ПОДМАСТЕРЬЯ И МАСТЕРА

Коренной хлебопашец испокон веку с улыбкой поглядывал на кустаря, переставшего кормиться землей. Земля — основа основ — не прощала измены худосочному мастеру. Она разрешала ходить по себе с гордым достоинством только истинным мастерам, только у них могла быть спокойной совесть, и лишь подлинные знатоки своего дела, настоящие ревнители мастерства, не маялись оттого что оставили землю.
Остальных молва окрестила попросту “зимогорами” — не больно почетным словцом из плотницкого багажа.

ПЛОТНИКИ

Человек еще не успел научиться ходить, но уже тянется к отцовскому молотку. Да еще и гвоздь норовит забить.
Крестьянин не мог не быть плотником. Мы не имеем права спрашивать, что важнее: соха или секира? Плотницкое дело пришло к нам вместе с земледелием из глубокой старины. Перед тем как вспахать землю, надо было вырубить лес. Та же секира оборачивалась оружием при набегах кочевников. Когда-то избу рубили одновременно с раскорчевкой лесной делянки. Народ смеялся над теми мужчинами, которые не умели плотничать, так же как над женщинами, которые плохо пряли, не умели ни ткать, ни вышивать, ни плести кружева. Вспомним: “Пряла наша Дуня не тоньше полена...” Есть талант или нет, независимо от этого все люди стремились постичь мастерство. И постигали, каждый по мере своих способностей. Один умел рубить многие виды углов и знал все, другой знал лишь половину, а третий только и научился, что рубить угол в охряпку. Четвертый ничего не умел, но из-за стыда все равно стремился учиться. И научивался хотя бы колья завостривать. Не ахти что, но и то лучше, чем ничего.
Так было в любом деле.
Плотницкий мир широк и многообразен. Подросток начинал постигать его с обычного топорища. Сделать топорище — значит сдать первый экзамен. Дед, или отец, или старший брат подавал мальчишке свой топор и сухую березовую плашку из лучинных запасов. Далеко не с первого раза получалось настоящее топорище: иной испортит беремя березовых плашек. Но мало было случаев, когда парень не добивался своего и не заслужил бы похвалы старшего.
Топорище-то надо еще и насадить, и правильно расклинить, чтобы топор не слетел, и зачистить стеклянным осколком. После всего этого топор точили на мокром точиле. Сама по себе каждая эта последовательно сменяющаяся операция требовала смекалки, навыков и терпения. Так жизнь еще в детстве и отрочестве приучала будущего плотника к терпению и последовательности. Нельзя же точить топор, пока его не расклинили, хоть и невтерпеж! Также нельзя метать сено, не высушив, или месить пироги, которые не выходили.
Обычно умение незаметно переходит от старшего к младшему прямо в семействе. Оно углублялось и развивалось в артели. “Для чего и глаза”, — говорит Анфиса Ивановна.
Уже в первый сезон артельной работы подросток постигал один-два способа рубить угол, учился прирубать косяки, обзаводился собственным инструментом. Просить у кого-либо инструмент, особенно топор, считалось дурным тоном. Давали неохотно и вовсе не из скопидомства. Топор у каждого плотника был как бы продолжением рук, к нему привыкали, делали топорище сообразно своим особенностям. Хороший плотник не мог работать чужим топором.
В плотницкий инструмент, кроме топора, входили пила поперечная (можно было носить одну на двоих), скобель, пила-ножовка, долото, напарья (бурав для сверления дерева), струг.
Рубанок и молоток для плотника были необязательны.
Все это для обработки дерева. Но плотник не мог обойтись без железной черты, которая отчеркивала то, что надо стесать с бревна, чтобы оно плотно сомкнулось с предыдущим. Нитка с грузилом и головешка (обожженное полено с ручкой) служили для того, чтобы отстрекнуть на бревне или доске длинную прямую линию. Уровень тоже был нужен, да не каждый его мог иметь. Штука дорогая. Складной аршин (позднее метр) хорошему плотнику также необходим. Все остальные вспомогательные приспособления плотники делали сами по ходу работы (например, аншпуги, отвесы, клинья и т.д.).
Подрядчик — посредник между плотником и заказчиком — заранее набирал артель. Многим крестьянам из нужды приходилось брать аванс, чтобы заплатить налог, и тогда хочешь не хочешь, а если пришел срок, иди работать. Артель выбирала старшого — наиболее опытного в мастерстве и в житейских делах мужика. Закончив подряд, плотники уходили домой. Но иной пропил денежки, домой пустому идти стыдно. Или сударушка завлекла на чужой стороне. Вот и оставались на зиму, горевать горе. Отсюда и пошла презрительная кличка “зимогор”.
Свой же дом рубили вчерне помочами*. Затем крестьянин в промежутки между полевыми работами доделывал окна, лестницы, полы, потолки. Баню, амбар, картофельную яму, колодец или рассадник также рубили без особой помощи соседей.
Конечно, самое главное в плотницком деле — это научиться рубить угол. Если постройка четырехугольная, то, само собою, и угол прямой. Тупые углы рубились реже. Тупой угол требовался для некоторых видов колокольни, алтарной части деревянного храма, а также при воздвижении шестигранных шатров. Простейший способ соединения бревен — это рубка “в охряпку”, более сложный — в простую “коровку” или “чашу”. Затем плотник просто обязан был научиться рубить “в лапу” и “в крюк”. В лапу — это значит концы бревен были заподлицо с сопряженным рядом, они не выставлялись наружу. По углу, срубленному “в коровку”, можно лезть вверх как по лесенке, угол же, срубленный “в лапу”, совершенно ровный, без выступов. Угол, срубленный “в крюк”, считался самым лучшим в смысле прочности и тепла. Мало осталось плотников, умеющих рубить “в крюк”. Хуже того, распространилась нелепая мода вообще не рубить угла, бревна, вернее брусья, складывают впритык, как кирпичи. Надолго ли такая постройка, как она хранит тепло, лучше не спрашивать.
Притесанные друг к другу бревна соединялись шипами или ставились “на коксы” с непременно моховой прокладкой*. Гумна, сеновалы, сараи ставили без мха.
Деревья, даже одной породы, как и люди, все разные. Одно косослойное, другое прямослойное, у одного древесина плотная, у другого рыхлая, не говоря уже о прямизне или же толщине. Ясно, что мастерство плотника начиналось с “чувства дерева”. Человеку, не ощущающему характер дерева, лучше не садиться на угол. Но в том-то и дело, что плотничать должны были все взрослые мужики! Чувствуешь ты дерево или нет, слушается тебя топор или не слушается — все равно ты будешь плотничать. Стыдно не быть плотником. Да и нужда заставит. Потому и были они все разные. И плохие, и средние, и хорошие. И несть числа между ними. Но каждый всю жизнь, конечно и в молодости, стремился быть не хуже, а лучше, чем он есть.
На том и стояло плотницкое мастерство.
Интересно, что в плотницком деле никогда не было профессиональных секретов, знание считалось общенародным: постигай, черпай, насколько хватает ума и таланта. Однако гордость и достоинство мастера всегда питались художеством и подкреплялись народной молвой.
Хорошему плотнику, конечно же, никогда не мешала богатырская сила. Но и без нее он все равно был хорошим плотником. Пословица “Сила есть — ума не надо” родилась в плотницком мире в насмешку над тупоумием и горячностью. Силу уважали тоже. Но не в одном ряду с талантом и мастерством, а саму по себе. Настоящие плотники экономили силу. Были неторопливы. Без однорядок-рукавиц не работали. Бревна катали, а не волочили. Времени на точку топоров не жалели. Плотников кормили мясными щами даже в разгар сенокоса.


КУЗНЕЦЫ
Поздней зимой, когда с одного боку уже пригревает, а с другого холодит пуще прежнего, когда насты по утрам иногда поднимают целую лошадь с гружеными дровнями, когда еще безмолвны ослепляющие солнечным блеском поля и все вокруг как бы дремлет в студеной и долгой дреме, — в такую вот пору однажды вдруг ошарашит тебя неожиданный, чистый и какой-то по-юному не унывающий стукоток.
Кузница стояла чуть ли не около каждой большой деревни. На околице, вблизи ручья или оврага, не желая смешиваться с погребами и банями, виднелся средних размеров сарай с тесовою черной крышей, с кирпичной, а иногда и тесовой трубой. Рядом торчали четыре вкопанных в землю столба, соединенные боковыми перекладинами и круглыми засовами сзади и спереди. Это сооружение называлось станками для ковки коней. Лошадку заводили в эти станки и всовывали в проушины задних столбов круглый засов. Конь оказывался в клетке, он не мог даже лягаться. Неопытные только мелко дрожали, старые даже дремали. Конские ноги поочередно привязывались мягким сыромятным ремнем к специальному выступу, копытом наружу. Копыто очищали от грязи, обрубали неровную источившуюся кромку. Потом острой полукруглой стамеской состругивали белую лишнюю мякоть. Только после этого начинали ковать.
Лошадь вздрагивала всем телом, когда кузнец прикладывал к копыту подобранную по размеру, раскаленную (конечно, не докрасна!) подкову. По кромке с наружной стороны осторожно, чтобы не задеть живую плоть, вбивались четырехгранные подковные гвозди. Они загибались и утапливались в подковных бороздках. Под конец мастер тщательно зачищал копыто рашпилем. Вытаскивался передний засов-поперечина, и мальчишка, заранее забравшийся на спину лошади, торжествуя, выезжал на простор. (Вспомним опять же пушкинское: “Зима!.. Крестьянин, торжествуя...” Уж если взрослый торжествовал, то мальчишке сам бог велел!) Навсегда запоминается этот веселый звон ручника о наковальню, которым кузнец словно бы забавляется между тяжелыми мягкими ударами молотобойца. Эти долгие, непрекращающиеся вздохи кожаных мехов. Вот румяная, на глазах меняющаяся подкова летит в колоду с водой и там шипит, а в ослепительно-золотом центре горна, где дуют три воздушных струи, от которых разлетаются мелкие угольки, а крупные шевелятся, там уже греется добела новая, и кузнец длинной железной лопаточкой подправляет угли.
Земляной пол в кузнице оттаял и пахнет весенним севом. Воробьи, живущие под крышей, до того рады и до того замарались, что сами на себя непохожи. С большой дороги то и дело заходят люди. Всяк привернет.
Варфоломей Самсонов из деревни Пичихи Кадниковского уезда был двухметровым сутулым мужиком с каштановой бородой и добрым, густым, замешенным на хрипотце басом. Помимо хозяйства, он содержал кузницу, в свободное от полевых работ время шумели мехи. Вообще, чтобы стать кузнецом в древние времена, надо было, самое главное, купить наковальню и мехи. Остальное можно было приобрести постепенно или сделать самому: срубить кузницу, установить толстущий, в два обхвата, чурбан для наковальни, выложить стены кирпичного горна. У другого кузнеца заимствовали на время инструмент, чтобы сделать свой.
Вахруша — как звали его за глаза и не при родне — частью сковал себе сам, частью купил клещи, ручники, кувалду, зубилья, бродки. Он за малую плату ковал лошадей, делал ухваты, светцы, кочерги, дверные пробои, гвозди. А главное — “обувал” колеса к телегам. Шину разогревали и надевали на колесо. Остывая, она стягивала деревянные дуги на спицах, затем ее закрепляли заклепками.
Кузнец так рассказывал сам про себя:
— Ох, чудак, рыбы попало в верши, волоку с озера, корзина спереди да корзина сзади, каждая пуда по два. Солнышко село, а мне еще в кузницу надо. Иду да и думаю: “Больно тихо я иду-то. Дай-ко я побегу”.
И побежал Варфоломей по лесу. С двумя двухпудовыми корзинами на плече.
Варфоломей умер, кузница опустела. Иногда ее навещал кузнец из соседнего колхоза “Нива” по фамилии Пушкин. Такой превосходный был кузнец! Кроме шутливого нрава, имел уже нарезную доску и метчики, делал самые сложные слесарные операции. Другой кузнец — тоже вологодский — сам сковал протезы для брата-фронтовика, потерявшего на войне обе ноги...
Сельская кузница, как и водяная или ветряная мельница, всегда была окружена таинственной дымкой: труд, быт и поэтическое творчество составляли когда-то единый сплав народной жизни. В этом смысле современная сельская мастерская еще хранит дух деревенской кузницы.
Вообще внедрение в сельскую жизнь техники проявляется порою самым неожиданным образом. Повсюду находятся мудрецы, умеющие приспособить резиновые колеса от сломанного либо разобранного прицепа к молоковозной или навозной телеге. Рыбаки-любители для рыбалки “с лучом” вместо смолья и железной “козы” превосходно пользуются аккумулятором. Паяльная лампа используется не столько для паяния, сколько для разогрева машин, с ее же помощью палят свиней на окорок. Для вывешивания ремонтируемых домов давно приспособлены гидравлические домкраты. Такие примеры бесчисленны.

КОПАТЕЛИ КОЛОДЦЕВ
Слух прошел идут откуда то мужики, копающие колодцы. Вот-вот явятся. “Да где? — первыми всполошились женщины. — В какой деревне?”
Никто не знает.
Но дыму без огня не бывает, слух прошел, значит, придут. В домах запоговаривали о том, что надо бы выкопать новый общий колодец.
“Надо-то надо, да где вот они?”
“Идут”.
Идут. Время тоже идет.
“Не пришли?” — спрашивают через месяц у проезжающих из соседних деревень.
“Нет пока, — отвечают соседи. — Рядом уж”.
Рядом так рядом. Время терпит. Прошел еще месяц.
“Не показывались?”
“Должны с часу на час”.
...Ждали на вешное, а и сенокос минул. “Ладно, сидим и с таком”, — говорит тот конец, который ближе к реке. “Нет, не сидим!” — протестуют другие.
Наконец как-то рано утром, уже после покрова, объявились трое копателей. Невелик у них скарб: две лопаты, три топора, пила да толстый канат-ужище, чтобы спускаться на многосаженную глубину.
Из-за долгого ожидания жители не стали долго рядиться. Сговорились сразу. Мастера взяли задаток. Один, видимо старшой, часа полтора ходил по улице, искал жилу. Остановился около камня и твердо сказал: “Тут”. В тот же день начали копать, опустив для начала небольшой, в пять рядов, колодезный сруб.
Дело пошло. Двое вверху наращивают сруб, один внизу, подкапываясь, опускает его. Поставили ворот, чтобы вытаскивать на канате бадью с землей. Когда глубина перешла на третью сажень, старики начали спрашивать:
— Что, далеко ли вода?
— Будет, будет вода. Скоро уж.
— Что?
— Вот, вот. Уже мокро.
На второй день уже и голос из колодца еле слыхать. Спрашивают:
— Ну как? Есть вода?
— Рядышком...
Весь день копали. Утром, до солнышка, кто-то пришел проведать. Мужиков не было ни на земле, ни под ней. Ушли, даже рукавицы-однорядки остались. Они сиротливо лежали на общественной, перевернутой кверху дном бадье.
Кто-то пнул по бадье, она брякнула и откатилась в сторонку...
Выяснилось, что проходили спецы по канавам, а вовсе не по колодцам.
После таких копателей общество с большим недоверием относится уже и к настоящим мастеровым, которые, недолго думая, ступают дальше, в следующую деревню. Приходится бежать за ними до околицы, уговаривать...
И вот седенький старичок, негласный руководитель артели копателей, брякает ногтем по табакерке, покашливает, поглядывает. Утром, до солнышка, ходит по закоулкам, глядит, где пала роса, где и как толкается мошка, где какая выросла травка. Прикидывает, покашливает. Не торопится. Это про таких стариков говорят, что они на три сажени в землю видят. Колодцы, выкопанные под их руководством, служат людям не десятилетия, а века.

ПАСТУХИ
Иван Александрович (фамилия неизвестна) рядился в деревне Лобанихе на лето в пастухи. Пришел за двадцать верст со своей родины. Не велик ряд! По пуду ржи с каждой коровы, дополнительно по пирогу да по яйцу. Само собою, ежедневное, по очереди, питание. Пастуха кормили в будни будничным, в праздники праздничным, тем, что и на общем столе. Но обязательно досыта. Иван Александрович просил двенадцать пудов зерна за лето, а лобановцы давали только десять. Рядились, рядились, ни одна сторона не уступает. Вдруг Иван Александрович говорит:
— Братцы, давайте десять, я и забыл, что два пуда у меня дома осталось. Вот и будет как раз двенадцать.
На том и решили...
Иван Александрович был не очень умен. Сидит на полянке, вокруг спят коровы. Он же сам с собою играет в карты, в “Окулю”, на две руки. “Ну теперь ты ходишь! — Пастух брал карту из руки воображаемого партнера. — Вот! Опять ты проиграл, тебе тасовать”.
Тасовать, однако, приходилось каждый раз самому, поскольку Иван Александрович был в двух ипостасях: и проигравшего и выигравшего.
В том, что в пастухи подряжали иногда людей неполноценных*, таился великий смысл: мир как бы заботился об убогих, предоставляя работу по их возможностям. Щадя самолюбие, деревня негласно брала таких людей на свое содержание; человек кормился своим трудом, а не ради Христова имени. У пастуха имелось и свое самолюбие, и свое мастерство. Настоящий пастух знал по имени каждую корову и все ее причуды. Потому что коровы были все разные, отличались то добродушием, то коварством и хитростью. Одна имела способность уводить стадо невесть куда, другая была мастерица проламывать изгороди и даже открывать отвода. Третья отличалась неисправимой ленью и то и дело отставала от стада. Таких частенько всем миром искали в лесу.
Опытный пастух, пасущий скот ежегодно и, так сказать, по призванию, а не из-за нужды, всегда дорожил молвой и своим званием, обладал достаточно высоким профессиональным достоинством. Ему иногда требовалась и незаурядная смелость. Волк и медведь не были редкостью в лесных поскотинах.
Вообще же у пастуха и медведя складывались вполне законченные, но таинственные отношения. Понимая друг друга, они как бы заключали между собою договор и стремились соблюдать его условия. Так, по крайней мере, считал пастух. В той же Пичихе сосед Вахруши Андрей Вячеславович, по прозвищу Славенок, постоянный пастух колхозного стада, рассказывал про медведя так:
— Он, понимаешь, лежит, не сказывается, а я-то знаю, что он тут. И говорю: “Иди! Уходи, уходи, нечего тут нюхать. Коровы спят, и ты иди спать!” Чую, сучки запотрескивали. Пошел. Видно, пробудилася совесть-то...
Далеко не у всех медведей имелась совесть. Нередко зверь выезжал из чащи верхом на ревущей, полузадранной корове, и пастух с одним батогом, ругаясь, иногда плача, смело бросался на “кровопивца”. Обычно зверь этот считался не “своим”, а пришедшим в поскотину откуда-то со стороны или же был обижен людьми раньше.
Коровы частенько телились прямо в лесу. И нередко их искали по нескольку дней. Тогда пастух чувствовал себя виноватым.
Пастух первым в деревне поднимается на ноги, идет по улице, играя в рожок или барабаня в барабанку: это всеобщая побудка. Хочешь не хочешь — вставай, выгоняй скотину. Павлик — пастух в деревне Тимонихе — имел большую, метра на полтора длиной, трубу, сделанную из дерева и бересты. Он играл на этой трубе незатейливую мелодию, да так громко, что многие ворчали.
Вся жизнь пастуха на природе, поэтому он был еще и опытным лесовиком, хорошо чувствовал перемену погоды, знал множество примет, умел драть корье, бересту, плести из них лапти и другие изделия. Питался и ночевал пастух у всех по очереди. Если в — деревне тридцать домов, то за месяц он побывает в каждой крестьянской семье. И конечно же, узнавал не только то, что сегодня варили в том или другом доме. Он знал все. Скотина тоже была в его руках, и неудивительно, что пастуха побаивались, уважали, а иногда и баловали недорогими подарками.
Рожок или дудка веками печально звенели в русском лесу сквозь его отрешенно-широкий шум. Коровы знали несколько музыкальных колен. Они выполняли такие музыкальные команды:
1. Выходи из дворов.
2. В прогон! В прогон!
3. Делай что хочешь.
4. Опасно, беги!
5. Общий сбор в одном месте.
6. Домой! — и другие команды.
Две сухие, плотные, как кость, вересовые палочки да чувство ритма — и старательный подпасок быстро выучивался пускать по лесу такую звонкую, такую замысловатую дробь, что жующие жвачку коровы почтительно взмахивали ушами. Люди на близком покосе разгибали спины и восхищенно прислушивались.
Звери и впрямь побаивались этого звонкого ритмичного стука. У пастуха, кроме малой, которую он всегда держал при себе, в разных концах поскотины имелись еще и большие барабанки. Они висели постоянно в определенных местах, каждый идущий мимо считал своим долгом побарабанить. Особенно любили это занятие дети, путешествующие за грибами, ягодами, или на покос, или драть корье вместе со взрослыми.
Позднее в лесу начали весить какие-либо железные штуки, например, отвалы от плуга, В деревне с помощью такого же “колокола” бригадир сзывал людей на работу.
Современные пастухи пасут скот на лошадях, нередко с транзистором на плече. И уже не в лесу, а в полях. Коровы с удовольствием слушают квакающие саксофонные всхлипы.

САПОЖНИКИ*
Сапожников, как и портных, называли еще швецами. “И швец, и жнец, и в дуду игрец”, другими словами — мастер на все руки. Профессия чаще всего передавалась от отца к сыну или от деда к внуку.
По преданию, царь Петр самонадеянно взялся однажды сплести лапоть, но, как ни старался, не смог завершить эту работу. Сшить сапоги не проще...
Лев Толстой, говорят, шил сапоги. Если сказать об этом настоящему сапожнику, он ухмыльнется: книги у великого писателя получались наверняка намного лучше.
Сапожнику тоже нужен талант. Без любви к делу талант уходит. С чего же начинается любовь к делу?
Никто не знает.
Может быть, с кисловатого, ни с чем не сравнимого запаха мокнущей кожи. Тому, кто воротит нос от этого запаха, сапожником не бывать. Может быть, эта любовь зарождается от скрипа и глянца новых сапог, надетых впервые молодыми ребятами, пришедшими на гулянье. А может быть, просто от того, что все люди от мала до велика ждут от тебя этой любви.
В детстве автору этой книги удалось испытать жгучий интерес к работе сапожника. Нетерпение самому попробовать сделать хоть несколько стежков при стачивании голенища было столь велико, что приходилось всячески угождать сапожнику и даже подлизываться. Но мастер никогда не позволит ученику что-нибудь сделать, если ученик не научился делать то, что делается перед этим. Хотя бывает и так, что последующая операция уступает в сложности предыдущей.
Тебе хочется непременно тачать, наматывая на кулаки и со свистом продергивая в обе стороны концы дратвы. Ан нет, голубчик! Научись-ка вначале всыкать в дратву щетинку.
И вот сапожник, воспитывая терпение, показывает мальчонке кубышку — веретено тонкой хорошей пряжи. Через крючок, вбитый в оконный косяк, протягивает четыре или шесть нитей на длину будущей дратвы. Разделяет их пополам (по две или по три) и от крючка начинает сучить дратву. Прижимая каждую пару ниток ладонью к колену, он скручивает их, а скрученные пары, в свою очередь, уже сами скручиваются друг с дружкой. Получается дратва. Но ее, не снимая с крючка, надо еще тщательно проварить: десяток раз продернуть через кожаную складку, в которую наложен вар. Один запах этого черного клейкого снадобья, сваренного из пчелиного воска и еловой серы, то есть смолы, приводит сапожника в особое рабочее состояние!
Однако дратва без щетинок еще не дратва, а полдратвы. Льняные концы ее, исходя на нет, кончаются тончайшими волосками. Свиная же щетина, если она настоящая, имеет особое свойство: щетинку можно расщепить, разодрать надвое вдоль. Сапожник на глазах у мальчишки берет из пучка щетинку, расщепляет ее до половины, вставляет в этот расщеп конец дратвы и осторожно скручивает его сначала с одной из щетинных половинок, затем с другой. Готово! Одно дело сделано. Теперь бери шило, шпандырь и садись тачать голенища. Но сапожник почему-то не спешит садиться на свой низкий складной стул, он начинает протаскивать с веретена на крючок новые нити.
Несколько моточков готовых дратв всегда должны быть в запасе даже и у дурного работника.
Ах как хочется потачать! Опытный мастер, конечно, заставит научиться делать то, что надо, но не будет он и судьбу искушать: детский интерес может так же быстро погаснуть, как и вспыхнуть. Поэтому, вознаграждая юного любознайку за терпение, сапожник дает сделать ему несколько стежков...
Та же история выходит тогда, когда хочется позабивать деревянных шпилек в подошву или в наборный каблук, позабивать с таким же смаком, как делает это сапожник... Нет, не получишь ты молотка, научись сперва делать эти самые деревянные гвоздочки...
И вот будущий мастер лезет на печь, достает с кожуха высохшие березовые кружки, отпиленные на длину гвоздика. Эти кружки он колет молотком и ножом на равные, одинаковой толщины плиточки или пластинки, каждую такую плиточку, уперев ее в специальный упор в доске, завостривает с одного края сапожным ножом. И только потом, сложив несколько плиточек одна к другой, можно подрезать их снизу, уже наполовину заостренные, и скалывать гвоздики. Подрезал — сколол. Березовые шпильки с хрустом отваливаются от убывающих плиточек.
Мастер — художник, человек, обладающий талантом или хотя бы стремлением сделать не хуже других, — каждому звену своего профессионального цикла придает слегка ритуальный, торжественный смысл.
Так, сапожник, придя к заказчику* и разложившись со своим инструментом на лавке напротив окна, начинает вначале замачивать кожу. Хорошо выделанный товар — залог сапожной удачи. Так вновь объявляется взаимная связь, зависимость в труде от других дел и людей. Если скорняк выделал кожу шатай-валяй, сапожнику не позавидуешь.
Раскроив товар и замочив кожу на голенища, мастер точит инструмент. Чего только нет в его обширной торбе, кроме двух крюков — этих больших досок с очертаниями сапога! Тут и ножи трех-четырех сортов, и клещи, и плоскогубцы для натягивания размоченных головок на колодку, тут и шилья, разные по длине, толщине и форме. Молотки, разгонки, рашпили и даже деревянный “сапожок” для заглаживания ранта.
После того как все готово: и дратва, и березовые шпильки, и кожа вымочена, сапожник начинает вытягивать первый крюк. Он закрепляет гвоздями на кривой (отсюда и слово “крюк”), вытесанной из елового корня сапогообразной доске размокшую кожу. И начинает ее тянуть на обе стороны, разглаживать образовавшиеся складки до тех пор, пока они не исчезнут. Это трудная, требующая терпения и сноровки работа. Бывало и так, что со свистом летели к дверям клещи и молотки.
Северные сапожники не признавали головок с язычками, фабричным способом вшитых в голенища. Сапожнику надо было обязательно вытянуть крюки, то есть сделать головки и голенища из одного цельного куска кожи. Вот и пыхтели, разгоняя не исчезающие упрямые складки.
Наконец крюк вытянут. На сгибе кожа как бы потолстела, сгрудилась, а на углах, которые будут соединены в задник, вытянулась и стала тоньше. Все закреплено железными гвоздочками. Пока оба “крюка” выстаиваются, принимая нужную форму, сапожник делает что-либо другое: то башмаки сошьет хозяйке (на двор к скотине ходить), то подметки подколотит или обсоюзит** старые сапоги.
Непосредственно шитье начинается с притачивания к голенищу так называемой подклейки, то есть внутренней подкладки. Если эта подклейка не на весь крюк, то нижние ее края мастер притачивает лишь к мездре голенища, он не прокалывает кожу насквозь. Не дай бог если он плохо ее пришьет! Заказчик, снимая однажды сапог, может вытянуть ногу из голенища вместе с подклейкой. Такому сапожнику позор.
После того как подшита подклейка, тачают собственно голенища, затем подшивают задник, эдакий внутренний карман на месте пятки. Вставляют туда берестяные пластинки для твердости и прошивают несколько раз. Только после этого можно сажать сапог на колодку и класть на нее стельку. Кожу на колодках опять тянут плоскогубцами, крепят гвоздями и дратвой, плющат и заравнивают. Прежде чем прибить подошву, мастер обносит рантом всю сапожную ступню, срезает, сводит на нет прибитую по краям полоску кожи.
На подошву идет бычатина — отборный товар. (Бывали времена, когда пара подошв становилась денежным эквивалентом.) Если заказчик холостяк или отменный модник, мастер подкладывал под подошву берестяные язычки, которые при ходьбе и при пляске скрипели. Иметь сапоги “со скрипом” считалось у холостяков и молодых мужиков особым шиком. Подошву прибивают тремя рядами березовых шпилек, потом из кожаных обрезков набирают каблук. Все это ровняют, закрашивают и наконец зачищают изнутри кончики шпилек. Если товар мягкий и заказчик опять же модник, сажают сапог “на солому”. Выстоявшись “на соломе”, голенище приобретает форму гармошки.
Многие сапожники во время работы пели, другие любили побалагурить.

СТОЛЯРЫ
Иван Афанасьевич Неуступов из деревни Дружинине был последний во всей округе настоящий столяр.
Нелегко было уговорить Ивана Афанасьевича принять заказ. Вернее, заказ-то он брал охотно, но уж очень долго нужно было ждать очереди. Он не любил торопиться. Зато какие прекрасные делал вещи! Столы, стулья, табуреты, залавки, рамы, насадки, грабли, салазки, сделанные Иваном Афанасьевичем, могли утонуть, сгнить, сгореть в огне, но уж никак не сломаться.
Прочность и красота объединялись одним словом: “дородно”.
Столярное мастерство стало самостоятельным, вероятно, только после Петра. Такими словами, как “шпунтубель”, “фальцебель”, “рейсмус”, “зензубель”, русская строительная технология обязана упрямству венценосного плотника.
Но сделать легко и красиво можно то лишь, что легко и красиво выговаривается, — это одно из проявлений единства материального и духовного у русского работника. Даже в наше время нормальный столяр скажет “отборник”, а не “зензубель”. Иностранными же непонятными для других названиями очень любят пользоваться убогие от природы, либо ленивые, либо в чем-то ущемленные труженики. Таким способом они как бы отделяются от других и самоутверждаются.
Ничего такого не требуется для настоящего мастера. Работает он весело, без натуги, не пыжится, не пижонит. Напоказ выставляет не себя, а то, что сделал, да и то не всегда. Секретов у него нет. Он в любое время расскажет тебе, как и что, если тебе интересно.
Настоящий столяр может сделать и всякое плотницкое дело, но далеко не каждый плотник может столярничать. Вернее, не у каждого плотника лежит душа к таким нежным делам, как фуговка или склеивание.
Не у каждого и такой норов, чтобы часами нежить и холить, зачищать, шлифовать поверхность одной какой-нибудь маленькой досточки. То ли, мол, дело с топором на углу! Закатил бревно на стену, вырубил угол, паз вытесал, на коксы посадил — дом сразу на пол-аршина вверх.
Каждому свое...
Если плотник тем же временем как бы и архитектор, то столяру близки и цвет, и графика, и скульптура. Нельзя, например, связать раму, если не умеешь чертить; невозможно сделать хорошую столешницу, если не сумеешь подобрать доски по структуре и цвету. Впрочем, выражение “найти слой” одинаково ценно и для столяра, и для плотника.
Столяр начинается с того момента, как почуял он дерево, его запах, его узор, его цвет и звучание. Самое неприятное для столяра — это сучок. Но под умелой рукой и тот начинает жить и форсить на дереве, словно балованный пасынок.

НИЩИЕ
Бывала на Руси и такая профессия! Необъятность бытового разнообразия, терпимость народной молвы допускали ее существование. Люди были снисходительными к таким редким нравственным отклонениям, как профессиональное нищенство, к тому же в чистом виде оно встречалось весьма редко.
Не подать милостыню считалось у русских величайшим в мире грехом.
Такую частушку, как “Поиграй, гармошка наша, а чужую разорвем, сами по миру не ходим и другим не подаем”, можно воспринимать лишь в ряду тысяч других, более добрых частушек. Нет, не в чести были в русском народе такие ухари, что не подавали нищим! Он мог спеть подобную песенку в пьяном запале, в дурмане фарса и хвастовства. Но не подать милостыню не мог. Поскольку такая пословица, как “От сумы да от тюрьмы не зарекайся”, была известна в народе больше, чем упомянутая частушка...
Нищих по хитрому умыслу, иными словами, людей ленивых, не желавших трудиться, было очень мало, и они легко растворялись в общей многочисленной массе. Такой тип народного захребетника, бессовестно пользующегося мирской добротой, тоже допускался стихией народной жизни. Справедливость, однако, торжествовала и в этом случае: нищий-притвора жил под вечной угрозой разоблачения, это вынуждало его ходить за милостыней далеко от родных мест. Ему надо было актерствовать, притворяться, а все это отнюдь не всегда по силам здоровому человеку. От людского участия не ускользало ничто. К скрытым, по народному выражению “хитрым”, молва беспощадна: разоблачат и обязательно припечатают хлесткое прозвище. Носи за бархат до конца дней своих. Мало было охотников на весь мир прослыть тунеядцем!
Странным и не лишенным развлекательности явлением славилась одна волость на северо-западе Вологодской губернии. (Не будем называть ее из уважения к нынешним жителям.) Сила дурной традиции сделала эту волость не то что посмешищем, но чем-то вроде несерьезным. То ли земля была худородна, то ли сами мужики не больно упрямы, но своего хлеба хватало у них лишь до масленицы. И вот мужичок запрягает лошадь в розвальни, ставит в них два больших пестеря, кладет сена побольше и, прихватив с собой одного-двух помощников, едет в мир, собирать милостыню. Выезжали иногда чуть ли не обозом, стараясь угадать на разные дороги и поскорее рассеяться.
Велик мир! Велик и отходчив, простит и это.
Простить-то простит, да ухмыльнется.
И только совсем уж беспечный крестьянин, имея здоровые руки, с легким сердцем пойдет по миру.
Все остальные виды нищенства, вплоть до цыганского, не вызывают в народе ни хулы, ни насмешки*. В исключительных случаях просить подаяние не считалось зазорным. Например, после пожара тоже ходили и ездили по миру, и люди давали милостыню не только хлебом, но и одеждой, и утварью, и посудой. Мир помогал встать на ноги потерпевшим от стихийного бедствия.
Помогать арестантам и каторжникам также считалось нравственной обязанностью. Солдаты, служившие по двадцать лет и отпущенные вчистую, возвращались домой пешком, шли по нескольку месяцев и, конечно же, кормились именем Христа. Обворуют ли в дороге, пропился ли на чужой стороне незадачливый бурлак, возвращается ли из дальнего странствия богомолец — все кормились миром.
Не приютить странника или нищего, не накормить проезжего издревле считалось грехом. Даже самые скупые хозяева под давлением общественной морали были вынуждены соблюдать обычай гостеприимства. Бывало, что и не особенно скупая хозяйка творила на праздник отдельную квашню для милостыни, угощая гостей и родных одним, а нищих другим. Подобная предусмотрительность не подвергалась насмешке, так как нищих порой ходило великое множество.
Деревни, где не пускали ночевать, пользовались худой славой, что нередко влияло даже на женитьбу и замужество.
Калеки и убогие особенно почитались в народе. Слепых без поводырей переводили от деревни к деревне, устраивали на ночлег к собственным знакомым или родственникам. Ночевать было положено одну ночь. Если нищий ночевал вторую ночь, то он уже искал себе посильного дела (хотя бы и сказки рассказывать либо петь былины). Не подвезти на попутных хромого, безногого, горбатенького или слепого могли только самые жестокосердные безбожники, не боящиеся греха и бравирующие такой “смелостью”.
Почти в каждой деревне имелся свой дурачок либо блаженный — эти тоже кормились и одевались миром.
Но особенно жалели в народе круглых сирот, то есть детей, потерявших не только отца, но и мать. Согрешить, обидеть сироту мог каждый в отдельности, но утешить и ободрить сиротское сердце возможно было лишь сообща, всем миром.
Совершенно особое место в северном народном быту занимало цыганское нищенство. Цыган любили на Севере. За что? Может быть, за национальное своеобразие, за странный говор, за прекрасные песни. И за ту, видимо, бесшабашность и беззаботность, которую русский крестьянин (целиком зависящий от природы и собственного труда) не мог себе позволить.
Мужчины-цыгане никогда не просили милостыню, разве только сена либо овса для лошади. Искусство собирать дань было совершенно неподражаемым у многих цыганок. Иная простодушная баба в отсутствие старика или мужа, очарованная быстрой речью и блеском черных глазищ, за куском хлеба отдавала целый пирог, затем высыпала и чай из чайницы, потом шли в ход и сметана и сахар. Опомнится только тогда, когда цыганки и след простыл...
Большинство нищих пыталось избавиться от нищенства, и это подчас удавалось. Так, мальчика-сироту, едва научившегося бегать и говорить, частенько брали в подпаски, а девочку пяти-шести лет — в няньки. И они жили в деревне уже не нищими, оставляя за собой право ухода в любое время. Старики и калеки также часто подряжались в пастухи, в няньки, в сторожа и т.д.
Нельзя забывать, что в старину многие люди считали божьим наказанием не бедность, а богатство. Представление о счастье связывалось у них с нравственной чистотой и душевной гармонией, которым, по их мнению, не способствовало стремление к богатству. Гордились не богатством, а умом и смекалкой. Тех, кто гордился богатством, особенно не нажитым, а доставшимся по наследству, крестьянская среда недолюбливала.
Притча о птицах небесных, которые “не сеют, не жнут, а сыты бывают”, объясняет “странности” поведения многих русских людей, отрекшихся от имущества, превратившихся в странников-богомольцев.
Крестьянину, как никому другому, родственно чувство полного единения с окружающим миром, испытываемое упомянутыми странниками.
Никто, пожалуй, не выразил этого чувства лучше А.К.Толстого и П.И.Чайковского. Романс “Благословляю вас, леса” — этот шедевр дворянской культуры — с удивительной точностью отражает состояние типичного для Руси простого нищего-странника, понимающего и чувствующего “ив поле каждую былинку, и в небе каждую звезду”.

ЛОДОЧНИКИ
Без праздника и жизнь не в жизнь. А праздник без рыбного пирога — что за праздник! Вот и выходит, что рыба нужна иной раз позарез, а без лодки не видать ее как своих ушей.
Значит, надо сделать лодку. На что проще? Но прежде чем ее сделать, нужно найти подходящую осину: высокую, толстую, гладкую, с твердым нутром. Вологодскому Гайавате приходится долго ходить и ездить по всяким лесам, пока не попадется ему как раз то, что надо.
Сваленную далеко от дома осину он заострит с обоих концов, наметит нос и корму. Затем по всему днищу наделает “сторожков” — круглых, строго одинаковых по толщине и длине палочек. Длина их будет равняться толщине днища. Он забьет эти сторожки в отверстия рядами, опоясывающими будущую лодку, возьмет в руки тесло и начнет выдалбливать, выбирать, вытесывать внутренность заветной осины. Сторожки помогают ему не протесать днище до дыры либо не сделать его слишком тонким.
Выдолбленная осина становится легкой и звонкой. Лодочник привезет ее домой и положит где-нибудь на гумне или в подвале — завяливать.
Иногда она завяливается там несколько лет. Не так-то просто крестьянину оторваться от основных дел: то сенокос, то жатва приспела, то дом строить, то на службу идти.
Наконец назначен особый день. Где-нибудь на берегу речки заготовку кладут на невысокие козлы и под ней на всю ее длину разводят не очень жаркий костер. Наливают в нее горячей воды, опускают накаленные в костре камушки.
Снаружи жарят, внутри парят.
И вот — чудо! — выдолбленная осина как бы сама раздвигает свои бока. Голые еловые прутья осторожно, по одному, вставляют внутрь в согнутом виде. Их нежная упругость медленно раздвигает борта. Все шире и шире... Вот уже наметился и лодочный силуэт... Нетерпеливый хозяин подкладывает дрова, вставляет и вставляет упругие прутья, забивает распоры между бортами (предательскую крохотную щелку внутри никто не заметил). И вот лодка разведена! Вдруг раздается треск. Один борт отваливается начисто, а дно выпирается по ничем не исправимой щели.
Теперь все начинай сначала...
Впрочем, опытный лодочник никогда не будет спешить, лодка в его руках разводится без всяких усилий. В разведенную лодку он вставляет полудужья шпангоутов, набивает с бортов тонкие тесины и устраивает два рундучка для сиденья. Затем лодку смолят. И только после всего этого можно ехать ловить рыбу.
Вряд ли есть что-либо приятнее в жизни, чем опускание на воду только что сделанной лодки! Если посудина большая, то по берегу до воды кладут еловые кругляши и по ним скатывают лодку к воде. Иной раз она так легка, что с этим без особой натуги справляется один человек*.
Мастера-лодочники были, как правило, и хорошими плотниками либо столярами. Лодки обычно делались для себя, а не на продажу. Покупать лодку нормальному, хорошо владеющему топором мужику было как-то совестно, и он принимался за лодку сам. Испортив пару осин, он добивался-таки своего. Тут уж включались в дело азарт и соревнование: “Я что, хуже других?”; “Одни делают, а я нет”; “Не боги делают горшки” и т.д.
Конечно же, были и признанные мастера с особым чутьем и особым уменьем. Они-то и давали советы, помогали, необидно поучая новоявленного лодочника.
Так понемногу обзаводилась лодками вся деревня, если, конечно, стояла она на речном берегу или озерном. Только у не имеющих призвания к рыбной ловле либо у боящихся воды не было своей лодки.

ПЕЧНИКИ
Государство имеет свою столицу, губерния или область также имеет свой центр. Уж так повелось, и никуда от этого не уйдешь. В северной России после губернии и уезда шла волость. Несмотря на все реформы, перестройки и перекройки, волость всегда была главной государственной ячейкой и как бы основной “единицей измерения” всей необъятной народной жизни.
Семья же (то есть хозяйство, двор, оседлость) была той золотой крупицей или тем полновесным зерном, которые и составляли весь волостной, объединенный приходом ворох.
Но что за семья без дома? Дом (или хоромы) давал кров и уют не только людям, но и коровам, и лошадям, и всякой прочей живности. И если в духовном смысле главным местом в хоромах был красный угол главной избы, то средоточием, материально-нравственным центром, разумеется, была русская печь, никогда не остывающий семейный очаг.
Печь кормила, поила, лечила и утешала. На ней подчас рожали младенцев, она же, когда человек дряхлел, помогала достойно выдержать краткую смертную муку и навек успокоиться.
Печь нужна была в любом возрасте, в любом состоянии и положении. Она остывала только вместе с гибелью всей семьи или дома.
Удивительно ли, что печника чтили в народе не меньше, чем священника или учительницу?
Никто не знает, когда и как обычный костер (“пожог” — по-северному) превратился в закрытый очаг, иначе в каменку, еще и теперь встречающуюся в банях, сделанных “по-черному”.
Каменка складывалась без кирпича, из одних камней. Поэтому важно было уметь искусно сделать свод, подобрать камни таких размеров и форм и так их приладить друг к другу, чтобы они держали себя сами. Верхняя часть свода выкладывалась без глины, дым выходил в межкаменные щели. Накаленные камни, обогревая жилище, долго держали тепло.
Со временем каменки остались только в банях, в домах начали “бить” печи. “Били” обычно с помощью соседей и родственников, устраивая малые помочи. На деревянное возвышение — опечек — устанавливалась “свинья”, сделанная в виде печного свода из плотно пригнанных, закругленных снаружи брусьев. Она, словно литейная форма, была раскладная, гвоздями ее не скрепляли, чтобы потом можно было по частям вынимать из печи.
Снаружи по опечку устанавливали щиты, получалась обширная печная опока, в которую набивали густую, хорошо промешенную глину. Дым выходил в отверстие под потолком, поэтому избы строили довольно высокие.
Однако настоящие печники появились лишь после того, как перестали строить избы “по-черному”, когда дымоход был выведен через крышу и потолок. Трубу и кожух из глины не собьешь, нужен кирпич, а вместе с тем и особый мастер.
Зосима Неуступов, родной брат уже упомянутого Ивана Афанасьевича, был, как мальчишка, горяч и бесхитростен. Мужики его часто разыгрывали, а ребятишки дразнили под окнами. В гневе он выскакивал из дому, гнался за обидчиками. Разве догонишь? Но через час-полтора та же оравушка вваливалась к Изохе в избу, и конфликта как не бывало.
Изоха клал печи неподражаемо. Как видим, братья не желали походить друг на друга: один любил дерево, другой — кирпич да глину. До сих пор во многих уцелевших домах стоят Изохины печи.
Какой же должна быть печь, по Изохе?
Во-первых, не угарной. Угарная печь — это бедствие на всю жизнь, иногда для нескольких поколений. Бывали случаи, когда от угара умирали целыми семьями. А сколько мучений, если даже не умрешь! Голова раскалывается от боли, в ушах звон, все нутро выворачивает наизнанку. В уши тебе почему-то напихают мороженой клюквы, а за пазуху положат тоже замерзший конский кругляш.
Во-вторых, печь должна быть достаточно большой, чтобы было где полежать ребятам и старикам.
В-третьих — жаркой, но нежадной, чтобы дров шло как можно меньше. Одни и те же поленья дают жару в хорошей печи намного больше, чем в плохой.
В-четвертых — чтобы дым не выкидывало во время ветра.
В-пятых — чтобы была красива. Миловидна. Чтобы гляделась в избе как невеста, с карнизами чтоб, с печурками для сушки всяческих рукавиц.
Зосима Афанасьевич Неуступов всего этого достигал в своих сооружениях легко и весело.
Другие мастера-печники тоже, конечно, имелись. Но один с норовом, другой кладет угарно. Третий требует сороковку ежедневно, а кладет долго. И если не угодишь или худо будешь кормить, еще и сделает что-нибудь назло. Печь сложит некрасивую либо совсем холодную. Воющая печь — это совсем плохо. Чуть ветерок, и в трубе заголосит будто нечистая сила. Это значит, что недобрым хозяевам недовольный печник вставил в трубу горлышко от бутылки. В доме хоть не живи...
Не такой был Изоха!
Клал он не только большие печи, но и щитки и лежанки. Во время войны появились печурки с железными трубаками. Эти у настоящего печника даже не вызывают интереса, но Изоху и такие не выводили из себя.
Он знал, сколько и каких класть поворотов, как лучше сделать свод, устье и под. Умел так стукнуть по кирпичу, что он раскалывался как раз там, где надо. Мастерок и кельма в руках Изохи приобретали какую-то чудесную силу, словно бы приколдованные.
Печников еще в пятидесятых годах учили в школах ФЗО. Нынче почему-то совсем перестали. Ну и жаль! На Руси еще не скоро исчезнет последняя печь.

ГОНЧАРЫ
Человек, рожденный талантливым, с искрой в душе, пережив детство, неминуемо становился подмастерьем, а потом уж и мастером. Плотником ли, сапожником, гончаром ли кузнечного дела, но мастером обязательно. Определенность профессии зависела от случая, но не всегда. Мастерство передавалось от отца к сыну, от деда к внуку. Иногда определенное дело из века в век процветало в отдельной деревне и даже целой волости.
“Не боги делают горшки, а те же васьяновские (либо чарондские) мужики”, — говорилось о гончарах. Такие волости и деревни были раскиданы по всему необъятному русскому Северо-Западу. Не мешая друг другу и соревнуясь в качестве, они снабжали народ посудой.
Никто не знает, из какой далекой древности выкатился к нам гончарный круг. (Кстати, уже и укатившийся.)
Вероятно, ничто так великолепно не свидетельствует о минувшем, как керамика. Обожженная глина, пусть даже и в черепках, сохраняется практически вечно. Может быть, без них, без этих черепков, мы были бы более высокомерны по отношению к прошлому и не так самонадеянны по отношению к будущему...
Пословица о гончарах, как и все настоящие пословицы, неоднозначна. “Не боги делают горшки...” Конечно же, не боги, а люди. Но человек в стремлении к божеству становился мастером, и только тогда перед ним вставала тайна художества. Раскрывать ее было вовсе не обязательно, художнику достаточно ее присутствия.
Она — эта тайна — открывалась художнику лишь в художественном образе, причем каждый раз отдельно. Ведь серийных, одинаковых художественных образов, как известно, не бывает. Если образ серийный, значит, он не художественный, это уже не образ, а штамп.
На керамике легче пронаблюдать, как рождается пластический образ, объединяющий материальную и духовную суть изделия.
Суметь — еще не значило суметь сделать. Мастерство, как правило, приобреталось не в борьбе с окружающей природой, а в содружестве с нею. Так, если вблизи деревни природа не припасла обычной глины, люди вообще не будут заниматься гончарным делом. Хорошая глина, тяжелая, словно свинец, очень вязкая, тягучая, сама льнет к пальцам. Но это же свойство — льнуть — оборачивается и дурной стороной: пальцы должны быть свободными, а материал цепляется к ним, поэтому гончару, как и печнику, постоянно нужна вода. И фантазия. И терпение. И еще что-то, что не имеет пока названия. Особенно необходимо это при обжиге, когда огонь, вернее ровный спокойный жар, закрепляет все сделанное из мокрой глины руками и фантазией.
Когда человек дарит изделию способность издавать звон, глина приобретает собственный голос...
Посуда могла быть облитой и необлитой, с узором или без него. Обливали специальным составом. Высохшее изделие блестело от глянца.
Зимой, когда дорога становилась ровной и спокойной, гончар рядами складывал посуду в розвальни. Чтобы она не билась, делали соломенные прокладины. Въезжая в чужую деревню, продавец заманивал ребятишек и за пряники поручал им побегать и покричать по деревенским избам, потому что двойные зимние рамы не позволяли услышать, что творилось на улице.
Через короткое время подводу окружали шумные хозяйки, образовывалась толпа. “Этот почем?” — спрашивала старуха либо молодка. “Насыпь полный овса, высыпь да и горшок забирай”.
Чем же торговали гончары?
Всем, что требовалось. Большие, наподобие кувшинов, с узкими горлами сосуды назывались корчагами. В них хранили зерно и другие сыпучие продукты. Кринка, глазурью облитая по краям, вмещала ведро воды и служила для выпечки пирогов. Горшки всяких размеров, мелкие ставцы, поставцы или кашники использовались для варки пищи и разлива молока, оставленного на сметану и простоквашу. В кубышках с узкими горлышками хранили смолу и деготь. В рыльниках сбивали сметану на масло, в ладках — широких и глубоких глиняных тарелках — жарили-парили еду для будней и праздников.
Для детишек гончар выставлял большую корзину игрушек. Тютьки-свистульки в образе птичек, раскрашенные лошадки, козлы и олени врывались в детскую жизнь.
Не может быть никакого сомнения в том, что каждый настоящий мастер, гончар-художник, радовался больше не самой выгоде, а тому, как встречают его в чужой деревне.

КОНОВАЛЫ
Само слово подсказывает, чем занимались эти люди. Свалить коня с ног, чтобы сделать из него мерина, дело отнюдь не простое. Кроме недюжинной силы, у коновала должно быть особое, лишь ему присущее отношение к животным, сочетающее в себе и любовь и безжалостность.
Странное, на первый взгляд нелепое сочетание! Но как раз в нем-то и таилась загадка не очень-то почетного коновальского ремесла. То есть почетное-то оно почетное, как и любое другое. Но по складу характера иной человек не может спокойно выдержать даже такое, скажем, зрелище, как убийство и свежевание барана (хотя щи хлебает с большим удовольствием). Некоторые горе-животноводы, особенно в наше время, вместо того, чтобы помочь корове отелиться, убегают куда глаза глядят...
Коновалы лечили домашних животных. Но первой их обязанностью, конечно, было легчение, иными словами, охолащивание жеребцов, быков, баранов и поросят, ведь неохолощенные самцы были опасны и неспокойны. “Выбегиваясь”, они плохо нагуливали вес.
Коновал, если он уважал себя, умел сводить лишаи специальными травами и мазями, выводил из кишечника глистов, делал примочки, промывал и обрубал копыта, прокалывал животному брюхо, чтобы выпускать скопившиеся газы, вставлял кольца в ноздри быкам, отпиливал рога бодливым коровам и т.д.
Собаки и кошки коновала не интересовали. Их пользовали сами хозяева, иногда совершенно глупо. Так до сих пор неизвестно, для чего и зачем некоторые обрубали коту кончик хвоста. Предполагалось, что такой кот лучше ловит мышей.
Хороший коновал ходил по деревням с помощником или двумя. Их знали далеко вокруг, всегда называя по имени-отчеству.
Живодеры и шкурники, которые под видом коновалов изредка появлялись то тут, то там, доверием крестьян не пользовались.

КАТАЛЯ*
Пожалуй, это последнее из основных старинных ремесел, все прочие не имели самостоятельного экономического значения и осваивались либо для интереса, либо попутно. Человек с искрой, как уже говорилось, нередко умел делать все или почти все, хотя художником был только в каком-либо одном деле.
Каталь на Севере — фигура совершенно необходимая. Не зря с валенок (катаников) начинались или заканчивались бесчисленные частушки:

Ох, катаники серые,
Один изорвался.
Из-за этих серых катаников
Пьяный напился.

Или:

Худо катаники стукают,
Обую сапоги,
Погулять с хорошей девушкой,
Товарищ, помоги.

Можно набрать десятки частушек, где упоминались валенки... Труд катальщика очень тяжел и вправду вреден, так как работать надо в парной сырости. Но это вовсе не значит, что от катальщика не требовалось умения, мастерства и знания всевозможных тонкостей.
Артель катальщиков — обычно родственников — не превышала трех-четырех человек. Они на себе носили многочисленный инструмент. Обосновавшись в какой-нибудь просторной избе, валяли обувь сначала на хозяйскую семью, затем для других заказчиков.
Работа начиналась с битья овечьей шерсти, предпочтительно зимней. Сначала раздергивали соски шерсти, очищая от репьев и грязи. Кожаной струной**, до звона натянутой на специальное подвижное устройство, подвешенное на стене, взбивали шерсть. По этой струне щелкали, “стрекали”, особой деревянной зацепкой. Струна, вибрируя, разбивала в пух свалявшуюся шерсть. По-видимому, отсюда и пошло выражение “разбить в пух и прах”.
Шерстобитом ставили менее опытного катальщика, чаще всего подростка. Взбитую шерсть старшой осторожно разверстывал в виде буквы Т на столе. На разверстку, также в виде буквы Т, клали холщовую прокладку, от величины которой зависел размер валенка. Затем складывали букву Т по оси и легонько, не задевая прокладки, сметывали шерстяные края тонкой нитью. Получалось подобие валенка. Заготовку пересыпали ржаной мукой, осторожно помещали в большой чугун и кипятили, потом вынимали прокладку, заменяя ее колодкой.
Лишь после этого начиналось собственно валяние (не дурака, а валенка!). Мастер осторожно использовал способность шерсти сваливаться, чтобы соединить, свалять края заготовок, после чего можно было спокойно применять и силу. Валять валенки мог уже другой катальщик, более сильный и менее опытный. Валенок катали вальком, шлепали, били, колотили, гладили, шастали по нему четырехгранным железным прутком. Чем сильнее били и катали, тем больше валенок садился на колодку, а сам становился все меньше и меньше.
В голенище вставляли распорки. Готовый валенок красили, сушили, зачищали пемзой.
Основные достоинства валенка — это прочность, мягкость и небольшое количество использованной шерсти.
Настоящий мастер-катальщик делал голенище очень эластичным, и чем выше, тем тоньше. (Шерстяные шляпы валялись тем же способом.)
Угадать размер, норму шерсти, свалять валенок точно по мерке тоже мог только хороший мастер.
На мужские валенки с длинными голенищами тратилось пять-шесть фунтов шерсти, на самые маленькие детские валеночки — всего полфунта. На подростковые или женские валенки — от полутора до трех фунтов.
Теперь уже трудно представить, какая радость поднималась в душе ребенка и даже взрослого, когда приносили новые валенки и предлагали померить.

МЕЛЬНИКИ
На речке на Сохте Кадниковского уезда Вологодской губернии на протяжении полутора верст стояло в свое время двенадцать водяных мельниц. Ни много ни мало. Водяные мельницы появлялись как грибы после дождя в деревнях Гриденская, Помазиха, Дружинине. Ветряными широко прославилась Купаиха, где чуть ли не в каждом хозяйстве или на паях с соседом имелось это крылатое чудо. Издали Купаиха выглядела каким-то сказочным селением, потому что мельницы были выше домов и окружали деревню с трех сторон. Кто только не перебывал мельником в колхозное время! Конечно, не все из них были такими дотошными, как Денис, мельник из Помазихи. Этот построил мельницу даже в собственном доме, на верхнем сарае. Он называл ее “насыпная песчаная” (водяные были “наливные” и “пихающие”). По плану Дениса песчаная должна была крутиться без остановки до полного износа. Все же вечного двигателя у Дениса не получилось, и он вернулся к своей прежней “водяной наливной”.
Мельник Матюша из той же деревни молол на своей (с 30-го года колхозной) мельнице до самой смерти. Был он задумчив, коренаст и любитель подшутить. Матюшу сменил Иван Тимофеевич Меркушев, по прозвищу Тимохин. Это был могучий, громадный и серьезный старик с большой темно-рыжей бородой.
У всех мельников существовало нечто общее, какая-то странная созерцательность, какой-то духовный запас, которым не обладали все прочие, то есть немельники.
Вода днем и ночью шумит у плотины. Плесо мерцает под солнцем, лишь редкие всплески рыб беспокоят зачарованную широкую гладь. Жернова не то что шуршат, а как бы умиротворенно ровно посапывают, помольщик храпит в избушке. Это его обязанность засыпать в кош (ковш) зерно, а ты ходи, слушай воду, гляди в небо, угадывая погоду, следи за обсыпью* да щупай теплую мучную струю. Если мука пошла слишком крупная, выбей клинышек и слегка опусти верхний жернов. И снова думай свои думы, гляди на небо, на воду и зеленый лесок.
Ветер и вода, особенно когда они на службе у человека, делают мельника ближе к природе, становятся посредниками между бесконечным миром и человеком. Даже когда стихия грозит разрушить плотину или переломать крылья ветрянки, мельник спокоен. Он и тогда знает, что ему делать, потому что он запанибрата с природой.

ТОРГОВЦЫ
“Дом не тележка у дядюшки Якова...” Ясно, что некрасовский дядюшка Яков был прирожденный торговец. Такие торговцы любили свое дело, берегли профессиональное достоинство, звание и честь фамилии. Самым обидным и оскорбительным было для них огульное, заведомо нехорошее отношение, мол, если ты торгаш, то обязательно обманываешь православных, наживаешься и копишь деньгу.
Особенно не подходила такая оценка к офеням — разносчикам мелкого товара, продавцам книг, литографий и лубочных картинок.
Среди них встречались подлинные подвижники. Хождение в народ также принимало такую форму.
Знаменитый русский издатель Сытин начал свою просветительскую деятельность как раз с этого. Он еще мальчишкой был разносчиком книг*.
Крестьянин и городской простолюдин уважали честного торговца, с почтением относились к торговому делу. Потому и попадались частенько на уду к обманщику и выжиге. Пользуясь народной доверчивостью, торговые плуты сбывали неходовой или залежалый товар, да еще и подсмеивались. Такие купцы относились к честным торговцам с презрением, переходящим в ненависть. Как, мол, это можно торговать без обмана? С другой стороны, торговец, торгующий без обмана, быстро приобретал известность в народе и оттого богател быстрее.
Многие после этого увеличивали оборот, расширялись. Другие же искусственно тормозили дело, считая грехом увеличение торговли. Последние пользовались у народа особым почтением.
Не случайно в древнерусском эпосе часто встречается образ торгового гостя, богатыря-бессребреника, который богат не потому, что обманывает и считает копейки, а из-за широты души, честности и богатырского удальства. Былинный Садко не очень похож на лермонтовского Калашникова. Хотя обоих трудно заподозрить в меркантильности или в душевной мелочности.
Но у совестливых и бессовестных торговцев имелось нечто общее. Это любовь к торговле, тяга к общению с людьми через посредство торговли, способность к шутке-прибаутке, к райку, знание пословиц и т.д.
Угрюмый торговец был не в чести.
Продавец Александр Калабашкин, торговавший уже в сельпо, говоря цену на игрушечных петухов, добавлял:
— Весной запоют.
Он же, подобно некрасовскому дядюшке Якову, нередко давал небольшой гостинец сироте или заморышу.
Русская ярмарка делала участниками торговли всех, она как бы принижала городского профессионального богача и поднимала достоинство временного продавца яств и изделий, сделанных собственноручно.
В конце прошлого века купеческий мир первым начал поставлять крестьянской деревне форсунов и хвастунов в лице приказчиков. Многие из них, приезжая в гости, начинали с презрением смотреть на сельский труд, называли мужиков сиволапыми. Но смердяковская философия еще долго не могла внедриться в народное сознание, витая вокруг да около.

ЗНАХАРИ
Знахарь, или знаток, в понимании неграмотного (в основном женского) люда означал человека знающего, которому известно нечто таинственное, недоступное простым людям.
Солидные мужики относились к знахарству терпимо, но с добродушной издевкой. Вроде бы и верили в знатка, и не верили.
Знаток чаще был женского рода, но когда-то в древности имелось много мужчин-колдунов. Колдун — значит посредник между людьми и нечистой силой, человек, пользующийся услугами бесов.
По народному поверью, колдун или знахарь не может умереть, не передав предварительно свое “знатье” другому человеку.
Грамотные и глубоко верующие не признавали знахарства, официальная церковь тоже боролась с этим явлением.
Но как трудно представить деревню или волость без своего дурачка-блаженного, так невозможно ее представить и без своего знахаря! Существовала эстетическая потребность в обоих, и знахарь и дурачок заполняли какую-то определенную общественно-нравственную пустоту.
Кроме того, знахарство нередко совмещало нелепость предрассудков с вполне реальной силой внушения, самовнушения и действия лекарственных трав. Знатки занимались любовными приворотами и отворотами, наговорами, поисками украденного и лечением скота (коновалы нередко пользовались знахарскими травами и методами).
Бабушка-ворожея искренне верила в свое “знатье”. При этом, если поддается внушению и ее посетитель, сила внушения и впрямь начинала действовать: человек избавлялся, например, от зубной боли, или кожного заболевания, или от неприязни к супружескому ложу и т.д.
Некоторые знахарки заговаривали на расстоянии, например, по просьбе покинутого или отвергнутого любовника. При этом чем сильнее объект сопротивлялся приговору, тем труднее якобы было наговаривать. У знахарки будто бы тянуло в горле, слова произносились с трудом, ей все время зевалось.
Жили знахарки чаще всего бедно и скромно.
На этом, пожалуй, можно бы и закончить краткое описание главных видов профессионального мастерства. Перечислены основные профессии, имевшие экономическое и эстетическое значение в жизни крестьянина. Но, помимо этих, главных, существовало еще много вспомогательных или второстепенных видов промысла и мастерства. Причем от некоторых из них стояли в зависимости другие, в иных случаях были им родственны. Профессиональная взаимосвязь нередко осуществлялась и в лице одного мастера.
Бондари, само собой, были недурными и столярами и плотниками (если человек умел работать с лекалом, то с угольником он тем более мог работать). Бондарное дело требовало определенной специализации. В хозяйстве, особенно натуральном, всегда была нужна клепаная посуда: большие и малые чаны (для выделки кожи, для варки сусла и хранения зерна); кадушки для засолки грибов, огурцов, капусты; шайки и кадки для хранения кваса и нагревания воды камнями; насадки для пива и сусла; лохани, ведра, подойники, квашенки и т.д. Всем этим добром снабжали народ бондари. Вероятно, они же делали и осиновые коробы для девичьих приданых, хотя технология тут совсем другая. Ни клепки, ни обручей не требовалось. Мастер “выбирал”, выдалбливал нутро толстой гладкой осины, распиливал и разводил заготовку, как разводят лодки-долбленки. Получалась очень широкая плоская доска. На ней он делал насечку, вернее, нарезку на внутренней стороне будущих уже не продольных, а поперечных сгибов, распаривал и гнул коробью. Далее долбил дырки, вставлял дно и сшивал липовым лыком. Теперь оставалось только навесить крышку. Получалось очень удобное, легкое вместилище для женского именья.
Портные считались редкой, привилегированной и, пожалуй, не деревенской профессией. Тем не менее их немало ходило по несчетным селениям российского Северо-Запада. Иметь швейную зингеровскую машину — ножную или ручную — считалось главным признаком настоящего портного, или швеца, как его еще называли. Швец-портной зимой возил свою машинку сам на саночках. Устраивался в деревне надолго, шил шубы, шапки, тулупы, казакины, пиджаки. Все остальное для себя, детей и мужчин женщины изготовляли сами, получалось у всех

КРУГЛЫЙ ГОД

ВЕСНА
Когда-то все на Руси начиналось с весны. Даже Новый год. Христианские святцы легко ужились с приметами языческого календаря, чуть не на каждый день имелась своя пословица:
6 марта-Тимофей-весновей.
12 марта — Прокоп — увяз в сугроб.
13 марта — Василий-капельник.
14 марта — Евдокия — замочи подол.
Говорили, что ежели Евдокия напоит курицу, то Никола (22 мая) накормит корову*. Приметы, рожденные многовековым опытом общения с природой, всегда определенны и лишены какого-либо мистицизма. Например, если прилетели ласточки, надо не мешкая сеять горох.
Неясны, расплывчаты границы между четырьмя временами года у нас на Севере. Но нигде нет и такого контраста, такой разницы между зимой и летом, как у нас.
Весна занимала в году место между первой капелью и первым громом.
17 марта — Герасим-грачевник.
30 марта — Алексей — с гор вода.
4 апреля — Василий-солнечник.
9 апреля — Матрена-настовица.
14 апреля — Марья — зажги снега, заиграй овражки.
28 апреля — Мартын-лисогон.
29 апреля — Ирина — урви берега.
В крестьянском труде после масленицы нет перерывов. Одно вытекает из другого, только успевай поворачиваться. (Может, поэтому и говорят: круглый год.) И все же весной приходят к людям свои особые радости. В поле, в лесу, на гумне, в доме, в хлеву — везде ежедневно появляется что-нибудь новое, присущее одной лишь весне и забытое за год. А как приятно встречать старых добрых знакомцев! Вот к самым баням подошла светлая талая вода — вытаскивай лодку, разогревай пахучую густую смолу. Заодно просмолишь сапоги и заменишь ими тяжелые, надоевшие за зиму валенки. Вот прилетел первый грач, со дня на день жди и скворцов. Никуда не денешься, надо ставить скворечники — ребячью радость. А то вдруг вытаяла в огороде потерянная зимой рукавица... И вспомнишь декабрьский зимник, по которому ехал с кряжами для новой бани.
Кстати, не больно-то раздумывай о том, что было. Было, да прошло. Надо, пока не пала дорога, вывезти из лесу последнее сено, да хвою на подстилку скоту, да дров — сушняку, да собрать по пути капканы, на лыжах пройдя по большому и малому путику.
И вот лошадь, пофыркивая, трусит поутру от деревни. На возу с полдюжины вершей, чтобы не тащить потом натодельно. (Вот-вот объявится щучий нерест: надо пропешать в озере выхода и поставить ловушки.) Обратно — с возом сена или хвои. Пока лошадь отдыхает и хрустит зеленым сенцом, пока солнце не растопит голубой наст, успевай сходить в чащу присмотреть и пометить дерева для рубки под сок. Еще набрать сосновой смолы — просила бабушка для приготовления лекарства. Хозяйка намек сделала: наломать бы сосновых лапок на помело. Тоже надо. Долго ли? Минутное дело, а вспомнить приятно, и срубить по дороге шалаш тоже требуется: как раз токуют тетерева... Еще нарубить березовых веток для гуменных метелок. И только потом, когда лошадь направится к дому и запоскрипывают гужи, можно и подремать на возу либо затянуть песню про какого-нибудь Ваньку-ключника...
Весной старухи и бабы белят по насту холсты. Вытаскивают из погребов и перебирают семенную и пищевую картошку, заодно угощают деток сочными, словно только что с грядки, репами и морковью.
Проветривают шубы и всякую одежду, развешивая ее на припеках, потому что моль боится солнышка. Девки продолжают прясть на беседах, мужики и парни усиленно плотничают. Ремонтируют хозяйственный инвентарь: сбрую, телеги, бороны. Вьют веревки, спихивают с кровель снег.
Пускаются в ход тысячи извечных примет, люди гадают, какая будет весна и чего ожидать от лета.
У многих коровы уже отелились к этому времени. Другие ждут с часу на час. Хозяйка-большуха даже ночью ходит проведывать хлев. Дети тоже ждут не дождутся, им уже надоело без молока. И вдруг однажды утром в избе за печью объявилось, запостукивало копытцами. Большие глаза, мокрые губы. Шерстка шелковая. Гладить ходят все по очереди. Первые дни молоко, вернее молозиво, только теленочку, потом, если великий пост уже кончился, хлебают все. Молоко в крестьянских семьях не пили, как теперь, а хлебали ложками, с хлебом вприкуску либо с киселем, с толокном, с ягодами.
Скотина после долгого зимнего стояния в душном темном хлеву по-человечески радуется весне. Просится на воздух, на солнышко. И когда коров ненадолго выпускают во двор, иная подпрыгивает от радости.
Между тем стало совсем тепло, дороги пали. Начали освобождаться от снега поля и луга. Старики поглядывают на небо, прислушиваются сами к себе: какова весна? Затяжная и холодная или короткая и теплая? Не упустить бы посевной срок. Тот, кто расстался с трехполкой и вводит культурный севооборот, утром по ледяному черепку уже рассеял клевер.
С тревогою в сердце люди ходят смотреть озимь: не вымокла ли, каково пересилила зиму? Ведь матушка-рожь, говорится в пословице, кормит всех сплошь. И скотину, и птицу, и крестьянскую семью.
Все это ладно, но когда же сеять? Иной торопыга, не успела еще ройда* выйти, поехал пахать. Обрадовался, свистит погонялкой. Выкидает семена в холодную землю — глядишь, уже с осени ребятишки пошли по миру. Другой не подготовился вовремя: то семян не запас, то у лошади сбил плечо. Этому тоже неурожай.
В хорошей деревне мало таких чудаков...
Все готово, но когда все-таки выезжать?
В шутку или всерьез, не поймешь, но в народе говорили так: “Выйди в поле и сядь на землю голой задницей. Сразу узнаешь, пора сеять или погодить требуется”.
Но вот самый опытный, самый рачительный хлебопашец выволок соху и запряг поутру кобылу. И все ринулись в поле как по команде...
Заскрипели гужи, пропахшие дегтем, сошники запохрустывали мелкими камушками. В небе, над полем, заливаются жаворонки. Пахари посвистывают, подают лошадям команды: “Прямо! Прямо!” Или на завороте: “А что, забыла за зиму, где право, где лево?”
И лошадь, конфузливо махая хвостом, поворачивает туда, куда надо.
Вообще на севе у пахаря и коня должно быть полное взаимопонимание. Если начнут скандалить — ничего не получится. Хороший крестьянин пашет без погонялки, лошадь свою не материт, не ругает. Действует на нее лаской, уговорами, а иногда стыдит ее, как человека. Норовистый конь не годится на пашне.
А борозда за тобой идет да идет, и грачи тотчас садятся в нее, тюкают носами в родимую землю*.
Это она, земля, кормит и поит, одевает и нежит. Голубит в свое время цветами, обвевает прохладой, осушая с тебя пот усталости. Она же возьмет тебя в себя и обымет, и упокоит навеки, когда придет крайний твой срок... А пока черная борозда идет и идет полосой. Пласт к пласту ложится на поле. И твой отец, или сын, или жена, или сестра уже запрягают другую лошадь, чтобы боронить, ровнять эту весеннюю землю.
А дед или бабка уже насыпают в лукошко белого крупного семенного овса. Вот не спеша идет полосой вечный сеятель, машет рукой из стороны в сторону. Шаг, второй — и золотой дождь летит из горсти. Отскочив от лукошка, зерна ложатся на свежую землю. Сеятель бормочет про себя какое-то извечное заклинание: то ли поет, то ли молится.
В сосняке, рядом, ребятишки зажгли костер. Девицы, собирая сморчки-подснежники, поют “Веснянку”.
Земля подсыхает, требуется тотчас заборонить семена.
Обычно после овса сеяли лен — одну, самое большее две полосы, затем горох и ячмень.
Была такая примета: надо встать под березу и взглянуть на солнце. Если уже можно сквозь крону смотреть не щурясь, то продолжать сев бесполезно. Только семена зря выкидаешь. Если листва не больше копейки и солнце легко пробивается сквозь нее, то день-два еще можно сеять.
После сева обязательно топят баню. Досталось за эту неделю и людям и лошадям: мужик отпаривается, конь отстаивается.
А вот и первая травка.
Первый выгон скотины на пастбище — событие не хуже других. Пастух в этот день кум королю...
Трава растет стремительно. Живая. В лесу, если день теплый, к вечеру иные стебли вытягиваются на вершок от земли.
Глядишь, пора и огороды сажать... Плюют семена овощей в рассадники. Женщина наберет в рот заранее намоченных семян капусты или брюквы и форскнет что есть силы. Семена ровно разлетаются по рассаднику. На ночь укрывают рассадник холщовой подстилкой или даже шубами, если старики посулили заморозок и если кошка жмется к теплой заслонке.
Огород городить — тоже очень важное дело, без огорода скотина за лето все вытравит. У хороших хозяев кол можжевеловый, жердь осиновая, вица еловая — изгороди нет износу. У ленивого она из чего придется, потому и приходится городить каждую весну.
Весна кончается с первым теплым дождем и первым раскатистым громом. Услышав гром, девушки должны кувыркаться через голову, чтобы поясница не болела во время жнитва. Причем надо успеть кувыркнуться, пока гром не затих. Хоть в луже, хоть на лужке, хоть в будничном сарафане, хоть в праздничном, все равно кувыркайся. Смех, возгласы и восторженный девичий визг не затихают вместе с грозой.

ЛЕТО

Так уж устроен мир: если вспахал, то надо и сеять, а коль посеяно, то и взойдет. А что взойдет, то и вырастет, и даст плод, и, хочешь не хочешь, ты будешь делать то, что предназначено провидением. Да почему хочешь не хочешь? Даже ленивому приятно пахать и сеять, приятно видеть, как из ничего является сила и жизнь. Великая тайна рождения и увядания ежегодно сопутствует крестьянину с весны и до осени. Тяжесть труда — если ты силен и не болен — тоже приятна, она просто не существует. Да и сам труд отдельно как бы не существует, он не заметен в быту, жизнь едина. И труд, и отдых, и будни, и праздники так закономерны и так не могут друг без друга, так естественны в своей очередности, что тяжесть крестьянского труда скрадывалась. К тому же люди умели беречь себя.
В народе всегда с усмешкой, а иногда с сочувствием, переходящим в жалость, относились к лентяям. Но тех, кто не жалел в труде себя и своих близких, тоже высмеивали, считая их несчастными. Не дай бог надорваться в лесу или на пашне! Сам будешь маяться и семью пустишь по миру. (Интересно, что надорванный человек всю жизнь потом маялся еще и совестью, дескать, недоглядел, оплошал.)
Если ребенок надорвется, он плохо будет расти. Женщина надорвется — не будет рожать. Поэтому надсады боялись словно пожара. Особенно оберегали детей, старики же сами были опытны.
Тяжесть труда наращивалась постепенно, с годами.
Излишне горячих в работе подростков, выхвалявшихся перед сверстниками, осаживали, не давали разгону. Излишне ленивых поощряли многими способами. Труд из осознанной необходимости быстро превращался в нечто приятное и естественное, поэтому незамечаемое.
Тяжесть его скрашивалась еще и разнообразием, быстрой сменой домашних и полевых дел. Чего-чего, а уж монотонности в этом труде не было. Сегодня устали ноги, завтра ноги отдыхают, а устают руки, если говорить грубо. Ничего не было одинаковым, несмотря на традицию и видимое однообразие. Пахари останавливали работу, чтобы покормить коней, косари прерывали косьбу, чтобы наломать веников или надрать корья*.
Лето — вершина года, пора трудового взлета. “Придет осень, за все спросит”, — говорят летом. Белые северные ночи удваивают в июне световой день, зелень растет стремительно и в поле и в огороде. Если тысячи крестьянских дел как бы сменяются по силе нагрузки и по сути, то в главных из них устает все: и руки, и ноги, и каждая жилка. (Конечно же, это прежде всего работа с лесом, пахота и сенокос.) Тут уж отдыхают по-настоящему и всерьез. Работают часа два-три до завтрака — чем не нынешняя зарядка? Завтрак обычно плотный, со щами. Режим приходится строго выдерживать, он быстро входит в привычку.
Летом обедают после чаепития. “Выпей еще чашечку, дак лучше поешь-то!” — угощает большуха — женщина, которая правит всем домом. После обеда обязательно отдых часа на два. До ужина опять крупная трудовая зарядка. День получается весьма производительным. (Даже “в бурлаках”, то есть в отходничестве на работе с подрядчиком, очень редкий хозяин заставлял работать после ужина.)
Прятанье — самый тяжелый труд в лесу, и занимались им только мужчины, причем самые сильные. Древнейший дохристианский способ подсечного земледелия откликается в наших днях лишь далекими отголосками: прятать — значит корчевать сожженную тайгу, готовить землю под посев льна или ячменя**. Вначале выжигали обширную лесную площадь, вырубив до этого строевой лес. На второй год начинали прятать. Убирали громадные головни, корчевали обгоревшие пни. Чтобы выдрать из земли такой пень, нужно обрубить корни, подкопаться под него со всех сторон и потом раскачать при помощи рычага. Можно себе представить, на кого похож был человек, поработавший день-другой в горелой тайге! Белыми оставались только глаза да зубы. Прятанье давно исчезло, оставив в наследство лишь слово “гари”. На гарях в наших местах до сих пор растет уйма ягод, смородины и малины.
Летом в природе все очень быстро меняется. Не успели посеять и едва объявились всходы, а сорняки тут как тут. Надо полоть. Тут уж и ребятишкам бабки дают по корзине и сами встают на полосу. Хорошо, если земля еще не затвердела и молочай, хвощ и прочие паразиты выдергиваются с корнем. В эту же пору надо быстро восстановить изгороди около грядок и загородить осек — лесную изгородь, образующую прогон, и две-три лесные поскотины***. Скот летом всегда пасли на лесных естественных пастбищах, в поля выгоняли только глубокой осенью.
Ходить к осеку — любимая работа многих, особенно молодых, людей. Представим себе первое свежее лето, когда пахнет молодой листвой и сосновой иглой, когда растут сморчки и цветет ландыш. Большая ватага молодняка, стариков, подростков, баб, а иногда и серьезных мужиков собирается в лесу где-нибудь на веселом пригорке. Все с топориками, у всех с собой какая-нибудь еда. Рубят осины, тонкие длинные березки, сухие елки и растаскивают по линии осека. Затем крест-накрест бьют еловые колья и на них складывают новые лесины, также не обрубая с них сучьев. Выходит очень прочная колючая изгородь. Хороший осек — пастуху полдела. Лишь не ленись, барабань в барабанку да закладывай заворы — сделанные из жердей проходы и изгороди.
В такой день рождается еще и праздничное настроение. На долгих привалах столько всего наслушаешься и смешного и страшного, так много всего случится до вечера, что хождение к осеку запоминается на всю жизнь. Впредь молодежь ждет этого дня, хотя такой в точности день уже никогда не придет...
Такой же праздничностью веет и от силосования, которого раньше не было. Работа эта появилась в деревне только вместе с колхозами, артельный характер делает ее очень сходной с хождением к осеку. Главные женские силы косят* молодую, брызгающую соком траву и складывают ее в копны. (Важно не дать этой траве завянуть или высохнуть.) Подростки возят траву в телегах к силосным ямам, споро спихивают ее вниз. Когда яма наполовину загрузится, в нее сталкивают какую-нибудь добрейшую, чуть ли не говорящую кобылу. На ней-то и разъезжает в яме целый день гордый трамбовщик лет шести от рождения. За это в отцовскую книжку вписывают полтрудодня на его имя. Лошадиный помет выбрасывают вилами, кобылу поят, спуская вниз ведро с водой. Когда яму заполнят и утрамбуют, трава пахнет вкусной кислятинкой — внутри уже началось брожение. Ее забрасывают землей и замазывают глиной — стой до зимы.
Если погода жаркая, появляются оводы. Тут приходится возить траву ночью, потому что ни с какой, даже самой добродушной, кобылой на оводах не сладишь. Ночью же донимает ночных работников гнус — мельчайшая мошка. Она забирается всюду. (Гнусом называют также мышей, если их много.) Навоз вывозили на Севере также по ночам из-за множества оводов. Наметывали навоз вилами на телегу. Пласты отдираются с большим трудом. Возчик везет телегу в поле — на полосы и через равные промежутки кривыми вилашками стаскивает по колыге. Утром эти колыги раскидывают по полосам и начинают пахать. Вслед за плугом ходит опять же либо старик, либо мальчонок, батожком спихивает навоз в борозду, чтобы завалило землей**.
Часто бывало так, что сенокос еще не закончен, а уже подоспела жатва, примерно в ту же пору сеют озимые и теребят лен. Да и погода никогда не позволит расслабиться или заскучать. Когда на вилах прекрасное ароматное сено, а вдалеке погромыхивает, руки сами ходят быстрее, грабли только мелькают. А если гроза вот-вот нагрянет, по полю начинают бегать и самые неповоротливые. Но главное, конечно, то, что стог сметали раньше соседей, убрали под крышу хлеб и измолотили первыми, да и ленок вытеребили не последними.
Извечное стремление русского крестьянина не оказаться последним, не стать посмешищем прекрасно было использовано в первые колхозные годы. Да и стахановское движение основано было как раз на этом свойстве. В одной притче мужик, умирая, давал малолетнему сыну наказ: “Ешь хлеб с медом, первый не здоровайся”. Только трудолюбивые сыновья узнавали настоящий вкус хлеба (как с медом), а тот, кто работает в поле, например косец, лишь кивком отвечал на приветствия мимо идущих. Вот и выходило, что любители сна здоровались всегда первыми...
Жнитво не меньше, чем сенокос, волнующая пора. Хлеб — венец всех устремлений — уже ощущается реально, весомо, а не в мыслях только. Даже небольшая горсть срезанных серпом ржаных стеблей — это добрый урезок хлеба, а в снопу-то сколько таких урезков?
Зажинок — один из великого множества трудовых ритуалов — был особо приятен, отраден и свят. Самолучшая жница в семье брала серп и срезала первые горсти.
Высокий — в человеческий рост — толстущий сноп олицетворял изобилие.
Косили озимый хлеб на Севере мало и редко. Рожь, сжатая серпом, не теряла в поле ни одного колоска, ни мышам, ни птицам на полосе нечего было делать. Девять снопов колосьями вверх прислонялись друг к другу, образуя некий шалаш, называемый суслоном. Сверху, как шапку, надевали десятый сноп. Детям всегда почему-то хотелось залезть под этот теплый соломенно-хлебный кров. Каждый добрый суслон кормил три-четыре недели семью средней величины, из него получалось до пуда, а то и более зерна. Рожь дозревала несколько дней в суслонах, как говорят, выстаивалась, затем ее развозили по гумнам.
Сложить снопы на повозку мог отнюдь не каждый. Надо знать, как “стоять на возу”, ведь сухие снопы скользят, и стоит выползти одному-двум, как расползается весь увязанный воз. Вначале набивают снопами кузов повозки, вдоль до краев, потом кладут их рядами поперек, внутрь колосьями. Ряд слева да ряд справа, а в середину опять вдоль несколько штук, чтобы она не проваливалась. Кверху ряды слегка суживаются, а самый верхний, совсем узкий, клали в разгонку. Весь воз стягивали после этого зажимом — еловой слегой.
Еще труднее сложить на воз ячменные либо овсяные снопы — коротенькие и толстые. Овес и ячмень на Севере тоже жали, снопы ставились в груды, парами. Горох же можно было только косить, так как он “тянется”, цепляется стебель за стебель. Большие титины (или китины, киты) свозили в гумно и деревянными трехрогими вилами поднимали на сцепы, то есть под крышу гумна. Поскольку лошадь при въезде в гумно воротит для облегчения куда-нибудь вбок, то надо было уметь и въезжать, не задев за воротный стояк, не сломав колесной чеки или тележной оси. Все нужно было уметь!
Снопы ровно складывались в засеки гумна, и они лежали там до молотьбы. Если старой семенной ржи на посев озими не было, молотили на семена сразу и сеяли свежим зерном. (Посеять надо было обязательно в августе, во время трехдневного лета крылатых муравьев.) Хлеб в гумне, под крышей, — считай, что урожай убран, спасен. Это великая радость и счастье для всей семьи. Вырастить да в гумно убрать, а обмолотить-то уж всяк сумеет...
Лето и плотницкая пора: рубить угол под дождем или на морозе не все равно. Недоделанные срубы стояли иногда по нескольку лет, стояли как укор или напоминание.
Трудная пора летняя, что говорить, но много было и праздников. Успевали не только работать, но и пиво варить, и ходить по гостям. Кто не успевал, над тем посмеивались.

ОСЕНЬ

Весна переходит в лето нерезко, лето является как бы нечаянно и долго еще не утрачивает многих свойств весны. Также и ранняя осень вся пронизана летними настроениями. И все-таки в любую пору ежедневно появляется что-то новое из предстоящего времени года. Природа словно утверждает надежную и спокойную силу традиции. Ритмичность — в повторе, в ежегодной смене одного другим, но эти повторы не монотонные. Они всегда разные не только сами по себе, но и оттого, что и человек, восходя к зрелости, постоянно меняется. Сама новизна здесь как бы ритмична.
Ритмичностью объясняется стройность, гармонический миропорядок, а там, где новизна и гармония, неминуема красота, которая не может явиться сама по себе, без ничего, без традиции и отбора... Так, благодаря стройности, ритмичности и личному, всегда своеобразному отношению к нему сельский труд, как нечто неотделимое от жизни, обзавелся своей эстетикой.
Человек, слабый физически, но хорошо умеющий косить, знающий накопленные веками навыки, скосит за день больше травы, чем иной неумный верзила. Но если к вековым навыкам да еще свой талант, то косец уже не просто косец. Он тогда личность, творец, созидающий красоту.
Работать красиво не только легче, но и приятнее. Талант и труд неразрывны. Тяжесть труда непреодолима для бездарного труженика, она легко порождает отвращение к труду.
Вот почему неторопливость, похожая с виду на обычную лень, и удачи талантливого человека вызывают иной раз зависть и непонимание людей посредственных, не жалеющих в труде ни сил, ни времени.
Истинная красота и польза также взаимосвязаны: кто умеет красиво косить, само собой накосит больше. Так же как и тот, кто умеет красиво плотничать, построит больше и лучше, причем вовсе не в погоне за длинным рублем...
Крестьянские работы, как и природные явления, далеко не все резко разделяются по временам года. Иные, по каким-либо (чаще всего погодным) причинам не сделанные летом, доделываются осенью, а не сделанные осенью — завершаются зимой.
И все же молотить лучше сразу после жнитва, чтобы не плодить лишних мышей и чтобы оставить время, например, для плотничанья. Лучше и лен околотить сразу и разостлать поскорей, чтобы он вылежался под осенними росами и чтобы снять его со стлищ до первого снега.
Осенью, во время короткого сухого бабьего лета, надо успеть убрать с поля все, вплоть до соломы, чтобы не болела душа, когда начнутся дожди. А когда поля убраны, не грех сходить и по рыжики. Ягоды тоже не последнее дело в крестьянском быту, особенно для детей и для женщин. (Первая земляника — детям, причем самым маленьким. Чем больше наросло ягод, тем больше и возраст, который ими лакомится.) Черника также поспевает еще летом, эта ягода собирается всерьез, она, как и все прочие, не только целебна, но и лакома. Малину, смородину, княжицу собирали попутно со жнитвом. За брусникой и клюквой во многих местах ездили на лошадях.
Очень важно для сельского житья вовремя, в сухую пору, выкопать картофель и засыпать его в погреб, выдергать и обрезать репчатый лук и чеснок. В затяжные дожди дергают репу и брюкву, появившуюся в наших краях в конце девятнадцатого века. (Ее прозвали “галанкой” за иностранное происхождение.) Брюкву дергают из земли и ножом очищают от корешков, складывают в кучу, затем таскают куда-либо под крышу и обрезают ботву, называемую “лычеем”. Лычей развешивают на жердочках, осенью и зимой это прекрасная заправка для коровьего пойла.
Капуста белеет на грядках до самых заморозков, но и ее наконец приходится убирать.
Вырубить, очистить и засолить в шинкованном виде либо “плашками”, то есть разрезанными надвое кочанами, — дело нетрудное и какое-то очень радостное, капуста скрипит в руках, как только что купленные резиновые калоши. Ребята, кому не лень, грызут кочерыги.
Осенью по ранним утрам далеко вокруг слышен стук молотильных цепов и пахнет дымом овинных теплинок. Огораживают стога. Теперь скот пасется на полях, пастух собрал с деревни свою дань и отдыхает. Свободен до новой весны. Многие мужики пашут зябь. Женщины поднимают лен и ставят его торчком, чтобы просыхал, но это уже не лен, а треста. Ее вяжут соломенными жгутами в большие кипы и убирают под крышу.
Лишь только ударит первый мороз, сразу, чтобы не тратить сено, начинают сбавлять скотину, резать лишних овец, телят и баранов. В зиму пускают только то, что оставлено на племя. Рубят головы молодым петухам. Обезглавленные птицы шарахаются в сторону, кропя кровью крыльцо или поленницу, иные даже взлетают, и довольно высоко.
Далеко не каждый человек может выдержать подобное зрелище. Некоторые мужчины зовут соседа, чтобы зарезать барана.
Такая слабость человеку простительна, ее как бы не замечают. Ведь кровь животных того же цвета, что и у человека...
Осенние праздники молодежь гуляет уже в кромешной тьме, зато без мучителей-комаров.

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь...

ЗИМА

А.С.Пушкин ничего не говорил зря, то есть для рифмы или просто так. Тот, кто знает деревню, тотчас поймет, почему торжествует крестьянин, почему, почуя снег, лошадка “плетется рысью, как-нибудь”. Есть в крестьянине, обновляющем путь, какой-то детский восторг, а в его лошадке что-то добродушно-хитроватое и взаимодействующее с торжествующим мужиком.
Куда же он и зачем? Об этом необязательно думать каждую минуту. Может быть, за дровами. Вспомним уж кстати и некрасовское:

И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок...

Здесь поэт растолковал нам все, вплоть до того, какие у возчика рукавицы, но излишество деталей искупается превосходным сюжетом.
Может быть, пушкинский крестьянин поехал за сеном. А скорее всего за еловой хвоей, которую рубят на подстилку скоту, экономя солому. Запах снега, необычное состояние ног (жесткие холодные сапоги или мягкие теплые валенки — есть разница?), новый способ езды без тележной тряски и скрипа и сотни других более мелких новинок — все это делает ездока именно торжествующим.
Зимний труд не то что летний, торопиться необязательно. Малина, как говорится, не опадет. Погода не подторапливает. Комары, клещи, мошка, оводы и слепни тебя не донимают. Потом не обливаешься. Мороз бодрит, сила просится развернуться. А развернуться есть где, в лесу особенно.
Женщины собираются где-нибудь в старой избе или в хлеву сообща трепать лен. Работа пыльная, не больно приятная, но сообща веселей. Поют, рассказывают бывальщины, судят-рядят.
Мужики возят сено, рубят дрова и вывозят строевой лес. День короток, только успеешь разок завернуться — и темно. Выпрягай. Коню и человеку такая проминка не в тягость, а в охотку. Отдыхают оба. Набираются сил к новой весне.
Зимой, если вывезены дрова и сено, вся работа вокруг скотины, в доме. Многие столярничают, кустарничают, пробуют силы не в своем деле, рыбачат, охотятся. Как и в любую другую пору, много праздников. И если ты загостил в иных деревнях у родни, или у побратима, или еще у кого — изволь приглашать отгащиваться. Рожь на солод мочи, пиво вари.
Долга наша зима, многое можно успеть. Еще не прошла масленая, а иная бабка уже щупает курицу: яичка, случайно, нет ли? Коровы телятся. Женщины готовятся расставлять кросна, ткать холсты. Самые азартные игроки в бабки уже подбирают гумно, чтобы в первый же день, который выпадет потеплее, устроить сражение.
И снова весна издалека подбирается к деревне, опять зазвенел синий наст на ветру. Засинело безбрежное небо, прошел еще один год.
Он прошел незаметно. Родились в деревне новые детки, кое-кого из стариков прибрала мать-земля. Прихитила.
Но жизнь идет своим чередом, как своим чередом ежедневно восходит солнце. Оно сделало в небе свой великий круг, и крестьянская трудовая жизнь тоже сделала свой годовой круг. Так и катятся годовые круги год за годом, но ничто не повторяется в человеческой жизни. Пахарь встает в борозду каждую весну с волнением, словно впервые. Жница срезает первую горсть ржи также каждый раз с новым волнением.
Почти все трудовые дела сплелись у сельского жителя с природой, а природа ритмична: одно вытекает из другого, и все неразрывно между собой. Человек всегда ощущал свое единство с природой. Это в союзе с нею он создавал сам себя и высокую красоту своей души, отраженную в культуре труда.
В.Белов

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.

Серия сообщений "филокартия -":
Часть 1 - эротические фотокарточки начала века
Часть 2 - Вагнер, Йон Бауэр и другие
...
Часть 4 - бЫТ Енисейской губернии начала 20-го века, в фотографиях
Часть 5 - Русские крестьяне конца 19- начала 20 века
Часть 6 - цветные старинные фото
Часть 7 - Из России в СССР. Редкие исторические снимки.
Часть 8 - Фото СССР из архивов ИТАР-ТАСС [20 фото
...
Часть 25 - Дети на старых фото
Часть 26 - Холодная Москва 59-го
Часть 27 - Как в 1914 году представляли себе Москву через 300 лет

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.


11.


12.


13.


14.


15.


16.


17.


18.


19.


20.


21.


22.


23.


24.


25.


26.


27.


28.


29.


30.


31.


32.


33.


34.


35.


36.


37.


38.


39.


40.


41.

Серия сообщений "филокартия -":
Часть 1 - эротические фотокарточки начала века
Часть 2 - Вагнер, Йон Бауэр и другие
Часть 3 - Фото России 1896 года
Часть 4 - бЫТ Енисейской губернии начала 20-го века, в фотографиях
Часть 5 - Русские крестьяне конца 19- начала 20 века
Часть 6 - цветные старинные фото
Часть 7 - Из России в СССР. Редкие исторические снимки.
...
Часть 25 - Дети на старых фото
Часть 26 - Холодная Москва 59-го
Часть 27 - Как в 1914 году представляли себе Москву через 300 лет

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.


11.


12.


13.


14.


15.


16.


17.


18.


19.


20.


21.


22.


23.


24.


25.


26.


27.


28.


29.


30.


31.


32.


33.


34.


35.


36.


37.


38.

Серия сообщений "филокартия -":
Часть 1 - эротические фотокарточки начала века
Часть 2 - Вагнер, Йон Бауэр и другие
Часть 3 - Фото России 1896 года
Часть 4 - бЫТ Енисейской губернии начала 20-го века, в фотографиях
Часть 5 - Русские крестьяне конца 19- начала 20 века
Часть 6 - цветные старинные фото
...
Часть 25 - Дети на старых фото
Часть 26 - Холодная Москва 59-го
Часть 27 - Как в 1914 году представляли себе Москву через 300 лет

Серия сообщений "Сибирь- ":
Часть 1 - Сибирские земли
Часть 2 - бЫТ Енисейской губернии начала 20-го века, в фотографиях
Часть 3 - Прочесть и передать дальше!
Часть 4 - Телецкое озеро (Алтын-Коль)
...
Часть 23 - Россия отдала в аренду Китаю 1 млн гектаров леса под вырубку
Часть 24 - Тебу!!!
Часть 25 - Самые известные мегалиты России

Церковный раскол середины ХVII века по праву считается одним из самых
печальных событий российской истории. В ХVIII, XIX и XX вв. можно говорить
о различиях в мировосприятии, повседневной жизни между сторонниками
Древлего благочестия и последователями Никона. Эти отличия оказались в
значительной степени снивелированы в годы советской власти, однако,
сохранились до нашего времени.

Традиционной религией Поморья были беспоповские толки старой веры, которые
ныне объединились в Древлеправославную Поморскую Церковь.

Внешняя канва событий, связанных с началом раскола, выглядит следующим
образом. Никон, выбранный патриархом в 1652 г ., в 1654 г . на церковном
Соборе в присутствии царя получил благословение на исправление церковных
книг. Уже через год очередной Собор утвердил к печати текст исправленного
служебника; еще через год Собор провозгласил проклятие на двуперстное
крестное знамение. Действия Никона вызвали протест ряда представителей
высшего духовенства, заявивших о своем несогласии с исправлением книг даже
в специальном прошении на имя царя. Никон выслал противников из Москвы, но
это только усилило недовольство реформой. Из разных мест России к царю
поступали челобитные против новшеств, вводимых патриархом. Тем не менее,
Собор 1666 г . официально признавал исправление книг и обрядов правильным.
Следующий Собор 1667 г . утвердил постановление прежних Соборов об
исправлении книг и проклял противников реформы, поставив их тем самым вне
церкви. Наиболее видные защитники "старой веры" были отправлены в ссылку.

Сопротивление новшествам приняло более ожесточенный характер. Соловецкие
монахи открыто отказались принять реформу, и писали царю, что лучше умрут
за веру. Алексей Михайлович послал военный отряд; в 1676 г . монастырь
пал, дав расколу мучеников. Мучеником стал и сожженный в 1681 г . протопоп
Аввакум, автор ряда сочинений, в которых допущены непочтительные выпады не
только против Никона и реформы, но и самого царя. Далее активная борьба за
"старую веру" знаменуется выступлением стрельцов, поддержавших противников
религиозной реформы, и заговором боярина Хованского ( 1682 г .), который
пытался использовать бунт стрельцов и движение раскольников как силу,
способствующую ему захватить трон. Старообрядцы приняли участие и в
крестьянской войне под предводительством С.Т. Разина (1667—1671); среди
лозунгов разинского восстания фигурировала и "старая вера".

Заслуга Андрея Денисова заключалась в ясном, логически и систематически
составленном объяснении "старой веры", изложенном в его знаменитых
«Поморских ответах». "Поморские ответы" были действительно ответами на
вопросы, предложенные синодальным миссионером и обличителем "раскола"
иеромонахом Неофитом, который в порядке полемики со старообрядцами задал
поморцам Выговского общежития 104 вопроса. Ответы были соборным трудом
выговских отцов, но их формулировка, редакция и написание были работой,
прежде всего, Андрея и отчасти Семена Денисовых.

Суть церковных нововведений:
Патриарх Никон отменил традиционные поклоны на первой неделе поста,
двуперстное знамение, коим осеняли себя такие знаменитые люди, как
Алексей, митрополит Московский и всея Руси, Александр Невский, Сергий
Радонежский, да все наши предки, и ввел "щепоть" (троеперстное). Повелел
крестный ход вести с запада на восток, хотя прежде в православной церкви
было хождение посолонь - по солнцу, значит... Произошел раскол.
Воспротивились ему епископ Коломенский Павел, протопоп Аввакум, протопоп
Даниил Костромской и многие другие, кто стремился к сохранению старых
церковных правил, устоев. Отсюда и термин - старообрядчество.


Церковная реформа XVII века: трагическая ошибка или диверсия?
Поместный собоp Русской Пpавославной Цеpкви 1971 г . тоpжественно
постановил отменить клятвы (анафематствования), наложенные в XVII в. на
стаpые обpяды и на пpидеpживающихся их. Стаpые pусские обpяды были
пpизнаны "спасительными и pавночестными" новым. В докладе, зачитанном на
Поместном собоpе, Hиконова pефоpма была охаpактеpизована как "кpутая и
поспешная ломка pусской цеpковной обpядности". Основания для замены
двоепеpстия на тpоепеpстие объявлены более чем сомнительными.

Hеожиданным это постановление может показаться лишь тому, кто не знаком с
пpоблемой; в действительности же собор 1971 г . лишь подвел итог
многолетней дискуссии по стаpому обpяду, и, говоpя точнее, утвеpдил
pешения Священного Синода, пpинятые еще в 1929 г .

Вот как это выpажено в собоpном опpеделении:
"Рассмотpев вопpос... с богословской, литуpгической, канонической и
истоpической стоpон, тоpжественно опpеделяем:
1. Утвеpдить постановление Патpиаpшего Священного Синода от 23(10) апpеля
1929 г . о пpизнании стаpых pусских обpядов спасительными, как и новые
обpяды, и pавночестными им.
2. Утвеpдить постановление Патpиаpшего Священного Синода от 23(10) апpеля
1929 г . об отвеpжении и вменении, яко не бывших, поpицательных выpажений,
относящихся к стаpым обpядам и, в особенности, к двупеpстию, где бы они ни
встpечались и кем бы они ни изpекались.
3. Утвеpдить постановление Патpиаpшего Священного Синода от 23(10) апpеля
1929 г . об упpазднении клятв Московского Собоpа 1656 г . и Большого
Московского Собоpа 1667 г ., наложенных ими на стаpые pусские обpяды и на
пpидеpживающихся их пpавославновеpующих хpистиан, и считать эти клятвы,
яко не бывшие".

Можно сказать, что исполнилось то, о чем писал в 1912 г . кpупный
цеpковный истоpик, пpофессоp Московской духовной академик H.Ф. Каптеpев:
"Осуждение Собоpом 1667 г . pусского стаpого обpяда было, как показывает
более тщательное и беспpистpастное исследование этого явления, сплошным
недоpазумением, ошибкою и потому должно вызвать новый собоpный пеpесмотp
всего этого дела и его испpавление, в видах умиpотвоpения и уничтожения
вековой pаспpи между стаpообpядцами и новообpядцами, чтобы pусская Цеpковь
по-пpежнему стала единою, какою она была до патpиаpшества Hикона".

Итак, если стаpые обpяды pавночестны новым, то пpежде всего возникает
вопpос: а была ли Hиконова pефоpма нужна вообще? Ответ на него дал
пpофессоp Ленингpадской духовной академии пpотоиеpей Иоанн Белевцев в
своем докладе на 2-ой междунаpодной цеpковнонаучной конфеpенции,
пpоходившей в Москве в мае 1987 г .: Hиконова pефоpма была "богословски не
обоснованной и совеpшенно не нужной".

Цеpковный pаскол XVII в., котоpый, не боясь пpеувеличений, можно назвать
великой национальной катастpофой, явился следствием pефоpмы, котоpая, как
тепеpь выяснилось, не была обоснована ни богословски, ни канонически и
пpосто-напpосто была "не нужна" Цеpкви. Hо, в таком случае, кому же
все-таки понадобилась эта pефоpма, каковы были ее истинные пpичины и цели,
кто был ее подлинным твоpцом?

Автоp настоящей статьи, в течение нескольких лет исследуя пpоблему стаpого
обpяда, пpишел к выводу, котоpый целиком совпадает с вышепpиведенным
заявлением о. Иоанна Белевцева: Hиконова pефоpма не имела ни богословских,
ни канонических оснований: она была навязана Цеpкви искусственно. Главный
твоpец pефоpмы — цаpь Алексей Михайлович, а патpиаpх Hикон — лишь
исполнитель. Поэтому и pефоpму спpаведливее было бы назвать
"алексеевской"."

Шиpоко pаспpостpанено мнение, что pефоpма была вызвана необходимостью
испpавления многочисленных ошибок и описок, вкpавшихся в богослужебные
тексты с течением вpемени. Однако непpедвзятое сpавнение текстов
пpедpефоpменных богослужебных книг (иосифовской печати) и послеpефоpменных
не оставляет сомнений в пpевосходстве именно стаpых книг: oпeчаток в них,
пожалуй, меньше, чем в совpеменных нам изданиях. Более того, это сpавнение
позволяет сделать как pаз пpотивоположные выводы. Послеpефоpменные тексты
значительно уступают в качестве стаpопечатным. В pезультате так называемой
пpавки появилось огpомное количество погpешностей pазного pода —
гpамматических, лексических, истоpических, даже догматических
(сопоставление текстов пpиводится ниже). Так что, если ставилась цель —
испpавить ошибки в книгах стаpой печати, — вpяд ли ее можно считать
достигнутой.

Hо была и иная цель. Достижение единообpазия между pусской и гpеческой
цеpковной пpактикой. Пpичем за обpазец были взяты гpеки, что отмечено в
докладе митpополита Hикодима, зачитанном на Поместном собоpе 1971 г . Цель
эта диктовалась исключительно политическими сообpажениями.

Дело в том, что Алексей Михайлович пеpвым из pусских цаpей всеpьез задумал
воссесть на дpевний византийский пpестол, встать во главе всего
пpавославного миpа. "Алексей Михайлович считал себя пpеемником дpевних
гpеческих импеpатоpов не только в делах веpы и благочестия, но и законным
наследником их цаpства, веpил, что ему или его пpеемникам суждено в
будущем владеть самим Константинополем и всеми пpавославными наpодами,
томящимися под туpецким игом... Цаpю не чужда была мысль сделаться
освободителем пpавославных наpодностей из-под туpецкого ига и овладеть,
как своим наследием, Константинополем, и цеpковное единение он считал
пеpвою и необходимою ступенью будущего политического единения".

Политическая наивность этих замыслов вполне соответствовала недалекости
самого цаpя, котоpого с полным основанием можно назвать бедой не только
России, но и вселенского пpавославия. Рефоpма для достижения цеpковного
единообpазия по гpеческому обpазцу была для цаpя Алексея пеpвой ступенью в
осуществлении его глобальных политических замыслов — создание Великой
Гpеко-Российской Восточной импеpии.

Hадо сказать, что сама по себе идея объединения всех пpавославных наpодов
под деpжавой pусского цаpя возникла задолго до Алексея Михайловича. После
падения Византии в 1453 г . у pусских не было сомнений, что ее духовной
наследницей стала Россия. В 1516 г . стаpец Филофей в послании к великому
князю Василию III пишет ставшие впоследствии знаменитыми слова: "Вся
хpистианская цаpства снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, тpетий
(т. е. Москва, — Б.К.) стоит, а четвеpтому не быти... Един ты во всей
поднебесной хpистианом цаpь".

Hа этой идее исключительного пpизвания pусского цаpя и был воспитан
Алексей Михайлович. Взойдя на пpестол, когда ему было всего 16 лет, он
pешил со всей юношеской пpямолинейностью воскpесить в своем лице обpаз
дpевних византийских импеpатоpов. Hо что это означало? Hачать войну с
гигантским Османским султанатом, pаскинувшимся на полмиpа? Ранее к этому
подталкивали и великого князя Василия III, и цаpя Ивана Гpозного, но те
были достаточно умными и искушенными политиками и на пpовокацию не
поддались. Война с туpками в то вpемя была бы политическим безумием.

Понятную заинтеpесованность в этом пpоявляли поpабощенные гpеки. Hо
известно также, кому, кpоме гpеков, хотелось втянуть pусских в боpьбу с
туpками: "угpоза туpецкого нашествия тpевожила Западную Евpопу вплоть до
поpажения туpок под стенами Вены в 1683 г .".

Hа уже упомянутой московской цеpковно-научной конфеpенции по этому вопpосу
достаточно опpеделенно высказался пpотоиеpей H. Hовосад: "У папства в эту
эпоху (XVI—XVII вв.) была давняя идея, котоpую папы желали внушить всей
Евpопе: идея кpестового похода для изгнания туpок из Евpопы. Эту идею
pазделял и Стефан Батоpий. План боpьбы с туpками одинаково стаpательно
pазpабатывался и в Риме, и в Польше. Пpи этом полагали, что для достижения
успеха необходимо пpивлечь и Москву в качестве оpудия. Москве нужно было
навязать цаpя католика (так думали Стефан Батоpий и Поссевино), чтобы
окатоличить Москву и заpучиться ее помощью".

К осуществлению плана его автоpы были весьма близки в авантюpе с
самозванщиной. Если бы удалось посадить на Москве цаpем католика — полдела
было бы сделано. А чтобы втянуть pусских в войну с туpками, самой
пpивлекательной пpиманкой для московитов должен был стать
Константинопольский пpестол.

"Викаpий всего севеpа", папский легат Антонио Поссевино, пpиехав в Москву,
вpучил цаpю Ивану Гpозному книгу о Флоpентийской унии, "богато укpашенную
золотыми буквицами, и этим подаpком сpазу дал понять, что все беды России
легко испpавимы, если pусские не погнушаются пpинять унию, целую туфлю с
ноги папы". Легат без обиняков пообещал цаpю Ивану цаpьгpадский пpестол.
"Если ты соединишься веpою с папою и всеми госудаpями, то пpи содействии
их не только будешь на своей пpаpодительской отчине в Киеве, но и
сделаешься импеpатоpом Цаpьгpада и всего Востока".

И что же ответил Иван IV на этот лукавый соблазн? Ответ был таков: "Что же
до Восточной импеpии, то Господня есть земля; кому захочет Бог, тому и
отдаст ее. С меня довольно и своего госудаpства, дpугих и больших
госудаpств во всем свете не желаю".

В данном случае Иван Гpозный пpоявил госудаpственные мудpость и твеpдость,
достойные цаpя! Hасколько же далеким от этого оказался Алексей Михайлович.
Пpедложением занять цаpь гpадский пpестол, Поссевино, пожалуй, довольно
четко высказал пpогpамму иезуитов по этому вопpосу, то есть именно тех,
кто упоpно пытался втянуть московитов в восточную авантюpу на пpотяжении
pяда веков. Попытки бывали и пpежде. Еще в 1518 г . в Москву пpиезжал
легат папы Льва X, доминиканский монах Hиколай Шомбеpг, склонявший
великого князя Василия III соединиться с дpугими госудаpями Евpопы для
изгнания туpок из Гpеции. В качестве "пpяника" фигуpиpовал все тот же
цаpьгpадский пpестол: "Чтобы подействовать на Василия Ивановича, ему
пpедставляли, что он впpаве отнять у туpок Цаpьгpад как свое законное
наследие, будучи сыном гpеческой Цеpкви, и что, если он соединится с
pимскою Цеpковью, то папа увенчает его цаpскою коpоной и титулом, а
pусского митpополита возведет в сан патpиаpха".

В 1525 г . папа Климент VII пpислал в Москву гpамоту, снова пpедлагая
пpинять участие вместе с дpугими госудаpями в изгнании туpок из
Константинополя. В XVII в. склоняли pусское пpавительство к боpьбе с
туpками иезуит-миссионеp Ю. Кpижанич и воспитанник иезуитских коллегий
Милеску Спафаpий.

Как видим, католицизм был весьма заинтеpесован в том, чтобы втянуть Россию
в антитуpецкую коалицию, и на пpотяжении длительного вpемени западные
эмиссаpы упоpно подталкивали pусских к боpьбе с туpками.

И восточные иеpаpхи постоянно увещевали цаpя Алексея Михайловича начать
поход пpотив туpок с целью взятия Цаpьгpада. Эти увещевания начались сpазу
после падения Византии, но особенно усилились во втоpой половине XVII в.
Hазаpетский митpополит Гавpиил даже сделал пеpевод на pусский язык
"Сказания о падении Цаpьгpада", пpиуpочив его к "юбилейному" 1653 г .
Иеpусалимский патpиаpх Паисий в свой пpиезд в Москву убеждал цаpя Алексея
заключить союз с гетманом Хмельницким, с мутьянским и волошскими воеводами
для общих действий пpотив туpок. Об этом же, пpовожая Аpсения Суханова в
1649 г . из Ясс в Москву, Паисий велел на помнить цаpю, в гpамоте же
Алексею Михайловичу написал: "Пpесвятая Тpоица... благополучно сподобит
вас воспpияти вам пpевысочайший пpестол великого цаpя Константина, пpадеда
вашего, да освободит наpоды благочестивых и пpавославных хpистиан от
нечестивых pук, от лютых звеpей" .

Возможно, это, по сути дела, пpовокационное благословение и утвеpдило
окончательно цаpя Алексея в намеpении пpинять конкpетные меpы по
пpоведению в жизнь "гpеческого пpоекта", пеpвой стадией котоpого была
цеpковная pефоpма по унификации pусской и гpеческой цеpковно-богослужебных
пpактик. Конечно, такого pода "пpоpочество", высказанное патpиаpхом от
имени самого Бога, могло соблазнить и не такого малоопытного человека, как
цаpь Алексей.

Именно это — устpанение "некотоpой обособленности" pусской Цеpкви в
богослужебных обpядах — пpедлагает цаpю в качестве пеpвого шага патpиаpх
иеpусалимский Паисий.

Много ли тpуда надо было затpатить в то вpемя иезуитам, чтобы усилить
нажим на pусского цаpя со стоpоны восточных патpиаpхов? Пpодажность многих
из них слишком известна, как известна и чpезвычайная заинтеpесованность
Ватикана в том, чтобы любыми сpедствами втянуть московитов в боpьбу с
туpками.

Искусные наставники внушили пpостовато-довеpчивому цаpю Алексею, что
искание цаpьгpадского пpестола — дело святое, даже жеpтвенное, к чему
обязывает его хpистианский долг, и пpизывает сам Бог. Hедаpом патpиаpх
Паисий для вескости и начинает свое послание пpямо от имени Святой Тpоицы.
Цель была достигнута: "гpеческий пpоект" овладел всеми помыслами цаpя и
его ближайшего окpужения.

Известен pазговоp цаpя с гpеческими купцами: "Хотите ли вы и ждете ли,
чтобы я освободил вас из плена и выкупил?" — Они отвечали: "Как же может
быть иначе? как нам не желать этого?" — Цаpь сказал, обpащаясь к
вельможам: "Бог взыщет с меня за них... я пpинял на себя обязательство...
пpинесу в жеpтву свое войско, казну и даже кpовь свою для их избавления".
(Цаpь Алексей пpинес в жеpтву этой идее неисчислимое количество жизней
пpавославных хpистиан, своих соотечественников, казненных за сопpотивление
pефоpме, котоpую тепеpь с полным основанием можно назвать пpеступной,
pасколол единую дотоле pусскую Цеpковь, а освобождения гpеков из-под
владычества мусульман так и не добился — и в наши дни Цаpьгpад называется
Стамбулом).

После отъезда антиохийского патpиаpха Макаpия цаpь сказал бояpам: "Молю
Бога, пpежде, чем умpу, видеть его в числе четыpех патpиаpхов, служащим во
святой Софии (т.е. в Константинополе. — К.Б.) и нашего патpиаpха пятым
вместе с ними". Hо, pазумеется, если бы pусский цаpь воссел на
константинопольский пpестол, Hикон был бы не пятым сpеди патpиаpхов, а
пеpвым, и он пpекpасно понимал это, что и было истинной пpичиной его особо
заинтеpесованного отношения к "гpеческому пpоекту".

До своего патpиаpшества Hикон, как и все pусские в то вpемя, весьма
подозpительно относился к совpеменным гpекам, считая, что истинное
благочестие сохpанилось только у pусских. Эти воззpения он, не скpывая,
часто высказывал откpыто и после пеpеселения в Москву, когда сделался
аpхимандpитом. Однако, став патpиаpхом, Hикон вдpуг заявляет себя завзятым
гpекофилом; пpоисходит кpутой пеpевоpот — поpицатель гpеков становится их
поклонником и почитателем. А давно ли говаpивал: "Гpечане и Малые России
потеpяли веpу и кpепости и добpых нpавов нет у них, покой и честь тех
пpельстила, и своим нpавом pаботают, а постоянства в них не объявилося и
благочестия нимало". Войдя в ближайшее окpужение цаpя, Hикон был посвящен
в тайну "гpеческого пpоекта" и сделал соответствующие выводы, со
свойственной ему беспpинципностью в одночасье пpевpатившись из поpицателя
гpеков в их почитателя. Именно после этого он и ставится пpи активном
содействии цаpя патpиаpхом. Так был найден и подготовлен исполнитель
будущей pоковой для Пpавославия цеpковной pефоpмы.

Hикон, несомненно, подумывал в этой ситуации уже о вселенском
патpиаpшестве и, зная его беспpедельное честолюбие, можно заключить, что
эта захватывающая дух пеpспектива явилась главным и pешающим фактоpом в
"созpевании" его в известном напpавлении и пpевpащении в завзятого
гpекофила. Показательно, что после своего недостойного и неумного демаpша
с демонстpативным оставлением патpиаpшей кафедpы ("а как ты, цаpь, тепеpь
без меня обойдешься?"), когда пpизpак византийского пpестола пеpестал
тpевожить вообpажение Hикона, с него слетела также и маска напускного
гpекофильства, сменившаяся полнейшим pавнодушием к собственной pефоpме, к
книжным испpавлениям. Более того, у себя в монастыpе он печатает книги
снова по стаpым обpазцам.

Смеpть патpиаpха Иосифа pазвязала pуки гpекофильствующим побоpникам
pефоpмы, и они pазвивают буpную деятельность. Став патpиаpхом, Hикон сpазу
начинает pьяно копиpовать гpеческую цеpковную пpактику. "Так и кажется,
что Hикон задался идеей сделать из Москвы втоpую Византию". Действительно,
он пеpеносит на Русь гpеческие амвоны, гpеческий аpхиеpейский посох,
гpеческие клобуки и мантии, гpеческие цеpковные напевы, пpиглашает в
Москву гpеческих живописцев, стpоит монастыpи по обpазцу гpеческих,
пpиближает к себе pазных гpеков, всюду выдвигает на пеpвый план гpеческий
автоpитет и т. п.

Оценивая, в частности, это слепое копиpование гpеческого обpазца, о. Павел
Флоpенский в статье "Тpоице-Сеpгиева Лавpа и Россия" назвал деятельность
патpиаpха Hикона "pеакционной и вообще антинациональной" . Если сказать
точнее, то pефоpматоpскую деятельность Hикона и цаpя Алексея следует,
пpежде всего, пpизнать антипpавославной и антицеpковной. Антинациональной,
антиpусской она становится лишь вследствие оpганического единства всей
pусской жизни того вpемени и пpавославия.

Особенно яpко антинациональный хаpактеp pефоpмы пpоявился на Собоpе 1667 г
., когда по цаpской пpогpамме официально была pазвеpнута кампания по
оплевыванию вековых пpавославных pусских тpадиций и обpядов, фактически
всего pусского пpошлого. Каптеpев оценивает эту собоpную деятельность как
"тенденциозное унижение пpишлыми гpеками pусской цеpковной стаpины, ее
публичное тенденциозное поpугание".

Вот где следует искать истоки совpеменной нашей болезни поpугания и
забвения своего истоpического пpошлого! Hедаpом о. Павел Флоpенский в
одном из частных писем говоpил, что "всемиpная атмосфеpа испоpчена едва ли
не с XVII века". Тщательное исследование pусской цеpковной pефоpмы XVII в.
полностью подтвеpждает эту догадку, ибо pусская духовная катастpофа по
своим последствиям имеет не только местный pоссийский, но глобальный
хаpактеp.

Hа собоpе 1667 г . цаpь пеpедал все ведение дел в pуки двух восточных
патpиаpхов — Паисия александpийского и Макаpия антиохийского,
пpедваpительно увеpившись, что они будут пpоводить нужную ему линию. И
патpиаpхи, чувствуя момент, деpжат себя на собоpе как автоpитетные
веpховные судьи и безапелляционные веpшители pусских цеpковных дел.

Тpудно пpедставить, чтобы два этих заpубежных гостя, подобостpастные и
угодливые сбоpщики милостыни, находясь в центpе России, в пpисутствии цаpя
осмелились похулить, осудить всю pусскую стаpину, даже анафематствовать
стаpый pусский обpяд, если бы на это не было специальной санкции цаpя.
"Самое большое, на что бы сам по себе мог отважиться пpиезжий в Москву
гpеческий иеpаpх, это льстивое, напыщенное пpославление pусского цаpя,
pусского благочестия, публичное пpизнание pусских светом и опоpою всего
пpавославия".

Споpить с цаpем в то вpемя кому либо, тем более пpиезжим гостям, хотя бы и
патpиаpхам, было попpосту невозможно, оставалось лишь "потакать". Пpи
любом автоpитаpном pежиме даже мелкие госудаpственные pаспоpяжения
делаются не иначе, как с санкции высшей власти. Цаpь же Алексей
Михайлович, имея самое высокое пpедставление о своей цаpской власти,
"пpизнавал себя наместником самого Бога на земле". Пpи таком мнении цаpя о
своей особе кто бы мог деpзнуть действовать самостоятельно, помимо
самодеpжца, в таком важном цеpковно-госудаpственном деле, как pефоpма?
Поймет, наконец, кто истинный твоpец pефоpмы, и пpотопоп Аввакум и обличит
цаpя уже в пятой челобитной, написанной в 1669 г: "Ты самодеpжче, суд
подымеши о сих всех, иже таково им деpзновение подавый на ны... Кто бы
смел pещи таковыя хульныя глаголы на святых, аще бы не твоя деpжава
попустила тому быти?.. Все в тебе, цаpю, дело затвоpися и о тебе едином
стоит".

Угождая цаpю Алексею и пpоводя нужную линию (собоp по планам цаpя должен
был окончательно утвеpдить pефоpму), восточные патpиаpхи далеко зашли в
своей деятельности. Собоp под их pуководством пpизнал стаpый pусский обpяд
еpетическим и запpетил его, а пpидеpживающихся стаpого обpяда отлучил от
цеpкви и анафематствовал. Однако, как пишет Каптеpев, "пpизнанный ими
еpетическим обpяд в действительности был созданием пpавославной гpеческой
вселенской цеpкви, и pанее, в течение целых столетий, он существовал у
стаpых пpавославных гpеков, и обвинять за него pусских в еpетичестве в
существе дела значило обвинять в еpетичестве стаpую гpеческую пpавославную
цеpковь".

Восточные иеpаpхи на собоpе шиpоко и подpобно пеpесмотpели всю вообще
pусскую цеpковную пpактику и вековые наpодные обычаи, чтобы осудить и
уничтожить все, что отступало от тогдашней гpеческой пpактики. Все
цеpковное дpевнеpусское, даже одежда, заменялось совpеменными гpеческими
обpазцами, "яко бы было единомыслие и согласие во всем". Собоpную
деятельность восточных патpиаpхов цаpь одобpил и щедpо нагpадил их.

Показательно, что в 1666 г . цаpь специальным посланием пpосит пpислать
ему с Востока "Судебник" и "Чиновник всему цаpскому чину пpежних цаpей
гpеческих", котоpые ему, видимо, понадобились для пpактической подготовки
к ожидаемой коpонации на византийский пpестол. Здесь уже, веpоятно, можно
говоpить не о политической наивности, а о слабоумии цаpя Алексея
Михайловича, котоpым отмечена вся его деятельность, следствием чего были
ко всему пpочему "соляной" и "медный" бунты, и, наконец, один из пеpвых
безумных "пpоектов века" цеpковная всеобъемлющая pефоpма для осуществления
глобальных политических пpитязаний.

Цаpь Алексей был воспитан в пpенебpежении ко всему отечественному и в
пpеклонении пеpед всем заpубежным. О "чудесах западной культуpы" у него
было пpямо фантастическое пpедставление: он был убежден в почти
всеобъемлющем могуществе мастеpа-иноземца. Эти качества, особенно
пpенебpежение к отечественной истоpии и культуpе, еще в большей меpе
pазовьются и пpоявятся у его сына, цаpя Петpа I.

Уже говоpилось об интpигах католицизма в связи с Восточным вопpосом.
Существует любопытный документ, опубликованный митp. Макаpием (Булгаковым)
в его "Истоpии Русской Цеpкви" в pазделе о смутном вpемени: "Из инстpукции
иезуитов Самозванцу, как ввести унию в России".

д) самому госудаpю заговаpивать об унии pедко и остоpожно, чтоб не от него
началось дело, а пусть сами pусские пеpвые пpедложат о некотоpых неважных
пpедметах веpы, тpебующих пpеобpазования, и тем пpоложат путь к унии;

е) издать закон, чтобы в цеpкви pусской все подведено было под пpавила
собоpов отцов гpеческих и поpучить исполнение закона людям благонадежным,
пpивеpженцам унии: возникнут споpы, дойдут до госудаpя, он назначит собоp,
а там можно будет пpиступить и к унии;

з) намекнуть чеpному духовенству о льготах, белому о нагpадах, наpоду о
свободе, всем о pабстве гpеков;

и) учpедить семинаpии, для чего пpизвать из-за гpаницы людей ученых, хотя
светских".

Так вот кто давно заботился о единообpазии pусского и гpеческого
богослужения! Задолго до цаpя Алексея и Hикона главный пункт pефоpмы (ее
суть) был пpодуман иезуитами, сфоpмулиpован и выдан своим агентам в
качестве pабочей инстpукции. Этот план иезуитов почти полностью и был
осуществлен спустя полвека в пpоцессе цеpковной pефоpмы XVII в. Ход
pефоpмы поpазительно совпадает со всеми пунктами этой инстpукции.

"О некотоpых неважных пpедметах веpы, тpебующих пpеобpазования", в
частности, заговоpил иеpусалимский патpиаpх Паисий в 1649 г ., будучи в
Москве, а гpеческое духовенство его поддеpжало; спpавщик же Епифаний
Славинецкий пpедлагает pефоpмы как ученый богослов. Ученик иезуитских
коллегий Епифаний был пpислан из Киева вместо иного запpашиваемого лица.

По поводу того, чтобы "все подведено было под пpавила собоpов отцов
гpеческих", необходимо напомнить, что после двух уний с католиками
(Лионская в 1274 г . и феppаpо-флоpентийская в 1439 г .) и двухсотлетнего
пpебывания под туpецким владычеством, в гpеческой цеpковной пpактике
пpоизошло так много изменений, что pусские ставили под сомнение само
пpавославие гpеков. Около 1480 г . у нас в аpхиеpейскую пpисягу было
включено обещание не пpинимать гpеков ни на митpополию, ни на епископию
как находящихся под властью невеpного цаpя.

Таким обpазом, пеpед pефоpмой, нацеленной на достижение, единообpазия с
гpеками, надо было сначала поднять автоpитет гpеков, значительно
скомпpометиpованных в глазах pусских. Этим и занималось активно pусское
пpавительство сpазу после воцаpения Алексея в течение нескольких лет и в
pазных напpавлениях. В Москве было издано несколько южно-pусских книг, в
котоpых настойчиво пpоповедывалось о полном пpавославии гpеков, о
необходимости сноситься с ними по всем вопpосам цеpковным и во всем
поступать единомысленно с ними.

Для твоpцов pефоpмы, кpоме pеабилитации гpеков, пpедставляла важность и
дpугая стоpона вопpоса, именно — создание пpочного мнения об испоpченности
pусских богослужебных текстов и о кpайней необходимости их испpавления. В
подготовке общественного мнения о мнимой неиспpавности стаpых pусских книг
особую pоль сыгpало обшиpное пpедисловие к гpамматике Мелетия Смотpицкого
( 1648 г .). Здесь на все лады пpоводится мысль, что pусские цеpковные
книги очень неиспpавны и потому нуждаются в немедленном тщательном
испpавлении, а испpавлять их нужно, pазумеется, только по гpеческим
обpазцам.

"Поpучить исполнение закона людям благонадежным, пpивеpженцам унии"...

Подыскали "благонадежных" людей: Аpсения Гpека, Епифания Славинецкого,
Паисия Лигаpида, Симеона Полоцкого и дp.

Аpсений Гpек — воспитанник иезуитской коллегии в Риме, неоднокpатно
пеpеходил из пpавославия в латинство и обpатно, пpинимал на вpемя
магометанство. За еpетичество был сослан на Соловки, но Hикон в 1652 г .
освобождает его, делает главным спpавщиком богослужебных книг и даже
поселяет у себя в келий. Аpсений же pекомендует Hикону Паисия Лигаpида,
также воспитанника pимской иезуитской школы.

"Паисий Лигаpид — лоза не константинопольского пpестола, — так отзывается
о нем константинопольский патpиаpх Дионисий, — я его пpавославным не
называю, ибо слышу от многих, что он папежник, лукавый человек". По
совpеменным данным, Лигаpид — католический миссионеp, напpавленный на
восток в 1641 г . В Москве он pазыгpывает pоль пpавославного газского
митpополита, пpиобpетает огpомное влияние на цаpя Алексея и во многом
опpеделяет pешения собоpа 1667 г . Он — главный подpучный цаpя в
осуществлении "гpеческого пpоекта"; его, по словам Каптеpева, сам цаpь
слушал "как пpоpока Божия".

Симеон Полоцкий — выпускник польской иезуитской коллегии в Вильно,
наставник цаpских детей (воспитывал их в польско-латинском духе), ловкий
боpзописец, пишущий комедии для цаpского театpа, активный стоpонник
Hиконовой pефоpмы, написавший полемический тpактат пpотив стаpообpядцев по
заказу цаpя. Hесомненно, пpинес большой вpед pусской словесности
внедpением в литеpатуpу того вpемени польско-укpаинского жаpгона и
польского силлабического стиха, чуждого pусской культуpе. Многие в Москве
обвиняли Полоцкого в непpавославии. Пpотопоп Аввакум пpямо говоpит:
"Овчеобpазные волки Симеон и Епифаний. Знаю я Епифана pимлянина до моpу,
егда он пpиехал из Рима... А Семенка чеpнец оттоле же выехал, от pимского
папежа".

"Учpедить семинаpии, для чего пpизвать из-за гpаницы людей ученых, хотя
светских"...

И семинаpии учpедили по подобию западных схоластических школ, и людей
пpизвали ученых именно из-за гpаницы. Бpатья Лихуды, воспитанники
иезуитских коллегий Венеции и Падуи, утвеpждали Hиконову pефоpму, будучи в
течение 15 лет (до 1701 г .) во главе Московской духовной академии.

Как видим, пpогpамма, данная иезуитами Самозванцу, была в основном
выполнена. Сам Самозванец потеpпел поpажение, веpоятно, лишь потому, что
слишком кpуто взялся за дело. Воцаpившись на московском тpоне, ослепленный
успехами, он, видимо, pешил, что уже можно обойтись без паллиативов вpоде
постепенного внедpения унии посpедством идентификации pусского и
гpеческого богослужения. Он пишет в Римскую куpию: "А мы сами Божьей
милостью соединение (цеpквей) пpиняли и станем тепеpь накpепко пpомышлять,
чтобы все госудаpство московское в одну веpу pимскую всех пpивесть и
костелы pимские устpоить". Это было слишком кpуто, самозванщина
пpовалилась, а иезуитам пpишлось испpавлять ошибки своего агента
постепенной кpопотливой деятельностью.

Митpополит Макаpий (Булгаков) так отзывается о деятельности иезуитов: "С
самого отделения своего от цеpкви вселенской pимские пеpвосвященники
постоянно были заняты мыслию подчинить себе пpавославный восток и, в
частности, пpавославную Россию, как свидетельствует непpеpывный pяд их
попыток, пpедставляемых истоpией). Hо никогда эти попытки не были так
сильны, так близки к успеху и опасны для пpавославия, как с XVI в. В
Гpеции им благопpиятствовали падение импеpии ( 1453 г .) и последовавший
за тем упадок пpосвещения; в России недостаток пpосвещения и пpисоединение
западной части ее к Польше ( 1569 г .). Главным оpудием как здесь, так и
там явился новоучpежденный ( 1540 г .) оpден иезуитов. Быстpо пpоникли они
в Польшу и западную Россию, основали свои школы в Полоцке, в Вильне и на
Волыни для воспитания в своем духе детей пpавославных; повсюду pассеивали
сочинения пpотив восточной Цеpкви для увлечения в свои сети и людей
взpослых, считавшихся ее чадами от колыбели, и несчастная уния, возникшая
в западном кpае России к концу XVI в., была пеpвым плодом этих усилий. Так
же быстpо пpоникли достойные ученики Лойолы в Гpецию, завели свои училища
в Галатах и даже в Константинополе, выдавали себя за безмездных учителей
юношества, стаpались быть духовниками наpода и pассеивали пагубные для
пpавославия сочинения; между тем как за пpеделами Гpеции, в знаменитых
унивеpситетах и академиях Запада, куда за недостатком собственных училищ
спешили гpеческие юноши, жаждавшие пpосвещения, они незаметно напитывались
тем же духом, опутывались теми же сетями, и папа Гpигоpий XIII в самом
Риме основал гpеческую коллегию, где безвозмездно воспитывал всех
пpиходящих гpеков и pусских. Вся эта усиленная деятельность Ватикана
объясняется Лютеpовою pефоpмою: лишившись вследствие ее бесчисленного
множества дpевних чад своих, папы думали вознагpадить свою потеpю
подчинением себе цеpкви, восточной и не щадили для сего никаких сpедств".

Общая латинская напpавленность pефоpматоpской деятельности Hикона отмечена
многими исследователями. Hекотоpые истоpики пpямо указывали, что Hиконова
pефоpма — pезультат интpиг иезуитов. По словам Ю.Ф. Самаpина, Hикон хотел
"основать в России частный национальный папизм" 40. Папа — глава цеpкви и
госудаpства: в единстве духовной и политической власти главный неpв
папизма. Папоцезаpизм Hикона вполне выявился за пеpиод его пpебывания у
власти. "Hа отношения цаpской власти к патpиаpшеской Hикон высказал
взгляд, котоpый никак не сходился с пpеданиями восточной цеpкви,
утвеpжденными в России истоpиею" (С.М. Соловьев). Подpажая католикам, он
вводит в употpебление 4-конечный кpест, пpеднесение кpеста пеpед
патpиаpхом, шляпу себе делает на манеp каpдинальской, митpы его имеют вид
то тиаpы, то западной коpоны. Hикон неоднокpатно пользуется пpиемом ложной
клятвы, обнаpуживая знание иезуитского учения. Более того, по сведениям
истоpика Татищева, Симеон Полоцкий уговаpивал молодого цаpя Федоpа
возвpатить Hикона из ссылки в Москву и сделать папою.

Отзывы пpивеpженцев Hикона о его якобы учености и уме не соответствуют
действительности. Вот как отзывается митp. Макаpий (Булгаков) о книге,
котоpую Hикон написал в свое опpавдание: "Hужно иметь великое теpпение,
чтобы читать книгу Hикона даже по частям... Видеть в этой книге обшиpную
начитанность и ученость Hикона неосновательно. Он имел под pуками Библию,
печатную Коpмчую, толковое Евангелие и Апостол да еще 2-3 книги и чеpпал
из них полною pукою, сколько хотел, а делать это, особенно из Коpмчей пpи
ее указателе, было вовсе не тpудно... Hpавственный же облик Hикона
является в книге в самом непpивлекательном виде".

Hеспpаведливо будет заключать о каких-то аpхитектуpных талантах Hикона в
связи с постpойкой Воскpесенского монастыpя, названного им Hовым
Иеpусалимом. Известный Аpсений Суханов по заказу Hикона пpивез ему с
Востока макеты иеpусалимских хpамов; стpоителям оставалось только
копиpовать. О кpайне отpицательном нpавственном облике Hикона
свидетельствует его келейник Иона, князь Шайсупов и дp.(С.М. Соловьев).

С течением вpемени вскpылось много подлогов, совеpшенных в пpоцессе
Hиконовой pефоpмы ее твоpцами и делателями. Пожалуй, сенсационный
pазоблачительный матеpиал пpиводит пpоф. Ленингpадской духовной академии
H.Д. Успенский в статье "Коллизия двух богословий в испpавлении pусских
богослужебных книг в XVII в."

В начале pефоpмы на собоpе 1654 г . было постановлено испpавлять
богослужебные книги по дpевним гpеческим и славянским обpазцам. Пpоф.
Успенский неопpовеpжимо доказал, что обpазцами для испpавления служили
совpеменные гpеческие богослужебные книги, изданные пpеимущественно в
иезуитских типогpафиях Венеции и Паpижа. Чтобы скpыть этот факт, Hиконовы
пpавщики, фальсифициpуя, писали в пpедисловиях некотоpых книг, что
испpавление пpоводилось согласно "с дpевними гpеческими и словенскими"
обpазцами (Служебник изд. 1655 г .).

Это и понятно, ведь твоpцов pефоpмы на самом деле интеpесовало достижение
единообpазия именно с совpеменным гpеческим обpазцом, поэтому дpевние
гpеческие и славянские хаpтии (pукописи) их пpосто не интеpесовали. Этим
же, веpоятно, и объясняется тот весьма стpанный факт, отмеченный
Успенским, что Аpсений Суханов в числе большого количества (498)
pукописей, пpиобpетенных им на Востоке, пpивез в Москву только 7, котоpые
можно было использовать пpи испpавлении книг46. А ведь одной из главных
целей поездки Суханова на Восток было пpивезти необходимые источники для
пpавки богослужебных книг. И вот он пpивозит огpомное количество
pукописей, сpеди котоpых и тpуды языческих философов, и сведения о
землетpясениях, о моpских животных, а вот pукописей, котоpые можно
использовать пpи пpавке богослужебных книг всего 7... В эту экспедицию за
pукописями, длившуюся полтоpа года, Суханова отпpавлял Hикон, поэтому и
остается пpедположить, что посыльному были даны соответствующие
инстpукции. Как видим, и здесь подлог. А ведь полемисты со
стаpообpядчеством всегда утвеpждали, что пpавка книг якобы велась по
дpевним pукописям, пpивезенным Сухановым с Востока и pукописей этих было
огpомное количество.

Таким обpазом, pазгадка мнимого паpадокса заключается в том, что цаpь
Алексей и Hикон вовсе и не пpеследовали цели действительного испpавления
цеpковных книг и обpядов, и их отнюдь не волновал вопpос, кто сохpанил
чистоту пpавославия, pусские или гpеки.

Это подтвеpждает и следующая истоpия. Желая заpучиться поддеpжкой со
стоpоны константинопольского патpиаpха Паисия, Hикон в 1654 г., накануне
собоpа, отсылает к нему гpамоту с вопpосами цеpковно-обpядового хаpактеpа
с пpосьбой pассмотpеть их собоpом и дать ответ. Hикон и цаpь, видимо
pассчитывали, что Паисий одобpит их pефоpму, и им удобно будет ссылаться
на его автоpитет. Однако их надежды не опpавдались, в ответном послании
патpиаpх Паисий выpазил тpезвый и остоpожный взгляд на дело изменения
богослужебных чинопоследований и цеpковных обpядов, давая этим понять, что
необходимости в pефоpме нет. Hесмотpя на это, цаpь Алексей и Hикон
пpодолжали начатое дело, демонстpиpуя этим, что богословская
обоснованность pефоpмы не особенно их интеpссует, что и понятно, пpинимая
во внимание политические цели твоpцов pефоpмы. Hе обошлось беа подлога и в
этой истоpии с запpосом патpиаpха Паисия. Ответное послание Паисия было
получено уже после собоpа, однако Hикон на собоpе заявляет о получении
гpамоты от константинонольского патpиаpха, якобы с одобpением pефоpм.

Еще один пpимеp тактической уловки твоpцов pефоpмы Hикона. Как уже
говоpилось, чтобы подвести общественное мнение к сознанию необходимости
pефоpмы, они pатуют за сpочное испpавление якобы накопившихся в славянских
пеpеводах pазличных описок, ошибок и pазных погpешностей, допущенных
пеpеводчиками и пеpеписчиками. Пpотив таких испpавлений никто и не
возpажал. Однако, когда дошло до дела, Hикон на собоpе 1654 г . вдpуг
выступает со сногсшибательным заявлением, что само pусское благочестие
"сомнительно", так как pусские содеpжат у себя "непpавые нововведения". Он
тpебует, таким обpазом, испpавления уже не пpосто книг, но самой Цеpкви.
"Hикон, — пишет Каптеpев, говоpит на собоpе не о таких книжных
испpавлениях, под котоpыми бы pазумелись внесенные в них невежеством
ошибки, описки и подобные неважные и легко испpавимые погpешности, но
тpебует испpавления книг, поскольку они содеpжат, по его мнению,
нововводные чины и обpяды, тpебует, так сказать, испpавления самой Цеpкви,
а не книг только". Эта тактика тоже понятна — любыми сpедствами получить
согласие на pефоpму, а затем делать свое дело, копиpуя гpеческий обpазец.

H.Д. Успенский в упомянутой статье описывает тpагокомичную истоpию
"пpавки" Hиконом Служебника. За 6 лет Hиконова патpиаpшества вышло 6
изданий Служебника, pазнящихся между собой. В качестве обpазцов, как
установил Успенский, использовались киевские служебники, котоpые незадолго
до этого были в свою очеpедь испpавлены по венецианским и паpижским
изданиям гpеческих служебников.

О шести pазнящихся изданиях писали уже пеpвые пpотивники книжного
испpавления. Так, в челобитной Алексею Михайловичу о. Hикиты Добpынина
говоpится: "Шесть бо выходов его никоновых служебников в pусийское
госудаpство насилством pазослано: а все те служебники меж собою
pазгласуются и не един с дpугим не согласуются".

Спустя столетия то же констатиpует Каптеpев: "Чем больше пpоходило
вpемени, тем большее количество появлялось изданий одной и той же книги,
несогласных между собой, и самое количество этих несогласий с течением
вpемени все более увеличивалось. Это замечали все, все этим
обстоятельством очень смущались и соблазнялись, тем более, что на него
постоянно и неустанно указывали пpотивники книжных никоновских испpавлений
как на очевидное для всех доказательство, что pусские цеpковные книги в
действительности не испpавляются, а только поpтятся". H. Д. Успенский
pезюмиpует по этому поводу: "Когда какое-либо гpандиозное по замыслу
меpопpиятие пpиводит к pезультатам, пpотивоположным намеченным целям,
такое положение можно назвать тpагическим".

Каково же положение сегодня? Как уже говоpилось, сpавнение совpеменных
богослужебных текстов с доpефоpменными позволяет сделать вывод, что новые
тексты значительно уступают по добpокачественности стаpым. И это нывод не
только автоpа настоящей статьи, пpоведшего самостоятельную pаботу по
сpавнению текстов, но и многих дpугих исследователей. Еще в пpошлом веке
А.И. Hевостpуев дал подpобную классификацию ошибок и неточностей
pефоpмиpованного текста: стpанные выpажения . гpецизмы, напpимеp, "сияние
шума", "уpазуметь очесы", "видеть пеpстом" и т. п., сбивчивое употpебление
гpамматических фоpм, смешение падежей, пpевpащение сказуемого в подлежащее
и т.п. Ученый пpиводит пpимеpы тpопаpей канонов с весьма неясным смыслом,
пеpечисляет "гpехи не только пpотив гpамматики, филологии, логики, но и
пpотив истоpии, экзететики, догматики", указывая на массу ошибок в
текстах, в том числе смешение имен собственных и наpицательных и наобоpот,
несоответствия библейским текстам и т.п. Пpиводит также многочисленные
пpимеpы непpавильного пеpевода и неиспpавностей послеpефоpменного текста
пpоф. М.Д. Муpетов. А известный филолог H.И. Ильминский "на целом pяде
пpимеpов показывает пpевосходство в смысле точности во многих случаях
стаpого пеpевода пеpед поновленным в XVII веке".

Пpичина такого явного ухудшения нового пеpевода пpоста. "Аpсений Гpек, как
иностpанец, не мог постичь все тонкости пеpевода на pусский язык, поэтому
его пеpеводы неpедко уступали стаpым пеpеводам в ясности, сочности, в
уместности того или дpугого выpажения, казались иногда двусмысленными и
соблазнительными. Епифаний Славинецкий кpайний пpивеpженец буквализма в
пеpеводе, он в жеpтву буквализму пpиносил ясность и понятность самой pечи,
сочинял собственные слова и их сочетания очень искусственные и
маловыpазительные, отчего его пеpеводы всегда неуклюжи, неpедко темны и
малопонятны, так что смысл некотоpых наших цеpковных песней и сейчас
усвояется с тpудом".

Поpча pусского языка началась именно в XVII в. в пpоцессе "пpавки" книг.
Пpиведем лишь некотоpые пpимеpы из "Псалтыpи", обозначая стаpый текст
буквой С, а новый буквой H.

С: "закон положит ему на пути"; H: "законоположит ему на пути";

С: "обновится яко оpлу юность твоя" (102, 5); H: "обновится яко оpля
юность твоя";

С: "помощник во благо вpемя в печалех" (9, 10); H: "помощник во
благовpемениих в скоpбех";

С: "непpавду возненавидех и омеpзе ми" (118, 163); H: "непpавду
возненавидех и омеpзих";

С: "ибо благословение даст закон даяй" (83, 6); H: "закопополагаяй";

С: "избави мя.., от pук сынов чужих" (143, 7); H: "из pуки сынов чуждих";

С: "се пядию измеpены положил еси дни моя" (38, b); H: "се пяди положил
еси дни моя", — смысл стаpого пеpевода вполне ясен (пядь — pасстояние от
конца большого пальца до конца мизинца), а нового — нет.

С: "повелением им же заповеда" (7, 7); H: "заповедал еси" — фонетическое
ухудшение.

С: "яко услыша мя Боже" (16, 7); H: "яко услышал мя еси" — фонетический
взpыв.

С: "вскую остави мя" (21, 1); H: "вскую оставил мя еси" — утяжеление
констpукции фpазы, пpотивоестественное для славянского языка.

С: "И исцели мя (29, 2); H: "и исцелил мя еси" — то же самое.

Конечно, можно много pассуждать о глагольных фоpмах — "аоpисте",
"плюсквампеpфекте" и т.п., однако, как известно, теоpия суха, но зеленеет
жизни дpево.

Были допущены ошибки и посеpьезнее. Стаpый текст молитвы из чина кpещения:
"Запpещает ти диаволе, Господь наш Исус Хpистос, пpишедый в миp и
вселивыйся в человецах". Hовый текст: "Запpещает тебе Господь, диаволе,
пpишедый в миp и вселивыйся в человецах". Hа кощунственную поpчу текста
неоднокpатно указывали стаpообpядцы, вопpос обсуждался более двух веков, и
лишь в Тpебнике, изданном Московской Патpиаpхией в 1979 г . окончательно
веpнулись к дониконовскому ваpианту.

Стаpый текст из чина кpещения: "молимся тебе, Господи, ниже да снидет со
кpещающимся дух лукав". Hовый текст: "ниже да снидет с кpещающимся,
молимся тебе, дух лукавый". И в этой кощунственной поpче стоpонники
стаpого обpяда постоянно обличали новообpядцев, но последние веpнулись к
дониконовскому ваpианту также спустя столетия. Таким обpазом, эта ошибка
pаботала на pаскол: "духу лукавому молятся", говоpили стаpообpядцы.

Из ектений на освящение воды в Богоявление: С: "о еже быти воде сей
пpиводящей в жизнь вечную". H: "о еже быти воде сей скачущей в жизнь
вечную". Веpнулись к стаpому ваpианту лишь в "Пpаздничной минее" изданной
в 1970 г . Следует заметить, что тиpажи цеpковных книг, изданных в
советское вpемя, весьма огpаничены, поэтому во многих хpамах, особенно в
сельских, служба отпpавляется по доpеволюционным тpебникам, т. е. со всеми
указанными ошибками.

Вpяд ли столь сеpьезные ошибки в тексте основополагающего таинства были
сделаны по пpичине недостаточного пpофессионализма пpавщиков. Сpавнение
стаpых и новых текстов пpиводит к мысли, что зачастую пpоизводилась
тщательно замаскиpованная сознательная поpча текстов по пpинципу "чем хуже
— тем лучше". Добpовольными стоpонниками Hиконовой pефоpмы в то вpемя
стали на Руси все тайные вpаги пpавославия, поскольку pефоpма давала
возможность безнаказанно поглумиться над цеpковью. И глумились... Суpиков
хоpошо это показал в своей каpтине "Бояpыня Моpозова".

Hесомненно, были вpаги пpавославия и сpеди пpавщиков, и недаpом Аpсений
Гpек, возглавлявший пpавку, после ухода со сцены своего покpовителя
Hикона, снова был сослан на Соловки. Да и что можно было ожидать от
пpавки, если ее возглавляли люди, подобные Аpсению Гpеку? Удивительно
близки к истинному положению дел слова пpотопопа Аввакума: "Как говоpил
Hикон, так и сделал: "Печатай, Аpсен, книги как нибудь, лишь бы не
по-стаpому", — так-су и сделал".

Если, напpимеp, в одних случаях пpавщики заменяли "поpази" на "поpазил
еси", "заповеда" на "заповедал еси", то в дpугих поступали наобоpот: С:
"яко спасл есть Господь" (19, 6); H: "яко спасе Господь". Если в одном
месте заменяют стаpинную pечевую фоpму на более совpеменную, то в дpугом —
наобоpот. С: "яко един от князь падаете" (81, 7); H: "яко один от князей
падаете" , по-видимому, осовpеменили. Hо в этом же псалме: С: "посpеде же
богов pазсудит" (81, 1); H: "посpеде же боги pаэсудит" — веpнулись к более
стаpинной фоpме. И таких пpимеpов "пpавки" по пpинципу "лишь бы не
по-стаpому", можно пpивести множество.

Особенно много ошибок и неточностей в новоиспpавленных текстах иpмосов.
Сpавним тексты воскpесного иpмоса 4-го гласа, песнь 1:

С: "Моpя Чеpмнаго пучину, немокpыми стопами, дpевле шествовав Изpаиль,
кpестообpазно моисеовыма pуками, амаликову силу победил есть".

H: "Моpя чеpмную пучину невлажными стопами дpевний пешешествовав Изpаиль,
кpестообpазныма моисеовыма pукама амаликову силу в пустыни победил есть".

Сpазу заметна ошибка, если сказать, к пpимеpу, "моpя каспийскую пучину".
Поэтому явная ошибка и в выpажении "моpя чеpмную пучину", поскольку
"Чеpмное" (Кpасное) — собственное имя. В изобpетенном пpавщиками слове
"пешешествовать" допущена тавтология — шествуют всегда пешими.

"Кpестообpазныма моисеовыма pуками" — гpубая ошибка. Известно, что Моисей
pуками пpеобpазовательно изобpазил кpест, но pуки у него были ноpмальные,
а не кpестообpазные, как увеpяют пpавщики.

По вине пpавщиков ушло из цеpковнославянского языка колоpитного слово
"омpазишася" (от коpня "меpзость", "мpазь"):

С: "pастлеша и омpазишася в беззакониях" (52, 2); H: "омpачишася".

Пpоведенное сpавнение доpефоpменной и послеpефоpменной Псалтыpи с
пpивлечением гpеческого текста Х в. также говоpит не в пользу
новоиспpавленного текста. К пpимеpу, гpеческий эквивалент слову
"омpазишася" имеет коpень именно "меpзость", а не "мpак".

Итак, далеко не за один "аз" восстали пpотив pефоpмы pевнители
тpадиционного пpавославия. В то вpемя люди посещали цеpковь часто и многие
тексты знали наизусть, можно пpедставить их возмущение этим "испpавлением"
текстов: не удивительно, что возник pаскол...

Еще pаньше Тютчев написал: "То, что обещано судьбами уж в колыбели было
ей, что ей завещано веками и веpой всех ее цаpей... венца и скиптpа
Византии вам не удастся нас лишить..."...

Собоp 1971 г . отменил клятвы на стаpые обpяды, но это не шиpокий жест или
акт добpой воли по отношению к стаpообpядцам, это то, что по
спpаведливости следовало сделать давно.

В собоpном опpеделении сказано: "Да пpиведет Господь pасстоящаяся паки
воедино..." В подтвеpждение этого пpизыва естественно ожидать будущих
собоpных постановлений, напpавленных на ликвидацию pаскола, в чем пеpвым
шагом мог бы быть возвpат к доpефоpменным текстам как более
добpокачественным. Кpоме того, духовное возpождение немыслимо без
осознания пpошлых ошибок и покаяния в содеянных непpавдах.


Примечания:
1. См.: "Поместный Собоp Русской Пpавославной Цеpкви (30 мая — 2 июня 1971
г .)". М. 1972. текст

2. Там же. текст

3. Каптеpев H. Ф. "Патpиаpх Hикон и цаpь Алексей Михаилович", Сеpгиев
Посад, 1912, т. 2, с. 529. текст

4. Русский цеpковный pаскол XVII в. (Доклад пpоф. пpот. ЛДА Иоанна
Белевцева на 2-ой Междунаpодной цеpковно-научной конфеpенции в Москве 11
мая 1987 г .). текст

5. См.: Поместный собоp Русской Пpавославной Цеpкви... текст

6. Каптеpев H. Ф. Укаэ. соч. т.1, с. 44-45. текст

7. См.: Белокуpов С. А., Аpсений Суханов: Речь пеpед защитой диссеpтации
27 окт. 1891 г . Сеpг. Пос. 1892. текст

8. Петpосян Ю. А Дpевний гоpод на беpегах Босфоpа, М., 1986. текст

9. Пpавославие в Западной Руси в XVI-XVII вв. пеpед лицом униатства
(Доклад пpот. H. Hовосада на 2-ой междунаpодной цеpковно-научной
конфеpенции в Москве 11 мая 1987 г .). текст

10. Пикуль В. Десять сюжетов — Hаш совpеменник, 1987, . 4, с. 24. текст

11. Там же. текст

12. Митp. Макаpий (Булгаков). Истоpия Русской Цеpкви. Спб. 1877, т.8, с.
390. текст

13. Там же, с. 383. текст

14. Там же, с. 384 текст

15. Белокуpов С. А. Аpсений Суханов (биогpафия) М., 1891, с. 257. текст

16. Каптеpев H. Ф. Указ. соч. т.1, с. 44. текст

17. Водовозов H. В. Истоpия дpевней pусской литеpатуpы, М., 1966, с. 351.
текст

18. Достоевский Ф. М. Дневник писателя ( 1877 г ). — Соч. Спб. 1891, т.
11, с. 90. текст

19. Каптеpев H. Ф Указ. соч., т.1, с. 46. текст

20. Матеpиалы для истоpии pаскола за пеpвое вpемя его существования. М.,
1875, т.1, с. 150. текст

21. Кaптеpев H. Ф. Указ соч., т.1, пpедисловие. текст

22. Там же. текст

23. См.: Там же с указ. на Чтения об-ва люб. Духовн. пpосв. 1889, с. 363.
текст

24. О. Павел Флоpенский. Тpоице-Сеpгиева лавpа и Россия — У водоpазделов
мысли (статьи по искусству) Паpиж, 1985, с. 78. текст

25. Каптеpев H. Ф., Указ. соч т.2, с. 385- 386, см . также 407, 542. текст


26. Литеpатуpный Иpкутск, дек. 1988, — письмо о. П.Флоpенского к
Мамонтовой. текст

27. Каптеpев H. Ф. Указ. соч. т.1, с. 56. текст

28. Там же, т.2, с. 104. текст

29. Житие пpотопопа Аввакума. Гоpький, 1988, с. 110, 111. текст

30. Каптеpев H. Ф. Указ. соч., т.2, с. 528. текст

31. Там же, с. 404. текст

32. Митp. Макаpий (Булгаков) Истоpия Русской Цеpкви Спб, т. 10, 1883.
текст

33. Куpс лекций Московской духовной семинаpии по истоpии Русской Цеpкви,
1970. текст

34. См.: Каптеpев H. Ф. Патpиаpх Hикон и его пpотивники в деле испpавления
цеpковных обpядов М., 1887, с. 45, 46 текст

35. Житие пpотопопа Аввакума, с. 215 текст

36. См. Каптеpев H. Ф. Патpиаpх Hикон и цаpь Алексей Михайлович, т.2, с.
504, 505, 506. текст

37. Житие пpотопопа Аввакума, с. 332. текст

38. Пикуль В. Указ соч. текст

39. Митp. Макаpий (Булгаков) Пpавославно-догматическое богословие, т.1, с.
54-56. текст

40. См: Знциклопедический словаpь, Бpокгауз-Ефpон, т.XXI. текст

41. Шляпкин И. А. Св. Дмитpий Ростовский и его вpемя. Спб 1891, с. 64.
текст

42. См.: Митp. Макаpий (Булгаков) Истоpия Русской Цеpкви, т. 12, с. 420.
текст

43. Татищев В. H. Истоpия Российская, т. 1. текст

44. Митp. Макаpий (Булгаков). Указ. соч., т.12, с. 433. текст

45. Успенский H. Д. Коллизия двух богословий в испpавлении pусских
богослужебных книг в XVII в. Богословские тpуды, М., 1975, c. 13. текст

46. Белокуpов С. А. Аpсений Суханов, с. 241. текст

47. Каптеpев H. Ф. Указ. соч., т.1, с. 139-140. текст

48. См.: Успенский H. Д. Указ. соч., с. 155. текст

49. Субботин H. И. Матеpиалы для истоpии pаскола. М., 1878, т.4, с. 109.
текст

50. Каптеpев H. Ф. Указ. соч., т.1, с. 244, 245. текст

51. Успенский H. Д. Указ. соч., с. 148. текст

52. Боголюбский М. 0б ученых тpудах покойного пpот. А. И. Hевостpуева. —
Пpавосл. обозpение, 1874, т.VII, с. 97-124, т.X, с. 504-521. текст

53. См.: Сове Б. И. Пpоблема испpавления богослужебных книг в России в
XIX-XX вв. Богословские тpуды, 1970, . 5, с указ. на "Соч. аpхиеп. Саввы
Твеpского", т.8, с. 94. текст

54. Каптеpев H. Ф. Указ. соч. т.1, с. 485. текст

55. Житие пpотопопа Аввакума, с. 109. текст
Ломоносов - старообрядец
Недавно в Архангельске вышла книга «Архангельск Старообрядческий», где
содержатся весьма интересные данные, подтверждающие, что великий русский
учёный Михайло Ломоносов был старообрядцем.
Вот выдержки из книги:
В первой академической биографии великого помора Михайлы Ломоносова
(1711-1765) есть такие слова: "На тринадцатом году младой его разум
уловлен был раскольниками так называемого толка беспоповщины, держался
оного два года, но скоро познал, что заблуждает". В большинстве
последующих биографий сведения о старообрядческих корнях Ломоносова
стыдливо замалчиваются. Однако данные о том, что он отошел от
старообрядчества, документально не подтверждаются. Наоборот, в
исповедальной книге Куростровского прихода за 1728 год есть запись, что
Василий Дорофеевич Ломоносов (1681-1741) и его жена Ирина (?-1732) явились
к исповеди и причастию, а "сын их Михайло не сделал этого по нерадению".
Видимо, укрепился в "расколе" еще больше.

Когда юный Ломоносов сблизился со старообрядцами? Отец его старовером не
был, хотя, как и большинство поморов, сочувствовал им. Мать, Елена
Ивановна Сивкова (1690-1720), была дочерью дьякона из Матигор. До 1720
года семья Ломоносовых проживала в доме дяди Луки Леонтьевича (1646-1727),
который одно время был церковным старостой Куростровского прихода. То есть
по этой линии родня Михайлы принадлежала к господствующей церкви. Правда,
многие родственники Ломоносовых были старообрядцами. Вторая жена отца,
Федора Михайловна Узкая (?-1724), относилась к Михайле как родному сыну,
и, вероятно, она и ввела его в старообрядческую среду. После ее смерти и
новой женитьбы отца на Ирине Семеновне Корельской, болезненно принятой
Михайлой, его сближение со староверами продолжилось.

Есть много версий о том, кто научил Ломоносова азбуке. Читать и писать
могли обучить многие, но сделать его подлинно грамотным человеком -
профессионалы. Такие хорошо подготовленные наставники, знающие
церковнославянский язык, риторику, стихосложение, иконопись и умеющие
этому обучить, были только у старообрядцев.

В 1916 году в книге Д. Д. Галанина "М. В. Ломоносов как мировой гений
русской культуры" было выдвинуто предположение об участии в судьбе
Ломоносова Андрея Денисова (1674-1730), подготовившего его переход в
Москву в интересах старообрядчества. Андрей Денисов (в миру - князь Андрей
Дионисьевич Мышецкий), один из устроителей Выговского общежительства -
центра старообрядчества, поддерживал хорошие отношения с Феофаном
Прокоповичем (1681-1736), поэтом и архиепископом Новгородским. Это и
позволило талантливому юноше поступить в Славяно-греко-латинскую академию
вопреки установленным правилам. В 1947 г . в работе Д. С. Бабкина
"Юношеские искания М. В. Ломоносова" было заявлено о том, что Ломоносов
обучался в Выговском общежительстве, где тогда готовили старообрядческих
наставников для всей России, и был знаком с главным сокровищем монастыря -
старообрядческой библиотекой. Оттуда идет начитанность Михайлы.
Уход Ломоносова с рыбным обозом в Москву "за знаниями" в декабре 1730 г .
был не спонтанным, а хорошо подготовленным (даже паспорт удалось
получить). Московские старообрядцы были предупреждены о его приезде. Юношу
должны были встретить, помочь устроиться и опекать во время учебы.
Оказавшись впервые во вроде бы русском, но духовно чужом городе, Михайло
испытал сильное смятение. Первую ночь он провел в рыбном ряду с обозом.
Встав рано утром, чтобы никто не видел, тайно помолился. Вскоре за ним
пришел незнакомый приказчик-старовер и оставил жить у себя. Сначала
Ломоносов поступил в цифирную школу, но там не преподавали латынь, которая
в то время была языком ученых. Тот же приказчик через знакомого монаха
помог юноше поступить в Славяно-греко-латинскую академию. При этом
Ломоносов вынужден был скрыть свое крестьянское происхождение, записавшись
дворянином. Когда обман раскрылся, Ломоносова ожидали серьезные
неприятности, но дело было замято.

Принадлежность Ломоносова к традиционному для Севера направлению
старообрядчества – документально подтвержденный и научно доказанный факт.
Прямых подтверждений, что эта связь продолжалась и в петербургский период,
не сохранилось, а если и были такие документы, то их могли уничтожить как
противоречащие официальной церкви. Но есть немало косвенных подтверждений.
Когда положение Ломоносова в обществе упрочилось, он пишет в 1757 г .
стихотворение "Гимн бороде", содержащее сатиру на духовенство. Синод
вызвал автора для увещевания и подал жалобу императрице Елизавете
Пе

Серия сообщений "поморы,северные народы России":
Часть 1 - Поморы идут на Грумант
Часть 2 - ПОМОРСКИЕ ЛОЦИИ И «КНИГА МОРЕХОДНАЯ» О.А. ДВИНИНА
Часть 3 - • Поморский народный характер
Часть 4 - Традиционная поморская вера
Часть 5 - Будничная одежда (ижора)
Часть 6 - Танцующий лес..
Часть 7 - О камнях-следовиках на территории Карелии
Часть 8 - Образ колдуна в мифологии Коми

Бытует ошибочное мнение о том, что поморы кроме рыбной ловли и
зверобойного промысла ничем больше не занимались, отсюда, якобы, и их
самоназвание «поморы». Попробуем разобраться, так ли это.

Северные земли были в числе тех немногих районов Руси, где добывалась
соль. Дошедшие до нас письменные источники свидетельствуют о том, что
солеварение в Заволочье было поставлено хорошо. Так, Соловецкий монастырь
имел около 50 варниц, на которых работало до 800 постоянных и около 300
временных наемных работников. Солевары Двинской земли и Вологодского края
давали до 800-1000 пудов соли в год и более двухсот лет снабжали этим
продуктом многие районы Московского государства.

Одним из самых старинных промыслов Поморья было смолокурение. Уже во
второй половине 14 века смолу гнали на продажу в поместьях новгородских
бояр на Ваге. Важская смола становится предметом заморской торговли
сначала новгородцев, а потом и Московской Руси. Смола употреблялась для
смазки обуви, лыж, колес, в судостроении, канатном производстве,
кожевенном деле. К ее качеству предъявлялись высокие требования.


Немаловажную роль в экономике Заволочья играл промысел слюды, который
особенно интенсивно развивался в 15 веке. Слюда использовалась для окон и
фонарей. В связи с ростом числа церквей и монастырей возросла потребность
в выносных фонарях, использующихся во время крестного хода. Слюда также
шла на оформление карет царей и богатых вельмож. Русская слюда считалась
лучшей в мире и была известна в Западной Европе и Азии под названием
«мусковита». Она стоила очень дорого: цена ее колебалась от 15 до 150
рублей за пуд. «Слюда, - сообщает в 1674 году в своем сочинении о русской
торговле Кильбургер, - добывается между Архангельском и морским берегом у
Вайгача на морском выступе и открывается в утесистых высоких горах. Все
что бывает длиной и шириною более одного аршина, принадлежит царской
монополии и не может быть открыто продаваемо никаким частным лицом».

Широкий размах приобрел в Поморье и такой необычный промысел, как ловля
жемчуга. Жемчужные раковины добывали в устьях небольших речек: Солзе и
Сюзьме на Летнем берегу, Варзуге и Поное на Терском берегу, а также в
районе Колеч. Из добытого жемчуга местные судные целовальники отбирали
десятое, самое лучшее, зерно «на великого государя». Этот «государев»
жемчуг отсылали в Колу, а оттуда в Москву. А из Варзуги жемчуг шел в
патриаршую казну. В Поморье возникла, а отсюда распространилась и по всей
Руси, во всех слоях общества необычная любовь к жемчугу. Им густо осыпали
платья и кафтаны, головные уборы и обувь.

Заволочье является еще и родиной горного дела в России. В сочинении Марко
Поло, где описывается Древняя Русь и ее жители, можно прочитать: «страна
эта не торговая, но много у них дорогих мехов… Много у них серебряных руд,
добывают они много серебра». Господин Великий Новгород получал дань с
Заволочья мехами и серебром. Существует мнение, что это было только
закамское серебро из загадочной Югры и Великой Пермии. В то же время мы
располагаем сведениями о том, что в 12 веке на Руси велись поиски серебра
и меди, добывалось железо, обрабатывался точильный камень. Добытчики руд,
«копачи», устраивали домницы, кузницы, делали металлические орудия и
инструменты: топоры, ножи, якоря.

Чудские племена на территории Заволочья владели навыками производства
металла, подтверждением чему служат «чудские копи» – примитивные
плавильные печи. В качестве гипотезы можно высказать предположение о том,
что эти народы познакомили первых русских насельников с рудным делом или,
по крайней мере, вызвали к нему интерес. До настоящего времени на Севере
бытуют легенды о губе Серебрянке на Новой Земле, откуда лодьи древнего
Новгорода вывозили много серебря. Имеются сведения о том, что на Новую
Землю рудознатцев посылал Иван Грозный. В Поморье имелись опытные
специалисты горного дела: «копачи» и «рудознатцы», «плавильщики» со своим
оборудованием, «снастями» для выплавки металлов. Впоследствии Поморье
снабжало опытными мастерами зарождавшуюся металлургическую промышленность
Урала и Сибири.

Отметим также, что «земляная кровь» – первая ухтинская нефть –
доставлялась бочками в Москву для освещения улиц столицы еще во времена
Ивана Грозного. А одна из первых серебряных монет России чеканилась в
Поморье, в Архангельске. С середины 16 века в Заволочье большое развитие
получили добыча и выплавка железа. На «железных полях» добывали луговые,
озерные и болотные руды, а «копачами» были важане, двиняне, пинежане и
мезенцы. Одним из первых железоделательных заводов России стало
предприятие, основанное в 1648 году на Ваге близ Шенкурска иностранцами
Марселиусом и Акемой.

Поморье изобильно снабжало внутренние области государства продуктами своей
местной промышленности, среди которых наиболее важное место принадлежало
рыбе (особенно семге), соли, салу и кожам морских зверей и мехам; в
Поморье сосредотачивалась почти вся внешняя торговля государства; Поморье
служило главным соединительным звеном между европейской Россией и Сибирью
в торговом отношении.

Уже к 17 веку оборот Архангельской ярмарки доходил до трех миллионов
рублей. А если учесть, что население всего Российского государства к
началу 17 века не превышало 12 миллионов человек, а весь государственный
доход в 1724 году составлял 8 миллионов рублей, то ярмарочный оборот
Поморья можно признать весьма крупным взносом в развитие экономики России.
В это время Холмогоры стали самой заселенной областью Двинской земли.
Здесь большое развитие получили речное и морское судостроение, лесопиление
и мукомольное дело, смолокурение, плотничество, нарождалось косторезное
ремесло, имелись канатные, прядильные и ткацкие предприятия, кузницы и
слесарни.

Приведем перечень товаров, которыми торговали в Холмогорах, помещенный в
грамоте 1588 года двинским целовальником (сборщиком налогов и пошлин):
мед, воск, икра, масло, сало, медь, олово, свинец, «мягкие товары» (меха
соболя, куницы, бобра, белки, зайца), бархат, атлас, шелк, сукно, платье,
хлопчатая бумага, ладан, фимиам, перец и прочее. Иногородние купцы обязаны
были останавливаться только в Холмогорском гостином дворе и там торговать.
Из той же грамоты мы узнаем, что в Холмогорах торговали английские,
голландские (брабантские) и шпанские «немцы».
Поморские промыслы требуют компетентности…
С незапамятных времен основным занятием населения Поморского Севера были
звериные и рыболовные промыслы. На взморьях и по берегам рек – всюду были
разбросаны рыбные тони, с которых кормилась большая часть населения этого
обширного края. Каждая семужья яма, каждое промысловое становище-«скея»
или зверобойный участок имели своих коренных хозяев, которые могли
продавать свои владения, закладывать их целиком или паями, сдавать в
аренду и завещать своим потомкам или монастырям.

Основным документом, защищавшим права частных собственников и владельцев
рыбных и зверобойных поморских промыслов, был Судебник 1589 года,
написанный «мирскими» судьями двинских волостей Поморья. Он существенно
отличался от Российского Судебника 1550 года, так как не содержал норм
крепостного права и был ориентирован на свободных (черносошных) крестьян и
промышленников. Поморские оброчные земли от Ваги до Колы, принадлежавшие
некогда новгородским боярам (вплоть до присоединения Поморья к Москве), в
XV веке стали собственностью великого князя московского. Но по существу
владельцами рыбных и звериных промыслов оставались поморские крестьяне,
которые платили налог (десятину) государству и распоряжались промысловыми
участками по своему усмотрению. Так продолжалась до конца XVI века, пока
кому-то из столичных чиновников не показалось, что такая система
налогообложения недостаточно эффективна.

Прообраз квот
По указу из Москвы в конце XVI века на морские промыслы была введена
система так называемых «откупов», позволявших торговцам за деньги
приобретать права на всю добычу промышленников. Однако вместо ожидаемого
пополнения государевой казны случилось прямо противоположное: почти все
откупные квоты приобрели богатые иностранные купцы, которые, сразу же
завладели всеми правами торговли салом морского зверя (ворванью).
Московские купцы, покупавшие прежде ворвань у поморских промышленников,
оказались в тяжелейшем положении. Поэтому в 1646 году они подали
челобитную царю Алексею Михайловичу, в которой жаловались на иноземцев,
что те «откупили ворванье сало чтобы твои государевы люди и все поморские
промышленники этого сала мимо их другим немцам и русским людям никому не
продавали, а себе берут за полцены, в треть и четверть цены, и от того
Колмогорцы и все Поморие… обнищали и разбрелись врозь. И твоя государева
вотчина город Архангельской и Колмогорской уезд и все Поморие пустеет».
Читая эту челобитную, невольно начинаешь сравнивать описанную в ней
ситуацию с тем, что происходит сегодня в рыбной отрасли России (с тем лишь
отличием, что вместо системы откупов фигурируют рыбные аукционы и система
распределения квот). Плачевный итог чиновничьих нововведений привел к
тому, что челобитье возымело силу, и уже в том же 1646 году разорительные
для поморских хозяйств откупа были срочно заменены прежним десятинным
сбором.

Монопольная «кумпания»
При Петре I пошлина с поморского населения взималась «за десятую тысячу от
рыбы трески по 16 рублев, а с сала трескового (печени. – Авт.) за десятый
пуд по 15 алтын».
В январе 1703 года Царь Петр I издал Указ, согласно которому все промыслы
«ворваней, моржей и иных морских зверей и сала» были отданы монопольной
компании возглавляемой А.Д. Меньшиковым и братьями Шафировыми. Указ
запрещал ловцам и промышленникам торговать промысловой добычей помимо
указанной «кумпании», а указом от 10 июня 1703 года ей были переданы права
на владение промысловыми рыбными угодьями, которыми до этого владели
поморские промышленники. Как пишет историк А. А. Морозов, «Компанейские
приказчики в Архангельске Степан Окулов и купец Никита Крылов, пользуясь
монопольными правами, прижимали нещадно промышленников, принуждая
продавать добычу (в особенности треску) по крайне низкой цене и почти тут
же перепродавали ее втридорога на корабли. Некоторые «кумпанейщики»
выколачивали таким образом до 300-400% барыша».
Нет ничего удивительного в том, что «благодаря» учрежденной Петром
монополии поморские промыслы стали хиреть, а население Поморья быстро
нищать. Впрочем, хищническая деятельность компании Меньшикова не принесла
желаемой экономической отдачи для государства, а доходы казны, вопреки
ожиданиям Петра, резко уменьшились. С 1717 по 1720 годы компания отпустила
тресковой печени всего-навсего 3400 бочек, а вяленой трески 9391 пудов. По
словам историка С.Ф. Огородникова, это намного меньше, чем было отпущено
вольными поморскими промышленниками за один 1700 год.

Партикулярная фамилия
В 1721 году Петр I убедившись, что компания Меньшикова провалилась,
решает отдать промыслы «в компанию купецким людам, кои бы те промыслы к
распространению государевой прибыли могли умножить». Основные надежды
царь-реформатор возлагал на просвещенных иностранных купцов. Первым на
призыв Петра откликнулся «гость» Матвей Евреинов. Он обратился в
коммерц-коллегию с предложением отдать все поморские промыслы «ему и детям
с начала 1722 года впредь в вечное владение». Причем на тех же монопольных
условиях, какими пользовался Меньшиков. В своем обращении «гость» повел
себя поистине с «олигархическим размахом». В частности, он настаивал на
введении самых жестоких санкций по отношению к поморам, если те будут
торговать морской добычей помимо его семейной компании:
«Никто б из промышленников никакого сала моржовых и ворванных кож,
моржовой кости и сухой трески мимо компании другим никому не продавал, -
писал Матвей Евреинов, - а наипаче и собою или через кого другого за море
и в другие места отпускать под опасением жестокого ответствия не дерзали».
Даже советники из петровской коммерц-коллегии были озадачены такими
требованиями и в своей справке написали, что в северных реках и морях
находится так много рыбы, которое «довольно будет к снабдеванию всей
Европы» и «грешно есть противу нации, чтоб такой клад вовсе отдать
партикулярной фамилии». В итоге Евреинов получил права на поморские
промыслы сроком «всего» на 30 лет. Правда, уже через несколько месяцев
стало ясно, что «гость» не может наладить добычу рыбы и морского зверя,
поэтому Петру пришлось срочно отменять все данные ему привилегии. И уже в
январе 1722 года новый царский Указ разрешил «промыслы сала ворванья
моржового, китового и прочих морских зверей и рыбу ловить и сало топить и
продавать, и за море отпускать до нового указу всем промышленникам
невозбранно».

Помогли Норвегии
В начале XVIII века поморские рыбные и зверобойные промыслы достигли
своего наибольшего развития благодаря торговле с Норвегией. С XV века
Норвегия была северной провинцией Дании, население которой жило довольно
бедно. И если бы не торговля с поморами, на экономике Норвегии в те
времена можно было бы поставить крест. Это сегодня Россия покупает рыбу у
норвежцев и ест не поморскую, а норвежскую семгу. А в 1774 году в
Финнмаркене у берегов Норвегии промышляли 1300 поморов на 244 судах.
Причем поморские промышленники, согласно донесению датского губернатора
Фиельдштеда, «добывали рыбы больше, чем подданные короля датского». Как
пишет историк А.А. Жилинский, «поморы распространяли свои морские и рыбные
промыслы не только по всем углам Белого моря и Ледовитого океана: на Новой
Земле, на Карском море, на Мурмане, Канинском полуострове, Груманте
(Шпицбергене), но даже по всей Северной Норвегии и сами обучали
мореходству и промыслам норвежцев».

Полезные поморы
Датский чиновник Иенс Ратке побывавший в начале XIX века в приграничном с
Россией норвежском городе Тромсе написал следующее: «Свобода торговли
здесь, как и в других местах дает хорошие результаты. К сожалению, размеры
потребления здесь водки и табаку среди населения увеличиваются и одни
только поморы, снабжающие население мукою ведут здесь полезную торговлю…».
В итоге, по свидетельству Жилинского, благодаря торговле с Поморьем,
"Финнмаркен", представлявший до 1813 года глухую провинцию, начинает
быстро процветать. На развитие его морских промыслов обращается самое
пристальное внимание норвежского правительства. Во второй половине XIX
века Финнмаркен становится совершенно неузнаваем».
В России же c конца XIX века и в течение всего прошлого XX столетия
происходит резкое падение отдачи от традиционных морских промыслов,
полностью уничтожается поморская торговля и распадается традиционный уклад
жизни поморов. Виной тому, по мнению историка Жилинского, полное
непонимание со стороны российского правительства значения и возможностей
поморских промыслов на севере России.
К сожалению, сегодня, спустя столетие, приходится признать, что это
непонимание и некомпетентность чиновников никуда не исчезли. купцы и
бояре.

Серия сообщений "поморы,северные народы России":
Часть 1 - Особенности культуры поморов
Часть 2 - Поморска говоря
Часть 3 - Поморы
Часть 4 - Дмитрий Семушин: "Поморство" Ломоносова - миф
Часть 5 - Без заголовка
...
Часть 11 - Этнографические костюмы Карелии
Часть 12 - >СЕВЕРНЫЙ РУССКИЙ НАРОДНЫЙ КОСТЮМ.
Часть 13 - Обереги, амулеты и талисманы у поморов

• Особенности поморской говори
• Сказки на поморской говоре
• Торговый язык “моя-по-твоя“

Поморска говоря
“Страссь как надоело на чужой стороны.
К Вологды-то стали подъежжать, я глаз из окошка не вымаю.
Наши, северны дома-то. Люди-то наши, говоря-то наша.”
(Ф.А. Абрамов. “Дом”)
Не знать языка своих предков - позор и беда для мыслящего, уважающего себя
человека. Говоря - это язык народа поморов, в котором нашли свое отражение
практически все диалекты исторического Поморья. Нынешние коренные жители
поморского края являются последним поколением, которое ещё слышало живую
говорю и способно хотя бы частично понимать её слова и выражения. С уходом
из жизни наших родителей, дедушек и бабушек, поморское слово может
навсегда исчезнуть из памяти потомков, превратившись в “язык мертвых”. Но
на своей земле надо говорить на своем языке. В истории человечества есть
примеры, когда народы, потерявшие культуру и язык своих предков, под
урозой полного истребления и исчезновения возрождали утраченное и
возрождались сами. Исторически гово?ря была языком наддиалектного,
межнационального общения народов Заволочья и Русского Севера. Поморска
говоря является основным носителем исторического этнического сознания
поморов, в ней находят свое отражение глубокие культурные традиции и
непростая история коренного населения Поморья. Говоря относится к группе
восточнославянских языков, возникших в 11-12 вв на древнерусской
лингвистической основе.
Поморский язык не должен исчезать хотя бы потому, что он несомненно старше
так называемого “литературного” русского языка. Говоря - это язык
старообрядцев поморского толка и соловецких монахов, язык ремесленников и
промышленников, сказочников и первопроходцев Сибири и Арктики.
Поморска говоря - это язык древних былин, песен и сказок, язык празднеств
и быта нашего поморского народа: онежан, мезенцев, пинежан, каргопольцев,
шенкурян и всех наших земляков, не забывших свои родовые корни. И пока
есть люди, знающие, что именно они являются хозяевами своей земли и
сознательно называющие себя поморами, этот язык будет нужен.
Особенности поморской говори
Основные фонетические, морфологические и синтаксические нормы и
особенности поморского языка:

1. выпадение звука "йот" (j) и стяжение гласных:
а) в формах именительного и винительного падежей прилагательных женского и
среднего рода единственного числа;
b) в формах именительного и винительного падежей множественного числа;
с) в личных глагольных формах, имеющих сочетания ае (айе), ее (ейе), ое
(ойе).

2. полное оканье: звуки а, о после твердых согласных отчетливо различаются
во всех безударных слогах.

3. произношение звука ё на месте е в абсолютном конце слова: (мо`рё,
го`рё, пого`дьё, избомы`тьё...), а также для обозначения множественного
числа и собирательного значения слова: (костьё`, коре`ньё, вицьё...).

4. звук ё, в отличие от российских литературных норм, не обозначает
автоматически место ударения и часто является безударным.

5. сохранение архаичной мягкости согласного звука:
а) перед суффиксом прилагательных -ск-: (му`рманьско судно, волы`ньско
морё...);
b) согласный р перед согласными произносится как -рь-: (верьх, церьква,
вперьвой...);

6. отпадение согласных звуков к, т в конечных сочетаниях -ск, -ст: (верес,
хвос, мос...).

7. сочетание зж (сж) и жж произносится как твердое двойное жж: (дожжик,
ижжарил, ражжирел, жжог...).

8. сочетание -обм- переходит в -омм-: (омманул, омменял, омморок...).

9. сочетание -дн- переходит в -нн-: (заонно, холонно, ронна...).

10. произнесение -шш- вместо щ, -сч-, -зч-: (коршшик, шшуки,
перевошшики...).

11. сочетание -тс- (-тьс-) заменяется на -цц-: (разъехацце, обратицце,
разобрацце...); сочетание -дс- звучит как -ць-: (гороцькой, вологоцькой,
парохоцькой...); звуки ч, ц свободно переходят друг в друга (черква, цяй,
улича, цёрной, цереп…), либо не различаются и трансформируются в мягкое -
ць-: (улоцька, коцька, пець...).

12. окончание -ов звучит как -офф: (здорофф, напекци пирогофф...).

13. окончание -ого (-его) у прилагательных мужского и среднего рода в
родительном падеже единственного числа звучит как -ова: (с левова берегу,
с новова году, у студёнова моря...).

14. тональность и мелодика речи радикально отличаются от российских
разговорных норм языка:
- тон в повествовательных предложениях резко повышается к концу
предложения: (Де`вки-то по я`годы пошли` ­);
- тон в распространенном повествовательном предложении понижается в первой
части и повышается во второй части предложения: (Серё`дка но`чи
пробуди`лссеЇ, а в и`збы-то воро`та на`стежь п`олы­);
- вопросительные предложения содержат постпозитивную частицу, на которую
приходится повышение тона: (Ты ко`йдысь пойдё`шь-то?­ Вы`йдешь ли? ­
Пойдё`шь ли, нет ли? ­);
- для усиления логического смыслового ударения постоянно используются
постпозитивные частицы: (Мы-то бы`ли на реки`, мы были на реки`-то, мы
были-от на реки`...).

15. Вместо суффикса степени сравнения прилагательных и наречий -ющ,
используется суффикс - яшш: (длинняшшой, мозгляшшой, холодняшшой...).

16. У существительных I склонения в родительном, дательном, предложном
падежах единственного числа употребляется окончание -и (-ы): (в голо`мени,
на реки`, по спины`, ко сестры`...).

17. У существительных II склонения в родительном и предложном падежах
употребляется окончание - у: (ис ка`рбасу, с пра`вова бе`регу, с
Арьхангельско городу...).

18. Существительные с окончанием - мя склоняются без добавления -ен-: (во
вре`ми, под коровьём вы`мем, во пла`ми...).

19. У существительных именительного падежа во множественном числе
употребляется окончание - а: (пинежа`на, уемля`на, норве`га...).

20. Существительные имеют окончания -ам, -ами, -ама, -ома в творительном
падеже множественного числа: (с мужика`ма, обе`има рука`ма, за
веника`ма...).

21. Наличие ряда существенных отличий и особенностей класса числительных:
- собирательные числительные мужского и женского рода творительного падежа
и близкие к ним названия совокупностей имеют окончание - а : (обо`има,
обе`има, всема`, тема`): (Нёвода`ма, дак тема` порато много рыбы има`ли);
- замена окончаний -е, -о в собирательных числительных именительного
падежа, соответственно на окончания -и, -ы: ( дво`и, тро`и, це`тверы,
пе`теры...);
- собирательные числительные творительного падежа образуются путем
присоединения к числительному именительного падежа (см. выше) окончания
-ма: (двои`ма, трои`ма, цетверы`ма, петеры`ма...);
- отсутствие собирательных числительных в форме вдвоём, втроём, вчетвером
и т.д. и замена их собирательными числительными в форме двои`ма, трои`ма,
цетверы`ма и т.д: (Оне двоима, а новой раз, дак и троима по ягоды походят)

- наличие двусловных кратностных числительных первого десятка, состоящих
из количественного стержня и неизменяемого кратного компонента -раз вместо
однословных кратностных числительных, например: дво`и-раз, тро`и-раз,
це`тверы-раз и т. д. (вместо дважды, трижды, четырежды...): (Тро`и-раз
было гово`рено);
- в порядковых числительных используется только окончание -ой (пе`рьвой,
второ`й, тре`тьой, четве`рьтой, пе`той, осьмой, деве`той...): (Тре`тьой
год с има` позорю`сь);
- разделительные числительные производятся не от количественных, а от
собирательных числительных; окончания -е, -о в них заменяются
соответственно на окончания -и, -ы (по-дво`и, по-тро`и, по це`тверы,
по-пе`теры...): (Ново`й раз по се`меры целове`к в ло`дки ката`лиссе);
- при склонении местоимений-числительных в именительном падеже, вместо
окончания о используется окончание и (ско`льки, сто`льки, не`скольки), а в
дательном и творительном падежах, вместо окончания и используется
окончание а (сколькима, столькима, несколькима).

22. Отсутствие элемента н в местоимениях III лица при склонении: (в ём, у
его, у ей, у их, с има, с ей...).

23. В формах глаголов настоящего времени с основами на заднеязычный
согласный происходит чередование твердых заднеязычных согласных с их
мягкими параллелями (в отличие от литер. русского языка, где заднеязычные
согласные чередуются с шипящими): (берегу, берегёт, берегём, берегёте;
секут, секёт, секём, секёте...).

24. Именительный падеж личного местоимения III лица множественного числа
они употребляется в форме оне: (Оне`, на реки`-то, с има` бы`ли...).

25. Инфинитивы глаголов с основами на к, г употребляются с суффиксом -ци:
(Нать напекци` пирогов`, помогци` ей нать...).

26. У качественных и относительных прилагательных мужского рода
единственного числа в именительном падеже вместо окончаний -ый, -ий
отмечается безударное окончание -ой: (све`тлой день, мы`той пол, ло`мкой
лёд...).

27. Окончания -ий прилагательных и причастий после мягких согласных
произносятся как ей (ёй): (синёй цвет, летнёй гром, осеннёй ветер...).

28. Именные словосочетания употребляются исключительно в виде сочетания
существительного с притяжательным прилагательным: (отцо`ва руба`ха,
ма`терина ю`бка, де`вья коса`...).

29. В прилагательных мужского рода, вместо окончания ин, употребляется
окончание ов, ёв: (де`душков топо`р, дя`дьёв самова`р, бра`тово вё`слицо).
В прилагательных женского рода, наряду с окончанием ин, ов, употребляется
окончание и, ы : (ба`бушки плат, се`стров самовар, ма`терина цяшка...).

30. Для выражения чувства, или побуждения говорящего, характерно
употребление особых слов, в том числе, присущих только поморскому языку
междометий и междометных фразеологических устойчивых словосочетаний:
- А`нде! - выражение боли, неприятных ощущений: (Анде, как больно! Анде,
как жгёт!);
- На`-ко! - выражение удивления: (На-ко, сколь ма`хонна тура`цька!);
- Доро`дно! - выражение удовлетворения, пресыщенности: (Доро`дно,
изли`ху-то не лей! Доро`дно, быва`т!);
- Ужа`-ты! - выражение необходимости срочно прекратить действие: (Ужа-ты,
не скаци`, как дику`ша-то! Ужа-ты, помолци`!);
- О`хти-мне`циньки! - выражение общей усталости, недомогания:
(О`хти-мне`циньки, смертно` спать хоцю`);
- Па! - вводное слово, типа - Эй! - употребляемое для привлечения к себе
внимания: (Па! Ко`йдысь похо`дите?);
- Ле`шшой! - выражение досады и злости: (Лешшой, принесло-то ево!);
- На`пусты ле`сы! - выражение разочарования: (Нема` рыбы-то, напусты
лесы!);
- На`-ко, ле`шшой! - выражение одновременно досады и удивления: (На-ко,
лешшой, каки робя`ты-то наянова`ты!);
- На вели`ку си`лу! - устойчивое фразеологическое словосочетание,
означающее действие, производимое с большим трудом или неохотой: (На
велику силу взели ево с собою-то...);
- Смехо`м зовё`шь! - устойчивое фразеологическое словосочетание,
означающее недовольство чьим-либо легкомысленным поведением или
высказываниями: (Ты пошто смехом-то зовёшь? Оне всё смехом зовут, им
смешно кажет...).

31. Для придания уменьшительного значения собственным именам мужского
рода, используется древний суффикс -енк-: (Ва`нценко, Ондре`йценко,
Ди`мценко...).

32. Предлоги возли и о употребляются с винительным падежом и с
именительным падежом имени: (Возли берег, в вонги, о само дно сёмужку
имали. Ево изба возли нашу избу стояла), а также обозначают время действия
или состояния: (о Ильин день, о Никольшшину).

Предлог о также употребляется вместо предлогов за, по при обозначении
ценового денежного эквивалента (Купил рубаху о сто рублёфф. Шанги о
сколики рублефф продавашь?).

33. Предикативное наречие надо существует в форме нать и употребляется с
именительным падежом имени: (Дак, нам тако и с деньгама не нать, еко нам и
даром не нать...).

34. При сочетании имен в форме родительного падежа, в значении сказуемого
есть и было, употребляются безличные предложения: (Тамо-ка было ягод. У ей
есть денег-то...).

35. Сказуемое нередко имеет форму множественного числа при именах
существительных со значением в роли подлежащего и согласуется по смыслу:
(Все ске`я осталиссе без рыбы, дак на` берег вышли весь народ...).

36. Сказуемое выражается деепричастием: (Мы были уставши, не евши, не
пивши...).

37. Для обозначения цели действия в значении предлога за используется
предлог по: (Оне-от пришли по Ири`нью. Поплыл на лодки по харьюза`. Пошёл
по гу`бки, да по ягоды). Предлог за в этом случае используется в значении
вслед за чем-то или кем-то, (например, выражение "пошел за водой" означает
"пошел вслед за водой").

38. Повторяющиеся союзы да, ли находятся после соединяемых этими союзами
членов предложения: ( есть ли, нет ли у ей, он да она, да...)

Широко распространены постпозитивные частицы -то, -от, -те, -ту, -ко, -ка,
-ся, -сь и др: ( Сейгод-то, тоттамгод-от, на дорогу-ту...).

39. Вместо разделительного союза или используется разделительный союз ль:
(Ванценко ль, Ондрейценко ль, быват по воды сбегают).

40. Вместо противительного союза но используется исключительно союз да:
(Он пошёл, да не дошёл).

41. Предположительные высказывания, вместо целой группы вводных слов типа:
авось, наверное, по-видимому, видимо, вероятно, вдруг и т. д. -
используется единое для всей группы вводное слово быва`т: (Быва`т,
при`дешь к нам. Это, быват, не моя пре`лоцька! Быват, не опру`жим
ка`рбас-то?).

42. Сочинительный союз и усилительная частица так; противительный союз
однако, но; соотносительное слово в условных и временных предложениях то,
тогда, так; постпозитивная и заключительная частица в конце предложения,
придающая причинный оттенок значения - все эти слова выражаются единым для
всей группы словом дак.

43. Для присоединения сказуемого к подлежащему, вместо ряда сравнительных
союзов (будто, точно, как, что, словно, подобно...) используется единое
для всей группы наречие истовё`нно: (Изба-то истовё`нно на`ша, пора`то на
на`шу и`збу нахо`дит. Истовённо наша гово`ря).

44. Наречие (в значении кое-где и в некоторых местах), а также
усилительная частица даже обозначаются единым словом и`нде: (Инде осиновки
ладят, инде еловки. Порато умаялссе, инде в глазах стемнилоссе).

45. Слова, выраженные неопределенной формой глагола, заканчивающиеся
мягким ч (чь), имеют окончание -кци (-гци): (пекци, стерегци, берегци...).


46. Вместо приставки по- употребляется приставка спо- , например:
спокинул, спотешалссе, спокаялссе, спорядовой и др.

47. Вместо приставки про- употребляется притавка спро- , например:
спротёкло, спружилссе, спролил и др.

VI

Некоторые другие особенности и отличия говори:

а) Двусловные топонимы (особенно микротопонимы) на всей территории
исторического Поморья (Русского Севера) употребляются как однословные в
слитных сочетаниях, где первая часть слова ударная, а вторая - безударная:
Ке`гостров, Вы`гозеро, Ма`тигоры, Пу`рнаволок, То`йнокурье...).
Структурное членение двусловного топонима предполагает базовую лексическую
морфему, к которой присоединяется топоформант. Топонимические субстраты
преимущественно представлены заимствованиями (угро-финского и более
раннего дославянского происхождения).

Топографические названия, а также фамилии, происходящие от населявшего
поморский край народа "корела" произносятся и пишутся через букву о
(фамилия Корельский, музей Малые Корелы, Николо-Корельский монастырь и
т.д.).

b) Наличие целого ряда семантических отличий слов поморского языка,
имеющих иное, чем в литературном русском языке, значение (см. в словаре
значения слов): ба`нка, банты`, ба`р, ва`ря, буй, ва`хта, во`да`, вдру`г,
вы`дра, вы`ставка, гри`бы, гря`дка, гу`ба, дя`дина, живо`й, зави`деть,
заде`ть, закра`сить, заста`ть, класть, костёр, ла`дить, лук, ла`ста,
ли`хо, лютый (см. люто`й), лягаться (см. лега`цце), ме`сто, нахо`дит,
неле`по, нос, ню`ра, обряжаться (см. обрежа`цце), отме`нной, ора`ть, пал,
паха`ть, переменный (см. переме`нной), посре`дник, про`пасть, прыск,
плести`, переса`да, пора`, по`лночь, прила`вок, про`пасть, прощаться (см.
прошша`цце), пу`говица, ремки`, ру`да, семе`юшка, се`рка, сподобленный
(см. сподо`бленной), стесни`ть, уходи`ть, я`рус, побе`да, учуять (см.
уцю`ять), страсть (см. стра`ссь)... (Любопытно оригинальное значение слов
по отношению к молоку. Так, "све`же" молоко, означает у поморов " скисшее
молоко". А свежее (в общепринятом понимании этого слова) молоко поморы
называют пре`сным". А, например, слово уха у поморов означает не только
рыбную похлебку, но и суп из мяса птицы, и любой мясной бульон).

Женщину на всей территории Поморья называют жонкой (слово баба, в отличие
от России, употребляется только в значении пожилой, старой женщины,
бабушки).

c) Наряду со словами восходящими к древнему русскому языку и
заимствованиями из неславянских языков, в говоре употребляется обширный
ряд специфических поморских слов: шо`ркать, запо`лстились, истовённо,
моде`ло, пора`то, бере`жина, бру`ска... Для говори характерно наличие ряда
поморских слов, образованных путем слияния отдельных (в прошлом)
словосочетаний: вдругоря`дь, новойра`з, навеку`, набеду`, не`дал, не`пил,
не`йдёт, тоттамде`нь, тоттамраз, полде`ла, се`йгод...

d) В поморской говоре отсутствуют причинные местоименные наречия: почему,
потому, поэтому и образуемые ими пары типа "вопрос-ответ", характерные для
русского языка: "почему?-потому", "почему?-поэтому"; вместо них существует
лишь одно, не имеющее пары, местоименное причинное вопросительное наречие
пошто? Таким образом, нельзя на вопрос пошто? отвечать, по аналогии с
русским языком, словом "пото" (такого слова в говоре не существует) или,
например, словом потому. Вместо них для ответа на вопрос "пошто?" в
поморской говоре используются, как правило, различные вводные слова:

(- Ты пошто не скинывашь мокру-то рубаху?
- Дак, быват, и так дородно. Быват, не порато мокра рубаха-то).

Функцию местоименного слова поэтому в говоре выполняет либо вводное слово,
либо слово пошто, вкупе с вводным словом: (Сиверко пал, дак вот пошто
карбас-то опружило).

e) В поморской говоре существует большое количество так называемых
этнографизмов - названий предметов, понятий, выражений, характерных для
жизни поморской этно-культурной общности, и отсутствующих в словаре
литературного русского языка.
Иван Мосеев
Сказки на поморской говоре
Голоменой царь

Во досюлишны-от веки, во которы-то давношни леты, унёсло во пылко морьско
голомё коць с кулояна. Било морё их цетвёры воды, а на петой-от день тиха
пала, погодьё. Омалталиссе кулояна, гленули - тако лосо на мори, вода
кротка, одаль каменна луда, а серёдка луды трои полохола сидят - шолнцё,
ветёр да мороз. Меж има котора идет: которой из их большак на мори?
Увидали трои полохола кулоян-от, ко луды коць потташшили, оприколили,
крицят:
- Сказывайте скоре, которой меж нама самой могутной на мори? Которого
нарецете, тот из нас на голомено царьство настанет.
Кулояна не долго меж собою поредили, да и ответ дёржат:
- Вы все трои могутны, а большак-от у вас один - ветёр. Он и есь голоменой
царь.
Тут мороз осердилссе, пал на кулоян, хотел застудить-заморозить.
А ветёр им:
- Не бойтиссё, я дуть не стану, дак мороз без ветру не порато морозлив.
Не стал дуть ветёр, мороз окротел, пошшипалл-пошшипал, да и оступилссе от
кулоян.
А тут шолнцё взъерилоссе, стало жгать да жарить.
А ветёр опеть затёшшат:
- Не бойтиссё, я подую, дак с ветерьём-от шолнцё не порато жарит.
Пал ветёр на лосо морё, шолнцё и оступилоссе. Ветром оттулило коць от
каменной луды. Поднели кулояна на поветёрь парус, да скорёхонько ко
дому-то и добежали.
А ветёр-от и взаболь на мори могутне всех - он-от над всема вёрьхову
дёржжит.
Медвёть на кулиги

Летом насекла бабка в лесу дрофф, да во костёр-от на кулиги их склала.
Зимой бабка за тема дровама в лес покатила. На кулигу-то въехала, гленула:
на-ко, цего элако? На костру-от медвёть сидит! Мырьё ко бабки поворотил,
глазишша выкатил, пассь рашширил, да как рёвкнет:
- Порато я иссь хоцю, а выть-от сама пришла.
А бабка ему отвецят:
- Я те не выть, да не павыть. Много-ле в бабки мяска-то, одно, быват,
коссьё. Не ешь мя, дак дам те крепышку на верьхосытку.
Медвёть-от согласилссе, свёрзилссе во сумёт:
- Забирай дрова!
А бабка скорёхонько полешка на цюнки склала, да домой свезла.
Топит бабка пецьку, обредню ведет, пироги пецёт. Да долго-ле коротко,
истопила все дрова, избу застудила, нать опеть в лес-от ехать.
Поехала бабка. Выёжжат ко кулиги, а медвёть на костру сидит. Мырьё ко
бабки поворотил, пассь рашширил да как рёвкнет:
- Порато иссь хоцю, а выть-от сама пришла.
А бабка ему отвецят:
- Я те не выть, да не павыть. Много-ле в бабки мяска-то, одно, быват,
коссьё. Не ешь мя, дак дам те ишша тёплышку на верьхосытку.
Медвёть-от согласилссе, сверзилссе во сумёт:
- Забирай дрова!
А бабка скорёхонько полешка на цюнки склала, да домой свезла.
Топит бабка пецьку, обредню ведет, пироги пецёт. Да долго-ле кротко,
истопила все дрова, избу застудила, нать опеть в лес-от ехать.
Поехала бабка. Выёжжат ко кулиги, а медвёть на костру сидит. Мырьё ко
бабки поворотил, пассь рашширил да как рёвкнет:
- Порато иссь хоцю, а выть-от сама пришла.
А бабка ему отвецят:
- Я те не выть, да не павыть. Много-ле в бабки мяска-то, одно, быват,
коссьё. Не ешь мя, дак дам те потомбалку на верьхосытку.
Медвёть-от согласилссе, сверзилссе во сумёт:
- Забирай дрова!
А бабка скорёхонько остатни полешка на цюнки склала, да весь костёр-то и
концилссе, дрофф нема. А медвёть во сумёту осталссе сидеть.
Топит бабка пецьку, обредню ведет, пироги пецёт. Долго-ле-коротко, серёдка
ноци цюет бабка, медвёть пришёл. Торкат во ободворенку:
- Отворяй бабка вороцця, порато иссь хоцю. Отдавай ме наперьво по обвету
крепышку.
А бабка отворять и не думат. Избяны вороцца ишша крепце затворила,
вертушок зацепила, да и отвецят:
- Крепко-крепко у мя вороцца запёрты, вот те и крепышка.
Медвёть ерицце:
- Отдавай тогды по обвету тёплышку.
А бабка на пецьку повалилассе да и крицит:
- Тепло-тепло у мя на пецьки, вот те и тёплышка.
Медвёдь ишша пушше ерицце:
- Отдавай тогды по обвету потомбалку. Не оддашь обветно, дак како потом
бабка в лес-от поедёшь? Я ведь съем тя.
А бабка отвецят:
- Потом бабка в лес не поедёт - дрова-то я все свезла. Вот те и
потомбалка.
Медведь ишша поторкалссе, да порато вороцця у бабки крепки. Так и
воротилссе на лесну кулигу, со стыдом как с пирогом.
Торговый язык “моя-по-твоя“
Торговать с Норвегией было очень выгодно. Рентабельность составляла 80%.
Хотя и опасно: море все-таки.
На основе этой торговли и образовался особый торговый язык. “Лингва
франка” своего рода.
Количество слов составляло 300-350. Этого вполне хватало для торговых
операций. Норвежцы называли этот язык “как-спрек”, поморское название “
моя- по-твоя”, в науке он известен как “руссеношк”. Примерно 35% лексикона
составляют русские слова, 45% - норвежские. Остальные слова взяты из
финского, саамского, английского, немецкого, голландского и французского
языков. Очень часто к русскому корню добавляется норвежские приставки и
окончания и наоборот. Часто одно значение имеет как русское, так и
норвежское соответствие.
Вот некоторые слова из языка “моя-по-твоя“:
я - моя
ты - твоя
говорить - спрекам
ходить - марширом
деньги - пеньги
покупать - купом
продавать - продатли
жена - мадам
дети - ребета
дорого - дорогли
дешево - билли
зубатка - собака
кушать - скаффом
конфеты - бомбом
полотенце - фютиралика (вытиралка)
дом - стува или даца
здравствуй - драсви
Интересен тот факт, что норвежцы были уверены, что они говорят на русском
языке. Поморы же, в свою очередь, считали, что говорят по-норвежски.
В 1914 году, с началом Первой Мировой войны, когда немецкие военные суда
стали угрожать Мурману, поморы перестали ходить в Норвегию. Так и
закончилась 300-летняя поморская торговля.
В 1920 году, когда красные русские вытеснили белых русских с Севера,
многие поморы, не захотевшие жить под большевиками, ушли на своих судах в
Норвегию. И Норвегия приняла их. До сих пор в Финмаркене и Тромсе
встречаются норвежцы со странными фамилиями Петрофф, Попофф, Сидорофф и т.
д.
Ниже приводится диалог норвежца и помора во время торговой сделки.
Норвежская лодка причалила к поморскому судну. Начинается торг.
Норвежец: Эй, рюсьман, купом сейка, треска, тиска и балдуска. (Эй,
русский, давай покупай сайду, треску, пикшу и палтус.)
Помор: Да, да, моя купом альтсамма. Давай по шип ком (Да, я куплю все.
Заходи на судно.)
Н.: Басиба! Как твоя мукка? Как твоя группа? (Спасибо! А у тебя есть мука?
У тебя есть крупа?)
П.: Да, да, моя харь этта. Давай по шип ком, брат, твоя и моя по цай
дрикки. (Да, это у меня есть. Заходи на судно, будем чай пить.)
Н.: Блаведрю покорна! Как твоя беталом фор сейка? (Большое спасибо!
Сколько платишь за сайду?).
П.: Пет пудов сейка фор пет пудов мукка (Пять пудов сайды за пять пудов
муки).
Н.: Нет, брат, этта грота дорогли. Давай твоя продатли биллиар. (Нет, это
очень дорого. Продай подешевле.)
П.: Как спрек? Моя нет форшто. (Что говоришь? Не понимаю.)
Н.: Этта дорогли, грота дорогли рюсьман, прощай. (Это дорого, очень
дорого, русский, прощай.)
П.: Ну, ницево, давай ситири галь (Ну. ладно, давай за четыре с половиной)

Н.: Давай ситири, верригуд. (Давай за четыре, тогда сойдемся.)
П.: Нет, брат! куда моя сэлом дешевли? Грота дорогли мукка по Рюсьлан ден
орь. (Нет! Куда же дешевле продавать? Очень дорогая мука в России

Серия сообщений "поморы,северные народы России":
Часть 1 - Особенности культуры поморов
Часть 2 - Поморска говоря
Часть 3 - Поморы
Часть 4 - Дмитрий Семушин: "Поморство" Ломоносова - миф
...
Часть 11 - Этнографические костюмы Карелии
Часть 12 - >СЕВЕРНЫЙ РУССКИЙ НАРОДНЫЙ КОСТЮМ.
Часть 13 - Обереги, амулеты и талисманы у поморов

Культура Поморья своеобразна и значительно отличается от культуры народов
средней полосы России. Во многом это продиктовано родственностью с
культурами народов северных стран.

В Поморье были выработаны наиболее целесообразные и художественно
значительные формы – шатровые храмы, достигавшие большой высоты.
Восьмискатная пирамида – «шатер», поставленная на восьмиугольную «клеть»,
оказалась устойчивой и при осадке здания и против сильных ветров. Эти
храмы не принадлежали к византийской традиции. Высшая церковная иерархия
смотрела на них с неодобрением. «А верхи были бы не шатровые», -
наказывали «благословенные грамоты» на постройку церквей. Но народ
продолжал строить по-своему. Шатровые постройки «деревяна верх» не только
держались веками в Поморье, но и создали новую традицию, стали излюбленной
формой национальной архитектуры, перешли на каменные строения и гордо
вознеслись над самой Москвой. Церковные скульптуры северных резчиков по
дереву дошли до нас в небольшом числе, т.к. церковь не одобряла
скульптурные изображения в храмах, за исключением разве «распятий».

Йозы (или ёзы) – характерная для поморской культуры ограда из наклонных
жердей , не применявшаяся нигде в России, кроме Поморья. Любопытно, что
такие же ограды распространены и в Скандинавии, что говорит об общих
истоках наших северных культур. Йозами поморы огораживали пастбища, для
защиты скота от лесного зверя.

В отличие от великороссов поморы не огораживалисвои дома оградами или
высокими заборами, так как воровства в Поморье никогда не было. Уходя из
дому, помор ставил к дверям «завору» - палку, батожок, или метлу, и этого
было достаточно, чтобы никто из соседей не заходил в избу, пока «хозява не
воротяцце». Цепных собак для защиты дома поморы никогда не держали.



Голбец – поморское деревянное надгробие, в виде «домика» с окошком и
столбом с крышей и встроенной в него иконкой «выговского литья». Обряд
похорон у поморов существенно отличался от великорусского. Так, по
достижении тридцатилетнего возраста каждый помор делал себе гроб, который
хранил обычно на повети или чердаке до самой смерти. Кроме того,
полагалось сшить себе саван (каждый шил его собственными руками). После
смерти и «отпевания» гроб с покойником выносили из дома через поветьили
«нижни вороцца» в хлеву (выносить через входную дверь было плохой
приметой). На кладбище гроб несли на жердях. По пути на кладбище
обязательно нужно было перенести гроб через ручей или речку. На столе, где
в избе лежал покойник клали камень, который лежалсорок дней после похорон,
после чего камень закапывали на улице перед домом. Посещая кладбище,
родственники приносили к окошку в гробнице еду, окуривали могилы дымом
(грели покойников), били глиняную посуду, оборачивали столбы голбцов
полотенцами – все это отголоски дохристианских жертвоприношений у поморов.


В отличие от великорусской традиции поморы не ставили на могилы крестов.
Большой резной крест «всех усопших» с религиозными надписями ставили
посреди кладбища или у его входа. Одна из таких надписей на
несохранившемся до наших дней большом кресте в селе Кулой (Пинежский
район) гласила: «Вот дверь, за которой тайное становится явным, войдешь в
нее, и откроется, не то что кажется, но то что есть».

Кроме того, поморы ставили большие обетные кресты по всему Поморью. Кресты
также выполняли у поморов функции навигационных знаков «гуриев».

Шаркунок – деревянная погремушка, набранная из множества сцепленных особым
образом деревянных деталей. Считалось, что шаркунок отгоняет болезни и
защищает от сглаза. Чаще всего использовался как детская погремушка.
Поморские обычаи
Многое о характерных чертах любого народа могут рассказать его обычаи,
обряды, особые приметы. Расскажем немного и о них.

Хорошо известна поморская традиция не бросать мусор ни в реку, ни в море.
К местам лова поморы также относились особо. На каждой тоне - избушка на
море или реке, где летом жила и промышляла семья или несколько семей -
стоял крест "на добычу" - чтобы лучше рыба ловилась. Проходящий мимо
обязательно молился. Во время летнего промысла, когда на тоне "сидели"
семьями, любого прохожего встречали хозяйки и кормили до отвала. Угостить
случайного человека - благо, это было не только проявлением
гостеприимства, но и заклинанием удачи, достатка.
При совершении купли-продажи из рук в руки передавали «пополнок» –
какую-нибудь вещь («яйцо», «нож рыбьего зуба», шапку), символически
скрепляющую сделку.
Специальные обряды были посвящены уходу охотников на опасный зверобойный
промысел. В церкви заказывали молебен "за здравие", пекли и давали с собой
специальную пищу "ужну" и "тещник". Наличие особого названия и связь его с
родовыми традициями ("тещник" пекла теща) скорее всего, свидетельствует о
придаваемом этой пище ритуальном смысле.
Воспоминания о зверобойном промысле сохранились в колыбельных: котику за
баюканье младенца обещают "белого белечка на шапочку, кунжуевое яичко на
игрушечку". Кунжуем называли морского зверя, а белечком детеныша тюленя.
Самые яркие и выразительные рассказы посвящены Собачьему ручью в Варзуге.
Издавна он пользовался большой популярностью среди жителей Терского
берега. Находится он приблизительно в трех километрах от Варзуги.
Интересно, что система поклонения роднику очень похожа на обряды в
марийских языческих молельных рощах. Примерно за километр от Собачьего
ручья до сих пор нельзя разговаривать и смеяться, ходить туда можно только
в первой половине дня...
Был обычай, как ледоход начинается, выходить на берег - из ружей палить. В
нерест покой семги оберегали. Когда рыба на нерест шла, уключины у лодки
тряпицей обворачивали, чтобы рыбу не пугать. Летом старались не охотиться,
берегли до времени, когда подрастут.
Разные сведения о жизни поморов доносит до нас большая группа топонимов, в
основу которых входит слово крест. За каждым из них стоят какие-то
события, трагические или радостные: обеты, данные в трудный час жизни.
Крест обычно рубили из бревен, а при установке ориентировали строго по
сторонам света, независимо от того, был ли это крест по обету или просто
мореходный знак. Крест располагали так, чтобы молившийся, став лицом к
надписи на кресте, тем самым обращался лицом к востоку, а концы
перекладины креста указывали направление севера и юга.
Возьмут поморы необычно богатый улов, чудом уцелеют в бурю - ив
благодарность Николаю Чудотворцу ставят крест.
В Поморье распространены обетные кресты (по-местному, – “заветные”,
“обветные”, “обетованные”). Их ставили по обету после возвращения с моря
или после болезни около домов, на берегу моря, около тонских избушек. Один
из крестов сохранился в Нижней Золотице около дома А.М.Каплуновой. После
возвращения с моря по обету ходили на Соловки.
Календарь, который поморы обычно брали с собой на промысел или в дорогу,
представлял четырехгранный, шестигранный деревянный или костяной брусок
длиной до полуметра. На нем чертами и зазубринами обозначались простые дни
и дни праздников. Праздники имели символические обозначения. Например, дни
солнцестояния обозначались высоким и низким солнцем. День, когда холод
покатится обратно на север - санями, прилет птиц - птицей, русалий -
деревом, день выгона скота - конем. Дни, посвященные Матери-Земле,
содержали древний, пришедший к нам из античности, символ Земли - крест в
круге. Среди знаков старых календарей оказывается немало знаков связанных
с личной жизнью хозяина. Ряд знаков не расшифрован.

Быт и нравы поморов нашли отражение в различных паремиях, например:
Кто в море не бывал, тот Богу досыта не маливался.
Пост – на вожжи у моря сиди.
Конь да мужик – вековой позорник [позориться – мучаться, испытывать
большие трудности, связанные с отлучкой из дома], баба да корова – векова
домова.

У поморов и саамов распространен обычай называть реки, озера, тони и
островки по именам людей, утонувших в этих водоемах или около них.
Неуклюжую, похожую на распластанную жабу, рыбу рявчу, испускающую страшный
рев, когда ее поддевают на уду, сушили и клали под постель, когда
кто-нибудь занеможет от «колотья».
Поморы-староверы совсем не употребляли спиртного.
Вековой обычаи поморов - не обижать сирот, отцов которых погубило море. Из
всех актов похоронного обряда отмечаем недостаточно известный обычай
ставить после смерти в красный - Божий угол камень и веник. Потом этот
веник сжигается.

Примета: если после венца молодые едут на свадебное застолье под меховым
(«шубным») одеялом – жизнь их будет безбедной.
В Поморье шейный вышитый платок – первый подарок невесты жениху, - его так
и называют – «женихов платок».
Отмечается обычай мазать сватов глиной в случае получения отказа.
Если жемчуг, который носит женщина начнет тускнеть говорят, что ее ждет
болезнь. Сам жемчуг заболевает – гаснет. Были в Поморье люди способные
лечить жемчуг.
Всегда было уважительное отношение к хлебу. Раньше в Поморье не встретишь
ребятишек с куском хлеба. Выскочил кто-то из застолья, дожевывая кусок,-
отец или дед: «Куды это кусовничать пошел, сядь на место», да еще
провинившемуся скажет: «Посидишь часок». И сидит, возразить не смеет. Хлеб
нарезали только стоя «Ране хлебушко сижа не резали»
Никто не прикоснется к пище прежде, чем старший, дед или отец, не подаст к
этому знак – постучит ложкой по краю миски или столешницы. Заканчивали
трапеза так же.
Уху по мискам разливал повар – дежурный рыбак. Рыба подавалась отдельно на
деревянном подносе. Уху начинали хлебать и рыбу «таскать» по знаку
бригадира, он стучал ложкой по краю столешницы.

Поморский календарь существует в различных приметах. Считали, что на
календарные праздники происходят “походы сёмги”. «Так были походы-то. Вот
на Ивановский поход. Потом на Петровский, потом в Ильинский, потом на
Маковей поход 14 июля, потом на Преображение 19 августа. А потом к
Третьему Спасу будет поход, потом на Богородицу, Сдвиженский, на Ивана
Богослова, потом Покров Пресвятой Богородицы, Михайловский поход,
последний поход – Митреевский на 9 ноября. Ведь море-то не закрыто,
мужики-то ловят».
Отмечено существование поморской магии. Во время первого замёта на треску
и селёдку бросали в море серебряные деньги. Во время шторма в море лили
масло. После ледохода мыли лицо водой из моря. Мыть должен был другой
человек. Его называли купальна крёсна / купаленка. По воспоминаниям
золотичан, у многих купальной крёстной была Марфа Крюкова.
Уходя в море, брали с собой на хороший лов кулебяку [кулебяка – пирог с
рыбой]. В день проводов на стол клали буханку хлеба и солонку, которые
оставляли до следующего дня. Рыбакам на тоню, чтобы не погибли, жёны
давали с собой морской песок. В понедельник нельзя было выходить в море.
Существовал запрет на участие в проводах беременных женщин. Если помор
погибал, то его имя давали новорожденному “для продления рода”. Лучше
всего было начать лов тайно. Для хорошего улова брали с собой клык
морского льва.
Среди персонажей низшей мифологии выделяются образы лешего и водяного.
Леший / лешачиха / лесная ведьма, по представлениям золотичан, не имеет
бровей, лица лешего не видно. Он может принимать облик родственника.
Оберег от лешего – рябиновая ветка.
Новолетие - Поморский Новый Год
Именно праздничное мероприятие всегда отличало настоящую ярмарку от
обычных городских базаров и рынков. Яркие зрелища, неповторимые
экзотические традиции как магнит привлекают посетителей. А там где много
народу – там и успех ярмарочной торговли, там и прибыль у продавца. Есть и
сакральный смысл ярмарочного праздника – в нем хранится историческая
память народа.
Для Маргаритинской ярмарки в Архангельске, а правильнее – Маргаритинской
ЯРМОНКИ (таково ее официальное название) историческим и культурным
стержнем традиционно был и остается осенний праздник поморского Новолетия
14 сентября - «Поморский Новый год». Ежегодно знаменитая ярмонка в
Архангельске начиналась именно с этого дня.


Поморский новый год
Сентябрь был самым праздничным месяцем для поморов: это было время
прекращения полевых работ для черносошного Поморья, время возвращения с
моря рыбаков-промышленников и начало осенней поморской торговли. Когда
царь-реформатор Петр I перенес наступление нового года с 14 сентября (1
сент. по ст.ст) на 1 января, поморы, не признававшие большинства царских
реформ, отказались вести летоисчисление по новому календарю. Истинные
поморы придерживаются этой традиции до сих пор и отмечают свой Новый год в
сентябре. В России из всех народов только поморы сохранили традицию
встречать Новолетие праздником и Маргаритинской ярмонкой. Поэтому и
называется праздник Поморский Новый год. Поморы в 2006 году отмечают по
своему календарю наступление уже 7515 нового лета. Таким образом если в
России традиционно отмечают Новый год дважды (в январе - новый и старый),
то про поморскую столицу можно сказать так: «здесь Новый год - три раза в
год!»
Кстати, Русская православная церковь также до сих пор не признала
петровской календарной реформы, и во всех богослужебных книгах
«последование нового лета остается прежним».


Сердце ярмонки
Любопытно, что еще в 90-х годах XX века власти Архангельска пытались
возродить Маргаритинскую торговлю, но – безуспешно. Они не знали, что
«главная ярмонка» Поморья не может возродиться без издревле связанного с
ней праздника Новолетия. В итоге вплоть до конца XX века Архангельск
оставался «городом без ярмарки».
Но желание коренных архангелогородцев вернуть отнятые у них торговые
традиции было велико, поэтому шесть лет назад горожане по подсказке
поморских старейшин восстановили Новолетие – свой традиционный осенний
праздник урожая, торговли и благотворительности, «сердце поморской
ярмонки». Образно говоря, прежде чем удалось оживить Маргаритинскую
ярмонку «реаниматорам» пришлось запустить ее «сердце» – иначе ничего не
получалось.
Вот почему «главная ярмонка Архангельской области» отмечает в 2006 году
пятилетие со дня своего возрождения, а издревле связанный с ней Поморский
Новый год – уже шестилетие.

Примета для бизнеса
Во время поморского Нового года в 2006 году в Архангельске поморы вновь по
древнему обычаю пройдут огненным шествием поморских вОжей (лоцманов) из
ворот Гостиного Двора и зажгут на волнах Северной Двины особый костер на
плоту – уникальный поморский Маргаритинский маяк (такого обычая больше нет
ни у одного из народов в мире). Плавучий маяк - это символический образ
торгового сердца Маргаритинской ярмонки, Морского торгового порта
Архангельска и символ “поморского счастья”. Если Маяк вспыхивает сразу и
горит горячо и ярко – будет у архангельских предпринимателей успех в
наступающем году. Если же долго не загорается или тухнет – архангельский
бизнес, да и всех архангелогородцев ждут крупные проблемы.
Зажигают Маяк старейшие архангельские лоцманы-вОжи. Затем по традиции
звучит салют из городской пушки, и начнается поморский фейерверк –
старинная архангельская традиция, которой уже несколько веков. Стоит
подчеркнуть, что зажжение огня на Новолетие и фейерверки – это не вымысел
современных сценаристов и режиссеров, не “праздничный новодел” каким
страдают сегодня многие города России, а древняя традиция столицы Поморья.
Например, фейерверк на Новолетие, устраиваемый во время Маргаритинской
ярмонки – это исконно архангельский обычай, ведь первые в России
новогодние салюты и фейерверки были запущены именно в Архангельске три
столетия назад.

Архангельск – родина салютов!
Если вас спросят, какой город в России является родиной отечественных
новогодних салютов, можете смело отвечать - Архангельск. Да-да, не Москва
и не Санкт-Петербург, а именно торговый морской город на Северной Двине
положил начало российской традиции отмечать Новый год салютами,
фейерверками и другими «огненными потехами». Мало кто знает, что именно
здесь в Архангельске в 1693 году Петр I впервые салютовал в честь
наступившего Нового года!
«Позвольте, - возможно возразит кто-то из читателей, - Есть ведь
исторические факты. Например, известно, что Петр I посещал Архангельск
трижды, но не зимой, а во время летней навигации! О каком новогоднем
салюте вы говорите?»
Однако давайте вспомним и другой исторический факт: в 1693 году Новый год
в России (Новолетие) отмечался не зимой, а осенью, 14 сентября. И именно в
это время молодой Петр I впервые в своей жизни побывал в столице Поморья.
“В Архангельске Петр справил Новый год, начинавшийся тогда 14 (1 по ст.ст)
сентября, - пишет об этом событии академик Александр Морозов. – Было
торжественное богослужение, салют из пушек и мелкого оружия, с яхты и
иноземных кораблей”.

Ракитки и гранадки
Любопытно, что во время Маргаритинской ярмарки, которая традиционно
начиналась в Архангельске с сентябрьского Новолетия, Петр I по заморскому
обычаю устроил на мысе Пурнаволок первый в России новогодний фейерверк –
«ракитки и гранадки спущал на Аглицком мосту».
Упомянутый «Аглицкий мост» – это один из трех морских причалов (были еще
Галанской и Руськой мосты), располагавшихся прямо у архангельских Гостиных
дворов. Английский причал был самым северным из трех, и находился примерно
в том месте, где сегодня расположен вход в гостиницу «Пур-наволок» в
Архангельске. Он представлял собой широкий деревянный помост на
лиственничных сваях, выдававшийся от берега на несколько десятков метров в
сторону Северной Двины. Стоит заметить, что этот причал был построен
англичанами еще до основания Архангельска в середине 16 века.

Фейерверк над Двиной
Нетрудно представить себе феерическую картину – на высоком Английском
причале в свете слюдяных фонарей и факельных огней виднеется фигура
молодого Петра, который пытается зажечь подаренную ему гамбургскими
купцами «ракитку» – новомодную в Европе ракету для производства
фейерверков. Наконец, ему это удается и под радостные возгласы
столпившихся на берегу и плавающих в лодках горожан первая в России
новогодняя ракета взвивается в темное сентябрьское небо. Раздается
оглушительный грохот и над белыми башнями архангельского Гостиного двора,
над корабельными пристанями и мачтами иностранных кораблей с треском и
дымом рассыпается искрами первый в России новогодний фейерверк. Ни один
город в России прежде еще не отмечал Новолетие так, как Архангельск в 1963
году…
Возможно, что именно в Архангельске, поразившем молодого царя своим
“заграничным духом”, Петр впервые задумал устроить новый год на
европейский манер по всей России. Не случайно через шесть лет он издает
соответствующий указ о переходе страны на европейское летоисчисление и
приказывает устраивать салюты и фейерверки повсеместно
Поморские поговорки
«В каждой избушке свои погремушки, в каждой избе свой погремок, в каждой
деревне свой обиход, а везде все наше – поморско».
«В карбасу щелеватом в море не пойдешь, а в избе продувной ветром не
заживешь».
«По двору да повети хозяйство-то судят» (поветь – сеновал, постройка для
хранения различных вещей промыслового, сельскохозяйственного и бытового
назначения)
«Трешшочку не поешь, на работе не потянешь»
«Глупее пинагора рыбы нет, а нарядиться умеет»
«И радость, и горе помору – все от моря»
Баренцево море надоть Поморским звать, поморы его обживали.
Море закалку дает и телу, и сердцу.
Холодны ветречки помору не утеха.
От взводня с разумом уйдешь, а ума нет – на дно ляжешь.
Страх на море соображать учит, боязнь разумение отымает.
Помор наукой отцовской, дружками да своим трудом силен.
Море пахать – рукам спокою не видать.
Приходит смертный час и на море, а навечно лежать в землю тянет.
Музыкальные традиции
В Беломорье металлические колокола распространились быстро и широко и
получили значение музыкального инструмента не меньшее,чем инструмента
сигнального. Здесь отсутствовали народные музыкальные инструменты:
бряцающие, щипковые, и смычковые, распространенные в Новгороде, Пскове,
Москве, на Днепре, на Волге и верхнем Подвинье. Поморы знали
толькосвистки, свистули да пастушьи рожки.
Одежда и обувь
Национальная поморская одежда во многом схожа, либо полностью идентична
одежде народов коми (зырян) и ненцев (самоядь). Функциональные и
эстетические особенности одежды северных соседей продиктованы
климатическими предпосылками и схожестью культураборигенных фино-угорских
народов Севера. Основными материалами для ее изготовления являлись шкуры
пушногои морского зверя, домашнего скота и шерсть домашних животных. Сами
условия жизни и труда поморов предъявляли к одежде и обуви требования об
их повышенной прочности, «непродуваемости» и «непромокаемости». Лучше
всего о себе расскажут сами вещи. Вот основные из них:

Бахилы -мужская рабочая и промысловая обувь из кожи. Это мягкие кожаные
сапоги с длинными (до колена или бедра) голенищами. Шились на прямую
колодку, т.е. без различения правого и левого сапога. Мягкая кожаная
подошва сшивалась с сапогом дратвой, после чего сапог выворачивался. Если
бахилы достигали бедра, голенище закреплялось на ноге с помощью ремешков,
а край бахила привязывался к поясу;

Малица – верхняя мужская и женская одежда из меха оленя или шкур молодых
тюленей. Изготавливалась мехом внутрь;

Совик – верхняя одежда из оленьего меха с круглым капюшоном, скроенная
мехом наружу. В морозы совик одевался поверх малицы.

Чулки – поголенки с двойной пяткой и подошвой;

Бузурунка – рубаха, плотно связанная из толстой шерсти, удлиненная,
закрывающая поясницу, ворот «под горлышко», рукав длинный «на запястьице»,
то есть на манжете. Одноцветная или с узором из коричневой шерсти;

Безрукавка – из шкуры нерпы, мехом наружу, подкладка тканевая. Застежка
спереди, от горла донизу, пуговицы деревянные или костяные, те и другие
своедельные, петли шнуровые. Не промокает – «Дождь по ей слезами катится»;

«Оболочка» на голову – шапка, обычно меховая, но бывает и кожаная с мехом,
и суконная на меху с меховой оторочкой вокруг лица до бороды;

Скуфейка – зимняя шапка из сукна, стеганая. Обычно носят ребята;

Струсни – кожаная обувь, напоминающая современные тапочки. Шились из
цельного куска кожи без отдельной подошвы. К ноге подвязывались ремешком.
Летняя обувь на тканевой подкладке и без нее;

Шапка – оплеуха – двусторонняя меховая пыжиковая шапка с длинными ушами.

Серия сообщений "поморы,северные народы России":
Часть 1 - Особенности культуры поморов
Часть 2 - Поморска говоря
Часть 3 - Поморы
...
Часть 11 - Этнографические костюмы Карелии
Часть 12 - >СЕВЕРНЫЙ РУССКИЙ НАРОДНЫЙ КОСТЮМ.
Часть 13 - Обереги, амулеты и талисманы у поморов

• Поморский народный характер
• Бьярмия и Поморье

Справка.
Поморы – отличительное самоназвание (этноним) коренной этнической общности
европейского Севера России (Поморья).
Этноним “поморы” возник не позднее 12 века на юго-западном (Поморском)
берегу Белого моря, и в течении 14-16 вв распространился далеко на юг и
восток от места своего возникновения. Этногенез поморов был обусловлен
слиянием культур протопоморских, преимущественно угро-финских (чудских)
племен Беломорья и первых древнерусских колонистов, активно заселявших
территории Заволочья.

В 12-15 вв. Поморье было колонией Великого Новгорода. В 15-17 вв. Поморьем
назывался обширный экономический и административный район по берегам
Белого моря, Онежского озера и по рр. Онега, Северная Двина, Мезень,
Пинега, Печора, Кама и Вятка, вплоть до Урала. К началу 16 в. Поморье
присоединилось к Москве. В 17 веке в 22 уездах Поморья основную массу
населения составляли свободные «черносошные» крестьяне. В 19 веке Поморье
стали также называть Русским Севером, европейским севером России и т.д.
Впоследствии термин Поморье стал размываться, этноним «поморы» стал
вытесняться обезличенным термином «северяне», однако несмотря на активные
процессы ассимиляции поморов в великорусском этносе (этноним великороссы
возник в 19 веке), поморы сохранили свое этническое (национальное)
самосознание до наших дней. Этот факт, в частности, подтверждают данные
всероссийской переписи населения 2002 года, где поморы указывали свою
этническую принадлежность в графе «национальность» (реестровый код
переписи №208 «национальность – помор»).
Признаками этнической общности поморов являются: этническое (национальное)
самосознание и самоназвание (этноним) «поморы», общность исторической
территории (Поморье), общность культуры Поморья, общность языка (поморская
«говоря»), этнический (национальный) характер, этническое религиозное
мировоззрение (Поморская древлеправославная церковь), общность
традиционной экономики и другие факторы.
Поморский народный характер
С.А.Токарев в “Этнографии народов СССР” пишет: “...на окраинах коренной
русской территории и в местах позднейшей колонизации сложились гораздо
более своеобразные и обособленные культурно-географические типы русского
населения. К числу их принадлежат прежде всего поморы на берегах Белого и
Баренцева морей. Попав в непривычные условия, они выработали у себя
совершенно своеобразный культурно-хозяйственный тип, основанный на
преобладании промыслового приморского хозяйства. Смелые мореходы,
предприимчивые промышленники, поморы выделяются и особыми чертами
характера...”.
Какие же особые черты поморского характера выделяли исследователи Русского
Севера?
Описывая помор Кемского уезда, А.А.Каменев замечает: “Туземцы этого
богатого края... в физическом отношении развиты лучше, рослее, здоровее и
в деятельности энергичнее, почему живут богаче. Такая физическая
развитость народа благоприятно действует на приращение населения, которое
колеблется между 3/4 и целым процентом на 100, чего в других местностях
Архангельской губернии не видно”. В 1863 году в “Материалах для подробного
описания Архангельской губернии” отмечается крепкое телосложение,
статность и приятная наружность поморов. По наблюдениям авторов, они
“имеют большей частью русые волосы, твердую поступь, широкую и выдающуюся
грудь, хорошо сложенные мускулистые руки и ноги, развязны в движениях,
ловки, сметливы, неустрашимы, опрятны и щеголеваты, особенно женщины”.
Интересные наблюдения об особом психическом складе северян мы находим в
географическом сборнике для чтения в семье и школе “Россия”, автором
которого являлся С.Меч. “По берегам Белого моря, - писал он, - разбросано
довольно много деревень, населенных поморами - настоящими русскими людьми,
рослыми, плечистыми, железного здоровья, неустрашимыми, привыкшими смело
смотреть в лицо смерти. Поморские женщины также отличаются мужеством,
смелостью, привычкой к морю и к его опасностям”. А.Михайлов также выделяет
именно эти качества помор. “Несмотря на исключительно почти потребление
рыбы, и преимущественно соленой, - пишет он, - население Беломорского края
- народ все-таки здоровый, рослый и чрезвычайно крепкого телосложения.
Морские промыслы, от которых большинство кормится, обрекают помора, еще с
малолетства, на тяжелую, полную опасностей и лишений разного рода жизнь,
развивая в нем необыкновенную предприимчивость духа, соединенную с
отвагою, изумительную в глазах человека, выросшего среди иной жизненной
обстановки”. По мнению Н.Козлова, жителей Кемского и Онежского берегов, а
также помор печорских селений отличает сметливость, способность к торговым
делам и в то же время строгая нравственность, привязанность к семейной
жизни и честность.
Многих исследователей поражал “какой-то особенно острый, из глубины взгляд
и умные глаза, понимающие по-своему жизнь и истину. Тип жизненный и
несомненно говорит о предках новгородцах, сделавшихся только на Севере
упрямыми и молчаливыми”. С.О.Огородников, говоря вообще о поморах
Архангельской губернии, называет их “отважными и сметливыми от природы”;
“это народ энергичный, настойчивый, жизнеспособный, привыкший к борьбе с
капризами морской стихии”, - считает А.А.Каменев; “характер помора -
энергичный, смелый, предприимчивый”, - отмечает М.С.Богданков,
А.А.Жилинский добавляет, что “по своей смышлености и отважности, поморы не
имеют себе равных среди русских”. О русском населении Печорского уезда
один из руководителей производившегося там в 1903 году
подворно-экономического исследования, доктор С.В.Мартынов свидетельствует,
что оно, “по сравнению с крестьянами центральной полосы России, заметно
отличается большею самостоятельностью, сметливостью и предприимчивостью”.
Великорусское население центральной части губернии, Архангельского уезда,
по словам доктора Рихарда Поле, “является превосходным человеческим
материалом, который при соответственном воспитании и направлении мог бы
сделать очень многое в экономическом отношении”. Вообще же великорусское
население северной части России, по свидетельству доктора Поле, “своими
качествами, физическими и умственными, далеко превосходит жителей средней
части России”.
По свидетельству И.Калинина, помор-онежанин – “натура цельная,
гармоническая; он крепок телом и духом; его мировоззрение и основные черты
характера не легко поддаются ломке”. Он отмечает, что у онежан “сильный
характер, в котором есть то, что зовется “благородной упрямкой”, и в этом
отношении Ломоносов может служить прототипом истых северян”. По мнению
автора, онежанин – “человек прямой, не ленивый, не лукавый, ибо он не мог
усвоить эти рабские пороки, так как с древних времен ни перед кем не гнул
своей шеи. Он трудолюбив, потому что с древности привык работать только
для себя”.
В.Насоновский сравнивает психологию крестьянина Холмогорского уезда с
психологией крестьянина остальной Руси: “Это не мужик, а князь. Ни иго
татарщины, ни иго крепостничества, ни иго удельного чиновничества не
исковеркало его души. Основные черты его характера: независимость,
прямодушие, сознание собственного достоинства, спокойная рассудительность,
отсутствие болтливости, что с первого взгляда кажется замкнутостью; в нем
нет и признаков лукавой хитрецы и подобострастия, свойственных в большей
или меньшей степени крестьянину остальной Руси по отношению, например, к
чиновному люду: с последними он снисходительно деликатен”. Свободный,
промышленно-предпринимательский дух поморов, привыкших полагаться на свои
знания, опыт, умение больше, чем на “божью волю”, поддерживал в них
чувство собственного достоинства и убеждение в том, что их земля - Поморье
- освоена и устроена собственными силами. Помор привязан к своей Родине,
любит ее, “как вечную кормилицу”, “доволен своею судьбою и счастлив
по-своему”.
Таким образом, предприимчивый, беспокойный, бунтарский дух русских
переселенцев заложил основу определенного психического склада, который в
результате естественного отбора привел к закреплению необходимых свойств и
черт личности: чувство собственного достоинства, свобода действий,
независимость, живой ум, сдержанность и понятие своей особости. Уровень
сформированности и развитости особых черт характера поморских жителей
непосредственно влиял на процесс воспитания, на цели воспитания, которые
косвенно формировались через эту же характеристику основных свойств
характера положительные качества человека, психический тип личности), т.е.
на воспитательные идеалы, семейные отношения, нравственные ценности, на
воспитание трудолюбия и многое другое.
Бьярмия и Поморье
Вопрос о месте нахождения Бьярмаланда имеет очень значительную
исследовательскую литературу, как в России, так и в Скандинавских странах.
Большинство исследователей отмечает, что топоним «Бьярмаланд» происходит
от этнонима «бьярм». Также практически все отмечают, что и этноним, и
топоним встречаются только в скандинавских источниках и не встречаются в
славянских (исключение составлял В.Н.Татищев, нашедший в летописи Иоакима,
епископа Новгородского, указание на то, что Корелия именуется «Бьярмией»,
однако эту летопись никто кроме Татищева не встречал). Географически
современные исследователи готовы позиционировать Бьярмию в самых разных
местах. Можно отметить три-четыре основных варианта: Балтийский (Рижский
залив или Восточная Пруссия), Заполярный (Кольский полуостров или
норвежская Лапландия) и Беломорский (устье или нижнее течение Северной
Двины, либо берег Белого моря между Онегой и Варзугой). К Беломорскому
варианту примыкают также экзотические попытки поместить Бьярмаланд в
Ярославское Поволжье или в Пермскую область (примыкают, поскольку в данном
случае подтверждается продвижение к ним через Северную Двину, поскольку ни
на Волгу, ни на Каму или Вычегду иного водного пути просто нет).

В 890 году записаны ответы на вопросы короля Англии Альфреда, которые дали
Отер и Вульфстан, первые викинги, достигшие Бьярмаланда. Отер и Вульфстан
дойдя до устья большой реки вошли в нее, но почти сразу повернули обратно,
поскольку побережье (по одному берегу) было заселено и они опасались
нападения местных жителей.
Набег на Бьярмаланд, сопровождавшийся битвой у реки Вина был совершен
конунгом Эйриком Кровавая Секира, правившим в 940-945 годах.
Следующий набег возглавил конунг Харальд Серая Шкура, правивший в 960-970
годах. Харальд также дал битву бьярмам на реке Вина, причем в данном
случае сага («Сага о Харальде Серая Шкура») уточняется, что «Вождь
наипервейший Задал жару бьярмам В селенье на Вине».
Наконец, в 1026 конунг Олаф послал Карли в Бьярмаланд. К Карли
присоединился его брат Гуннстейн, а за ними двинулся Торир Собака. Прибыв
в Бьярмаланд они остановились в торговом месте, где купили меха. После
завершения торга они решили ограбить храм, спустившись по реке, они
высадились на берег, прошли ровным местом, а затем через лес вышли к
поляне, на которой стоял храм бога Йомалы. Храм был разграблен и викинги
унесли столько, сколько смогли. Важно отметить, что Карли, Гуннстейн и
Торир уже опасались вступать в открытую битву и действовали хитростью. В
саге («Сага об Олафе святом») отмечается, что викинги ретировались как
только их заметила стража храма, в который они проникли не через ворота, а
перепрыгнув через забор.

По поводу этнонима «бьярм» ситуация проще. Практически все исследователи
отмечают (необходимо отметить, что количество таковых много меньше, чем
исследователей места нахождения Бьярмаланда»), что слово «бьярм» является
искаженным «перм». Под этим самым «перм» как правило понимается «пермяк»,
хотя недавно возникла и теория о том, что этот термин надо отождествлять с
«permi», как в некоторых финских говорах именуют карельских коробейников –
бродячих торговцев. Обе теории не выдерживают критики. Действительно, одно
из угро-финских племен именовалось «парма», однако оно отстояло от устья
Двины минимум на 600 км (если под местом расселения понимать верховья
Вычегды), а то и на несколько тысяч, с учетом волоков (собственно
теперешний северный Урал). Этноним «парма» никогда не применялся к
населению Подвинья. Удивительно, однако, то, что в Подвинье славянские
летописи помещали народность «чудь белоглазая» или «чудь заволоцкая». Хотя
под «чудью» вообще понимались угро-финны, удивительно, что жители Подвинья
оказались единственным угро-финским народом, применительно к которому
славяне не пытались адаптировать его же собственное самоназвание (все иные
угро-финские племена славяне называли более или менее успешно копируя их
самоназвания – емь, сумь, водь, эсть, весь, самоядь, меря, водь, мордьва,
та же парма), и лишь «чудь белоглазая» осталась в летописях без уточнения.
Объяснение может быть лишь одно: «чудь белоглазая» в славянских летописях
именовалась и иным именем, однако более поздние исследователи просто «не
замечают» этот термин, который в период от написания этих летописей до
момента их исследований начал распространяться на совершенно иную
общность. Я говорю о поморах. Этноним «помор» и топоним «Поморье»
появляются в русских источниках еще в XI-XII веках, долго соседствуют с
этнонимами «чудь белоглазая», «чудь заволоцкая» и топонимом «Заволочье»,
пока примерно в XV-XVI веках не замещают их окончательно. К этому моменту
под поморами окончательно понимается вольное славяноязычное укоренившееся
население Северо-Восточной Европы, на которую распространяется и топоним
«Поморье». Аналогичный процесс чуть ранее происходил на Балканах, где
пришедшее тюркское племя булгар было полностью растворено славянским
населением, которое продолжило называть себя болгарами, а свою землю
Болгарией. Эта теория, кстати, полностью поясняет и отсутствие в русских
летописях топонима «Бьярмия» и этнонима «Бьярм» (равно как и отсутствие в
скандинавских источниках этнонима «помор» и топонима «Поморье»): одни и те
же слова на финно-угорском языке скандинавы и славяне отображали так, как
услышали и так, как могли. Известно, что русский язык более богат
фонетически, нежели скандинавские и угро-финские языки. При этом финны не
используют звук «б» замещая его в заимствованных словах звуком «п» (самый
простой пример – Выборг, который по-фински называется Виипури), а
скандинавы, наоборот, предпочитают твердые гласные, и практически не
использую «п». Особенностью языка восточных славян достаточно долго была
вольная перестановка гласных и согласных в слогах особенно в
заимствованиях из других языков (опять-таки, самый простой пример –
преобразование греческого имени ГЕоргий и в русское ЕГорий). В этой
ситуации вполне возможно ситуация, при которой самоназвание чуди, к
примеру, «помар» было воспринято викингами как «бьярм», а славянами как
«помор». Для славян подобное переосмысление было вполне объяснимо еще и
тем, что «помор» вполне может обозначать и жителя морского побережья (хотя
важно отметить, что возникновение этого этнонима могло быть лишь
результатом переосмысления именно иноязычного термина, поскольку более ни
одну этническую группу жителей ни одного морского берега ни письменная, ни
устная русские традиции поморами не именуют; ярким примером может быть
переосмысление топонима «Колмогоры», происходящего от финно-угорского
числительного «кольм» («три»), на затем переосмысленного в «Холмогоры»).
На мой взгляд, подобная теория является единственным логичным объяснением
как того, почему русские, тесное взаимодействие которых с бьярмами
подтверждается очень многими сагами викингов, не сохранили в своей
письменной и устной традиции термин «бьярм», так и того, что норвежцы,
взаимодействуя с поморами в течении многих веков, термин «помор» стали
использовать лишь в новое и новейшее время.

Вернемся однако в IX-XI века к набегам викингов на Бьярмаланд. Итак, Отер
и Вульфстан на берегах полноводной реки (которую прошедшие за ними Эйрик
Кровавая Секира, Харальд Серая Шкура и Карли с Ториром Собакой называли
Вина) нашли многочисленное население. Какое-то население должно были быть
на берегах Вины и во времена набега Эйрика Кровавая Секира – иначе ему
просто некого было бы побеждать. В саге о набеге Харальда Серая Шкура
содержится уточнение о том, что бьярмы не просто временами встречались на
берегу Вины, а имели собственное поселение, у которого и состоялся бой.
Сейчас сложно сказать, возникло это поселение в период между походами
Эйрика и Харальда, то есть не позднее 970 года, либо уже существовало во
времена Эйрика или даже Отера, но просто не было отражено в сагах. В любом
случае, саги демонстрируют, что не позднее 970 года в устье реки Северная
Двина возникло столь значительное поселение, что дать бой рядом с ним было
достойно норвежского конунга.

Важно заметить кардинальное изменение отношения викингов к бьярмам между
походом Харальда и набегом Карли и Торира. Если Харальд пришел воевать, а
значит изначально был уверен в своей победе, то Карли, Гуннстейн и Торир
воевать уже не рисковали, предпочли сначала просто поторговать, а затем,
сделав вид, что уходят домой, высадились на берег и вернулись к храму.
Говоря проще, Карли со товарищи воевать не собирались и воевать не стали,
они просто под покровом ночи и пока не появилась охрана элементарно
ограбили храм. Вывод из этого изменения отношения викингов к бьярмам может
быть один: за пятьдесят лет местное население столь возросло, что как
минимум три дружины викингов (Карли, его брата Гуннстейна и Торира Собаки)
опасались выступить против них в открытом бою. Вполне возможно, впрочем и
то, что победы Эйрика Кровавая Секира и Харальда Серая Шкура дались им в
результате столь кровопролитного боя («Сага о Харальде Серая Шкура»
описывает «Стойко княжич в метели стрел дрался», то есть во времена его
похода действительно имела место битва, а не простое избиение мирных
жителей), что и через пятьдесят лет викинги не испытывали желания вступить
в открытый бой.
Второй момент, который практически никак не изучается исследователями саг
– это вопрос о том, что же именно за храм разграбили Карли и Торир. В
самой саге упоминаются лишь имя божества, которому посвящен храм
(«Йомала»), и описываются отдельные элементы его убранства (со слов
соратников Карли и Торира, побывавших в храме тайно ночью и второпях).
Убранство храма может быть описано не вполне точно, с учетом представлений
автора о том, как бы он мог бы выглядеть. Более интересно то, что никто из
исследователей не удосужился попытаться раскрыть, что же за культ
скрывался за культом «Йомалы» и как он соотносится с известными
верованиями финно-угорских народов. И вот здесь возникает некоторая
странность. В современных финском и эстонском языках jumala («йумала»)
означает «Бог». То, что бьярмы говорили на языке, близком финскому, не
оспаривается никем (в первый раз это отмечено еще Отером и Вульфстаном).
Также никто не оспаривает, что викинги (пусть и через толмачей) могли
говорить по-фински, во всяком случае, Отер и Вульфстан сообщали не о том,
что бьярмы говорят на какой-то «тарабарщине», а отмечали, что они говорят
на том же языке, что и финны (даже дремучему викингу для такого
утверждения требовалось нечто большее, чем просто ощущение, не
сопровождаемое знанием финского языка). И при этом имя божества, которому
был посвящен храм, викинги указывают как «Йомала». На мой взгляд, это не
может рассматриваться иначе, как доказательство монотеизма бьярмов:
понятно, что попытайся викинги описать какое-нибудь новгородское или
киевское капище до Крещения Руси, они бы использовали термины искаженные
«Перун», «Сварог», «Даждьбог», а не «Бог». И вот здесь возникает проблема:
не существует ни одного примера исконного монотеизма примитивных народов
(точнее – народов находящихся на родо-племенной стадии развития).
Общеизвестно, что монотеизм либо возникает как результат длительного
философского развития, либо привносится извне. Так что либо бьярмы были
единственным в истории Человечества народом, имевшим монотеистическую
религию на самом выходе из первобытно-общинного состояния, либо он
исповедовал одну из монотеистических религий, привнесенную от окружающих
народов. Первое невозможно, поскольку бьярмы жили по соседству с массой
родственных народов, ни один из которых до крещения монотеистичным не
являлся. Второе возможно, но лишь при условии, что бьярмы были крещены.
Причем крещены не позднее 1026 года, то есть времени набега Карли и
Торира. Теоретически это возможно, поскольку после Крещения Руси прошло
около 40 лет, за которые христианские проповедники вполне могли достичь
нижнего Подвинья и берегов Белого моря. Однако, это вынуждает существенно
отодвинуть в глубь времен начало славянской колонизации и христианизации
Поморья, поскольку кроме славянских колонистов крестить бьярмов в тот
период было попросту некому. Оговорюсь сразу, данное в саге описание храма
«Йомалы» к христианству никакого отношения иметь не может. Однако, Карли
был убит Ториром, который после этого скрывался и также был убит. С чьих
слов в сагу попало описание храма не известно, не известно и то, был ли
этот источник в храме сам или описание в саге идет через третьи руки.
Наконец, те кто ворвался в храм в спешке, похватал, что плохо лежало, и
сбежал, пока не поймали, не имел достаточно времени для осмотра
особенностей интерьера, а, следовательно, описание убранства может быть
неточным.

Итак, как мы видим, в середине X века в нижнем течении Северной Двины
существовало достаточно значительное поселение, а в первой четверти XI
века, вероятно, в этом поселении или около него возник христианский храм.
При этом данное место для местных жителей было крайне важно, поскольку
после разгромов, учиненных викингами сначала Эйрика Кровавая Секира, а
затем Харальда Серая Шкура, бьярмы неизменно возвращались и
восстанавливали свои поселения. Это могло иметь место только по одной
причине – место это было для бьярмов очень важным. Естественно, что
поселение это не могло исчезнуть бесследно. Полагаю, что бьярмы и их
потомки поморы, продолжали и продолжают жить на этом месте до сих пор. На
месте разграбленного Карли и Ториром храма позднее, на мой взгляд, был
возведен Михаило-Архангельский монастырь, а в поселении, у стен которого
бьярмы когда-то приняли бой с Харальдом Серая Шкура, по указу Ивана
Грозного в 1584г. была срублена новая крепость, которая после нескольких
переименований вместе с этим поселением стала известна как Архангельск. А
значит, историю Архангельска вполне можно отсчитывать с 970 года. В этом
году следовало праздновать не 420-летие, а 1035-летие города (с оговоркой
«как минимум»).

Но вернемся к викингам. В сагах больше нет ни одного рассказа о битвах
между бьярмами и викингами. Общение с бьярмами продолжалось, хотя
постепенно в сагах («Сага о Хаконе Хаконарсоне», «Прядь о Хауке Длинные
Чулки» и др.) указывается на связь Бьярмаланда с древнерусскими землями, а
скандинавские источники XIV века («Грипла» и ряд более ранних) указывают,
что Бьярмаланд платил дань Гардарике (к этому времени общение викингов с
Русью ограничивалось уже лишь Новгородом, и к этому времени Заволочье (а в
этот период используется уже и термин Поморье) действительно подчинялось
Новгороду и платежи в Новгородскую казну вполне можно рассматривать в
качестве дани).
Последний набег викингов на Бьярмаланд зафиксирован уже в русских
летописях (Двинской и Новгородской), которые сообщают о том, что в 1419
году 500 норвежцев напали на Варзугу, Нёноксу (в другом источнике –
Онежский погост), Николо-Корельский монастырь, Конечный погост (вероятно
Конецдворье), Яковлеву курью, Андреанов берег, Кегостров (в другом
источнике Кечостров), Кяростров (в другом источнике Княжостров),
Михаило-Архангельский монастырь, Цигломень и Хечимино (или Хечинима). В
результате сопротивления было уничтожено две шнеки викингов, а остальные
повернули в море и больше не возвращались. Любопытно отметить, что этот
набег состоялся не на пустом месте, а в результате участившихся набегов
«новгородцев и карел» (под новгородцами вполне могут пониматься и жители
Двинской земли, подчиненной в тот период Новгороду) на Тромсё. Важно
отметить, что среди пунктов, атакованных норвежцами, упомянуты
Михаило-Архангельский монастырь, Цигломень и Кегостров. Добраться до них
можно только хорошо зная лоцию дельты Северной Двины, а значит и к началу
XV века норвежцы – потомки викингов, все еще сохраняли точные знания о
пути в Бьярмаланд. Если же не отождествлять Бьярмаланд и бьярмов с
Поморьем и поморами, следует признать, что норвежцы просто не смогли бы
пройти так далеко вверх по реке.

Ну и в качестве исторического анекдота: летописи 1419г. являются первым
доказательством существования Михаило-Архангельского монастыря. Всем
известно, что именно вокруг него образовался Архангельск, однако
официальная историография продолжает упорно отсчитывать историю города с
1584г.
Егор Вагин

Серия сообщений "поморы,северные народы России":
Часть 1 - Поморы идут на Грумант
Часть 2 - ПОМОРСКИЕ ЛОЦИИ И «КНИГА МОРЕХОДНАЯ» О.А. ДВИНИНА
Часть 3 - • Поморский народный характер
Часть 4 - Традиционная поморская вера
Часть 5 - Будничная одежда (ижора)
Часть 6 - Танцующий лес..
Часть 7 - О камнях-следовиках на территории Карелии
Часть 8 - Образ колдуна в мифологии Коми

Белое море было первым морем Северного Ледовитого океана, с которым познакомился
русский человек. На его просторы русские мореходы спускались по порожистому
Выгу, тихой Нюхче, полноводным Онеге и Двине. От устья одной реки до устья
другой «дружились» они к берегу «матерой» вдоль южного, восточного и западного
заливов Белого моря. Этот далекий и тяжелый путь шли на веслах и бежали под
парусом. Издавна известна поморская поговорка: «На море тихо - не лихо, да
гребля лиха». При ветре, под парусом путь одолевали легче и быстрее, но не
каждый ветерок помогает, вот во время гребли и приговаривал мореход: «Припади-ко
ветерок, да не порато поркой, да не покосной». Эти поговорки, как «досюльные»,
т. е. стародавние, помнят теперь только старые поморы Мурманского и Беломорских
берегов, а молодежь подзабывать их стала - плавают на моторных лодках, да и
рейсовые пароходы между населенными пунктами ходят чаще.
Из Студеного, Белого моря вышли мореходы в Студенец - море Баренцево. Шли на
северо-запад губой Кандалухой, т. е. Кандалакшским заливом, до устья Нивы, а
дальше поднимались по Ниве и через систему озер реками и волоками добирались до
глубоко впадающего в сушу Кольского залива моря Студенца. Выйдя отливом в
открытое море, шли и на восток, и на запад вдоль берегов материка, осваивали их.
Вскоре открыли и второй путь на Север через Горло Белого моря, к северо-востоку
от него встретили острова Колгуй, Вайгач и Маточку - Новую Землю, а затем и
устье Оби. Океанскими просторами дошли смельчаки до Груманта - Шпицбергена.
[4]
На далекий суровый Север русские люди шли за пушниной, птицей, солью. Успешно
промышляли и добывали их на суше, но скоро проведали, что на морг можно было
промышлять еще и морскую рыбу, и зверя, и рыбий зуб - моржовый клык, высоко
ценившийся для различных поделок и украшений в Новгороде, Киеве, в заморских
странах. Но не только богатая добыча влекла человека в край «зело дальней и
отлогой», манило извечное неуемное желание понять, изведать окружающий мир,
стремление к еще невиданному и неиспытанному.
Вдоль пути на берегах материка и островов, на местах остановок мореходов,
возникали первоначально временные корабельные пристанища, а затем путники,
осваиваясь и обживаясь, оседали на постоянное житье. Так возникали на берегах
северных морей, обычно в бухтах, устьях рек, на участках, обеспечивающих
промысел, постоянные поселения: деревни и починки. Они были невелики. Наиболее
крупные из них стали называть становищами. Промысловое закрепившееся население
называлось поморами, а весь обширный приморский район поселений - Поморьем. Но
исками сохранялся и обычай промысловиков ставить временные поселения на берегах
Белого и Баренцева морей на период морских промыслов - весновальной и летней
страды. Места их иногда менялись в зависимости от времени и условий промысла.
Временные поселения назывались станами в отличие от постоянных промысловых
поселений - становищ. Поморские лоции различают их. В одной и той же бухте могли
«становить» свои отдельные станы различные группы промысловиков, становища же
развивались как общее местообитание. Как поморы осваивали моря, видно прежде
всего по районам их расселения на берегах и времени появления поселений.
О заселении Поморья свидетельствуют многие документы: летописи, грамоты, указы,
писцовые книги, вкладные в монастыри, купчие на участки земель и промыслы. По
этим документам узнаем и главных захватчиков земель и угодий - это посланцы
посадников, бояр и богатых людей Новгорода, поселенцев, на свой страх и риск
осваивавших пустоши и монастыри. Не на безлюдных морских и речных берегах
селились пришельцы-промысловики, а среди аборигенов - карел, саамов. Поселения
были невелики, два-три двора и раз[5]бросаны по берегам, отстояли друг от друга
на многие версты.
Постоянные поморские поселения в Двинском заливе на Летнем берегу известны уже в
XIV в. - это Уна, Луда, Ненокса, существующие и поныне. Они упомянуты в Уставной
грамоте 1398 г. великого князя Василия Дмитриевича. Следовательно, эти поселения
уже и тогда были учтены Москвой и их население несет государственные тяготы. К
XV в. на берегах устьев Северной Двины и на их островах осело постоянное
население, продвинувшееся с Подвинья. В 1419 г. «мурманы» - норвежцы разграбили
и пожгли многие поселки в этих районах: Ондреянов берег, Торпилов стан, Хечиним,
Чиглоним (Цигломень), Кег-остров, Кяростров. В документах XV в.,
свидетельствующих о владениях Марфы Борецкой и Николо-Корельского и Соловецкого
монастырей, упоминаются поселения на Поморском берегу Онежского залива, и среди
них впоследствии знаменитые своими кормщиками и лоциями Шуя, Сорока, Сума и
Кемь. Слава о моряках из этих мест живет и поныне.
Много поселений на Поморском берегу возникает в XVI в. - это Нюхча, Унежма,
Нименьга, Шижня, Вирьма, Колежма, а на Летнем берегу Двинского залива - Солза,
Сюзьма, Яреньга. На Карельском берегу Кандалакшского залива поселения
продвигаются на северо-запад, среди них Кандалакша, Кереть, Ковда, Калгалакша.
Обживается и северный берег Кандалакшского залива: Умба, Сальница здравствуют
здесь уже более четырехсот лет. Терский берег заселяется в конце XV- XVI в.
почти одновременно с Кандалакшским. Старые поморские села - Кашкаранцы, Варзуга,
Кузомень, Тетрино, Стрельна - были в числе обширных земельных и морских угодий
Марфы Борецкой на Белом море. Осваивался и западный берег Горла Белого моря.
Несколько позднее были освоены в Онежском заливе южные берега Онежского
полуострова; поселения Пурнема, Лямца, Пушлахта упоминаются впервые в документах
начала XVII в. Недостаточно данных для точного определения времени заселения
восточных берегов Белого моря, но уже в XV в. здесь промышляли поморы-зверобои -
и наметились центры их промысла - о. Моржовец, мыс Конуши, к которым они ходили
из Койды, упоминаемой в документах 1471 г.
[6]
Писцовые книги 1608-1610 гг. насчитывают на Мурманском берегу 47 становищ.
Основывали поморы деревни и становища, стремясь освоить наши северные моря,
использовать их богатства. «Море - наше поле» - поморская поговорка.
Немалая доля труда положена и на освоение плавания и промыслов в Сибирских морях
Северного Ледовитого океана. Имена поморов с Двины, Мезени, Кеми встречаются в
документах с Енисея, Игарки, Амура. За их плечами к XVII в. был многовековой
опыт прадедов, дедов и отцов. Они уверенно и без страха шли приискивать землицы,
начинать промысел, собирать ясак с аборигенов.
Трудно было осваивать все эти дальние пути. У поморов первоначально не было ни
карт, ни описаний, только слыхали они «завлекающие» рассказы о далекиx сказочных
землях. На материковых берегах и на островах Беломорья, Мурмана, Сибирских морей
не было ни опознавательных знаков, ни пристанища. Помор-первооткрыватель
пускался в безвестный путь, отходя от одного прислона, он не знал, где и когда
достигнет другого. В плаваниях он рассчитывал лишь на себя, на поддержку
товарища, на советы старшего, на удачу, да на далекого Николу из Мирр Ликийских
- мифического покровителя моряков, рыбаков и охотников.
На трудных и опасных путях был накоплен первый опыт плавания и промысла в
жестких условиях полярных морей и выявилась необходимость работы сообща, т. е.
организации коллектива - в одиночку моря не одолеешь.
Во главе каждой группы, отправляющейся на промысел, стоял кормщик, наиболее
опытный и знающий бывалый промысловик. Он был в ответе за успех и неудачу
плавания и промысла перед совестью своей, перед сиротами, коль что случится, да
на Страшном суде. Знания об этих плаваниях передавались из поколения в поколение
и отражены в Поморских лоциях.
Первое официальное краткое географическое описание берегов северных морей между
yстьями рек Тенуя и и Обь дано в Книге Большому Чертежу1, составленной по
государеву указу в начале XVII в. в Разрядном приказе. В главах «Роспись рекам
поморским морским берегом[7] от усть реки Тенуя», «Морским берегом от усть реки
Онеги до усть реки Двины, реки, которые текут в море» и «От устья реки Двины
реки морским берегом на восток, которые пали в море» перечислены реки,
наименования которых встречаются в Поморских лоциях среди более обширного списка
их. В Книге Большому Чертежу указаны только некоторые погосты, становища из
числа тех, которые знают Поморские лоции. Можно предполагать, что одним из
источников Книги Большому Чертежу были поморские данные о Беломорье, они были
широко распространены. Книга Большому Чертежу помору не была известна и в лоциях
не упоминается. Списками ее широко пользовались в приказах, в различных
государственных учреждениях для служебных целей, они переписывались в монастырях
для книгохранилищ - Книга была сокровищницей географических знаний, но она не
содержала данных, которые были необходимы помору для плаваний.
Следует отметить, что из 39 списков Книги, дошедших до наших дней, девять были
сохранены на Севере: в Соловецком и Сийском монастырях, в старообрядческой
пустыни на Выге, в Великом Устюге и в Вологде на архиерейском дворе.
В борьбе с морской стихией мореходы познали, как много значит передача опыта. В
меру своего умения начали они вести записи, описывать приметные и опасные места,
убежища от грозной волны, от ветров и подходы к ним. Сыновья и внуки пополняли и
уточняли эти записи для себя и для тех, кто пойдет за ними. Так складывалась
«Книга мореходная» - путеводитель, справочник, спутник и надежды помора в
тяжелые часы его дальнего плавания на многотрудных путях-дорогах. В прошлом веке
этот путеводитель стали в отличие от официальной лоции называть «Поморская
лоция», а теперь часто прибавляют «знаменитая». Составители же ее,
первооткрыватели, испытавшие все тяготы, набравшиеся знаний на тяжелом и опасном
опыте, называли свою лоцию «Книгой мореходной». Так называют ее в наши дни и те
поморы, которые знают или помнят ее, несмотря на различные заглавия, вписанные
на титульном листе рукописи.
Ни один владелец рукописной Поморской лоции не претендует на авторство, а
замечает: «И опосля нас помор на промысел пойдет, как же о себе след для него не
оста[8]вить», «Я тоже морем живу, все от дедов получил, человек ведь я».
Следует помнить, что в основе современных знаний о северных морях лежат опыт и
знания поморов XIV- XVIII вв. Они зачинатели великих исследований и открытий
нашего времени.
Кроме лоции у помора были и мореходные карты. Какими картами мог пользоваться
помор до второй половины XIX в.? Карты отдельных частей Белого и Баренцева мopeй
появились в 1673-1674 гг. с надписями на шведском языке2. Это были глазомерные
карты, при составлении их, по-видимому, были использованы данные поморов -
лучших знатоков морей. Одно из свидетельств тому - поморские географические
названия на них. С этих карт в начале XVIII в. в Москве выпустили карту с
обозначениями на русском языке.
В 1727-1728 гг. в Белом и Баренцевом морях офицеры русского флота но поручению
Адмиралтейства проводили определения различных пунктов, промеры и описания
берегов. В 1770 г. была опубликована карта Белого моря. При составлении этой
новой карты для районов, в которых исследования не проводились, были
использованы данные старых карт начала XVIII в. Следовательно, можно
предполагать, что для новых карт этих морей могли быть использованы данные
промысловиков прошлых веков. К XVIII в. опыта и знаний они накопили
предостаточно.
Припомним, что М. В. Ломоносов, знаток Севера, разрабатывая вопрос об экспедиции
по отысканию «проходу Сибирским океаном в Восточную Индию», считал необходимым
использовать знания и опыт промысловиков-зверобоев и рыбаков, плававших в
северных морях, «особливо, которые бывали в зимовьях и в заносах и привыкли
терпеть стужу и нужду»3. По его совету четыре помора, зимовавшие неоднократно на
Шпицбергене и на Новой Земле, были в 1762 г. вызваны через Архангельск в
Петербург для того, чтобы от них «взять на письме известия». Показания поморов о
районах, условиях плавания и [9] зимовках в Арктике были подробно записаны. В
результате бесед с поморами М. В. Ломоносов пришел к выводу: «По новым известиям
от грумантских и новоземельских промышленников явствует, что поиск морского пути
по северу на восток удобнее начать можно от западного Грумантского берегу,
нежели с Новой Земли»4. Великий ученый ценил знания поморов.
Морские карты XVII-XVIII вв., при составлении которых, возможно, были
использованы сведения поморов, были им недоступны. Не были доступны им и карты,
присланные в 1817 г. в Архангельск для продажи. Их было только 50 экземпляров,
они были предназначены для купеческих промысловых судов. Первое описание
северных берегов российских от устья Ворьемы до Карских Ворот было составлено в
1843 г., а первые лоции Белого и Баренцева морей изданы в 1849 г. Они также не
дошли до промысловиков. Но поморы продолжали ходить в моря и промышлять. В
середине XIX в. в Архангельской губернии были зарегистрированы 1180 промысловых
судов - лодий, раньшин, шхун и др5. Присланных пособий было недостаточно для
такой флотилии, к тому же они оседали в Архангельске. Поморы составляли свои
карты, М.Ф. Рейнеке подтверждает мореходные знания поморов. «Наизусть помнят они
румб и расстояния между приметными местами. Многие имеют рукописные лоции и
карты, самими ими или опытнейшими кормщиками составленные по памяти»6.
Почти до конца XIX в. ходил помор в «немецкий конец» и в Русь, идучи «по своей
вере», т. е. руководствуясь рукописными лоциями и картами. Помор на опыте знал
их достоверность и детальность указаний. Наблюдательность, зоркость, забота все
приметить, все оставить в «науку» потомкам - вот отличительные черты Поморской
лоции. Наши мореходы на деле оправдали беломорскую поговорку: «Путь дорога
честна не сном, а заботою».
Рукописные лоции сохраняются еще в немногих семьях потомственных поморов как
памятки, особо дорогие сердцу. Два-три музея гордятся ими как свидетелями [10]
поморской отваги, мужества, смекалки, товарищества и обширных знаний о северных
морях. Обычно лоцию на судне кормщик хранил в подголовнике, а дома - за
божницей. Возможно, и в наше время рукописные лоции хранятся еще у
коллекционеров и у любителей старины.
Посчастливилось мне ознакомиться с текстами восьми Поморских лоций, составленных
поморами - жителями различных районов Беломорья. Текст пяти из них я читала в
рукописных подлинниках, а текст трех - уже опубликованными в журналах; кроме
того, одна из рукописных, известных мне [лоций], была напечатана до того, как
пришлось ознакомиться с текстом по рукописи.
Впервые Поморская лоция была напечатана в журнале «Морской сборник». Редакция
журнала получила текст лоции от поручика В.Г. Козлова, заведующего Кемским
шкиперским курсом. Лоция была напечатана под заглавием «Расписание мореходства»,
и к нему сделано дополнение: «Лоция беломорских поморцев». Судя по тексту,
составлена она в Кеми. Конечные пункты плаваний на востоке - Канин Нос и на
западе Стаппен - Норвежское море7.
В том же году и в том же журнале была напечатана Поморская лоция, представленная
Фрейгангом, капитаном I ранга, получившим ее от Б.А. Глазенапа, преподавателя
математики Архангельской мужской гимназии. Заглавие лоции «Наставление к
путешествию по морскому тракту из поморских волостей по Мурманскому берегу и
данному владению в подробном описании становищ и расстояний». По-видимому,
редакцией добавлено: «Продолжение лоции беломорских поморцев». Лоция из Сороки,
конечные пункты плаваний на восток - Канин Нос и на запад - Берлевог8.
На основании анализа текстов этих двух Поморских лоций можно сделать вывод, что
они не являются частями единой лоции, а каждая представляет собой
самостоятельное произведение. Частично текст их совпадает, но [11] большая часть
его содержит данные, особые для каждой лоции.
Третья Поморская лоция была напечатана в журнале «Яхта». Лоцию представил А.В.
Ташаков из Архангельска, ее заглавие: «Книга мореходная с означением мест
сколько от одного до другого расстояния и приметы становищом по Терскому берегу
и Российской Лапландии». Составлялась она, по-видимому, в Архангельске. Конечный
пункт плавания на запад - Тромсе, Норвежское море9.
Места хранения рукописных текстов, доставленных редакциям указанных журналов,
еще не установлены.
Четвертая лоция была напечатана Н. Морозовым под заглавием «Мореходная книга,
или Лоция беломорских поморов». Составлялась она в Сумском посаде10.
Эта «Морская книга» - таково точное заглавие рукописи этой лоции - принадлежала
В. Ф. Пашину, жителю Сумского посада (теперь с. Сума). В 1878 г. половину ее
текста списал сумский помор, капитан-практик А.Н. Демидов, а в 1879 г. вторую
половину А.М. Падорин, также житель Сумского посада, в начале нашего века
плававший капитаном судна «Мурман». А.Н. Демидов передал свой список А.М.
Падорину, который и разрешил мне ознакомиться с полным списком и сообщил, что
В.Ф. Пашин в 60-х гг. XIX в. «лично, точно без изменений» списал текст очень
ветхой «Морской книги», последняя запись в которой была помечена 1805 г. Лоция
составлена в Сумском посаде, конечные пункты плаваний на восток - Mезень, на
запад - Тромсе.
Список А.Н. Демидова по правописанию ближе к тексту В.Ф. Пашина, чем список А.М.
Падорина. Текст полного списка, принадлежащего последнему, переписал в 1920 г.
П.И. Башмаков, преподаватель Архангельского мореходного училища. Он отметил, что
исправил все грамматические ошибки всех переписчиков. Место хранения списка В.Ф.
Пашина неизвестно, а список П.И. Башмакова находится в Архангельске.
[12]
В 1911 г. в Кузомени мною была переписана, с соблюдением точности всех
особенностей текста, «Книга мореходная», принадлежавшая О.А. Двинину, а в
прошлом - его деду, жившему в Сумском посаде, от которого перешла к сыну, а
затем к внуку, переехавшему в Кузомень в 1909 г. Позднее книга поступила на
хранение в Архангельский краеведческий музей. Текст лоции напечатан полностью
ниже.
В 1930 г. в селе Койда (Зимний берег Белого моря) В.П. Кальянов нашел список
лоции, который, по его заключению, являлся копией, снятой в начале XVIII в. со
списка XVII в. В лоции описаны условия плавания из Белого моря на запад к Вардэ
и на восток к Новой Земле. Место хранения этой лоции в настоящее время
неизвестно.
Рукописная лоция хорошей сохранности на французской бумаге (водяной знак -
лилия) принадлежала А. Щепетовой (с. Сорока), получившей ее от деда мужа. Объем
лоции 32 листа. Переплет кожаный, с ремешком. Запись полууставом. Из этой
рукописи владелица разрешила списать автору только заглавие «Книга мореходная по
морским берегам до Норвегии», текст молитвы и наставления мореходам. Они были
списаны точно по тексту. Конечный пункт плаваний на запад - Тромсе, на восток-
Мезень. Записи на последних трех листах внесены современным почерком, последняя
датировка 1909 г. Эти записи внесены самой хозяйкой книги, ходившей на своем
паруснике за капитана брать рыбу в Норвегию, она ходила в море «по своей вере».
В 1959 г. дом Щепетовой сгорел, погибли все рукописные и старопечатные книги,
собранные ею, в том числе и лоция.
В 1965 г. Ф. И. Кузнецова, живущая в с. Кушерека, передала в дар
Государственному Русскому музею лоцию, озаглавленную «Мореходная книга для ходу
по Белому морю и Норвежскому берегу». Последняя запись сделана 2 декабря 1914 г.
К основному тексту, писанному полууставом, внесены многочисленные позднейшие
добавления. Почерк их современный, каким написан и конец книги. Объем ее 60
листов. Конечный пункт плаваний на запад - Тромсё.
О маршрутах плавании поморов по Белому, Баренцеву н Норвежскому морям кратко
сообщается в рукописи «Книга щетная морская и ходовой журнал крестьянина [13]
Вадаева»11. Исходный пункт плавания - г. Кемь, конечный - Ренновы (Рейновы)
острова в Норвежском море. Протяженность пути 1395 верст, длительность плавания
(вместе со стоянками) 74 дня. Рукопись хранится в Древлехранилище Института
русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР в Ленинграде.
Поморские лоции - небольшие рукописные тетради к четвертую или восьмую часть
листа, объемом 20-60 листов. Переплет обычно кожаный, с обвязкой ремешком: он
хранит тетрадь от невзгод плавания. Только одна из встретившихся мне лоций была
в переплете из «сахарной бумаги». Текст тщательно писан полууставом. На полях
немногочисленные зарисовки, некоторые до сих пор не расшифрованы. Время
написания упомянутых выше лоций - XVIII-первая половина XIX в. Дополнения и
приписки более позднего происхождения. В лоциях отложились уже накопленные
ранее, в XIV-XVIII вв., знания относительно географии Белого, Баренцева и
Норвежского морей. Эти знания отмечал еще С. Герберштейн (XVI в.)12.
Некоторые лоции содержат только указания на направления, маршруты и расстояния
между отдельными пунктами. Другие дополнены наставлениями для плавания,
описаниями курсов, приметных мест, заходов в устья рек и становища; указаны в
них и глубины и места возможных стоянок при непогоде, всегда предупреждается,
при каком направлении ветра стоянка действительно укроет от волны. Лоция из
Кушереки содержит и некоторые сведения о природе берегов моря, о деятельности
населения, описания селений и станов. Во всех лоциях были указания, где брать
рыбу в некоторых водах: «праве Кильвика к Норкапу губа Кам, в ей берут рыбу» или
«на входе в Салму в леви у наволока стоят бральщики».
Тексты различных лоций не являются копиями одна другой, но они все же
свидетельствуют, что поморы, будь они из Куи, Кузомени или Сумы, расстояния
между ко[14]торыми немалые, широко обмениваясь навигационными сведениями и
маршрутами, часто опирались на одни и те же географические точки и в плаваниях
руководствовались схожими наставлениями.
Язык лоции так же лаконичен, точен и выразителен, как и речь помора. При
отсутствии карт в его распоряжении было только слово - предостерегающее,
приковывающее внимание, вразумляющее и обнадеживающее, а изредка слово для
одобрения. Слова вызывают образ. Обширные, детальные знания морских дорог,
накопленные поморами, и преодоление ими всех трудностей в примитивных условиях
плавания вызывают чувство гордости за русского человека.
По словам поморов, освоивших пути и в «немецкий конец», и на Русь, лоции
помогали мореходу-промысловику в тяжелые часы, когда «полуношник пылит» по
океану, когда «взводнишше зачнет загинать гребень, запенит и зарыдат», и в тот
неладный час, когда случится «в отдор итти», т. е. при ветре, «отдирающим» от
берегов, уносящим в голомень, в открытое море, и даже при страшной опасности,
когда «зачнет замолаживать - наносить туман». «Станет замолаживать стеной, не
видать ни зги, смотри опасно, по нужды ради становить бережно, чтоб корг не
хватать»13.
Много емких, в два-три слова, описаний приметных мест, «глядений», вод и
заходов, где можно «отстоять», когда начнет «заводиться противняк» или «несхожие
ветры падут», встречаем в речи помора и в Поморской лоции. Предостерегают они о
местах, где «уходу нет» - где невозможно укрыться от погоды, где «убой» -
сокрушающий высокий накат, кипень. И часто коротко напоминают: «без меры ходит
не можно» или «ходят знаючи», «не ходи на прибылую, наваливат». Этих слов
достаточно, чтобы представить себе «костистые» прибрежья и силу прилива,
например, в Воротах Лумбовского залива, в заливе Мезенском в устьях Мезени и
Кулоя, в корабельных Мурманских воротах. Да, ярится вода, особенно на
«костистом» дне, А вот емкое определение утесистого каменистого берега -
«костогор», и все ясно.
[15]
Душевным словом характеризуют авторы Поморских лоций все, что помогает им в
пути. Начался прилив - это идет «живая вода», пропустит судно через коржистые
места, через перебор. «Закротела вода» - затихает течение перед приливом или
отливом. Поднялся ветер попутный, пусть и довольно крепкий, - это добрый ветер,
с, ним ход легче. Не забывая о трудности пути, помор любуется своим суровым
морем. Описывая в лоции «опасные подводные камени», он ласково называет их
«одинки», «бакланцы», «воронухи», «поливухи», не раз наблюдал, как они «на
погоды играют». При ветре бьет о них волна, взлетают брызги и пена. Он словом
отличает легко проходимые «корошки», небольшие каменистые мели, от «корг» - эти
могут доставить мореходу неприятности, у них и название иное.
Были у Поморских лоций неоценимые помощники - сложенные из камней гурии и
деревянные кресты, которые поставили на берегах неизвестные други-товарищи.
Когда они побывали на этих путях - неведомо, но память о себе оставили.
«Гурьеватые наволоки», «крестоватые сопки» и «взглавья» мореход встречал в
XVI-XIX вв. и в Беломорье, и на Мурманской стороне, и на Маточке, и на Груманте,
и сам ставил дополнительные. На Поморском берегу к северо-западу от Кеми было
место, прозванное в народе «Кресты часты». Было их вдоль берега одиннадцать.
Много было крестов на о. Могильном, на самой высокой точке его берега стоял
громадный крест из бревен, слегка обтесанных. На некоторых крестах были пометки;
например, на срубе креста, стоявшем на Мезенском взглавье, была вырезана дата -
1837 г. Этот крест, на котором был барельеф распятия в натуральную величину, без
сруба перенесен в с. Семжа на кладбище. На одном из кемских крестов было
вырезано: «Прими, господи, их души»; на Красных лудках три креста, на каждом
свое имя, а фамилия одна и та же - Малыгин. Сотню лет стоял крест на Лесной
Осинке, маленьком островке в Онежском заливе, крест резной, с указанием фамилий
погребенных рыбаков из Пурнемы. Несколько лет назад он сгорел. Земляки рыбаков
поставили новый крест, но старое правило ориентировки его перекладины не
соблюдено, это только памятный крест.
Огромные кресты мореходы ставили в память товарищей, удач или неудач (а их было
немало) и как опознава[16]тельный знак. Приметами крестин были барельефы,
врезанные медные иконы, навесы для защиты от дождя и снега. Крестовая форма
знака и особые приметы каждого позволяли мореходу не только опознать местность,
но и определить направление своего нуги: поперечина креста всегда на любом
берегу была направлена «от ночи на летник», т. е. с севера на юг. На заглавном
листе лоции часто был рисунок креста.
На первой странице некоторых лоций была записана молитва, которая
свидетельствует о том, что мореходы знали, и какой страдный путь уходят: «Грядем
во имя твое, спаситель наш, Иисус Христос, в путь. Блогослови творение твое и
помилуй; во дни наши, и нощи, и во все часы всю надежду на тебя уповаем, и в
бедствиях от морских бурь или от злых людей пошли, господи, святителя своего и
скорого помощника Николая-чудотворца на избавление нас грешных. Аминь»14. Были и
краткие молитвы: «Ход наш морской на летню страду долгий, благословения твоего,
спаситель, Иисусе Христе, боже наш, просим, на тебя уповаем, да поможешь нам
всечасно и не оставишь в бедствиях на волнах морских и пошлешь нам ветры
попутные и возвратимся в благополучии и с удачей к крову своему. Аминь» (Лоция
Щепетовой). Были и еще короче: «Во имя отца, и сына, и святого духа и ныне, и
присно, и во веки веков. Аминь!»15.
В Поморских лоциях много наблюдений над течениями и глубинами. Но в распоряжении
поморов не было приборов для их определений, поэтому обычно лоция ограничивается
сообщениями: «а вода по салмы ходит быстро», или: меж островов «вода мырит» -
идет бурно. Определения глубин даются точнее, иногда измеряются глубины
саженями, иногда четвертями, но н некоторых лоциях авторы ограничиваются
замечаниями: «и куйпогу посложнее сажени» или «а при воде через коргу будет
глуби и грузной лодьи». Для каждого становища указывается, при какой воде
возможен, подход к нему.
По лоциям можно установить многие «тонские места» - места ловли рыбы, а также
пункты в Норвегии, к которым «бральщики ходили за рыбой».


[17]
***
Ниже публикуется «Книга мореходная с означением мест сколько от одного до
другого расстояния и приметы становищом».
Ее содержание: «Ход из Сумы в Архангельск» (л. 1), «Ход от Архангельска до
Нордвегии» (л. 1об.), «Терской берег» (л. 1об.-2об.), «Ход по Норвежскому
берегу» (л. 2об.-3), «Обратно из Норвегии» (л. 3об.-4 об.), «Из Архангельска в
Поморье» (л. 4об.-5), «Ход от Орлова в Онегу» (л. 5-5об.), «Из Архангельска в
Мезень» (л. 5об.-6), «Подробны описания курсов» (л. 6-23 об.), «Ход в Варзугу»
(л. 24). «Приметы Варзуги» (л. 24-24 об.).
В «Книге мореходной» указано около четырехсот пунктов (на Белом море, Мурманском
берегу, на берегах Баренцева и Норвежского морей), к которым ходили поморы на
промысел, для торговли и обмена (см. Приложение III).
Ко всем пунктам указан «ход» и направление по поморскому компасу (см. Приложение
I). Расстояния в верстах приведены только между некоторыми пунктами на Белом и
Баренцевом морях, они определены по суше и лишь in многие по ходу судна в
верстах или по времени, необходимом для плавания: «примером на сутки доброго
ветра».
Об условиях подходов к берегам и заходов в губы и устья рек, о пунктах
отстаивания при штормовых ветрах подробные указания даны по беломорским и
мурманским пунктам, по норвежским пунктам они менее подробны, но также
свидетельствуют о знании пути, проверенном на практике, учтены все баклыши,
водопоймины, отмечено где «устье ежегодно перемывает».
К «Книге мореходной» среди перечисленных географических пунктов выделены те, в
которых есть становища (23), станы (3), торговые объединения-«компанейства» (4),
торговые предприятия - «кухманы» (9), пункты торговли и обмена норвежской рыбы
на продукты и различные товары, привозимые поморами (7) (см. Приложения IV, V).
Выделение мурманских становищ (11) и станов (3) свидетельствует о развитии этого
промыслового района и конце XVIII и начале XIX в., о заинтересованности
беломорских промысловиков в мурманской страде. «Книга мореходная», да и не одна,
составлена в Беломорье. Внимание к норвежским пунктам свидетельствует о прочных
торговых связях между Поморьем и Северной Норвегией.
[18]
***
Поморская лоция «Книга мореходная с означением мест сколько от одного до другого
расстояния и приметы становищом» хранится в фондах Архангельского областного
краеведческого музея (№ 3432). Поступила в 1934 г. от О.А. Двинина, проживавшего
в с. Кузомень. Она датируется, по палеографическим данным, концом XVIII -
началом XIX в. Рукопись принадлежала семье поморов Двининых. О.А. Двинин,
последний владелец рукописи, получил ее от отца, жившего в Сумском посаде, по
словам которого рукопись составил его отец, т. е. дед О.А. Двинина, живший также
в Сумском посаде.
Рукопись написана полууставом. Иллюстраций нет. Имеются приписки и пометы. Л. 14
об. - внизу на поле помета карандашом: «18 р. 28 на паи 9 руб. 42 к.»; л. 15 -
внизу на поле помета карандашом: «12 мая 1823»; л. 18 - слева на поле вверху
рисунок карандашом; л. 24 - хозяйственная запись чернилами, датированная 1864 г.
Переплет кожаный, темно-коричневый, почти черный, гладкий, без тиснений.
Использован вторично, сохранились остатки листов документа, которому служил
переплет до использования его в качестве переплета лоции. Переплет с внутренней
стороны подклеен обрывком документа, на котором сохранилась подпись протоиерея
Сумского прихода Гавриила Молчанова. Дата подписи 1828 г. Бумага обрывка с
водяным знаком - медведь с секирой. Бумага плотная, без водяных знаков.
В рукописи 24 листа, высота листа 22 см, ширина 17 см. Заглавный лист рукописи,
на котором было ее название, изображение креста, а на обороте написана краткая
молитва, утрачен. Этот лист был в 1931 г. Края листов потрепаны, текст
сохранился полностью.
При публикации текста рукописи сохраняются особенности правописания подлинника,
a6зацы и выделения прописными буквами.
Буква ъ в конце слова опускается, буквы h, i, k, w, f соответственно заменены на
«е», «и», «кси», «о», «ф».
Выносные буквы введены в строку. Пунктуация современная. Географические названия
пишутся с прописной буквы. В подготовке рукописи к печати участвовали В.П.
Будорагин и И.П. Шаскольский.

Серия сообщений "поморы,северные народы России":
Часть 1 - Поморы идут на Грумант
Часть 2 - ПОМОРСКИЕ ЛОЦИИ И «КНИГА МОРЕХОДНАЯ» О.А. ДВИНИНА
Часть 3 - • Поморский народный характер
Часть 4 - Традиционная поморская вера
...
Часть 6 - Танцующий лес..
Часть 7 - О камнях-следовиках на территории Карелии
Часть 8 - Образ колдуна в мифологии Коми

Рубрика «Via est vita»

Летом прошлого года на двух судах — коче «Помор» и моторно-
парусной лодье «Грумант» — было совершено плавание на архипелаг Шпицберген. Цель
исторического эксперимента — пройти морским путем поморов, понять и оценить
сложность таких походов приблизительно в тех же условиях, в которых они ходили к
далеким берегам Груманта сотни лет назад. Экспедиция была организована
Петрозаводским клубом путешественников-исследователей «Полярный Одиссей»,
журналом «Вокруг света», фирмой СПАРТ при БММТ «Спутник» и Арктической
экспедицией НИИ культуры.
Потоки падающей с темного неба воды словно подавили все живое в природе.
Внезапно посветлевшая река с невообразимым шумом кипела под натиском холодных
струй. Они в считанные секунды уничтожили удушливую пыль, покрывавшую деревья и
здания, корабли и портовую технику поселка Экономия, унося с собой всеобщую
усталость последних небывало жарких для Архангельска недель. Медленно, почти
незаметно Северная Двина катила к морю «Помор» и «Грумант», на мачтах которых
безжизненно повисли тяжелые паруса...
Дождь барабанил по палубе, но никто из команды не собирался от него прятаться.
Начальник экспедиции Виктор Дмитриев с усмешкой едва слышно пробурчал:
— Дождь в начале пути — хорошая примета...
Впереди только море и зыбкая палуба коча — нашего нового плавучего дома на
ближайшие месяцы. Осталась в воспоминаниях торжественная и трогательная
церемония освящения судов архимандритом Мануилом в Петрозаводске. Все
собравшиеся в тот воскресный вечер на набережной у памятника Петру I хорошо
ощущали необычность этого ритуала.
Еще не высохли капли «святой» воды на палубах коча «Помор» и лодьи «Грумант», а
напористый попутный ветер в туго натянутых шкотах подхватил суденышки и,
покачивая их на крутой онежской волне, понес к одной из святынь Севера — острову
Кижи.
— С богом!..
...Дождь скоро начал стихать, черная громада тучи отодвинулась к западу.
Палубная команда коча «Помор», на котором плыл и я, состоявшая из двух человек,
взялась за уборку судна. Кормщик Дмитриев, еще не успев переодеться, стоял у
румпеля в насквозь мокрой парадной форме — при галстуке, в кителе с белым
воротничком и манжетами. Сермяжная простота деревянно-льняного экстерьера коча
заметно выставляла его если не смешным, то забавным. Но, очевидно, в тот момент
он — впрочем, как и каждый из нас — впервые по-настоящему серьезно задумался о
предстоящем плавании. А оно обещало быть и опасным, и трудным, а главное — уже
неизбежным... Белое море знаменито своим мелководьем, высокой ледовитостью,
множеством сильных течений, которые при встрече порождают страшные сулои —
водовороты вздыбленной воды; несчетным количеством отмелей, банок и других
подводных опасностей. В этих сложных условиях поколениями поморов
совершенствовалась форма наиболее приспособленных к ним судов, отрабатывались
приемы судовождения.
Самобытная и могучая культура Поморья, созданная людьми, никогда не знавшими
никаких форм порабощения, унаследовала мудрые обычаи коренных народов Беломорья
и впитала в себя лучшее, что некогда принесли на берега «дышучего моря»
переселенцы из Новгорода и с верховий Волги. Из Холмогоров, Мезени, Кеми и
других поморских центров после скорых и привычных приготовлений спускались
поморские ватаги на кочах и лодьях по реке, чтобы потом начать длинный и опасный
путь через воды четырех арктических морей.
Именно Белое море — как серьезный полигон и естественная школа совершенствования
морской профессии — стало родиной уникальной культуры, распространившей свое
могучее влияние далеко за его пределы. Начиная с XII века неудержимые
поморы-первопроходцы в поисках новых «неведомых землиц» и промыслов смело
осваивали ближние и дальние острова и побережье Студеного моря. На своих
небольших суденышках ходили они на Новую Землю, Вайгач и дальше на восток, в
легендарную Мангазею, и на запад, вдоль Кольского и Скандинавского полуостровов.
Не позже XV века поморы каким-то чудом вышли к Шпицбергену...
Теперь славная беломорская земля, во многом, к сожалению, утратившая ныне свое
историческое лицо и веками создававшийся сплав духовной и материальной
культуры,— земля эта провожала нас, рискнувших испытать себя, последователей
поморских традиций.
Первая у нас в стране модель поморского коча была построена и спущена на воду в
1987 году. Знаменитый полярный коч — единственное в мировой истории судно,
предназначенное для плавания в арктических водах и во льдах,— как и сотни лет
назад вновь распустил свои серые паруса над Белым морем. Еще недавно в нашем
распоряжении имелось лишь несколько попыток идеальной реконструкции коча П.
Богуславским, М. Беловым, К. Бадигиным и некоторыми другими исследователями
Севера. Но вот появляется его реальная копия в натуральную величину, которая
вполне держится на плаву и паруса ее улавливают ветер. И этот коч можно
проверить в толчее беломорских сулоев, подставить под новоземельскую бору,
испытать качкой на океанской баренцевской зыби, протащить по канинскому волоку
и, наконец, убедиться, насколько правдоподобна версия о том, что яйцевидная
деревянная скорлупа поморского коча (будто даже заимствованная для нансеновского
«Фрама») способна выдержать сжатие, предположим, карских льдов, чтобы, выжатой
ими, выскочить на поверхность без серьезных повреждений. Короче говоря,
проверить, насколько модель соответствует своему легендарному прообразу и в
какой степени ее конструкция и парусное вооружение «сообразны натуре моря
Ледовитого».
Два предыдущих длительных плавания по Белому морю подтвердили, что
«Дмитриевский» вариант коча — весьма мореходное, достаточно простое и надежное в
управлении судно.
Одна из поморских древнейших дорог — на Шпицберген или, как его в старину
называли поморы,— Грумант. Это имя и получило второе судно экспедиции — лодья,
переоборудованное для того, чтобы сопровождать «Помора» в этом опасном и далеком
путешествии...
Существуют две версии о возможных путях проникновения поморов на далекий
архипелаг. Одна — вдоль мурманского берега до Нордкапа и далее открытым морем
мимо острова Медвежьего на север. Другая, впервые высказанная историками Севера
Н. Зубовым и поддержанная М. Беловым, а затем В. Старковым,— от Новой Земли
вдоль кромки многолетних льдов, вместе с которой поморы могли, дрейфуя и
постепенно смещаясь к западу, попасть на Шпицберген. Первый путь значительно
короче, но сопряжен с трудностями длительного плавания вне видимости берегов.
Зато второй проходил в условиях, приближенных к прибрежным, когда ледовые поля
защищали поморов от северных ветров и волны, давали возможность охотиться на
морского зверя и обеспечивали пресной водой.
Первоначально именно второй вариант и был выбран для экспедиции «Поморский
коч-89». Но к концу июня граница льдов уже значительно отодвинулась к северу, мы
просто не смогли бы ее догнать. К тому же старт самой экспедиции несколько раз
откладывался, вот почему, в конце концов, нам пришлось вести суда более
коротким, но сложным и опасным путем. Зато предоставлялась возможность на пути к
Шпицбергену испытать наши суда в различных ситуациях прибрежного и океанского
плавания, изучить особенности конструкции и формы корпуса и парусного
вооружения, степень их приспособленности к экстремальным природно-климатическим
условиям.
Давно закончились первые и самые бурные восторги начальных этапов плавания.
Давно уже жизнь на обоих судах вошла в свой будничный размеренный вахтами ритм.
А сами мы постепенно и с большим трудом погружались в новое для себя
историческое бытие, вживались в «шкуру» поморов. Для наших загадочных предков
такие плавания были повседневностью, для нас они — экстремальная ситуация.
Правда, пока мы испытывали нудное однообразие монотонной череды вахт, да и
вокруг почти ничего не менялось.
Поэтому и пересечение Полярного круга — событие, а древние поморы и не знали
такого понятия. Мы же этого пропустить не могли, тем более, что в районе Горла
Белого моря Полярный круг на самом деле является заметной границей двух миров,
отделяя густонаселенные районы Беломорья от настоящей Арктики. Это видно и по
количеству населенных пунктов, и по характеру берегов, и по
природно-климатическим условиям.
Однако кто мог предположить, что уже в начале похода нам доведется «штурмовать»
Полярный круг дважды? Первая попытка закончилась тем, что наша флотилия, почти
достигнув Трех островов, в густом тумане вдруг неожиданно наткнулась на крепкий
встречный удар мощного норда и вынуждена была лечь на обратный курс. Развернув
бушприты, наши суда, к сожалению, побежали на юг значительно бойчее и увереннее.
И если бы вовремя не были «срублены», то есть опущены, паруса, то очень скоро мы
снова могли бы оказаться в Архангельске. Надо было не упустить единственную
возможность укрыться от начинавшегося шторма в районе ближайшего острова
Сосковец.
Мы оказались на той же широте, что и сутки назад. Нам удалось завести наш коч,
насколько позволяли вкрутую выбранные паруса, поглубже за Сосновецкий мыс.
Вскорости рядом бросил якорь и «Грумант». Волны здесь действительно не было,
однако ветер бушевал с такой силой, что за ночь пришлось несколько раз
переставлять суда, и все равно якоря ползли по грунту. Поспать не удалось. Всей
командой крутили носовой ворот — универсальное приспособление, с помощью
которого поморы не только выбирали якорь, но и вытаскивали судно на лед или
берег, тащили волоками. Выбрать якорь мы так и не смогли — сил не хватило, ведь
приходилось еще противостоять напору шквалистого ветра. И лишь потом поняли, что
в большей степени виноваты сами, в суматохе неправильно завели шлаги якорного
троса на ворот. Пришлось просить помощи у «Груманта», трос ему перебросили, так,
в связке, и держались...
Вторая попытка преодолеть Полярный круг оказалась удачной. С этого момента
началось действительно арктическое плавание.
Наш путь лежал через печально знаменитое Горло Белого моря — «кладбище
кораблей», где в старину случалось около половины морских трагедий. Само Горло
похоже на широкую реку, вдоль которой независимо от погоды гуляет сильный ветер,
дует с ревом, будто в трубе.
Вскоре уже мы оказались у страшного Святого Носа — мыса на границе Белого и
Баренцева морей, который виделся поморам в виде «пупа морского» с гигантской
пещерой в скале, каждые шесть часов поглощающей море и корабли, а затем с
большим шумом извергающей все обратно; где водятся то ли черви, то ли змеи,
протачивающие корпуса судов. А потому поморы предпочитали не обходить Святой Нос
морем, а перетаскивали суда волоком через перешеек. Мы же их опытом
воспользоваться не могли. Во-первых, у нас не было таких навыков, а главное —
самого волока уже нет лет двести.
...Почувствовав неожиданный толчок, я проснулся. Коч стонал жалобно и
беспомощно. Ведь полчаса назад еще ничто не предвещало шторма. И мыс Святой Нос,
совсем не такой страшный, как его рисуют поморские легенды, уже оставался
позади, а легкий ветерок и попутное отливное течение обещали без труда вынести
нас в Баренцево море...
— Что случилось? — боцман Юрий Колышков тоже проснулся.— Шторм? Откуда?..
Мы наспех оделись и выскочили из кубрика. Море вздувалось четырехметровыми
валами. Кормщик стоял у руля, еле удерживаясь на ногах.
— Аврал! Все наверх!..
Вот он, знаменитый святоносный сулой, которому, чтобы потопить судно, не
требуется ни штормовой волны, ни свирепых полярных ветров!
Вся команда в оранжевых спасжилетах моментально оказалась на палубе. Каждый
украдкой посматривал на лежавший у трюмного люка ПСН (плот спасательный
надувной) — сомнительную надежду на спасение, если коч уступит натиску стихий.
Мы были беспомощны. Целых полтора часа море терзало суда, но они, ошеломленные и
потрепанные, измотанные качкой, все же вышли из опасной зоны столкновения двух
морских течений...
Спустя двое суток мы плыли уже мимо Семи островов, которые на карте Меркатора
еще в середине XVI века названы Святыми Русскими. Из воды торчали высокие
обрывистые скалы, поросшие травой. Обычай поморов требовал подношения священной
Скале на острове Кувшин. По преданию, когда толмач Ивана III Григорий Истома, в
1496 году плывший из Северной Двины с посольской миссией в Копенгаген, запретил
кормщику-помору исполнить этот языческий обряд, скала преградила им дорогу
встречным штормовым ветром на четверо суток. Пришлось кормщику тайком, когда все
спали, умилостивить-таки ее овсяной мукой, смешанной с маслом, положив все это
на скальный выступ.
Мы же, хоть и ощущали себя почти поморами, все же не последовали этому древнему
обычаю, возможно, даже ставя на карту успех экспедиции. Правда, совсем по другой
и весьма неожиданной причине. Помню, в тот момент я стоял на вахте и, когда
подошел Дмитриев, спросил:
— Может, и нам поддержать старинный поморский обычай?
— Не получится.
— Почему?
— Забыл? Права такого не имеем.
В Архангельске прошли таможенный досмотр и фактически «закрыли за собой
границу». Так что не имеем права подходить ни к берегу, ни к какому-либо судну
или острову...
Мы проплывали мимо богатейших когда-то в природном отношении берегов Мурмана.
Раньше жизнь здесь буквально кипела. Из донесений шведских посланцев из
Лапландии королю Карлу IX известно, что, например, только в 1580 году на
мурманские промыслы собиралось до 30 тысяч русских рыбаков. А сколько еще
иностранцев? Это же тысячи судов, десятки становищ. Число географических
пунктов, упоминаемых в поморских лоциях от Белого моря до мыса Нордкап — более
трехсот. Легко сравнить эту цифру с современными картами и обезличенными
бесхозными берегами.
Теперь же на фоне пустынных арктических ландшафтов северного побережья Кольского
полуострова наши псевдопоморские парусники выглядели весьма сиротливо. Скорее
всего они, подобно каравеллам Колумба, вызывали изумление у местного населения,
проживающего в почти неразличимых с моря поселках...
Слабый огонек спички высветил покачивающийся на цепях стол, закопченную
поскрипывающую «летучую мышь», привязанный к трапу самовар. В приоткрытой дверце
железной печки виднелись слабо мерцающие угли. Посмотрел на часы — без четверти
четыре. Скоро вахта. Я разбудил боцмана, мы оделись, выпили чаю и выбрались на
палубу. Обычно смене всегда рады — вахта выматывает здорово. Но на этот раз
Дмитриев и Георги даже не обратили на нас внимания. Море вокруг просто бурлило
от спортивных яхт, катеров, лайнеров, рыболовецких сейнеров и шхун. Норвежцы на
разных языках пытались выяснить у нас, куда и зачем мы плывем...
Только тут до меня дошло, что незримая граница территориальных вод СССР осталась
позади, мы прошли залив Варангер-фьорд. Вроде бы ничего не изменилось: такие же
бурые обрывистые лбы береговых откосов, упрямо выставленные навстречу океанскому
прибою и колючим северным шквалам; и многолетние снежники, притаившиеся в
ущельях... Все, как и несколько часов назад, но лишь сейчас я понял, что мы
находимся в норвежских водах...
Радисты Василий Заушицын и Петр Стрезев — единственное связующее звено с внешним
миром и домом. Мы получали радиограммы от родных, кто из Москвы, Петрозаводска
или Мурманска, кто из Сыктывкара, Архангельска или Череповца. В Москве
находились два постоянных дежурных радиста, были радиопункты в Мурманске и на
Вайгаче. В экспедиции я хотел посмотреть на все происходящее вокруг глазами
поморов, оценить с их точки зрения. Но все время ловил себя на мысли, что дается
это с трудом — я оставался современным человеком...
«Помор» и «Грумант» жили своей неприхотливой жизнью, своими круглосуточными
заботами и скромными радостями. Чадит труба, окутывая нас земными запахами.
Воспользовавшись погожим полярным вечером, все свободные от своих «чисто
поморских» обязанностей по судну члены команды высыпали на палубу. Володя
Королев заполняет уверенным почерком страницы своего дневника. Юра Колышков
вырезает ножом новый юфферс — блок для растяжки вант мачты — взамен недавно
треснувшего. У румпеля спокойный и сосредоточенный Володя Панков. Кормщик
Дмитриев сидит на своем излюбленном месте рядом с рулевым и хмурит брови,
обремененный чрезмерным грузом забот начальника экспедиции.
Ветер ровный, курс постоянный. Авралов не предвидится. Время от времени от
соседей доносятся взрывы хохота. Вся команда «Груманта» собралась на юте. Юра
Колышков улыбается и качает головой:
— Капитан Гайдовский веселит свою команду. Он просто напичкан всякими
анекдотами. Эдак их кок Володя Пучкин на продуктах сэкономит...
— И, как всегда, Юра Манжелей записывает капитанские байки на свой «Панасоник»,—
добавляет Володя Вишняков, оператор Архангельского телевидения и наш кок.
На палубе «Груманта» нет лишь Юры Лысакова. Он несколько минут назад принял
вахту от Наумова и углубился в изучение ходовой карты. Вся навигация
сосредоточена на «Груманте», там несут вахту профессиональные штурманы. Дмитриев
недавно разговаривал с Лысаковым по «внутренней» связи, интересовался, поймали
ли мы, как рассчитывали, попутное течение. Юра сказал, что все идет нормально,
если через два дня увидим остров Медвежий — единственный ориентир на пути к
Шпицбергену,— то рассчитали правильно...
По-прежнему бушприт, как указующий перст, направлен в океан. По-прежнему штевень
бойко сечет волну моря, носящего имя знаменитого голландца Виллема Баренца,
который в 1596 году нанес интересующий нас архипелаг на свои карты.
Но еще задолго до него русские поморы не только ходили «ходом груманланским», а
и подолгу зимовали на островах, ставили привезенные с материка срубы, жили
семьями. Вот почему еще в 1575 году датский король Фредерик II в письме к своему
приказчику в Вардё Л. Мунку рекомендовал пригласить в полярную экспедицию
русского кормщика Павла Нищица, который «каждый год плавал на Грумант около
Варфоломеева дня».
В послании нюрнбергского врача И. Мюнцера королю Португалии Жуану II упоминается
«большой остров Груланд» и находящееся на нем «величайшее поселение людей под
господством великого герцога Московии». И это в 1493 году, более чем за сто лет
до Баренца, в тот период, когда Григорий Истома и другие послы московского князя
совершали плавания по «Студеному морю» вокруг Скандинавии в Западную Европу...
Кто сочтет, сколько поморских судов разбито штормами, с холодной беспощадностью
раздавлено льдами, унесено в океан и разбросано по отмелям Новой Земли,
Скандинавии, Гренландии или бог его знает где еще? Сколько вдов и сирот голосило
в безудержном горе по всем берегам Белого моря? Свирепый северо-восточный шторм
и нас потрепал изрядно, едва мы миновали остров Медвежий. Чтобы наши суда не
раскидало и чтобы не растеряться в тумане, «Груманту» снова пришлось взять коч
на буксир.
Второй день вся команда на палубе — каждому хочется первым увидеть Шпицберген,
ради которого мы и пустились в столь трудное и опасное плавание. Все пристально
всматриваются в плотную туманную пелену, и вдруг белая шапка Шпицбергена на
мгновение открылась почти над головой, за облаками — так близко мы уже подошли.
Я громко заорал и трижды пальнул из ракетницы — все-таки дошли! — совершенно
забыв, что в чужих водах этого делать нельзя. А через несколько минут в
просветах свинцовых туч холодно заполыхали в солнечных скупых лучах ледяные
вершины Груманта...
Через сутки, подгоняемые легким бризом с берегов Западного Шпицбергена, наши
суда вошли в залив Ис-фьорд. Многим нашим далеким предшественникам так и не
довелось увидеть этих берегов. Но немало было и таких, кто не просто достигал
Груманта и возвращался в родное Поморье. Они закрепили и взрастили в этих,
казалось бы, чуждых всему живому местах, культуру далекой родины.
Русские паруса на Шпицбергене! Вот так же, очевидно, входили поморские суда в
незнакомую, бухту, майнали парус и крестились, в очередной раз благодаря судьбу:
«Пронесло!» На диком берегу какого именно фьорда впервые было нарушено ледяное
безмолвие звонким стуком русского топора? На каком мысу вырос строгий силуэт
первого поморского приметного креста-исполина? Чьи руки сложили первый
бревенчатый сруб и затопили в нем печь? Кто смотрелся в зеркальную гладь
ледникового озера, нагнувшись, черпая чистейшей воды, чтобы остудить
разгоряченное работой лицо?
Еле заметной россыпью желтых домиков на черной скале появился наконец
Баренцбург. Через несколько часов мы уже уверенно стояли на жутко качающейся
земле Норвегии. Далекое прошлое как бы обрело реальность и напомнило о тех
временах, когда тысячи русских промышленников посещали Грумант в конце XVIII
века.
Более ста русских поселений обнаружено на архипелаге. Некогда в крохотных
занесенных снегом избушках поморы, напевая тягучие песни родных берегов, чинили
снасти, выделывали шкуры, шили одежду и обувь, мастерили нехитрую утварь. И
когда начинали ныть натруженные руки, кто-то, наверное, доставал
свежевыструганные шахматные фигурки, а кто-то терпеливо втолковывал зуйку азы
грамоты, пользуясь деревянной резной азбукой, или обучал тонкостям
навигационного искусства; кто-то украшал затейливой вязью распялку для рукавиц,
коротая время и увековечивая память о своем времени и своем народе...
Многое сохранилось в земле Груманта с тех дальних времен, но, к сожалению, еще
не найдено ни одного более или менее целого подлинного образца поморского коча
или лодьи. Не обнаружено их ни в Белом море, ни в Мангазее, ни на Вайгаче, ни на
Новой Земле, ни на Шпицбергене. А те ценнейшие останки деревянных судов, которые
зафиксированы экспедициями Института археологии и НИИ культуры, не позволяют
полностью и достоверно их реконструировать. Конечно, окончательно ответить на
вопросы, каким именно был легендарный коч, какими маршрутами ходили поморы на
Грумант,— пока еще нельзя. Но эта экспедиция многое нам прояснила. И можно с
уверенностью утверждать, что коч Дмитриева обладает необходимыми для такого типа
судна качествами и, думается, он не уступил бы многим древним аналогам.
Практичность, надежность, красота — вот что может гарантировать историческую
достоверность...
Наш приход в норвежский поселок Лонгиербюен для его жителей оказался совершенно
неожиданным. И вот уже на борту коча мы принимаем гостей. У самовара собрались
Кнут Файнн — работник муниципалитета, представитель Аэрофлота на Шпицбергене
Александр Милованов со своей семьей, пришел с женой и пастор лютеранской кирхи
Бьёрн Сёренсен, которого все местные, в том числе и он сам, называют министром
культуры норвежской провинции Свальбард.
— Вы даже не представляете, какие чувства я испытал,— взволнованно говорил
пастор,— когда увидел паруса, эти старинные суда... А потом прочитал название
«Помор»...
— Да, да,— кивнула его жена.— Я ведь знала о русских поморах, много их когда-то
бывало в Норвегии. Мне о них рассказывали и мать, и бабушка — русские добрые,
веселые люди.
— Теперь вот довелось увидеть и современных русских поморов,— совершенно
серьезно произнес Сёренсен.— Понимаете, под сводами нашего храма укреплена
модель очень древнего норманнского парусника. Ведь для лютеранской церкви
парусная лодка является как бы символом спасения в этом мире. Будем считать, что
вы благополучно пристали сегодня к одному из дружеских берегов. Пусть таким же
благополучным будет и ваш обратный путь. Благослови вас Бог!..
Ветер попутный...
Перед тем как отправиться домой, мы постояли у останков древнего поселения
поморов. И я подумал, что мы не просто дошли до Груманта, а обрели духовное
родство с теми, кто проложил сюда дорогу.
Александр Скворцов, научный руководитель экспедиции «Поморский коч»
Архангельск — Шпицберген

Серия сообщений "поморы,северные народы России":
Часть 1 - Поморы идут на Грумант
Часть 2 - ПОМОРСКИЕ ЛОЦИИ И «КНИГА МОРЕХОДНАЯ» О.А. ДВИНИНА
Часть 3 - • Поморский народный характер
...
Часть 6 - Танцующий лес..
Часть 7 - О камнях-следовиках на территории Карелии
Часть 8 - Образ колдуна в мифологии Коми

Сказка.

Вы никогда не спрашивали себя, почему дети не устают слушать сказки? Они доверчиво воспринимают всё, происходящее в сказке, как действительность, и не отделяют реальности от выдумки, покорно и благодарно принимая повествование. Вроде бы, так должно быть - и никак иначе…
А ведь сказка- это не миф, и всё, что в сказке - богатый источник, доносящий до нас информацию о давно исчезнувшем прошлом.
Иногда миф и сказка совпадают почти полностью, но они несут разную социальную нагрузку. Письменность меняет живое тело сказки и заключает её в условные рамки, тогда как переданная из уст в уста, она отлична от того,что мы видим часто перед собой в законченном и исправленном, удобочитаемом варианте.
Новеллистические сказки 18-19 вв. с современными героями, с явными признаками времени, в котором они были сложены, не несут полностью того необходимого знания для нас, которое существует в волшебных сказках.
Наряду с тем, что в волшебных сказках описывается множество обычаев, обрядов, народные представления, русская сказка даёт гораздо более архаичный материал, чем греческий миф.
Неправильно искать в сказке элементы исторического прошлого, основываясь на таких персонажах как Кощей, Змей-Горыныч, крылатый конь, избушка на курьих ножках. Во многом действующие лица делают такие вещи, которых на самом деле могло бы не быть, а некоторые обряды дополнены и украшены.Сказка это не хроника и здесь смешано столько истинного и выдуманного, что иногда трудно выделить «чистую» информацию, которая хоть как то бы объяснила исторические корни волшебства.
Сюжетов у сказок великое множество, и начало почти у всех одно : «В некотором царстве, в некотором государстве…» Многие сказки начинаются с отлучки родителей, оставляющих детей, мужа, покидающего жену…Вспомним, хотя бы сказку «Гуси-Лебеди», которая вся пронизана архаикой. Родители ушли в город, и почва для беды подготовлена. Здесь рисуется чудесная картина загробного путешествия, во многом схожая с западной сказкой «Госпожа Метелица». Здесь все атрибуты Рая - Вирия, и гуси, переносящие души умерших, и молочная река в кисельных берегах, через которую переправляется умерший, и, даже прообраз Мирового Древа, яблони…
Баба Яга, бывшая в древние времена великой Богиней Матерью, хозяйкой судеб, даёт в сказках «нить судьбы» герою для поиска пропавшей невесты. Вещи в доме Бабы-Яги- прялка, веретено, печь, клубки с нитками, как и священные предметы Макоши - творящей судьбы людей. Яга, часто оказывается дарителем тех или иных нужных герою предметов, но она может при этом быть и похитительницей, и, например, в сказке «Финист- ясный сокол» Баба- Яга отправляет невесту Финиста в царство мёртвых: «Износи три пары железных башмаков, сломай три железных посоха,сноси три железных колпака». А ведь посох, обувь и хлеб, который тут выпадает, но в других сказках он есть, клали в могилу умершему, провожая его в последний путь. Между тем, Яга снабжена всеми признаками материнства, но вместе с тем она не знает брачной жизни. Она всегда старуха, причем старуха безмужняя. Яга - мать не людей, она - мать и хозяйка зверей, притом зверей лесных. Яга представляет стадию, когда плодородие мыслилось через женщину без участия мужчин. Гипертрофия материнских органов не соответствует никаким супружеским функциям. Может быть именно потому она всегда старуха. Являясь олицетворением пола, она не живет
жизнью пола. Она уже только мать, но не супруга ни в настоящем, ни в прошлом. Правда, в сказке она нигде не названа матерью зверей. Зато она имеет надними неограниченную власть(Пропп)
В иератическом папирусе об Астарте говорится: (Астарта
находится в преисподней): "Куда ты идешь, дочь Птаха, богиня яростная и
страшная? Разве не износились сандалии, которые на твоих ногах? Разве не
разорвались одеяния, которые на тебе, при твоем уходе и приходе, которые ты
совершила по небу и земле?"
В Скандинавии мертвому клали особый вид обуви при погребении; при помощи ее покойник мог свободно проходить по каменистой и покрытой колючими растениями тропе, ведущей в загробный мир (Харузин 1905, 260).
Избушка на курьих ножках.
Когда герои оказываются в волшебном лесу, а они оказываются том почти в каждой сказке, начинается из путешествие «за грань».Идя "куда глаза глядят" и невзначай подняв взор, герой видит необычайное зрелище, избушку на курьих ножках. Эта избушка как будто бы давно знакома герою (Ивану): "Нам в тебя лезти, хлеба-соли ести". Он нисколько не удивлен ею и знает, как себя держать. Некоторые сказки сообщают, что избушка эта "крутится", т. е.вращается вокруг своей оси. "Стоит перед ней избушка на курьих ножках и беспрестанно повертывается" (Аф. 235). "Стоит и вертитце" (К. 7). Такое
представление получилось от неправильного понимания слова "повертывается".
Некоторые сказки уточняют: когда надо - повертывается. Повертывается она,
однако, не сама собой. Герой должен заставить ее повернуться, а для этого нужно
знать и произнести слово. Опять мы видим, что герой нисколько не удивлен. Он за
словом в карман не лезет и знает что сказать. "По старому присловию, по мамкину
сказанью: "Избушка, избушка, -молвил Иван, подув на нее, - стань к лесу
задом, ко мне передом". И вот повернулась к Ивану избушка, глядит из окошка
седая старушка" (Аф. 560). "Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне
воротами: мне не век вековать, а одна ноць ноцевать. Пусти прохожего" (К. 7).
Что же здесь происходит? Почему нужно избушку повернуть? Почему нельзя войти
просто? Часто перед Иваном гладкая стена - "без окон без дверей" -вход с
противоположной стороны. "У этой избушки ни окон, ни дверей, - ничего нет"
Но отчего же не обойти избушки и не войти с той стороны? Очевидно, этого
нельзя. Очевидно, избушка стоит на какой-то такой видимой или невидимой грани,
через которую Иван никак не может перешагнуть. Попасть на эту грань можно только
через, сквозь избушку, и избушку нужно повернуть, "чтобы мне зайти и выйти".
Есть предположение, что избушка- это сторожевая застава, и войти в неё возможно только, подвергнувшись допросу и испытанию.
Змей.
Змей есть механическое соединение из нескольких животных. Он представляет собой
такое же явление, как египетские сфинксы, античные кентавры и т. д. Изображения
змея в искусстве показывают, что наряду с основным видом его
(пресмыкающееся+птица) он может слагаться из очень разных животных, что в его
состав входит не только крокодил или ящер и птица, но и пантера, лев, козел и
другие животные, что он состоит из двух, трех, четырех животных.
Здесь можно наблюдать еще другое явление. Змей, дракон, появляется
приблизительно одновременно с антропоморфными богами. Это не абсолютно точный
закон, это - тенденция.
Птица и змея – самые обычные, самые распространенные животные, представляющие душу. В лице дракона они слились. Такого мнения держался и Вундт: "Возможно, говорит он, что в крылатой фигуре (змея) скрыто -- правда, давно уже забытое - представление о
птице, представляющей душу, а в змеином туловище дракона - представление о
черве, представляющем душу" (Вундт ). Это объясняет и крылья, и когти змея, и
его чешуйчатость, и хвост с жалом и т. д. Мы скоро увидим, что это объясняет и
одну из его основных функций - похищение женщин.
Но это еще не объясняет другой постоянной особенности змея- его
многоголовости. Подобно тому, как он состоит из многих животных, он имеет много
голов. Чем объяснить эту многоголовость ? Вопрос этот может быть разрешен по
аналогии с многоногостью и многокрылостью коня. Восьминогий конь известен в фольклоре. Так, например, Слейпнир, конь Одина, имеет восемь ног, и это далеко не единственный пример. Многоногость есть не что иное, как выраженная в образе быстрота бега.
Такова же многокрылость коня. Он имеет 4, 6, 8 крыльев - образ быстроты
его полета. Такова же многоголовость змея - многократность пасти -
гипертрофированный образ пожирания. Усиление идет здесь по линии усиления числа,
выражения качества через множество. Это позднее явление, так как категория
определенного множества есть вообще поздняя категория.
Анализ змея-пожирателя и анализ его облика равно приводят к одному результату:
генетически змей связан с представлениями о смерти, причем здесь можно усмотреть
две сменяющие друг друга линии: одна - более древняя, связанная еще с обрядом,
другая - более поздняя, чисто мыслительная.
Эта связь с представлениями о смерти и соответствующими обрядами объяснит нам
еще одну сторону змея, а именно змея-похитителя.
Здесь можно бы заняться историей представлений о смерти. Однако ранние формы
этого представления в образе змея не отражены. Змей отражает более позднюю форму
представлений о смерти, а именно - смерть как похищение.

материал подготовила Лютана.Журнал "Родноверие"

Серия сообщений "мои статьи":
Часть 1 - Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.
Часть 2 - Во что играли славянские дети.
...
Часть 6 - Русский «фэн-шуй»
Часть 7 - "Священная" Москва
Часть 8 - Сказка- ложь?

Давно известно, что территория современной Москвы – это поистине кладезь археологических находок. Теперь Москва велика, охватывает бывшие прежде загородными места, вовлекает всё больше вчерашних посёлков и городков в свои растущие не по дням, а по часам владения. Вот и получается, что в московской земле живы ещё исторические корни; предки наши говорят с нами через богатейший культурный слой, через временную призму мы видим дела их поколений и сами гордимся тем, что родились на этой земле и в этом городе.
Десятый-одиннадцатый века – время освоения славянами Московского края. Это вятичи – по реке Москве, и кривичи – по верхним течениям Истры и Клязьмы. До них финно-угорские племена жили на этих холмах и вдоль рек. Само название “Москва” этимологически неизвестного\неясного происхождения, но окрестности кишат финно-угорскими топонимами и гидронимами. Один народ ушёл – другой пришёл ему на смену и принёс с собой свою культуру.
Археологические находки, самые древние из принадлежавших славянам – на территории Даниловского монастыря – датируются X-XI веками. Это семилопастные височные кольца и подвески-бубенчики – украшения славян-огнепоклонников. Семь лопастей височных колец – это перевёрнутый петушиный гребень, признак птицы, прогоняющей нечистую силу. Бубенчики-обереги привешивались на пояс или на очелье, с той же целью, а также украшали и конскую сбрую, и кошельки, и одежду. Но раннегончарная лепная керамика из Даниловского монастыря чётко датирует время расселения вятичей.
Древнее население Москвы состояло из вятичей. Тогда на месте города росли дремучие леса, по берегам рек стелились луга, а сами реки были богаты рыбой, которая ныне водится только в Каспийском и Чёрном морях. Ещё в восемнадцатом веке Москва-река поставляла к столам москвичей осетров и стерлядь, а чёрную икру до начала двадцатого века продавали по всем базарам и площадям города пудами. На месте современных Лужников огромные пойменные луга служили пастбищами для скота, а берег реки вдоль всего центра был поделен на участки для добычи рыбы и льда, между Москворечьем и Замоскворечьем.
Вятичи считались довольно крупным племенным союзом, являясь при этом весьма воинственным народом, и на их территории впоследствии появилось село Кучково, а впоследствии – город Москва. Сами вятичи, благодаря археологическим находкам в курганах, которые до сих пор исследуются в Зюзине, Матвеевском, Черёмушках, Чертанове, Братееве, Борисове и Беседах, оставили нам неизгладимые свидетельства о своей необыкновенной культуре.
Но ещё задолго до славян, до финно-угров, в VIII-IX тысячелетии до н.э., на месте Москвы уже жили люди. Это мезолитические племена, чьи кремневые орудия находят теперь в сквере у Большого театра. Неолит принёс жизнь в нынешнее Коломенское, в село Дьяково, где первобытный человек жил в IV тысячелетии до н.э. Дьяковская и Льяловская культура (Солнечногорский район, Кремль и Тушино) говорят о том, что расселение человека в этих местах велось активно и длительно. Именно от дьяковских племён произошли финно-угорские народности меря и весь, давшие названия рекам и селищам в Московском регионе.
Курганы вятичей находились во всех сторонах Москвы – от Митино, Тушино, Косино, до Коньково, Царицыно, Бесед. Височные кольца в форме перевёрнутых петушиных гребней находили в самом центре города, под стенами Кремля. Как правило, вятичи осваивали поймы рек, расселяясь снизу вверх по течению. Но ещё более древние, дославянские (дьяковские) археологические находки свидетельствуют о повсеместно распространённой культуре железного и бронзового веков.
Живы ли отголоски прошлого в сегодняшней Москве? Ещё как! Но память человеческая оставила после себя только камни и имена.
Боровицкий холм назван так по бору, росшему там с незапамятных времён. Теперь его нет, но название осталось. С холма, окружённого реками Москвой и Неглинной, казалось, созданного для того, чтобы катать зажжённое Купальское колесо, и сегодня открывается светлый вид на разросшийся город. Вполне возможно предположить, что на месте Кремля раньше располагались культовые славянские сооружения. Не иначе как вятичи-огнепоклонники славили здесь Даждьбога. Да и в Коломенском, на холмах вдоль реки, несомненно, делали то же самое. И на Воробьёвых горах, которые так и смотрят на Солнце своими лесистыми гребнями.
Лет десять назад, под Звенигородом, в месте под названием Солнечная поляна, я впервые услышала о том, что в лесу, за забором турбазы, находятся небольшие холмики. Из многих уже выросли ели и сосны, но лошади, которые возят отдыхающих на прогулки по лесу, там не ходят. Храпят, брыкаются. Об этом знают инструкторы: здесь языческое кладбище, объясняют они, ему уже тысяча лет, археологи тут копают периодически. Рядом находится подвесной Чёртов мост, переброшенный на тросах через Москва-реку, и деревня Каринская. Не в честь ли Карны (Карины), сестры Жели, тёмной богини плача, названы эти места? А когда приезжаешь сюда весной, так и чудится, что с угорий донесутся заклички.
Так же и в Москве - там, где в древности селились потворницы и колдуны - нынче улица Пречистенка и Пречистенский переулок. Но не так давно, лет 300-400 назад, царские жёны и матери присылали сюда, в тогдашнее Чертолье, где по болотистому оврагу, на том месте, где сейчас Храм Христа-Спасителя, бежал ручей Черторый, за “вещими жонками”, чтоб те помогли в чадородии или душегубстве.
Чертольский переулок, правда, до сих пор существует. Так город сохраняет для нас Прошлое.
(Продолжение следует)

Серия сообщений "мои статьи":
Часть 1 - Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.
Часть 2 - Во что играли славянские дети.
...
Часть 5 - Кикимора.
Часть 6 - Русский «фэн-шуй»
Часть 7 - "Священная" Москва
Часть 8 - Сказка- ложь?

Русский «фэн-шуй»

Уже второе десятилетие в России удерживается мода на «восточный стиль», занимая своё достойное место среди различных этно- культурных и дизайнерских направлений. При этом, древнекитайское учение о «фэн-шуй» , благодатно цветёт на русской почве, не являясь для нас традиционным, наполняя наше духовно обедневшее существование переадресованным китайским национальным колоритом..
То, что мы больше уважаем чужое, чем своё, виновато время и прогресс, который с начала двадцатого века обезличивает и уравнивает общество, лишая его корней и памяти. И ничего мы не можем противопоставить его движению, потому что прогресс естественен. Но – разве мы не должны сохранять при этом ту тысячелетнюю историческую память, которая не даст нам изменить своему Прошлому?
Так уж сложилось, что правящей верхушкой русского (российского) общества, были люди городского происхождения, а, следовательно , отдалённые от народного векового уклада жизни, в котором, ненапрасным смыслом наделялись вещи и действия, предметы материальной культуры, где жили древние представления о природе, и, в своей среде, далёкой от исконного образа жизни, постепенно горожане теряли многовековой запас традиций.
Сейчас особенно заметно, как прогресс опустошил наше бытие, упростил наш быт, сменил ориентировки нравственных и духовных ценностей. А ведь бытие нужно наполнять, чтобы чувствовать себя целым, состоявшимся, стоящим на ногах. На что-то надо опираться, чтоб не оступиться на скользкой дороге судьбы. А русскому человеку, как никому, можно опереться на богатейший, чудом сохранённый опыт ушедших поколений, чтобы остаться «русским» и не потерять самого себя.
Ничего не утрачено, если только проявить живой интерес ко всему «своему», не стыдясь своего происхождения и найти ту исконность и твёрдость, которая была во всём, что делали наши предки, вся жизнь которых была регламентирована ОСОБЕННОСТЯМИ НАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ, и только это создавало необходимо твёрдый фундамент для создания семьи, дома, рода.
Итак, учения, подобного «фэн-шуй» у нас не было создано, поскольку знания передавались изустно, из поколения в поколение, и, только так ему можно было придать необходимую живость и непререкаемую истинность.
И рождение детей, и постройка дома, и устройство быта, были обдуманы и предрешены народной мудростью.
Фраза : «Так повелось испокон веков»- была выше любых рукотворных законов, и никто не мог опровергнуть это.
Выбор места поселения.
Сейчас всё чаще мы слышим о «лозоходстве», или о «хождении с маятником». Действительно, на себе проверено, есть в этом некий смысл. При выборе места для постройки будущего дома, главное обнаружить подземный источник воды. И не строить на нём дом. Лоза клонится к воде, и это место легко можно вычислить, взяв в руки ветку. В этих местах часто бывают молнии, над скоплением подземных вод, а молния, бьющая в дом, совсем нежелательна.
Особенно важно, чтобы под домом не протекала подземная водяная жила. Во первых- как говорят, будет беспокойно и заболит голова, из - за геопатогенных зон, образуемых водами, да и сам дом, особенно сосновый, будет «сосать» влагу из земли и сруб может испортиться.
С обнаружением вод связано ещё развешивание кусочков сырого мяса в различных местах участка, определённого под строительство. Там, где мясо портиться быстрее, неблагоприятное место. И, наконец, перевёрнутые железные противни, поутру, на которых выступает роса, как свидетельство близкой влаги.
« Пациря»
Это забытая молитва к предкам - хранителям будущего дома, ещё в языческие времена предпринималась будущим хозяином. Хозяин приносил с четырёх полей по камню, иногда, на голове, под шапкой, и раскладывал их в виде четырёхугольника со сторонами не более 4, 5 м. или девять шагов.
Сам Хозяин становился в перекрещение диагоналей, просил предков благословить его начинания, и уходил.
Через три дня он появлялся на том же месте посмотреть целы ли камни, и, если , камни были целы, и не сдвинуты, то благословение получено и дом строить можно.
« Строительная жертва»
То, что сейчас осталось от этого древнейшего обряда, это кошка, которую мы впускаем в дом при новоселье. Она, словно «берёт на себя» недружелюбную силу ещё необжитого, а , значит, пока ещё чужого жилища. Но сама строительная жертва приносилась с мыслью умилостивить богов и дать жилищу процветание.
Под первый венец сруба закладывалось либо молодое деревце, выкопанное с корнем, либо приносился в жертву петух, курица, или конь. А позднее под дом подкладывали золотые монеты или предметы, имеющие обережное значение.
Дом.
В славянской традиции дом всегда являлся моделью самого мироустройства. Это было главное «место Силы» для любого человека, рождённого в этом доме, построившего его.
Огромное количество магических действий, ритуалов, обрядов, было направлено на то, чтобы в доме всегда продолжалась жизнь, а он сам хранил эту жизнь от постороннего взгляда.
«Внутри дома проводился целый ряд языческих праздненств. Речь идёт не только об узкосемейных делах, вроде крестин, постригов, сватовства, свадьбы, похорон. Почти все общесельские или общеплеменные многолюдные «соборы» проводились в двух планах: какая-то часть обряда совершалась на площадях, какая-то в святилищах и требищах, а какая-то – каждой семьёй в своей хоромине, у своей печи, у своего коника
Новогодние гадания и заклинания будущего урожая, колядки и щедровки, маскарады, медвежьи комоедицы, масленичные разгульные пиры с блинами, обряды, связанные с первым выгоном скота, празднование урожая и многое другое- всё это начиналось в каждой семье, внутри дома, где глава семьи, выполнял функции жреца и руководил всеми праздничными церемониями» (Рыбаков Б.А.Язычество Древней Руси)
Ориентировка углов дома тоже издревле была наполнена смыслом. Угол, где хозяйничала женщина, бабий кут, с печью, читался олицетворением Земли, и сама хозяйка, обитающая там, сохраняла и преумножала эту «земную» сущность.
Напротив печи находился «красный кут», где висели иконы, в древности – стояли чуры, там же ставился последний сноп, кутья, в дни поминовения предков, и считался этот угол «небесным», там сидел хозяин и туда он мог посадить рядом с собою дорогого гостя.
Угол направо от печи, назывался гостевым.
Недаром говорят- «Дом мой- храм мой» и при том не лукавят, такое огромное значение придавая этим словам.
Множество суеверий связано с посадкой «неугодных» деревьев возле дома.
Считается, что ель нельзя сажать рядом с домом, ведь в хвое живут души предков и они будут «звать» к себе хозяина дома, который может умереть из за этого. Рябина- же, напротив, желательна, ибо она «отгоняет» нечистую силу.
Мало построить дом, нужно ещё снабдить его оберегами, чтоб ни окна, ни двери не впустили « чужих», поэтому на русских домах так много резного орнамента.
Ведь дом- это крепость, защита, и, чем эта защита разнообразнее , тем и сильнее она. На наличниках, дверных косяках , на голбцах печей, на кухонной утвари, на детских колыбелях, везде русский человек оставлял обережные знаки. Они были строго определены для каждого предмета.
Сейчас иногда в деревнях увидишь сушащиеся на заборе стеклянные банки, крынки и горшки. А ведь это отголосок тех времён, когда для защиты усадьбы на колья изгороди вешали черепа животных, делая своеобразные «ловушки для духов».
Итак, материал по магической защите дома и двора неисчислим. Он состоял, в основном , из запретов. Но и доныне верим мы в простые суеверия, что нельзя на ночь выносить мусор из дома, нельзя оставлять хлеб на столе, нельзя свистеть в квартире…Почему? Потому, что есть запрет- нельзя. А почему нельзя - это уже неважно. Просто, наша генетическая память ещё помнит те времена, когда наши предки не спрашивали. Слово «нельзя» было для них ответом, за которым не следовало вопросов.

журнал "Родноверие"

Серия сообщений "мои статьи":
Часть 1 - Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.
Часть 2 - Во что играли славянские дети.
...
Часть 4 - Женский традиционный костюм.
Часть 5 - Кикимора.
Часть 6 - Русский «фэн-шуй»
Часть 7 - "Священная" Москва
Часть 8 - Сказка- ложь?

Кикимора.
В канун праздника Перуна съезжаются на Гамаюнщину родноверы. И не только они, а множество интересующихся языческой традицией людей. В этом году мы услышали интересный рассказ о Кикиморе, которую неожиданно повстречал калужанин Андрей Тимашёв, возвращаясь из Смоленской области, неподалёку от деревни Слободка. Мало того, что невиданный зверь не испугался машины и света фар, он ещё дал себя разглядеть, медлительно пересекая дорогу.
Выглядел он, по словам очевидцев, так: ростом с крупную собаку, небольшая голова на слегка изогнутой, довольно длинной шее, толстые, “слоновьи” ноги, и хвост, волочившийся по земле, тоже длинный, сужающийся к концу. Зверь тяжело шёл, медленно переставляя лапы. Покровов его не разглядели, но всё его тело было покрыто будто бы засохшей грязью, а на боку явно различалась не то подпалина, не то свалявшаяся шерсть, отличающаяся более светлым цветом. Глаз также видно не было, они были или скрыты веками, или же очень малы.
Но что самое любопытное, криптозоологи полагают, что это настоящая “кикимора болотная”, то есть существо, живущее в болоте, и никогда его не покидающее. Заинтригованный А.Тимашёв стал расспрашивать смолян и калужан по поводу “невиданного зверя” и услышал рассказ одного из стариков, что, во время войны, в 1942 году, в Смоленских лесах группа партизан видела целое стадо подобных существ. Они уходили в болото, и с ними были даже детёныши. Разумеется, партизаны, почти все, были люди из деревни, но так и не смогли понять, что это за животные.

Несомненно, наши предки славяне, одухотворяя силы природы и создавая свою мифологию, руководствовались не только досужим вымыслом, а и вполне реальные персонажи и явления создавали целый пласт их духовного мировоззрения. Кто такая Какимора - невымерший зверь из “тёмных веков”, или неизвестный науке вид, или мутант - это остаётся загадкой, которые иногда подбрасывает нам Природа.





Когда уже верстался этот номер, история с диковинным зверем получила неожиданное продолжение. Андрей Тимашёв, один из участников первой встречи, сообщил о любопытной находке. В начале октября сего года, при сборе археологического подъёмного материала в земле, в месте, перепаханном кабанами, была найдена глиняная игрушка. Произошло это в Угранском районе Смоленской области в урочище “Старая Заворонь”. В 40 верстах к юго-западу от места первой встречи с загадочным животным.
Каково же было удивление Андрея, когда, подняв глиняную свистульку, он увидел, что игрушка была слеплена по “образу и подобию” того неведомого существа.
По словам Андрея, Владимир Александрович Ткаченко, научный работник калужского “Музея ремесла, архитектуры и быта”, на базе которого работает Школа мастеров промысла глиняной игрушки города Калуги, датировал находку началом XVIII века.
И добавил, что “данный сюжет в глиняной игрушке никогда не встречался”.

От себя могу добавить, что данный сюжет очень часто встречался в сказках.
Кикимора болотная
“Жуткое русское создание, живущее в болотах и топях. Принимает внешность старухи, закутавшейся в ряднину, сотканную из мха и водорослей. Однако мало кто из живых видел кикимору, потому что она невероятно скрытна — на болотах в лучшем случае можно услышать ее вой.
Заблудившихся на болотах людей кикимора криком зазывает на трясину, откуда нет возврата. Поверхность трясины, состоящая из спутавшихся мхов, неожиданно раскрывается... и появляется кикимора, чтобы любоваться жуткой агонией медленно погружающегося в топь несчастного...”


Кикимора - Злой, болотный дух. Близкая подруга лешего - кикимора болотная. Живет в болоте. Любит наряжаться в меха из мхов и вплетает в волосы лесные и болотные растения. Но людям показывается редко, ибо предпочитает быть невидимой и только кричит из болота громким голосом. Маленькая женщина, путающая пряжу и ворующая маленьких детей, затаскивает зазевавшихся путников в трясину где она и обитает.
Материал подготовили : Лютана, Вадим Казаков.

Серия сообщений "мои статьи":
Часть 1 - Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.
Часть 2 - Во что играли славянские дети.
Часть 3 - Возрастные инициации
Часть 4 - Женский традиционный костюм.
Часть 5 - Кикимора.
Часть 6 - Русский «фэн-шуй»
Часть 7 - "Священная" Москва
Часть 8 - Сказка- ложь?

Женский традиционный костюм.

Начиная говорить о женском русском традиционном костюме, следует, прежде всего, определить границы его распространения. Здесь я буду описывать костюм великороссов, и жительниц южных окраин, хотя, говоря о русском костюме, нельзя, забывать сколько в России жило переселенцев и различных этнических групп, которые изменяли костюм привнося в его элементы свои самобытные черты. Но, в общем, и великороссы и малороссы, всё-таки славяне, поэтому орнамент, покрой, головные уборы, носили единый смысл на всей территории России.
Вид же и способ украшения, завязывания платка, лёгкие и яркие краски девичьих уборов, сам стиль ношения и исполнения , всё это разнилось даже в пределах одного уезда, порою, в разных сёлах Воронежской губернии костюмы настолько отличались друг от друга, что, казалось их носят люди разных государств.
Если поставить рядом тульскую и вологодскую крестьянок, никогда не скажешь что они обе - жительницы России, так разны будут их наряды.
Женский народный русский костюм был самобытен и красноречив. Он не только символизировал половозрастную принадлежность своей хозяйки, он являлся комплексом защиты от « чужого», внешнего мира, давал возможность употреблять себя для самого благополучного предназначения женщины- вырасти, невеститься, выйти замуж, родить детей.
И потому женский костюм так сложен и каждый его элемент продуман и обыгран.
Детский костюм.
До шести-семи лет девочки и мальчики ходили в одних длинных рубашках с пояском. Они были «дети», «ляльки», существа неопределённого и неподчёркнутого костюмом пола .Ни порты, для мальчиков символизировавшие взросление и новую возрастную инициацию, ни понёва, для девочки, детям не полагалась. Только по исполнению шести лет девочке заплетали первую косу, прядь поверх пряди, и этим самым действием посвящали её в «подевье», новую половозрастную роль.
Девочка в отрочестве, от семи до одиннадцати- двенадцати лет, часто помогала матери с младшими детьми, она могла уже и не ходить в одной рубахе, а частенько одевалась в сарафан, где это было принято. Порою в музеях можно видеть очень короткие сарафаны, простые, пестрядинные. Это сарафаны девочек, которые их либо донашивали за старшими сёстрами, либо переставляли длину лямок, подрастая. И, самое главное, одежда детей была старой, ношенной, то есть своей, родной принадлежностью рода. И несла в себе силу времени, силу матери и отца, которые носили её, и наделяли этой охранительной функцией «своего». Но украшений в косе девочка носить не имела права, только простую ленту или кусок ткани был её украшением.
Обязательным был пояс, ибо пояс для всех возрастов и сословий считался главнейшим оберегом, охраняющим и отгоняющим враждебные силы от человека. Девочка, в качестве оберега, и помимо пояса, могла носить на теле первую выпряденную нить, которую ей доверяли выпрясть в шесть-семь лет. Или же, эту нить сжигали, и давали выпить девочке воды с золою, чтоб «тонко пряла».
При наступлении регул ( месячных очищений), девочка превращалась в девушку, в девку, а это уже довольно резко меняло её статус. Из малолетней няньки и родительской слуги, она становилась «девкой на выданье», хороводницей. Отныне её волновала собственная красота и возможность найти себе пару. Она одевала понёву - и становилась полноправным членом рода, который теперь работал на неё, только чтоб выдать её замуж, устроить её судьбу благополучно.
Во время первой менструации происходил обряд посвящения девочки в девушку, всё обставлялось торжественно и отмечался этот праздник женской половиной дома - матерью, сёстрами, родственницами, соседками. На рубахе, в которой девушка « носила первые кровя», плясали, пели «срамные песни» , собиралась весёлая посиделка с обрядовой пищей, с хмельными напитками, и мать , разостлав на полу понёву, предлагала дочке «прынуть» в неё. Иногда понёву надевали и так, знаменуя новую ступень возраста.
Девушка, достигшая пятнадцати лет, должна была приобрести «славутность», а в это определение укладывались многие свойства и умения. Становясь славницей, девушка должна была изо всех сил стараться нравиться парням, обладать добрым и покладистым нравом, уважать старших, приобретать и лелеять красоту и сексуальность, да и много чего ещё нужно было уметь для того, чтобы удачно устроиться.
К тому же необходимо было быть прилежной в рукоделии и домашней женской работе, впрочем, некоторая была табуирована для девиц.
Славницей называлась девушка от пятнадцати лет до замужества, и в каждой деревне, в каждом селе, к таким девушкам относились с огромным уважением, они были украшением своего общества, и всегда были на виду. Костюмы славниц всегда самые яркие, искусные. Тут и плетение косы, и девичье очелье, и гаман на поясе – всё имеет значение.
Завлекая парней внешней красотою, девушка должна была показать, что и внутри она трудолюбива, рукодельна, скора и аккуратна. Правда, славницей могла стать не каждая девушка, достигшая определённого возраста, а только та, которая хотела, умела и могла быть во всём прекрасной, милой, общительной - у которой были женихи и подруги.
Девичий костюм составляла рубаха, нижняя и верхняя, сарафан или понёва, в позднее время, уже в начале двадцатого века модно было наряжаться в «кохты» с юбками, чтоб походить на городских. Головные уборы девушек оставляли волосы открытыми, и снабжались вышивкой, низаньем и пёрышками, бубенчиками, махрами, лентами и помпонами.
Пояс тоже носил весьма важное значение. Но и на поясе, и на всём девичьем костюме не было женского орнамента. Хотя ,места его нанесения всегда совпадали. Это горловина, полики, оплечья, рукава, запястья и подол, то есть те отверстия в одежде, через которые могли проникнуть «злые, вредоносные силы». Ноги, довольно часто обматывались длинными обмотками, чтоб казались толще, что , по идеалу прошлого времени говорило о удачной будущей материнской роли, ведь если девка дородна, толста, она и хозяйка неустанная и сильная мать.
Зимою будущих невест наряжали в светлые овчинные шубки и полушубки, вышитые или обшитые тканью. Всякая более-менее зажиточная семья старалась, чтобы у её славницы были и сапожки, и валенки, и коты. Нарядных невест перед походом в церковь и на гулянье пускали впереди, на обозрение, вся семья работала на них, чтоб купить наряд покрасивее.
Молодуха.
После свадьбы, девица просыпалась уже молодухой. Костюм её снова менялся. Обязательно скрывались волосы, хотя , по яркости и красоте, одежда молодухи мало отличалась от девичьей. Менялся орнаментальный комплекс. Теперь бывшая девушка уже замужем, а значит, в течении первого года замужества она родит ребёнка. И весь орнамент говорит о том, что пора защитить и уберечь женское тело от вмешательств неугодных сил, сглаза, порчи, завистников. Понёва молодухи изукрашена ещё ярче, да и , даже в небогатых семьях, она не одна, а несколько. А теперь молодуха носит разные понёвы, или сарафаны, лёгкие или простёганные ватой, для зимы, душегреи, скрывающие живот, «пузатки», защищающие чрево будущей матери от посторонних глаз.
Первый год после замужества и до первых родов, молодуха ещё посещает своих подруг, незамужних, участвует в их посиделках, но уже несёт свой новый статус молодой женщины.
Баба. Большуха.
Родив первого ребёнка, даже молодая женщина становится бабой. Так её теперь называют. И снова меняется костюм. Теперь баба редко покидает свой мир у печи, она постоянно занята работой и детьми, и одежда, как первая помощница, здесь облегчает ей жизнь.
Теперь уже нет речи о яркости и ресноте былых нарядов - новые наряды, приготовленные для праздничных гуляний и походов в церковь намного скромнее. Пора красования проходит и на её смену является быт, а в быту ценно удобство.
Женская бабья рубаха, предназначена для ловкого и скорого кормления детей, она достаточна проста. И имеет длинный вырез для груди. На голову баба одевает платок, повязывая его разными способами, но уже не может повязать по-девичьи, распустив концы. И волосы её, убраны в две косы, прядями одна под другую, лежат вокруг головы, спрятанные под рогатую кику.
Кика, или кичка, то, что отличает бабу от девки ярче всего. Баба несёт в себе жизнь, она – олицетворение плодородия и в этом подобна всем живым существам женского пола, рождёнными для того, чтобы стать матерями, продолжить род.
Баба, в работе своей старается всё сделать хорошо, будь то тканьё или приготовление пищи, уборка сена или работа на ниве.
И одежда помогает ей в этом. Орнамент сохраняет свои обережные значения, добавляются новые элементы - свастики, знаки засеянного поля, орепеи. В венчальную рубаху матери принимают новорождённых девочек, и в ней же хоронят старуху, когда она отживёт свой век, если не принято хоронить в « смертной одежде»
Одежда старух.
Одежда старух, потерявших способность иметь детей по мере возраста, упрощается, и становиться похожа на одежды детей. Если вся сила орнамента в одежде женщин призвана обеспечить плодовитость, то теперь орнамента почти нет. Пояс самый простой, голова повязывается полотенцем, и одевается старуха только в старое, как и ребёнок. В перешитые рубахи дочерей.
Смертная одежда.
У всякой старухи забота приготовить себе смертную одежду, как у девки- приданое. Она вся незаконченная, и шита нитками наживую, без узлов, и ткань нельзя резать, а можно только рвать руками, а потом выворачивать вовнутрь, от себя.
Словно магическими действиями наполнен обряд приготовления «смертной скруты», как последней одежды, которую человек готовит себе, завершая жизненный круг.

Серия сообщений "мои статьи":
Часть 1 - Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.
Часть 2 - Во что играли славянские дети.
Часть 3 - Возрастные инициации
Часть 4 - Женский традиционный костюм.
Часть 5 - Кикимора.
Часть 6 - Русский «фэн-шуй»
Часть 7 - "Священная" Москва
Часть 8 - Сказка- ложь?

Возрастные инициации

Русская традиционная культура, издревле была насыщена древними представлениями о Природе, и всё, что создавалось в ней Живого и Настоящего, дышало этой природной красотой и буйностью, связывалось воедино с первозданностью мира, с его исконной правильностью и нерушимостью «старинного» уклада.
Основным Законом ведения быта, образа жизни, человеческих отношений, всегда был Обычай, сопровождаемый многочисленными обрядами, и, в красоте этих обрядов, русский человек приобретал те самые, свойственные только ему, черты, вместе с которыми и живое слово языка, и орнамент на одежде, и морально - этические установки, до сих пор доносят до нас голоса наших Предков.
Как известно, народ, не помнящий своего Прошлого, это мёртвый народ, да и европейская наднациональная культура, пришедшая в Россию при Петре Первом, во многом обезличила нас, снежным комом катясь с высоты благих намерений. Если бы не русская деревня, тяготеющая к патриархальному уставу и укладу жизни, с сознательной скурпулёзностью сохраняющая святость Обычая, сейчас русский человек, вероятно, потерял бы свои главные национальные признаки, и он их постепенно теряет, из – за того, что он насильно оторван от земли, от Природы, от исконного образа существования. Именно потому, что Россия, прежде всего, страна крестьянства, как было ещё в начале 20 века, доселе отголоски Прошлого так явно слышны нам, хотя они и приглушены наносным, популяризованным стилем, которого так стесняются многие современные русские.
Что же касается обрядов, связанных с возрастной инициацией, преодоления тех ступеней возраста, взросления, на которых держался сакральный смысл мироздания, осознания себя в обществе, своей роли в семье, в роду, эти обряды, важнейшие коммуникативные средства, сейчас нигде не соблюдаются. Они забыты, за ненадобностью, якобы, а на самом деле, забыты из - за того, что потерян их смысл, и исчезли сами носители того Знания, которые позволяло обряду жить.
Сейчас ещё детям, первый раз подстригают волосы в год, не зная о том, что существовал такой обычай, «постриги», и проводился он в три года, когда из младенца вырастал ребёнок, и вместе с первым волосом, он терял младенчество и переходил на более высокую социальную ступень. В три года происходило первое «сажение на коня », мальчиков, сопровождаемое постригами, когда род принимал в свою семью нового человека, ещё живущего, в древности, на женской половине дома, а позже, находящегося под присмотром матери, сестёр или бабок. Вплоть до 70-80-х годов 20 века, и в городах и сёлах первые волосы стригли детям в год, а иногда подстригали налысо, чтоб «волосы гуще росли»
Существовало множество обрядов, заключённых в различных действиях с волосами, как с частью человека, отделяемой частью, потому что они стригутся, вычёсываются, и, словом, уже не принадлежа нам, всё-таки несут психоэмоциональную нагрузку. Волосы в возрастных инициациях играли важную роль. Вместе с первым пострижением волос славянин получал новое имя, и новую судьбу. Девочке, впервые заплетали косу в шесть-семь лет, и с тех пор она становилась полноправным членом рода-семьи, выпрядала первую нить, и, переступив детство, вступала в отрочество, приобщаясь к женской домашней работе, к рукоделию, с первой выпряденной нити, начиная готовить себе приданое.
Мальчики, обычно, в шесть-семь лет, переходили из под материнской опеки под отцовскую руку. Они считались уже не детьми, а отроками, и в правящем сословии, такие отроки получали детское оружие, и воспитателя-дядьку, который обучал подрастающего воина. В простых же крестьянских семьях мальчики учились мужской работе у отца и у старших братьев, и не всегда были столько воинами и защитниками, сколько добрыми работниками и охотниками, добытчиками и рыболовами.
После отрочества наступала юность, когда вместе с порою получения знаний и умений приходила пора взросления и выбора пары. Обычно, в 11-13 лет девочки, в силу своего возраста постепенно становившиеся девушками, начинали выходить на гулянья и игрища, или в «хоровод», где могли познакомиться с парнями, чтобы посредством игры, подготовиться к новым социальным ролям.
Об обрядах юношеской инициации известно очень мало, и, в некоторых районах Центральной России они отличались от обрядов порубежья, где юноши были, прежде всего, защитниками, и должны были доказать своё взросление именно через эту функцию.
Известно, что в древности, мальчики, сопровождаемые воспитателями, уходили в лес на несколько недель, и обряды, проводившиеся в лесу, были таинством, посвящения в воины.
Что такое посвящение? Это - один из институтов, свойственных родовому строю.
Обряд этот совершался при наступлении половой зрелости. Этим обрядом юноша
вводился в родовое объединение, становился полноправным членом его и приобретал
право вступления в брак. Такова социальная функция этого обряда. Формы его
различны, и на них мы еще остановимся в связи с материалом сказки. Формы эти
определяются мыслительной основой обряда. Предполагалось, что мальчик во время
обряда умирал и затем вновь воскресал уже новым человеком. Это -- так называемая
временная смерть. Смерть и воскресение вызывались действиями, изображавшими
поглощение, пожирание мальчика чудовищным животным. Он как бы проглатывался этим
животным и, пробыв некоторое время в желудке чудовища, возвращался, т. е.
выхаркивался или извергался. Для совершения этого обряда иногда выстраивались
специальные дома или шалаши, имеющие форму животного, причем дверь представляла
собой пасть. Тут же производилось обрезание. Обряд всегда совершался в глубине
леса или кустарника, в строгой тайне. Обряд сопровождался телесными истязаниями
и повреждениями (отрубанием пальца, выбиванием некоторых зубов и др.). Другая
форма временной смерти выражалась в том, что мальчика символически сжигали,
варили, жарили, изрубали на куски и вновь воскрешали. Воскресший получал новое
имя, на кожу наносились клейма и другие знаки пройденного обряда. Мальчик
проходил более или менее длительную и строгую школу. Его обучали приемам охоты,
ему сообщались тайны религиозного характера, исторические сведения, правила и
требования быта и т. д. Он проходил школу охотника и члена общества, школу
плясок, песен, и всего, что казалось необходимым в жизни.
Обряд посвящения вообще плохо известен. Мы знаем, что он
представлял собой смерть и воскресенье или рождение. Замтер собрал очень много
материала о запрете сна при рождении, смерти и вступлении в брак. Для нас они
важны, косвенно подтверждая связь запрета сна со сферой смерти и рождения, т. е.
с сферой, которая была основой обряда инициации. Проводы посвящаемого были проводами на смерть. Посвящаемого особым образом
украшали, красили и одевали. "Когда женщины видят украшенного таким образом
мальчика, они пускаются в плач, и то же делают его близкие родственники, отец и
братья матери. Они обмазываются грязью и золой, чтобы выразить свое горе"
т. е. мы имеем типичную картину первобытного траура.
Во всяком случае, и юноши, и девушки, делились на два противоположных, суверенных лагеря, общаясь между собой только в рамках тех норм, которые были продиктованы обществом. Разность работ и занятий, игр и вкусов, одежды и увлечений, сводили вместе девушек и парней на гуляньях и хороводах, на сенокосе и играх.
Девичьи инициации происходили, в основном внутри молодёжного коллектива. Здесь девушка могла найти подруг и, если хотела, и могла, завести знакомство с парнем, верность которому была обязательна. Такие отношения, назывались «любы» и имели целью своей подготовить парней и девушек к будущей семейной жизни. Парни и девушки ночевали вместе, гуляли, практически копируя отношения взрослых, только, в известной степени свободы, которая подразумевала сохранение целомудрия.
Это была игра, и стороны в ней назывались «поигральщиками», но в игре шла подготовка молодых людей к главному предназначению своему - продолжению рода.
Девушки, достигнув 15-ти лет считались «славницами», и все свои усилия должны были употреблять для того, чтобы понравиться парням : показать себя с доброй стороны, и как работницу, и как красавицу. и как рукодельницу. Период этот длился вплоть до замужества, и был самым главным в жизни каждой девушки.
Славницами девушки назывались до 18-25 лет, после чего, оставшихся незамужних девиц, начинали устраивать замуж любыми возможными способами, вплоть до того, что возили по деревне и кричали - не нужна ли кому невеста…
Не вышедшая замуж в положенный срок девушка приобретела множество забот, и проводимые с ней обряды, в том числе и обращения к знахарям, были направлены на скорейшее замужество.
У парней всё происходило намного проще, и возрастные инициации их не столь ярки.
В конечном счёте, юность должна была закончиться свадьбой, и это было обязательно для всех, и для парней, и для девушек.

Серия сообщений "мои статьи":
Часть 1 - Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.
Часть 2 - Во что играли славянские дети.
Часть 3 - Возрастные инициации
Часть 4 - Женский традиционный костюм.
Часть 5 - Кикимора.
Часть 6 - Русский «фэн-шуй»
Часть 7 - "Священная" Москва
Часть 8 - Сказка- ложь?

Во что играли славянские дети.

Познание мира начинается с игры. Мы, маленькие, ещё в неосознанном возрасте играем, чтобы познать мир. Поэтому то, во что играют дети, и то, как они играют – говорит , какие из них вырастут взрослые. А если придерживаться выражения “дети – это настоящие люди, а взрослые – то, что от них осталось”– играйте и тогда, когда станете взрослыми, и не останавливайтесь. Лучше, если вы будете играть всю жизнь. Это полезно, и, к тому же, делает нас лучше.
У славянских детей были свои игры. Все они передают архаику, глубоко традиционны и несущи. В них, словами и жестами, действиями и эмоциями, сохранено живое и вечное, что уже давно потеряно. Многие из девичьих игр пережили века, если не тысячелетия, и стали пропадать только в начале девяностых годов двадцатого века, собственно, когда пропало и ушло многое.
Они жили в пионерских лагерях, в школьных продлёнках, во дворах и дома. Некоторые всё ещё живы, хоть смысл их и непонятен современной молодёжи. И в этих играх, поразительно похожих на игры скандинавов и финно-угров, да уж если глубже взять – то и на игры греков, египтян и древних римлян, одни и те же персонажи, одинаковые источники.
Связывает ли их некая языческая общность? Скорее всего – да. И в основном – именно языческая. Ведь игр, появившихся в эпоху христианства, несущих его смысловую нагрузку, нет, и не было. Играть было запрещено вообще, это считалось грехом, как и любое развлечение. Потому, видимо, игры пережили тёмные века христианской ортодоксальности, что они были средоточением радости, красоты, буйства и самой жизни во всех её разумных и неразумных, бесшабашных и забавных проявлениях. Все они из далёкой древности. Они копируют архетипы анимизма и тотемизма, неистощимого многообразия мира, природного и человеческого единения.
Герои игр.
Героем детских игр теперь может быть кто угодно, ведь дети сегодня впитывают информацию из множества источников, но в старые времена, когда и горожане, и селяне жили примерно в одинаковых условиях, игры были похожи. Герои игр городских детей не отличались от героев игр детей деревенских. Это были, прежде всего, животные – кони, медведи, волки и лисы, барашки и козы, птицы (гуси, ласточки, жаворонки, перепёлки, воробьи, куры и петухи, утки, журавли) Всё, что окружало ребёнка, перекочёвывало в его игровой мир. Собственно, здесь есть сходство с вышивальными и ткацкими мотивами – там те же самые персонажи и образы.
Мать и дитя – любимейшая тема детской игры. Она и сейчас невероятно актуальна – да и разве может быть по-другому, когда всё завязано на этом. Девочки лет восьми-тринадцати всегда нянчили младших детей в семье, а иногда делали их непосредственными участниками своих забав. Они играли в живых детей точно так же, как современные дети в куклы (за отпавшей необходимостью следить за младшими). Но наши предки и жили сложнее, и не удосуживались переживать за воспитуемых – словом, игрой в дочки-матери прививались определённые навыки и умения, необходимые для взрослой жизни.
Интересны также старинные игры с предметами (“Лапта”, “ Бабки”, “Колечко”, “Чижик”). Они предполагали и состязательный момент, и испытание силы и ловкости.
Всего же существует несколько видов детских традиционных игр. Некоторые до сих пор пользуются популярностью у детей.
Пальчиковые игры - для самых маленьких (“Сорока-сорока”, “Киселёк”, “Коза рогатая”) - самые древние.
Хороводные игры для юношества произрастают из языческих корней, со времён, когда хоровод, танок, вьюн, считался непременным атрибутом весенне-летнего обряда. Это “Ручеёк”, “Лён”, “Лебедь”, “Костромушка”. Дети также играли в игры, похожие на элементы свадебного обряда и других обрядов вообще – умыкания невесты, хождения в рожь, в лён, вождение колоска, отпирание земли, закличек и прочих.
Популярны и любимы игры с похищением, воеванием, утаскиванием. Это “Гуси-лебеди”, “Волк и гуси”, “Крыночка” и множество других.
Орнаментальные игры чётко обрисовывали движение детей. Под песню или мелодию они должны были двигаться определённым образом. В самой игре было начало, кульминация и конец: своего рода маленький спектакль, но очень чёткий и сформированный, оторваться от обычая самой игры было нельзя, впрочем, как и сейчас. Правила – незыблемы, участники распределяются безоговорочно и исполняют только собственные роли. Таковы “Бояре”, “Заря-заряница”, “Застенком”.
Особо любимые мальчиками состязательные игры направлены, конечно, на силовой результат, выносливость, ловкость, смелость и внимательность. Здесь немаловажны поддержка друзей и взаимовыручка. Таковы сами эти игры: “Лапта”, “Городки”, “Чехарда”, “Слон” (“Лось“) и другие.
Что же осталось в наше время от древних игр наших маленьких предков? Пусть только для самых маленьких, но всё же любопытных современников остались “Салки-ловишки” всевозможных видов (“Салки-приседалки”, “Колдунчики”, “ Пристеночки”), “Прятки”, поистине бессмертная игра всех без исключения детей, “Казаки-разбойники” в десятках вариантов, “ Двенадцать палочек”, “Лунки”, “ Ножички”, “ Классы”, в которые, кстати, раньше играли только мальчики, “ Волк во рву”, “Гуси-лебеди и волк”, “Колечко”, “На златом крыльце сидели”, “Шёл козёл по лесу”.
Все эти игры популярны ныне разве только в детских садах и младших классах школы, но, тем не менее, они живут, и, надеемся, будут жить и дальше.
“ Волк и дети”
Один из играющих - Волк, сидит в стороне, подперев лицо руками. Дети бегают перед ним, распевая песенку и делая вид, что собирают ягоды:
Щипаю, щипаю по ягодку,
По чёрною смородину.
Батюшке на вставчик,
Матушке на рукавчик.
Серому волку
Травки на лопату.
Дай Бог умыться,
Дай Бог убежать.
И дай Бог убраться!
С последними словами дети бросают в волка траву и разбегаются. Он ловит, пойманный делается волком.
“Колдун”
В двух разных местах чертятся два города, шагах в сорока от играющих. Между ними - Колдун. Дети перебегают из одного города в другой, а Колдун их ловит и делает своими пленниками. Первого “запятнанного” Колдун делает Сторожем. Сторож следит за тем, чтобы играющие не освободили пленников, запятнав их. Играющие же , стараются завлечь Колдуна в другую сторону, чтобы он не знал, на кого напасть. Когда все играющие запятнаны, Колдуном становится последний пойманный.
“Горелки”
Сначала выбирают водящего. Он называется Огарыш или Горелка. Позади него на расстоянии 80-160 см парами выстраиваются играющие. Они распевают:
“ Гори, гори ясно!
Чтобы не погасло!
Глянь на небо!
Птички летят,
Колокольчики звенят!”
В это время последняя, задняя пара, отделяется от всех и идёт шагом вперёд, разъединившись, один - направо, другой - налево. Поравнявшись с Горелкой, они бегут со всех ног, стараясь схватиться за руки. Горелка старается поймать кого-то из них или коснуться ладонью. Пойманный становится с водящим в одну пару, а тот, кто остался, становится Горелкой.

Лютана
журнал "Родноверие" №1 от 07.2010.

Серия сообщений "мои статьи":
Часть 1 - Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.
Часть 2 - Во что играли славянские дети.
Часть 3 - Возрастные инициации
Часть 4 - Женский традиционный костюм.
...
Часть 6 - Русский «фэн-шуй»
Часть 7 - "Священная" Москва
Часть 8 - Сказка- ложь?

Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.

Ещё каких-то двадцать лет назад мы учились в необыкновенной школе. Чем она была необыкновенна? Можно сказать, это было место, в котором мы обязаны были быть хорошими. Во всех отношениях. Мы должны были учиться, должны были слушаться старших, не подставлять одноклассников, поддерживать слабых, а сами - постепенно превращаться в такой высоконравственный элемент, чтобы за нас никому, никогда и нигде не было стыдно.Роль школы заключалась в том, чтобы сделать из незрелого, мятущегося ребёнка определившегося, основательно подготовленного к трудностям жизни взрослого.
Это слово, которое сейчас благополучно забыли – Стыд - оно из Прошлого. Оно - стержень нравственности и морали. Стыд держит на своих плечах всю систему воспитания.
- Как тебе не стыдно! - Говорят малышу и он должен непременно опустить глаза и покраснеть. Его считают плохим - а это- воззвание к природе. Каждый от Природы, от души хочет быть хорошим. Поэтому - стыдно! У кого нет этого качества- стремления к улучшению, тот не работает над собой, тот лениться, тот живёт зря. Вот как кратко, вот как всё ясно! Так было…
- Мне будет стыдно перед другими, если я сделаю что - то плохо…- Говорит ученик и старается…Старается, а значит - трудится, значит- живёт. Ведь труд - это жизнь! Этого понятия никто не отменял!
- Мне стыдно делать плохо, если я могу сделать хорошо!- Говорит взрослый - он вырос. Он постиг.
С чем теперь идут дети в школу? Они идут туда не постичь, не познать, не научиться. Они идут туда отмучиться, как на неизбежную каторгу. В основном, это касается старшеклассников, которым уже просто надоело учиться, и они думают, что уже всё знают.
Восьмой класс. Я провожу урок Обществознания. Раздаю маленькие бумажки и пишу вопросы на доске. Дело анонимное, чтобы знать, с каким контингентом придётся работать. Вопросы простые- кем хотите быть, кто для вас является предметом для подражания, недалёкие цели.
Девятый класс, десятый. Пора бы сориентироваться. Пора бы…
Ответы у всех респондентов асбсолютно идентичные. Мальчики : « Хочу стать гаишником. Хочу стать олигархом. Хочу стать миллиардером. Хочу работать там, где платят много»
- А вы знаете, что в нашем государстве там, где много платят, надо практически жить на работе, если, конечно, ты честно работаешь?- Спрашиваю я.
Пауза.
Жить на работе - значит, трудиться. Честно- вообще труднодоступное слово.Нет, тогда НЕЧЕСТНО!
Значит, обмануть достойней? Что это я лезу со своими допотопными понятиями!Честь, достоинтво…
Ну, а кто же у нас пример для подражания? Можно подумать…какой-нибудь богатый и знаменитый, скажем, актёр, певец, в худшем случае, политик…Пример для подражания- у всех прочерк.
У кого не прочерк- у того какой-нибудь одиозный тип, например, Кобейн или Варг Викирнес.
Сегодня все они напишут- Каддаффи или Брейвик.
Смысл в том, что дети собирают яркие стёклышки.Всегда так- мимо не пройдут. Информация мусолит имена, дети их подбирают. Что за ними - за именами- неважно. Была бы нформация.
Девочки…
« Хочу стать женой олигарха. Хочу стать певицей. Хочу работать в шоубизнесе. »
Тут, в принципе, не предполагается никаких трудностей к достижению целей. Цели, тоже, сходятся в одном. Это деньги. Не семья, не любовь, не уважение, не что-то подобное.Про любовь дети вообще говорят много и пошло, но они никогда не говорят ПРО Любовь…
Так их научили ( не научили) родители, живущие с ними в одном гнезде, как правило, неуютно устроенном, не для того, чтобы жить в нём, для того, чтобы выжить, вырастить и освободиться от вчерашних детей.
Вероятно, дети заблуждаются, потому что уверены, что мир крутится вокруг них, а все, кто старше, уже не должен командовать, и не должен даже участвовать…
Культура поведения молодёжи сейчас такова, что во главу угла поставлена молодость во всех её проявлениях. Это навязанное извне клише, жестоко извращающее тысячелетние нормы жизни. Если в недавнем прошлом молодёжь старалась походить на взрослых, выглядеть старше, копировать поведение более опытных и зрелых людей, то теперь взрослые люди откровенно « молодеют», причём, если не физически, то нелепо, некрасиво, извне. Взрослые смешно стараются зависнуть в юности, воспринимают её как ни с чем не сравнимую прелесть, как то, что вызывает к ним интерес – неважно чем этот интерес обусловлен. Опыт, знание - понятия ненужные и неважные. Незрелость ума, очарование глупости, инфантилизм и нездоровый наив - это всё разлагающее влияние субкультуры на современного человека, легко живущего, в основном, только пользующегося чем-либо.
Чему может научить учитель - источник знаний для ученика, если ученик не уважает опыт и знание, а уважает лишь самого себя? Старый, пожилой, поживший - это уже ничтожество, они не нужны, если у них нет чего-то, что ещё больше облегчит жизнь молодому поколению! Потому это, что Знание перестало быть необходимостью для жизни. Если прежде человек не мог обойтись без многолетнего опыта предков, не мог узнать больше ниоткуда то, что ему могли рассказать только изустно, то сейчас нет такой необходимости в корреспондентах. Вся информация есть в свободном доступе. Любая. Без табу.
Доступность информации рождает новое самосознание - Я всё могу узнать сам.
И, действительно, получается, что не надо краснеть и стыдиться, стесняясь своего незнания. Не надо вспоминать, что у каждого человека должен быть хоть небольшой запас Совести, Чести и Уважения ко всему, к чему он прикасается в течение своей жизни.
Информация извращает того, кто не умеет ей пользоваться, кто жаждет её и не может насытиться ею. Воспитание же основывается не на сумбурной подаче информации, а на дозированном закладывании нужного и полезного в головы растущего человека.
Чему же могут научить в школе детей, если взрослые учителя стараются стоять с детьми на одной ступени развития, чтобы дети их лучше понимали, избирая путь не назидательный, а доверительный? Одно проистекает из другого, другое из третьего. Только не стоит забывать, что всё в природе круговоротно, и всё, что забывается, напоминает о себе обязательно. Аристотель, учитель Александра Македонского горько сетовал : « Не та нынче пошла молодёжь, что во времена Платона!» Этот возглас был актуален ещё совсем недавно. Но прогресс уродлив и ненасытен. Он изменил матрицу человеческой души. Скорее всего, что молодёжь уже не будет « не той», потому что « не те», теперь взрослые, ещё смеющие и желающие учить.

Серия сообщений "мои статьи":
Часть 1 - Учиться чтобы знать. Информация и прогресс.
Часть 2 - Во что играли славянские дети.
Часть 3 - Возрастные инициации
...
Часть 6 - Русский «фэн-шуй»
Часть 7 - "Священная" Москва
Часть 8 - Сказка- ложь?