разрешения. Я не могла лежать, есть и делать что-либо еще без разрешения начальства. Мне разрешили видеть, слышать и чувствовать только то, что разрешено и предписано. Я стала беспомощной марионеткой иерархии римской католической церкви.

© Перевела Светлана Никифорова
Продолжение следует