Марина Громыко. Мир русской деревни

Сибирские земли

Способность крестьянина приноровить свои знания и навыки, сложившиеся в определенных природных и социальных условиях, к новым обстоятельствам, особенно выразительно и бесспорно выявилась при земледельческом освоении Сибири. Посмотрим, как там решались вопросы сроков и агротехники пахоты, подготовки к севу и самого сева, обогащения почвы, чередования культур,— что знал в XVIII—XIX веках русский пахарь в этом и доныне не вполне освоенном краю.
На сибирском материале можно рассказать конкретнее и кое о каком общем для всей страны крестьянском опыте, ибо автор этих строк прожила в Сибири восемнадцать лет и специально занималась в местных архивах изучением старого земледелия.

Весенний цикл крестьянских работ начинался здесь в апреле подготовкой орудий для пахоты и зерна для посева. Прежде всего исправляли сохи и бороны. Деревянная соха с железным сошником была предметом забот как весною, так и повседневно. О ней так выразительно писали в челобитной крестьяне Иркутского уезда в 1699 году: «А пашем мы на лошадишках своих сохами, а сошники куем и те сошники точим на всякий день, потому что земли твердые». В это время закупали и точили ральники (лемехи, сошники), подправляли или заменяли деревянные части сохи. «Землю пашут сохами на лошадях»,— зафиксировано в Топографическом описании Тобольского наместничества в 1790 году относительно всех уездов Западной Сибири. «В деле пахания земли простая русская соха господствует по всей Сибири... потому что удовлетворяет вполне своему назначению»,— писал Н.С.Щукин в 1853 году. С его мнением перекликаются сведения, собранные Географическим обществом по анкете 1847 года и в «Статистическом обозрении» Ю. А. Гагемейстера 1854 года, в котором сведены все данные, поступавшие в Сибирский комитет.
Соха имела варианты, которые зависели от особенностей почвы, растительного покрова, ландшафта. В Южном Зауралье при вспашке нови с мощным дерновым покровом крестьяне применяли двуконную соху — «колесуху». В Шадринском уезде употреблялся термин «сабан», но, по-видимому, он относился тоже к пароконной колесной сохе. На юге Западной Сибири, на территории Алтайского горного округа, наряду с бесколесной сохой, которую крестьяне называли «рогалюхой», «косулей» и «староверкой», орудием пахоты служила соха с колесным передком - «колесуха». К 30-м годам XIX века в некоторых волостях она совсем вытеснила обыкновенную соху. Гагемейстер упоминает по материалам Томской губернии и небольшой двухколесный плуг, называемый аранкою. О сохах «колесянках» как основном орудии написал информатор из Шушенской волости, отвечая в 1847 году на анкету Русского географического общества. В южных частях Енисейской губернии и в Забайкалье местами употребляли «сабань» — под этим названием здесь фигурировала соха на одном колесе; ее считали более удобной для горных склонов. В некоторых местах за Байкалом был в ходу в XIX веке и плуг.
Колесные сохи, а местами и плуги распространялись преимущественно в южных, степных и лесостепных районах Сибири, где они больше подходили к природным условиям. Предпочтение, которое отдавали крестьяне обыкновенной русской сохе в земледелии таежной полосы, было вызвано обилием корней и спецификой почвы: здесь лучше справлялась легкая и поворотливая соха, чем тяжеловесный плуг, на который налипала суглинистая почва.
Обыкновенную соху запрягали в одну лошадь, колесную — в две. Но для сибирского крестьянина, как правило, упряжка в две лошади была доступна; выбор же сохи определялся чаще всего соотношением почвенно-климатических условий, так как колесное добавление к сохе не всегда было удобно.

Сибирские крестьяне достаточно хорошо разбирались в качествах почвы. Не только при первичном заселении края, но и при внутренних переселениях они часто стояли перед необходимостью выбрать место для жительства с наилучшими для хлебопашества условиями, и делали это обычно весьма успешно, если выбор действительно зависел от них. Если же место было выбрано начальством, оно нередко оказывалось неудачным, и при этом крестьяне умели сами довольно точно определить причины неурожаев. Ученый-путешественник П. С. Паллас писал в 1770 году о крестьянах деревни Болыперецкая Защита (недалеко от Усть-Каменогорской крепости — нынешнего Усть-Каменогорска), что они «добровольно сами с реки Иртыша сюда перешли; сию приятную и плодоносную землю весьма хорошо себе избрали». В этом же районе путешественник столкнулся с очень неудачным выбором места поселения, навязанным крестьянам сверху. «Но сия многочисленная деревня,— записал он о Старо-Алейской,— не токмо имеет недостаток в лесе, но также и в доброй пахотной земле. Ибо показанное им место весьма высоко, сухо и каменисто, и солнечный зной не дает взойти хлебу. Жители не имеют почти с самого первого времени их поселения ни одной доброй жатвы, и должны необходимо при всем своем рачении притти в худыя обстоятельства, есть ли показанная им столь бесплодная земля не будет переменена. Я видел своими глазами истину того, на что мне крестьяне с плачем жаловались на высокой равнине между Гольцовкою и Корболихою, по коей идет дорога, и где они по большей части пашни свои имеют. Хлеб стоял тамо рассеянными, токмо в четверть длинными стеблями, кои весьма печальный вид составляли, а прочия соседственныя деревни сего году имели обильнейшую жатву». Крестьяне умели увидеть во взаимосвязи действие различных факторов — рельефа, климата и почвы. «Деревня Красноярская есть из числа тех, которыя изрядную хлебородную землю имеют; однако, здешние поселяне утверждают, что на высоких местах хлеб, ради жара и господствующей там суши, не очень хорошо родится».

Особенный интерес в этой связи представляют объяснения причин неурожая или малого урожая, которые записывались в низовых инстанциях мелкими чиновниками со слов крестьян в ответ на всякого рода официальные запросы. Они свидетельствуют о том, что крестьяне детально оценивали воздействие неблагоприятных природных явлений на разных стадиях роста хлебов. В 1760 году в ведомости Бийской судной избы, направленной в Кузнецкую воеводскую канцелярию, отмечалось, что после сева была жара и ветер, хлеб всходил медленно и поле зарастало травой; когда же начал хлеб цвести, пошли дожди и потому хлеб «не весьма добр родился». Такого типа разъяснения исходили от крестьян разных районов, не только Сибири. Иногда они включали указания на то, что «в цвету пала ржа» или «в цвету пал гнус», или «кобылкою и червенем весь выело».
Илимская воеводская канцелярия в 1729 году объясняла недобор хлеба со слов крестьян: «На полях весною сев был в доброе и удобное время, как всякие хлеба насевают. И в том посеве в помешке непогодами не бывало. А всходы озимная и яровыя были неисправны, понеже в то время дождей не имелось и было сухое погодье и солнечным жаром выжгло. И от того солнечного выжгу — по посеве и по всходе — в осеннее сенокосное время ужины и умолоты были плохи для того, что по всходе на каждом колосу зерна родилось мало и едром был скуден». В объяснениях фигурировали такие причины, как вымывание дождями хлеба в цвету в сенокосное время, вымерзание от ранних заморозков («иньями вызнобило»).
В сущности, вся деятельность русских крестьян по приспособлению вынесенных из мест выхода приемов хлебопашества к условиям каждого осваиваемого района была агротехническим экспериментом. Но, кроме того, были такие действия крестьян в сибирском земледелии, которые рассматривались как сознательный эксперимент, опыт и ими самими и современниками.
В XVIII веке и первой половине XIX века крестьяне-старожилы вооружились уже хозяйственной традицией, приспособленной к природным условиям того или иного района Сибири. Но для вновь осваиваемых территорий, естественно, продолжается процесс, начатый в XVII веке. Характерны в этом отношении описанные Палласом намерения русских крестьян-старообрядцев, переселенных из пограничных польских территорий в верховья Иртыша и Оби и получивших название «поляков»: «Оным поселянам можно в честь поставить, что они весьма рачительные и добрые земледельцы; но только они к здешней стране ради жестоких морозов и господствующих в оной сильных вихрев еще не привыкли, да также и земля их не очень для хлебопашества выгодна; ибо хлеб у них на каменистых и сухих возвышениях родится колосист; а болота в их месте кажутся быть солоноваты. Они желают завести и здесь прекрасные огороды и пчеловодства, каковые они имели у себя в прежних своих теплых жилищах; да и я не сумневаюсь, чтоб им в последнем не удалось, если бы для опыта в зимнее время сюда несколько ульев принесено, и по Полякам, знающим за оными ходить, разделено было». Паллас не ошибся в своем оптимистическом прогнозе. Район расселения так называемых «поляков» — Крутоберезовская, Усть-Каменогорская и Убинская волости — становится в XIX веке одним из наиболее развитых по пчеловодству.

Н. С. Щукин в конце 20-х годов XIX века столкнулся на Лене с подобными же фактами сознательного стремления крестьянина привить новую для этого района зерновую культуру.
О внимательном, вдумчивом отношении переселенцев к освоению новых районов свидетельствуют и факты конца XIX века. В 1888—1893 годах 72 семьи переселенцев осели в поселке Владимирском Боготольской волости (Томская губерния). Только 12 из них завели сразу самостоятельное хозяйство, остальные сначала нанимались в работники к окрестным старожилам. Оказывается, дело было не только в отсутствии средств: среди нанимавшихся были такие, «которые могли бы обойтись и собственными средствами — шли к старожилам, чтобы присмотреться к местным хозяйственным приемам».
35 дворов переселенцев, устроившихся в пос. Самаринском Крутинской волости (Тобольская губерния), имели средства для обширного посева, но засеяли в первый год «немного, только для опыта, а свободным временем пользовались на заработках у старожилов, зарабатывая деньги и присматриваясь к сибирскому хозяйству».
Разумная осторожность в разворачивании собственного хозяйства, заимствование опыта старожилов сопровождались и постановкой прямых экспериментов. Крестьянин Дмитрий Братиков (деревня Жерлынская Тобольской губернии) разделил небольшой участок пашни на три делянки с целью проведения опыта. Вкладывая на разных делянках удобрения по различным нормам, он высевал овес, пшеницу, яровую рожь и полбу. Такие же эксперименты проводили в этом районе в 60—80-х годах XIX века крестьяне Груцынин, Девятов и многие другие. По свидетельству местных краеведов, крестьяне Минусинского округа охотно занимались испытанием и разведением улучшенных сортов многих культур.
•Началу пахоты предшествовали, кроме подготовки орудий и семян, еще работы по очистке полей и удобрению почвы. Это не только унавоживание, а в большей мере опаливание полей, широко распространенное в Сибири, назначением которого, в частности, было удобрение почвы золой.

В документах местных сибирских учреждений XVIII века нередко встречаются распоряжения такого рода: «Понеже ныне около боров и протчих лесов по степям снеги уже сошли, и по обыкновенном здещнего народа вертопрашестве от запаления пашен и покосов, подлежит немалая опасность», предписывается земским избам следить, чтобы «пашен и сенных покосов без необходимой надобности не опаливали».
Что имели в виду власти под «необходимой надобностью», при которой допускалось поджигание пашни,— остается неясным. Но бесспорно, не только в XVIII веке, но и позднее, «пал» в Сибири не был искоренен запретительными мерами. Н.С.Щукин в своем обзоре земледелия Восточной Сибири, опубликованном в 1853 году, констатировал, что крестьяне ежегодно выжигают на пашнях старую стернь и сорняки, а также на покосах старую траву. «Местное начальство бдительно заботится о прекращении этих палов, ...но часто безуспешно...». В самом конце XIX века разговор о созательно создаваемых крестьянами гарях все еще продолжался.
В чем же была причина непонятного упорства сибирских крестьян в сохранении этого приема, который многим чиновникам и кое-кому из ученых наблюдателей казался лишь проявлением лености и небрежности?
Внимательный наблюдатель середины XIX века Н.С.Щукин определил положительные стороны пала для земледелия в Восточной Сибири: истребление яиц саранчи, сорных трав и создание питательного слоя золы; а для лугов — избавление от процесса гниения старой травы, вызывавшего гибель молодой поросли.
Удобрение навозом в Сибири местами заменялось не только применением пала, но, главным образом, оставлением земли в залежь, то есть на длительный отдых. Но в районах, где землями пользовались уже давно, и в то же время возможности для залежи были ограниченными, применялось удобрение.

И.П.Фальк, описывая в 1771 году «страну около Тюменя и по обеим сторонам нижней Туры», заметил, что «большая часть деревень удобряет свои поля...». Для Кузнецкого же уезда, располагавшего гораздо большим земельным простором, академик констатировал отсутствие унавоживания: «При некоторых деревнях у рек и речек земля хорошая и плодоносная, а поелику поля могут отдыхать в перелогах, то они и не требуют удобрения». По данным Топографического описания Тобольского наместничества 1790 года, в Тобольском, Туринском, Тюменском и Тарском уездах крестьяне применяли унавоживание, но не везде; для всех южных степных и лесостепных уездов в Топографическом описании отмечено отсутствие удобрений. В последних это связано с господством залежной и залежно-паровой систем земледелия.
Практика применения или отсутствия удобрений в том или ином районе, на том или другом участке складывалась в результате коллективного крестьянского опыта, приспосабливавшегося к реальным условиям. Местами тучные черноземные почвы не нуждались в унавоживании, например, в Ишимской степи. В других случаях, наоборот. «А та земля выпахиваетца; когда тое землю навозом навозим, тогда и посеянной хлеб родитца; а от болотных мест без навозу та земля не хлебородна»,— показывали в 1745 году крестьяне Орленской слободы Илимского уезда. Отдых земли они считали заменой удобрения: «А когда оная земля отдохнет, тогда к распахиванию надежна будет». Следует иметь в виду также, что в самых северных районах земледелия унавоживание не приживалось из-за низких температур почвы.
Зерно, предназначенное на семена, крестьяне тщательно просеивали. Отбирали его еще с осени, так как на семена обмолачивали «сыромолотом», а остальной хлеб обсушивали в овинах. Сроки весенней пахоты и сева вырабатывались применительно к естественно- географическим условиям каждого района и различались по отдельным культурам. В этом вопросе крестьянская производственная традиция проявляла гибкость, приспосабливаясь к реальным климатическим ситуациям каждого года. В Тарском уезде, по сведениям, полученным Географическим обществом в конце 50-х годов XIX века, «пахать и сеять начинают под яровые хлеба в половине или конце апреля — сейчас после оттаивания пашен и продолжают весь май; сначала сеется пшеница и ярица, потом гречиха, просо, овес, горох и после них ячмень, иногда даже около 1-го июня». В Ишимском уезде пахать обычно начинали между 23 апреля и 9 мая[Здесь и далее (кроме оговоренных случаев) даты приводятся по старому стилю]. В более северном, Тюменском, уезде местами пахать начинали тоже в апреле и продолжали в мае, местами — ранее начала мая за пахоту не принимались. В Тобольском уезде «приуготовляют к посеву землю от майя месяца». В Минусинском и Ачинском округах пахали под яровые и сеяли их в апреле или начале мая. В Илимском (Киренском) уезде «начинают пахать от долгобывающих вод майя с последних чисел, потому ж и сеять». В деревнях, где весеннее половодье спадало раньше, пахать начинали с середины мая. Большие различия в рельефе и почвах отдельных частей этого уезда создавали и значительные колебания в крестьянском календаре весенней пахоты и сева яровых внутри уезда. Кое-где сеяли с 1 мая (Пыптинская и Карапчатская волости) или с 5-го (Криволуцкая слобода). В Кежемской волости сеяли даже в апреле. На большей части территории Иркутской губернии в целом пахать под яровые начинали с 23 апреля, с передвижкой этого срока к 1 мая по мере движения на север губернии (за исключением пашен, затапливавшихся весенним паводком). В Забайкалье пахать начинали с 25 апреля, «если же теило начнется рано, то и неделей прежде». Сеяли сначала яровую рожь-ярицу, затем - овес, потом ячмень и в последнюю очередь - пшеницу.

Даже к последовательности сева разных зерновых культур народная агрономия подходила с учетом специфики не только культуры, но и района: В Тарском уезде считали целесообразным сеять пшеницу рано, вместе с ярицей, а в Забайкалье — поздно.
В крестьянских приемах весенней пахоты тоже можно наблюдать различия, определяющиеся особенностями почв, системой земледелия, назначением того или иного участка в структуре посевов, применением или отсутствием удобрений, рельефом местности и пр.
В Тарском округе было принято весной пахать под все яровые хлеба, за исключением пшеницы, только один раз; затем пашню боронили и в тот же день или на другой день сеяли; после сева заборанивали зерна той же бороной или двумя боронами; на последней бороне привязывали большой пук прутьев, чтобы «затаскивать» посев. Некоторые крестьяне привязывали к последней бороне тяжелый кусок дерева; иногда на нее усаживали мальчика. Под пшеницу вспахивали два раза. На большей части пашенной территории Западной Сибири было принято перепахивать землю дважды, а местами — трижды. В Восточной Сибири число весенних вспашек под яровые культуры тоже колебалось от одной до трех, при преимущественном распространении двукратной пахоты.
По всей Сибири применялись бороны двоякого рода: деревянные и железные. Производительность бороны с железными зубьями была в два раза больше. Однако живучесть деревянной бороны в крестьянском хозяйстве определялась не только дороговизной железа — в XVIII веке и, тем более, в XIX оно было вполне доступно. Для некоторых почв, по мнению крестьян, больше подходила деревянная борона.
Крестьяне подходили дифференцированно к разным зерновым культурам не только по числу вспашек, но и по характеру самого сева. В Тобольской губернии первой половины XIX века обычно пшеницу и рожь сеяли под борону, а ячмень и овес — под соху. Различие приемов сева отмечали в Енисейском округе: «Сеют различно, в иных местах сеют под соху, а в других — на пластах, и даже потом пашут». В данном случае речь идет о приспособлении к разным почвам.

Глубина вспашки различалась в зависимости от того, поднимали ли новину или пахали старую землю, а также в зависимости от характера почв, климата (северные или южные районы, влажные или сухие) и рельефа. В конце XVIII века в официальных данных для Тюменского уезда была указана глубина вспашки в 4 вершка. Для Томской губернии середины XIX века зафиксировано различие в этом отношении между северными и южными районами.
Широкое распространение мелкой вспашки сочеталось с повсеместным распространением сохи. В конкретных условиях Сибири того времени это было, по большей части, вполне оправданно. Н. С. Щукин считал целесообразной мелкую вспашку на мягких черноземных землях Сибири: «Нужно только поднять дерн, и это в особенности при разработке новин». Повышенная влажность почвы в таежных земледельческих районах тоже говорила в пользу мелкой вспашки. В районах крайнего северного земледелия прогревался солнцем лишь самый верхний слои почвы, и нельзя было сеять в глубокую борозду.
Практиковались два приема в последовательности вспахивания поля: 1) пахать кругами, начиная с внешней границы участка и двигаясь постепенно к центру; 2) подняв прямую борозду по длине всего поля, поворачивали соху и вели рядом с проложенной уже новую борозду. В первой половине XIX века в Восточной Сибири один пахарь вспахивал десятину мягкой земли (не новины) за два дня; боронил — десятину за день.
Удельный вес площадей весеннего сева по отношению ко всей пашенной земле определялся системой земледелия, принятой в данном районе. Если на первых этапах развития земледелия в Сибири в отдельных пашенных очагах таежной полосы практиковалось относительно правильное трехполье, в том числе и с унавоживанием, то по мере включения в процесс освоения новых лесостепных и степных территорий и расселения хлебопашцев на огромном пространстве, абсолютное преобладание получает залежно-паровая система (сочетание паровой системы и залежи) с тенденцией к правильной, или регулированной, залежи (то есть
с определенным постоянным сроком отдыха земли).

В Южном Зауралье, например, в степях, на территории Исетской провинции, крестьяне во второй половине XVIII века использовали землю под пашню 5—6 лет, затем оставляли ее на такой же или больший срок в залежь. В связи с этим существовали дальние пашни, отстоявшие иногда на 50 верст от деревни. На северо-восток от этой территории, в Ялуторовском дистрикте[Дистрикт — единица административного деления.], где земледелие активно распространялось на новые земли, тоже земля «за выпашкой» лежала 5—10 лет «впусте», а затем опять распахивалась. В «Статистическом описании Ишимского округа» 40-х годов XIX века говорится: «Вообще сняв хлеба три и более, пашню оставляют залежью, и она отдыхает нередко от 15 до 20 лет. Впрочем, по уверению крестьян, где нет в излишке земли, так пашня может служить 15 лет и более». Следовательно, здесь применялась залежь с коротким сроком использования земли («сняв хлеба три и более») и длительным периодом отдыха.
Сами крестьяне четко связывали соотношение сроков рабочего периода и залога со степенью земельной тесноты. Это свидетельствует о попытках крестьян сознательно оценить условия возникновения того или иного способа организации полевого хозяйства.
В Омском округе крестьяне снимали урожай с одной и той же территории по три-четыре года подряд, затем давали земле год отдыха; потом снова засевали в течение 5 лет непрерывно; после этого оставляли пашню в долгосрочную залежь. Сравнительно долгий срок культивации земли достигался за счет применения парования. Здесь мы встречаемся с таким вариантом залежно-паровой системы, когда парование применяется регулярно, но с большими промежутками (через четыре года).
Четкую схему регулированной залежи давало крестьянское хозяйство Тарского округа. В конце 50-х годов XIX века информатор Географического общества сообщал, что при посеве соблюдается порядок «плодопеременный»: «...по прошествии 5, 7 и много 10-ти лет старыя пашни бросаются, хотя всякий год стараются запахать сколько-нибудь нови. Старыя пашни, лежащие впусте в течение 5—10 лет и вновь возделанные, дают, как нови, самую благословенную жатву».

В Барабинской степи, как и в Тарском округе, большие колебания в сроках культивации между отдельными участками были вызваны солончаковым характером почв. На северо-восток от Барабинской степи, на таежных землях Томского уезда практиковалась залежь с применением регулярного севооборота («с переменою»). Культурный период составлял на хороших почвах 6—7 лет, на худших — 4—5 лет.
Залежно-паровая система господствовала в Сибири в XVIII—XIX веках потому, что была наиболее целесообразной для крестьян в данных социальных и естественно-географических условиях. Под социальными условиями мы имеем в виду в этом случае земельный простор и относительно свободное положение государственных крестьян (таких в Сибири было большинство) по сравнению с помещичьими.
Весь набор злаков и незерновых, возделывавшихся русскими крестьянами в Сибири, происходил из европейской части страны: рожь, ячмень, овес, пшеница, просо, полба, гречиха, горох, лен, конопля, хмель, табак, мак. Рожь, безусловно, преобладала. Самый факт приспособления давно известной культуры к совершенно новым условиям в ходе переселения является, по существу, интродукцией — так называет агрономия введение новых культур. Поэтому нельзя согласиться с теми историками, которые считают, что интродукция производилась в России XVIII века лишь помещиками. Непрерывный процесс освоения окраин - северных, восточных и южных — крестьянами означал и постоянную интродукцию в крестьянском хозяйстве.
В Западной Сибири яровые в целом преобладали над озимыми. Несколько неожиданным на первый взгляд кажется отмеченное в документах предпочтение, оказываемое озимой ржи в северных районах. Оно вызывалось краткостью лета — яровые не успевали созреть из-за раннего инея и заморозков. Но это предпочтение возможно было только там, где покров снега был достаточно ранним и глубоким, в противном случае озимые вымерзали. Имели значение также лесная защита от ветров и рельеф местности. На открытых степных местах, где снег выдувался сильными ветрами, крестьяне считали нецелесообразным сев озимых.
Огромное преобладание яровых в таких хлебных округах, как Ялуторовский и Ишимский, было связано с требованиями рынка. Но в то же время и по климатическим условиям эти уезды были неблагоприятны для озимых: «Часто бывающие сухие осени, сильные ветры и сильные морозы, предваряющие снег, служат причиною, что здесь вообще в 6 раз более засевают яровые хлеба, нежели озимовые»,— писал в начале 40-х годов XIX века житель Ишимского округа. В Томской губернии в первой половине XIX века также, «чем ближе к югу, тем более яровым хлебам дается преимущество перед озимыми». Учитывался для решения вопроса о яровых и озимых и характер почвы.
В Верхнеудинском округе озими сеялись совсем отдельно, не чередуясь с яровыми, и в местах с большим залеганием снега — обычно в лесах; для яровых тоже выбирали постоянные места по почве и рельефу. В Нерчинском округе также обычно не смешивали полей, предназначенных под озимые и яровые: для первых выбирали участки закрытые, черноземные, для вторых — открытые и песчаные.

Интересный опыт накопили сибирские крестьяне по выращиванию гречихи. Ее высевали и в таежных и в степных районах Западной и Восточной Сибири, но на небольших площадях. Крестьяне знали, что гречиха хорошо растет на высоких местах, особенно на таких почвах, где чернозем смешан с песком. Сеяли ее поздно (в Забайкалье — не ранее 12 июня) и старались рассеять как можно реже, чтобы лучше кустилась и давала больше побегов (на десятину высевали всего 5 пудов, в то время как ржи сеяли не менее 8 пудов). Потом по всходам гречиху еще кое-где подсевали дополнительно. Наиболее выгодной считалась гречиха в Забайкалье, где каждый крестьянин засевал ею четвертую часть своих полей; в Даурии возделывали преимущественно гречиху.
После завершения раннего сева яровых, в мае же, но во второй половине, обычно подымали (вспахивали) залежи, а также в ряде мест перепахивали прошлогоднее жнивье под пар. Пахать залежь спешили до того, как трава наберет силу. В Южном Зауралье между концом сева яровых хлебов и началом обработки пара проходило обычно около двух недель. Этот перерыв давал возможность окрепнуть на подножном корму лошадям, переутомленным на пахоте яровых. Крестьяне понимали значение ранней вспашки паров, и некоторые начинали ее сразу после сева. В районах, где сев яровых по климатическим условиям начинался позднее, сдвигались и сроки первой вспашки пара.
Одновременно с этими работами высевали рассаду овощей (этим занимались преимущественно женщины), а затем и сажали овощи. Сибирские крестьяне выращивали капусту, морковь, огурцы, лук, чеснок, свеклу, картофель, редьку, редис, репу, брюкву, хрен, бобы, укроп, тыквы, дыни, арбузы. Даже в Тюменском уезде крестьяне умели выращивать дыни, но отмечали, что они нуждаются в особом присмотре. Чаще сажали дыни, а также тыквы и арбузы в южных округах Западной Сибири.
Основным приемом весеннего цикла в выращивании овощей в Сибири, как и в европейской части страны, был сев рассады с последующим высаживанием ее в огород. Сроки этих работ по районам и видам овощей были довольно жестко закреплены крестьянской традицией. Самый ранний сев в рассадник делали 16 и 23 апреля (последнее число было и самой ранней границей сева яровых). Более массовый сев рассады, главным образом, капустной, приходился на 5—9 мая.

14 мая местами начинали высаживать огурцы на грядки, закрывая их потом от утренников. Одновременно начиналась вспашка огородов, 20—21 мая высаживали овощи повсеместно. Сеяли в это время морковь, лук, горох, редис. Редьку сеяли после 21 мая; крестьяне знали, что в противном случае она будет «перерослая, под зиму не годится». В эти же сроки сеяли репу. Огурцы тоже высаживали после 21 мая, если не имели возможности их оберегать от утренних заморозков. Посадку картофеля начинали 9 мая; к 21 мая обычно заканчивали. Позднее других овощей, в начале июня, высаживали рассаду капусты.
В июне «подборанивали» пары, и там, где применялись удобрения,— унавоживали. Это делалось между первой и второй пахотой пара; между ними проходил обычно месяц. В близкие сроки ко вторичной обработке пара проходила первая пахота озимого поля. Со вторичной пахотой паров и первой вспашкой под озимые спешили управиться до сенокоса.
Сенокос начинался в последних числах июня. В ходу были два типа кос: горбуша и литовка. Литовка — большая русская коса на длинном черенке, преобладавшая в Европейской России, здесь употреблялась в меньшей степени, она подходила для сравнительно невысокой травы. Сибирские крестьяне выбирали под покос места с высокой травой и косили такой луг горбушей — изогнутой, на коротком черенке косой, пришедшей сюда из Вологодской и Архангельской губерний.
С горбушей был связан особый прием косьбы: косец делает взмах поочередно в обе стороны, перевертывая косу и переменяя руки. При таком способе косьбы трава расстилалась равномерно по покосу и высыхала быстрее, чем в рядках, остававшихся после косьбы литовкой. При сухой погоде считали достаточным два дня сушки, без переворачивания. Затем сгребали сено граблями и «копнили», то есть складывали в скирды, или копны. Числом копен измеряли луга при разделах, переделках, выдаче официального разрешения на пользование лугом, продаже и т.п. Скирды свозили в стог — зарод — двумя способами: на местах неровных укладывали копны на волокушу, сделанную наскоро, из тонких деревьев с ветвями; на ровных местах, обвязав копну веревкой, привязывали концы к упряжке лошади.
Не успевал еще закончиться сенокос, а местами уже приступали крестьяне к севу озимых. Как правило, озимая рожь предыдущего года к моменту сева озимых была уже убрана. Уборка же яровых хлебов шла параллельно с севом озимых.

Серия сообщений "Сибирь- ":
Часть 1 - Сибирские земли
Часть 2 - бЫТ Енисейской губернии начала 20-го века, в фотографиях
Часть 3 - Прочесть и передать дальше!
...
Часть 23 - Россия отдала в аренду Китаю 1 млн гектаров леса под вырубку
Часть 24 - Тебу!!!
Часть 25 - Самые известные мегалиты России

Марина Громыко. Мир русской деревни

И на Севере хлеб родится

На севере Европейской России крестьянское хозяйство, естественно, отличалось некоторой спецификой, хотя в основе его лежала та же система земледелия, что и в средней полосе. Небольшие изменения в сроках, в составе культур, в их сортах, в распределении полей (структура полей) - все эти «детали», едва приметные для непосвященного человека оттенки ох как важны в сельском хозяйстве!

Освоение новин в Архангельской, например, губернии крестьяне вели в несколько этапов. Участок очищали сначала от леса — это называлось подсекой. Лес на будущем поле сжигали — зола шла на удобрение; это было так называемое «огнище», или «пожег». Затем в течение нескольких лет сеяли здесь хлеб. Когда же замечали, что земля начинает истощаться, переходили к трехпольной системе земледелия — делили поле на три части: озимая рожь, ячмень или другие яровые культуры и пар (то есть земля, оставленная на год для отдыха).
Примечательно, что сроки использования новины под пашню без отдыха земли различались не только по уездам одной губернии, но и по отдельным волостям этого северного края — в зависимости от качества почвы. А при применении пара сроки его тоже отличались на разных землях: на супеси и песке «парили» через два года, а на черноземе и суглинке — через три. В Холмогорском уезде местами применялось двухполье (рожь — пар, ячмень — пар). В некоторых волостях, где основной культурой был ячмень, целесообразным оказывалось четырехполье: эту культуру можно было сеять подряд два года, в отличие от ржи, которую «один за другим годом неможно сеять», как писали в документе конца XVIII века.
На севере крестьяне широко применяли удобрения — земли здесь, как известно, небогатые, поэтому удобряли даже новины. При трехполье удобряли как пашню, так и пар. Удобрения тоже были разными: нужно было учитывать качества почвы, особенности культур, источники самих удобрений. Использовали для этой цели мох (специфика севера), навоз и торф. В отдельных волостях к навозу добавляли солому.
Состояние скотоводства даже на севере позволяло постоянно использовать навоз для улучшения плодородия полей. Современным хозяйственникам, уповающим на «химизацию сельского хозяйства», полезно было бы знать, как поступали их предки, не испытывавшие административного нажима и увлечений сиюминутными, не проверенными всесторонне открытиями науки.

Раскрываем ответы, поступившие из Архангельской губернии в 1877—1880 годах в Вольное экономическое общество, проводившее обследование крестьянской общины. Вот как написал о своей Великониколаевской волости (Шенкурский уезд) писарь Андрей Боголепов по этому поводу: «Унавоживание и удобрение полей навозом и тундрою (торфом.— М.Г.) введено повсеместно. Навоз вывозится постоянно на одни и те же места (...) под посев ржи и ячменя, а овес посевается без удобрения. (...) Только на самые лучшие земли вывозка навозу производится через два года в третий». А из Вокнаволоцкой волости (Кемского уезда) писали: «Навоз вывозится на одни и те же поля каждый год, без навоза хлеб растет плохо».
О полеводстве в Ломоносовской волости Холмогорского уезда в этих ответах сообщили довольно подробно. Здесь сеяли озимую рожь и яровой ячмень, а также понемногу овса, льна и конопли. Поля удобряли навозом и торфом, который и здесь называли «тундрой». Унавоживали под посев ярового хлеба, а под озимое не удобряли. После снятия ярового ячменя сеяли рожь, после которой земля шла под пар. Представим себе это наглядно в таблице за четыре года. Четвертый год вводим для того, чтобы показать возобновление цикла.
Перед нами система земледелия, называемая правильным трехпольем, с регулярным применением навозного удобрения. При этом иные крестьяне этой волости умудрялись еще и продавать навоз — так много его давал скот. Торфом удобряли, помимо навоза, из-за плохого качества земли.

В Усть-Паденской волости Шенкурского уезда (той же Архангельской губернии) удобрения вводили не только под яровой ячмень, но и под озимую рожь. Вывозили на поля навоз из хлевов и торф с болот — всего вместе от 100 до 150 возов на одну десятину.
Любопытные детали прибавляет к общей картине северного земледелия сообщение из Кехотской волости Архангельского уезда. Пахотные поля здесь тоже были трех родов: яровое, засеянное поздней осенью житом, то есть ячменем; озимое, засеянное в конце июля или в начале августа рожью; паровое — «взорванное» (вспаханное) четыре раза (!), но не засеянное. В качестве удобрения многие применяли только навоз — 20 возов «на одну веревную сажень».
Однако на поле, где сеяли ячмень после ржи, навоз вывозили из своих хлевов и под тот, и под другой посев, то есть удобряли ежегодно; на другое поле, где рожь чередовалась с овсом, навоз вывозили только раз в три года — под рожь. Особенно хороший урожай был на полосах тех крестьян, которые к навозу добавляли «тундру».
Даже из очень неполной и беглой характеристики северного земледелия видно, как много знания и добросовестного отношения к хлебопашеству вкладывал крестьянин в свой труд, как учитывали особенности района, каждой культуры, взаимосвязи разных условий.
В каждом селении были крестьяне, которые выделялись особенно хорошим знанием сельскохозяйственного дела. При всем сходстве приемов, практикуемых в данном месте, сказывались индивидуальные способности, а также личный опыт и талант. Иногда случались в деревне спорные случаи, и тогда для решения дела общиной нужно было определить качество почвы спорного участка, виды на урожай с подсеки или другой новины, установить по взошедшему или вошедшему в рост хлебу количество засеянного зерна, определить возможное количество сена с луга и пр. Все это определяли специально к этому случаю выбранные общиной лица, которые, по общему мнению, лучше всего разбирались в таких вопросах. Вот из таких дел, сохранившихся в изобилии в местных архивах, мы видим, каких тонких знатоков земледелия рождала крестьянская среда, и как умели к их мнению прислушиваться. Разумеется, талант их сказывался, прежде всего, в ведении собственного хозяйства, которое заметно опережало другие. Этих-то людей и назовут потом кулаками.

Марина Громыко. Мир русской деревни

Выбор

Какой хлеб выбрать, на какой земле посадить, как восстановить почву после истощения ее тою или иною культурою — ведь каждое растение использует землю по-разному, разбирая или добавляя в нее свой, особенный состав веществ, и это надо учесть при выборе нового злака,— все это важнейшие вопросы земледельческого хозяйства. Здесь запас крестьянских знаний был поистине необозрим, в каждой местности — свой. Мы рассмотрим в качестве примера лишь один из уездов — Зарайский, который в прошлом веке входил в Рязанскую губернию (ныне это территория Московской области). Земледелие здесь характерное для средней полосы России. Кроме того, оно подробно описано в 50-х годах XIX века Василием Васильевичем Селивановым — уроженцем этих мест, прожившим значительную часть жизни в деревне, занимаясь сельским хозяйством. Этот помещик был очень внимателен к крестьянскому хозяйству, высоко ценил народный опыт и описал его в своих очерках. К тому же у нас есть возможность проверить и восполнить его данные по другим источникам.
Сведения Селиванова относятся даже и не ко всему Зарайскому уезду, а к его юго-западной наиболее хлебородной половине, лежащей на правой стороне Оки. Другая же часть уезда, луговая и лесная, расположенная по левой стороне Оки, имела свою хозяйственную специфику. Итак, речь сейчас пойдет о юго-западной части Зарайского уезда.

Рожь здесь считалась самой надежной культурой — на нее почти всегда урожай, исключая лишь случаи необыкновенных стихийных явлений. Пшеница же — самый прихотливый хлеб, дававший или большой доход, или тяжелый убыток, и заметно истощавший землю. На пшеницу, по наблюдениям крестьян, сильнее, чем на рожь, действовали засухи. А от проливных дождей пшеница на плодородной земле росла так быстро, что не могла выстоять против ветра и дождя, валилась, зерно не наливалось. Если же не было ни засухи, ни сильных дождей, и зерно пшеничное хорошо родилось, то угроза возникала еще и при уборке: захваченное дождями во время жатвы, зерно пшеницы бледнело и при продаже резко падало в цене.
Чувствительная ко всем неприятным поворотам погоды, пшеница к тому же требовала особенно тщательной обработки почвы. Ее сеяли в унавоженную и самого лучшего качества землю, которую «двоили» еще с осени, а весной опять пахали и перепахивали с бороною, «чтобы земля была, как пух». Пшеницу, предназначенную для посева, крестьяне подвергали специальной обработке, чтобы предохранить от головни — болезни, поражающей этот злак. Дня за три до сева зерно замачивали в специальном известково-зольном растворе, называемом «квасы». Приготовлялся этот раствор из расчета четыре меры извести и одна мера золы на десять четвертей пшеницы. Намокшее и разбухшее в этом растворе зерно рассыпали накануне сева на веретьях (грубая ткань, дерюга) на открытом воздухе, чтобы просохло. Привлекала же пшеница высокими ценами на рынке. Осенью ее молотили первою и тут же продавали — это давало ранний доход, который иногда бывал и довольно значительным. Конъюнктура рынка, несомненно, влияла на выбор и очередность культур. Впрочем, наиболее дальновидные крестьяне учитывали, что за длительный срок (при расчете на десять лет, например) пшеница в здешнем климате приносит скорее убыток, чем доход, и предпочитали рожь.
Овес не требовал лучшей земли и не очень истощал почву. Однако в сырой низине он, хотя и бывал гуще и «кистистее», но мог пострадать от туманов и совсем не налиться. Солома от этого чернела, и скот ее не ел. При определенных обстоятельствах крестьяне предпочитали сеять ячмень, хотя он не считался выгодной культурой из-за большей, чем у овса, требовательности к земле, которую ячмень и истощал сильнее, чем овес. А главное, ячменя родилось с того же участка вполовину меньше, чем овса.

Многие считали выгодным сеять в качестве «первого» хлеба, то есть «по навозу»,— рожь, потом — овес; на третий год поле отдыхало под паром, землю слегка унавоживали и на следующую весну сеяли пшеницу. Особая последовательность применялась в отношении впервые поднимаемых, целинных земель — «новин». Отвлекаясь от Зарайского уезда, заметим, что крестьянская агротехника Нечерноземья в целом выработала такой порядок при подъеме целины: сначала снимали лишь верхний слой и оставляли до будущей весны без посева; знали, что на следующий год на таком «кислом паре» может быть хорошей только солома, а не зерно. Поэтому лишь зажиточные крестьяне засевали на следующую весну, а те, кто должен был экономить семена,— засевали лишь на третью весну. Первый посев по «кислому пару» делали овсом и пшеницей, а рожь шла лишь вторым посевом.
В чередовании культур существенную роль играла гречиха — было известно, «что от ней земля смягчается и так сдабривается, что после ее без вспашки рожь сеется...». Ценили гречиху за то, что ее можно было посеять и на худой земле, и сама она улучшала почву. Гречиха забивала сорную траву, а землю делала сочной и мягкой. Считалось, что «всякой хлеб после гречи обилен и чист родится».
Русские крестьяне издавна знали полезные для человека свойства гречи. В отдельных районах она составляла даже главную пищу крестьян.
Известный русский агроном XVIII века И.М.Комов писал, что «гречи и больше сеют и лучше употреблять в России знают, нежели во всей Европе. Ибо там птицу только да скотину кормят ею, а у нас самую питательную для человека пищу из нее готовят».
С этим мнением созвучно и свидетельство иностранца первой половины XIX века: «Вряд ли есть на свете еще страна, которая, подобно России, столько гречихи сеет и гречневых круп употребляет... безошибочно можно сказать, что гречиха для русского народа есть то же, что для ирландцев и немцев картофель.
При всех своих положительных качествах гречиха отличалась чувствительностью к понижениям температуры и к суховеям, поэтому в северных районах с ранними осенними заморозками, а также в южных степных, где нередки были ветры с пылью («мгла»), крестьяне высевали ее немного или совсем не сеяли.
Немало знаний, труда и внимания требовалось при выращивании льна. Сев его и уход за ним различались по районам. Рассмотрим этот процесс по конкретному материалу Псковской губернии. Природные условия Псковщины благоприятны для этого растения — лен выращивался там не только для своего обихода, но и на рынок.

Знания и сообразительность необходимы были уже при выборе участка под лен. Наилучшими для него считались низкие и влажные места; а при посеве вблизи селения выделяли чернозем или серую землю, в крайнем случае — суглинистую. Благоприятной считалась луговая земля. Если же сеяли на пашне, то пахали и боронили трижды, а после посева еще заборанивали - уже в четвертый раз. На мягких землях не «троили», а «двоили», но при этом особенно прилежно бороновали после каждой вспашки. Сроки сева различались при однородных погодных условиях в зависимости от характера почв: глинистых и малоплодородных или «добрых». Нельзя было сеять лен сразу же после дождя, но и в сушь его тоже не сеяли. Кроме того, выбирали для посева тихую погоду и время дня: утром или вечером. Сеять лен старались редко, а потом еще и пололи, в результате он вырастал высокий и с толстым стеблем. Из слишком редко посеянного льна получалось более грубое волокно. Для тонкого волокна высевали гуще, однако при излишне густом посеве «льны полегали» — следовало исключить и эту возможность.
Удивительная гибкость крестьянской хозяйственной традиции выступает из особенностей льноводства в Олонецкой губернии. Славился там лен Пудожского уезда. Им обеспечивались не только местные потребности, но и вывоз в Архангельский порт и Петербург для экспорта. В этом северном районе лен не успевал вполне дозреть. «Сия недозрелость делает волокна нежными»,— так писали о пудожском льне в 1842 году. Холст получался из этого льна высокого качества, но недозрелые семена местных сортов не могли дать хороший урожай на следующий год. Поэтому пудожские крестьяне ежегодно закупали семена, вывезенные из Псковской губернии.

Марина Громыко. Мир русской деревни

На всякое семя - свое время

Очень внимательно относились к срокам начала весенней пахоты. Считалось, что земля должна просохнуть так, чтобы не резалась пластами, а рассыпалась под сохою; но она не должна была еще успеть затвердеть настолько, чтобы соха не могла ее взять. Нужный момент — «спелость» земли — определяли так: взяв в горсть землю и крепко сжав ее в кулаке, выпускали. Если рассыплется при падении, значит, уже готова для пахоты; если упадет комком,— еще не поспела! При определении сроков пахоты, как и начала других работ, прислушивались к мнению односельчан, наиболее опытных и славившихся добрым чутьем в хозяйстве. Это были талантливые в своем деле люди, способности которых никогда не оставались незамеченными в деревне.
Если земледелец поторопится и начнет пахать очень сырую землю, он, как правило, получает плохой урожай. Дело в том, что от сырой обработки зарождается в большом количестве трава, которую крестьяне называли «метлинником» (за сходство с метлою). Об этой угрозе напоминала каждому земледельцу и широко бытовавшая пословица: «Посеяли хлеб, а жнем метлу да костру», имевшая, разумеется, и не только прямой смысл. Более того, крестьяне считали, что от преждевременной пахоты земля бывает испорчена надолго, иногда и двух лет бывает мало, чтобы исправить ее даже большими усилиями. Сырые пласты, высушенные весенним ветром, делались твердыми, как камень, даже дожди размачивали их не скоро. Почва в этих крупных комьях выветривалась и лишалась плодородности.

Но у каждой почвы были еще и свои особенности, которые надо учитывать, обрабатывая землю. Глинистые почвы поднимали после дождей, дав им лишь немного просохнуть (в засушливую пору могут образоваться крупные пласты); осенью вспахивали с таким расчетом, чтобы зимние морозы разорвали глыбы, а весенние воды потом размочили; пласты на плотных глинах делали узкими. Песчаные поля пахали в сырую погоду, отвалы делали широкими; если поле имело наклон, пахали поперек косогора, чтобы пласты держали воду, и т.д.
Существовали два основных вида пахоты. Первый — когда пахали косулей * или сохой «в свалку» (иначе это называлось «поле во гряды пашут»), то есть получались довольно частые и глубокие борозды с одинаковым наклоном двух сторон. Так пахали, стараясь делать борозды как можно прямее, в сырых местах, где был необходим сток воды по бороздам. Другой вид — «развал», когда косулей или сохой рассекали каждый уже отваленный пласт. Этот способ применяли обычно на более ровных массивах пахоты. Одновременно особенности обработки почвы соотносили с характером культур, которые предполагалось высевать на этом поле.
Советский историк Л. В. Милов, знаток земледелия XVIII века, выявил по источникам этого времени поразительное многообразие в применении количества и характера вспашек по разным районам и различным культурам нечерноземной части Европейской России. По его наблюдениям, широко была распространена двукратная вспашка — «двоение». Простейший ее случай, когда сначала в июне запахивали в землю вывезенный на паровое поле навоз, бороновали и оставляли преть почву с навозом; а второй раз пахали и бороновали во второй половине лета уже под сев озимых (то есть тех хлебов, семена которых зимуют в почве).

Но применялась и двойная вспашка яровых (то есть тех культур, которые сеяли весной и убирали в конце лета). Делать первую пахоту под яровые надо было рано и вскоре повторять ее. О крестьянах Переславль-Залесского края писали в 60-х годах XVIII века: «В апреле месяце по сошествии снега сперва землю вспашут и заборонят, и так оная под паром бывает не более 2 недель. Потом сию землю вторично вспашут и тот яровой хлеб, а также льняное и конопляное семя сеют и заборанивают». Такую двукратную вспашку делали здесь не для всех яровых: под овес пахали один раз и бороновали.
Во Владимирской губернии под яровые «двоили» лишь там, где почвы были песчаными. В Кашинском уезде Тверской губернии двукратно пахали под яровую пшеницу, ячмень, овес, гречу, лен. В Каширском уезде (Тульская губерния) «двоили» под те же культуры (кроме овса), а «под рожь по большей части однажды только пашут и боронят». В Курской губернии дважды пахали под яровую пшеницу, мак, просо, коноплю, лен.
* Косуля — тяжелая соха, переходная форма к плугу, с одним лемехом, с отрезом и отвалом (полицею). Был разработан и облегченный тип косули, с которым могла справиться женщина. По мере развития отходничества мужчин на промыслы этот тип косули получил распространение в Костромской, Ярославской, Московской, Владимирской и других губерниях.
** Здесь и далее в скобках даются указания на источники — архивные материалы и публикации документов, на основе которых написан предшествующий текст, а также на исследования специалистов. Разные работы одного автора различаются датой выхода книги. Идущие вслед за этим цифры означают номер тома (если есть) и страницы издания. Развернутые данные к этим ссылкам — в конце каждого раздела, в алфавитном порядке.
Понятие «двоение» относилось, как правило, к пахоте до посева. Заделка же семян была уже третьей обработкой почвы. Для «умягчения» земли применялось выборочно и «троение» — троекратная пахота до сева. Заделка семян (запахивали сохою и заборанивали) была при этом четвертой обработкой поля. В Вологодской губернии «троением» достигалось существенное повышение урожайности (рожь давала при этом сам-10, то есть урожай в 10 раз превышал количество семян). Поля очищались от сорняков. В других районах «троили» в зависимости от почвы: иловатую и глинистую или песчаную землю. В иных местах троекратно пахали выборочно — лишь некоторые культуры. В Новоторжском уезде, например, под рожь и овес «двоили», а под прочий хлеб «троили». При применении двойной вспашки на ровных черноземных полях один раз шли вдоль поля, другой раз — поперек.

Заделка семян не всегда осуществлялась запахиванием в сочетании с забораниванием. Запахивали семена плугом или сохою, когда стремились заделать их поглубже. Глубокая заделка семян на некоторых видах почв давала хорошее укоренение, сильный стебель и колос. Но излишнее заглубление при крепкой и иловатой земле могло погубить семена. В таких условиях крестьяне лишь заборанивали семена.
Обширным набором практических знаний владели крестьяне для определения сроков сева. Они учитывали, какая степень прогрева почвы и воздуха благоприятна для каждой культуры. Определяли это, в частности, по стадиям развития других, дикорастущих и домашних растений. Береза станет распускаться — сей овес; зацвели яблони — пора сеять просо. Ячмень начинали сеять, когда зацветет можжевельник. А время цветения можжевельника нужно было определить, ударив по кусту палкой: цвет летел с него в виде светло-зеленоватой пыли. В зависимости от погоды это случалось вскоре после середины мая либо в начале июня. Поздний сев ячменя делали, когда цветет калина.
Определителями служили также животные: многолетний опыт показывал, что определенные стадии в их годичных циклах происходят в условиях, подходящих для сева той или иной культуры. Знаком для сева того же овса служило начало кваканья лягушек или появление красных «козявок» в лесу у корней деревьев и на гнилых пнях. Начало кукованья кукушки считалось сигналом для сева льна (на огнищах сеяли раньше этого срока). Коноплю сеяли, когда начнет ворковать горлица.
Помещик А. И. Кошелев писал о такого рода приметах в середине XIX века: «Настоящий хозяин никогда не пренебрегает подобными обычаями насчет времени посева хлебов. По собственному опыту знаю, что в этом деле, как и во многих других, велика народная мудрость. Не раз случалось мне увлекаться советами разных сельскохозяйственных книг и сеять хлеба ранее обычного времени, и всегда приходилось мне в том раскаиваться».
Важно было крестьянину учесть и совсем другой фактор: особенности развития сорняков, которые сопровождали в данном месте определенную культуру. Знали, например, что на поле, засеянном в сырую погоду, раньше злаков всходили костер и куколь. А при посеве в сухую погоду хлеб опережал сорняки. При позднем севе озимых подстерегала новая опасность: рожь летом забивалась сорняком — «метлою».

Со сроками сева озимых вообще забот было немало. Для каждого района, а местами и для отдельного склона и низинки, прикидывали этот срок для конкретной культуры так, чтобы растение благополучно перезимовало: успело до снега и морозов взойти, но не слишком вырасти. Лучше выдерживали зиму всходы, давшие только один коренной листок, в других случаях — 1—3 листочка.
Если при пахоте и севе земля из-за засухи не могла быть хорошо разрыхлена, но вскоре прошли дожди, то поле снова перепахивали и боронили. Это называлось «ломать». «Ломать» можно было только в том случае, если зерно, хоть и дало уже росток, но не взошло на поверхность. Особенно необходимым считалось «ломать» тогда, когда проливные дожди сильно размочили верхний слой пашни, и он, высохнув на ветру, превращался в гладкую твердую корку, сквозь которую трудно пробиться росткам. В этом случае крестьянин нередко делал уже пятую (!) обработку пашни в ходе весенних работ: троил до сева, потом запахивал и заборанивал зерна, а затем «ломал» для прохода семян.
Время на все это весной было ограничено — нельзя ведь опоздать со всходами, не успеет созреть хлеб к сроку. Поэтому в некоторых местах первую пахоту под яровые делали осенью; весною только перепахивали - «двоили» поперек осенней пахоты, а иногда и «троили» — опять вдоль. Потом сеяли, запахивали посеянное, а, если понадобится, еще и «ломали». Но пахота под яровые с осени не на всякой почве давала хорошие результаты. В Рязанской губернии, например, самые наблюдательные из крестьян замечали: земля, вспаханная под овес с осени и пролежавшая после овса год под паром, дает затем меньший урожай ржи, чем та земля, которая не была никогда вспахана с осени.
В крестьянских хозяйствах постоянно применяли удобрения. В сроках вывоза и разбрасывания навоза учитывали особенности ярового и озимого поля, наилучшее сохранение свойств удобрения, в том числе влажности его.
Лучшими видами навоза считались овечий, коровий и козий. Отмечали, что хорошо удобрял землю навоз годовой выдержки. Обычно вывозили 30—40 возов на десятину. Но под коноплю, пшеницу, просо и ячмень вывозили и много больше. Конский навоз считался «горячим», его старались сочетать с коровьим. Свиной вносили на хмельниках и огородах, больше под посадку лука и чеснока; куриный помет разводили водою и вносили под овощи и просо.
По возможности, не вывозили навоз под снег — знали, что в засыпанных снегом грудах сохраняются семена сорняков и весной обсеменяют поля. Завезенный же по снегу и долго остававшийся в поле навоз, как считалось, сильно терял свою влагу — вымерзал. Поэтому вывозили обычно ранней весной: разбрасывали, как только вскроются поля, и тут же запахивали — «дабы не потерять ему силы». Запахивали навоз очень тщательно: если какие-то пласты остались незакрытыми, засыпали их землей граблями.
Крестьяне Центральной России применяли в качестве удобрения также золу (особенно на глинистых почвах), болотный ил, лесной перегной. Местами «почиталось за правило золить поля, засеянные просом, ячменем, гречихой и овсом».

Фото России 1896 года

Интересная серия фотографий царской России, сделанная профессиональным чешским фотографом Франтишеком Кратки весной 1896 г. Он приехал в Россию, чтобы запечатлеть коронацию Николая II. Он посетил Москву, Санкт-Петербург и Нижний Новгород.

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.


11.


12.


13.


14.


15.


16.


17.


18.

Серия сообщений "филокартия -":
Часть 1 - эротические фотокарточки начала века
Часть 2 - Вагнер, Йон Бауэр и другие
Часть 3 - Фото России 1896 года
Часть 4 - бЫТ Енисейской губернии начала 20-го века, в фотографиях
Часть 5 - Русские крестьяне конца 19- начала 20 века
...
Часть 25 - Дети на старых фото
Часть 26 - Холодная Москва 59-го
Часть 27 - Как в 1914 году представляли себе Москву через 300 лет

М. М. Громыко
Община в процессе переселения "панцирных бояр" Себежского уезда в Сибирь

<...>
В Государственном архиве Омской области, в фонде Главного управления Западной Сибири, нам довелось обнаружить дело, целиком посвященное переселенцам из Себежского уезда (Невельского округа, Витебской губернии). Завели его "по представлению Тобольского гражданского губернатора о назначении места водворения панцырным боярам, ходатайствующим о переселении в Тобольскую губернию". Дело начато 27 февраля 1857 года, но включает ряд фактов, относящихся к более раннему периоду.
<...>
Термин "панцирные бояре" звучит для середины XIX века архаизмом, однако он постоянно употребляется в рассматриваемом деле. В XVI - XVIII веках так называли одну из категорий служилых людей в Великом княжестве Литовском, а затем - в Речи Посполитой; они несли службу на коне в тяжелом вооружении и занимали промежуточное положение между тяглыми крестьянами и шляхтой. В конце XVIII века в составе Российской империи панцирные бояре близки по сословному положению к казакам и однодворцам.
<...>
Когда было учреждено Министерство государственных имуществ под руководством П. Д. Киселева, панцирные бояре Себежского уезда оказались в ведении Витебской палаты государственных имуществ.
<...>
В 1849 году 20 семейств панцирных бояр (59 мужчин и 68 женщин) просили разрешить им переситься в Тобольскую губернию, что и было министерством дозволено. 14 июля 1853 года П. Д. Киселев предписал оказывать всевозможное содействие панцирным боярам, переселявшимся в Сибирь.
<...>
В нашем распоряжении мало сведений о переселении первой группы. Но известно, что какие-то панцирные бояре Витебской губернии были водворены в 1854 году в деревне Шестаковой Утчанской волости Ишимского округа... Их приселили к старой деревне, имевшей соответственно давно сложившуюся общину, которая и призвана была решить вопрос о наделении пришельцев землею. Трудности, естественно возникающие при решении такого сложного вопроса, власти перекладывали на общину, и в 1859 году Совет Главного управления Западной Сибири констатировал, что панцирные бояре, водворенные в Ишимском округе, "и по настоящее время жалуются на неудобство и малочисленность данных им старожилами земель".
<...>
...в мае 1857 года Витебсск сообщил Главному управлению Западной Сибири, что получено разрешение на переселение в Тобольскую губернию 72 семей панцирных бояр Непоротовского общества (Невельский округ, Себежский уезд). Это была для сибирских властей задача посерьезнее прежней: новая группа западных переселенцев насчитывала 206 душ муж. и 216 жен. пола.
<...>
Летом 1857 года пришли известия о намерении девяти семейств государственных крестьян Себежского и Городокского уездов и еще 25 семейств государственных крестьян Витебщины поселиться в Тобольской губернии. Их было решено разместить на Большереченском участке той же Бергаматской волости.
<...>
Возможно, непоротовские панцирные бояре решили тронуться с места всей сельской общиной.
<...>
Представляет интерес сопоставление фамилий переселенцев. В одном из доккументов, связанных с водворением непоротовских панцирных бояр, перечислены главы 64 семейств. Многие семьи составляют фамильные гнезда: семь семей с фамилией Полукевич (вариант написания в этом деле - Полукеев), семь семей с фамилией Дроздецкие (Дрозецкие), четыре семьи Борода, четыре семьи Пундус (Пунтус, Пунтас - в других документах этого же дела), три семьи Голубовых (Голубевых), три семьи Никоновых. По две семьи Масловых, Фроловых, Лупа, Гавриловых, Желота, Федотовых.
<...>
1 октября 1858 года 57 семей панцирных бояр прибыли в Тюмень... Из Тюмени их тут же (3 октября) отправили через Ялуторовск в Ишим. Узнав, что их собираются разместить в Бергаматской волости Тарской округи, переселенцы направили 24 января 1859 года председателю Совета Главного управления Западной Сибири фон Фридрихсу прошение о поселении их в Утчанской волости Ишимской округи, так как там уже живут их родственники. В прошении указывалось, что просители только потому и решились переселяться в Сибирь, что там ранее устроились их родственники. Прошение подали "панцирские бояре Ефим Стапанов Пунтас, Михаил Алексеев Голубов и Николай Федотов Полукевич" от имени 57 семей.
<...>
Переселенцы разместились по деревням на отведенных им квартирах и осмотрелись. Земли, указанные властями, не удовлетворили их.
<...>
Крестьяне жаловались на тяжелое положение, в котором оказалась их община... и просили отвести им место, "...той же волости между деревнями Большой Красноярской и Малой Красноярской между речками Ботканкой и Лебяжьим озером..."
<...>
Накал сопротивления достиг апогея, и в официальных донесениях речь пошла уже о зачинщиках: "Главными подстрекателями из них: Фадей Анисимов, Иван Козмин, Никифор Фролов Дроздов, Григорий Яковлев Мазурин и Иван Дорофеев Яковлев"... Дроздецкий здесь превращен в Дроздова, Мазура - в Мазурина, а у остальных отчества фигурируют в качестве фамилий...
<...>
16 января 1860 года генерал-губернатор Западной Сибири разрешил себежским панцирным боярам (в этом случае упоминается 68 семей) остаться в деревне Скырле.
<...>
Панцирные бояре - один из западных отрядов государственных крестьян - переселялись большой партией и миграция их обладала многими чертами, характерными для крестьянских добровольных переселений: 1) связь с предыдущей группой земляков (включавшей и родственников),переселившейся уже в колонизуемые места; 2) отправка общиной малочисленной группы - "разведки" - в сроки, сравнительно близкие от выхода основной партии; 3) передвижение с собственными лошадьми и скотом; 4) опытный посев на заселяемом месте; 5) стремление "подыскать" удобные для ведения сельского хозяйства земли по собственному усмотрению и активная деятельность общины (прошения, доверенные лица), чтобы добиться соответствующего решения властей.

Литература:
Вешняков В. Панцирные бояре // Архив исторических и практических сведений, относящихся до России. Кн. 4. СПб, 1862

Сементовский А. Историческая записка о панцирных боярах Витебской губернии // Памятная книжка Виленской губернии на 1868 год. Вильно, 1868

Леонтович Ф. Бояре и служилые люди в Литовско-Русском государстве / ЖМЮ, 1907, Ь 5–6

Похилевич Д. Крестьяне – слуги в Великом княжестве Литовском в XVII–XVIII вв. / Средние века. М., 1962, вып. 21. С. 141-168


--------------------------------------------------------------------------------

Михайло Ломоносов. О России прежде Рурика.

1. О старобытных в России жителях и о происхождении российского народа вообще Старобытные в России обитатели, славяне и чудь, по преданиям достоверных наших летописателей известны. Древние внешние авторы скифов и сармат, на разные поколения разделенных, под разными именованиями в ней полагают. Обои народы одержали великое участие в обширном сем земель пространстве. Славенское владение возросло с течением времени. Многие области, которые в самодержавство первых князей российских чудским народом обитаемы были, после славянами наполнились. Чуди часть с ними соединилась, часть, уступив место, уклонилась далее к северу и востоку. Показывают сие некоторые остатки чудской породы, которые по словесным преданиям от славенского поколения отличаются, забыв употребление своего языка. От сего не токмо многих сел, но рек и городов и целых областей чудские имена в России, особливо в восточных и северных краях, поныне остались. Немалое число чудских слов в нашем языке обще употребляется. Соединение двух сих народов подтверждается согласием в избрании на общее владение князей варяжских, которые с роды своими и со множеством подданных к славянам и чуди преселились и, соединив их, утвердили самодержавство. В составлении российского народа преимущество славян весьма явствует, ибо язык наш, от славенского происшедший, немного от него отменился и по толь великому областей пространству малые различия имеет в наречиях. Сих народов, положивших по разной мере участие свое в составлении россиян, должно приобрести обстоятельное по-возможности знание, дабы уведать оных древность и сколь много их дела до наших предков и до нас касаются. Рассуждая о разных племенах, составивших Россию, никто не может почесть ей в уничижение. Ибо ни о едином языке утвердить невозможно, чтобы он с начала стоял сам собою без всякого примешения. Большую часть оных видим военными неспокойствами, преселениями и странствованиями, в таком между собою сплетении, что рассмотреть почти невозможно, коему народу дать вящее преимущество
2. О величестве и поколениях славенского народа Множество разных земель славенского племени есть неложное доказательство величества и древности. Одна Россия, главнейшее оного поколение, довольна, к сравнению с каждым иным европейским народом. Но представив с нею Польшу, Богемию, вендов, Моравию, сверх сих Болгарию, Сербию, Далмацию, Македонию и другие, около Дуная славянами обитаемые земли, потом к южным берегам Варяжского моря склоняющиеся области, то есть курландцев, жмудь, литву, остатки старых пруссов и мекленбургских вендов, которые все славенского племени, хотя много отмен в языках имеют, наконец, распростершиеся далече на восток, славено-российским народом покоренные царства и владетельства рассуждая, не токмо по большей половине Европы, но и по знатной части Азии распространенных славян видим. Таковое множество и могущество славенского народа уже во дни первых князей российских известно из Нестора и из других наших и иностранных писателей. Ибо в России славяне новогородские, поляне на Днепре, по горам Киевским, древляне в Червонной России, между Днепром и Припятью, полочане на Двине, северяне по Десне, по Семи и по Суле, дулебы и бужане по Бугу; кривичи около Смоленска, волынцы в Волыни, дреговичи меж Припятью и Двиною, радимичи на Соже, вятичи на Оке и другие поколения, по разным местам обитая и соединяясь с варягами-россами, пресильные войны подымали против греков. Вне России ляхи по Висле, чехи по вершинам Албы, болгары, сербы и моравляне около Дуная имели своих королей и владетелей, храбрыми делами знатных. По южным берегам Варяжского моря живших славян частые и кровавые войны с северными, а особливо с датскими королями, весьма славны. Множество и величество городов хотя тогда не таково было, как ныне, однако же весьма знатно. В российских пределах великий Новград, Ладога, Смоленск, Киев, Полотск паче прочих процветали силою и купечеством, которое из Днепра по Черному морю, из Южной Двины и из Невы по Варяжскому в дальные государства простиралось и состояло в товарах разного рода и цены великой. Меж другими славенскими селениями оставил по себе с развалинами великую славу пребогатый купеческий город и пристань Виннета при устьях реки Одры; разорен около помянутых времен от датчан. Сравнив тогдашнее состояние могущества и величества славенского с нынешним, едва чувствительное нахожу в нем приращение. Чрез покорение западных и южных славян в подданство чужой власти и приведение в магометанство едва ли не последовал бы знатный урон сего племе ни перед прежним, если бы приращенное могущество России с другой стороны оного умаления с избытком не наполнило. Того ради без сомнения заключить можно, что величество славенских народов, вообще считая, стоит близ тысячи лет почти на одной мере. Но то же еще усматриваю много далее в древности. В начале шестого столетия по Христе славенское имя весьма прославилось; и могущество сего народа не токмо во Фракии, в Македонии, в Истрии и в Далмации было страшно, но и к разрушению Римской империи способствовало весьма много. Венды и анты, соединяясь со сродными себе славянами, умножали их силу. Единоплеменство сих народов не токмо нынешнее сходство в языках показывает, но и за тысячу двести лет засвидетельствовал Иорнанд, оставив известие, что - от начала реки Вислы к северу по безмерному пространству обитают многолюдные вендские народы, которых имена хотя для разных поколений и мест суть отменны, однако обще славяне и анты называются. - Присовокупляет еще, что от Вислы простираются до Дуная и до Черного моря. Прежде Иорнанда Птоломей во втором столетии по Христе полагает вендов около всего Вендского по ним проименованного залива, то есть около Финского и Курландского. Сей автор притом оставил в память, что Сармацию одержали превеликие вендские народы. И Плиний также свидетельствует, что в его время около Вислы обитали венды и сарматы. Итак, хотя Тацит сомневался о вендах, к сарматам ли их, или к германцам причислить, к чему подали ему повод жившие тогда между немцами, как и ныне, венды, затем больше склонял их к последним, однако вышеписанные свидетельства несравненно сильнее уверяют. Итак, народ славенопольский по справедливости называет себя сарматским; и я с Кромером согласно заключить не обинуюсь, что славяне и венды вообще суть древние сарматы. Кроме славян, особенно именованных, вендов и антов, сверх Сармации, где в половине шестого веку Лех и Чех державствовали над многочисленным славенским народом, доказывают его тогдашнюю великость болгары, которых единоплеменство по великому сходству языка, могущество и множество их военных дел неспоримо. Ибо уже прежде царства Юстиниана Великого, при царе Анастасии приобретши себе в Иллирике владение и селение, тяжкие войны наносили грекам. В северных российских пределах славенские жители умолчаны не столько за малолюдством, сколько за незнанием от внешних писателей. Домашних вовсе отвергать есть несправедливая строгость. Новогородский летописец хотя с начала многими наполнен невероятными вымыслами, однако никакой не нахожу причины упрямо спорить, чтобы город Славенск был построен и разорен много прежде Рурика. Старинные развалины свидетельствуют; Нестор о Новегороде упоминает прежде всех городов российских и что дважды строен. От северных писателей издревле назывался Кунигардия, то есть (на чудском языке) славный город. Сие рассуждая, не почитаю за легкомысленное любопытство, когда, примечая именования мест у Птоломея, у Плиния и у других, находим от Адриатического моря и Дуная до самых берегов Ледовитого океана многих знаменования с языка славенского, что не за бессильное доказательство признавать должно, когда на вышеписанных свидетельствах имеет опор и основание. К доказательному умножению славенского могущества немало служат походы от севера готов, вандалов и лонгобардов. Ибо хотя их по справедливости от славенских поколений отделяю, однако имею довольные причины утверждать, что немалую часть воинств их славяне составляли; и не токмо рядовые, но и главные предводители были славенской породы. Итак, ныне довольно явствует, коль велико было славенское племя уже в первые веки по Рождестве Христове
3. О дальней древности славенского народа Имя славенское поздно достигло слуха внешних писателей и едва прежде царства Юстиниана Великого, однако же сам народ и язык простираются в глубокую древность. Народы от имен не начинаются, но имена народам даются. Иные от самих себя и от соседов единым называются. Иные разумеются у других под званием, самому народу необыкновенным или еще и неизвестным. Нередко новым проименованием старинное помрачается или старинное, перешед домашние пределы, за новое почитается у чужестранных. Посему имя славенское по вероятности много давнее у самих народов употреблялось, нежели в Грецию или в Рим достигло и вошло в обычай. Но прежде докажем древность, потом поищем в ней имени. Во-первых, о древности довольное и почти очевидное уверение имеем в величестве и могуществе славенского племени, которое больше полуторых тысяч лет стоят почти на одной мере; и для того помыслить невозможно, чтобы оное в первом после Христа столетии вдруг расплодилось до толь великого многолюдства, что естественному бытия человеческого течению и примерам возращения великих народов противно. Сему рассуждению согласуются многие свидетельства великих древних писателей, из которых первое предложим о древнем обитании славян-вендов в Азии, единоплеменных с европейскими, от них происшедшими. Плиний пишет, что - за рекою Виллиею страна Пафлагонская, Пилименскою от некоторых проименованная; сзади окружена Галатиею. Город милезийский Мастия, потом Кромна. - На сем месте Корнелий Непот присовокупляет енетов и единоименных им венетов в Италии от них происшедшими быть утверждает. Непоту после согласовался Птоломей, хотя прежде иного был мнения. Согласовался Курций, Солин. Катон то же разумеет, когда венетов, как свидетельствует Плиний, от троянской породы производит. Все сие великий и сановитый историк Ливий показывает и обстоятельно изъясняет. - Антенор, - пишет он, - пришел по многих странствованиях во внутренний конец Адриатического залива со множеством енетов, которые в возмущение из Пафлагонии выгнаны были и у Трои лишились короля своего Пилимена: для того места к поселению и предводителя искали. По изгнании евганеев, между морем и Алпийскими горами живших, енеты и трояне одержали оные земли. Отсюду имя селу - Троя; народ весь венетами назван. Некоторые думают, что венеты происходят из Галлии, где народ сего имени был при Иулии Кесаре. Однако о сем не можно было не ведать Катону, Непоту и Ливию. При свидетельстве толиких авторов, спорное мнение весьма неважно; и напротив того, вероятно, что галлские венеты произошли от адриатических. В тысящу лет после разорения Трои легко могли перейти и распространиться чрез толь малое расстояние. Уже имеем древность славенского племени в Азии от самых давнейших времен, которых далее не простираются европейских народов благорассудные историки. Мосоха, внука Ноева, прародителем славенского народа ни положить, ни отрещи не нахожу основания. Для того оставляю всякому на волю собственное мнение, опасаясь, дабы Священного Писания не употребить во лжесвидетельство, к чему и светских писателей приводить не намерен. Довольно того, что могу показать весьма вероятно еще другие сильные в Азии народы, кроме енетов, славенского племени равной древности, и бывшим уже тогда их величеством и могуществом уверить, что оное началось за многие веки до разорения Трои. Единоплеменство сарматов и венедов или вендов со славянами в прошедшей главе показано. О живших далее к востоку сарматах пишет Плиний, что они мидской породы, живут при реке Доне, разделяются на разные поколения. Сей же автор и Страбон некоторых мидян в Европе вместе с фракиянами, то есть в сарматских пределах, полагают, чем вероятность о единоплеменстве сарматов с мидянами умножается. Ибо, преселяясь от востока к западу, мидские народы, и будучи проименованы сарматами, могли в некоторых поколениях удержать прежнее имя, подобно как славяне новогородские перед другими славенскими породами, которые особливые имена имели. Некоторые речения мидские, со славенскими сходные, не были бы единородства вероятностью, когда бы таковыми важными свидетельствами древних писателей не утверждались. Амазоны, по преданию Геродотову, от сармат происхождение имели и говорили языком сарматским; скифскому от будинов не чисто научились. Плиний о сарматах-гинекократуменах, то есть женами обладаемых, упоминает, супружество с амазонами имеющих; также и о сарматских амазонах. Посему они были славенского племени. Видя пафлагонов, енетов, мидян и амазонов в Азии славенского племени, уже думать можно, что обитавшие с ними в соседстве мосхи им были единоплеменны, почему московский народ у многих новых писателей от них производится. О соседстве Мосхинии с амазонами и сарматами нахожу древние свидетельства, о единородстве - не имею; итак, утверждать о том опасаюсь, затем больше, что в Страбоне противное сему примечаю: Мосхиния, - пишет он, - разделена на три части: одну колхи, вторую иверы, третию армяне имеют - народы, от славян весьма отменные. В наших летописях до начала Москвы не находим по российским областям подобного имени; и у Нестора при исчислении славенских поколений о мосхах глубокое молчание. Великий перерыв времени, в кое о мосхах не упоминают внешние и домашние писатели, не позволяет утверждать о единоплеменстве мосхов и славян московских без довольного свидетельства. В южной Европе древность и могущество славян из Геродота явствует, который венедов с иллирианами за один народ почитает и обыкновения их, мидским подобные, описует, чем показанное выше сего единородство подтверждается. Иллирийцев древность простирается до веков баснословных; сила из военных дел с греками и римлянами известна. Некоторые, стараясь древних иллирийцев разделить от нынешних славян, в Иллирике живущих, приводят во свидетельство Иорнанда и Прокопия, которые описывают пришествие славян за Дунай от севера: новых мест имена славенского знаменования признают, в старых того не находят. Слабые спорных мыслей основания! Правда, что славяне, от полунощной страны перешед за Дунай, в Далмации и в Иллирике поселилась в начале шестого веку. Но следует ли из того, чтоб они или их единоплеменные там прежде никогда не обитали? Не могло ли быть, чтобы римскою силою утесненные иллирические славяне во время войны уклонились за Дунай к полунощным странам; потом, приметив римлян ослабение, старались возвратиться на прежние свои жилища? Имеем сего явственные у себя следы, Нестор утверждает, что в Иллирике, когда учил апостол Павел, жительствовали славяне и что обитавшие около Дуная, убегая насильного владения нашедших и поселившихся меж ними римлян, перешли к северу, на Буг, Вислу, Днепр, Двину и Волхов. Уже свидетельств довольно; но сверх того Плиний объявляет, что ему названия иллирических народов выговаривать трудно. Ясное доказательство, что ни от греческого, ни от латинского языка взяты, в коих он, без сомнения, был искусен. Городы многие издревле показывают славенский голос, с делом согласный, и возводят вероятность на высочайший степень. Признаки древнего имени славенского явствуют, во-первых, у Птоломея под названием ставан. Свойство греческого и латинского языка не позволяет, чтобы они выговорить могли славян имя. Ради того прежде ставанами, после склаванами и сфлаванами называли. Амазоны, или алазоны, славенский народ, по-гречески значат самохвалов; видно, что сие имя есть перевод, славян, то есть славящихся, со славенского на греческий. Имена славенских государей, в одно время со славенским именем прославленных, не в самое то время могли принять начало, но перед тем задолго. По именам государей и героев своих народ прежде внутрь пределов назывался, потом славою дел утвердил себе славное имя, которое хотя поздно по свету распространилось, однако внутрь было давно в употреблении
4. О нравах, поведениях и о верах славенских Разные славян поколения неспоримо разнились обычаями, хотя во многом имели сходство. Кроме разделения по местам, разность времени отменяет поведения. Того ради мидских, венетских, иллирийских, амазонских и сарматских предков славенских, кои многими веками, великими расстояниями и, сверх того, многоразличными преселениями отделяются, не изображаю в тогдашнем виде, который, по свойствам тамошнего климату и по соседству с отменными народами, походить не может на преселившихся их поздних потомков. Итак, довольно будет, когда увидим их, по преселениях несколько описанных. Когда имя славенское в свете прославилось войнами против римлян и греков, тогда Прокопий Кесарийский, того же веку писатель, следующее об них на память оставил: Сии народы, славяне и анты, не подлежат единодержавной власти, но издревле живут под общенародным повелительством. Пользу и вред все обще приемлют. Также я прочие дела у обоих народов содержатся издревле. Единого бога, творца грому и всего мира господа исповедуют. Ему приносят волов и другие жертвы. Судьбины не признавают и не приписывают ей никаких действий в роде человеческом. Впадши в болезнь или готовясь на войну и видя близко смерть, дают богу обещание, что ежели от нее свободятся, немедленно принесут жертву. Получив желаемое, исполняют свое обещание вскоре и верят, что жизнь их сохранена оною жертвою. Сверх того, почитают реки и другие воды, также и некоторых иных богов, которым всем служат и в приношении жертвы гадают о будущем. Живут в убогих хижинах, порознь рассеянных, и нередко с одного места преселяются на другое. Когда на бой выходят, многие идут пеши со щитами и с копьями; лат не носят. Иные, не имея на плечах одеяния, в одних штанах бьются с неприятелем. Обоих язык один - странный. Нижe видом тела разнствуют, ибо все ростом высоки и членами безмерно крепки, цветом нижe весьма белы, нижe волосом желты, ни очень черны, но все русоваты. Жизнь содержат, как массагеты, сухою и простою пищею и, подобно как они, весьма нечисто ходят, натурою незлобны, нелукавы и в простоте много нравами сходны с гуннами. - Сие о славенах, живших в шестом столетии по Христе около Дуная. О славенских народах, живших по российским областям, объявляет Нестор, что поляне от своих предков обычаем кротки, стыдливы к родителям и к сродникам и брачное сочетание наблюдают. Древляне живут зверским образом: убивают друг друга, едят нечистую зверину. Брачных чинов не держат: женский незамужний пол хватают у воды и вместо жен держат. Радимичи, кривичи, вятичи и северяне держатся одного обычая. Живут в лесах, как дикие звери, всякую нечистоту в пищу принимают, не стыдятся срамословить пред родительми; вместо браков сходятся на игрища между селами и пляшут, где хватают женский пол себе в жены, с которыми сперва согласились; держат по две и по три. Над мертвыми отправляют тризны, потом на струбе сожигают и пепел с костьми в сосудах на столпах ставят при дорогах. Сие употребление у кривичей было еще при Несторе. Новгородских славян нравы и поведения усмотреть можно с начала истории от Рурикова приходу. При Варяжском море на южном берегу жившие славяне издревле к купечеству прилежали. В доказательство великого торгу служит разоренный великий город славенский Виннета, от венетов созданный и проименованный. Гелмолд о нем пишет: Река Одра протекает в север середи вендских народов. При устье, где в Варяжское море вливается, был некогда преславный город Виннета, в котором многонародное пристанище грекам и варварам, около жившим. Все европейские городы превосходил величеством. В нем жили славяне, смешанные с другими народами, с варварами и с греками...Приезжим саксонцам равно позволялось жить в сем городе, лишь бы только не сказывались христианами, ибо славяне все даже до разорения сего города служили идолам. Впрочем странноприимством и нравами ни един народ не был честнее и доброхотнее. Купечествовал товарами разного рода с разными народами пребогатый город и все имел, что бывает редко и приятно. Разорен от некоторого короля датского. Видны еще только древних развалин остатки. - После сего привык народ славенский в Померании к морскому разбойничеству. О нравах и о вере вендских померанских славян, особливо которые жительствовали в Вагрии, северные писатели уверяют, что у них многоженство в обычае было: покупали жен, сколько кому прокормить возможно. Хотя ж почитали единого бога на небесах, который имел об оных попечение, однако земные дела поручал другим. Святовид на острове Ругене вырезан был на дерева о четырех лицах, в коротком платье, стоял в капище, в левой руке держал лук, в правой рог с вином; на бедре превеликий меч в серебряных ножнах. При нем висело седло и узда величины чрезвычайной. Четыре лица, как кажется, значили четыре части года. Именем сего идола давал жрец ответы. Святовиду честию следовал Прове, или Проно, особливо у вагрских славян; стоял на великом и кудрявом дубе. Около его на земли расставлены до тысячи идолов с двумя, тремя лицами и больше. Перед Проном стоял алтарь для приношения жертвы. Радегаст держал на груди щит с изображенною воловою головою, в левой руке копье, на шлеме петух с распростертыми крылами. Сива, или Сиба, нагая женщина, волосы назади висели до подколенков; в правой руке яблоко, в левой виноградный грозд держала. Наконец, почитались у них Черн-бог и Бел-бог: первый добрый, другой злой. Сверх всех сих идолов, обоготворялись огни, которые по разным местам неугасимо горели. Многие воды, ключи и озера толь высоко почитались, что с глубоким и благоговейным молчанием черпали из них воду. Кто противно поступал, казнен был смертию. Такое озеро обоготворялось на острове Ругене, в густом лесу, называемое Студенец, которое хотя весьма изобиловало рыбою, однако оныя не ловили для почтения мнимой святости. При всем сем почитали змей как домашних богов и наказывали тех, которые им вред наносили. В приношении жертвы Святовиду изъявляли превеликое почитание. После жатвы собирался весь народ перед его капище для препровождения великого празднества, где били скота на жертву, и для знатного идольского пирования за день перед праздником должен был сам жрец прежде приношения жертвы и служения чисто выместь капище. Следующего дня, в самый праздник, при собрании народа перед дверью капища, взяв из руки идольской рог с вином, чем за год был наполнен, прорицал о плодородии будущего года. Ибо ежели вина в роге не много убыло, почиталось плодородия признаком. В противном случае изобилия плодов не надеялись. По сем выливал жрец вино из рога перед ногами Святовидовыми и наливал в него новое; пил за его здоровье и просил, чтобы людям своим и отечеству подал изобилие, богатство и победу над неприятельми. Выпив рог вина, наполнял снова и отдавал идолу в руку. Потом приносили в жертву великие круглые хлебы из муки и из меду, которые жрец поставив между собою и народом, молился о изобильной жатве будущего года. Потом благословлял народ именем Святовидовым, увещал к прилежному приношению жертвы и обещал в воздаяние победу на врагов по морю и по суху. По сем препровождался день в ядении и питии, и за стыд почитали, ежели кто не напился допьяна. Каждый человек в год сему идолу третию часть своей хищной добычи долженствовал принести в жертву. Триста конных нарочных воинов, сколько могли награбить, все в капище приносили, что жрец употреблял на украшение оного. Нередко сему идолу приношены были в жертву христианские пленники, которых садили верхом на лошадях во всей их сбруе. Лошадь четыреми ногами привязывали к четырем сваям и, под поставленные по обеим сторонам костры дров подложив огонь, сожигали живых коня и всадника. Другим идолам своим, Прову или Прону, Сиве, Радегасту, приносили тогда жившие славяне кровавую жертву людей христианских. По заклании оных прикушивал жрец крови, от чего уповали силы и действия к предсказанию. Когда жертва совершилась, начинался жертвенный пир с музыкою и плясанием. Злым богам приносили кровавую жертву и печальное моление, также и страшные клятвы, добрым - веселие, игры и радостные пирования. О будущем гадали обыкновенно метанием деревянных дощечек, у которых одна сторона была черная, другая белая. Когда их бросали, белая сторона наверху добро, черная худо, по их мнению, предвозвещала. Летание птиц и крик по разности сторон, встреча зверей, сверх сего, движение пламени, течение воды и разные виды пены и струй также служили к предсказанию. Святовиду посвящен был великий белый конь. Когда войну начать хотели, втыкали перед капищем в землю острыми концами шесть копей, по два вместе крестообразно. По обыкновенной молитве выводил жрец посвященного коня скакать через оные копья. Когда на скоку заносил наперед правую ногу, почитали за доброе предзнаменование предприемлемого дела; когда же левую простирал наперед далее, признавали за худое предвозвещение. По сему конскому скаканию начиналась война или отлагалась
5. О преселениях и делах славенских Древнейшее всех преселение славян, по известиям старинных писателей, почитать должно из Азии в Европу. Что оное двумя путями происходило, водою и по суху, из вышеписанного усмотреть не трудно. Ибо венеты от Трои с Антенором плыли Архипелагом, Посредиземным и Адриатическим морем. И весьма вероятно, что после оного по разным временам и случаям многочисленные их однородцы из Пафлагонии помянутым путем или по Черному морю и вверх по Дунаю к ним и в их соседство перешли жительствовать. Подтверждается сие, во-первых, тем, что венеты весьма широко распространились по северному и восточному берегу Адриатического залива и по землям, при Дунае лежащим; второе, что Пафлагония после того от времени до времени умалилась и, наконец, между главными землями в Азии не полагалась, ибо уже у Птоломея почитается как малая часть Галатии. Другой путь был из Мидии севером, около Черного моря, к западу и далее на полночь, когда сарматы, от мидян происшедшие, из задонских мест далее к вечерним странам простирались, что из выше писанного по правде заключить должно. Еще ж Блонд пишет, что славяне, от Босфора Циммерского до Фракии обитавшие, в Иллирик и в Далмацию преселились. Болгар древнее жилище в Азиатичеекой Сармации, около реки Волги, с добрым основанием от некоторых полагается, затем что Иорнанд со славянами и антами, славенским же народом, совокупное их нападение на Римскую державу описует и жительство их почитает в северной стране от Черного моря. Согласуется с делом имя болгар, от Волги происшедшее, которыми после того и другие народы, козаре и татаре, от россиян именовались. Все сие доказывает движение славенских поколений от востока на запад пространными нашими землями, по северу около Понтийского моря. Таким образом, простираясь уже паки к полудни, соединились с однородцами своими, преселившимися южною дорогою, и во многие веки составили разные славенские поколения, отменив наречия и нравы по сообщению с иноплеменными народами, с которыми в преселениях обращались. Какова храбрость была древних предков славенского народа, о том можно уведать, читая о войнах персидских, греческих и римских с мидянами, сарматами и иллирийцами, которые принадлежат и до россиян обще с другими славенскими поколениями. О грамоте, данной от Александра Великого славенскому народу, повествование хотя невероятно кажется и нам к особливой похвале служить не может, однако здесь об ней тем упоминаю, которые не знают, что, кроме наших новогородцев, и чехи оною похваляются. Между тем, когда славенские племена из Мидии, около Черного моря, в Иллирик и в другие места распространялись, тогда и в северные страны поселялись в великом множестве. Новогородский летописец согласуется в том со внешними писателями. И хотя бы имена Славена и Руса и других братей были вымышлены, однако есть дела северных славян, в нем описанные, правде не противные. По Варяжскому морю, которое от воровства на чудском языке сие имя получило, обыкновенно в древние веки бывали великие разбои и не токмо от подлых людей, но и от владетельских детей за порок не почитались. Про Славенова сына Волхва, от которого Волхов наименование носит, пишет, что в сей реке превращался в крокодила и пожирал плавающих. Сие разуметь должно, что помянутый князь по Ладожскому озеру и по Волхову, или Мутной реке тогда называемой, разбойничал и по свирепству своему от подобия прозван плотоядным оным зверем. Распространение славян северных до рек Выми и Печоры и даже до Оби хотя позднее должно быть кажется, нежели как положено в оном летописце, однако не так поздно, как некоторые думают, затем что дорогими собольими мехами торг из России на запад уже за семьсот лет известен из внешних авторов, и дыньки в российском купечестве прежде обращались, нежели Ермак открыл вход в Сибирь военною рукою. Когда Римская империя усилилась и оружие свое распростерла далече, тогда почувствовали насильство ея и славенские народы, жившие в Иллирике, в Далмацни и около Дуная, для чего в север уклонились к своим однородцам, которые издавна в нем жительствовали. По свидетельству Несторову, славяне в местах, где Новгород, обитали во время проповеди Евангелия Святым Апостолом Андреем. У Птоломея положены славяне около Великих Лук, Пскова, Старой Русы и Новагорода. Итак, явствует, что, ненавидя римского ига и любя свою вольность, славяне искали оной в странах полунощных, которою единоплеменные их пользовались, в местах пространных, по великим полям, рекам и озерам. Нестор подробно описывает, что нашли волохи на славян дунайских и, седши с ними, стали обижать и насиловать; тогда оные, отшед на реку Вислу, назвались ляхами. От ляхов прозвались иные лутичи, иные мазовшане, иные поморяне. Иные сели по Днепру и назывались поляне; другие - древляне, затем что сели в лесах; многие между Припятью и Двиною и назывались дреговичи; некоторые поселились на Двине и назывались полочане по реке Полоте; многие перешли на Оку и проименовались вятичами. Иные славяне сели около озера Ильменя и прослыли своим тем же именем; иные поселились по Десне, Семи и Суле и назывались северяне. Новгородцы одержали не одно токмо имя свое славенское, но и язык сродных себе славян, около Дуная и в Иллирике обитающих, который много сходнее с великороссийским, нежели с польским, невзирая на то, что поляки живут с ними ближе, нежели мы, в соседстве. Потом, как Римская империя стала приходить в упадок,. тогда славяне, стараясь отметить древнюю предков своих обиду, предпринимали от севера на полдень сильные и частые походы, особливо при Юстиниане Великом, царе греческом, чему пример даю из Прокопия: Войско славенское, из трех тысяч состоящее, без сопротивления Дунай-реку переправилось и потом, без труда через Гебр переехав, разошлись надвое. Одна часть состояла из тысячи осьмисот человек, другая из прочих. На обоих, хотя друг от друга разделенных, учиняли нападение римские военачальники во Фракии и в Иллирике, однако паче чаяния побеждены были и отчасти побиты на месте, отчасти без всякого порядку спаслись бегством. Потом, когда оба полки славенские, числом много меньшие, вождей римских низложили и прогнали, другая часть их с Азбадом учинила сражение. Сей Азбад, Юстинианов стипатор, правил конницею, которая издавна для прикрытия города Цирула во Фракии была сильна множеством и мужеством. Славяне, и сих рассыпав, многих, со срамом бегущих, умертвили и, поймав Азбада, хотя сперва стерегли жива, однако после, вырезав ремни из хребта, его сожгли. Сие учинив, всю Фракию и Иллирик без своего ущербу разоряли и в обоих местах многие крепости взяли осадою. Прежде ж сего ни к стенам приступить, ни в поле выступить не дерзали, никогда не смели чинить набегов на Римскую империю и до того времени, кажется, никогда через Дунай-реку не переходили. Победившие Азбада славяне разорили все места до самого моря. Приморский город Топер с оборонительным войском взяли таким образом. Славян большая часть в ямистых местах и во врагах близ стен городских утаилась. Малое оных число у ворот восточных раздражали римлян, на городовой стене стоящих. Солдаты, бывшие в городе, думая, что только славян было, сколько показалось, внезапно вооруженные учинили вылазку. Славяне стали отступать притворно и, якобы их страшась, назад побежали. И как римляне, гонясь за ними, от стены удалились, славяне засадные из врагов поднялись, от города путь им пресекли, и бегшие славяне, обратясь лицом к неприятелям, гонящих остановили и, побив всех, на том же месте приступили к городу. Уже неприготовившиеся мещане жестоко возмутились, однако по возможности сопротивлялись стремлению: ибо сначала кипящее масло и смолу лили на приступающих. И хотя люди всякого возраста на них бросали каменье, однако бедства не отвратили. Великим множеством стрел славяне городских людей от зубцов сбили и, приставив к стенам лествицы, город взяли. Немедленно мужеска полу до пятнадцати тысяч порубив и разграбив богатство, малых детей и женский пол поработили. Ибо до того дня не было пощады ни единому возрасту. Другой полк, после того как ворвался в римские пределы, всех без разбору лишал жизни, так что в Иллирике и во Фракии непогребенные трупы по всем местам лежали повержены. Потом оба полки живот пленным оставлять стали и так во свои жилища возвратились со многими тысячами пленных. В Сардике, иллирическом городе, собранное войско строил Герман и поспешал с великим к войне приуготовлением. Когда славенские полки, каковы никогда не бывали, достигши к пределам Римской империи и переправясь через Дунай, пришли к Наизу, некоторые из них отлучились от войска и, по ближним местам разделясь, для добычи бегали порознь, попали в руки некоторым римлянам. Связаны и вопрошены, для чего славенское войско за Дунай переправилось? - с уверением ответствовали, что пришли с тем намерением, дабы взять Солунь и окрестные его городы. О сей вести император, весьма обеспокоившись, немедля писал к Герману, чтобы для настоящего времени, оставив поход в Италию, и вместо того Солуню и другим городам поспешил дать помочь и не умедлил бы удержать стремление славян всеми силами. Между тем как Герман еще собирался, славяне, узнав от пленных о приходе его в Сардику, устрашились, ибо имя его было у них славно, что пред тем победил антов, славянам единоплеменных. Итак, убоясь и рассуждая, что идет с преизбранным воинством, которое от Юстиниана императора против короля Тотилы и против готов послано, предприятый путь к Солуню прекратили и, не смея больше выступить в поле, перешли все иллирические горы и без опасности вступили в Далмацию. В Иллирике Герман объявил войску, чтобы весь снаряд был собран для походу после двух дней в Италию. Однако, внезапно заболев, умер. После того отправил император против славян избранное войско, которого военачальниками были Константиан, Аратий, Назарий, Иустин, другой сын Германов, Иван, проименованием Елуон. Сверх того, над всеми поставил Схоластика, из придворных евнухов. Часть славян нашел он у Адрианополя, которые в пути своем уже не могли скоро простираться, для того что вели с собою бесчисленное множество пленников, скота и всякого богатства. Сим принуждены, остоялись и к сражению втай от неприятеля приготовлялись; славяне на горе, римляне на поле стан укрепили. Долго так стояв, преодоленные нетерпеливостию солдаты с неудовольствием стали жаловаться на полководцев, что сами, пищею будучи довольны, презирают солдат, недостатками утомленных, и не хотят вступить в сражение с неприятельми. Таковыми жалобами принуждены были военачальники бой начать. Сражение возгорелось. Побеждены силою римляне; многие храбрые солдаты пали. Предводители, едва не поиманы, вырвавшись, с прочими ушли кому куда ближе. Славяне взяли Константиново знамя и, презрев римское войско, пошли далее. Астическую страну, которая долго не чувствовала разорения, опустошили; для того корысть нашли там преизобильную. Учинив по великому пространству разорение, дошли до долгой стены, которая на день пути отстоит от Царя-града. Несколько после того римляне, следуя за славянами и залучив часть оных, побили внезапным нападением и, порубив многих, отняли римских пленных великое множество, и взято назад Константиново знамя. Прочие славяне с корыстию в домы возвратились. - Таковы суть знатнейшие свидетельства походов славенских. на Римскую державу. Впрочем, нет сомнения, что в войнах готских, вандальских и лонгобардских великое сообщество и участие геройских дел приписывать должно славянам. Показывает помянутый Прокопий соединение их с лонгобардами, гепедами и готами ради Ильдизга, королевича. лонгобардского. От великого множества славян, бывших с прочими северными народами в походах к Риму и Царюграду, произошло, что некоторые писатели готов, вандалов. и лонгобардов за славян почитают, хотя они действительно германского были племени. Следы знатных славенских походов явствуют из их преселений. Чехи, по описанию того ж Прокопия, жительствовали на берегу Евксинского понта, которым в прежние времена ставил королей римский император, а тогда уже ему не были ни в чем послушны. Нынешнее чехов обитание около вершин реки Албы свидетельствует о их походах, также и о преселениях прочих единоплеменных им народов. Болгары, при Анастасии, царе греческом, в первый раз на Римскую империю нападение учинившие, тоже показывают, что они славяне были; с вандалами и лонгобардами воевали в сообществе. Взаимное северных и южных славян друг другу вспоможение явствует из приходу болгаров дунайских для населения Славенска: первое после великого мору, от которого жители почти все погибли, второе по нашествии гуннов, от коих Славенск разорен и положен в конечное запустение. Всех походов, переселений и смешений славенского народа для великого их множества и сплетения описать невозможно и не так нужно, как в следующих частях показать дела российских наших праотцев. Для того поспешаю к описанию прочих народов, поелику до нас касаются, как участники в составлении нашего общества
6. О Чуди Чудские поколения коль далече по северу простираются, заключить можно из множества разных народов, отчасти Российской державе недавно покоренных, отчасти в оную в прежние совсем включенных. Ливония, Естляндия, Ингрия, Финния, Карелия, Лаппония, Пермия, черемиса, мордва, вотяки, зыряне говорят языками, немало сходными между собою, которые хотя и во многом разнятся, однако довольно показывают происхождение свое от одного начала. Сверх сего, сильная земля Венгерская хотя от здешних чудских областей отделена великими славенскими государствами, то есть Россиею и Польшею, однако не должно сомневаться о единоплеменстве ее жителей с чудью, рассудив одно только сходство их языка с чудскими диалектами. Что подкрепляется еще их выходом из сторон, где и поныне чудские поколения обитают, их остатки. Представив чудской народ в нынешнем его рассеянном состоянии и по большой части у других держав в подданстве, помыслить можно, что в соединении бывал некогда силен на свете. По примеру, как писано выше о величестве славенеком,. оглянемся на времена прошедшие около лет тысячи и поищем чудского могущества. Северные авторы наполнены описаниями военных дел их и других сообщений, бывших со шведами, датчанами и норвежцами. Пермия, кою они Биармиею называют, далече простиралась от Белого моря вверх, около Двины реки, и был народ чудской сильный, купечествовал дорогими звериными кожами с датчанами и с другими нормандцами. В Северную Двину-реку с моря входили морскими судами до некоторого купеческого города, где летом бывало многолюдное и славное торговище: без сомнения, где стоит город Холмогоры, ибо город Архангельской едва за двести лет принял свое начало. Народ почитал идола Иомалу, что на ливонском, финском и на других чудских диалектах бога значит. Явствует сие из Стурлезона, где описывает езду Торета некоего и Карла в Двину-реку, кои, будучи от короля своего Олава, проименованием Святого, посланы в Биармию для торгу, присовокупили к тому татьбу: ограбили золото и серебро из кладбищ, сорвали с деревянного Иомалы дорогое ожерелье и взяли серебряную чашу с деньгами. Сию древность тамошней чуди доказывают и поныне живущие по Двине чудского рода остатки, которые через сообщение с новогородцами природный свой язык позабыли. В показанном состоянии Пермия была около времен великого князя Владимира Первого и еще много прежде при Гаральде Пулхрикоме, во дни самых первых князей варяжских. Финляндия в те же веки была весьма сильна и своими владетельми управлялась. Вайланд, Свегдеров сын, король шведский, около времен первого христианского веку женился у короля финского Сния на дочери Дриве, от которой родился ему сын Висбур. Подобно и Аги, Дагонов сын, плененного финского князя именем Фростона дочь Скиалву имел в супружестве, которая после, заманив мужа в свое отечество, коварным образом сонного убила, отца своего смерть отмщая. Нападениям на их землю финны храбро сопротивлялись. Победили Олава проименованием Святого. Нордские писатели причитали немалую часть храбрости финского народа колдовству, в чем оный носил на себе великое нарекание. Естония Финландии не уступала силою: сообщением с разными народами по купечеству превосходила, где не токмо разными товарами, но и людьми торговали. Олав, Тригвонов сын, король шведский, взят был в малолетстве на море от разбойников в полон и продан в Естландию, о чем в житии великого князя Владимира Святославича пространнее. Ингварь, сын Остонов, король шведский, около пятого столетия по Христе разбоем ходил в Естландию по тогдашнему обычаю. Естонцы на берегу морском его победили; Ингварь на бою убит и похоронен на том месте. Но многих военных действ, бывших между нормандцами и чудскими народами, к морям прилежащими, то есть с пермцами, финландцами и естландцами, не исчисляю ради краткости. Довольно явствует по сим трем чудским народам. коль сильны были прочие их единоплеменные, к востоку лежащие, от морей отдаленные поколения, о которых нормандцам за великим отстоянием знать не было можно и которых Нестор летописец исчисляет: весь полагает на Беле-озере, мерю в Ростовской и Переяславской земле по Клещину-озеру, также черемису, мордву, печору и другие народы упоминает, из которых многие толь велики были, что со славянами новогородскими послов своих к варягам отряжали для призыву князей на владение, по которому пришел Рурик с братьями. Рассмотрев чудского народу прежде многих веков могущество, большее нынешнего, признать должно, что они в севере великую часть земель еще и прежде того занимали и неотменно в общем имени скифов заключались от греческих и римских писателей. Ибо татаре обитали тогда далече в Азии к востоку и потому скифского имени у греков не носили. Прочие древние народы, как алане, роксолане, лаки, амазоны и другие должны причитаться к славенскому либо чудскому поколению. Итак, еще надлежит рассмотреть, которому из двух сих народов свойственно приписать должно имя скифов, употребленное у древних внешних авторов обще для многих и разноплеменных северных обитателей, которое не токмо иногда далече в Европу, даже до германцев, и на востоке неведомым тогда азиатическим государствам давалось, но и греческие поселенцы, около Днепра и в Херсоне жившие, скифами проименованы были от своих одноземцев. Выше сего показано, что славенские поколения сарматами тогда назывались, хотя иногда нередко со скифами от незнания тогдашних писателей смешиваны были, потому что часто с места на место переселялись. К подтверждению сего служит, что амазонки скифского языка не разумели, следовательно, свойственный скифский язык не был славенский. И мидский царь Киаксар отдавал скифам малых детей учиться говорить их языком, откуду явствует, что и корень славенского языка, то есть мидcкий, со скифским не сходствовал. Итак, остается искать скифского имени и народа в чудском племени, для чего необходимо нужно смотреть довольных о том свидетельств. Профессор Байер, хотя неправо скифское имя производит от финского слова скита - стрелок, затем что сарматы, парфяне и другие многие народы из лука стрелять не меньше скифов искусны были и равное право имели от греков названы быть стрелками, а притом по-гречески, а не по-фински, - однако в том он не ошибся, что финцев, естландцев и лифландцев почитает остатками древних скифов. Я доказываю следующими вероятными доводами. Имя скиф по старому греческому произношению со словом чудь весьма согласно; не происходит от греческого и, без сомнения, от славян взято, которые по большой части обитали между чудью и Грециею около Дуная. И как обыкновенно бывает, что отдаленных народов называют теми именами, которое им наложили промеж ими живущие соседы, так и греки, наслышавшись от славян имени чудь, переняли и по своему выговору скифами назвали. Остатки древнего скифского языка находим у Геродота, которых явное сходство видим с речениями, у нынешних чудских народов употребительными. Всего сего примечательнее, что басня о Колоксае, сыне первого скифского царя Таргитая, единство сего народа с чудским приводит в полную вероятность. Опущены в то время были, как скифы о себе баснословили, с неба соха, иго, топор и чаша золотая. Большой брат Липоксай и средний Арпоксай покушались один за другим взять себе в корысть оные золотые вещи, однако оба не могли получить для огня, круг них пылающего. Меньший брат как только к ним приступил, огонь исчез и оставил сокровище ему во владение. Здесь примечать должно, что хотя имена отца и трех сынов на финском языке имеют чудское знаменование, однако меньшего брата имя самому реченному повествованию соответствует. Колоксай значит огонь бегущий, якобы от такого приключения произошло сие имя. Итак, по величеству чудского народа и по доказательствам исключительным славян, имя скифов чудским поколениям следует; и то самое подтверждается происхождением имени Колоксая; равно как сходствующие скифские и чудские речения и обстоятельствам соответствующие подают всему неодолимую вероятность и не оставляют сомнения, что чудские поколения суть от рода подлинных древних скифов, ныне по большой части Российской державе покоренные или уже из давных времен в един народ с нами совокупленные. Из сего следует, коль велика древность и слава чудского племени. Рассмотрев единство свойственно называемых скифов с чудью, безопасно употреблять можем одно именование их вместо другого, из которых свойственнее то, которое сему народу наложили древние наши славенские предки. Геродот, первый и обстоятельный описатель чудского происхождения и древних преселений и разделений, зачинает известия с помянутой выше сего басни о Таргитае, о трех его сынах и о меньшем Колоксае, получившем в наследие опущенные с неба золотые орудия купно со владением. Потом утесненные военными нападениями скифы от массагетов принуждены были выгнать циммерской народ из пределов европейских. Гонясь за ним под предводительством царя Мадия, сына Прототиева, вошли в Мидию, где тамошние жители вступили со скифами в сражение и, быв от них побеждены, владения над Азиею лишились, которую скифы одержали. Оттуду прямо в Египет путь предприяли. И как уже вошли в Сирию и в Палестину, Псаммитих, царь египетский, вышел им навстречу, дарами и прошениями утолил стремление, чтобы далее походом не простирались. Скифы поворотясь много насилия чинили на пути обратном и разграбили храм Венерин в Аскалоне. Но пришедших в Мидию знатнейших скифов царь Киаксар созвав на великое пированне и, напоив, побил всех сонных, а прочих выгнал из Мидии военною силою. Скифы, по двадцатиосьмилетнем владении в Мидии и по толь же долгом отсутствии от жен, когда к своим жилищам в Циммерию приближились, встретили их вооруженные рабы и рабские взрослые дети, от жен их в небытность мужей прижитые. По нескольких сражениях, не возмогши преодолеть, наконец, пошли на них без военного оружия с одними бичами, что рабы увидев и вообразив свое прежнее холопство, оробели и пустились в бегство. Итак, скифы утвердились на прежних своих жилищах. Сие повествование надлежит больше до скифов, номадов называемых; прочие их поколения, по широким полям обитая, сим походам не были причастны. Знатнейшие из них у Геродота описаны кратко. Будинцы были весьма сильны и многочисленны; глаза синие, волосом черны. Город их, называемый Гелон, из дерева построен, которого каждый бок длиною был по тридцати стадий. В нем стояли деревянные храмы, капища и идолы греческие, затем что гелонские жители были греки, смешанные с будинскими скифами, и язык употребили, смешанный с будинским. Упоминаются у Геродота также скифы, которые от самовладетельных государей управлялись; назывались королевскими, обитали около вершин реки Дона. Многие скифские поколения и преселения довольно можно видеть из описателей разных веков. Здесь по нашему намерению, невместны, ибо оное простирается больше, чтобы показать древних родоначальников нынешнего российского народа, в которых скифы не последнюю часть составляют. Рассуждая мидские войны и смешения со скифами, ясно понимаем, что уже и тогда чудь со славянами в один народ по некоторым местам соединилась. После того в первые христианские времена и в средние веки еще много больше меж ними совокупление воспоследовало, чему прилагаются некоторые здесь примеры. По всем историографам известно, что гунны вышли из Азии от стран, к Каспийскому и к Северному морю прилежащих, то есть из Сибири и из земель, Каспийским и Черным морем включенных. Довольно явствует из Прокопия, который пишет, что около гор Кавказских живут гунны, нарицаемые сабири, и другие племена гунские. В Сибири издревле жители были чудского поколения: ибо татаре не так давно в ней поселились, по большей части с царем Кучумом, во времена великого государя царя Иоанна Васильевича. Остяки и прочие там старобытные чудские обитатели в стороны уклонились. В Дагистане, близ Дербента, есть, как сказывают, и поныне народы чудского поколения, называемые авари. Из сих мест вышед, гунны именовались разно: гунны, авари, по-российски угры и обри, протекли, во-первых, чудские в севере и славенские поселения, достигли через Дунай вовнутрь Греции и по многих войнах и нахождениях в Паннонии или в Венгрии поселились. Итак, недивно, что в венгерском языке весьма много слов славенских; и потому древний их чудской язык весьма много изменился между славянами и, наконец, ради великого смешения с греками, а паче с турками, с которыми они издавна в соседстве жили и часто у историков за один народ почитались. Нашествие их жестоко чувствовал Славенск, что ныне великий Новгород, который от угров белых, обитавших в сибирских пределах, в Югорской земле, разорен и в конечное запустение был положен, ибо весьма вероятно, что новогородцы и сами в их сторону досягали купечеством и войною. Сие видно по великому и древнему торгу, описанному у западных старинных авторов, который происходил дорогими мехами. Итак, может быть, сие нашествие угров было отчасти из зависти к новогородцам за вступление их в сибирские краи для корысти, отчасти для утеснения угров от восточных татарских народов, которые тогда начали приходить в силу и на запад простираться. При сем случае, чаятельно, немалое смешение славян учинилось с угорскою чудью. Потом, паки по обновлении Славенска, после преименования Новым городом и по принятии князей варяжских на владение славяне усилились и чудь утесняли, отгоняя их с мест или в соединение принимая. Сие на востоке; на западе с варягами происходило подобное смешение и соединение

Глава 1. О древности письма славянов
Первое что к повествованиям относится, есть письмо, ибо без того ничего на долгое время сохранить невозможно, и хотя устные предания через память долго сохранены быть могут, но не все цело, так как память не всех людей так тверда, чтоб слышанное единожды или дважды правильно и порядочно без ущерба или прибавки пересказать; следственно все деяния тогда, которые записать удалось, гораздо правдивее чрез роды переданных. Когда же, кем и которые буквы первее изобретены, о том между учеными распря неоконченная. Прежде букв употребляли иероглифию, или образами описание, и того мы касаться не будем
2 Иностранных басня. Треер Что же всеобщего славянского языка и собственно славяно-руссов письма касается, то многие иноземцы от неведения пишут, якобы славяне поздно и не все, но один от другого письмо получали, и якобы руссы до пятнадцатого века после Христа никаких историй не писали, о чем Треер из других в его Введении в русскую историю,1 стр. 14, написал, как и профессор Байер погрешил, гл. 17, н. 61. Другие того дивнее, что рассказывают, якобы в Руси до Владимира никакого письма не имели, следственно древних дел писать не могли, обосновывая это тем, что Нестор более 150 лет после Владимира писал, но никоего прежнего писателя истории не воспоминает. Впрочем, это мнение, думается, от таких произошло, которые не только других древних славянских и русских историй в Руси, но даже оную Несторову никогда видели или читая понять и рассудить не могли, как, видимо, и преславный писатель Байер, который хотя в древностях иностранных весьма был сведущим, но в русских много погрешал, как в гл. 16, 17 и 32 показано. Подлинно же славяне задолго до Христа и славяно-руссы собственно до Владимира письмо имели, в чем нам многие древние писатели свидетельствуют и, во-первых, то, что вообще о всех славянах рассказывается
3 В Колхисе. В Европе Ниже из Диодора Сицилийского и других древних будет вполне очевидно, что славяне сначала жили в Сирии и Финикии, гл. 33, 34, где по соседству еврейское, египетское или халдейское письмо иметь свободно могли. Перешедши оттуда, обитали при Черном море в Колхиде и Пафлагонии, а оттуда во время Троянской войны с именем генеты, галлы и мешины, по сказанию Гомера, в Европу перешли и берегом моря Средиземного до Италии овладели, Венецию построили и пр., как древние многие, особенно Стрыковский,2 Бельский3 и другие, рассказывают. Следственно, в такой близости и сообществе с греками и итальянцами обитав, несомненно письмо от них иметь и употреблять способ непрекословно имели, хотя это только по мнению моему
4 Иероним учитель славян. Библия славянская Разные славянские историки рассказывают, что Иероним великий учитель, в 4-м веке после Христа живший, родом был славянин из Истрии. Сей якобы буквы славянам вновь сочинил и Библию на славянский язык перевел, о чем богемский Гагек,4 далматский Мауроурбин5, польские Кромер6, Стрыковский, Бельский и Гваньини7 написали. И хотя это их сказание я здесь изложил, только нахожу в том сомнительство, потому что о том древние писатели не воспоминают; и Библию хотя он перевел, но на латинский с еврейского, которую паписты Вульгатою именуют. И хотя Библия потом оными иеронимовыми или глаголическими буквами в 16-м веке в Венеции и Моравии печатана, только оная с его переводом не согласна, а скорее, думаю, Лютерова перевода. Но о буквах той книги Фриш8 довольно показал, что та же кириллица по сути, в начертании испорченная, а не Иеронимовы, которые у всех южных славян до сих пор в употреблении, и несколько книг ими печатано, но папистами так истреблены, что сыскать трудно, см. гл. 38
5 Кирилл Иерусалимский. Кирилл Селунский Те же писатели рассказывают: святой Кирилл первый славянам был веры христовой проповедник во время Юлиана Отступника в год 368, писал книги славянским языком против Юлиана в защиту веры, поскольку был славянин. Сие, видится, Бельский говорит о Кирилле Иерусалимском, который против Юлиана писал, но чтоб он славянин был и славянам веру проповедовал, того я не нахожу; но все же Кирилла Селунского первым проповедником и сочинителем букв разумеют, о чем и прочих проповедях в гл. 3 о крещении показано. Сие есть общее, что о письме славян известно, а о руссах славянах сии обстоятельства находятся:
6 Анахарсис. Саулий. Скил. Абарис. Скифы Древнейшее есть о сем сказание Геродотово, кн. 4, гл. 11, об ученых здешних стран. Анахарсис, королевич скифский, во время Солоново 41 Олимпии в первом лете, в Афинах учился и в достаточной мере философ был. О нем же Плутарх рассказывает, что якорь на корабле и другие полезные вещи придумал; по Страбону, кн. 7, к семи греческим мудрецом причтен, но, возвратясь в Скифию, за перемену обычаев или скорее от зависти о его мудрости братом Саулием, королем скифским, убит; по обстоятельствам же недалеко от Киева или Полтавы, о чем утверждают Страбон, кн. 7, Диоген Лаэртский в Анахарсисе, Плиний, кн. 7, гл. 46, Скил, королевич скифский, сын Арианта и матери Истрины, у греков, живших по Днепру во граде Борисфене, учился и за то братом Отмосадом убит. Абарис, скифский посол, от северных стран в Афины присланный, несколько хвальных книг писал, о котором многие древние воспоминают. Геродот же и другие древние рассказывают, что между скифами многие города греками населены были, гл. 12, н. 7, 51; гл. 13, н. 29, и потому не трудно было оным предкам нашим, именуемым от греков скифами, письмо греческое задолго до пришествия Христова иметь. А поскольку не иные народы, а только славяне и сарматы в сих странах обитали, которых греки скифами именовали, смотри в ч. II, н. 76, следственно, оные наши и других многих из сих стран произошедших народов предки были. Что же что имена тех государей не славянские, а некоторые и не сарматские, но греческие, оное видно потому, что греки по их обычаю свои имена от обстоятельств дали или их собственные переделали
7 Руссы в Сирию с торгом. Торг чрез Русь. Породнение с северными Константин Порфирогенит [Багрянородный] в Администрации9, гл. 42, о руссах рассказывает, что издревле морем с торгом в Сирию и до Египта ездили, гл. 17, н. 66; все северные древние писатели показывают, что руссы на север чрез море Балтийское в Данию, Швецию и Норвегию ездили, о чем Гельмольд10, гл. 1; датские, норвежские и шведские короли с русскими государями супружескими связями породнялись, Бароний11 в 980-м; норвежские и датские принцы, приезжая в Русь, служили, ч. II, н. 135; Саксон Грамматик12, кн. 3, в Житии Готера, стр. 44, об Олдере, сыне Отинове; Снорри13 о принце Олове, гл. 29, о чем смотри в гл. 17 и 32. Благодаря этому руссы могли готическое письмо, которое тогда на севере употреблялось, от них иметь и употреблять
8 Закон древний Более же всего закон или уложение древнее русское довольную древность письма в Руссии удостоверивает, такого, что некоторыми обстоятельствами с готическими сходно, как шведский писатель о законах древних Локцений14 показывает. В гл. 40 показано, что славяне из Вандалии в Северную Русь около 550 года после Христа пришли, гл. 17, н. 20, гл. 40, после того как всю Европу завоевали, и без сомнения письмо имели и с собою в Русь принесли, чему, можно уповать, наверняка доказательства сыщутся, если в Новгороде и Изборске искусному в древних письмах разобраться. Виллебранд15, История ганзейская, ч. I, стр. 26, говорит о древнем в Юлине законодателе Палнатоцке, и можно предположить, что оный закон оттуда славянами принесен. Сии обстоятельства только некоторую вероятность представляют, что руссо-славяне тем или другим случаем письмо обрели прежде сочиненного Кириллом, ибо в объявленном законе речения и обстоятельства включены, которых задолго до Владимира и нигде у славян во употреблении уже не было, но были только в самой древности, Ярославу же вымышлять причины не было. И хотя о письме готическом совершенно не приемлю из-за того, что точного доказательства не имею, но и противоречить этому не меньшая трудность; следственно, требуется больших к доказанию о том изысканий. Посему, если письмо имели, то несомненно и об имении истории верить следует
9 Что же до древних историй, то видим у разных славянских писателей такое мнение, якобы славяне более упражнялись в войнах, нежели в описаниях своих дел, сами не писали. Кромер, Бельский, Стрыковский, Гваньини, стр. 3: славяне более в войнах, нежели в сложении сладкоречивых историй, прилежали, и для того дела их от них самих остались не описаны. Все польские и русские историки почитают за первейшего Нестора, но и Нестор свою историю писал в 11-м веке после Христа, а никаких историков древних, прежде его бывших, ни даже об Иоакиме епископе, что оный писал, не упоминает. Однако ж по сказаниям видимо, что они древние истории письменные имели, да оные давно уже утрачены и до нас не дошли, а к тому изустные предании служить могли, как Иоаким и о песнях народных воспоминает
10 Нестор древней истории. Несторовой истории верность. Историй погибель. Тацита книг утрата Нестор, рассказывая о происходивших задолго прежде него приключениях, хотя свидетельство других писателей не показывает, может, потому что не думал, что та единственная его летопись в такую вечную память осталась, или не желая хвастать, что много древних текстов читал, умолчал, или, может, в подлинной было показано, да чрез много сот лет, переписывая оное, за незнание сих писателей их выкинули. По обстоятельствам же видимо, что он не со слов, но с каких-либо книг и писем из разных мест собрав, в порядок положил, например, войны с греками Кия, Оскольда, Олега, Игоря, Святослава и пр., о которых греческие и римские тех времен писатели подтверждают. Договоры с греками до него лет за 150, со слов так порядочно написаны быть не могли, ибо все их включения так несомненны, что за точные списки счесть можно. О пришествии же славян на Дунай, нашествии на них волотов и римлян, пришествии угров и аваров в Паннонию и пр., что за много сот лет прежде Нестора делалось, его сказание с греческими, римскими и венгерскими историки согласуется, а в ином у Нестора и обстоятельнее; и потому, несомненно, прежде Нестора и задолго писатели были. Иоаким новгородский был задолго до Нестора, но история его при Несторе и после него, из-за неуказания его имени, осталась безызвестна, однако ж весьма несомненно, что оная у польских была, потому что многие древние русские дела, у Нестора не упоминаемые, у оных и северных находятся и в новгородских к Несторовым прибавлены не иначе, как из Иоакимовой. И тем самым достоверно видим, что прежде Иоакима и Нестора историописатели были и книги ими были оставлены, да оные погибли или еще есть, где-то хранятся, да нам неизвестны. И это тем достовернее, что многие по разным местам находящиеся истории разное в себе заключают и одна пред другою прибавку или яснейшее сказание имеет, которые мне все собрать и свезти крайне сложно. Окончательной пропажи историй наших в великих разорениях весьма случаев много было, и не дивно, если посмотрим на ассирийцев, египтян, финикийцев, греков и латинов, которые весьма давно о том прилежали и древности хранить тщились, да случаи несчастные их все равно лишали. Сему пример видим в книгах Корнелия Тацита16, которые император Марко Клавдий, несколько раз списав, роздал в разные библиотеки, чтоб их целыми сохранить, но от несчастия не избавились, ибо немалая часть оных погибла, как Плутарх в Житии Тесея, н. 14, воспоминает; как римляне Корнелия Непота17 книги высоко почитали и хранили, но из них также много погибло. О других славных писателях не упоминаю
11 Вольное книгопечатание Должны мы Бога благодарить, что даровал разум к изобретению книгопечатания, чрез которое мы не только множество древностей сохранили и вовеки сохранить можем, хотя оное гораздо позднее, лишь в 15-м веке после Христа обретено, многое же до того растеряно, что с сожалением вспоминается. А ежели бы оное до сих пор обретено не было, то несомненно можем верить, что из известных нам еще многие весьма нужные окончательно пропасть и вечному забвению предаться бы могли. Но к тому любомудрие государей способствовало, что это искусство против папистского безбожного негодования (которому весьма тяжко видеть, чтоб народ науками и знанием древности просвещался) вольно всем писать и печатать полезное позволили, чрез что все науку от стали все выше и выше почитать. Мы же хотя не очень пред прочими в том укоснели, что тиснение в Москве во время Иоанна Первого и Великого употреблено, но поскольку единственно казенное, а вольных не допущено, из-за того у нас исторических и других полезных наук книг не печатано, множество окончательно пропало, и впредь, если вольного книгопечатания допущено не будет, никак книгам полезным и наукам нужным распространяться невозможно, и многие из древних полезные нам письменные книги совсем пропадут, так что оных потом и знать не будем, тем более, что таковое запрещение распространению наук препятствует, о чем пространнее толковать оставляю
Примечания
1 Трейер Готлиб-Самуил (Treuer Gottlieb-Samuel, 1638-1743), немецкий историк. Упоминаемое Татищевым Введение в русскую историю - это Einleitung zur moscovitischen Historic von der Zeit an da Moscov aus vielen kleinen Staaten zu einem grossen Reiche gediehen, bis auf den Stolbovischen Frieden mit Schweden anno 1617 (Leipzig, 1720).
2 Стрыковский, Стрыйковский Матвей (Stryjkowski Maciej, род. 1547, год смерти неизвестен), польский хронист, участник русско-польской войны 1574-75. Автор "Kronika Polska, Litewska, Zmodzka y wszystkiej Rusi Kijowskiey, Moskiewskiey..." (Krolewiec: u Gerzego Ostenbergera, 1582).
3 Бельский Мартин (Bielski Marcin, 1495-1575), польский хронист. Татищев пользовался его хроникой "Kronika polska Marcina Bielskiego. Nowo przez Joach. syna iego wydana w Krakowie" (1597).
4 Гагек (Hagek, Vaclav, ум. 1552 г.), чешский историк, автор чешской хроники (Hagek Venceslaus. Kronyka ceska. Prag, 1541).
5 Мауроурбин - Орбини Мавро (XVII в.), далматский историк. В русском сокращенном переводе была издана его "Книга историография початия имени, славы и расширения народа славянского" (СПб., 1722).
6 Кромер. Кример Мартин (Kromer Marcin, 1512-1589), польский хронист, королевский секретарь. Его труд "De origine et rebus gestis polonorum" (Basileae, 1555) по поручению Татищева был переведен на русский язык.
7 Гваньини Александр (Guagnini Alessandro, 1538-1614). Татищев пользовался в своей Истории его Хроникой (A. Gwagnin. Kronika Sarmacyey Europeyskiej. Krakow, 1611).
8 Фриш Иоганн-Леонард (Frischus Johann-Leonhard, 1666-1743), немецкий врач и естествоиспытатель. Автор сочинений по языкознанию, истории и естественным наукам. Скорее всего, Татищев имеет в виду его "Origo charactens Slavonici vulgo dicti Cirulici" (Berolini, 1727).
9 Константин Порфирогенит (Багрянородный) (905-959), византийский император с 913, Македонской династии. Татищев пользовался выписками из его сочинений, см. главу 16-ю.
10 Гельмольд (Helmold, XII в.), немецкий хронист, автор "Chronica slavorum".
11 Бароний Цезарь (Baronius Caesar, 1538-1607), историк церкви. Главное его произведение "Annales ecclesiastici" было переведено на русский язык под названием "Деяния церковные и гражданские" (М., 1719).
12 Саксон Грамматик (Saxo Grammaticus, ум. 1204), датский историк. Им написана "Gesta Danorum" ("Датская история").
13 Стурлусон Снорри (Sturleson Snorre, 1178-1241), исландский скальд, автор "Heims Kringla", сборника саг, включающего упоминаемые Татищевым Житие Гаральда Пулхрикома, Историю короля Гакона, а также Книтлин саги (Knytlinga saga).
14 Лакцений. Локцений Иоганн (Loccenius lohann, 1598-1677), шведский историк. Татищев, вероятно, имеет в виду его сочинения о древних законах: "Jus vetus islandicorum" (Stockholmiae, 1695).
15 Виллебранд Жан-Пьер (Willebrand Jean-Pierre, 1719-1786), французский историк, автор "Хроники ганзейских городов" (Chronique des villes anseatiques Lubeck, 1748).
16 Тацит Публий Корнелий (Tacitus Publius Cornelius, ок. 55-120 гг. н. э.), древнеримский историк. Из его произведений у Татищева упоминаются "Германия", "История" и "Анналы".
17 Корнелий Непот (Cornelius Nepos, ок. 100-27 гг. до н. э.), древнеримский историк. Татищев пользовался его жизнеописаниями полководцев (De viris illustribus)

Н.И. Ульянов. История и утопия
от 01.07.03


Николай Иванович Ульянов (1904 - 1985) принадлежит к плеяде выдающихся русских публицистов-державников. Он прошел арест и ссылку, был угнан в Германию, долго работал на автомобильном заводе в Касабланке, наконец, профессорствовал в Нью-Хэйвене (штат Коннектикут, США). Перед лицом "свободного мира" он с мужеством много пережившего человека высказывался на самые жгучие темы: об имперской сущности России, о национальном вопросе, о бесплодности либеральных ценностей. Прекрасная академическая подготовка - Ульянов учился у крупнейших историков, академиков С.Ф. Платонова и С.В. Бахрушина, - и великолепное владение словом делали его аргументацию неотразимо убедительной. Обширность, многонациональность и мощь Государства Российского для Ульянова - краеугольный исторический факт. Тонко почувствовав перемену в восприятии России Западом, происшедшую в начале 1960-х годов, он оставил нам ряд предупреждений, к сожалению, не услышанных: Запад любит советский коммунизм - создание своего духа, но ненавидит Россию историческую. От его первоначальной антисоветской идеологии ничего не осталось, она вся подменена идеологией антирусской. Ошеломляющая эпопея космических полетов приписывается не русскому гению, а победам коммунизма. Когда за границей гастролирует русский балет, в газетах можно прочесть выражения восторженной благодарности: Spasibo, Nikita Sergeevich!; но все коммунистические перевороты в Китае, в Индокитае, в Лаосе, в Индонезии единодушно относятся за счет "извечного русского империализма". Политические лозунги Запада зовут не к свержению большевизма, а к расчленению России. Нам приходится быть свидетелями триумфального шествия советского имени по всему свету и небывалого поношения имени русского. Ни в СССР, ни за границей нет ему заступников (из доклада 1961 года Исторический опыт России). Этот труд заступничества с величайшим талантом и страстью исполнял сам Н.И. Ульянов, как можно видеть по статье История и утопия, в России публикуемой впервые (из книги: Н. Ульянов. Спуск флага. Изд. автора. Нью-Хэйвен, 1979. С.61-71).


Жизнью народов управляют не столько живые,
сколько мертвые
Огюст Конт


Давно известна популярность призывов к расчленению России. Ее многонародность считается чем-то вроде "утопии", существующей вопреки историческим законам. Развалилась Британская империя, рассыпались империи Австрийская, Турецкая, а русская "утопия" - значительно старше их по возрасту - стоит. В этом, по-видимому, и усматривают противозаконность ее существования. Более чем тысячелетняя давность ее отмечена русскими летописями. Когда князь Олег начал свое движение с новгородского севера на киевский юг, он у попадавшихся по пути племен спрашивал: Кому дань даете? - Хозарам даем по щлягу от рала. - Не дайте Хозарам, дайте мне, - говорил Олег и включал племена в число своих подданных. Исследователями давно обращено внимание на характер вопроса Олега. Он не спрашивал: Даете ли кому дань? То само собой разумелось. Народы Восточно-Европейской равнины уже тогда, в IX веке, не могли не быть чьими-то подданными, не могли не входить в какую-то государственную систему. Науке давно ясна древность этой государственной традиции, насчитывавшей ко времени Олега сотни лет своего существования. Киевской державе предшествовали многочисленные государства, охватывавшие неизменно одни и те же земли с сидевшим на них населением. Новейшая историография обнаруживает много склонности начинать нашу историю не с Рюрика, а несколькими веками раньше. Мы все чаще раскрываем четвертую книгу Геродота и все больше видим в нем первого русского историка. В скифах, сарматах, готах, гуннах таится наше прошлое. Мы мало знаем о киммерийцах - самом древнем народе, упоминаемом у Геродота, но имеем много оснований заключать о его широкой культурно-этнической роли, которую без преувеличения можно назвать всероссийской в территориальном смысле. Об этом свидетельствует не только топонимика, сохранившая до наших дней основу слова кимер, сумер в названиях различных мест, вроде озера Самро под Петербургом или местечка Кимры. Звучит оно и в названиях таких племен, как меря. Заключая в себе понятие мрака, тьмы, черноты (тотем киммерийцев), слово кимер - по изысканиям академика Н.Я. Марра - вошло в русский язык в значении "сумерки", "смерть", "север", "смерд" и т.д. Что же касается более поздних скифских времен, то тут Геродот прямо говорит о государстве, простиравшемся от Дуная до Дона и Волги. В науке нет полного единодушия относительно факта существования обширной скифской монархии; некоторые ее отрицают. Но есть и сторонники в лице хотя бы такого авторитета, как И.И. Ростовцев. Начальная русская летопись, в согласии с Геродотом, называет сидевших - по Днепру оли до моря - уличей и тиверцев - скифами (Великая Скуфь). И суть грады их и до сегодне. Имея своей южной границей берега Черного и Азовского морей, Великая Скифия терялась в лесах Севера. В.А. Городцов вскрыл скифские корни древнего русского искусства. В лице того же В.А. Городцова, Л. Диннеса, Н. Кондакова, А. Бобринского, А. Рыбакова археология установила генетическую связь древних славянских культов со скифскими верованиями. Богиня Берегиня приднепровских славян пришла к ним от Скифов-Пахарей. Имя ее - чисто славянского корня - беречь, оберегать. И не она ли с зарождением христианства сделалась у древних славян заступницей?1 Если прав Н.Я. Марр, усматривающий в геродотовых Аримаспах современных зырян, а в Аргипаях - вогулов, сидевших еще в XVII веке по эту сторону Урала, в Архангельской и Пермской губерниях, то придется признать, что скифский элемент простирался до беломорских пределов. Но какие стимулы приводили скифов так далеко на север? В древности это могло быть только собирание дани. А дань - эмбрион государственной власти. Родилась и формировалась наша страна под знаком не национальным, а государственным. В этом ее отличительный признак. Уже во II - IV веках нашей эры, в период готского владычества, видим ясно выраженное государство, охватывавшее пространство не только от Дуная до Волги, не только Крым, но и земли русского Севера до олонецких и беломорских дебрей. Византийский историк Иордан называет в числе готских владений, обложенных данью, земли - Mordens, Merens, Vasyna и Thiudos in Aunxis. Среди исследователей нет разногласий относительно толкования этих терминов. Под Mordens разумеется Мордва, под Merens и Vasyna - Мерия и Весь наших летописей; что же касается Thiudos in Aunxis, то в ней усматривают Обонежскую Чудь. Онежское озеро у финнов до сих пор называется Aunxis. Готская империя Германариха охватывала всю теперешнюю Европейскую Россию. Не меньшая территория, надо думать, была подвластна и гуннам, утвердившимся на развалинах готской державы и ставшим наследниками ее владений. Потом следует держава Антов, о которой сведений сохранилось очень мало. Известно лишь, что возникла она на землях Великой Скифии. В IX веке народы Русской равнины составляют население двух больших государственных систем - хозарской, охватывавшей весь юг, вплоть до Смоленска, и варяжской, распространившейся на весь Север. Такая раздвоенность длилась недолго. В конце IX - начале X века варяги объединяют под своей властью весь комплекс земель, входивших некогда в скифскую, готскую, гуннскую империи, и основывают Киевское государство. Таким образом, не Олегом - Святославом - Владимиром создана впервые основная территория России - от Черного моря до Белого и от Балтики до Поволжья. Над нею трудились задолго до них хозарские каганы, антские князья, Аттила, Германарих и неизвестные скифо-сарматские цари. Много было случаев ее распада и раздробления, но каждый раз отторгнутые куски, как лоскутья гоголевской заколдованной свитки, сползались и срастались друг с другом, образуя прежнее целое. С незапамятных времен на территории России видим только крупные государственно-политические образования. Не успевает сойти со сцены одно, как на смену идет другое, зачастую более обширное. Образование русского Lebens-Raum2 - явление древнее. Россия велика от рождения. Пало Киевское государство. По старой схеме русской истории наступило так называемое удельное время, или, как его теперь именуют, период государственной раздробленности. О нем всегда говорят как об эпохе, когда единой всероссийской власти не существовало. Но это неверно. Весь удельный период населявшие ее народы пробыли в недрах Золотой Орды, ставшей наследницей киевских владений. С падением Киева империя не пала, но необычайно расширилась. Сменились столицы и династии - не рюриковичи, а чингизиды, не Новгород, Киев, Владимир, а Сарай-Бату, Сарай-Берке. Многое изменилось в культуре, но ее древние земли с их населением остались неизменными. Смены столиц и правящих групп производились, как правило, силой оружия, но не всегда это было завоеванием. Олег и Святослав, говорившие всюду: Не дайте Хозарам, дайте мне, - были не столько завоевателями, сколько организаторами государственного переворота. Они явились не с тем, чтобы присоединить Русь к другому, вне ее лежащему государству, но чтобы захватить власть в самой Руси. Такой же характер носило задолго до них готское пришествие. Готы не явились распространителями на скифо-сарматскую державу своей государственной системы (как это делал Рим, например), они сами вошли в уже готовую систему и стали ее движущей и преобразовательной силой. Только Батыево нашествие по своим внешним признакам было завоеванием и присоединением. Но стоило татарам утвердиться на Руси, как выяснилось, что не она является дополнением к улусу Джучи, а сам улус выглядит привеском к ней. Территориально он был очень велик, охватывал закаспийские степи и всю западную и северо-западную Сибирь, но эти пустыни ни в какое сравнение не шли с густо населенными и богатыми землями Поволжья, Ильменского бассейна, Поднепровья, Карпат, Половецких степей, Дона и Северного Кавказа. Сармато-Готско-Хазарско-Русская империя становится опорой и метрополией Золотой Орды. Сарайские ханы уже через какое-нибудь десятилетие после ее покорения почувствовали, что она является центром их улуса. Опираясь на нее, хан Берке становится могущественнейшим государем Европы и Азии и в 1262 г. при Дербенте сокрушает своего соперника, персидского Кулагу-Хана. Эта битва считается одной из самых жестоких в мировой военной истории3. Прошло сто лет, началась замятня в Орде, ослабление ханской власти, и стало ясно, что недалек день, когда победители пойдут на службу к побежденным и на слияние с ними. Так и случилось. Не завоеватели присоединили Русь, но Русь присоединила к себе завоевателей. В Европе и на Ближнем Востоке нашу страну до самого XVIII века называли различными именами. Византийские писатели именовали ее Тавро-Скифией, польские хронисты - Сарматией, на старинных европейских картах она фигурировала иногда под именем Татарии. И это не простое невежество. Народы России в самом деле составляли когда-то и Татарию, и Сарматию, и Тавро-Скифию. И не только в чужих краях, но и у нас самих постоянно жило сознание нашей преемственности с этими древними формациями. Присвоил же себе запорожский гетман Юрий Хмельницкий во второй половине XVII века титул Князя Сарматского. А в науке от первых наших историков - Байера, В.Н. Татищева, М.В. Ломоносова, через Забелина, Самоквасова, Грушевского - вплоть до наших дней - не умирала идея прямой генетической связи России с ее далекими предшественниками. Как ежегодные разливы реки, образующие пойму, накладывают печать на всю местность, которую они заливают, так многочисленные смены империй, захватывающих неизменно одно и то же пространство, образовали на востоке Европы своего рода имперскую пойму. В период между двумя мировыми войнами над популяризацией этой идеи потрудились немало евразийцы. Но они находились в плену у старой индо-европеистики с ее теорией миграций, объяснявшей, как встарь, смену государственных образований переселениями народов, выходивших из древней прародины, - пришествием одних, вытеснением или истреблением других. Киммерийцев вытесняют скифы, скифов - сарматы, сарматов - готы, и так вплоть до пришествия славян. Народы менялись; неизменной оставалась лишь территория. Евразийцы были глухи к голосу археологии, палеоэтнографии (а ныне и лингвистики), с давних пор объединявших доисторический период совсем по-иному и накопивших обширный материал для полного переворота в представлениях о древнейших судьбах России. Уже Геродот не мог должным образом объяснить исчезновение киммерийцев, сочинив легенду о самоубийстве, которым они якобы покончили при приближении скифов. В свою очередь, никто не знает, куда делись скифы, на месте которых ко II столетию до н.э. видим сарматов. Эти последние через четыре столетия исчезают, уступив место готам, и т.д. После применения атомных бомб и гибели библиотек и архивов историки будущего тысячелетия, несомненно, установят факт исчезновения в первой четверти XX века русского племени, вытесненного советским народом, вышедшим неизвестно из какой прародины. Установлено будет исчезновение многочисленных малороссов, вытесненных таинственными украинцами. Уже сейчас в соответствующих залах парижского Musйe d'homme4 можно видеть надписи, согласно которым Россию населяют великороссы, белорусы, малорусы и украинцы. Историческая наука все больше склоняется к тому, что народы Великой русской равнины являются автохтонами; ниоткуда не приходили и никуда не уходили, а живут тут с незапамятных времен, меняя свои названия, культурный, этнографический облик, государственно-политические образования. О тех же скифах накоплено немало материала как о наших предках. Народ, называвший свое главное божество чисто славянским именем Папай, а себя самих Сколотами (скифами их именовали греки), вряд ли далеко стоял от тех склавов, славян, что образовали Киевское государство. Были, разумеется, передвижения населения, были нашествия и завоевания, но то были волны на поверхности устойчивого народного моря. Две главные особенности Российского государства - его исполинские размеры и его многонародность, являющиеся как бы конституциональными признаками, сложились в незапамятные времена. Россия огромна от рождения. Руссия велика, как бы другой мир земной, а народ русский по несчетному количеству подобен созвездиям, - писал в 1153 году краковский епископ Матвей Бернарду Клервосскому. Под русским народом епископ разумел, конечно, всю совокупность народов, входивших в этот другой мир земной. И эта многонародность дана ему искони. Согласно Повести Временных Лет, первыми организаторами русского государства были не одни славянские племена - новгородцы, кривичи, - но также и финны - чудь, меря, весь. Это они, собравшись вместе, послали за море к знаменитым варягам с предложением прийти княжити и володети ими. Пусть история с призванием князей - легенда, как это давно утверждают, но тот факт, что древняя новгородская земля от самого своего зарождения была славяно-финской, остается незыблемым до сего дня. И была она таковой не в силу "империализма" одного из племен. Какая-то сила объединила их для длительного совместного проживания. Но зато уж Москва, скажут нам, сложилась как типично великорусское государство, прежде чем начала забирать под себя инородческие земли. Такое утверждение было бы недоразумением. К сожалению, оно существует. Суздальско-московская Русь до своего превращения в Московское царство была русско-татарско-финской землей. Еще ни Рязань, ни Тверь, ни Новгород со Псковом, не говоря о смоленских, черниговских и полоцких пределах, ей не принадлежали, а уже в составе ее находилось Касимовское царство на Оке, образовавшееся из осколков Золотой Орды, состоявших на службе у московского Великого князя. Входили в ее состав древние меря, весь, мурома, мещера, часть мордвы, а также обширные земли коми-зырян. Вместе с Новгородом и Вяткой к ней отошли их северные владения - Корела, Лопь, Заволодская Чудь, Вотяки и Пермь Великая. Москва росла не как великорусское, но как многонародное государство. России чисто русской никогда не существовало. В первые века Киевского государства термин Русь означал не народ, не расу, а правящее сословие. Все русское понималось как государственное. У нас, вопреки марксистскому учению, не столько экономика и классы создавали государство, сколько государство создавало и поныне создает нужную ему экономику и классы. Такая точка зрения получила развитие в трудах так называемой историко-юридической школы, представленной такими столпами русской исторической науки, как С.М. Соловьев, Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин и тяготевший к ним П.Н. Милюков. Исторический процесс воспитал в населении России большой слой сознательных сторонников ее единства. Воспитание это довлеет даже над теми, кто ставит своей задачей разрушение России. Начав с призыва отторжения от нее земель и народов, они приходят каким-то заколдованным путем к тому же универсальному многонациональному государству. Полезно присмотреться с этой точки зрения к так называемым национально-освободительным движениям. Ими руководит тенденция не столько отделения части от целого, сколько обладания самим целым. В первые полтора десятилетия ХХ века в Финляндии наблюдалось явление, оставшееся незамеченным ни русской, ни мировой общественностью. Эта небольшая тихая страна, входившая в то время в состав России, устремилась вдруг на завоевание Российской империи. Архангельская и Олонецкая Карелии оказались внезапно наводненными множеством финских студентов, пасторов, лесоводов, учителей, которые развили энергичную деятельность по финизации русских карелов, по обращению их из православия в протестантизм. В Сердоболе была для этой цели основана учительская семинария, стала издаваться специальная газета "Карьялайштен Пакинойта" и, наконец, основан политический "Союз Беломорских Карел", руководство которым находилось в Финляндии. Сопровождалось это широкой кампанией финской печати, призывавшей отторгнуть Карелию от России5. Постепенно выяснилось, что Карелия - только первый опыт, за которым должны последовать новые "завоевания". На все лады стала развиваться идея "Великой Финляндии", возникшая еще в XIX веке после историко-лингвистических и археологических изысканий Щегрена, Кастрена, Аснелина. Оказалось, что Панфинская держава мыслилась на пространстве ни больше ни меньше как от Ботнического залива до Тихого океана и от Белого моря до Черного. Популярный писатель Юхани Ахо мечтал об отечественном Александре Македонском, который когда-нибудь обратит в прах мощь новой Персии, сиречь России, и создаст на ее территории Великую Финляндию. Примерно в таких же масштабах фигурирует в современной эстонской поэзии - "Великая Эстония". Восточная ее граница тоже доходит до Китайской стены.
Национализм зырян, вотяков, мордвы, черемисов и прочих финских народностей спал первобытным сном до "Великого Октября". Разбуженный болшевистской пропагандой и марксистско-ленинским учением, он дал слабые и бледные ростки. Но ошибочно думать, будто это были ростки сепаратистские. Зырянский, вотяцкий, мордовский национализмы мечтают вовсе не о создании независимых мелких республик, как подсказывала австро-марксистская схема. Достаточно бегло пройтись по их местным журналам, вроде "Коми Му", издававшимся в 20-х гг., чтобы убедиться, что думают они не о мордовской или зырянской республике, а об обширной панфинской империи. Около пятидесяти лет тому назад раскрыт был военный заговор Султан Голиева. Главными действующими лицами в нем выступали казанские татары. Но оказалось, что заговор имел целью не возрождение древнего Казанского царства, а создание грандиозной державы в границах Золотой Орды. Доминировал не этнографический, а геополитический принцип. То же наблюдаем в бредовых проектах "Казакии" и "Незалежной Украины", намеренной простираться от Карпат до Каспия, до Волги, до Урала и за Урал. Государственно-политическая мысль, как только <она> соприкасается с российской почвой, не в состоянии бывает удержаться от гигантомании. Ею фатально завладевает тысячелетний образ необъятного многонационального государства
Публикация и предисловие Ю.П. Соловьева
Примечания
1. Среди так называемой "второй эмиграции" оказался интересный ученый - протоиерей Стефан Ляшевский, увлеченный темой появления христианства на территории России до святого Владимира. К сожалению, исследование его, кажется, так и не появилось в печати. Только небольшая статья Время крещения князя Бравлина и написания Евангелия на русском языке в 790 г., напечатанная в Русской мысли 11 февраля 1971 г., дает некоторое представление о его исторических изысканиях. Что христианские храмы существовали в Киеве до Владимира - известно давно. Интерес изысканий протоиерея Ляшевского в том, что крещенные вместе с Бравлином тавро-скифы были, по его утверждению, русами.
2. Жизненного пространства (прим. публикатора).
3. В России до сих пор бытует осколок древней песни, воспевавшей эту битву: Ой, дербень, дербень калуга! В переводе это означает: О, застава Дербента!
4. Музей человека (прим. публикатора).
5. В бытность свою профессором Архангельского педагогического института (1930-33 г.) я нашел в местном архиве Дело о панфинской пропаганде в Карелии. Карелия до 20-х годов нашего века входила в состав Архангельской губернии, чем и объясняется, что следствие о пропаганде велось архангельскими властями. "Дело" послужило мне источником для написания статьи "О панфинской пропаганде". С переездом в Ленинград я представил эту статью в Исторический сборник - журнал Академии наук. Статья была принята, набрана, но не напечатана по причине моего ареста и ссылки

Серия сообщений "современная история родного государства":
Часть 1 - Этому не учат в школах.
Часть 2 - Как уничтожают полковника Хабарова
...
Часть 7 - В борьбе с христианами
Часть 8 - Украина - Русская Земля
Часть 9 - История и утопия
Часть 10 - Какому богу служат христиане ?
Часть 11 - М.Задорнов - Без цензуры. Явь, Навь, Правь (2010)
...
Часть 32 - Перепост из Контакта. Просьба распространить как угодно. Правда о трагедии в Краснодарском крае
Часть 33 - 10 Самых больших секретов Советского Союза
Часть 34 - Если бы олимпийскую дорогу строили не из асфальта

В.Ю. Яворский. Украина - Русская Земля

Доклады


--------------------------------------------------------------------------------
Эту статью написал галичанин, сын известного научного и литературно-политического деятеля. Мы помещаем ее прежде всего для великороссов, не знакомых с настроениями своих южнорусских братьев и обманываемых пропагандой украинских самостийников и сепаратистов, выдающих свои преступные и бредовые авантюры за идеалы и чаяния народа
--------------------------------------------------------------------------------

В.Ю. Яворский. Украина - Русская Земля. Свободное слово Карпатской Руси, 1977, 11-12
Наши предки после татарского разорения долгие века жили идеей воссоединения всей русской земли. Мы же, теперешние поколения русской нации, должны жить мыслью о том, чтобы сохранить навеки единство русского народа и русской земли. Никакие временные политические моды, которыми заражен одурелый современный Запад и особенно англосаксонский мир, не должны сбить нас с народного пути

Борьба против русского народа, создавшего на протяжении своей тысячелетней истории великую культуру, просвещенную светом Христовой истины, утвердившего могучую государственность, ставшую оплотом международного порядка, велась на широком фронте всеми врагами, всеми способами, мерами и средствами, по разным поводам и причинам многие века. Злые страсти, политические интриги и планы, национальный и религиозный фанатизм, династические и империалистические посягательства, хищные экономические расчеты, даже безумные личные честолюбивые поползновения - все эти низменные вожделения сплетались в порочный узел и неутомимо, упорно нагнетали враждебную изобретательность в неукротимой борьбе против русского народа, его государственности и всей русской земли. Все средства, даже самые подлые и возмутительные, применялись для того, чтобы ослабить богатырский русский народ, чтобы злостно использовать допущенную им неосторожность, временную слабость, всенародное несчастье или добродушное доверие. Многочисленные примеры истории наглядно свидетельствуют об этом. Но пока русский народ оставался единым в своей внутренней национальной целостности, преданным вековым народным верованиям и традициям, единодушным в своем государственном бытии и деятельности, все эти и подобные внешние угрозы, опасности и открытые враждебные действия дружно отражались могучими общенародными силами, иногда даже с крайним напряжением и огромными жертвами. Завистливых, жадных и нечестных врагов, не только внешних, но иногда и внутренних, всегда было много, но русский народ тоже всегда находил в себе достаточно сил, чтобы отразить любое покушение на свою национальную и государственную безопасность. Сурово поражаемые враги после многих безуспешных попыток убеждались, что пока русский народ единодушен в своей самозащите, он непобедим.
Действия враждебных сил изменились и устремились на подрыв его единодушия. Явные и тайные злонамеренные влияния начали отравлять здоровье народного организма. Медленно, скрытно и упорно они всячески старались оторвать русский народ от вековых народных устоев, расшатать народные традиции, ослабить религиозные верования, внести национальную смуту и политическую борьбу - и особенно - враждебно разобщить единую русскую национальность. Общее усилие, в конце концов, привело к огромному всенародному революционному несчастью во время изнурительной войны, наибольшей государственной слабости накануне победы. Русский народ зашатался и рухнул с высоты своего богатырского роста, и от тяжести его падения не только рухнули многие государства, но зашатался и весь мир. Слепые враги русского народа, однако, забыли вечную истину - подлинное величие народа проявляется в том, что после даже самого глубокого падения он находит в себе силы подняться.
На протяжении своего тысячелетнего исторического существования русский народ пережил многие падения. Не будем их перечислять и напоминать причины, их вызывавшие, - это хорошо известно. Отметим только самое важное - после всех таких всенародных несчастий он восстанавливал свое народное величие и в еще большем достоинстве. Так происходит и на этот раз. Спасительный закон возрождения великого народа производит свое благотворное действие. После страшных испытаний и бесчисленных невосполнимых народных жертв русский народ постепенно подымается во всей своей значимости. Он еще слаб, многие яды отравляют еще его силы и сознание, многие раны остаются незалеченными и еще долгое время будут болезненно ощущаться, многие трудные задачи ждут еще своего решения. Но все эти сложности будут, несомненно, преодолены в творческом национальном и государственном созидании.
Одним из таких ядов, которые отравляют и ослабляют силы русского народа, является так называемое украинское самостийничество и сепаратизм. Он достиг уже опасного развития и, как от прилипшей, но не излеченной заразы, может превратиться в затяжную болезнь. Об этом движении известно уже много неблаговидного. Оно, задуманное внешними врагами, культивируется продолжительное время в темных углах соседних и даже отдаленных государств для осуществления посредством политической интриги национального разложения русского народа. Развиваемый всяческими и всегда недобросовестными методами и средствами, утверждаемый на большой лжи и коварном обмане, щедро оплачиваемый и распространяемый низкой и недостойной пропагандой, вызывающей зоологическую ненависть к единокровным братьям и приводящий к массовым кровавым преступлениям, соблазняющий и увлекающий не только малоосведомленных, но и образованных, даже талантливых людей, захлестнутых шумным и грязным потоком злонамеренной лжи, извращенных или неправильно понимаемых исторических сведений, - украинский сепаратизм и самостийничество упорно силятся заманить русский народ на ложные пути и увлечь к опасным и ложным целям.
Однако, несмотря на фанатически ожесточенную энергию, вкладываемую в сепаратистскую пропаганду, основная масса населения Юго-Западной Руси остается устойчивой и непоколебимо верной своей всерусской национальности, не откликаясь на призывы к отделению и не пользуясь никакими удобными для этого политическими возможностями. Русский народ терпеливый и выносливый. Он перетерпит и вынесет и эту прививку братоненавистнического яда. Но долгая и недобрая память останется в нем о тех своих людях, которые предались врагам и, совращая его на темные пути, ведущие в гибель, сами стали его врагами.
За все исторически известное существование русского народа, начиная с глубокой древности до недавнего времени, украинского сепаратистского движения в нем не было. В течение всего этого многовекового периода и до сего дня был, есть и будет единый русский народ, населявший вначале, главным образом, все то пространство, которое теперь именуется Украиной. Затем, постепенно расселяясь по Восточно-Европейской равнине и развиваясь во всем своем национальном своеобразии, распространил государственные пределы на одну шестую часть земной поверхности. Так свидетельствует вся русская история.
Что же касается населения именно современной Украины, то все добросовестные исследования этого вопроса русскими и иностранными историками на основании летописных первоисточников и всей последующей исторической документации с полной несомненностью устанавливают подлинность его русской национальности. Не ссылаясь на бесспорные исторические труды самых крупных и беспристрастных ученых, упомянем, что еще совсем недавно, а именно после присоединения к Австрии в 1773г. Галичины и Буковины - самых отдаленных западных русских украин, пребывавших самое продолжительное время отторгнутыми от русского государства, - австрийская императрица Мария Тереза поручила немецкому историку Энгелю подробно и точно изучить новоприобретенный край. В результате обследования на основании исторического материала и своего личного ознакомления на месте Энгель сообщил австрийскому правительству свое убеждение, что на всем этом пространстве, от Вислока до Збруча и пределов Молдавии, все население, исчисляемое в 2,7 млн человек, крестьяне и горожане, даже католического вероисповедания, и духовенство говорит по-русски и что весь этот край принадлежал Киевской Руси. К такому же выводу пришел и другой немецкий историк Гоппе, издавший свой труд на 6 лет позже, в 1802г. Многие историки разных национальностей, в частности и уроженцы Галицкой Руси, пришли к такому же заключению. Впрочем, объективные и добросовестные ученые и не могут сделать иного вывода - коренное население Юго-Западной Руси было, есть и будет для каждого беспристрастного исследователя вполне очевидно русским.
При этом нужно отметить важную подробность - выводы всех историков того времени делались вполне объективно, без приспособления к каким-нибудь политическим интересам, правительственным указаниям или цензурным давлениям потому, что тогда не был еще изобретен позднейший политический замысел отторжения Юго-Западной Руси от России под предлогом существования украинской нации.
Слово украина в прямом и первоначальном смысле обозначает окраину русской государственности. В толковом словаре В. И. Даля приводится следующее объяснение: украина, украинный и украйный - значат - крайний, у края, на краю, на краю чего-либо находящийся; дальний, пограничный, порубежный, что на крайних пределах государства. В старых государственных актах значится: А город Соловецкой место украйное, На берег от крымские украйны. Сибирские города встарь назывались украйными, также и города, далеко выдвинутые на юг, в Дикое поле, назывались украйные. То же значение имеет слово украй, или что то же украйна - область с краю государства или украйная. Например, Латины взяша украины неколико псковских сел, На украйне, на студеном море, Даже до украины нашей страны молдавской. Дикое поле, которое постепенно заселялось русским народом, стали называть Слободской украйной. Далее в словаре Даля приводятся слова украек и украйка, которые значат полоса на краю чего-либо, кромка, остаток. Указывается также глагол украиться, что значит стать, поселиться с краю, придти к концу, кончить что-либо. Из этих нескольких примеров, взятых из старинных актов, видно, что слово украйна и производные от него имели широкое употребление и вполне определенное значение отдаленных областей русского государства, которые соответственно назывались северными, сибирскими, южными и западными украинами. В толковом словаре дается также справка, что ныне Украиной называют Малую Русь.
Нельзя более ясно определить понятия украйна и украинец, как это сделали донские казаки в своем письме к вождям войск, осаждавшим Азов: А если бы на то его государское повеление было и восхотел бы он, великий государь, ваших басурманских кровей розлития и градом вашим басурманским разорения за ваше басурманское к нему, великому государю, неисправление, хотя бы он, великий государь наш, на вас на всех басурман велел быть войною одной своей украине, которые люди живут в украинских городех по валу от рубежа крымского и нагайского, и тут бы собралось его государевых руских людей с одной только украины больше легиона тысящ. Да такия его государевы люди руския украинцы, что они жестоки на вас будут и алчны, аки львы яростные и неукротимые и хотя поясти вашу живую плоть басурманскую...(Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков. Н. Гудзий. Хрестоматия по древней русской литературе, с.370)
Для более правильного и точного понимания слова украйна следует напомнить, что оно стало применяться для обозначения географического положения далеких русских областей, главным образом после опустошительных татарских нашествий, когда Киевская Русь была полностью разрушена и новый русский государственный центр начал постепенно образовываться в Московской Руси. До татарских нашествий вся область, называемая теперь Украиной, именовалась общим словом Русь, к которому по разным причинам присоединялись дополнительные пояснения чисто местного, но не национального значения, как например: Киевская, Червонная или Галицкая, Белая, Суздальская или Залесская, Черная, Холмская, Карпатская, Угорская и т.п. Древнее русское государство со стольным городом Киевом, современная Украина, было центром объединения всего русского народа и всех русских земель, а не украйной, и потому носило общенациональное имя Русь.
Слово украина и все производные от него никогда не включали в объем своего содержания не только значения, но даже призрака какой-нибудь национальной особенности. Все русские украины были заселены русским народом и только потому давали право называть их украинами-окраинами, даже если они входили в состав соседних государств и налагали тяжелую государственную обязанность вести упорную многовековую борьбу за освобождение и присоединение их к русскому государству. Как известно, основной государственной идеей московских князей на протяжении нескольких столетий было собирание русских земель, захваченных соседними государствами на севере, на западе, на юге и на востоке после падения Киевской Руси в XII столетии, что и было завершено после многовековой борьбы, и то еще не полностью, только в 1945г.
Известный английский историк Арнольд Тойнби в своей нашумевшей книге Мир и Запад пишет следующее: Отчуждение началось в ХIII веке после того, как Россия попала под татарскую власть; владычество татар над Россией было, однако временным, потому что татары были степные кочевники, которые никак не могли себя чувствовать дома среди русских полей и лесов; длительные потери России как результат этого временного завоевания ее татарами вызваны отнюдь не ее татарскими завоевателями, а ее западными соседями. Потому что это они воспользовались выгодой, когда Россия лежала распростертой в бессилии, чтобы урезать ее владения и присоединить к Западу западные окраины в лице Белоруссии и западной части Украины. И только лишь в 1945г. Россия восстановила свое право на владение последним куском тех громадных территорий, которые были отняты у нее державами Запада в ХIII и XIV вв..
Ко времени выпуска третьего дополненного издания Толкового словаря В. И. Даля в 1909г. Южная Русь, называемая также Украиной, не включала в содержание этого названия никакой национальной характеристики ее населения. В то, еще такое недавнее время все знали, что Украина, - это только название одной из древних русских областей, в которой живет, как и во всех русских областях, русский народ и что тот неверный национальный смысл, который придают современные сепаратисты слову украина и производным от него, был тогда совсем неизвестным русскому народу, включая и население самой Украины, и, следовательно, составителям Толкового словаря. Ясный смысл слова украина начал постепенно затемняться злостной пропагандой украинского сепаратизма и только в первой четверти ХХ столетия вошел в употребление в нынешнем смысле в некотором, очень узком круге русского общества, когда пропаганда начала проявляться в открытой и агрессивной форме при широкой материальной поддержке австрийского, польского и германского империализма. Такое новое толкование слова украина совсем недавнего происхождения и, несмотря на упорные усилия и даже насильственные действия, ограничивается только влиянием на личные взгляды отдельных людей, так как украинский сепаратизм, основанный на заведомо ложной теории существования украинской нации, не может быть предметом научного исторического знания. Каждый человек волен отказаться от своей национальности, но изменить своего происхождения все-таки не может. Что же касается народа, из которого происходит такой человек, даже если таких индивидуумов имеется и больше, то народ не обязан разделять их взгляды. Наоборот, обычно те народы, в которых начинается процесс национального разложения, особенно преданно и жертвенно борются за свою национальность, когда сознают, что основная народная ценность подвергается опасности. Характерный пример такого народного поведения представляет собой история многовековой героической борьбы населения Галичины, Карпатской Руси и Буковины за свою русскую национальность.
Нужно отметить, что у сепаратистов обычно накапливается более или менее объемистая литературная, публицистическая и так называемая научная продукция. Что касается первых двух видов индивидуального творчества, то, хотя они относятся к области субъективных переживаний и являются выражением только личных настроений и взглядов их авторов, тем не менее ими часто пользуются для политической демагогии. Что же касается так называемой научной литературы, относящейся к изучению украинского вопроса с сепаратистской точки зрения, то при критическом ознакомлении она обычно оказывается лишенной объективного анализа исторических первоисточников и документальных материалов и как следствие этого правильных научных выводов. Тенденциозные теории, заведомо ложные исследования или рассуждения принимаются как объективное познание и их авторам придается неверное значение авторитетов. К этому нужно прибавить, что не только вожди сепаратистского движения, но и менее заметные его деятели слишком легко награждаются их сторонниками и иностранными покровителями разными громкими титулами, научными званиями и другими подобными отличиями, не соответствующими ни их действительному значению, ни их личным качествам. Все это делается главным образом по политическим соображениям, а со стороны иностранных кругов часто по незнанию так называемого украинского вопроса или по наивному доверию тенденциозной информации. Что же касается самих сепаратистов, то они действуют с простым расчетом ввести обманной рекомендацией неподготовленных к критическому восприятию читателей в преднамеренное заблуждение относительно научной ценности их публикаций. Так поступают недобросовестные торговцы, старающиеся сбыть недоброкачественный товар под прикрытием соблазительной упаковки.
Чтобы обосновать свои фантастические теории, даже только для оправдания своих личных взглядов, сепаратисты неизбежно должны унижаться до явных искажений и даже прямой фальсификации подлинной истории. Но такая мнимая база не может скрыть зияющей под ней научной пустоты. Поэтому у всех сепаратистов всегда наличествует сознание неуверенности и даже виновности. Это особенно характерно для тех из них, которые знают, что врут, но по низменным расчетам и другим мелким человеческим негодностям и слабостям или же из-за слепого упрямства и даже ложной гордости не находят в себе нужного мужества, чтобы честно признать свою ошибку. Другие, безнадежно обманутые и ослепленные соответствующей пропагандой, остаются фанатически уверенными в правильности своих национальных взглядов и так им преданными, что не могут спокойно ни слушать, ни даже понимать никаких возражений. Но в обоих случаях внимательные наблюдатели уже отметили, что для всех сепаратистов характерно чувство неполноценности. Если к этому присоединяется патологическая ненависть к родному общенациональному окружению, доходящая до смертоубийств, даже массового характера, как это проявляется по отношению ко всему русскому народу в некоторых кругах украинских сепаратистов, даже к их родным землякам, живущим испокон веков на той же земле, на которой родились и они сами, в тех же городах и селениях, даже в ближайшем соседстве, с которыми они с детских лет вместе росли и учились, только из-за того, что те не разделяют их сепаратистских взглядов, то такое явление следует отнести к болезненным состояниям, определяемым обычно общим термином шизофрения.
Обычно все сепаратистские движения имеют очень ограниченный круг последователей, главным образом среди малообразованных людей, легче всех поддающихся политическим влияниям, имеющим весьма поверхностное воздействие на основную массу населения. Так именно обстоит дело с украинским сепаратизмом: подавляющая масса населения Украины в силу органического национального русского самосознания и своего народного достоинства остается не только вполне равнодушной, но в критические дни своего исторического существования определенно враждебной к сепаратистской пропаганде. Это обстоятельство является очень многозначительным: население Южной Руси ни одного раза не поддержало фанатические попытки сепаратистов образовать самостоятельное украинское государство, несмотря на чрезвычайно удобные для такой акции политические условия и сильную внешнюю поддержку. Причина такого положения объясняется тем, что идея украинского сепаратизма является продуктом вздорных политических бумажных спекуляций и не имеет никакого основания в живой действительности. Население Малой Руси знает, что украинский сепаратизм угрожает ему отрывом от большинства русского народа и с этой целью поддерживается внешними врагами под прикрытием лицемерных заверений якобы великодушной и бескорыстной помощи якобы угнетенной нации.
Украинское сепаратистское движение возникло сравнительно недавно, только в конце ХIХ столетия. Первые признаки его начали проявляться в Прикарпатской Руси в 1860-х гг., когда незначительная группа галицких общественных деятелей начала искать какого-нибудь спасительного выхода из безнадежного положения национального угнетения русского народа грубым самоуправством австрийской и польской администрации. Такой выход намечался, по указке Вены и Рима, только в отказе от русской национальности и замене ее сначала рутенской. Австрийские, польские и венгерские правящие круги, убедившись, что им не удается ни окатоличить, ни ополячить, ни мадьяризировать или германизировать русское население, надеялись путем национального разделения обезопасить себя от пугающей их возможности в каком-то недалеком будущем неудержимого присоединения к России всех остающихся еще под их господством областей Юго-Западной Руси.
Со своей стороны некоторая часть галицких общественных деятелей в надежде облегчить общее тяжелое положение склонилась к такому лукавому компромиссу, но при условии частичного отказа, а именно только от Великороссии, но не Малороссии. Так обе стороны попытались обмануть друг друга - одна, чтобы как можно дольше и при любых условиях продолжить свое незаконное господство над Прикарпатской Русью, а другая, чтобы тоже при любых условиях, но как можно скорее добиться национального признания и вытекающих из этого национальных прав, а также и личных выгод, затем при подходящих условиях и полного освобождения через присоединение к Малороссии.
Кроме того, австрийские и польские государственные деятели того времени и папский Рим рассчитывали в будущем оторвать от России при помощи украинских сепаратистов всю Южную Русь, окатоличить ее и, если не присоединить к себе, то во всяком случае удержать новообразованное украинское государство под своим покровительством и решающим влиянием.
Так хитря и обманывая друг друга, обе стороны, увлекаясь каждая соответственно своим вожделением, политической выдумкой украинской нации, забывали о самом главном - существовании самого народа и его отношении к придуманной комбинации. Не только дальнейшее развитие украинского сепаратизма, но уже первые его проявления не вызвали никакого сочувствия, а затем началось возмущенное отрицание его в широких кругах населения Южной Руси, особенно в Галичине, Карпатской Руси и Буковине, которые еще томились под властью Австрии, Польши и Венгрии, где сепаратистов сразу же заклеймили порочащей кличкой мазепинцы, все их движение мазепинством по имени печальной памяти честолюбивого интригана, своекорыстного и вероломного гетмана Мазепы. Чтобы правильнее уяснить постыдный смысл этих прозвищ, нужно вспомнить, как сурово осуждала народная совесть населения Юго-Западной Руси, то есть Украины, политическую, общественную и административную деятельность Мазепы и его сообщников. Для примера уместно привести содержание послания православных жителей города Львова царю Петру и его брату Иоанну еще в то время, когда за их малолетством Московским государством управляла царевна София, предупреждавших их не только о казнокрадстве Мазепы, но и о его участии в дворцовом заговоре против Петра и Иоанна. Самого Петра заговорщики намеревались убить, а Иоанна покинуть в забвение. Историк С. Соловьев в своем труде История России в эпоху преобразований приводит нижеследующий текст: Мы все в благочестии живущие в сторонах польских, благочестивым монархам доносим и остерегаем, дабы наше прибежище и оборона (так авторы послания называли Петра и Иоанна) не была разорена от злого и прелестного Мазепы, который людей ваших Подольских, Русских (Галицких) и Волынских басурманом (Турции) продавал, из церквей туркам серебро продавал вместе с образами; после отдавши господина своего в вечное бесславие (гет. Самойловича?) имение его забрал и сестре своей в наших краях имения искупил и покупает, наконец, подговоривши Голицина, приехал в Москву, чтобы благочестивого царя Петра Алексеевича не только с престола, но и со света изгнать, а брата твоего Иоанна Алексеевича покинуть в забвение. Другие осуждены, а Мазепу, источник и начаток вашей царской пагубы, до сих пор вы держите на таком месте, на котором, если первого своего намерения не исполнит, то отдаст Малороссию в Польскую сторону...
По-видимому, царь Петр ничего не знал об этом послании, так как все последующее время продолжал доверять Мазепе, несмотря на аналогичное предупреждение и со стороны Кочубея. Только во время Полтавской битвы, когда решалась судьба России, предательство Мазепы раскрылось явно и правдивое послание верных русских галичан подтвердилось полностью. Судя по дальнейшей истории этого послания, следует предположить, что враги Петра, может быть из окружения царевны Софии, а может быть даже сами заговорщики, скрыли его от Петра и переслали его самому Мазепе, по-видимому для того, чтобы он уничтожил авторов. Мазепа воспользовался случаем и жестоко расправился с князем Юрием Четвертинским, Григорием Полуботком и другими.
Осужденный за свои преступления историей и в совести всего русского народа, особенно на Украине, после поражения Карла XII в Полтавской битве Мазепа случайно спасся бегством и бесславно окончил свою жизнь на чужбине. Вот как об этом повествуется и шеститомной львовской Сводной летописи А. С. Петрушевича под 1709 годом: Шведский король, по имени Кароль, Львов место през зраду добыл и збурыл, великие скарбы з костелов и церквей и купцей побрал с которыми был на Украину поехал из войсками многими. Там же за Полтавою побежден от царя Петра Московского. Войска ему убил много тысячей, а он с малой дружиной из Мазепой гетманом заднепровским, который ся ему был яко здройца поддал, до Волох утекал: там же Мазепа отруил и здох...
Прозвище мазепинцы, данное украинским сепаратистам в юго-западной русской украине - в Галичине, Карпатской Руси и Буковине, - имело ругательный смысл и в полной мере отражало отношение населения к их движению. Именно там, в Прикарпатокой Руси, население, умудренное тяжелым опытом долгого сожительства с врагами русского народа и постоянной борьбой за свои национальные права, правильно поняло опасное назначение украинского сепаратизма. Мазепинская постановка национального вопроса не только возмущала по своему ложному смыслу, но и оскорбляла народное достоинство тем, что вся многовековая национальная борьба, весь жертвенный подвиг всего народа для защиты своей русской национальности превращались в какую-то всеобщую ошибку, и святое для всех понятие Руси, которое объединяло и вдохновляло жить и бороться, несмотря на все тягости, вдруг начало подвергаться сомнению и даже отрицанию. Здоровая и ясная народная мудрость не могла примириться с таким надругательством над самой заветной своей святыней - русской национальностью. В народной памяти жили светлые образы предков, которые никогда не колебались в своих русских национальных убеждениях, всегда призывали к защите русского народа, сами показывали высокие примеры самозабвенного труда и жертв для народной пользы, и это не могло быть забыто. Народ отлично сознавал, что его предки в своей героической борьбе за Русь не ошибались и что ничтожная горсточка оторвавшихся от него хитрящих и готовых на низкую измену потомков не смеет отрицать правды и извращать великое народное прошлое - прочную основу его настоящего и будущего.
Огромное, подавляющее большинство населения юго-западной русской украины - в Галичине, Карпатской Руси и в Буковине - интеллигенция, униатское и православное духовенство, от высших иерархов до приходских священников в глухих и далеких галицких деревушках, со всем церковным причтом и прихожанами, и многочисленные городские жители - купцы, чиновники, ремесленники - все вообще представители русского местного общества согласно выражали свой протест против украинского сепаратизма в печати, на народных собраниях, демонстрациях, в официальных обращениях в правительственные учреждения от имени многих светских и духовных обществ и организаций и протестов русских депутатов в австрийском и позднее в чешском парламенте. По этому вопросу создалась обширная литература научного, духовного, художественного и публицистического характера и целый ряд исторических документов, в которых ясно и непреложно свидетельствуется, что мазепинство было населению Южной Руси совершенно органически чуждо и совсем им не воспринималось как во время своего возникновения, так и до наших дней.
Перед всеми заговорщиками украинской интриги стояла изуверская задача - изуродовать по политическим планам национальное самосознание многих миллионов сознательных русских людей, сделать русских не русскими, а украинцами. И такое мракобесие нужно было обосновать как можно более убедительно. В этом были заинтересованы все враги русского народа и России в Вене, в Риме и в Берлине и даже некоторые международные политические партии и организации, каждый из них по-своему, но все одинаково злостно. Украинский сепаратизм казался верным оружием, более сильным, чем военные механизмы и армии, и чтобы придать его действию наибольшую разрушительную силу, не стеснялись никакими средствами.
Основная деятельность украинских сепаратистов и их вдохновителей по понятным причинам сосредоточилась на Галицкой Руси - единственной беззащитной русской территории, на которой тогда можно было безнаказанно производить подобный опыт. Действия украинских сепаратистов устремились в первую очередь против основных национальных устоев - против русского литературного языка и против Православной Церкви.
Население Прикарпатской Руси, как вообще всей юго-западной окраины, с незапамятных времен всегда называло свой язык русским, каким он в действительности и является и благодаря которому оно оставалось неразрывно связанным со всем остальным русским народом. Вместе с народом православное и униатское духовенство всегда сознавало себя русским и употребляло русский разговорный язык, южнорусское наречие, несмотря на то, что еще в 1664г. униатский епископ Иосиф Шумлянский приказал духовенству усвоить польский язык. Тем не менее, метрические книги в Галичине, а также различные записи и заметки, собранные впоследствии А. Петрушевичем в Сводную летопись, велись на русском языке. Русские, живущие в Галичине и на Закарпатье, называли себя русинами (древнерусским термином) и руснаками. Прилагательное же от русин и руснак было только русский. Народность свою они называли русской, язык - русским. Даже церковь свою, униатскую ли, православную ли, они называли, в отличие от папской, русской церковью. Немецкие ученые, литераторы называли население присоединенных к Австрии русских областей руссен. Все это было совершенно верно исторически, лингвистически и территориально. И главное, живая связь с русским литературным языком, никогда не прекращавшаяся и неизменная, была тем могучим источником сил, которые поддерживали национальную жизнь народа. Желая оборвать эту главную жизненную артерию, связывающую в единый национальный организм весь русский народ, украинские сепаратисты по приказу Вены принялись за выработку искусственного украинского литературного языка, чтобы, нагромоздив лингвистическую преграду, легче оторвать население Юго-Западной Руси от России. Следуя примитивному методу, обычно применяемому всеми сепаратистами, украинские сепаратисты начали переделывать грамматику русского языка. Вздорно придираясь даже к отдельным буквам, они начали заменять их другими, сокращать или наоборот, вводить дополнительные, особенно в те слова, которые сохраняли одинаковое начертание и звучание во всех русских наречиях, а особенно в общерусском литературном языке. Именно такие общие слова - живые и наглядные свидетельства общерусского кровного родства - с сознательной злостью подвергались неуклюжим переделкам или заменялись заимствованиями из других славянских языков, в первую очередь из польского или даже из иностранных, или, наконец, просто изобретались совсем новые с единственной целью, как можно резче и грубее отделить малорусское наречие от общерусского литературного языка и создать видимость, очевидно недобросовестную и неубедительную, но все-таки видимость наличия украинского языка. Законы рождения и жизни слов грубо и злостно ими попирались и в их усилиях откровенно раскрывался политический замысел, которым они воспалились и которому служат. Изобретенные ими слова остаются в стороне от народной жизни, их не употребляют в разговорной речи и многие из них сохраняются в словарях для специального назначения. Но народ их не принимает и не пользуется ими. Сравнивая не только тексты старой письменности, но и всей последующей, до второй половины ХIХ столетия включительно, то есть до того времени, пока еще не началась разлагающая деятельность украинских сепаратистов и особенно живой современный южнорусский говор с так называемым украинским литературным языком, можно наглядно убедиться, как безобразно изуродовано в нем прекрасное, певучее, красочное малорусское наречие.
Одновременно с этим по всей Галицкой Руси началось открытое гонение на русский язык. Во всех начальных школах, которые начали появляться только в 1791г., преподавание велось по букварю, изданному в Вене в 1790г. До тех пор русское население пользовалось букварями, получаемыми в частном порядке из Москвы. В средних учебных заведениях преподавание шло на польском, немецком, венгерском и румынском языках в зависимости от того, к какой стране административно относилась данная русская область. Во Львовском университете долгое время не было кафедры русского языка и истории. Во всех учреждениях делопроизводство велось по-польски, -венгерски, -румынски или -немецки. Русский язык искоренялся из употребления всеми мерами и за пользование им русских людей преследовали, считая их неблагонадежными, а в некоторых случаях это приравнивалось к государственной измене, каралось тюремным заключением и даже осуждением на смерть. Во время войны 1914-17гг. достаточно было найти в доме русского человека русскую книгу, чтобы это послужило причиной ареста, жестоких истязаний, сурового тюремного заключения или даже убийства на месте. Такое возмутительное попирание национальных и просто человеческих прав русского населения Юго-Западной Руси производилось совсем открыто, постепенно, начиная с ХIV века и все более усиливаясь, сначала католической Польшей, а затем, после присоединения Галицкой Руси к Австрии, до середины ХХ века, с разной степенью ожесточенности достигнув крайней степени во время первой мировой войны, и только для того, чтобы истребить в населении русских областей сознание и преданность русской национальности.
Упорная, настойчивая разлагающая работа украинских сепаратистов над выработкой украинского языка достигла некоторых результатов благодаря широкой и щедрой поддержке всех врагов национального единства русского народа, вначале австро-польской администрации, а затем уже коммунистической власти России. Украинский язык уже как-то составлен, на нем пишут разные произведения литературного и научного характера и печатают, его преподают в школах. Но какова его жизнеспособность, покажет только будущее. Чтобы внедрить его в употребление, как в самом начале, так и теперь, необходимо прилагать насилие. На территории всей Южной и Юго-Западной Руси введено принудительное обучение на нем в школах, в средних учебных заведениях и в университетах, а также принудительная публикация всех видов научного и литературного творчества. Это входит в общий план насильственной украинизации обширного края и многочисленного населения. Начало всенародной украинизации отразилось даже в насмешливом, и как всегда метком народном выражении: когда мы украинизировались. С полной уверенностью можно предвидеть, что с прекращением насильственных мер, украинизация сама собой остановится и отпадет, как сыпь после выздоровления от заразной болезни.
В настоящее время, вместе с присоединением к России почти всей Прикарпатской Руси, за исключением Лемковской и Пряшевской, которые несомненно должны быть тоже присоединены в будущем для завершения полного объединения всего русского народа, преступное гонение на русский язык приняло партийно-государственные формы. Но хотя общерусский литературный язык уже восстановлен в своем достоинстве общегосударственного языка и возвышенном послании всенародного просвещения и объединения русского народа, злокачественная украинская интрига продолжает действовать, несмотря на то, что ее изобретателей давно и след простыл и что цели, которым она должна была служить, тоже давно стали беспредметными. Однако единственным полномочным и законным судьей в этом вопросе является сам русский народ. Пока что он терпеливо переносит производимый над ним насильственный опыт украинизации и молча хранит тяжелые думы. Когда он станет свободным, мы верим, он прекратит этот грязный опыт, производимый над его телом и душой врагами русской земли.
Одним из основных факторов, формирующих национальность, часто оказываются религиозные верования. Это бывает обычно в тех случаях, когда вероисповедание данного народа отличается от соседних народов. После того, когда большие религии объединили многие народы, религиозные верования перестали быть национальным признаком, но все-таки сохранили некоторые национальные особенности. Даже божественное учение Иисуса Христа у разных народов окрасилось в национальные оттенки церковной обрядности во второстепенных национальных праздниках, в церковной архитектуре и религиозном искусстве. Особенно сильное влияние на национальное обособление церквей, в частности христианских, произвели догматические разногласия, вызвавшие даже враждебное разделение и причинившие несчастья народам. Так, Православная Церковь в юго-западных русских украинах на протяжении многих столетий подвергалась жестокому преследованию со стороны воинствующего католицизма и в связи с этим приобрела определенное национальное значение и даже название русской Церкви.
Значение и послание Православной Церкви в Юго-Западной Руси не ограничивалось только духовным окормлением русского населения, но простиралось и на защиту его национальности. Православная Церковь переживала вместе со всем русским народом все национальные бедствия многовекового гнета враждебного католического окружения и являлось не только хранительницей векового народного вероисповедания, но и живой духовной связью со всем единоверным и единокровным православным русским народом. Так например, митрополит Киевский Кирилл II (1250-1280) в эпоху, когда русский народ был разорван на две части татарским нашествием, был другом Галицкого князя Даниила и Новгородского князя Александра Невского. Оба князя были единомышленниками в светских и духовных делах и митрополит Кирилл объединял своей личной дружбой с ним Северную, Южную и Юго-Западную Русь. В 1299г. Киевский митрополит Максим, спасаясь от постоянных татарских насилий, ушел вслед за населением на север и поселился во Владимире на Клязьме. Оттуда он совершал частые поездки в южнорусские области, более всех нуждавшиеся в пастырских заботах. Преемник Максима, митрополит Петр, продолжая деятельность своего предшественника, по пути в юго-западные области часто останавливался в Москве, где он подружился с московским князем Иваном Калитой. Владыка Петр, уроженец Волыни, скончался в Москве в 1326г., нося титул Митрополита Московского и всея Руси. Он отличался высокой духовной жизнью и много потрудился для Православной Церкви и всего русского народа. Тесные живые связи между двумя частями разобщенного татарами русского народа - Северной и Южной Руси - постоянно поддерживались и развивались, особенно благодаря Православной Церкви, и только потому далеко выдвинутые на запад русские украины, оторванные от русского государства, смогли легче и крепче сохранить твердое сознание своей русской национальности. Именно в Галицкой, Карпатской и Буковинской Руси и в некоторых других далеких русских областях Православная Церковь, даже омраченная насильственной унией с католической церковью, оставалась в течение долгого порабощения Польшей, а затем Австро-Венгрией единственной верной и неустрашимой защитницей беззащитного народа.
Положение Православной Церкви ввиду ее особенного двойного послания - духовного окормления и национальной защиты - в Польско-Литовском и затем Австро-Венгерском государствах было очень трудным, как и вообще положение всех слоев православного русского населения. Это касалось как высших дворянских кругов, так особенно православного духовенства и крестьянства. И православная дворянская знать, и православное духовенство, и крестьянство изнемогали от бесправного положения в общественном, социальном и экономическом отношениях. Так например, уже в 1413г. на Городельском сейме, подтвердившем объединение Литовско-Русского государства с Польшей, было принято постановление не допускать православных людей на государственные и общественные должности - грубое ущемление гражданских прав православного русского населения. Такие должности предоставлялись только литовским боярам, принявшим католичество. Русское и литовское православное дворянство не могло примириться с таким неравноправием. Привилегированное положение окатоличившейся литовской знати перед православной принудило присоединенные к Литве русские области восстать в 1430г. против литовского владычества. Русские бояре завоевали себе права литовских вельмож, но они были узаконены только в 1447г., когда польский король Казимир легально уравнял православную знать с католической, польско-литовской.
В особенно тяжком положении находилось православное духовенство, мещане и ремесленники, которых беспощадно эксплуатировали польские помещики, католическое духовенство и их помощники - приказчики и евреи. Последние, как правило, не только содержали в деревнях корчмы, в которых спаивали крестьян и все более захватывали в свои руки торговлю, но в некоторых случаях брали в аренду даже православные храмы. Унижение и угнетение Православной Церкви доходило до того, что евреи-арендаторы держали у себя церковные ключи и открывали храмы для совершения православных богослужений и выполнения треб только за определенную плату.
Православное духовенство по своему социальному и общественному положению ничем не отличалось от крепостных крестьян - самого угнетенного класса русского населения Юго-Западной Руси. Священники обрабатывали землю и выполняли все сельскохозяйственные работы для добывания средств пропитания и отрабатывали панщину-барщину - даровой подневольный земледельческий труд в пользу польского помещика и католического ксендза даже и в праздничные дни. Католические священники, и даже каноники, протоиереи, называли православных русских собаками, православный обряд собачьим, священников - шизматиками. Умерших, отпеваемых православными священниками, католические ксендзы отказывались хоронить на кладбищах. Латинники мешали совершать православные обряды, не позволяли звонить в колокола даже во время Светлого Воскресения Христова, если оно не совпадало с католической Пасхой и всячески издевались над верующими православного обряда. В 1436г. соответствующими учреждениями в Польше было принято постановление, запрещающее православным как еретикам строить и даже исправлять православные храмы. Русским предписывалось совершать праздники по латинскому обряду, православные храмы отнимались от русских и превращались в костелы. Был издан закон, по которому католикам запрещалось вступать в брак с православными, если последние не примут католичества.
Чтобы облегчить такое возмутительно бесправное положение православных людей в соединенном Польско-Литовском государстве, необходимо было как-нибудь сговориться с представителями католической церкви, оказывавшими решающее влияние на внутреннюю и внешнюю политику польского правительства. Такой сговор намечался только при единственном условии, что православные вступят в унию с католической церковью, к чему начали склоняться некоторые православные иерархи и представители высшего и низшего дворянства. Продолжительные колебания и сомнения православного общества постепенно преодолевались целеустремленной пропагандой иезуитов в пользу унии, как например известным трактатом Петра Скарги О единстве церкви Божией под единым пастырем и о греческом от оного единства отступлении, в котором проводилась мысль, что для русской Церкви нет спасения, как только под покровительством папы римского. Для того чтобы эта угроза приобрела более устрашающее действие, Православная Церковь подвергалась все большему гнету и унижению. Трактат Петра Скарги был издан в 1577г. в Вильно и в течение последующих двух десятилетий часть православной иерархии и общественности, раздираемая внутренним нестроением и внешним угнетением, в конце концов склонилась к принятию унии.
На Брестском соборе в 1596г. была принята уния, которая немедленно враждебно разделила русских людей на православных и униатов. Это разделение обострилось еще и тем, что православное церковное общество перестало считаться законной церковью, признаваемой польским правительством, в то время как униатская церковь приобрела значение легальной и униаты начали пользоваться некоторыми политическими и экономическими выгодами и привилегиями. Впрочем, и униатская Церковь не спаслась от угнетения, так как сама по себе уния не удовлетворяла католические круги: они стремились к полному окатоличению всего православного населения.
Постепенно православная знать и русско-литовское дворянство в своем большинстве приняли унию и одновременно с этим стали посылать своих детей в иезуитские школы, которые в то время считались самыми лучшими и привилегированными. В них под прямым влиянием иезуитских воспитателей начался массовый переход молодых поколений русского дворянства в католичество, благодаря чему перед ними окрылась возможность занимать общественные и даже высшие государственные посты. Среди видных польских государственных людей XVII - XVIII вв. почетное место занимали Вишневецкие, Заславские, Тышкевичи, Ходкевичи, Замойские, Сапеги, Черторыйские и другие окатоличившиеся потомки православных русско-литовских дворян, происходивших от Рюриковичей, Гедиминовичей или от старинных боярских родов.
Вместе с отходом от русского народа его дворянство, православное духовенство, крестьяне и мещане постепенно оставались без руководства и беззащитными перед неукротимо воинствующим католицизмом, руководимым иезуитами. Одновременно с этим начался и упадок православных братств, лишившихся влиятельных и богатых покровителей. Русский народ становился все более бесправным и угнетенным. Но и в таком отчаянном положении национальная сопротивляемость и преданность Православной Церкви русского населения юго-западных областей не была сломленной. В нем все сознательней назревали грозные силы в лице казачества - вольных людей, бежавших от крепостного, религиозного и экономического гнета в Дикое поле и на Запорожскую сечь.
Так, единственным защитником православного духовенства, крестьянства, мещанства и остатков русского дворянства оказалось теперь только казачество, которое и приняло на себя борьбу за родной народ и его вероисповедание. Церковная уния и вытекающие из нее убийственные последствия для национального и религиозного положения русского населения оказалась той последней каплей, которая переполнила чашу народного терпения. Народ верно понял, что церковная уния - это смертельная петля, которая должна окончательно удушить Православную Церковь и русскую национальность, навсегда оторвать его от остального русского народа и закрепить за Польшей. По яркому и образному описанию историком В. О. Ключевским народного понимания сложившегося положения и казаку, и хлопу церковная уния... дала новый стимул в их совместной борьбе и помогла лучше понимать друг друга: и казаку, и хлопу легко было растолковать, что церковная уния - это союз ляшского короля, пана, ксендза и их общего агента жида против русского Бога, которого обязан защищать каждый русский... Так казачество получило знамя, лицевая сторона которого призывала к борьбе за веру православную и за народ русский, а оборотная - к истреблению и изгнанию шиков и шляхты из Украины...
Все исторические документальные сведения о казацких восстаниях в Южной и Юго-Западной Руси свидетельствуют о стихийных и ожесточенных народных протестах против преследований и угнетения Православной Церкви, которая официально считалась нелегальной, и против жестокого зажима русского населения в тисках крепостного рабства. Так, восстание поднятое в 1620г. запорожским атаманом Петром Канашевичем Сагайдачным, по некоторым сведениям уроженцем далекой гористой Карпатской Руси, что само по себе свидетельствует о нерасторжимых связях и одинаковых переживаинях русского населения на всем протяжении Юго-Западной Руси, даже в самых отдаленных западных окраинах, произошло из-за того, что он, не спрашивая согласия польского правительства, но при полном одобрении и поддержке всего запорожского войска, решил восстановить через иерусалимского патриарха православную иерархию, покровительство над которой приняло на себя казачество. Атаман Сагайдачный действовал как сознательный православный русский человек, у которого не было иных средств отстоять народные права на свободу вероисповедания, как только силой оружия. Тем более что он сам, как и все войско запорожское, был членом киевского православного братства и, видя бесправное положение Православной Церкви, не мог с этим примириться. Однако, несмотря на то, что высшая православная иерархия была восстановлена и утверждена патриаршим благословением и находилась под защитой казаков, ее деятельность всячески затруднялась враждебным отношением католической иерархии и положение православных даже ухудшалось, так что уже в 1625г. Киевский митрополит Иов вынужден был призвать запорожцев на защиту православных киевлян от униатов. После вмешательства казаков и утопления ими киевского войта униата за притеснение православных, митрополит Иов, обоснованно опасаясь жестокого возмездия католиков, обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбой взять под свою высокую руку всю Малороссию, ибо им кроме государя, деться негде.
Борьба за Православную Церковь часто доходила до крайней жестокости. Только в одной Умани во время восстания, поднятого Железняком и Белугой, было убито 18 тыс. католиков и евреев, как месть за религиозные притеснения. Такой же жестокостью отличались ответные действия польских католических сил: православные селения выжигались дотла, православных людей, особенно казаков, четвертовали, сжигали, вешали и убивали без числа, а их имущество разграблялось и истреблялось. Злые братоубийственные страсти, возбужденные до крайней степени жестокими насильствеными действиями представителей католической церкви, проявляющими особенно активную деятельность во всей Юго-Западной Руси начиная с XVI века, выражались не только в больших казацких восстаниях на широких пространствах, поглощающих бесчисленные человеческие жертвы, но и в действиях небольших групп и даже одиночных мстителей за унижение Православной Церкви и угнетение русского народа, а также и за свои личные или семейные обиды. Даже далекая Карпатская Русь имела своих народных защитников, известных под именем опришки. Опришки мстили за угнетение русского населения и Православной Церкви и за свои личные обиды, жгли поместья польских и венгерских помещиков, а если могли, то убивали их и их прислужников - приказчиков и евреев. Действия опришков вызывали большие симпатии в народе, который снабжал их пищей, давал приют, предупреждал об опасности и считал их народными героями. Имя Олексы Довбуша, знаменитого опришка, было широко известно в Карпатской Руси и не забыто до сих пор. Одним из таких опришков, по некоторым сведениям, был и упомянутый уже Петр Канашевич Сагайдачный, ушедший на Запорожскую Сечь и за свою доблесть и военные качества выбранный запорожцами своим атаманом. Движение опришков не могло развиться в большое народное восстание, так как в Карпатских горах передвижение крупных воинских отрядов, снабжение их пищей и оружием было невозможным. В тесном окружении сильных врагов - на востоке Польша, на юге Венгрия и на западе Австрия - они были бы обречены на неминуемую гибель. Легкие же малочисленные группы могли быстро передвигаться, легче скрываться, находить пропитание и приют у местных крестьян.
Все эти восстания, как большие, так и малые, были вызваны основной причиной: грубым и жестоким угнетением национальных, религиозных и экономических прав коренного русского населения и одухотворялись идеей освобождения от угнетателей и присоединения к Московскому государству.
Память об исторической судьбе народов всегда неразрывно связана с их национальной территорией, которая является не только хранительницей их прошлого, но основой национального настоящего и залогом будущего. Народы нежно, благодарно и возвышенно воспевают свои отечества во всех видах народного творчества: в национальных эпосах, в песнях, преданиях, обрядах независимо от того, радостны или печальны поэтические воспоминания, красива ли и плодородна или бедна и сурова родная земля. Народы обычно любят свою родину, даже самую безотрадную и обездоленную.
Любовь к родной земле естественно сливается с любовью к родному народу. Это живительное органическое чувство спасает народы от исчезновения и не заглушается даже тяжелыми историческими испытаниями. Можно утверждать, что под тяжестью исторических переживаний закаляется национальное самосознание. На примерах многих народов можно видеть, что пока они остаются на своей территории, хотя бы только на некоторой ее части, даже под гнетом завоевателей, даже совсем чуждой культуры и расы, они сохраняют в себе живые силы, благодаря которым продолжают жить, не теряя своей национальности, могут бороться за народную свободу, и в конечном итоге непременно добиваться свободного государственного существования. Яркий пример такой превратной судьбы - полное государственное разорение и порабощение дикой татарской ордой, медленное национальное возрождение в далекой, глухой и маленькой Суздальской земле, защищенной от степных просторов непроходимыми Брянскими лесами, постепенное полное освобождение от многовекового татарского ига и, наконец, прочное создание целеустремленными усилиями и многими жерлами обширного и могущественного русского государства - представляет собой бурная история русского народа. О могучей и неистребимой силе национального чувства русского народа свидетельствует и тот факт, что, испытав трагический насильственный разрыв на две части - северо-восточную и юго-западную, - каждая из которых долгие века жила своей обособленной жизнью, в разной исторической обстановке и подвергалась различным сильным влияниям, ни одна из них не утратила живого чувства кровного, братского родства и взаимного тяготения к непременному и полному объединению. Историк В.О. Ключевский говорит об этом так: Главная масса русского народа, отступив перед непосильными внешними опасностями с днепровского юго-запада к Оке и верхней Волге, там собрала свои разбитые силы, окрепла в лесах центральной России, спасла свою народность и, вооружив ее силой сплоченного государства, опять пришла на днепровский юго-запад, чтобы спасти остававшуюся там слабейшую часть русского народа от чужеземного ига и влияния.
Уход населения из Киевской Руси был вызван постепенным распространением рабства на вольных русских людей, опасностью для их жизни от постоянных княжеских междоусобиц и половецких нападений. Он начался уже в XII веке спокойным переселением в более безопасные места и превратился в поголовное бегство перед татарскими нашествиями в 1229-40гг. Киевская Русь совсем обезлюдела. Папский миссионер Плавно Каришви, проезжая из Владимира Волынского через Киев к волжским татарам, сообщил, что в пути он встречал очень мало живых людей, но зато видел бесчисленное количество человеческих костей и черепов, разбросанных по полям. В таком состоянии заброшенности и покинутости Киевская, Переяславская и отчасти Черниговская области оставались до середины XV века, когда началось новое заселение Приднепровья.
Переселенческое движение, а затем бегство населения Киевской Руси в XII - XIII вв. происходило одновременно в двух направлениях: на северо-восток и на юго-запад.
Переселение на северо-восток шло за реку Угру, в междуречье Оки и верхней Волги, главным образом в Суздальскую землю, называемую в Киевской Руси Залесской, потому что она была отделена от нее широкой полосой девственных лесов. Это была далекая украина Киевской Руси, незначительное удельное княжество, которое благодаря своему географическому положению и естественной защите лесными массивами спаслось от страшной судьбы Киевской Руси, хотя и не избежало тяжелой даннической зависимости от татарской орды. Эта область уже в XII веке была известна также под названием Белой Руси. Князь Андрей Боголюбский, задумав основать митрополию, независимую от Киевской, говорил своим боярам: я всю Белую Русь городами и селами великими населил и многолюдною учинил. Спасаясь от тяжелых и опасных условий существования, население Киевской Руси переселялось не куда-нибудь в чужую сторону, чтобы найти в ней убежище и спасти жизнь, а в свою русскую землю киевской северной украины, где жил такой же как и они родной русский народ, по-братски их встречавший и помогавший им устраиваться на новом месте.
В связи с огромным наплывом переселенцев в Суздальскую землю в XII - XIII вв. там началось строительство многих новых городов и селений, о которых, по-видимому, и говорил князь Боголюбский. Многие из них получили названия покинутых в Киевской Руси городов, как например, Звенигород, которых было несколько в Киевской и Галицкой земле, Переяславль, называемый Южным или Русским в Полтавской области, и появившиеся на реке Трубеже Переяславль Рязанский, впоследствии Рязань и Переяславль Залесский во Владимирской области. То же можно сказать и о Вышгороде, Стародубе, Галиче и некоторых других, названия которых встречаются в старинных киевских летописях. Из старинных актов XVI века известно село Киево в Киевском Овраге в Московской области, село Киевцы близ Алексина в Тульской области. Названия киевских речек Лыбедь и Почайна были перенесены в районы Рязани, Владимира и Нижнего Новгорода, как и название днепровского притока Ирпень, на приток Клязмы во Владимирской области или приток Оки в Калужской области был назван Киевкой. Из этих нескольких примеров видно, что переселенцы из Киевской Руси принесли на северную украину и названия дорогих их сердцу оставленных городов, селений, речек и даже оврагов.
Самым же убедительным и неопровержимым доказательством переселения огромного количества населения из Киевской Руси в северные украины представляет собой весь богатырский киевский эпос, созданный и запетый в Киевской Руси еще до XIV века, то есть до появления на юге России литовцев и поляков, о которых в нем даже не упоминается. Весь цикл былин о могучих богатырях времен Владимира Святого был совсем забыт в тех местах, где он был сложен, после происшедших там опустошительных татарских набегов. Впоследствии, уже в XV столетии, когда началось возвращение далеких потомков населения Киевской Руси, выселившегося в XII - XIII столетиях на юго-запад, о нем уже не вспомнили и запели новый эпос казацких дум о борьбе с татарами, турками и поляками: очередными народными врагами. Но на севере, в Приуралье, в Олонецкой и Архангельской областях, в далекой Сибири и во всех других местах расселения киевских переселенцев богатырские былины Киевской Руси сохранились во всей своей свежести, неизменной форме и напевности. В центральной Великороссии, где уже забыли склад былинного стиха и утеряли искусство его петь, живая память о русских богатырях, оберегавших на юге русский народ и русскую землю от степных орд, сохранилась в прозаических сказаниях.
Переселение населения Киевской Руси на запад шло главным образом на западный Буг, в область верхнего Днепра и верхней Вислы, вглубь Галичины и в Польшу. Так южно-русское население из Припнепровья возвращалось на давно забытые места, покинутые его предками еще в VII веке. Известно, что Карпаты были прародиной славян, когда их еще называли антами, и откуда они разошлись в разные стороны. По сообщению арабского историка Масуди, в середине X столетия восточные славяне были объединены господствующим племенем валинана, то есть волыняне, или же дулебами, как их называет Повесть временных лет. Затем объединителем восточных славян стала Киевская Русь и, наконец, Московское государство.
Название волынян было общим для западнорусских славян и Червонная Русь называлась еще в половине XIV века Волынию, а затем стала называться Малой Русью. Князь Холмский и Белзский Юрий II Андреевич, скончавшийся в 1336г., первый стал употреблять титул князя Малой Руси. Из акта византийского императора Иоанна Кантакузена о присоединении Галицкой митрополии к Киевской говорится: С того времени, как русский народ, по благодати Христовой, получил богопознание, святейшие епископии Малой Руси, находящиеся в местности называемой Волыния, Галицкая. Владимирская, Холмская, Перемышльская, Луцкая и Туровская, также как и святейшие епископии Великой Руси, принадлежат к Киевской митрополии. Польский король Казимир, которому была подчинена Волынско-Галицкая земля, посылая к патриарху Константинопольскому Филофею епископа Антония с просьбой посвятить его в митрополита Галицкого, пишет: Рукоположите его в митрополита, дабы закон русский не погиб, дабы не было ему порухи. А не будет милости Божией и благословения вашего сему человеку, не сетуйте на нас после, если придет жалостная нужда крестить русских детей в веру латинскую, так как нет митрополита в Малой России, а земля не может быть без закона. После того, как Юго-Западная Русь и Галичина были захвачены в XIV веке Польшей и Литвой, в документах того времени для этих областей начинает появляться название Малая Россия.
По свидетельству русских и польских летописей IX - X вв., русские славяне жили по обеим сторонам восточного Буга, и по обеим сторонам верхнего течения западного Буга в Волынской, Люблинской и Седлецкой губерниях и в Карпатских горах, гранича с чехами и венграми, а с поляками - по рекам Вислок и Вепрь в Судомирско-Люблинской области. Древняя Русь простиралась до Кракова. Это, например, видно из грамоты Оды - вдовы польского князя Местка (Мечислава), умершего в 992г., - папе Иоанну XV, где она говорит о русских землях, входящих в польские пределы, так: даже в область, которая называется Русью и пределы Руси, простирающиеся даже на Краков.

Серия сообщений "современная история родного государства":
Часть 1 - Этому не учат в школах.
Часть 2 - Как уничтожают полковника Хабарова
...
Часть 6 - В какую веру верите ?
Часть 7 - В борьбе с христианами
Часть 8 - Украина - Русская Земля
Часть 9 - История и утопия
Часть 10 - Какому богу служат христиане ?
...
Часть 32 - Перепост из Контакта. Просьба распространить как угодно. Правда о трагедии в Краснодарском крае
Часть 33 - 10 Самых больших секретов Советского Союза
Часть 34 - Если бы олимпийскую дорогу строили не из асфальта

Как казаки на Сталина лампасы надели





Автор http://www.rustrana.ru






В середине 30-х годов в связи с большой популярностью романов Михаила Шолохова "Тихий Дон" и "Поднятая целина" зачастили казаки из Вешенского района в Москву. И не просто для прогулок, а в составе ансамбля песни и пляски выступать перед советским правительством и трудящимися столицы. Инициатором такого небывалого по тем временам события был наш земляк, сам Михаил Александрович Шолохов. Тут надо напомнить в связи с этим одну непростую ситуацию.
В 1919 году по указанию "демона революции" Льва
Троцкого на Дон были посланы карательные отряды. Они огнем и свинцом прошлись по восставшим станицам и хуторам. Запрещено было само слово "казак", нельзя было надевать казачью форму, не разрешалось исполнять старинные песни тихого Дона. Были преданы забвению заслуги казаков в сражениях с врагами России. Строго ограничивали их призыв на службу в Красную Армию как "ненадежных элементов", вчерашних "верных псов царского самодержавия". Но "расказаченные" казаки выстояли, сохранили свой воинский дух, не забыли старинных песен, не потеряли и жизнелюбия.
В 1936 году в одну из поездок в столицу был «прихвачен» в казачий ансамбль неугомонный балагур, шутник и острослов Тимофей Иванович Воробьев, считавшийся прототипом деда Щукаря из "Поднятой целины". Тимофею Ивановичу предстояло в ту поездку преподнести Сталину донской румяный калач. Это был, как потом оказалось, далеко идущий замысел Михаила Шолохова, который, как всегда, сопровождал казаков в Москву. О том, что произошло в Кремле в тот зимний вечер, мне в свое время рассказал чудесный песенник ансамбля Спиридон Иванович Шматов.
Тимофей Воробьев, с поседевшей бородой, в казачьей фуражке, вел себя уверенно. Не оробел и при виде самого "вождя народов". Он смело направился к Сталину и, как положено по традиции, на вышитом рушнике преподнес пышный донской калач.
- Милушка ты наш, дорогой товарищ Сталин, - звонким речитативом пел Тимофей Иванович. - Вот тебе подарок наш. Вручаем его тебе как самому нашему почетному, истинному, бес подмесу, казаку!
Сталин скупо улыбнулся в усы, не испробовав вкуса калача, передал его в другие руки и похлопал по плечу Тимофея Ивановича. Тому полегчало.
Но тут ситуацию взорвал Шолохов. Он преложил сейчас же и тут же принять Сталина в казаки.
Рискованное дело затевал Михаил Александрович, ох, рискованное. Ведь знал же отношение "пламенных революционеров" к казакам. А может, знал лучше других Сталина?
Дальнейший ход событий не предвещал ничего хорошего. Присутствующий на приеме Клим Ворошилов стремительно вскочил и угодливо заголосил: "Нет, нет!" Ежов, в свою очередь, недобро посмотрел на Шолохова, презрительно - на Воробьева и замахал руками, словно отбивался от злых насекомых.
Но поистине Сталин был непредсказуем в своих поступках. Он согласился. Однако с условием, что прием будет проведен на сходах открытым голосованием.
Первыми принимали Сталина в казаки колхозники хутора Андроповского. По воспоминаниям Тихона Антоновича Зеленькова, работавшего тогда инструктором Вешенского райкома партии, отсутствие самого Сталина на собрании объясняли его огромной занятостью. Вышла и еще одна заминка: ведь Сталин был родом из Грузии. Но тут поднялся один из старейших казаков и напомнил о том, что в старое время в ряды казаков принимались все -"и калмык, и турок или другой какой азиат". Главное - вступающий должен быть отважным в бою, отзывчивым на беду, честным, справедливым, с открытой душой человеком. По словам и заверениям приехавшего из райцентра пропагандиста, товарищ Сталин всеми этими качествами обладал.
Никто в этом не рискнул усомниться...
Сталин единогласно был принят в казаки. Проголосовали единодушно за него и в других местах района. Все протоколы собраний были отправлены в Кремль.
Сталину нравилось ходить в полувоенной форме. С тех пор он стал появляться и в штанах с яркими красными лампасами. Это случалось до того, как он стал маршалом и генералиссимусом.
Донцы в то время шутили: "Надели казаки на Сталина лампасы". Те самые красные полосы на форменных штанах, символы донцов, которые во время расказачивания были запрещены и уничтожены.
И все же, что стояло за поступком Сталина?
Когда грянула Великая Отечественная, на Дону уже к июлю были сформированы две добровольческие казачьи дивизии. Их ждала громкая ратная слава...

Застольщина. Лесные дары

Северный крестьянский быт, подобно человеку (если
он не круглый сирота), имел в природе не то чтобы
родственников, а так, добрых знакомцев: одни были самые
близкие, другие поотдаленнее. Например, из всех
культурных злаков самым близким к народному быту,
разумеется, была рожь, не зря ее называли матушкой,
кормилицей и т.д. Среди деревьев — это береза, воспетая
в песнях, а среди грибов, конечно же, рыжик. Ни один
гриб не мог соперничать с ним, поскольку рыжик, как и
рыбу, можно варить, солить, запекать в пироге и даже,
сперва слегка подсолив, есть в свежем виде. В грибной
год народ солил рыжики кадушками, их ели с картофелем и
с блинами, варили до самого сенокоса. Но все-таки
похлебка из соленых рыжиков или же из сушеных маслят —
губница — была на самом последнем месте в ряду мясных,
рыбных и прочих похлебок. Почему? Непонятно. Может быть,
из-за дешевизны, доступной любому лежебоке, может,
оттого, что быстро приедалась. Скорей всего от того и
другого вместе.

Если на рыжики случался неурожай, то нарастали
грузди, или полугрузди, или кубари, если же не было и
этих, то уж волнухи-то обязательно осенью появлялись. На
худой конец, можно было насолить белянок и солодяг,
которые по сравнению с рыжиками считались чуть ли не
поганками.

На сушку в достатке заготовляли маслят (белые
росли не везде). Их же в разгар лета собирали на
жаренину, обдирали коричневую кожицу и томили на
таганке. “Не дороги обабки, а дороги прикладки”, —
говорит пословица. Сушили их в нежаркой печи, затем
нанизывали на суровую нить и подвешивали под матицу или
ссыпали в деревянную дупельку. Аромат от этих грибов
признавал и любил не каждый, как не каждый мог свободно,
в любое время ступать в поскотину с грибной корзиной.
Собирали грибы дети, старики и убогие, остальные делали
это только попутно, урывками, а иной раз тайком. То же
можно сказать о сборе ягод, лесного дягиля, щавеля,
кислицы, о гонке березового сока. Все зависело от того,
в какую пору созревала ягода и убран ли под крышу хлеб,
лен, сметаны ли стога. Даже глубокой осенью женщина с
трудом выкраивала время сходить, например, по клюкву,
без которой немыслима жизнь северянина. Собранную клюкву
катали на решете, словно горох, отбрасывая остатки мха и
других примесей. На зиму ее замораживали. Принесенные с
мороза ягоды стучали словно камушки. Из них варили
кисель и напиток, давили для еды с блинами. Осенью
добавляли в шинкованную капусту, в горячий чай, ели,
конечно, и просто так.

С клюквой по изобилию иной год успешно состязалась
брусника. Это самая почитаемая ягода в северной русской
народной кухне. Ее мочили (как мочат яблоки в средней
полосе России), но больше парили. Пареную бруснику
многие заливали суслом, так она дольше хранилась. Ели
бруснику с блинами, с толокном, с кашей-заварой, в
молоке, заправляли ягодой чай, готовили из нее напиток и
просто лакомились “наверхосытку” после еды. Женщинам
после родов и выздоравливающим больным всегда почему-то
хотелось “бруснички”.

Если не считать подснежную клюкву, то самой первой
после зимы появлялась в лесу земляника.
Трудно даже представить, сколько людей воспитала
эта самая ранняя, самая яркая, самая красная, самая
душистая, самая сладкая ягода! Именно воспитала,
поскольку главное воспитание происходит в детстве.
Первая весна детства, когда тебя впервые впустили в
теплый, таинственно шумящий солнечный лес, самая
памятная, а первая ягодка в такую весну всегда
земляничина. И если существует ягода младенчества и
раннего детства, то это, несомненно, она, земляника, с
ней связано даже детское горе, тоска ожидания матери,
которая, идя с сенокоса, обязательно нарвет кустик с
первыми наполовину белыми ягодами. Она же, земляника,
всегда была виновницей и первого страха, испытанного
маленьким, заблудившимся в лесу человечком, и первого
ликования, и необъятного радостного облегчения оттого,
что хмурые, чужие, шумящие сосны вдруг поворачиваются
другим боком и становятся снова родными и тутошними.

Запах и аромат земляники рождался даже и от
полутора десятков спелых ягодок, дома он становился еще
сильнее. И как не хочется отдавать эти ягодки младшей,
еще не умеющей ходить сестренке, как хочется съесть их
самому! Но вот они, эти красные капельки, поделены
поровну, и первая возвышающая капелька альтруизма
смывает в детской душе остаток обиды и животной
жадности. Отныне дитя, собирая ягоды, всегда будет
вспоминать о младших, предвкушая не сладость ягод, а
радость дарения, радость великодушного покровительства и
чувство жалости к существу младшему, беззащитному. А как
дорого отцовское поощрение, как хорошо видеть, что
собранные тобой ягоды хлебает с молоком во время обеда
вся семья! На следующий день маленького начинающего
альтруиста уже не остановит ни жара, ни едучие комары,
ни козни сверстников. Он опять ринется собирать
землянику...

В число непопулярных ягод входила кисленькая
костяника, самая доступная и растущая где попало в
середине и в конце лета. Рябиновый год считали почему-то
предвестником пожаров, может быть, оттого, что леса и
впрямь тут и там полыхали беззвучным пламенем.
Мороженую, собранную осенью рябину, гроздьями висевшую
на чердаках, приносили в избу, и даже взрослым казалось
необъяснимым ее неожиданное превращение из горькой в
сладкую.

Среди болотных ягод голубика была самая нелюбимая,
ее нельзя сушить, она всех водянистей, и собирали ее
только тогда, когда не было черники. Такое же
несерьезное отношение чувствуется к княжице — красной
смородине. Особняком среди ягод стояла и стоит морошка —
ягода в чем-то аристократическая, не похожая ни на какие
другие, с удивительным медовым вкусом. Вкус этот резко
меняется в зависимости от степени спелости, спелость же
собранной морошки зависит от нескольких часов, она из
белой, твердой и хрусткой быстро превращается в мягкую,
янтарно-желтую. Малину и черную смородину собирали для
лакомства и для сушки в медицинских целях, как и
черемуху. Черемуха, впрочем, весьма редко уцелевала до
такого момента. По праздникам ребята-подростки, как
дрозды, часами висели на деревьях. Не брезговали ею и
взрослые холостяки.

Очень малочисленной, но и самой вкусной из ягод
была повсеместно ныне исчезнувшая поляника.

На вопрос, что бы ты сварила в скоромный день,
Анфиса Ивановна ответила так: “Щи супом не называли,
потому что лук и картошку во щи не крошили. Положат мяса
кусок да капусты, а то овсяной крупы. За щами шла
картофельная оладья, либо жареная картошка с ошурками,
заспой посыпана, наверхосытку ели простоквашу, а иной
раз и гущу хлебали, то в молоке, то в этой же
простокваше. Варили еще каши на молоке из разных круп,
яишницу делали, как и картофельную оладью, саламат, еще
тяпушку из толокна, замесят на кислом молоке, а зальют
свежим, это называется “с поливой”. Ну и блины овсяные
либо шаньги яшные, а пироги в будний день троежитники”.

На вопрос о постной еде отвечено такими словами:
“Горох сварен густо либо постные щи из овсяной
крупы, картошку ели с льняным маслом, тяпушку из толокна
делали на квасу либо просто замешку на воде с солью. А
ежели горох либо крупяные щи сварены жидко, то наводили
сухарницу, ржаные толченые сухари засыпали в похлебку. А
когда горох с ячменем сварен — это называлось кутья,
ячмень для нее отмачивали и в ступе толкли сырым, кожуру
обдирали. Варили еще луковицу с клюквой — очень вкусно.
Ели паренину из репы и рипницу, капусту квашеную с
картошкой, кисель гороховый да кисель овсяный со льняным
маслом, рыбу-уху, редьку с квасом, варили еще суп из
рыжиков либо из сушеных грибов”.

Говоря о крестьянской (и не только крестьянской)
северной кухне, нельзя забывать об особых свойствах
русской печи. Она, эта печь, будучи метенной, не
кипятила еду, не жарила, а медленно томила и парила,
сохраняя вкус, аромат и прочие свойства продукта.

О чем звенит самовар

В хоромах купцов Строгановых почетного гостя поили
заваренной “травкой”, которая по свидетельству историков
даже на столе царя Алексея Михайловича бывала не каждый
день. От Соли Вычегодской начал свое торжествующее
хождение по Руси этот дивный восточный напиток.

Чай, по-видимому, сильно потеснил в русском быту
сбитень, а также плодовые и ягодные напитки, хотя с
квасом ему было трудно тягаться.

Но такое противоборство и неуместно. Добрый,
выверенный народом напиток, как добрый национальный
обычай, не враг другому такому же доброму напитку
(обычаю). Они лишь дополняют друг друга, и каждый
выигрывает рядом с другим.

Время, место и настроение безошибочно подсказывали
хозяину или хозяйке, чем утолить жажду гостя, работника,
домочадца. В одном случае это был чай, в другом — квас,
в третьем — сусло. Многие любили березовый сок. Каждому
такому питью соответствовали своя посуда и свой ритуал,
зависимый, впрочем, и от индивидуальных особенностей
человека. Говорят: “Всяк попьет, да не всяк крякнет”.

За короткий исторический срок чаепитие на севере
Руси настолько внедрилось, что самовар стал признаком
домашнего благополучия и выражением бытовой народной
эстетики. Он как бы дополнял в доме два важнейших
средоточия: очаг и передний угол, огонь хозяйственный и
тепло духовное, внутреннее. Без самовара, как без хлеба,
изба выглядела неполноценной, такое же ощущение было от
пустого переднего угла либо от остывающей печи. Кстати,
и сама русская печь, совершенствуясь, так сказать,
технически (от черной к белой), всегда была связана и с
эстетикой крестьянского быта. Кто, к примеру, не
заслушивался песнями зимнего ветра в теплой трубе, сидя
или лежа у родимого кожуха? Самым удивительным было
чувство близости этого холодного ветра и твоей
недоступности для него.

В последних вариантах русская печь ласково и
добродушно предоставила возможность шуметь, кипеть, петь
и звенеть русскому самовару. Это для него хозяйка
два-три раза в неделю выгребает жаркие золотистые угли и
совком ссыпает их в железную тушилку. Для самовара же
сделан в печи специальный отдушник, тяговый дымоход,
который действует независимо от печных вьюшек.

В каких же случаях ставился самовар? Очень во
многих. Неожиданный приход (приезд) родного или просто
дорожного человека, перед обедом в жаркий сенокосный
день, на проводах, после бани, на праздниках, с холоду,
с радости или расстройства, к пирогам, для того чтобы
просто нагреть воду, чтобы сварить яйца, кисель и т.д. и
т.п.

Для питья предпочиталась речная вода. Не дай бог
поставить самовар вообще без воды, что нередко случалось
с рассеянными кухарками. Тогда самовар, словно
недоумевая, какое-то время молчал, потом вдруг начинал
неестественно шуметь и наконец медленно оседал и валился
набок... Не каждый кузнец-лудильщик брался припаять кран
и отвалившуюся трубу. Как раз по этой причине и
старались по возможности купить второй, запасной
самовар.

Формы и объемы самоваров были бесконечно
разнообразны. Вычищенный речным песком до солнечного
сияния самовар превосходно гармонировал с деревом
крестьянского дома, с его лавками и посудниками,
полицами и чаще некрашеными шкафчиками. Оживший, кипящий
самовар и впрямь как бы оживал и одухотворялся.
Странная, вечная взаимосвязь воды и огня, близость к
человеку и того и другого делали чаепитие одним из
отрадных занятий, сближающих людей, скрепляющих семью и
застолье.

Вот брякнула дужка ведра, зашумела выливаемая в
самовар вода. Затем почуялся запах березового огня, вот
в колене железной трубы, соединяющей самовар с
дымоходом, загудело и стихло пламя. Через три минуты все
это медное устройство начинает шуметь, как шумит ровный
летний дождь, а через пять затихает.

Вода кипит ключом, в дырку султаном бьет горячий
пар. Самовар уносят на стол, водружают на такой же
медный поднос, на конфорку ставят заварной чайник.

Чайные приборы по количеству членов семьи окружают
деревянную дощечку с пирогами и большой ставец с
жареным, топленым, вернее, томленным в печи молоком.

Легкий зной от горящих углей, легкий звон,
переходящий в какое-то таинственное пение, пар, запах,
жаркие, сияющие бока самовара, куда можно глядеться, —
все это сдабривается большим куском пирога и крохотным
осколочком от сахарной головы. Две ложки молока белыми
клубами опускаются в янтарно-коричневое содержимое
чашки. Взрослые наливают все это тебе в блюдце, делят
между самыми маленькими молочную пенку и начинают свои
нескончаемые разговоры. Так или примерно так
воспринимается чаепитие в раннем детстве.

В отрочестве, если младше тебя в семье никого нет,
тебе отдают всю пенку, чтобы борода росла. В эту пору
тебе уже известно, что за столом нельзя пересаживаться с
места на место, нельзя оставлять чашку просто так, надо
обязательно повернуть ее набок или вверх дном. Иначе, по
примете, очень трудно утолить жажду, и тебе будут без
конца наливать.

Одна из главных особенностей русского самовара в
том, что он может кипеть до конца чаепития, для чего
достаточно держать трубу слегка открытой.

Во время войн, в голодные годы самовар, как и
русская печь, был в крестьянском доме и лекарем и
утешителем. За неимением чаю-сахару заваривали морковную
вяленицу, зверобой, лист смородины и т.д.

Почему-то в тяжкие времена крестьянский самовар
становился объектом особого внимания (та же судьба была,
впрочем, и у русских колоколов). Но не всегда его,
уносимого из избы, сопровождали печальные женские
причитания. Во время Великой Отечественной войны русские
бабы по призыву собирать цветной металл без единого
вздоха отдавали в фонд войны свои последние самоваришки,
после чего воду приходилось кипятить в чугунках. Нынче
самовар повсеместно вытесняется электрочайником, в чем
есть и свои плюсы, и свои минусы...




Василий Белов

Застольщина

Особенности северной русской кухни объясняются не
одними лишь климатическими условиями, не одной внешней
средой, но и нравственно-бытовым укладом.

Поэтому понятие “национальная кухня”, несомненно,
имеет и эстетическую сторону.

Русские крестьяне в зависимости от постов делили
еду на постную и непостную (скоромную). Выверенное
долгим народным опытом чередование этим отнюдь не
ограничивалось. Разнообразить стол заставляли и смена
времен года, и чисто местные традиции, и личные
пристрастия. Хозяйка-большуха никогда не пекла два дня
подряд, например, сиченики. Если сегодня в доме варили
горох, то назавтра старались сварить грибы или что-то
другое. Празднично-календарный цикл также влиял на
характер еды, потому что на праздники варили сусло
(главным образом для пива), а отходы от варки (ржаная
дробина) использовались для приготовления кваса.
Крестьянский стол целиком “вырастал” на покосе и паханой
полевой полосе. Что же росло на полевой полосе?

Ржаное

Зерно, или злак, с древнейших времен
принадлежность и признак оседлого образа жизни,
облагородившего неприкаянный дух кочевника. Оно же, это
крохотное зернышко, таившее в своем маленьком чреве
могучую и непонятную силу всхожести, вдохновляло поэтов
и задавало тон мощнейшим философиям. В самом деле, разве
не удивительно? Надобно умереть, в прямом смысле быть
похороненным в землю, чтобы жизнь твоя продолжилась еще
более широко и роскошно.

Способность одного ржаного зернышка давать
несколько стеблей (кущение), стойкость к влаге и холоду
сделали рожь любимым и необходимейшим злаком на русском
Северо-Западе.

Рожь — это прежде всего хлеб, а о хлебе в числе
тысяч других сложена и такая пословица: “Ешь пироги,
хлеб береги”. Каждая работа, связанная с зерном, начиная
с сева и кончая размолом, носила почти ритуальный
характер. Благородство и кощунство человеческое яснее
всего выявлялись около хлеба. Без хлеба тотчас же
тускнеет и вся трудовая и бытовая крестьянская эстетика.


Глубокой осенью после молотьбы тщательно
распределяли зерно: это — на семена, это, похуже, — на
корм скоту, а это — на муку. Порцию, предназначенную на
муку, сразу сушили на овинах или в печах и везли на
мельницу.

Как приятно съездить на мельницу!

На такую поездку охотно соглашались старики,
подростки и дети. Ночлег на водяной мельнице запоминался
на всю жизнь. Мельница была в крестьянском быту
своеобразным местом общения, средоточием новостей,
споров, сказок, бухтин, она же как бы завершала долгий и
подчас очень рискованный путь хлебного зернышка.
Размолотая, сыплющаяся из лотка мука была теплой, чуть
ли не горячей: можно рукой, собственной кожей осязать
плоды своего труда. Даже крестьянская лошадь,
возвращаясь домой с увеличенным после мельницы в объеме
возом, весело фыркала, заражаясь хорошим настроением
хозяина. Муку засыпали в деревянный ларь или оставляли,
как нынче говорят, в сухом и темном месте. Отныне ею
командовала большуха. В ларе имелось отделение для
ржаной, пшеничной, ячневой и овсяной муки. Ларь стоял в
подвале, и при нем всегда имелся деревянный мучной
совок. Намереваясь печь хлебы, большуха первым делом
думала о закваске, которая оставалась от предыдущего
теста и “жила” в квашне все это время, прикрытая старой
холщовой скатертью. Без закваски еще никому не удавалось
испечь настоящий ржаной хлеб! Муку приносили в избу в
плетеной берестяной корзине.

С вечера хозяйка затваривала тесто на чуть
подогретой речной воде. Домовитое ритмичное постукивание
мутовки о края квашни, словно мурлыканье кота, или шум
самовара, или поскрипывание колыбели, дополняло ощущение
семейного уюта и основательности. (Бывали времена, когда
квашня и мутовка по году и больше вообще не требовались.
Также в наше время во многих домах скрип колыбели слышен
один раз в жизни либо вообще не слышен.)

Квашню завязывали скатертью и ставили на теплое
место. Иногда на шесток, иногда прямо на печь. Ночью
большуха заботливо просыпалась, глядела, “ходит” ли, а
утром замешивала. Пока топилась печь, тесто продолжало
подниматься, и хозяйка начинала его катать над
сеяпьницей. Она брала тесто деревянной хлебной лопаткой,
клала в посыпанную мукой круглую деревянную чашу (тоже
называемую хлебной) и подкидывала тесто в воздухе. Оно
на лету поворачивалось с боку на бок. Круглые,
облепленные мукой лепехи кувыркали на чистую холщовую
ширинку. Печь, начисто заметенная сосновым помелом,
должна быть хорошо протопленной, но не слишком жаркой.
Караваи опрокидывали с ширинки на широкую деревянную
лопату и поспешно, один за другим, совали в жар.
Шесть-восемь караваев сидели на поду закрытой печи
столько, сколько требовалось. В избе и на улице
появлялся удивительный, ни на что не похожий запах
печеного теста.

На этот запах и пришел как-то парень Коляка, решив
подшутить над пекарихой (история подлинная):
— Тета, ты чего? Пекешь, что ли?
— Пеку.
— У нас тоже пекут.
Слово за слово, парень разговорился с бабенкой.
Когда разговор вот-вот, казалось, иссякнет, он
подкидывал новую тему:
— А сегодня корова у божатки телиться начала, да
раздумала.
— Не ври! Это ведь не человек, корова-то.
Женщина, стоя посреди избы, начала говорить уже
про свою корову, потом перешли на что-то другое, потом
на третье. Поговорить тетка любила. Остановилась только
тогда, когда по избе пошел синий дым. Всплеснула руками.

— Лешой, лешой, Колька, у меня ведь семь короваев
в пече! Кинулась доставать. Караваи были черные, как
чугунки. Коляки и след простыл...
Перепек не лучше недопека, но недопеченные караваи
годились хотя бы скотине.

Каравай хлеба всегда лежал в столе вместе с
хлебным ножом и солонкой. Дети могли взять урезок хлеба
в любое для них время, взрослые соблюдали выть. Хлеб за
столом резал всегда хозяин. Нищим отрезали урезок
обычной величины, а когда стол был пуст, говорили: “Бог
подаст”. Как это ни странно, хлеб пекли иногда из
сорного спутника ржи — костёра, он спасал людей от
голода. В пору народных бедствий, символом которых
всегда были ржаные сухарики, добавляли в квашню все
подряд: сушеный картофель, костяную муку, опилки,
толченую солому и т.д. и т.п.

Неудача, то есть невыбродивший либо перекисший
хлеб, ложилась на большуху позором, и она в таких
случаях всегда сокрушалась. Каравай невыбродившего хлеба
оседал, нижняя корка была тяжелой и плотной. Перекисший
же хлеб вызывал изжогу.

Ничего не было вкуснее ржаного посоленного хлеба
(тесто обычно не солили) с чистой водой, если человек
наработался. Запивали его и молоком и простоквашей. Из
толченых ржаных сухарей в постное время делали
сухарницу. Тюря, или мура, из чисто ржаного хлеба также
пользовалась уважением, если, конечно, больше нечего
было похлебать. Рецепт изготовления тюри самый простой:
наливали в чашку кипятку, крошили туда хлеб, затем лук,
добавляя по вкусу льняного масла и соли.

Из хлебных корочек или из сухарей делали также
квас, но это был не главный способ его изготовления.

“Матушка рожь кормит всех сплошь”. Не только
кормила, но и поила, имеем мы право добавить. Пиво на
Севере до самой войны — главный праздничный напиток в
крестьянской среде. Варили его из ржи.

Анфиса Ивановна так рассказывает об этом:
“Девятнадцатого декабря, а по старому стилю
шестого, был праздник Никола, в нашем приходе
престольный. Мы приладили и свадьбу к Николе, чтобы на
одни расходы. Это 1926 год, уже не венчали, но если бы
существовала церковь, в пост все равно бы не повенчали.
Праздника ждали все, от мала до велика. Даже нищие. Идут
в этот день по многу человек, хозяйки специально для
нищих пекли пироги. Оставляли и сусла, хотя и не
первача, а другача для потчевания случайных посторонних.


Рожь для пива брали хорошую, очень всхожую, делали
складчину на три-четыре дома, в среднем по полтора пуда
на десятипудовый тшан. Свесят. У кого рожь поплоше, на
сор накинут. Бабам прикажут накануне наносить большие
кадцы решной воды, чтобы поотумилась, чуть посогрелась,
и мочат, сыплют туда зерно. Это зимой. А летом прямо в
мешки и в реку, загнетут немного камнями, чтобы не
всплывало. Рожь мокнет в реке дольше, чем в кадцах,
примерно трое суток, дома в тепле зерно набухает
быстрее. В реке мешки поворачивают, в кадце рожь шевелят
веселкой. Вытаскивают разбухшую рожь и нетолстым слоем
рассыпают на белом полу. Зерно прорастает четыре-пять
дней, иногда и неделю, его поливают водой, но не
ворошат. Когда ростки станут большие и срастутся в
стельку, расшиньгают, разотрут, намочат брызгами со
свежего веника и уложат опять в мешки. Тут же на полу
хорошенько укроют и солодят четыре-пять дней. Когда
запахнет солодом, вытаскивают эти мешки и на овин
сушить. Много солоду в печи не высушить, может
закиснуть. А раздать по домам, выйдет по-разному, кто
недосушит, кто пересушит. На овине высушат солод в
полдня, дрова для этого припасают добрые. Мастера сушить
то и дело шевелят солод, но до конца не досушивают,
говорят: попозже само дойдет. Спихнут солод с овина,
провеют, а тут уж надо молоть его на малых жерновцах...”


На подготовку солода требовалось
двенадцать-тринадцать дней, варка сусла занимала полтора
суток, пиво в холоде “ходило” до двух дней.
Следовательно, весь процесс приготовления пива длился не
менее двух недель, а зимой шестнадцать-семнадцать суток.


Уже в начале филипповок мужики Сохотской волости
начинали ходить друг к другу, прикидывать, сколько у
кого будет гостей и сколько мочить ржи. В каждой деревне
имелись один-два дотошных варца. Остальные тоже умели
варить, но не все осмеливались: слишком велика
ответственность за артельный солод! Бывали случаи, когда
вся варя, пудов десять отборного зерна, вылетала в
трубу, вернее, шла в бросок, на корм скотине, и
полдеревни оставалось на праздник без пива и сусла.

Однажды два мужика в Тимонихе вздумали варить
отдельно. Они все испортили. Местный поэт Суденков не
заставил себя долго ждать, тут же придумал про них
длинную песню.

Поэтому сварить пиво единогласно поручали самому
опытному.

Тот, чья жизнь хотя бы слегка коснулась довоенной
северной деревни, вероятно, навсегда сохранит в памяти
ощущение холодной ночи, треск промороженных бревен,
запах огня, россыпи красных искр и синее звездное небо.
Поварня в ночном заулке не дает спать, многие даже
встают в середине ночи, наскоро одеваются и бегут
смотреть. Под утро, когда становится темнее, на снегу и
на стенах домов мелькают исполинские тени, красный
костер, разложенный почти у самого дома, уже протаял в
снегу. Большие овинные чурки горят в круглой снежной
яме, над ямой стоят козлы, на козлах висит многоведерный
чугунный котел. Котел этот парит что есть мочи, под ним,
в огне, румянятся, набираются жару булыги и камни. В
темноту раскрытых дворных ворот никого не пускают, но
туда можно проскользнуть незаметно и увидеть громадный
шан. (Некоторые говорили тшан, но никогда чан.) Этот шан
стоит на двух толстущих бревнах, под него подсунута
большая колода. Шан укрыт чистыми подстилками и
тулупами. Неяркий свет самодельных фонарей освещает
озабоченных, торжественно-важных стариков.

— Кыш.

Ребятня пулями вылетает на улицу.

Между тем молча, с какой-то странной важностью
готовят чистую, заранее ошпаренную посуду: кадушки,
ведра. Ошпаривают кипятком деревянные щипцы для
доставания раскаленных камней, большой и малый ковши,
теремок и кошель.

В середине тшанного дна есть небольшая квадратная
дыра, плотно заткнутая длинным стырем. Тшан сперва
прогревали кипятком и спускали остывшую воду. Затем
засыпали весь крупномолотый, как бы дробленый солод,
затирали его, постепенно заливали чистую горячую воду.

Начиналась собственно варка — самый важный и
ответственный момент. Варцов поджидала позорная
опасность нетечи. Если солод был пересушен, сусло могло
не отстояться, и тогда все шло прахом.

Первая подача воды, вторая.

Горячие камни с шипением погружались в тшан.
Иногда их складывали в кошель с ручками, сплетенный из
крученых березовых прутьев. Этот кошель, нагруженный
горячими камнями, опускали в тшан, он висел там на
поперечине, подогревая содержимое. Тем временем
готовился решетчатый теремок, сделанный по высоте тшана
из тонких еловых планок. Соломой, настриженной по его
длине, заполняли промежутки между планками, сшивали ее
нитками, нижние концы веером заламывали наружу. Этот
своеобразный фильтр осторожно надевали на штырь. Когда
сусло сварено и окончательно отстоялось, главный варщик
торжественно объявлял: “Будем опускать”.
Перекрестившись, откидывали утепление и начинали
осторожно расшатывать штырь. И вот первая струя горячего
ароматного сусла бьет в колоду. Сперва его пробуют из
ковшика, причем все подряд, начиная со стариков. Затем
поспешно ковшами разливают по деревянным насадкам и
остужают.

Спустив первое сусло, начинали варить другача.
Наутро первым делом угощали суслом женщин, стариков и
детей.

Это был самый вкусный, полезный, самый почетный
безалкогольный напиток. Анфиса Ивановна рассказывает,
что, поделив сусло: “Кому ведро, кому два”, в большую
оставшуюся часть засыпают хмель, из расчета два фунта на
пуд ржи. Кипятят сусло с хмелем. Потом остужают,
разливают по кадкам и готовят мел (заменявший дрожжи) из
того же хмеля и сусла. Затем сливают в ходунью все
содержимое и ждут, чтобы забродило на холоде.

Далее Анфиса Ивановна продолжает: “Конечно,
желательно, чтобы бродило совсем холодное, а если никак
не “ходит”, то опускают ненадолго камень, чтобы чуть
подогреть. До конца не дают доходить, начинают
складывать и разливать по насадкам. Хмель-выжимки тоже
делили, летом высушат, зимой заморозят. Бабы делали из
них мел для пирогов. А когда навеселивают ходунью, то
пляшут вокруг нее, чтобы лучше ходило. Бывало, Никанор
Ермолаевич пиво наварит жидкое, оно хмелем резнет,
мужики в гостях нарочно сидят не пьют. Больно, скажут,
жидко. Он невзлюбит: “Зато у меня проварено! А у вас на
Николу сварили, солодом пахнет”. Хорошее пиво держит
платочек, и на вид красиво, и пить вкусно, и шипуче, и
густо. А про хорошее сусло говорят: “Хоть кусай”.

На полтора пуда ржи падало вместе с другачом
пять-шесть ведер сусла. Примерно две трети использовали
на пиво, одну треть на праздничное питье подросткам,
детям и старикам. (Женщинам и взрослым холостякам в
праздники разрешалось пить пиво.)

Чашею с суслом встречали близких родственников,
желанных гостей. Нищим и случайным посторонним в
праздник носили к дверям в стаканах и кружках.

Будничным же напитком считался квас, сваренный на
речной кипяченой воде из дробины, то есть из вываренного
солода.

Таким образом, хлеб и солод — эти два главных
“тягла”, без которых немыслима крестьянская жизнь, — от
века исполняла матушка-рожь. Из ржаной муки пекли
калачи, когда хлеба нет, а есть хочется. Муку очень
густо замешивали на воде, разминали большой сгибень,
гнули из него калачи, катали колобки и совали в печь. Из
такого же теста хозяйка сочила скалкою сочни. Если
навесить этот сочень на черенок ухвата и сунуть его в
пылающую печь, он почти тотчас вздуется с обоих боков.
Получался как бы зажаристый вкусный пузырь. Утром же на
скорую руку частенько варили кашу-завару, используя
способность ржаной муки солодеть, развариваться,
приобретать клейкие свойства. Эту густую кашу ели с
молоком, простоквашей, с поденьем [Растопленная сметана
- Ред.].

На широких тонких ржаных сочнях, которых делали
штук по пятнадцать-двадцать, готовили рогульки
картофельные. Разведенную на молоке толченую картошку
равномерно разверстывали по сочню, загибали и ущипывали
края, затем поливали сметаной, посыпали заспой и совали
в горячую печь. Хозяйка старалась испечь их на все
вкусы. Один в семье любил тоненькие и мягкие, другой
сухие, третий предпочитал потолще и т.д. Такие же рогули
нередко пекли из творога (его почему-то называли гущей),
из разваренной, напоминающей саламат крупы, из гороховой
и ячменной болтушки.

Это был открытый способ, а в сочень нередко
загибали начинку, и она парилась в нем, выделяя сок.
Таким способом пекли, например, сиченики. Мелко
нарубленную репу, на худой конец брюкву хозяйка
запечатает в сочни, испечет и плотно закроет на часок,
чтобы сиченики упарились. Помазанные для красоты маслом,
они очень вкусны. Так же точно пекли в сочнях резаный
картофель и вареный горох. У прилежной стряпухи такие
изделия по форме были точной копией полумесяца, у
неражей напоминали рыбину. Если они еще не держались в
руках, разваливались, большуха много теряла в глазах
домочадцев. Но особенно переживала она, когда получались
неудачными пироги.

Житное

Из ячменя варили кутью. Для этого надо отмочить и
опихать зерно в мокрой ступе. Сваренный в смеси с
горохом ободранный ячмень и называли кутьей — это была
древнейшая славянская еда, употребляемая еще во время
языческих ритуалов.

Из ячменной, как говорили яшной (ячневой), муки
пекли яшники — пироги в виде лепешек, удивительно
своеобразные по вкусу и запаху. В осеннее время тесто
обычно опрокидывали на большие капустные листы, и снизу
на испеченном пироге каждой своей жилкой отпечатывался
рисунок листа.

Если пироги пекли из смеси ячневой муки с другой
(пшеничной, овсяной или гороховой), их называли
двоежитниками. Иногда сразу после мельницы смешивали
даже три сорта муки, она получалась уже троежитной, а
пироги из нее — троежитниками.

В большие праздники, а значит и относительно
редко, пекли чистые пшеничники, которые и затваривались
и замешивались однородной пшеничной мукой. Хлебную
квашню для пирогов в хозяйственных семьях не
использовали, для этого имелась большая глиняная крынка
или корчага. Пироги пекли так же, как и хлеб, только
тесто присаливали и в ход пускали не закваской, а мелом.


Непростая задача испечь хорошие пироги! Особенно в
праздники. У хозяйки-большухи за несколько дней начинала
болеть душа. Зато сколько было довольства и радости,
когда, “отдохнув” на залавке под холщовой накидкой,
часть пирогов перекочевывала на стол и все семейство
садилось за самовар.

Конечно, самым известным и любимым считался
рыбник, когда в тесто загибали свежего леща, судака,
щуку и т.д. (Сорога и окуни также давали в тесте
ароматный сок, пропитанная им огибка не менее вкусна.)
Начиняли пирог и бараниной, и соленым свиным салом, и
рублеными яйцами. Однако если говорить о начинке, то
свежие рыжики среди других — самая оригинальная. Губник,
или рыжечник, ни с каким другим пирогом не спутаешь, но
в праздник он не пользовался популярностью, считалось,
что это вульгарная начинка. Нередко запекали в тесте
давленую свежую чернику, получался ягодник. Если ничего
под рукой не было, большуха пекла луковики, а иногда
загнет и простой солоник [Обманный пирог, соленый загиб
"без ничего" - Ред.]. Посыпушками называли пироги,
политые сметаной, посыпанные крупой и после печи обильно
помазанные маслом. Налитушками назывались пироги,
политые разведенной на молоке картошкой и сметаной.
Пекли также саламатники [С начинкой из хорошо
промасленной овсяной каши - Ред.], а тесто, испеченное
без всякой начинки, называли мякушкой.

Пироги, выпеченные перед отъездом кого-либо из
дому, назывались подорожниками, они и до сих пор имеют
печальную репутацию. Сколько было испечено на Руси
солдатских, студенческих и других подорожников, никто
пока не считал, да никому, наверное, и не счесть. Пекли
в дорогу и пшеничные калачи, а для детей готовили
крендельки, то есть те же калачи, только маленькие. В
день весеннего равноденствия сажали в печь, иногда по
нескольку десятков, “жаворонков” — миниатюрных тютек из
пшеничного теста.

Самым непопулярным пирогом считался гороховик,
испеченный из гороховой муки, но кисель из той же муки
любили многие, ели его в постные дни горячим и холодным.
В холодном виде застывший гороховый кисель разрезали
ножом и обильно поливали льняным маслом. В посты же
большухи частенько варили и круглый немолотый горох —
густой, заправленный луком.

И все-таки самым распространенным после ржи злаком
были не ячмень и не пшеница с горохом, а овес. Овсяные
яства вообще считались целебными. Для рожениц, к
примеру, варили специальный овсяный отвар. Из овса
делали муку, толокно и заспу, его не мололи, а толкли в
мельничных ступах. Для этого строили даже отдельные, без
жерновов, водяные либо ветряные мельницы, называемые
толчеями. Для того чтобы приготовить заспу, зерно парили
в больших чугунах, потом сушили на печном поду и
опихали, обдирали с него кожуру. Провеянное овсяное ядро
грубо размалывали на ручных жерновах. Получалась заспа,
крупа, из который варили овсяную кашу, саламат и
овсяные, так называемые постные щи, куда нередко сыпали
толченые сухари.

Овес, истолченный пестами, превращался на толчее в
муку, и ее нужно было дважды просеять. Высевки
использовались для варки овсяного киселя, мука же обычно
шла на блины.

Овсяный кисель — любимейшая русская еда. Это о нем
сложена пословица: “Царю да киселю места всегда хватит”.
В обычные дни его варили в чугунах. Большуха квасила
овсяные высевки, заранее пускала в ход сулой, утром его
процеживали и начинали варить у огня. На праздники в
некоторых местах, например в Тигине нынешнего
Вожегодского района Вологодской области, варили кисель в
специальных кадушках, опуская в него раскаленные камни.
Киселя получалось так много, что про жителей Тигина
ходила анекдотического свойства молва.

Горячий кисель густел на глазах, его надо есть —
не зевать. Хлебали вприкуску с ржаным хлебом, заправляя
сметаной или постным маслом. Остывший кисель застывал, и
его можно было резать ножом. Из разлевистой крынки его
кувыркали в большое блюдо и заливали молоком либо
суслом. Такая еда подавалась в конце трапезы, как
говорили, “наверхосытку”. Даже самые сытые обязаны были
хотя бы хлебнуть...

Блины из овсяной муки готовили в межговение, по
утрам, в большом изобилии, особенно в масленицу. Их
также затваривали с вечера, пекли с доброй подмазкой, на
больших сковородах и на хорошем огне. Овсяный блин
получался обширный и тоненький, как бумага. Он даже
просвечивал. Его скатывали жгутом, складывали в
два-четыре-восемь слоев. Ели с пылу с жару, с топленым
коровьим маслом, со сметаной, с солеными рыжиками, с
давленой черникой или брусникой. Оставшиеся блины
поливали маслом, посыпали заспой и ставили в метеную
печь. Стопа высотой в полвершка (около двух сантиметров)
умещала в себе штук тридцать, а то и больше блинов, в
зависимости от мастерства большухи, которая,
раскрасневшись, птицей мечется от огня к столу.

Скромное

Цепную связь всех явлений труда и быта наглядно
доказывает хотя бы такой примитивный пример.
Если на столе мясные, а не грибные щи, то в руках и
ногах появляется сила, а коли есть сила, больше и
вспашешь и накосишь поизрядней. В таком случае будет не
только хлеб для себя, но и солома, и парево, и мякина
скоту, а будет скотина, будут опять же и щи.
Круг замкнулся...

Но замкнулся-то он на более высоком уровне: к
столу, например, будут уже не одни щи, а и толокно, а
это, в свою очередь, придает новые силы, от чего человек
красивей, быстрей и лучше трудится, а от этого у него
появляется и свободное от полевых работ время. Куда же
идет он осенью в такое свободное время? Конечно же, в
лес, за грибами и ягодами. Так, грубо говоря, хорошие щи
влекут за собой и другую, тоже хорошую, но не главную
снедь.

Достаток в мясной и молочной пище целиком зависел
от успехов на пахотном поле и на сенокосном лугу.
Ленивым хозяевам было выгодно быть суеверными, мол,
скотина не ко двору. Но потому она и бывала не ко двору,
что сено пыльное, а хозяину лень потрясти, что лишний
овес, не задумываясь, отвезет на ярмарку, тогда как на
хорошем дворе овес оставят лошади. Так или иначе, скот в
некоторых домах действительно не приживался, приплод
бывал слаб и малочислен, за одной неудачей обязательно
следовала другая.

Вероятно, для работы со скотом нужен особый
талант, связанный с любовью ко всему мычащему, ржущему,
блеющему, хрюкающему и кудахтающему. Тот, кто во время
утреннего сна морщится от мычания коровы либо натягивает
на голову одеяло из-за петушиного пения, не прослывет
добрым крестьянином. Не поможет тому и скотский знаток.

За лето и осень скотина выгуливалась, и с первыми
заморозками пастух прекращал пастьбу. В каждом доме на
семейном совете решалось, кого и сколько пустить в зиму.
Для экономии сена с первым сильным морозцем в деревне
сбавляли скот.

Мало красивого в этом зрелище... Многие женщины не
могли присутствовать при убое. Некоторые мужики отгоняли
детей подальше, другие, наоборот, с малолетства приучали
ребят к виду крови.

Мясные туши подвешивали на жердях (повыше от кошек)
и замораживали. Зимой периодически отрубали мясо и в
промежутках между постами ежедневно варили щи. Если
наступала сильная оттепель, мясо приходилось солить в
кадках. Солонина же даже в сенокос не была в особом
ходу. Баранина в северном крестьянском быту
предпочиталась говядине. В дело уходило практически все.
Шкуру хранили, подсаливая, либо сразу выделывали из нее
овчину, кожа от теленка шла на сапоги. Женщина-хозяйка
до пяти раз промывала в реке кишки забитого животного,
из которых готовилась превосходная еда, не говоря уже о
печенке и т.д.

Ноги и голову животного палили на углях и хранили
до праздников для варки холодца, или студня. Холодец был
традиционной закуской по праздникам, а за обычным
обеденным столом его хлебали в квасу. Обширный чугун, в
котором варили студень, выставлялся из печи к вечеру,
накануне праздника. Это был всегда приятный момент,
особенно для детей. Пока мать (или бабушка) разливала по
посудинам жидкий бульон и разделывала содержимое, можно
было полакомиться хрящиками и костным мозгом. С особым
восторгом дети получали кости — предметы для своих игр,
девочкам давали лодыжки, ребятам — бабки. Сразу на всех
не хватало, поэтому устанавливалась очередь, на Николу
одним, на день успения — другим. Хозяйка из бараньих
внутренностей обязательно вытапливала сало, оно
хранилось кругами в ларях. Вареный и изжаренный с таким
салом картофель подавали на стол или утром, или в обед,
после щей, причем обязательно добавляли в него овсяной
крупы.

Хрустящие остатки перетопленной на сале бараньей
брюшины назывались ошурками, шкварками. Они также слыли
предметом лакомства, но после них было опасно пить
холодную воду.

Мясо ели только в студне, во щах, мелконарезанным
и запеченным в пирог. Во многих домах, если солонины не
хватало до сенокоса, резали барана или ярушку летом, в
самый разгар полевой страды. Сварив раза два свежие щи,
оставшуюся баранину вялили в горячей печи и хранили в
ржаной муке. Щи из такой баранины приобретали совершенно
другой вкус.

У тех, кто занимался охотой, зайчатина, тетерева и
рябчики переводились лишь на время весенней и ранней
летней поры. В это время охотники старались сдерживать
свой пыл.

Еще обширнее и сложнее традиции женского обихода,
связанного с молочной едой. По своей значимости растел
коровы был равносилен таким событиям, как престольный
праздник, переселение в новую избу, приход из бурлаков.
Большуха знала время растела с точностью до трех-четырех
дней, в эту пору она то и дело ходила в хлев. Навещали
корову и ночью, и если событие это должно было произойти
вот-вот, то не спал весь дом. Первые несколько дней
молоко выдаивалось только теленку. Но вот проварен,
вымыт, просушен подойник, в рыльце вставлена веточка
можжевельника. Припасены и прожарены в печи десятка два
глиняных крыночек (их почему-то называли кашниками). Кот
с громким мяуканьем первым еще у порога встречает
хозяйку, несущую в избу белопенную жидкость, эту детскую
благодать, олицетворение здоровья и семейного лада.

С какой бережливостью относились к молоку, говорит
то обстоятельство, что его пили только младенцы.
Остальные хлебали ложками. Осенью, как сообщает
пословица, молоко “шильцем хлебают”. Молока наливали в
большую общую чашку, крошили туда ржаной хлеб, и дети
хлебали его между вытями, иными словами, дополнительно.
Простоквашу также ели с крошеным хлебом, но уже не
только дети, но и все остальные. Такая еда могла быть и
третьим обеденным блюдом. Простокваша, смешанная с
вершком, подавалась реже, поскольку сметану старались
копить. Вечерами женщины сбивали сметану мутовками в
особых горшках, называемых рыльниками. После длительного
и весьма утомительного болтания появлялись первые
сгустки смеса, масла-сырца. Постепенно они сбивались в
один общий ком. В рыльник добавляли воды, сливали
жидкость, а смес перетапливали в нежаркой печи. Затем
сливали и остужали. Получалось янтарного цвета русское
топленое масло. Остатки после такого перетапливания
назывались поденьем, им заправляли картошку, ели с
блинами и т.д.

С Колякой, который “пережег” соседские хлебы,
случилась однажды такая история. Когда в избе никого не
было, ему пало на ум полакомиться сметанным вершком.
Полез и обрушил всю полку с крынками. Не зная, что
делать, подманил кота. Макая лапу в сметану, отпечатал
кошачьи следы на залавке и на полу. Со спокойной душой
ушел на мороз колоть дрова. Вечером мать всплеснула
руками: “Отец, гли-ко, чего у нас кот-от наделал!” Отец
говорит: “Нет, матка, тут другой кот блудил”. — “Какой!”
— “А двуногий”. Коляка лежал на печи, помалкивал. На его
шубе примерз целый вершок сметаны.

Снятую простоквашу также ставили в горячую печь, к
вечеру получалась из нее гуща (творог) и сыворотка —
приятный кисловатый напиток. “Сыворотка из-под
простокваши” — с помощью этой скороговорки школьники
тренировали произношение. Гуща — творог — хранилась в
деревянной посуде. Летом ее носили на сенокос в буртасах
— в берестяных туесах с двойной стенкой. (В них же
носили квас и сусло.) Творог также ели ложками в молоке,
в простокваше, пекли с ним пироги и рогули.

Ставец (крынку) с молоком ежедневно ставили в печь.
Такое молоко называлось жареным, взрослые добавляли его
в чай, детям же позволялось напрямую лакомиться этим
деликатесом.

Когда корова переставала доить и переходила на
сухостой, молоко для детей занимали у соседей.
Количество назаймованных крынок отмечали зарубками на
специальной лучинке. Хозяйка, дающая взаймы, тоже иногда
ставила палочки. Числа не всегда совпадали: берущая
взаймы для надежности и чтобы не опозориться нередко
ставила добавочные, “страховочные”, зарубки...

Зимою применялся несколько странный способ
хранения молока. Его замораживали в блюдах, затем
выколачивали ледяные молочные круги и хранили на морозе.
Такое молоко можно было пересылать родственникам и брать
в дорогу. Оно побрякивало в котомках вместе с прочей
поклажей.

Рыбное

В природе существует множество странностей,
необъяснимых с точки зрения рационалиста, они-то и не
дают ему покоя, непрестанно мучат беднягу. Человек же с
поэтическим восприятием мира не только не мучается от
подобных странностей, но иногда еще и придумывает их
сам, создавая мистический ореол вокруг самых понятных и
будничных явлений.

Кто прав, разберемся потом, по пословице “когда
будет кошка котом”. (Кстати, кошки как раз и
подтверждают существование природных странностей.
Поразительно, например, их сходство с человеком. В чем?
Хотя бы в чистоплотности. Или в их кошачьих
“парфюмерных” способностях. Могут помериться эти
животные с нами и в кулинарной разборчивости: балованный
кот не станет есть мороженое мясо, несвежее молоко или
испорченную рыбу. Ему обязательно подавай все свежее.
Вся его застарелая лень вмиг улетучивается, когда в избу
входит или хозяйка с подойником, или рыбак со свежим
уловом.)

Запах озера и осоки, тумана и зелени приносит
рыбак в дом вместе с рыбой. По утрам он старается успеть
к пирогам. Если возвращался к вечеру, тотчас устраивали
таганок на шестке (два поставленных на ребро кирпича,
между ними горящая лучина, сверху сковорода или большая
кастрюля). Селянка была похожа на так называемую
солянку, подаваемую в нынешних ресторанах, очень
немногим. Даже название ее происходило от слова “сель”
(нечто густое, текущее), а вовсе не от “соль”. Селянку
готовили в разных северных местах по-разному, но
обязательно с рыбой и яйцом, растворенным в молоке. Лук,
соль, перец, лавровый лист делали ее изысканным,
несколько даже аристократическим кушаньем на
крестьянском столе. Совсем другое дело — уха. Что это
такое — объяснять не приходится, поскольку ухе и рыбалке
всегда везло в русской литературе. Вспомним для начала
хотя бы чеховских героев из рассказа “Налим”, а еще
лучше гоголевского Петуха, который, запутавшись в
снастях, орал Чичикову прямиком из воды: “Давай сюда! К
нам, к нам давай!”

Попробуем сбросить с этих эпизодов сатирическую
пену, прочтем того же “Налима” в серьезном ключе, хотя
это почти невозможно. Обнажится вечный интерес человека
к поэзии воды, огня, травы и т.д. Эта поэзия сгущается у
рыбацкого пожога словно навар двойной или тройной ухи,
которая после десятка ложек делает сытым самого
голодного человека. Представим себе разгар сенокоса,
когда от усталости болит каждая косточка и когда ничего
нет отраднее обычного сна. Но вот кто-то случайно подал
идею. Сразу молчаливые делаются разговорчивыми, старые
молодеют. Усталости как не бывало. И вот уже волокут
откуда-то курешник [Бредень - Ред.] и, едва добравшись
до речки, скидывают одежду, поспешно, уже в тумане лезут
рыбачить.

Такой же азарт, с вечера копящийся в спящей
детской душе, размыкает смеженные веки, поднимает сладко
спящего мальчика на росистой заре и торопит его вместе с
утренним стадом куда-нибудь на речку или на озеро.

Рыбу варили, жарили, пекли, сушили, солили и
вялили. Настоящий, знающий рыбак сам варил двойную уху:
когда в бульон, сваренный из рыбной мелочи (ерши,
окуньки, сорога), заваливали уже добрую рыбу (щуку,
судака, налима, леща) и кипятили вновь. Леща, судака,
щуку, запеченную в ржаном тесте, вскрывал сам хозяин и
обязательно по косточкам разбирал рыбную голову, причем
в щучьей голове старались найти костяной крестик. Голову
крупного леща из ухи преподносили гостю в знак почета,
но отнюдь не каждый мог управиться с нею. Неумелый едок
мог выбросить самое вкусное — мозг и язык. Сушеную рыбу,
называемую сущем (сняток, ряпус, окунь, сорога), варили
в посты, в дороге и на сенокосе, предварительно искрошив
и мелко растерев в ладонях. Солили же обычно крупную
рыбу. Многие любили в пироге рыбу соленую “с душком”,
предпочитая ее свежей. Очень вкусна была соленая икра,
например щучья, налимья, сорожья. В свежем виде ее
вместе с молоками разводили на молоке и ставили в
горячую печь. Пироги также нередко пеклись с молоками и
свежей икрой, годилась для этого и налимья печенка.

Огородное

“Покроши лучку-то, дак рыбкой запахнет”, —
говаривала одна старушка. По этим простодушным словам
можно судить о месте, занимаемом рыбой в русской кухне.
Тут же звучит и характеристика лука. Про тороватую и
излишне угодливую женщину сложена особая пословица: “Как
луковица, годится к любому кушанью”. Действительно, что
для повара важнее обычного лука? Про лук сложено
множество поговорок и загадок. Он заставляет людей
реветь без горя, вышибает из головы угар, умеет из
горького моментально делаться сладким. Тот, кто родился
в довоенной деревне, наверняка помнит зимние вечера без
света и хлеба. Горящая печка, маленький камелек, лук на
полатях и... сладкая луковка, испеченная у огня. Первые
стрелочки лука, зеленые, весенние, горькие, убивали во
рту любую заразу! Они же неожиданно приходили на
выручку, когда летом в печи было пусто; нарвать пучок,
нарезать ножом и истолочь пестиком в деревянной чашке
было минутным делом. Дудка с очищенной кожицей тоже была
съедобна, хотя иная и выжимала слезу. А в паре с
картофелиной луковица уже делала погоду на крестьянском
столе. Так лук и вареный картофель в квасу да полкаравая
ржаного хлеба заменяли в пост и мясные щи. Давленый
картофель с редькой в квасу и сейчас любимая сенокосная
еда в тех местах, где еще водится солодовый квас.

Картофель, печенный в осеннем костре, любили не
только дети, но и многие взрослые, пекли его и в банях,
и в овинах, и в домашних печах. Во времена лихолетья
распевались такие частушки:

Картошка, картошка,
Какая тебе честь.
Кабы не было картошки,
Чего бы стали есть.

Но картофель не удостоен других, более высоких
фольклорных жанров. А вот обычная репа, потесненная в
начале века брюквой, затем и вовсе исчезнувшая,
увековечена даже в сказках. Оно и есть за что.

Репу сеяли по занятому пару на иванов день, в
середине лета, чтобы не съела земляная блоха. Поэтому
овощ этот, как и горох, скорей всего был полевой, а не
огородный. К осени в еще не сжатом ячмене, как грибы,
вырастали созвездья маленьких желтых репок. Их умыкание
входило в число традиционных атрибутов детского и
подросткового озорства. Взрослые были снисходительны к
воровству неубранного гороха и репы, хотя наказание
жгучим стыдом и не менее жгучей крапивой грозило каждому
похитителю. Волнующий холодок риска, словно горчинка к
сладкой белой мякоти, примешивался к детским набегам на
полосу. Внутренняя сторона кожуры имела красивый
волнистый узор, репа похрустывала во рту.

Из репы варили рипню — густую похлебку. Пекли уже
описанные сиченики, но, самое главное, ее парили в
печках. Набив вымытыми репами большой горшок, его вверх
дном, на лопате сажали на ночь в теплую печь. Поутру
около чугуна начиналось настоящее пиршество. Пареницу
ели дети и взрослые, наголо и с хлебом, с солью и без
соли. Если ту же пареницу тонко изрезать и на противне
посадить в печь еще на одну ночь, то получится уже
вяленица — самое популярное детское лакомство. Еще более
славилась вяленица из пареной моркови, ее иногда
заваривали вместо чая.

В хозяйственных большесемейных домах в подвалах
стояло не по одной кадушке такой вяленицы. Ее брали все,
кому хочется, набивали ею карманы, жевали на беседах. На
нее играли даже в азартные игры.

Странную популярность имела на русском Севере
брюква, за иностранное происхождение прозванная галанкой
(голландкой). Ее не сеяли в поле, а сажали рассадой на
огороде. Она росла большой, но была уже не такой
вкусной, как репа, зато лычей, иными словами, ботва была
подспорьем в прокормлении скота. Из брюквы парили ту же
пареницу и вялили вяленицу, но позднее и ее подменил
турнепс, из которого уже не получалось ни того, ни
другого.

Моркови, огурцам и свекле обязательно отводилось
по небольшой грядочке. Свежие резаные огурцы, смешанные
с вареным картофелем и политые сметаной, ели под осень
вместо второго. Свекла же и большая часть моркови
уходили почему-то скоту. Зато капуста была опять же в
большой чести, щи заправляли только ею. Свежую капусту,
как и репу, парили в печи. Солили ее двумя способами:
плашками и шинкованной. Тот, кто едал солено-квашеную
капусту, навсегда запомнит ее сочность и ни на что не
похожий вкус. В посты резаную капусту смешивали с
давленым вареным картофелем и поливали льняным маслом.
Так же поступали и с тертою редькой. Очищенная редька
постоянно плавала в кадке с холодной водой, ее доставали
по утрам и по вечерам. Тертая редька в квасу, смешанная
с горячей, только что раздавленной картошкой, была бы
украшением и любого нынешнего стола... Вкус горячего в
холодном приобретает для многих людей особую прелесть,
другие же совсем равнодушны к подобным деталям.


Василий Белов

Будни и праздники

По вытям

“Сон — всему голова”, — скажет ленивый, оправдывая собственную беспечность.

“Сон — смерти брат”, — подумает слишком рачительный труженик после того, как заставит себя проснуться раньше времени.

Народный обычай не поощрит ни того, ни другого.

Первыми укладываются спать дети. С морозу в избу приносят для них и разворачивают прямо на полу широкие, набитые соломой постели, шубные либо кудельные стеганые одеяла и подушки. Навозившись досыта, забираются детки в одних порточках и холщовых рубашках под одеяла. С краю к ним пристраивается кто-нибудь из старших. Если в избе почему-либо холодно, стелют и на полатях, тут уж с обоих краев ложатся взрослые, чтобы никто из ребят не скатился во сне. Пословица “Пьяного да малого бог бережет” не всегда оправдывалась, но падение с печи или с полатей сонных детей чаще всего заканчивалось без особых ушибов.

На печке, за печкой и на полатях спали старики. Муж с женой — на кровати, стоящей за шкафом, взрослые холостяки довольствовались иногда и просто лавками. Ворота не запирались до возвращения молодежи с гулянья, самый последний обязан был запереть, но иногда этого уже и вовсе не требовалось, поскольку большуха вставала очень рано. Грудной ребенок спал в зыбке, крикунов качали всю ночь по очереди то мать, то бабушка. Таким образом, как бы ни велика была семья, спали зимой все в одной избе. Вместе с теснотой было в этом и нечто хорошее, необходимое, семья сживалась и сплачивалась. Взрослые и дети больше узнавали друг друга, выявлялись чреватые ссорами неясности. Члены семейства как бы перебаливали вирусом отчуждения, приобретая за зиму стойкость доброты и терпимости.

Летом место сна рассредоточивалось по всему дому. Девицы переселялись в свои горенки и светелки. Для взрослых и детей стелили постели в сенниках и чуланах, а в конце лета — на сене. Трудно описать хотя бы и малую долю всех звуков, запахов и ощущений, сопровождающих грезы летнего сна на свежем воздухе, будь этот сон чутким старческим, или крепким от усталости, или беспробудно юным!

Вздох коровы, запах ее пота и молока вплетаются в сны спящего под пологом. Человек слышит крики дергача на лугу и чиликание ласточкина семейства под крышей, глухие удары колокола в далекой поскотине, звон комара около уха. Когда цветет черемуха, в девичью светелку проникает ее сладковатый аромат, заглушая запахи одежды и сундука. Запах сухого сена и росного хмельника веет под утро на сараях, в чуланах и сенниках. Все эти звуки, запахи и ощущения постоянно менялись в зависимости от погоды, времени суток, а также и характера полевых и домашних работ.

Петух в доме главный побудчик, несмотря на свою петушиную глупость. Не иметь петуха означало то же, что в нынешние времена вставать по соседскому будильнику. Первые петухи пели в полночь, их слышали одни чуткие старики и старухи. Этим пением как бы подтверждалось ночное спокойствие, мол, все идет своим чередом. Вторые петухи заставляли хозяек вставать и глядеть квашню, третьи — окончательно поднимали большуху на ноги.

Набожные старики вставали раньше большухи. Они творили перед иконой утреннюю молитву и, стараясь не разбудить детей, покидали избу. Так, уже упомянутый Михаиле Григорьевич из деревни Тимонихи всю жизнь вставал вскоре после вторых петухов. Зимою он зажигал керосиновый фонарь и рубил хвою во дворе, довольно громко распевая псалмы. Летом же светло и без фонаря, а всякой работы больше, чем зимой.

После молитвы большуха первым делом смотрела квашню, ведь редкий день не ставились “ходить” хлебы либо пироги. Блины и овсяный кисель также заквашивали с вечера. Хозяйка открывала трубу и затопляла печь. Треск и запах от зажигаемой лучины вплетался в сон спящих детей, взрослых мужчин он поднимал на ноги.

Молодые хозяйки не сразу осваивали искусство топить печь. Умение, впрочем, стояло здесь на втором плане, на первом было качество дров и растопки. Поленьев одинаковой длины, толщины и сухости требовалось в полтора раза меньше, чем разнородных, неровно просушенных.

Обращение с горящей лучиной у опытной хозяйки было просто виртуозным. Держа горящую лучину в зубах, она ухитрялась нести два полных ведра через сарай и поветь, по лестнице и в хлевы. Лучина, воткнутая в стенную щель, горела, пока она поила скотину. (Кстати, в темные осенние ночи, а также в жестокий ночной мороз из деревни в деревню ходили с горящим пучком лучины. Он горел сильно, ровно и долго освещая путь, защищая и от холода и от зверя.)

Пока пылает печь, мужчина успевает запрячь лошадь и съездить за сеном, если недалеко. Большуха разогревала на завтрак вчерашние щи, называемые теперь суточными. (Крестьянский обычай подавать на завтрак и ужин щи или борщ частично сохранился на военном флоте.)

Летом задолго до завтрака начинали косить, пахать паренину.

Большуха снаряжала детей нести еду для работников либо, обрядившись у печи, несла сама. Плотники в светлое время также работали до завтрака. Но представить крестьянина приседающим или делающим наклоны во имя зарядки — очень трудно. Движения ради самих движений даже современному работающему крестьянину кажутся если не кощунственными, то смешными.

Пока топилась печь, хозяйка успевала нагреть у огня несколько больших чугунов с пойлом для скотины (заваривались ботва, листья капусты, добавлялись жмых, отруби). Она раскатывала тесто на хлебы или пироги, выгребала в тушилку горячие угли.

Проснувшееся семейство после мытья утиралось одним полотенцем, которое менялось и на неделе. Для вытирания рук висел особый рукотерник. Холщовая скатерть на стол стелилась даже в самых бедных домах. Перекрестившись, хозяйка раскидывала ее по столу и ставила одно общее блюдо со щами. У каждого за столом имелось свое место. Хозяин резал хлеб и солил похлебку, укрощал не в меру активных и подгонял задумчивых. Уронить и не поднять кусок хлеба считалось грехом, оставлять его недоеденным, выходить из-за стола раньше времени также не полагалось.

Выть — этот строгий порядок в еде — можно было нарушить только в полевую страду. Упорядоченность вытей взаимосвязана с трудолюбием и порядком вообще. Отменить обед или завтрак было никому не под силу. Даже во время бесхлебицы, то бишь обычного голода, семья соблюдала время между завтраком, обедом, паужной и ужином. Скатерть разворачивали и ради одной картошки. Хороший едок редко не был и хорошим работником. Но он никогда не ел торопливо и про запас. Жадность не прощалась даже детям.

Будний день после завтрака красен трудом, делом. Дообеденный уповод (упряжка) раззадоривал и самых последних лентяев, которых нельзя путать с тяжелыми на подъем. Иной, скорый на ногу, был ленивей медлительного, всячески затягивающего начало работы, зато потом неохотно и оставляющего ее. Таких приходилось кликать к обеду.

Даже в страду обеденный перерыв делали довольно продолжительным, два, а то и три часа, зимой же рабочее время на нем и заканчивалось. Летом в большинстве семей работники не отказывались от короткого послеобеденного сна, возвращающего силы и бодрость. На сенокосе особенно приятным был такой сон в сеновале, на свежем сене. На пашне пристраивались где-нибудь у гумна или опять же в сеновале и спали до тех пор, пока не выкормят коней.

Обеденный час сводил за столом всю семью, а в старину на Севере крестьяне собирались нередко на коллективные обеды, называемые трапезами. Трапезные строили при деревянных церквах. Во время таких обедов таяло накопившееся за какое-то время отчуждение. Там же решались важные военные и общественно-экономические дела. Крепость таких решений зависела и от того, под каким кровом они приняты.

В короткие зимние дни народ сумерничал. Сумерничать — означало тихо посидеть либо полежать перед паужной, а то и после, не зажигая огня. Паужна — это относительно легкая еда между обедом и ужином, замененная впоследствии чаепитием. Ужин устраивался почти перед самым сном. По русскому народному обычаю спать натощак не принято. Летом перед ужином люди только идут с поля, зимой по вечерам даже старики уходили гулять на беседы. День у них заканчивался молитвой. Молодежь же, возвращаясь с игрищ, бесед и других гуляний, редко вспоминала икону, освещенную крохотным огоньком лампадки. Религиозность молодежи проявлялась в других свойствах и действиях.

Неделя

Большинство людей жило, не помня и не замечая чисел месяца. Дни недели — совсем другое дело. Неделя была основной единицей времени в годовом цикле. Неделями измерялось время от праздника до праздника, а также величина постов и промежутков между ними, называемых межговениями. Количеством недель исчислялись и периоды беременности, бурлачества, затяжных болезней, биологические циклы животных и т.д. Русские названия семи дней недели (кроме субботы) говорят сами за себя, о каждом из них сложены десятки пословиц и поговорок.

В деревне обязательно жил хотя бы один книгочей, имеющий календарь. Нередко такой человек вел и дневник, как это делал Иван Рябков из деревни Пичихи. Григорий Иванович Потехин из деревни Вахрунихи и до сих пор записывает значительные, на его взгляд, события, главным образом погодные. Известны и такие знатоки, которые десятки лет вели свои деревянные календари.

Дни недели приобретали в зависимости от погоды свои особенности, имели они в представлении крестьянина и свои цвета (красный серый).

Погода делала дни недели счастливыми или не очень, вёдро или непогодь довольно ощутительно влияли на настроение, а у пожилых много потрудившихся людей и вообще на здоровье. Но пресловутая пословица о понедельнике, широко известная в наше время, произошла не от погоды. Пьяницы и ленища, как называли лодырей, не могли иметь стабильности в крестьянском быту. Одно из двух: либо работать, либо прослыть посмешищем. Трудовой понедельник не был тяжелым для хорошо отдохнувшего человека. Вторник все же считался удачливей в смысле результата труда, так как работник успевал войти во вкус, а среда считалась главным трудовым днем. “Неделя крепка середой”, — говорится на этот счет в пословице.

Среда и пятница были у верующих русских постными, в эти дни нельзя было слишком усердно развлекаться, есть мясную и молочную пищу. В очень строгих семьях матери даже не давали грудь младенцам. Четвертый, пятый и шестой дни недели также были рабочими, но в субботу обязательно топили баню.

Топили ее и перед престольными праздниками, кроме того, топили для умирающих, для рожениц, а также по случаю возвращения из дальней дороги. Больных и совсем одряхлевших возили в баню зимой на санках, носили и на закорках. Специальную ритуальную баню припасали для невесты перед венчанием и для обоих молодых после свадьбы. Последнее отнюдь не лишено было житейской мудрости. Целомудрие молодоженов, обусловленное высокой нравственностью и молодостью, делало иногда неудачной первую брачную ночь. Баня окончательно сближала новобрачных. С этого дня муж и жена ходили в баню вместе, хотя с появлением и взрослением деток порядок мог и меняться. В большой семье очередность хождения в баню зависела от многих причин, но первыми всегда шли любители париться, поскольку сухой пар сохранялся лишь до мытья. В шайках еще шумит нагретая калеными камнями вода, а парильщики уже на верхней полке. Они потеют, судя обо всем на свете, “хвощутся” вениками, плещут на каменку. Некоторые брали с собой квас для питья. Если плеснуть квасом на каменку, в бане появлялся удивительно приятный злаковый запах. Баня без веника что хлеб без соли.

Перед сенокосной страдой ломали веники, выбирая момент, когда березовый лист еще не зачерствел, но уже окреп, набрался и соков. Куча душистых зеленых ветвей, привезенная на телеге, охапками перенесенная под крышу, словно дышала целебной силой, на ней очень любили сидеть и кувыркаться самые маленькие. И это кувыркание могло остаться самым чудным воспоминанием младенчества как раз благодаря сильному березовому аромату, яркой зелени, голосам ласточек, прохладе сарая и летнему зною, синему небу и белым многоярусным облакам. И конечно же, благодаря добрейшей ворчливости бабушки, которая прикладывает вичку к вичке, вяжет веник. Два веника, соединенных вместе, чтобы удобнее вешать на жерди, составляют замок. Не забывали связать венички и в подарок каждому из детей: чем меньше ребенок, тем меньше и веничек.

Замки, пары веников, висели зимой под крышей, напоминая о лете в морозную пору.

Выпаренные в бане веники использовались для подметания. Иногда вытаскивали из веника безлистную вичку и втыкали в стену где-нибудь на видном месте. Непослушный ребенок сторонкой обходил это место, поглядывая...

Женщины собирали на Иванов день веник из всех цветов и парились им. В бане лечились люди любых возрастов и от большинства болезней. Первую закалку, основанную на разнице температур, ребенок получал в бане, эта разница постепенно с возрастом увеличивалась, увеличивалась и продолжительность снежного “барахтанья”. Летом, если баня стоит у реки либо у озера, всего приятней нырнуть в чистую воду. Понемногу можно было приучить себя и к ледяной воде. Однако мысль о бесконечных возможностях закалки и до сих пор считается несерьезной, современные “моржи” не вызывают в народе ни восхищения, ни восторга.

Кстати, и в летнюю жару купались на Севере далеко не все. Для купания подбирались излюбленные омута: там плещется ребятня, тут взрослые. Парни и девушки купались или по очереди, или в разных местах, поскольку прыгали в воду совершенно голыми. Лишь супружеской паре можно было купаться вместе, причем вдалеке от людских глаз. Летом одним из любимых занятий подростков было купание лошадей. Но никакое купание не может заменить баню, она хороша в любое время года и в любую погоду. Если, конечно, хорошо срублена, с хорошей каменкой и если на ней не экономить время, дрова и воду.

Неразлучная пара

Трудовая цикличность крестьянской жизни неотделима от бытовой. В стройном течении года рука об руку проплывает неразлучная пара: быт и природа. В этой неотделимости главное отличие сельской жизни от городской. Но природа, вернее погода, наделенная женским непостоянством, не всегда ведет себя в соответствии с народными святцами. Она то с девичьей резвостью забежит вперед, то с медлительностью беременной отстает на неделю, а иногда и на две. И русский крестьянский быт с рыцарским добродушием принимал такие капризы, терпеливо подстраивался под ее прихотливый ритм.

Впрочем, на Севере Руси причуды погоды не так уж часто выходили за пределы приемлемого, и Н.А. Некрасов имел право сказать: “Нет безобразья в природе...”

Деревенские праздники, обусловленные православным календарем, служили не одному только веселью да отдыху. Они же несли в быт организующее начало, упорядочивали трудовую стихию, были своеобразными вехами, ориентирами духовной и нравственной жизни. Время от праздника до праздника, от поста до поста, от одной сельскохозяйственной работы до другой измерялось неделями. Но с какого времени начинается годовой праздничный цикл? Вопрос опять же нелепый, поскольку годовой круг неразрывен, как неразрывна и вся жизнь человеческая... Условно можно допустить, что начинается с календарного нового года. Но для характеристики крестьянского быта разорвать этот круг (тоже, впрочем, условно) приличней всего на стыке масленицы и великопостных недель. Почему же именно здесь? Потому что этот период как раз не отягощен обязательными работами, а бытовая граница между масленой и постом довольно резка и определенна. После неудержимого буйства широкой масленицы, словно устыдившись содеянного, жизнь входит в обычную, несколько даже аскетическую колею. Большинство женщин, в руках которых находились бразды домашнего благоустройства, начинало говеть. Это означало, что волей-неволей приходилось поститься и всем остальным, хотя бы в еде. Недаром сложена пословица: “Чего жена не любит, того мужу не едать”. Но для молвы такой вынужденный пост был не в счет, хотя он и шел на пользу каждому в смысле здоровья. (Разгрузочная пора, перемена питания на растительную, более витаминную пищу). Ханжество как раз и сказывалось в притворных постах, в притворной религиозности, когда в церковь ходят “на всякий случай”, либо только для того, чтобы не выглядеть белой вороной. Несомненно, многие мужчины говели вполне искренне. В последний день масленой большуха убирала подальше все скоромное. Детям разрешалось доедать остатки мясной и молочной еды. Топили баню. Остепенившись физически и духовно, встречали чистый понедельник. Молодежь прекращала на какое-то время гулянья и песни.

С началом великого поста связан один извечный обычай высочайшей, как нам кажется, духовной красоты. Он исполнялся чаще всего женщинами. Мужчины бывали намного реже его застрельщиками и непосредственными исполнителями. Но обаяние и сила доброго дела таковы, что в его, так сказать, магнитном поле оказывались все, даже самые злые люди.

Анфиса Ивановна рассказывает, как перед хождением на исповедь, старались припомнить каждого, кого тайно или явно обидели в минувшем году, с кем обменялись руганью, повздорили и т.д. Выходя из дома, по очереди обращались ко всем домашним с искренней просьбой простить ради Христа. При этом тот, к кому обращались, почти всегда отвечал тем же чувством раскаяния. Погасив внутрисемейные неурядицы, старались припомнить и общедеревенские: “Ой, ой, я ведь Кузьмича дураком осенись обозвала”.

Шли к Кузьмичу.

На традиционное: “Прости меня, грешного!” — надо было ответить: “Бог простит”. Если грех считался уж очень большим, кланялись в ноги или вставали на колени. Тем крепче и значительнее оказывалось примирение и тем легче становилось у того и другого “на сердце”. Окончательное освобождение от сердечной тяжести происходило уже в церкви и после церкви.

Так начинался самый длинный, семинедельный, великий пост — время от масленицы до светлого воскресенья.

Дни становятся все теплей и длинней. На подходе весна. Чем объяснить то, что птицы, животные, дети и даже многие взрослые так любят это промежуточное состояние воды, когда она одновременно и тает и замерзает? На застрехе едва заструится первая золотая капель, у зауголка в снегу едва зародится первая лужица, а неунывающий воробей тут как тут. И лезет прямо в воду. Топорщит
перья, отряхивается. Примерно с таким же азартом ребятишки зобают снег, проколачивают пятками валенок мартовский наст, сшибают палками с крыш ледяные сосульки и грызут будто бы леденцы. Такому своеобразному “причащению” к окружающей юную душу природе предшествовало настоящее причащение в церкви, когда ребенку дают с ложечки святые дары и когда под звуки торжественного пения священник публично произносит полное имя дитяти. Серьезность и основательность входит в детскую душу сама по себе, естественно и незаметно. Мальчишке не обязательно запоминать такую примету: на которой неделе поста падет с елей игла, на той же неделе после пасхи начнется сев. Но вот на переломе поста, иными словами на средокрестной неделе, в четверг пекут из теста обыденные кресты, а в один из них запекают настоящий бронзовый крестик. Тот, кому при разборе попадется лакомство с настоящим крестиком, весною будет бросать первую горсть семян. Конечно же, ребенок, если крестик достался ему, с нетерпением дожидается сева, и взрослые никогда не забывают про этот обычай.

За неделю до пасхи, в вербное воскресенье, взрослые освящали в церкви пучки вербушек — ивовых либо вербных веток, покрытых серебряными барашками. Вербушки украшали божницу каждой избы, такой лозинкой погоняли скотину при первом выпуске из хлева на улицу.

Светлое воскресенье для русского крестьянина — самый великий праздник, самый торжественный и радостный день в году.

Ночь на пасху также была торжественной и для большинства прихожан бессонной, она вся посвящалась церковным молебствам. Если во время крестного хода вода под ногами стынет, то до полного торжества весны случится не менее сорока утренников, иными словами, предстоит поздняя весна.

Поутру, в светлое воскресенье люди разговляются, христосуются, многие обмениваются крашеными яйцами. Всю последующую неделю священнослужители ходили по домам. По этому случаю в избе развевали платы (полотенца), стелили на стол специальную скатерть и запасали деревянные чаши с житом. В эти чаши прямо в зерно втыкались иконы, на скатерть клали по одному пирогу и одному караваю.

В день Георгия Победоносца святили также скот, и все это сопровождалось тысячами характерных деталей, поговорок, примет. Так, например, до троицы не разрешалось ломать березу на веники. В троицу же улицы в деревнях украшались целыми рядами срубленных берез, которые стояли у домов по нескольку дней.

Троица — самый веселый, наполовину весенний, наполовину летний пивной праздник. Все вокруг в эту пору свежо, зелено, дни долгие, ночи светлые, трава самая молодая — не жесткая и не запыленная; воздух уже сухой, но не жаркий, комаров и мошки очень немного.

В заговенье перед петровым постом у взрослых и у холостяков существовал обычай катать куриные яйца с наклонных лотков. Некоторые везучие игроки выигрывали по нескольку десятков яиц.
В петров пост вновь прекращались все подобные развлечения. Словно бы в назидание или в наказание природа для людей и животных припасает в это время тучи всяческих кровопийц: ночью мизерная, еле видимая мошка, днем оводы, вечером комарье. Вообще близость природы к повседневному быту настолько привычна, настолько тесна, что в иных случаях побуждающей на это силой представляется не человек, а сама природа. Например, очень трудно разубедить жницу в том, что порезная трава во ржи вырастает не случайно. Женщина убеждена в справедливости природы. Она думает, что порезная трава и растет как раз на случай пореза. Такое же отношение ко многим природным явлениям: тот или иной обычай так естествен, так древен, что выглядит произведением самой природы.

Страда летних недель не выглядела тяжелой, если погода стояла сухая. Успевали жать и косить, пахать, сеять, молотить и варить пиво.

Молодежь ухитрялась еще и погулять в светлые ночи тихвинской, петрова дня, казанской, Иванова дня.

За лето много воды утечет.

Иная любовь забудется, иная окрепнет. Женихи и невесты выявятся лишь к осени, а окончательно — на крещение, чтобы до великого поста успеть сыграть свадьбу (крещение — девушкам решение). На Илью — последний летний праздник — днем тень “уже из-за куста выходит”, ночи становятся темней и длинней. (Конь наедается, казак высыпается.) Если в праздничной деревне нет ни родни, ни приятельства, можно подкрепиться на обратном пути лесными ягодами. Впрочем, землянику, например, в эту пору уже не ели, говорили, что ее облизала лягушка. Яблоки нельзя было есть до Спаса-Маковея, до освящения их в церкви, куда носили святить и другие плоды. Перед днем успения снова две недели постились. Ночь этого праздника была уже совсем темной, гуляли на улице, ничего не видя и узнавая друг друга по голосам да по тону гармошек.

Годовая система праздников и почти каждый день недели прочно увязаны, “утрясены” с природой и с трудовым циклом. (Эта взаимосвязь уходит в дохристианские языческие времена.) Поэтому празднование было такой же естественной необходимостью, как и работа. Эта необходимость не зависела от материального достатка. Общедеревенский праздник даже в самой бедной избе отмечался с той же старательностью, что и в других домах. Самые бедные также звали к себе гостей. Богатый гость у бедных родственников должен был вести себя так же, как у зажиточных, на поведении человека в подобных условиях проверялись его душевные и сердечные свойства.

Окончание полевых работ, дожинки, считалось праздничным днем, как и начало сева. Большуха сама дожинает на полосе последний сноп и несет домой. Все, кто участвовал в жнитве, втыкают свои серпы в сноп и ставят его в передний угол. В этот же день готовили и угощались специальным дожиточным саламатом. Сноп стоял под иконой до покрова. Утром в покров хозяин или хозяйка несли сноп в хлев, там развязывали его и давали “по волоти каждой скотинке”, приговаривая: “Батюшка Покров, закорми скотинку здоровьем”. Вообще о покрове сложено множество пословиц. (“Батюшка Покров, покрой избу теплом, хозяина добром, землю снежком, хозяюшку пирожком, девушку женишком и т.д.”.)

Несколько недель глубокой осени и зимы снова отведены посту. Он назывался Филипповским и длился до рождества. В сочельник, то есть в канун рождества, религиозные люди не ели от зари до зари. Ребята и девицы выбегали утром на улицу с сочнем, загадывая желания и замечая, кто первым попадется навстречу. Смеху бывало, если ядреному жениху попадалась навстречу беззубая старушонка, а молоденькой девушке — соседский мерин, мирно бредущий на водопой. Смех смехом, а с того дня начинали поспешно справлять сватовства. Тот, кто не успевал жениться до масленицы, оставался с “таком”.



Василий Белов

Армия Александра Невского
1. Трубач из дружины Александра Невского. В организации армий
средневековой Руси музыканты уже начинают играть значимую роль. Защитное
вооружение реконструировано по изобразительным источникам XIII в. На них
можно увидеть воинов в анатомических кирасах. Именно такая кожаная
анатомическая кираса с пластинчатыми наплечниками и чешуйчатыми
набедренниками входит в комплекс защитного вооружения этого воина. Под
нее поддета длиннорукавная кольчуга. В качестве дополнительной защиты на
груди кирасы прикреплена металлическая пластина. Шлем - цельнотянутый
конус с высоким ободом и с полями, украшенный чеканным позолоченным
изображением архангела, близкий к византийским аналогам. Стеганое
оголовье из довольно тонкой кожи, с фестончатым низом. На ногах -
кольчужные чулки. Этот воин подает сигнал, трубя в рог - часто
используемый в XIII в. и популярный на Руси музыкальный инструмент. К
седлу привешен небольшой круглый щит. Комплекс используемого им в бою
наступательного вооружения включает в себя саблю и нож.
2. Пеший тяжеловооруженный копейщик (новгородское ополчение). В течение
всего XIII в. в Северо-западной Руси происходит своеобразное возрождение
пехоты, чья роль сошла было в XII в. почти на нет. Плотные пехотные
построения, ощетинившиеся ежом копий, опиравшиеся на поддержку стрелков
из лука и арбалетчиков в задних шеренгах становились тогда грозной
силой. Изображенный здесь пехотинец-копейщик первых двух линий
построения прекрасно защищен и отлично вооружен. Новгород, как и любой
другой город имел свой городской арсенал, и мог снарядить и выставить в
поле хорошо снаряженное ополчение. Вдобавок сами жители могли иметь
определенное количество защитного и наступательного вооружения. Комплекс
защитного вооружения этого пехотинца включает комбинированный доспех,
состоящий из ламеллярной кирасы, чешуйчатого подола с разрезами по бокам
и чешуйчатой защиты рук, с дополнительной защитой в виде двух круглых
металлических пластин на плечах, а также склепанного, двухчастевого
шлема с полностью защищающей лицо кольчужной бармицей. Кисти рук
защищены отдельными кольчужными рукавицами. На ногах одеты стеганые
поножи и пристяжные металлические наколенные пластины. Щит треугольный,
довольно большой - около метра в высоту. Воин вооружен длинным копьем с
длинным граненым наконечником, мечом европейского типа (возможно,
трофейным), топором, и боевым ножом.
3. Музыкант (барабанщик). Наиболее популярными из всего многообразия
воинских музыкальных инструментов в Новгороде были барабан, рог (труба)
и дудка. Защитное вооружение этого участника похода очень легкое -
только набивной доспех из плотного крашеного льна, поверх которого
надета тканевая безрукавка - русский вариант котты. Щит - круглый, около
шестидесяти пяти сантиметров в диаметре, расписной. Оружие - кинжал и
топор.
4. Музыкант. Защитное вооружение у этого воина и вовсе отсутствует -
если не считать толстого, подбитого мехом тулупа. Из оружия - только
боевой нож.
5. Прусский конный дружинник на службе Александра Невского. Многие из
прусских воинов осевших на Руси, прежде всего в Новгороде, продолжали
борьбу с немцами. Этот воин, судя по тяжелому защитному вооружению, один
из воевод пруссов. Он одет в полный пластинчатый ламеллярный доспех,
состоящий из кирасы, оплечий и набедренников. Голова защищена шлемом, по
форме напоминающим фригийский колпак, с пластинчатой бармицей. На ногах
кольчужные чулки, кисти рук защищены пластинчатыми перчатками на кожаной
основе, с крагами из брони. Щит - небольшая, расписная кавалерийская
павеза, со временем ставший очень популярным во многих европейских
регионах уже под названием прусский щит. Вооружение составляет копье и
меч.
6. Прусский пеший воин-ополченец. Защитное вооружение этого прусского
воина состоит лишь из стеганого гамбизона усиленного металлическими
наплечниками, и клепаного сфероконического шлема, надетого на стеганый
подшлемник. На груди и на спине - удерживаемые ремнями зерцальные
пластины. Кисти рук защищены кольчужными рукавицами. Щит - небольшой
миндалевидный, усиленный продольными металлическими полосами, с умбоном.
Оружие - копье, боевой нож и топор.
7. Владимиро-суздальский знаменосец (дружина Андрея Ярославича). Начиная
с XII в. знамена играют значимую роль при боевом построении воинских
отрядов, являясь как отличием отрядов в бою, так и по сути единственным
ориентиром в пылу сражения. Комплекс защитного вооружения включает в
себя одетую поверх кожаного поддоспешника короткорукавную кольчугу и
надетую поверх нее стеганую кирасу с металлическими пристяжными
наплечниками и большой дополнительной пластиной на груди. Руки ниже
локтей защищены створчатыми наручами и отдельными кольчужными
перчатками. У седла подвешен близкий по форме к полусферическому
раскрашенный шлем с наносником и небольшим навершием, с кольчужной
бармицей по всему нижнему ободу шлема, полностью закрывающей лицо. Шлем
надевался на кожаный подшлемник с валиком. Щит знаменосца -небольшая,
расписная кавалерийская павеза с вертикальным желобом. Наступательное
вооружение -меч и кинжал. Конь защищен кольчужным нагрудником,
достаточно распространенным в середине XIII в.
8. Спешенный тяжеловооруженный знатный конный дружинник. Одет в
ламеллярный монгольского типа пластинчатый доспех. Он состоит из кирасы,
набедренников и полной защиты рук - от плеч до запястий. Кисти рук
защищены прообразом латных перчаток из нескольких пластин на кожаной
основе. Ноги защищены пристяжными наколенниками, ламеллярными поножами и
чешуйчатыми башмаками. На голове воина богато декорированный
позолоченными чеканными накладками цельнокованый шлем с личиной -
подвижной стальной маской в виде человеческого лица. К ободу шлема
прикреплена кольчужная бармица. Щит небольшой, круглый. В руке воин
держит граненую булаву, на поясе меч.
9. Легковооруженный конный лучник (представитель младшей дружины).
Конные лучники играли значимую роль в армиях Киевской Руси. В качестве
защитного вооружения этот воин использует набивной доспех с короткими
рукавами и такими же набедренниками. Набивной доспех усилен
металлической пластиной на животе и груди. На голове -сфероконический
крашеный шлем, склепанный из двух частей с навершием и с кольчужной
бармицей. Руки защищены анахроничного типа наручами из металлических
полос, прикрепленных к кожаной основе. За спину на плечевом ремне воин
забросил средних размеров круглый щит. К поясу прикреплены сабля, лук в
налучье и расписной кожаный колчан со стрелами.
10. Тяжеловооруженный лучник. Этот воин снаряжен значительно лучше
предыдущего. В комплексе его вооружения заметно сильное южно русское
влияние: скорее всего, этот воин происходит из самых южных владений
Ярослава Всеволодовича. Он облачен в усиленый зашитыми во внутрь
металлическими пластинами стеганый поддоспешник. Поверх которого одета
короткорукавная кольчуга с металлическими наплечниками и типично
половецкий шлем с личиной и кольчужной бармицей. Поверх кольчуги на
ремнях закреплены несколько металлических пластин. К поясу прикреплены
сабля, боевой нож, лук в налучье и берестяной колчан со стрелами. К
седлу приторочен аркан.
11. Пеший новгородский ополченец (в походном снаряжении). В походе
средневековые воины всегда убирали предметы экипировки в тканевые или
кожаные чехлы, для сохранения их воздействия внешней среды. Здесь
показана реконструкция как это могло выглядеть в реальности, на примере
этого воина, где поверх шлема надет кожаный чехол с кожаной бармицей. В
качестве основной защиты тела используется набивной доспех, поверх
которого надета кираса из толстой кожи, усиленная металлическими
круглыми пластинами. К кирасе прикреплены металлические наплечники.
Вполне возможно, что этот воин обладает и кольчугой, которую в походе
убирали в холщевые или в кожаные мешки. Щит пехотинца - миндалевидный,
расписной, среднего размера. К поясу воина подвешен топор. В руках
пехотинец держит копье с длинным наконечником, который тоже прикрыт
кожаным чехлом.
12. Князь. Защитное вооружение включает в себя западноевропейского типа
длиннорукавную кольчугу с капюшоном, одетую на стеганый поддоспешник. На
кольчугу надет чешуйчатый доспех, включающий в себя кирасу типа пончо,
соединенную на боках и плечах ремешками, и пристяжных чешуйчатых оплечий
и пластинчатых набедренников. Пластины набедренников вызолочены.
Дополнительно руки от локтя до запястья защищены створчатыми наручами с
находящей на кисть дополнительной стальной пластиной с кольчужными
перчатками. На ногах чешуйчатые получулки, прикрепленные на ремнях к
поясу, стянутые сзади ремнями. Колени защищены пристяжными круглыми
наколенниками, одетыми на стеганые набедренники. На груди и спине -
круглые позолоченные зерцальные пластины. Вокруг шеи - пластинчатое
ожерелье на кожаной основе, шею прикрывает стеганый воротник. На капюшон
кольчуги надет шлем - высокий конус с полями и султаном из конского
волоса, высокий обод украшен наведенными золотой амальгамой
изображениями святых, близкий к византийским аналогам. Щит - небольшой
круглый, расписной, кулачного типа. Князь вооружен мечом, близким к
позднероманским образцам, с прямым перекрестьем, к поясу подвешен
кинжал. К седлу прикреплены два дротика в чехле. В руке он держит
золоченый шестопер. Комплект конского защитного вооружения включает в
себя монгольского типа конскую маску и европейского типа стеганую
попону.
13. Тяжеловооруженный знатный конный копейщик (представитель старшей
дружины, 1 линия боевого построения). Комплект защитного вооружения
этого воина состоит из длиннорукавной кольчуги с приплетенными
кольчужными рукавицами, надетой на кожаный поддоспешник. Он облачен в
комбинированный чешуйчатый панцирь набранный из трех разного типа
пластин с фестончатыми кожаными оплечьями и металлическими наплечниками.
На голове - цельнотянутый шлем с полумаской и кольчужной бармицей. Купол
шлема вызолочен. Щит - треугольный, расписной. Оружие воина - длинное
копье с довольно узким листовидным лезвием, на поясе - сабля. Защитное
вооружение коня состоит из латного оголовья и полного конского
пластинчатого доспеха, явно монгольское.
14. Средневооруженный конный копейщик (2 линия боевого построения). Он
облачен в близкий к бригандине кожано-пластинчатый доспех с
пластинчатыми оплечьями. В качестве дополнительной защиты рук
используются кожаные налокотники, наручи из металлических полос и
кольчужные рукавицы. Ноги защищены стегаными набедрениками с пристяжными
наколенниками и закрывающими переднюю часть голени поножами из одной
пластины. Башмаки обшиты стальной чешуей. Шлем воина половецкого типа,
цельносварной, с высоким ободом и коническим верхом, с личиной и
кольчужной бармицей. Щит - кавалерийская павеза. Оружие воина - длинное
копье с довольно узким листовидным лезвием, типа пики, на поясе -
длинный кавалерийский меч с прямым перекрестьем, лук в кожаном налучье и
колчан со стрелами. Защитное вооружение коня состоит из пластинчатого
нагрудника монгольского типа.
15. Новгородский пеший ополченец-арбалетчик. Комплекс его защитного
вооружения включает в себя пластинчатый доспех на кожаной основе,
состоящий из кирасы, оплечий и набедренников. Голову защищает клепаный,
крашеный шлем с полями, близкий к европейским шапелям, но с
наносником-стрелкой. Ноги защищены пристяжными наколенниками и
закрывающими переднюю часть ноги ниже колена наголенниками из одной
пластины. Поверх туфлей одеты башмаки из брони, набраной с помощью
продетых сквозь стальные кольца ремней и закрепленных на кожаной основе.
За спину воина на плечевом ремне закинут большой миндалевидный щит.
Оружие - меч и арбалет со стременем. К поясу воина прикреплен колчан с
арбалетными болтами.
16. Пеший лучник из охочих людей. Определенную часть любого русского
войска в XIII в. составляли так называемые "охочие люди" -
присоединявшиеся к дружине добровольцы. Этот воин одет в кольчугу с
короткими рукавами, усиленную металлическими наплечниками и
цельнотянутый полусферический шлем с кольчужной бармицей. Щит -
небольшой, расписной, круглый. Воин вооружен композитным луком, топором,
и боевым ножом.
17. Владимирский пехотинец-ополченец (3-4 линии боевого построения).
Этот воин носит кожано-пластинчатый доспех, близкий скорее не к
бригандине, а к монгольскому "усиленному хатангу дегель", а также
сфероконический шлем из двух частей, склепанных друг с другом, с высоким
навершием и наносником. Бармица стеганая. Кисти рук защищены
кожано-пластинчатыми рукавицами. Воин несет большой пехотный
миндалевидный щит в кожаном чехле. Из комплекса наступательного
вооружения отметим рогатину и большую секиру, закрепленную за спиной в
чехле.

Соборное уложение 1649 г.
<...> Глава II. О государьской чести, и как его государьское здоровье
оберегать <...>
1. Будет кто каким у мышлением учнет мыслить на государьское здоровье
злое дело, и про то его злое умышленье кто известит, и по тому извету
про то его злое умышленье сыщетса допряма, что он на царское величество
злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смерти.
2. Такъже будет кто при державе царьского величества, хотя Московским
государьством завладеть и государем быть и для того своего злого
умышления начнет рать збирать, или кто царьского величества с недруги
учнет дружитца, и советными грамотами ссылатца, и помочь им всячески
чинить, чтобы тем государевым недругом, по его ссылке, Московским
государьством завладеть, или какое дурно учинить, и про то на него кто
известит, и по тому извету сыщетца про тое его измену допряма, и такова
лать хотел, и такова по сыску казнить смертию.
5. А поместья и вотчины и животы изменничьи взята на государя. <...>
13. А будет учнут извещати про государьское здоровье, или какое доменное
дело чьи люди на тех, у кого они служат, или крестьяне, за кем они живут
во крестьянех, а в том деле ни чем их не уличат, и тому их извету не
верить. И учиня им жестокое наказание, бив кнутом нещадно, отдати тем,
чьи они люди и крестьяне. А опричь тех великих дел ни в каких делех
таким изветчиком не верить. <...>
18. А кто Московского государьства всяких чинов люди сведают, или
услышат на царьское величество в каких людех скоп и заговор, или иной
какой злой умысл, и им про то извещати государю царю и великому князю
Алексею Михайловичи) всея Русии, или его государевым бояром и ближним
людем, или в городех воеводам и приказным людем. <...>
21. А кто учнет к царьскому величеству, или на его государевых бояр и
околничих и думных и ближних людей, и в городех и в полкех на воевод, и
на приказных людей, или на кого ни буди приходите скопом и заговором, и
учнут кого грабити, или побивати, и тех людей, кто так учинит, за то по
тому же казнити смертию безо всякия пощады. <...>
Глава III. О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого
никакова бесчиньства и брани не было
1. Будет кто при царском величестве, в его государеве дворе и в его
государьских полатах, не опасаючи чести царского величества, кого
обесчестит словом, а тот, кого он обесчестит, учнет на него государю
бити челом о управе, и сыщется про то допряма, что тот, на кого он бьет
челом, его обесчестил, и по сыску за честь государева двора того, кто на
государеве дворе кого обесчестит, посадити в тюрму на две недели, чтоб
на то смотря иным неповадно было впередь так делати. <...>
3. А будет кто при царьском величестве вымет на кого саблю, или иное
какое оружье, и тем оружьем кого ранит, и от тоя раны тот, кого он
ранит, умрет, или в те же поры он кого досмерти убьет, и того убойца
самого казнити смертию же. <...>
4. А будет кто при государе вымет на кого какое ни буди оружье, а не
ранит и не убьет, и того казнити, отсечь рука. <...>
6. Такоже царьского величества во дворе на Москве, или ще изволит
царьское величество во объезде быти, и ис пищалей и из луков и из ыного
ни ис какова оружья никому без государева указу не стреляти, а с таким
оружьем в государеве дворе не ходити. А будет кто в государеве дворе на
Москве, или в объезде кого ранит, или кого убиет досмерти, и того
казнити смертию же.
7. А будет кто на государеве дворе, на Москве, и в объезде, учнет ходити
с пищальми и с луками, хотя и не для стрельбы, и ис того оружья никого
не ранит и не убиет, и тем за ту вину учините наказание, бите батога и
вкинута на неделю в тюрму. <...>
<...> Глава XI. Суд о крестьянех. А в ней 34 статьи
1. Которые государевы дворцовых сел и черных волостей крестьяне и
бобыли, выбежав из государевых дворцовых сел и ис черных волостей, живут
за патриархом, или за митрополиты, и за архиепископы, и епископом, или
за монастыри, или за бояры, или за околничими и за думными, и за
комнатными людьми, и за стольники и за стряпчими, и за дворяны
московскими, и за дьяки, и за жильцы, и за городовыми дворяны и детьми
боярскими, и за иноземцы и за всякими вотчинники и помещики, а в
писцовых книгах, которые книги писцы подали в Поместной и в (ы)ные
приказы после московского пожару прошлого 134 году, те беглые крестьяне,
или отцы их написаны за государем, и тех государевых беглых крестьян и
бобылей сыскивая свозити в государевы дворцовые села и в черные волости,
на старые их жеребьи, по писцовым книгам з женами и з детьми и со всеми
их крестьянскими животы без урочных лет.
2. Такъже будет кто вотчинники и помещики учнут государю бити челом о
беглых своих крестьянех и о бобылях, и скажут, что их крестьяне и
бобыли, выбежав из-за них, живут в государевых в дворцовых селех, и в
черных волостях, или на посадех в посадских людех, или в стрельцах, или
в казаках, или в пушкарях, или в и (ы)ных в каких-нибудь в служилых
людех в Замосковных и в Украинных городех, или за патриархом, или за
митрополеты, или за архиепископы и епископы, или за монастыри, или за
бояры, и за околничими, и за думными и за комнатными людьми, и за
столники, и за стряпчими, и за дворяны московскими, и за дьяки, и за
жилцы, и за городовыми дворяны и детми боярскими, и за иноземцы, и за
всякими вотчинники и помещики: и тех крестьян и бобылей по суду и по
сыску отдавати по писцовым книгам, которыя книги писцы в Поместной
приказ отдали после московского пожару прошлого 134-го году, будет те их
беглыя крестьяне, или тех их беглых крестьян отцы, в тех писцовых книгах
за ними написаны, или после тех писцовых книг те же крестьяне, или их
дети по новым дачам написаны за кем в отделных или в отказных книгах. А
отдавати беглых крестьян и бобылей из бегов по писцовым книгам всяких
чинов людем без урочных лет.
<....> 9. А которые крестьяне и бобыли за кем написаны в переписных
книгах прошлых, 154-го и 155-го годов, и после тех переписных книг из-за
тех людей, за кем они в переписных книгах написаны, збежали или впередь
учнут бегати: и тех беглых крестьян и бобылей, и их братью, и детей, и
племянников, и внучат з женами и з детьми и со всеми животы, и с хлебом
стоячим и с молоченым отдавать из бегов тем людем, из-за кого они
выбежат, по переписным книгам, без урочных лет, а впредь отнюд никому
чюжих крестьян не приимать, и за собою не держать.
<...> 22. А которые крестианские дети от отцов своих и от матерей учнут
отпиратися: и тех пытати. <....>
30. А за которыми помещики и вотчинники крестьяне и бобыли в писцовых,
или во отдельных или во отказных книгах, и в выписях написаны на
поместных их и на вотчинных землях порознь, и тем помещикам и
вотчинником крестьян своих с поместных своих земель на вотчинныя свои
земли не сводити, и тем своих поместей не пустошити.
<...> 32. А будет чьи крестьяне и бобыли учнут у кого наймоватися в
работу и тем крестьяном и бобылем у всяких чинов людей наймоватися на
работу по записям, и без записей поволно. А тем людем, у кого они в
работу наймутся, жилых и ссудных записей и служилых кабал на них не
имати и ничим их себе не крепити, и как от них те наймиты отработаются,
и им отпущати их от себя безо всякаго задержания. <...>
Глава XIX. О посадских людех. А в ней 40 статей
I. Которыя слободы на Москве патриарши и митрополичи, и владычни, и
монастырская, и бояр и околничих и думных и ближних, и всяких чинов
людей, а в тех слободах живут торговые и ремесленые люди и всякими
торговыми промыслы промышляют и лавками владеют, а государевых податей
не платят, и служеб не служат, и те все слободы со всеми людми, которые
в тех слободах живут, всех взяти за государя в тягло и в службы бездетно
и бесповоротно, опричь кабалных людей. А кабалных людей, по роспросу
будет скажется, что они их вечные, отдавати тем людем, чьи они, и велеть
их свесть на свои дворы. А которые и кабальные люди, а отцы их и
родители их были посадския люди, или из государевых волостей: и тех
имать в посады жить. А впредь, опричь государевых слобод, ничьим
слободам на Москве и в городех не быть. А у патриарха слободы взяти
совсем опричь тех дворовых людей, которые изстари за прежними патриархи
живали в их патриарших чинех дети боярские, певчие, дьяки, подьячие,
истопники, сторожи, повары и хлебники, конюхи и иные чинов дворовых его
людей, которым дается годовое жалованье и хлеб. <...>
5. А которыя слободы патриарши и властелинския, и монастырския, и
боярския, и думных и всяких чинов людей около Москвы, и те слободы со
всякими промышленными людми, опричь кабалных людей, потому же по сыску,
взяти за государя. А пашенных крестьян будет которые объявятся по
роспросу их поместей и вотчин старинные крестьяне, а привезены на те
земли, и с тех слобод велети тем людем, у кого те слободы будут взяты,
свести в свои вотчины и в поместья. А будет у тех пашенных крестьян на
Москве и в городех есть лавки и погребы и соляные варницы, и им те лавки
и погребы и варницы продать государевым тяглым людем, а впредь лавок и
погребов и варниц опричь государевых тяглых людей никому не держати.
6. А выгону быти около Москвы на все стороны от Земляного города ото рву
по две версты, а отмерити те выгоны новою саженью, которая сажень, по
государеву указу, зделана в три аршина, а в версте учинити по тысечи
сажен.
7. А которые патриарши, и властелинские и монастырские, и боярских и
околничих и думных и всяких чинов людей слободы устроены в городех на
государевых посадских землях, или на белых местех, на купленых и не на
купленых, или на животинных выпусках без государева указу: и те слободы
со всеми людми и з землями, по роспросу, взяти в посад без лет и
бесповоротно, за то, не строй на государеве земле слобод, и не покупай
посадской земли. <...>
11. А которые в городех стрелцы, и казаки, и драгуны всякими торговыми
промыслы промышляют, и в лавках сидят, и тем стрельцом и казаком, и
драгуном, с торговых своих промыслов платити таможенныя пошлины, а с
лавок оброк, а с посадскими людми тягла им не платити, и тяглых служеб
не служити.
<...> 13. А которые московские и городовые посадские тяглые люди сами,
или отцы их в прошлых годех живали на Москве, и в городех на посадех и в
слободах в тягле, и тягло платили, а иные жили на посадех же и в
слободах у тяглых людей в сиделцах и в наймитах, а ныне оне живут в
заклатчиках за патриархом же, и за митрополиты, и за архиепископы, и за
епископы, и за монастыри, и за бояры, и за околничими, и за думными, и
за ближними и за всяких чинов людми на Москве и в городех, на их дворех,
и в вотчинах, и в поместьях и на церковных землях, и тех всех сыскивати
и свозити на старые их посадские места, где кто живал напередь сего,
бездетно же и бесповоротно. И въпередь тем всем людем, которые взяты
будут за государя, ни за ково в заклатчики не записываться, и ничьими
крестьяны и людми не называтися. А будет они въпередь учнут за ково
закладыватися и называтися чьими крестьяны или людьми; и им за то чинити
жестокое наказанье, бити их кнутом по торгом и ссылати их в Сибирь на
житье на Лену. Да и тем людем, которые их учнут впередь за себя приимати
в закладчики, по тому же быти от государя в великой опале, и земли где
за ними те закладчики впередь учнуть жити, имати на государя. <...>
21. А которые посадские люди давали дочерей своих девок за волных за
всяких людей, и тех волных людей по женам их в черныя слободы не имати.
22. А которые волные люди поженилися на посадских на тяглых вдовах, и
поженяся с тягла сошли, а прежние мужья тех их жен написаны в писцовых
книгах на посадех в тягле, и тех людей, которые женилися тяглых людей на
женах, имати на посад для того, что они поженилися на тяглых женках, и
шли к ним в домы.
23. А которые посадские люди зятей своих приимали в домы, и за них
давали дочерей своих для того, чтобы тем их зятем жити в их домех, по их
живот и их кормити, и тем всем жити в тягле в сотнях и в слободах; а
будет за кого выдут, и их взяти в посад. <...>
37. А будет чьи нибудь старинные, или кабальные люди, или крестьяне и
бобыли, которые за кем написаны в писцовых книгах, бегаючи у кого
женятся на Москве и в городех у посадских людей, на дочерях на девках,
или на вдовах, и таких беглых людей по крепостям, а крестьян по писцовым
книгам с посадов отдавати з женами их и з детьми тем людем, из за кого
они збежат, а в посад их в тягло по женам их не имати.
<...> 39. А которые тяглые люди продают беломесцом тяглыя свои дворы, а
пишут вместо купчих закладные, и те свои дворы просрочивают, а те люди,
кому они те свои дворы заложа просрочат обеливают, и черным людем в
черных сотнях и слободах тяглых дворов и дворовых мест нетяглым людем не
закладывати, и не продавати. А кто продаст, или заложит белым людем
тяглой двор, и те дворы имати и отдавати безденежно в сотни, а по
закладным у кого те дворы были заложены в денгах отказывать. А кто
черные люди те свои дворы продадут, или заложат, и тех черных людей за
воровство бити кнутом.
40. А у кого всяких чинов у руских людей дворы на Москве в Китае и в
Белом и в Земляном городе в загородских слободах, и тех дворов и
дворовых мест у руских людей немцам и немкам вдовам не покупати, и в
заклад не имати. А которые немцы и их жены и дети у руских людей дворы
или места дворовые учнут покупати, или по закладным учнут бити челом на
руских людей, и купчие и закладные учнут приносити к записке в Земской
приказ, и тех купчих и закладных не записывати. А будет кто руские люди
учнут немцам, или немкам дворы и дворовыя места продавати, и им за то от
государя быти в опале. А на которых немецких дворех поставлены немецкие
керки, и те керки сломати, и впередь в Китае и в Белом и в Земляном
городе на немецких дворех коркам не быти. А быти им за городом за
Земляном, от церквей божиих в далных местех.

ХРИСТИАНСТВО И ЯЗЫЧЕСТВО
Клерикальные историки резко противопоставляют христианство язычеству и
обычно делят историю каждого народа на два периода, считая рубежом
принятие христианства; дохристианские времена они называют веками мрака,
когда народы пребывали в невежестве до тех пор, пока христианство будто
бы ни пролило свет на их жизнь.
Для некоторых народов, сравнительно поздно вступивших на путь
исторического развития, принятие христианства означало приобщение к
многовековой и высокой культуре Византии или Рима и тем самым тезис
церковников о “тьме и свете” как бы получал подтверждение. Но,
разумеется, необходимо четко отделять уровень культуры (кстати говоря,
сложившейся еще в “языческий” период) от вида религиозной идеологии.
Византия не тем превосходила древних славян, что была христианской
страной, а тем, что являлась наследницей античной Греции, сохранившей
значительную часть ее культурного богатства.
Христианство нельзя противопоставлять язычеству, так как это только две
формы, два различных по внешности проявления одной и той же первобытной
идеологии.
И язычество, и христианство в равной мере основаны на вере в
сверхъестественные силы, “управляющие” миром. Живучесть христианства в
значительной степени объясняется использованием в его идеологии древнего
языческого представления о загробном мире, о “второй жизни” после
смерти. В сочетании с очень древним дуалистическим воззрением на мир,
как на арену борьбы духов добра с духами зла, мысль о загробном мире
породила учение о таком же дуализме и “потусторонней жизни” — о
существовании “рая” для добрых и “ада” для злых.
Христианство в своей практике широко использовало первобытную магию;
молебен о дожде (когда священник кропил поля “святой” водой) ничем не
отличался от действий первобытного жреца, пытавшегося таким же
магическим путем упросить небеса окропить поля настоящим дождем.
Являясь эклектичным и стихийным объединением ряда древних
земледельческих и скотоводческих культов, христианство по своей сущности
очень близко подходило к языческим верованиям славян, германцев,
кельтов, финнов и других народов. Недаром после христианизации так тесно
слились местные народные верования с учением христиан.
Главное отличие христианства заключалось в том, что свой исторический
путь оно проходило в условиях резко антагонистического классового
рабовладельческого общества, а затем в трудной обстановке кризиса и
перехода к феодализму.
Естественно, что первобытная сущность тех культов, из которых сложилось
первоначальное христианство, осложнялась и видоизменялась: религия
социальных низов, обещавшая рабам утешение в будущей загробной жизни,
была использована рабовладельцами, внесшими в нее совершенно иные
идеологические мотивы. Феодальное государство еще больше развило
классовую сущность христианства. Византийский император рассматривался
как представитель самого бога на земле. Пышный и величественный
церемониал богослужений был направлен на освящение существовавших
классовых порядков. На стенах церквей изображались “святые” императоры,
патриархи, представители знати. Церковное помещение обычно было поделено
на два яруса: внизу толпились простые люди, а на хорах, между людьми и
изображением бога — “вседержителя”, помещались владыки и высшая знать.
Христианство отличалось от язычества не своей религиозной сущностью, а
только теми чертами классовой идеологии, которые наслоились за тысячу
лет на примитивные верования, уходящие корнями в такую же первобытность,
как и верования древних славян или их соседей.
Христианские миссионеры, шедшие к славянам или германцам, не создавали
ничего принципиально нового; они приносили лишь новые имена для старых
богов, несколько иную обрядность и значительно более отточенную идею
божественного происхождения власти и необходимости покорности ее
представителям. Мировоззрение же миссионеров не отличалось от
мировоззрения языческих жрецов, колдунов и знахарей.


* * *
На корабле, плывшем по голубым волнам Эгейского моря, какой-то русский
книжник XII в. решил написать исследование о славянском язычестве:
“Слово о том, как язычники поклонялись идолам и приносили им жертвы”.
Нашему путешественнику были знакомы и древний египетский культ Озириса,
и учение Магомета в арабских землях, и обычаи турок-сельджуков, и
необычная для русского уха музыка органов в католических храмах
крестоносцев.
Его корабль плыл с юга на север, через Афон в Царьград и на своем пути,
начавшемся, быть может, где-нибудь в Палестине или даже Египте, этот
книжник должен был видеть и остров Крит, известный в древности культом
Зевса, и античные храмы Афродиты, Артемиды, Афины, и место знаменитого
дельфийского треножника, служившего для предсказаний оракула (“трипода
дельфического ворожа”).
Быть может, изобилие руин античных языческих святилищ, встреченных во
время плавания, и вдохновило неизвестного автора на такую тему, как
сопоставление славянского язычества с другими древними религиями.
Исключительный интерес представляет та периодизация истории славянских
верований, которую предложил этот умный и образованный писатель:
1. Первоначально славяне “клали требы (т. е. приносили жертвы) упырям и
берегыням...”
2. Затем они “начали трапезу ставити (тоже приносить жертвы) Роду и
рожаницам”.
3. Впоследствии славяне стали молиться главным образом Перуну (сохраняя
веруй в других богов)..
“Упыри” — это вампиры, фантастические существа, оборотни, олицетворяющие
зло. “Берегыни” (от слов “беречь”, “оберегать”) — это добрые, помогающие
человеку духи. Одухотворение всей природы и деление ее на доброе и злое
начала — это очень древние представления, возникшие еще у охотников
каменного века. Против упырей применялись различные заговоры, носились
амулеты-обереги; в народном искусстве сохранилось много чрезвычайно
древних символов добра и плодородия, изображая которые на одежде,
посуде, жилище, древний человек думал, что знаки добра, обереги, отгонят
духов зла. К числу таких символов относятся изображения солнца, огня,
воды, растения, женщины, цветка.
Культ Рода и рожаниц, божеств плодородия, несомненно связан с
земледелием и действительно отражает более позднюю ступень развития
человечества — неолит, энеолит и последующее время.
По всей вероятности, многочисленные глиняные фигурки женских божеств
(иногда с зернами в составе глины), широко известные в
раннеземледельческих культурах, являются изображениями этих рожаниц.
Позднее, уже после крещения Руси, рожаниц приравнивали к христианской
богородице.
Род был верховным божеством неба и земли, распоряжавшимся стихиями —
солнцем, дождями, грозами, водой. Вера в единого верховного бога явилась
основой позднейшего христианского монотеизма.
Культ Перуна, бога грозы, войны и оружия, появился сравнительно поздно в
связи с развитием дружинного, военного, элемента в обществе.
Как видно, ступени развития первобытной религии указаны
писателем-мореплавателем очень верно и точно. Последнюю стадию он тоже
правильно обрисовал как двоеверие — славяне приняли христианство, “но и
ныне по украинам молятся проклятому богу их Перуну и другим богам.
Моления славян-язычников своим богам были строго расписаны по временам
года и важнейшим сельскохозяйственным срокам. Год определялся по
солнечным фазам, так как солнце играло огромную роль в мировоззрении и
верованиях древних земледельцев.
Начинался год, как и сейчас, в пору зимнего солнцестояния, 1 января.
Новогодние празднества — “святки” — длились 12 дней, захватывая конец
старого года и начало нового. В эти дни сначала гасили все огни в
очагах, затем добывали трением “живой” огонь, пекли специальные хлебы и
по разным приметам старались угадать, каков будет наступающий год. Кроме
того, язычники всегда стремились активно воздействовать на своих богов
просьбами, молениями и принесением им жертв. В честь богов устраивались
пиры, на которых закалывались быки, козлы, бараны, всем племенем
варилось пиво, пеклись пироги. Богов как бы приглашали на эти пиры —
братчины, чтобы они становились сотрапезниками людей. Существовали
специальные святилища — “требища”, — предназначенные для таких
ритуальных пиров.
Церковь использовала новогодние языческие святки, приурочив к ним
христианские праздники рождества и крещения (25 декабря и 6 января).
Следующим праздником была масленица, буйный и разгульный праздник
весеннего равноденствия, встречи солнца и заклинания природы накануне
весенней пахоты.
Церковь боролась с этим праздником, но не смогла его победить и добилась
только выдворения его за календарные сроки “великого поста” перед
пасхой.
В пору пахоты, сева яровых и “прозябания” зерен в земле мысль древнего
славянина обращалась к предкам — “дедам”, тоже лежащим в земле. В эти
дни ходили на кладбища и приносили “дедам” пшеничную кутью, яйца и мед,
считая, что предки-покровители помогут
всходам пшеницы. Кладбища представляли собою в древности как бы “поселки
мертвых”: над сожженным прахом каждого умершего строилась деревянная
“домовина” (“столп”); в эти миниатюрные дома и приносили угощение
предкам весной и осенью. Позднее стали над могилами насыпать земляные
курганы.
Обычай “приносов” в “родительские” дни сохранился до XIX в.
На протяжении весны и лета беспокойство древнего земледельца об урожае
все возрастало — нужны были вовремя дожди, вовремя солнечное тепло.
Первый весенний праздник приходился на 1—2 мая, когда появлялись первые
всходы яровых.
Второй праздник, слившийся впоследствии с христианским “троицыным
днем”,—это день бога Ярила, бога животворящих сил природы (4 июня); в
этот день молодую березку убирали лентами и украшали ветками дома.
Третий праздник отмечал летний солнцеворот 24 июня — день Купалы
(“Иван-Купала”).
Во всех этих праздниках ощущается настойчивое моление о дожде. Хороводы
девушек, обрядовые песни и пляски в священных рощах, жертвоприношения
рекам л родникам — все было направлено на получение дара неба, дождя.
Дню Купалы предшествовала “русальная неделя”. Русалки — нимфы воды и
полей, от которых, по представлениям славян, зависело орошение земли
дождем.
В славянской этнографии хорошо известно, что в дни таких русальных
празднеств в деревнях выбирали самых красивых девушек, обвивали их
зелеными ветками и с магической целью обливали водой, как бы подражая
дождю, который хотели вызвать такими действиями.
Праздник Купалы был наиболее торжественным из весенне-летнего цикла.
Здесь отмечалось и поклонение воде (бросание девушками венков в реку), и
огню — в купальскую ночь на высоких холмах, на горах разводили огромные
костры, и юноши и девушки попарно прыгали через огонь. Жизнерадостная,
игровая часть этих молений сохранялась очень долго, превратившись из
обряда в веселую игру молодежи.
Этнографы начала XIX в. описывают великолепное зрелище купальских
костров в Западной Украине, Польше и Словакии, когда с высоких вершин
Татр или Карпат на сотни верст вокруг открывался вид на множество огней,
зажженных на горах.
Кульминационным пунктом славянского сельскохозяйственного года были
грозовые, жаркие июльские дни перед жатвой хлебов. Земледелец,
бессильный перед лицом стихий, со страхом взирал на небо — урожай,
взращенный его руками, вымоленный (как он думал) у богов, был уже почти
готов, но грозное и капризное небо могло его уничтожить. Излишний зной
мог пересушить колосья, сильный дождь — обить созревшее зерно, град —
начисто опустошить нивы, а молния — спалить сухое поле.
Бог, управлявший небом, грозой и тучами, был особенно страшен в эти дни;
его немилость могла обречь на голод целые племена. День Рода-Перуна
(“Ильин день” ~ 20 июля) был самым Мрачным и самым трагическим днем во
всем годовом цикле славянских молений. В этот день не водили веселых
хороводов, не пели песен, а приносили кровавые жертвы грозному и
требовательному божеству, прямому предшественнику столь же жестокого
христианского бога.
Наряду с языческими молениями об урожае, составлявшими содержание
годового цикла праздников, в комплекс языческих представлений входили и
первобытный анимизм (вера в леших, водяных, болотных духов), и культ
предков (почитание мертвых, вера в домовых).
Сложной обрядностью обставлялись свадьбы и похороны. Свадебные обряды
были насыщены магическими действиями, направленными на безопасность
невесты, переходящей из-под покровительства своих домашних духов в чужой
род, на благополучие новой семьи и на плодовитость молодой четы.
Погребальные обряды славян сильно усложнились к концу языческого периода
в связи с развитием дружинного элемента. Со знатными русами сжигали их
оружие, доспехи, коней. По свидетельству арабских путешественников,
наблюдавших русские похороны, на могиле богатого руса совершалось
ритуальное убийство его жены. Все эти рассказы полностью подтверждены
археологическими раскопками курганов. В качестве примера можно привести
огромный курган высотою в четырехэтажный дом — Черную могилу в
Чернигове, где в процессе раскопок было найдено много различных вещей Х
в.: золотые византийские монеты, оружие, женские украшения и турьи рога
в серебряной оковке с изображением былинного сюжета — смерть Кащея
Бессмертного в Черниговских лесах.
Черная могила, в которой, по преданию, был похоронен черниговский князь,
расположена на высоком берегу Десны, и огонь грандиозного погребального
костра должен был быть виден на десятки километров вокруг.

* * *
Вокняжившись в Киеве, Владимир I произвел своего рода языческую реформу,
стремясь, очевидно, поднять древние народные верования до уровня
государственной религии,— рядом со своими теремами, на холме, князь
приказал поставить деревянных кумиров шести богов: Перуна с серебряной
головой и золотыми усами, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Семаргла и Мокоши.

Будто бы Владимир узаконил даже человеческие жертвоприношения этим
богам, что должно было придать их культу трагический, но в то же время и
очень торжественный характер. “И осквернилась кровью земля Русская и
холм тот”.
Культ Перуна, главного бога дружинной знати, был установлен Добрыней и
на северной окраине Руси, в Новгороде. Вокруг идола Перуна там горело
восемь неугасимых костров, и память об этом вечном огне сохранялась у
местного населения вплоть до XVII в.
Хоре и Даждьбог — оба одинаково означают бога солнца. На основании этого
ученые делают вывод о том, что Владимир в своем языческом пантеоне
объединил богов различных племен. Если Даждьбог и Стрибог были
славянскими божествами, то Хоре, возможно, являлся богом Солнца у южных
племен, где была сильна скифо-аланская примесь; этим же племенам, по
всей вероятности, принадлежал и Семаргл, божество подземного мира, где
находятся кости предков и корни, питающие растения.
Мокошь (или Макошь) была единственным женским божеством в этом пантеоне
и, очевидно, олицетворяла собой женское начало природы и женскую часть
хозяйства (стрижку овец, прядение).
Попытка превращения язычества в государственную религию с культом Перуна
во главе, судя по всему, не удовлетворила Владимира, хотя киевляне
охотно поддерживали даже самые крайние проявления кровавого культа
воинственного бога.
В Киеве давно уже было известно христианство и его основные догматы, так
хорошо приспособленные к нуждам феодального государства. Первые сведения
о христианстве у русов относятся к 860—870-м годам. В Х в. в Киеве была
уже церковь св. Ильи, христианского двойника Перуна. Ко времени
Святослава и Владимира уже существовала значительная христианская
литература в соседней Болгарии, написанная на языке, вполне понятном для
всех русских.
Но киевские князья медлили с принятием христианства, так как при
тогдашних богословско-юридических воззрениях византийцев принятие
крещения из их рук означало переход новообращенного народа в вассальную
зависимость от Византии.
Владимир I вторгся в византийские владения в Крыму, взял Херсонес и
отсюда уже диктовал свои условия императорам. Он хотел породниться с
императорским домом, жениться на царевне и принять христианство. Ни о
каком вассалитете в таких условиях не могло быть и речи.
Около 988 г. Владимир крестился сам, крестил своих бояр и под страхом
наказаний заставил креститься киевлян и всех русских вообще. В Новгороде
тот же Добрыня, который учреждал там культ Перуна, теперь крестил
новгородцев огнем и мечом.
Формально Русь стала христианской. Погасли погребальные костры, на
которых сгорали убитые рабыни, угасли огни Перуна, требовавшего себе
жертв наподобие древнего Минотавра, но долго еще по деревням насыпали
языческие курганы, тайно (“отай”) молились Перуну и огню-варожичу,
справляли старинные праздники. Язычество слилось с христианством.


* * *
Церковь на Руси была организована так: во главе ее стоял киевский
митрополит, назначаемый или из Константинополя, или самим киевским
князем с последующим избранием собором епископов. В крупных городах
находились епископы, ведавшие всеми церковными делами большой округи —
епархии. С обособлением отдельных княжеств каждый князь стремился к
тому, чтобы его столица имела своего епископа.
Митрополит и епископы владели землями, селами городами; у них были свои
слуги, холопы, изгои и даже свои полки. Князья на содержание церкви
давали “десятину” — десятую долю своих даней и оброков. Церковь имела
свой особый суд и специальное законодательство, при помощи которого
властно и бесцеремонно вмешивалась в семейную и интимную жизнь, в образ
мысли и нормы поведения людей. В городах в XI— XII вв. было много
каменных и деревянных церквей, в которых служили священники (“попы”) и
их помощники - дьяконы. Служба в церкви велась ежедневно три раза в день
(“заутреня”, “обедня” и “вечерня”); церковники стремились
регламентировать всю жизнь и постоянно воздействовать на свое “стадо”. В
праздничные дни устраивались особо торжественные службы, которым
предшествовали ночные моления — “всенощные”.
Пышность богослужения должна была воздействовать на умы простых людей.
Но долго еще церковники жаловались на то, что их храмы пустуют: “Если
какой-нибудь плясун или скрипач, или комедиант позовет на игрище, на
сборище языческое, то все туда радостно устремляются и проводят там,
развлекаясь, целый день. Если же позовут в церковь, то мы позевываем,
чешемся, сонно потягиваемся и отвечаем: “Дождливо, холодно” или еще
чем-либо отговариваемся...
На игрищах нет ни крыши, ни защиты от ветра, но нередко и дождь идет,
дует ветер, метет метель, но мы ко всему этому относимся весело,
увлекаясь зрелищем, гибельным для наших душ.
А в церкви и крыша есть и приятный воздух, но туда люди не хотят
идти...”.
Все средства искусства были использованы церковью для утверждения своих
взглядов на жизнь и общественную структуру.
Ораторы убеждали аудиторию в том, что “властели бо от бога устроены”,
что человек должен купить себе покорностью и смирением в этой жизни
вечное блаженство после смерти.
Художники изображали “Страшный суд”, когда, по фантастическим
предсказаниям пророков, восстанут из гробов все умершие за несколько
тысячелетий существования мира и бог начнет последний суд, определяя
праведно проживших свою жизнь в рай, а грешников — в ад на бесконечные
муки. Кисть художника рисовала безобразных чертей, хватающих грешников и
бросающих их в печь, пронзающих крючьями, рвущими грязными когтями их
тела...
Стройное пение и торжественное театрализованное богослужебное действо
должны были показать другой, праведный полюс христианского мира.
Архитекторы стремились вознести церковные здания над хижинами и
хоромами, так чтобы именно церкви создавали архитектурный ансамбль
города.
Утверждая свое искусство, церковь постоянно обрушивалась на светские
забавы и интересы: “Горе тем, кто ждет вечера с его музыкой — гуслями,
флейтами, тамбуринами... тем, кто делает вид, что не знает, какой вред
приносят гусли, игры, танцы и пение...”
Церковный проповедник порицает тех солидных горожан, которые внешне
благопристойны, но увлекаются игрой уличных артистов, танцами и песнями,
даже детей водят на пиры.
“А спросите-ка этих бесстыдных старцев, как жили пророки и апостолы? Или
сколько было апостолов и пророков? Не знают они этого и не ответят вам.
А вот если речь зайдет о лошадях или о птицах или о чем-либо другом, то
тут они — философы, мудрецы!”
Одной из сильнейших церковных организаций были монастыри, игравшие
вообще очень важную роль в истории средневековых государств.
По идее монастырь — добровольное братство людей, отрекшихся от семьи, от
обычной жизни и целиком посвятивших себя служению богу. На деле
монастыри были крупными землевладельцами-феодалами, владели селами, вели
оптовую торговлю, ссужали деньги под ростовщические проценты и всегда
находились в самой гуще жизни, принимая непосредственное участие в
повседневной “суете мирской” и в крупных политических событиях.
Игумены монастырей наравне с епископами выступали как дипломаты, судьи,
посредники.
В монастырях существовало резкое неравенство между бедняками без роду,
без племени и выходцами из боярской или купеческой среды.
Высшие церковные власти — епископы и митрополит могли выбираться только
из среды монахов, которых в отличие от обычных попов и дьяконов называли
черным духовенством.
Некоторые центральные монастыри вроде Киево-Печерского (основанного в
середине XIв.) стали своего рода духовной академией, куда охотно
поступали сыновья крупных вельмож, стремившиеся сделать карьеру
В таких монастырях были хорошие библиотеки; здесь велись летописи,
записи внутренних монастырских событий, сочинялись проповеди,
прославлялись монахи “подвижники”, “отшельники”, “молчальники”.
Богатая хозяйственная жизнь монастырей и наличие в них аристократической
прослойки, избавленной (как видно из позднейших данных) от черной
работы, заставляли администрацию принимать меры для создания такой
декоративной завесы, которая прикрыла бы собой классовую сущность
монастыря и отвлекла бы внимание горожан и крестьян.
Этой завесой стали “блаженные”, “юродивые” — психически ненормальные,
слабоумные или искалеченные люди, недостатки которых беззастенчиво
выставлялись напоказ всем посетителям монастыря. Сохранился рассказ об
одном таком юродивом Исаакии, жившем в Печерском монастыре в 1060—1070-е
годы. Он был “расслаблен телом и умом”, его мучили кошмарные видения,
одет он был в недубленую козью шкуру; монастырские повара издевались над
его слабоумием и заставляли ловить ворон. Исаакии то собирал детей и
одевал их в монашеские одежды, то босыми ногами становился на горящую
печь, то “поча по миру ходити, такоже уродом ся творя”. Рассказ об этом
несчастном был введен в летопись, и автор-монах сознательно преподносил
читателю образ “божьего избранника”.
К началу XIII в. мы видим проявления антицерковных и антимонашеских
настроений. Один смоленский поп Авраамий, славившийся начитанностью и
красноречием, обратил свою проповедь к очень широкому кругу горожан и
крестьян, среди которых были и “малые”, и “рукодельные”, и рабы. Его
учение было близко к учению западноевропейских вальденсов, выступавших
против духовенства.
Смоленский епископ, игумены и попы повлекли Авраамия на суд, поставили
мечников на дороге, чтобы никто не приходил к нему.
На суде “игумены и попы, если бы было возможно, сожрали бы его живым”.
Предлагались различные виды казни: “Одни советовали заключить в тюрьму,
другие — пригвоздить к стене и сжечь, третьи — утопить”.


* * *
Русская церковь играла сложную и многогранную роль в истории Руси
XI—XIII вв. С одной стороны, несомненна прогрессивная роль церкви как
организации, помогавшей укреплению молодой русской государственности в
эпоху бурного поступательного развития феодализма. Несомненна и ее
положительная роль в развитии русской культуры, в приобщении к
культурным богатствам Византии, в распространении просвещения и создании
крупных литературных и художественных ценностей.
Но надо помнить, что русский народ дорогой ценой заплатил за эту
положительную сторону церкви: яд религиозной идеологии проникал (глубже,
чем в языческое время) во все поры народной жизни, он притуплял
классовую борьбу, возрождал в новой форме первобытные воззрения и на
долгие века закреплял в сознании людей идеи потустороннего мира,
божественного происхождения властей и провиденциализма, т. е.
представления о том, что всеми судьбами людей всегда управляет
божественная воля.
Русские люди не были так религиозны, как это пытаются изобразить
церковные историки, но все же религиозная идеология была препятствием на
пути к свободному миропониманию.

Серия сообщений "славянское язычество":
Часть 1 - СЛАВЯНСКАЯ МИФОЛОГИЯ
Часть 2 - Храним память былых времён?
...
Часть 19 - Александра Карачарова - Славянские древности
Часть 20 - Особенности формирования и развития восточнославянского язычества
Часть 21 - ХРИСТИАНСТВО И ЯЗЫЧЕСТВО
Часть 22 - Без заголовка
Часть 23 - Рожаницы
...
Часть 30 - >Сорванные цветы...
Часть 31 - О писанках..
Часть 32 - Как наши предки почитали деревья

Миронова-Шаповалова Наталья Александровна

Обряд вызывания дождя у старообрядцев Забайкалья
(по материалам 90-х годов 20 века)
В летнем календаре старообрядцев Забайкалья важным обрядовым
звеном является ритуал вызывания дождя. Состоящий из
нескольких структурообразующих этапов, обряд может совершаться
в различные временные промежутки, в зависимости от
неблагоприятных погодных условий. Ритуальные действа
испрошения небесной влаги осуществляются как комплексно, так
могут воспроизводиться и частями на протяжении всего жаркого
периода.
Материалы экспедиционных исследований 90-х годов позволяют
согласиться с утверждением Г.В.Любимовой "о стремлении придать
окказиональным обрядам вызывания дождя регулярный
превентивно-календарный характер путем закрепления их за
определенными датами народного календаря" (3, с.58). Частично
ритуал исполняется на Преплавление, когда старшее поколение
ходит молиться к кресту с иконами (что происходит не только на
христианский праздник, но и спонтанно во время сильной
засухи): "Нынче Преплавление у нас было, мы ходили молились на
крест" (зап. от Ивайловской С.С., 1941г.р., с. Десятниково
Тарбагатайского р-на, 2000 г). Кресты у семейских, как и
кладбища, расположены на возвышенностях
(моления/священодействия на горах или холмах - традиция,
идущая со времен почитания языческих богов, в частности,
Перуна, "распоряжающегося" небесной влагой).
На Ивана Травника обряд вызывания дождя выполняется как
комплекс, а в способах наблюдается возрастная регламентация:
старшее поколение - посещает кладбище, где поливает могилы
и/или молется (этот процесс не имеет строгого темпорального
закрепления: "И на Купалу обливались и до этого, засуха если
идет, обливайтесь. Потом бабушки ходили кладбище поливали"
(зап. от Леоновой М.П., 1934 г.р., с. Никольское,
Мухоршибирского р-на, 2000)); молодежь - обливается, купается;
дети - брызгаются/обливаются и исполняют заклички.
В Иванов день полифункциональность водной стихии проявляется в
многообразии ритуалов, в которых задействована вода.
Используются ее защитные свойства, когда перед временем
господства нечистой силы освященной водой окропляются двор,
надворные постройки. А обряд купания/обливания иногда
применяется не только в контексте имитативной магии, но и как
одна из форм очищения "после разгула колдовок".
Ритуальное вызывание небесной влаги и купание происходит до
Ильина дня. То, что открытые водоемы в период с Ивана Купалы
до Ильина дня наиболее приспособлены к купанию (по-прежним
строгим нормам купаться можно только в этот временной
промежуток: "Раньше до Ивана не купались и строго было - от
Ивана до Ильи - купальня" (зап. от Варфоломеевой А.М.,
1928г.р., с. Никольское, Мухоршибирский р-н, 2000 г.)) связано
с мифопоэтическими представлениями о водной стихии и
темпоральном отрезке. Причина, по которой после Ильи нельзя
купаться, в одном из вариантов, записанном в с. Никольском
Мухоршибирского района, звучит так: "Знаю, что бабушка всегда
говорила: "Пришел Илья и купаться нельзя, уже олень рога
намочил."" (зап. от Леоновой М.П.,1934г.р.). В запрете
фигурирует образ оленя, встречающийся у семейских в обрядовой
игре, отмеченной Ф.Ф. Болневым в зимнем календаре. Параллели в
важнейших солнечных циклах не случайны, так как олень -
существо, соотнесенное с солнцем. Солярная символика данного
животного, по мнению А. Голана, связана с мифом, восходящим к
временам более древним, чем эпоха бронзы о том, "что солнце
перемещается по небу на рогах чудесного оленя, за которым
гонится существо преисподней, к концу дня настигающее оленя,
отчего происходит закат и наступает ночь" (1, с. 39).
Опущенные в воду рога оленя символизируют прекращение летней
солнечной активности, следовательно, ограничено и купание
(по-видимому истоки некоторых запретов идут со времен
поклонения солнцу, как тотему).
Сакральность темпорального отрезка (календарные праздники
обычно приурочены к важным земледельческим периодам, что в
свою очередь основано на солнечных или лунных ритмах),
способствует общению с предками, от которых может зависеть
ниспослание дождя. На наивысшей ступени коммуникации, с
которой возможно "прямое" обращение к потусторонним силам
находятся ближайшие "посредники" между миром усопших и земным
- старики, играющие в процессе общения с покойниками в
старообрядческой традиции особую роль на протяжении всего
календарного цикла (например, людям преклонного возраста
принято подавать в родительские дни печеным и/или деньгами). В
период засухи акциональная сторона обряда - поливание могил,
хождение на гору и т. д.; вербальный компонент - моления о
дожде, воззвание к предкам и к христиаским святым о помощи
(причитания, присловья) совершаются людьми старшего поколения.

Языческое мироосознание (просьба предков о ниспослании блага)
- реалия сегодняшней жизни старообрядцев Забайкалья. В
засушливое лето 2000 года семейские Тарбагатайского,
Мухоршибирского и других районов Бурятии просили живительной
влаги для своих полей и огородов. В некоторых случаях с
просьбой обращались и к только что усопшим (не обязательна
календарная приуроченность): "Она умерла - шел, а когда
хоронили - не было: "Феня, ну дак ты позаботься, пошли ты нам
дожжа, не ради нас, ради младенцев"" (зап. от Кравцовой А.М.,
1929 г.р., с. Никольское Мухоршибирского р-на, 2000 г.).
Покойник, перешедший в разряд предков сразу же после смерти,
способен влиять на земную жизнь и происходящие в ней процессы.
В структуре малых жанров, в частности в присловьях, образ (в
частности, образ усопшего), к которому обращается адресант -
это основа повествовательной системы, в дальнейшем построении
используются формулы обрядового фольклора.
Наиболее употребительны в ритуале вызывания дождя малые
фольклорные формы, где значимо каждое слово, имеющее
заговорные потенции. Фольклорное слово - особая категория,
"обеспечивающая хранение и актуализацию культурной памяти" (5,
с. 64), включенное в обрядовое поле оно "приобретает своего
рода реальность, как бы материализуется - сказитель рискует
вызвать персонаж и события, описываемые в произведении (или
сознательно это делает)" (5, с.66). Слово наделяется
свойствами фидеистического общения, противоположного
межчеловеческой коммуникации (своего рода разговор с
потусторонним миром). Вызывая небесную влагу, посредник
пользуется вербальным текстом, способным активизировать силы
небесные и земные, следовательно, затрагивающим глубинные
пласты человеческого сознания, хранящие архаическую символику.
В малых фольклорных формах сочетаются знаковые системы,
имеющие христианские и языческие семантические уровни. В
прошении к Пророку Илье - религиозному символу
мироупорядоченности присутствует архаичный образ Матери сырой
земли ("<…>помочи матушку сырую землю" (3, с. 58)). Желание
умилостливить ее ниспосланием влаги возникает из представления
о земле, как олицетворенной праматери всего живого, дающей
пищу для своих чад. В современных воззрениях старообрядцев
Забайкалья, как людей непосредственно связанных с этой
стихией, зависящих от ее плодовитости, земля до сих пор
находится в ряду наиважнейших ценностей.
Ядром вербального компонента обряда является просьба-обращение
к высшей иерархической ступени, на которой находятся
христианские святые, а так как в религиозном мировозрении жива
мысль о том, что порядок на земле и на небе зависит именно от
них, в подавляющем большинстве случаев старообрядцы Забайкалья
аппелируют к Илье Пророку, исполняющему функции языческого
Перуна. Обозначенный в присловьях, как батюшка ("Батюшка Илья,
намочи наши поля" (3, с.58)), образ грозного повелителя стихий
("Илья это там вроде ведает дожжом" (зап. от Медведевой А.И.,
1919г.р., с. Тарбагатай Тарбагатайского р-на, 2000г.))
приобретает качества родового предка.
Осмысление образа Ильи, как прародителя, находит продолжение в
причитаниях, обращенных к святому: "О-ой, милостливый-то
батюшка Илья Пророк,/Да глянись ты на нас грешников,/Да помочи
ты нас грешников" (зап. от Медведевой А.И.,1919 г.р., с.
Тарбагатай, 2000 г.). Голошение, обычно строящееся "на
рассказе о покойном, воспоминаниях о нем" (4, с. 131)
переходит из области семейно-обрядового фольклора в
календарно-обрядовую, рассказ о покойном замещается
просьбой-заклинанием, при этом все же сохраняется мелодика и
частично структура традиционных причитаний.
Зафиксированный текст соотносится со вторым звеном голошений
по усопшему - "плачем-оповещением". Но иная предназначенность
вербального компонента диктует выбор образов и стилистических
приемов. В отличие от собственно причитаний в голошении
вызывания дождя помимо основного образа действует просящая
сторона, охарактеризованная знаковым существительным
"грешники". Внутренний потенциал просителя позволяет вести
разговор с высшими силами и тем самым обратить внимание
святого на свои беды ("Да глянись ты на нас грешников,/Да
помочи ты нас грешников" (зап. от Медведевой А.И.,1919г.р., с.
Тарбагатай, 2000 г.)). Осознание себя грешниками,
следовательно, засухи, как наказания за людские прегрешения,
заставляют обращаться к Илье неоднократно на всем протяжении
неблагоприятных погодных условий: "Давно ряву и не могу
доряветься" (зап. от Медведевой А.И., 1919г.р.).
В причитании задействована клишированная формула "не за нас, а
за младенцев", которая с небольшой степенью вариативности
является сквозной в жанрах, включенных в ритуал вызывания
дождя (за исключением детских закличек). Символика клише,
входя в антитезу грешные - младенцы (то есть безгрешные),
призвана активизировать воздействие на адресата в образе
покойных предков или христианизированного бога-громовержца с
целью спасения от бедствия чистых душ.
В рассмотренных жанрах фольклорное слово, способное к
"материализации", - один из способов фидеистической
коммуникации (общения с потусторонним миром). Характерно, что
чаще всего это малые фольклорные формы или причитания,
состоящие из одного-двух основных звеньев. Очевидно, этого
требует специфика обрядовой ситуации, которая заключается, как
пишет Неклюдов С.Ю., в том, "что в неком параллельном
хронотопе существует другая действительность, которая и
актуализируется в процессе исполнения. Предотвращать подобную
актуализацию, так сказать, смягчать манифестационные потенции
звучащего текста, призвана система запретов и правил; если им
следовать, исполнение перестает "работать". <…>Для избегания
неприятных последствий текст лишается типовых начала и конца;
излагается только одно содержание, после чего он перестает
быть равен самому себе. Текст утрачивает цельность, а,
следовательно, - свою замкнутость и структурную завершенность"
(5, с.66). В обрядовых вербальных элементах отражена вера в
магическую значимость слова, его способность влиять на земные
процессы посредством связи с иным миром. В текстах вызывания
дождя медитативная функция поэтического слова становится
первостепенной.
Роль вопрошающего влаги в летний период тождествена роли
медиатора-посредника между мирами в святочных гаданиях
(отличие лишь в возрастном статусе). Не случайно последующие
действия ритуала семейские называют ворожбой: "Заворожили
дождя, забегали. Ну, обливаться" (зап. от Ефимовой У.В., 1936
г.р., с. Тарбагатай, 2000 г.). Обливаться принято было из реки
или из колодца, черпая воду ведрами. В этом обрядовом этапе
может участвовать вся деревня, но с преобладанием молодежи. В
молодежной части ритуала отсутствует вербальный компонент,
магия слова восполнена магической силой водной стихии.
Признаки имитативной магии, основанной на законе подобия,
проявляются в попытке действиями коллектива (общины)
реализовать желаемое. Имитируя природные явления, а в
мифопоэтическом осознании, исполняя божественные функции на
земном уровне, человек, как часть Вселенной сам участвует в
космическом процессе, чем обращает на себя внимание высших сил
и способствует скорейшему улучшению положения.
Обряд вызывания дождя превращается во всеобщее увеселение, а
исполнение магических функций передается детям, которые
исполняют заклички. Обрядовое слово в устах младшего поколения
не теряет заклинательного характера и актуализируется еще и
тем, что детьми осмыслена целенаправленность вербального
элемента - просьба-заклинание небесных вод.
В образный ряд закличек входят: а) религиозно-мифологические
персонажи (Бог, Илья Пророк, водяной царь); б)
абстрагированные природные явления (дождь, тучи). В семантике
религиозно-мифологических образов заложена посредническая
функция, реализовав которую, персонаж осуществляет одну из
своих благостных миссий - подачу небесной влаги (процесс
проходит в рамках коммуникации - обращение со стороны человека
влечет ответ от высших сил). Главную роль в этих случаях
исполняет царь: "Царь, царь, сирота,/Открывай ворота/Ключиком,
замочком,/Шелковым платочком" (фольклорные материалы КФН
ВСГАКИ). Образ из детских заклинаний дождя (царь),
осуществляющий священодействие, он же персонаж заговора
(водяной царь), из сюжетно-тематической подгруппы с
"семантикой "основного действия": "уничтожение водой"" (2, с.
28) болезней и недомоганий. Очевидно, вызывание дождя - это
просьба об исцелении Матери - земли от недуга-засухи
посредством живительной влаги.
Заговорные истоки заклички проявляются через универсалии
вещественного мира. В их число входят ворота, мыслящиеся как
преграда, только после ликвидации которой, пойдет дождь. Эта
сюжетная тема заговорных текстов А10 (2, с. 42) характерна для
детских закличек. Как и в заговорах, преграду можно раскрыть
при помощи ключа. В обрядовом контексте данный знак обретает
семантику разрушения границ.
В некоторых вариантах закличек наряду с языческим персонажем
фигурируют: христианский повелитель водной стихии - "Илья
Пророк, помочи <…>" (зап. от Медведевой А.И., 1919 г.р., с.
Тарбагатай, 2000 г.) и олицетворение небесной влаги - "Дождь,
дождь, пропусти <…>". Сочетание трех образных уровней в момент
коммуникации активизирует слово-действие с целью получения
незамедлительного результата.
В закличках с иным образным составом (когда прошение о дожде
обращено только к природным явлениям (собственно - дождю,
тучам)), отсутствуют атрибутивные универсалии вещественного
мира. Текст предельно упрощен, что свидетельствует о его более
позднем происхождении. Магическая функция слова не исчезает
совсем, но постепенно нивелируется. Коммуникативная ситуация
теряет фидеистичность (утрачена связь с потусторонним миром).
Содержание наполнено не заклинательными формулами, а обычным
требованием полить окружающее пространство: "Тучки,
тучки,/Сойдитесь у кучки,/Полейте грибочки у нашем лесочке"
(фольклорные материалы КФН ВСГАКИ).
Жанровый состав вербальных текстов обряда вызывания дождя
многообразен - от малых фольклорных форм и детских закличек,
до причитаний, перешедших в сферу календарно-обрядовой поэзии.
Но в силу ритуальной специфики (исполнение обряда только в
зависимости от погодных условий) на вербальных компонентах не
отразилась тенденденция "подвижности" текстов по циклам
календаря (как это происходит, например, с троицкими песнями,
которые теперь могут исполняться семейскими и на другие
праздники), а архаическая семантика образного ряда и символики
признается самими старообрядцами.
1. Голан А. Миф и символ, 1994
2. Кляус В.Л. Сюжетика заговорных текстов славян в
сравнительном изучении, М., 2000
3. Любимова Г. В. Град и засуха в народном календаре
забайкальских старообрядцев//История, культура и язык
старообрядцев Забайкалья. Тезисы региональной
научно-практической конференции 19-20 октября 2000г.,
Улан-Удэ,2000
4. Матвеева Т.И. Похоронные причитания старообрядцев
Забайкалья конца 20в.//Проблемы традиционной культуры народов
Байкальского региона. Материалы международной
научно-практической конференции (2-3 июля 1999 г.), Улан-Удэ,
1999
5. Неклюдов С.Ю. Звучащее слово в фольклоре//Евразийское
пространство: звук и слово. Международная конференция 3-6
сентября 2000. Тезисы и материалы, М., 2000

Это - Книга Ахмада Ибн-фадлана ибн-аль-'Аббаса ибн-Рашида
ибн-Хаммада, клиента [1] Мухаммада ибн-Сулаймана, посла [2]
аль-Муктадира к царю славян, в которой он сообщает о том, что он сам
видел в стране [3] турок, хазар, русов, славян, башкир и других
(народов), по части различий их вероучений [197а], истории их царей,
положения многих из их дел.
* Говорит Ахмад Ибн-фадлан когда прибыло письмо аль-Хасана сына
Балтавара [4], царя славян, к повелителю правоверных аль-Муктадиру,
в котором он просит его о присылке к нему (людей) их тех, кто научил
бы его вере, преподал бы ему законы ислама, построил бы для него
мечеть, воздвигнул бы для него минбар, чтобы совершалась на нем
молитва за него (царя) в его городе и во всем его государстве, и
просит его о постройке крепости, чтобы он укрепился в ней от царей,
своих противников, то он получил согласие на то, о чем просил.
Посредником у него [5] был Надир аль Хурами. И был избран я для
прочтения ему (царю) письма и передачи того, что было подарено ему,
и для надзора над факихами и му'аллимами. А какая у него (халифа)
была причина посылки этого богатства [6] ему (царю), так это для той
постройки, о которой мы сообщили, и для уплаты за факихов и
му'аллимов за село, известное под названием Артахушматин [7] из
земли Хорезм, из числа сел Ибн-аль-Фурата. Посол к аль-Муктадиру от
владетеля славян был муж, которого зовут 'Абдаллах ибн-Башту
аль-Хазари (хазарец), а послом со стороны султана (халифа) Сусан
ар-Расси, клиент Надира аль-Хурами и Такин ат-Турки (турок), Барис
ас-Саклаби (славянин) [8] и я вместе с ними, как я уже сообщил.
Итак, я вручил ему подарки для него, для его жены, для его детей,
для его братьев, для его предводителей и лекарства, о которых он
писал Надиру, прося их. И мы выехали из Города мира (Багдада) в
четверг, когда прошло одиннадцать ночей от (месяца) сафара года
триста девятого [9]. Мы оставались в ан-Нихраване [10] один день и
(далее) ехали усиленно, пока не достигли ад-Даскары [11]. В ней мы
оставались три дня. Потом мы отправились стремясь, не сворачивая ни
перед чем, пока не прибыли в Хулван [12] и оставались в нем два дня
и поехали из него в Кармисин [13] и оставались в нем два дня, потом
отправились и поехали, пока не прибыли в Хамадан и оставались в нем
три дня, потом поехали, пока не дошли до Сава [14] и оставались в
нем два дня, а из него в ар-Рай, и оставались в нем одиннадцать
дней, чтобы подождать Ахмада ибн-'Али аху-Су'лука, так как он был в
Хувар-ар-Райе [15], потом мы отправились в Хувар-ар-Рай и оставались
в нем три дня, далее отправились в Симнан, потом из него в ад-Дамган
[16]. В нем мы случайно встретили Ибн-Карана, сторонника ад-Да'и
[17], и потому мы скрылись в караване и ехали усиленно, пока не
дошли до Найшабура. Лайла ибн-Ну'ман [18] был уже убит, и мы застали
в нем (Найшабуре) Хаммавайха Куса [19], командующего войском
Хорасана. Потом мы отправились в [197б] Сарахс, потом из него в
Марв, потом из него в Кушмахан, а это край пустыни Амуля, и
оставались в нем три дня, чтобы дать отдохнуть верблюдам для въезда
в пустыню. Потом мы пересекли пустыню до Амуля, потом переправились
через Джайхун и прибыли в Афирабр-рабат Тахира ибн-'Али [20]. Потом
мы отправились в Байканд, потом мы въехали в Бухару и прибыли к
аль-Джайхани. Он секретарь эмира Хорасана, и его прозывают в
Хорасане шейх-опора. Он прежде всего озаботился достать для нас
жилье [21] и назначил для нас человека, который бы удовлетворил наши
потребности и успокаивал наши нужды во всем, что мы пожелаем. Итак
(у него) мы оставались (ряд) дней. Потом он испросил для нас
аудиенцию у Насра ибн-Ахмада [22], и мы пошли к нему. А он
безбородый мальчик. Мы приветствовали его как эмира, а он приказал
нам сесть, и первое, с чего мы начали, это что он сказал: "Каким вы
оставили моего господина, повелителя правоверных, да продолжит Аллах
его пребывание (в этом мире) и мир в душе его, его слуг, и его
приближенных". Мы сказали: "В благополучии". Он сказал: "Да прибавит
ему Аллах благополучия!" Потом было прочитано письмо к нему
относительно передачи Артахушматина от аль-Фадла ибн-Муса ан-Насрани
(т.е. христианина), управляющего Ибн-аль-Фурата, и передачи его
(села) Ахмаду ибн-Муса аль-Хуваризми (т.е. Хорезмийцу) и доставки
нас и письма к его (эмира) правителю в Хорезме, (письма) с
устранением препятствий для нас и письма в Баб-ат-турк с
эскортированием нас и с устранением препятствий для нас. Он сказал:
"А где Ахмад ибн-Муса?" - Мы сказали: "Мы оставили его в Городе мира
(Багдаде) с тем чтобы он выехал после нас через пять дней". Тогда он
сказал: "Слушаюсь и повинуюсь тому, что приказал мне мой господин
повелитель правоверных, да продолжит Аллах остаток его жизни". Он
сказал: весть (об этом) дошла до аль-Фадла ибн-Муса ан-Насрани,
управляющего Ибн-аль-фурата, и он привел в действие свои хитрости по
делу Ахмада-ибн-Муса, -написал к начальникам полиции по хорасанской
дороге (на участке) от окружного города Сарахса до Байканда, чтобы
они послали разведчиков о (местопребывании) Ахмада
ибн-Муса-аль-Хуваризми по постоялым дворам и таможенным постам, а он
(Ахмад) человек с такой-то внешностью и качеством, рeк что, кто
схватит его, пусть держит его, пока не придет к нему наше письмо,
которому (пусть) и повинуется. Итак, он был схвачен в Марве и
связан. И оставались мы в Бухаре двадцать восемь дней. Аль-Фадл
ибн-Муса также сговорился с 'Абдаллахом ибн-Башту и другими из наших
товарищей, которые стали говорить: "Если мы останемся, то неожиданно
наступит зима и пройдет время для въезда (в новую страну), а
Ахмад-ибн-Муса, когда прибудет к нам, он последует за нами".
Он (Ибн-фадлан) сказал: я видел дирхемы Бухары разных сортов
(цветов), из них дирхемы называемые аль-гитрифи [23]. Они состоят из
меди, красной меди и желтой меди, из которых берется количество без
веса. Сто из них (дирхемов) [198а] равны дирхему из серебра. А вот
условия их относительно калымов за их женщин (говорят): "Женится
такой-то сын такого-то на такой-то дочери такого-то за столько-то и
столько-то тысяч дирхемов гитрифских". И тоже таким же образом
(происходит) покупка их недвижимых имуществ и покупка их рабов: они
не упоминают других (сортов) дирхемов. У них есть (еще) дирхемы,
(для которых) взята только одна желтая медь. Сорок из них равны
(одному) данаку. У них также есть дирхемы желтой меди, называемые
самаркандскими. Шесть из них равны данаку. Итак, когда я услышал
слова 'Абдаллаха ибн-Башту и слова других, предостерегавших меня от
неожиданного наступления зимы, мы выехали из Бухары, возвращаясь к
реке, и наняли корабль до Хорезма. А расстояние до него от места, от
которого мы наняли корабль, более двухсот фарсахов, так что мы ехали
несколько дней. Для нас путешествие по ней (реке), все в целом, не
было одинаково, вследствие холода и его силы, пока мы не прибыли в
Хорезм. Мы явились к его (Хорезма) эмиру. Это Мухаммад ибн-'Ирак
Хорезм-шах. Итак он почтил нас, одарил нас и устроил нас, давши
жилье. По прошествии трех дней, он велел нам придти, обсудил с нами
(вопрос) о (нашем) въезде в страну турок и сказал: "Нет для вас
соизволения на это и не годится (мне) оставить вас, чтобы вы вслепую
рисковали вашей кровью. Я знаю, что это хитрость, которую подстроил
этот отрок, то есть Такин, так как он был у нас кузнецом и он уже
ознакомился с продажей железа в стране неверных, и он был тот,
который обманул Надира и побудил его обратиться к повелителю
правоверных и передать ему письмо царя славян. Великий эмир, то есть
эмир Хорасана, имел больше прав воздвигнуть проповедь за (в пользу)
повелителя правоверных в этой стране, если бы он нашел возможность,
потому что вы далеко [24] и так как между вами и этой страной, о
которой вы говорите, (есть) тысяча племен неверных. И это (все)
искажение правды в отношении султана. Итак, я советую вам:
необходимо (отправить) письмо к великому эмиру, чтобы он снесся с
султаном, - да споспешествует ему Аллах, путем переписки, а вы
останетесь (здесь) до того времени, как возвратится ответ". И так мы
ушли от него в этот день. Потом мы снова пришли к нему и не
переставали подлаживаться к нему и льстить ему, говоря: "Вот это
приказ повелителя правоверных и его письма, какой смысл сноситься с
ним по этому поводу", так что он дал нам разрешения. Итак, мы
спустились из Хорезма в аль-Джурджанию. Между ней и Хорезмом по воде
пятьдесят фарсахов [25]. Я видел хорезмские дирхемы обрезанные и
свинцовые и неполновесные и медные. И они называют дирхем "тазиджа",
когда вес его четыре данака с половиной. Менялы из них (из их среды)
продают кости (для игры) и чернильницы и дирхемы. Они (хорезмийцы)
самые грубые из людей [198б] по разговору и по природе. Их разговор
похож вроде как кричат скворцы. Около же (аль-Джурджании) есть
селение на (расстоянии) дня (пути), называемое Ардаку. Население его
называется аль-Кардалия (кардалийцы). Их разговор похож вроде как на
кваканье лягушек. Они отрекаются от повелителя правоверных 'Али
ибн-Абу-Талиба, - да будет им доволен Аллах, - в конце каждой
молитвы. Итак, мы остались в аль-Джурджании (много) дней. И замерзла
река Джайхун от начала до конца ее и была толщина льда семнадцать
четвертей [26] и лошади и мулы и верблюды и повозки проходят через
него, как проходят по дорогам, а он был тверд, не сотрясался. И он
оставался в таком виде три месяца. И мы увидели страну (такую), что
подумали, это не что иное, как врата аз-Замхарира, открывшиеся из
нее на нас. Снег не падает в ней иначе, как с порывистым сильным
ветром. Если человек (муж) из (числа) жителей ее (страны) сделает
подарок своему приятелю или захочет (сделать) ему благодеяние, то он
говорит ему: "Поднимемся ко мне, чтобы нам поговорить, ведь
действительно у меня хороший огонь". И вот он (тем самым) оказывает
ему наибольшее свое благодеяние и свою благосклонность. Но только
Аллах великий был милостив к ним относительно дров, - он сделал их
дешевыми для них: груз повозки дров (дерева) аттаг стоит
каких-нибудь два дирхема, вес ее составляет три тысячи ратлей.
Обычай нищих у них (таков), что нищий не останавливается у дверей,
но входит в дом кого-нибудь из них и сидит некоторое время у его
огня греясь. Потом говорит: "паканд", что значит "хлеб"[27]. Наше
пребывание в аль-Джурджании затянулось, а именно действительно мы
оставались в ней дни (месяцев) раджаба, ша'бана, месяца рамадана,
шавваля [28], и продолжительность пребывания нашего была в
зависимости от холода и его силы. Действительно, до меня дошел
рассказ, что двенадцать верблюдов (отправились), чтобы двое человек
привезли на них дров из некоторых плавней и эти оба забыли взять с
собою огниво и трут. И вот они оба заночевали без огня. Когда же они
утром встали, то верблюды были мертвы от силы холода. И
действительно, я видел у воздуха его холод и (то), что базар при нем
(таком воздухе) и улицы действительно пустеют до того, что человек
обходит большую часть улиц и базаров и не находит никого, и его не
встречает ни один человек. Как-то выхожу я из бани и, когда я вошел
в дом и посмотрел на свою бороду, она один сплошной кусок из снега,
пока я не приблизил ее к огню. И действительно, я находился целые
дни в самой середине дома, а в нем юрта из турецких войлоков, и я
устраиваю себе гнездо из одежд и мехов. И иногда приклеивалась моя
щека на подушке. И действительно, я видел, [199а] как цистерны,
покрытые шубами из шкур овец, ночью раскалывались и разбивались, так
что это (покрывание) ничего не помогало. И действительно, я видел
землю, которая растрескалась и в ней (образовались) большие овраги
от силы холода, и что огромное древнее дерево действительно
раскололось на две половины от этого.
Когда же прошла половина шавваля триста девятого года, время начало
меняться, река Джайхун растаяла, и мы принялись за необходимые
принадлежности для путешествия. Мы купили турецких верблюдов и
велели сделать дорожные мешки из верблюжьих кож для переправы через
реки, через которые нам нужно будет переправляться в стране турок.
Мы запаслись (в дорогу) хлебом, просом, сушеным мясом на три месяца.
Мы попросили тех из жителей (этой) страны, с кем мы дружили, о
содействии относительно одежд и в получении их в большом количестве,
и они ужаснули нас этим предприятием и преувеличили рассказ о нем,
но когда мы это увидели, то оно оказалось вдвое больше того, что нам
было описано. Итак, на каждом человеке из нас была (надета) куртка,
поверх нее хафтан, поверх него шуба, поверх нее войлочная шапка и
бурнус, из которого видны были только два его глаза, и шаровары
ординарные и другие двойные (с подкладкой), и гетры, и сапоги из
кимухта [29] и поверх сапог другие сапоги, так что каждый из нас,
когда ехал верхом на верблюде, не мог двигаться от одежд, которые
были на нем. И отстали от нас факих и му'аллим и отроки, выехавшие с
нами из Города мира (Багдада), побоявшись въехать в эту страну. И
поехали: я и посол и брат его сестры и двое отроков Такин и Фарис. В
тот день, в который мы решились на отъезд, я сказал им: "О люди! С
вами отрок царя, и он знаком со всем вашим делом. С вами письма
султана, и я не сомневаюсь, что в них (находится) сообщение о
посылке четырех тысяч динаров мусаййабских для него (царя). И вы
прибудете к иноязычному царю, и он потребует у вас уплаты этого".
Тогда они сказали: "Не бойся этого. Действительно (наверное) он не
потребует уплаты от нас". Я же предостерег их и сказал: "Я знаю, что
он потребует от вас уплаты", но они не согласились. Дело
(снаряжения) каравана было готово, мы наняли проводника, которого
звали Фалус из жителей аль-Джурджании. Потом мы положились на Аллаха
могучего и великого, препоручили ему наше дело и мы отправились из
аль-Джурджании в день понедельник по прошествии двух ночей (месяца)
Ду-ль-ка'да триста девятого года [30] и остановились в рабате,
называемом Замджан, [199б] а это Баб-ат-турк (врата турок). Потом мы
отправились на другой день и остановились на остановке, называемой
Хабаб. Нас настиг снег, так что верблюды ступали в нем по колена.
Итак, мы остановились на этой остановке два дня, потом мы
устремились в страну турок, не сворачивая ни перед чем, и никто нам
не встретился в пустынной степи без единой горы. Итак, мы ехали по
ней десять дней, и нам встретились бедствия, трудности, сильный
холод и последовательное выпадение снегов, при котором холод Хорезма
был подобен дням лета. И мы позабыли все, что проходило мимо нас, и
были близки к гибели наших душ. Действительно, в продолжение
нескольких дней нас постиг сильнейший холод. Такин ехал рядом со
мной, а рядом с ним человек из турок, который разговаривал с ним
по-турецки. И вот Такин засмеялся и сказал: "Действительно, этот
турок говорит тебе: чего хочет господин наш от нас? Вот он убивает
нас холодом, и если бы мы знали, чего он хочет, обязательно мы это
ему предоставили бы". Тогда я сказал ему: "Скажи ему, - он хочет от
вас, чтобы вы сказали: "Нет бога, кроме Аллаха". Он же засмеялся и
сказал: "Если бы мы (это) знали, то обязательно это сделали бы".
Потом мы прибыли после этого в одно место, в котором огромное
количество дерева аттаг [31]. Я совлек его вниз, развел огонь (в)
караване, и они (спутники) согрелись, сняли свои одежды и подсушили
их… Далее мы отправились и не переставая едем каждую ночь от
полуночи до времени спуска солнца тотчас после полудня самой
усиленной и напряженной ездой, какая только бывает. Потом мы
останавливаемся. Когда мы проехали пятнадцать дней, мы достигли
большой горы с множеством камней, на которой источники,
прорывающиеся при раскопке воды. Когда мы пересекли их, (мы) прибыли
к племени турок [32], известных под именем аль-Гуззия. И вот они
кочевники; у них дома волосяные (из кошмы) и они (гуззы)
останавливаются или уезжают. Ты видишь их дома (то) в одном месте,
то такие же в другом, как делают кочевники в своих переселениях; и
вот они в жалком положении. Вместе с тем они как блуждающие ослы, не
изъявляют покорности Аллаху, не обращаются к разуму и не поклоняются
ничему, но называют своих наибольших старцев господами. Итак, когда
один из них просит о чем-нибудь совета у своего главы, он говорит
ему: "О, господин мой, что я сделаю в таком-то и таком-то (деле)?".
И управляет ими совет между ними. Но (только) пока они потратятся на
что-либо или решатся на что-либо, приходит затем самый ничтожный из
них и самый жалкий и уничтожает то, на чем они уже сошлись. И я
слышал, как они говорили: "Нет бога, кроме Аллаха Мухаммад пророк
Аллаха", стараясь приблизиться этими словами к тем мусульманам,
которые проезжают у них, [200а] но не веря в это. А если постигнет
одного из них несправедливость или случится с ним какое-либо дело
неприятное ему, он подымает свою голову к небу
и говорит: "Бир тенгри", а это по-турецки (значит) "богом одним",
так как "бир" по-турецки "один", а "тенгри" - бог (Аллах) на языке
турок. Они не очищаются от экскрементов и от урины и не омываются от
половой нечистоты и (не делают) другого чего-либо подобного. Они не
имеют никакого дела с водой, особенно зимой. Женщины их не
закрываются от их мужчин и ни от кого из них, и также женщина не
закрывает ничего из своего тела от кого-либо из людей. И
действительно, как-то в один из дней мы остановились у человека из
их числа и уселись, и жена этого человека вместе с нами. И вот,
между тем, как она с нами разговаривала, вот она открыла свой
"фардж" и почесала его в то время, как мы смотрели на нее. Тогда мы
закрыли свои лица и сказали: "Прости господи!" Муж же ее засмеялся и
сказал переводчику: "Скажи им, - мы открываем его в вашем
присутствии и вы видите его, а она охраняет его так, что к нему нет
доступа. Это лучше, чем если она закроет его и (вместе с тем)
уступит его кому-либо". Они не знают блуда, но если относительно
кого-либо они узнают какое-либо дело, то они разрывают его на две
половины, а именно: они соединяют вместе промежуток веток двух
деревьев, потом привязывают его к веткам и пускают оба дерева, и
находящийся при выпрямлении их (деревьев) разрывается. Один из них
сказал: "Дай мне услышать чтение". Итак, ему понравился Коран, и он
начал говорить переводчику: "Скажи ему: "Не умолкай". Однажды этот
человек сказал мне языком переводчика: "Скажи этому арабу: "Разве
господь наш могучий и великий женщина?". Я же ужаснулся этому,
принес прославление Аллаху и прошение о помиловании. И вот он также
произнес прославление и прошение о помиловании, так же, как это
сделал я. И точно так же (вообще) правило у турка, - всякий раз, как
он услышит мусульманина, произносящего прославление и говорящего
"нет бога кроме Аллаха", он говорит также, как он.
Правила женитьбы у них такие: если один из них сватает у другого
какую-либо из женщин его семьи, дочь его или сестру его или
кого-либо из тех, кем он владеет, он одаряет его на столько-то и
столько-то хорезмийских одежд. И когда он заплатит это, то и везет
ее к себе. А иногда калымом бывают верблюды или лошади или иное
подобное. И ни один не может соединиться со своей женой, пока не
будет уплачен калым, на который согласился ее (женщины) владетель. А
если он уплатил его, то он идет, не стесняясь, пока не войдет в
помещение, в котором она находится, и берет ее в присутствии отца ее
и матери ее и братьев ее и они ему в этом не препятствуют. А если
умирает человек, имеющий жену и детей, то старший из его детей
женится на жене его, если она не была его матерью. [200б] Ни один из
купцов или кто-либо другой не может совершать омовения после
нечистоты в их присутствии, но только ночью, когда они его не видят.
И это потому, что они гневаются и говорят: "Этот хочет нас
околдовать: разве вы не видите, как он уставился в воду" и
заставляют его платить деньги.
И не может ни один из мусульман проехать их страну, пока не
назначат ему из их среды друга, у которого он останавливается, и
привозит ему из страны ислама одежды, а для жены его покрывало,
немного перца, проса, изюма и орехов. И вот, когда он прибывает к
своему другу, то тот ставит для него юрту и доставляет ему овец
сколько может, так что мусульманину остается только закалывать их,
так как турки их не закалывают. Действительно, кто-либо из них бьет
по голове барана, пока он не умрет. И если тот человек захочет
уехать, и ему понадобятся какие-нибудь из его (турка) верблюдов, или
его лошади, или он нуждается в деньгах, то он оставляет то, что
осталось, у своего друга-турка, а берет из его верблюдов, лошадей и
имущества нужное ему и отправляется, а когда возвратится из того
направления, по которому отправился, возмещает ему его деньги и
возвращает к нему его верблюдов и лошадей. И точно так же, если
проезжает у турка человек, которого он не знает, (и если) потом тот
ему скажет: "Я твой гость, и я хочу (получить) из твоих верблюдов и
твоих лошадей и твоих дирхемов", - то он вручает ему то, что он
захотел. И если умрет купец в той своей стороне и караван
возвращается, то турок их встречает и говорит: "Где гость мой?". И
если говорят: "Он умер", то караван разгружается. Потом он идет к
самому выдающемуся из купцов, какого он видит среди них, развязывает
его имущество, в то время как тот смотрит, и берет из его дирхемов
соответственно своему имуществу (бывшему в пользовании) у этого
(умершего) купца без лишнего зернышка, и также он берет из (числа)
лошадей и верблюдов и говорит: "Это твой двоюродный брат (буквально
- сын твоего дяди по отцу) и тебе более всего надлежит уплатить за
него". А если он (первый купец) убежал, то он совершает то же
действие и говорит ему (второму купцу): "Это такой же мусульманин,
как и ты; возьми же ты у него". А если (этот) мусульманин не
согласится возместить за его гостя таким путем, то он спросит о
третьем, где он находится, и если его направят к нему, то он едет,
ища его на расстоянии пути в несколько дней, пока не прибудет к нему
и не заберет своего имущества у него, и также то, что дарил ему.
Таков же и турецкий обычай: если он въезжает в аль-Джурджанию и
спрашивает о своем госте, то останавливается у него, пока не уедет
(обратно). И если турок умрет у своего друга мусульманина и (если)
проедет караван, в котором есть его друг, то они убивают его и
говорят: "Ты убил его, посадивши его в тюрьму, [201а] так как если
бы ты не посадил его в тюрьму, то он конечно не умер бы". И точно
так же, если он дал ему выпить набила [33] и он свалился со стены, -
они убивают его за него. А если его нет в караване, то они берут
самого выдающегося, кто есть среди них, и убивают его.
Поступок педераста у них (карается) очень строго. Действительно,
некогда остановился среди племени Кударкина, - а он наместник царя
турок, - некий человек из жителей Хорезма и оставался у своего
хозяина некоторое время для покупки овец. А у турка был безбородый
сын, и хорезмиец не переставал ухаживать за ним и склонять его к
себе, пока тот не подчинился его желанию. Пришел турок и нашел их
обоих в соединении. Тогда турок подал об этом жалобу к Кударкину. Он
сказал ему: "Собери турок". И он собрал их. Когда они собрались, он
сказал турку: "Хочешь ли ты, чтобы я судил по праву или впустую?" Он
сказал: "По праву". Он сказал: "Приведи твоего сына". Он привел его.
Он сказал: "Следует ему и купцу, чтобы они оба были убиты". Турок от
этого пришел в гнев и сказал: "Я не отдам своего сына". Он же
сказал: "Тогда купец даст выкуп за себя". Он это сделал и заплатил
турку овцами за то, что он сделал с его сыном, и заплатил Кударкину
четыреста баранов за то, что он снял с него (наказание), и уехал из
страны турок.
Первый из их царей и главарей, кого мы встретили, - Янал (йынал?)
младший. Он прежде уже принял (было) ислам, но ему сказали: "Если ты
принял ислам, то ты уже не наш глава". Тогда он отказался от своего
ислама. Когда же мы прибыли в то место, в котором он находится, он
сказал: "Я не допущу, чтобы вы прошли, так как это такая вещь, о
которой мы не слыхали совершенно, и мы не представляем себе, что она
такое есть". Тогда мы поддобрились к нему с тем, чтобы он согласился
на (получение) джурджанского хафтана стоимостью в десять дирхемов и
куска (материи) пай-баф, лепешек хлеба, пригоршни изюма и ста
орехов. Когда же мы вручили все это ему, он поклонился (до земли)
нам. А это их правило, - если почтит (подарком) человек человека, то
он кланяется ему. Он сказал: "Если бы не то, что мои дома отдалены
от дороги, я обязательно доставил бы вам овец и пшеницу", и он
удалился от нас. Мы отправились, и на следующий день нас встретил
один человек из турок - презренное творение, с потрепанной
внешностью, щуплого вида, с жалким существом. А на нас напал сильный
дождь. Он же сказал: "Остановитесь", и караван остановился весь в
целом, то есть около трех тысяч лошадей и пяти тысяч человек. Потом
он сказал: "Ни один из вас не пройдет!" И мы остановились, повинуясь
его приказанию. Мы сказали ему: "Мы друзья Кударкина". Он начал
[201б] смеяться и говорить: "Кто такой Кударкин? Я испражняюсь на
бороду Кударкина". Потом он сказал: "Паканд", что значит "хлеб" на
языке Хорезма. Тогда я вручил ему лепешки хлеба. Он взял их и
сказал:"Проезжайте, я смилостивился над вами".
Он (Ибн-Фадлан) сказал: а если заболевает из них человек, у
которого есть рабыни и рабы, то они служат ему, и никто из его
домочадцев не приближается к нему. Для него ставят палатку в стороне
от домов и он остается в ней, пока не умрет или не выздоровеет.
Если он был рабом или бедняком, они бросают его в пустыне и
отъезжают от него.
А если умер человек из их (числа), то для него роют большую могилу
наподобие дома, берут его, одевают на него его куртку, его пояс, его
лук, кладут в его руку чашу из дерева с набидом, оставляют перед ним
сосуд из дерева с набидом, приносят все его имущество и кладут с ним
в этом доме. Потом сажают его в нем и покрывают настилом дом над
ним, накладывают над ним подобие юрты из глины, берут лошадей его в
зависимости от их численности и убивают из них сто голов или двести
голов или одну голову и съедают их мясо, кроме головы, ног, кожи и
хвоста. И действительно они растягивают это (все) на деревяшках и
говорят: "Это его лошади, на которых он поедет верхом в рай". Если
же он убил человека и был храбр, то вырезают изображения из дерева
по числу тех, кого он убил, и помещают их на его могиле и говорят:
"Вот его отроки, которые будут служить ему в раю". Иногда же они
упускают (не заботятся) убивать лошадей день или два. Тогда приходит
к ним какой-нибудь старик из их старейшин и говорит: "Я видел
такого-то, то есть умершего, во сне и он сказал мне: "Вот ты видишь,
меня уже перегнали мои товарищи и потрескались мои ноги от
следования за ними, и я не могу их догнать и остался один". При этих
обстоятельствах они берут его лошадей и убивают их и растягивают их
на его могиле. И когда пройдет день или два, приходит к ним этот
старик и говорит: "Я видел такого-то, и он говорит: "Сообщи моим
домочадцам и моим товарищам, что я уже догнал тех, которые ушли
раньше меня, и что я нашел успокоение от усталости".
Он (Ибн-фадлан) сказал: все турки выщипывают свои бороды, кроме
усов. Иногда я видел дряхлого старика из их числа, который выщипал
себе бороду и оставил немножко от нее под подбородком, а не нем
(надета) шуба и если увидит его человек издалека, то не усомнится,
что это козел. [202а] Царя турок гуззов называют Ябгу или (вернее)
это - название повелителя, и каждый кто царствует над этим племенем,
этим именем называется. А заместителя его называют Кударкин. И таким
образом каждый, кто замещает какого-либо их главаря, называется
Кударкин.
Потом мы, (уже) уезжая из области этих (турок), остановились у
командующего их войском. Его зовут Атраксын аль-Кат'ана. Он поставил
для нас турецкие юрты, и мы остановились у него. И вот у него челядь
и свита и большие дома. Он пригнал нам овец, и привели лошадей,
чтобы мы закололи овец и ездили бы верхом на лошадях. Он пригласил
всех своих домочадцев и сыновей своего дяди (по отцу) и убил для них
множество овец. А мы уже (раньше) преподнесли ему подарки из одежд,
изюма, орехов, перца и проса. Я видел его жену, которая была женой
отца его. Она взяла мясо и молоко и кое-что, что мы прибавили к
этому, вышла из (пределов) домов в пустыню, вырыла яму и погребла в
ней то, что было с ней, и говорила (какие-то) слова. Я же сказал
переводчику: "Что она говорит?" Он сказал: "Она говорит: "эти
приношения для аль-Кат'ана отца Атрака [34], которые преподнесли ему
в дар арабы". Когда же была уже ночь, вошел я и переводчик к нему, а
он сидел в своей юрте, с нами было письмо Надира аль-Хурами, в
котором он предлагает ему принять ислам (букв.: "приказывает ему
покорность", т.е. Аллаху), побуждает его к нему и направляет к нему
пятьдесят динаров, среди которых много динаров мусаййабских и три
мискаля мускуса, целые кожи, две одежды мервские, - а мы скроили из
них обоих (того и другого) для него две куртки и целые сапоги,
одежду из парчи, пять одежд из шелка, и мы вручили ему подношения
для него и вручили жене его покрывало и перстень. Я прочитал ему
письмо, а он сказал переводчику: "Я не скажу вам ничего, пока вы не
возвратитесь. Я напишу султану (т.е. халифу) о том, что я решу об
этом". И он снял парчу, которая была на нем, чтобы надеть подаренные
одежды, о которых мы сообщили. И вот, я увидел куртку, бывшую под
ней (парчей), и она разрывается (будучи пропитана) грязью, так как у
них (такие) правила, что ни один из них не снимает одежду,
прилегающую к его телу, пока она не рассыплется на лоскутки (куски).
И вот, он выщипал всю свою бороду и усы свои и остался как евнух. Я
видел, что турки сообщали, что он самый ловкий наездник из них. И
действительно, однажды я видел его, когда он ехал рядом с нами, на
своем коне, и вот несся летящий гусь. Он натянул свой лук, в то
время, как его лошадь ехала (двигалась) под ним (гусем), потом
выстрелил в него, и вот он уже сбил его вниз. Вот в один из дней он
послал за предводителями, приближенными к нему, а они следующие:
Тархан и Янал и сын Джабха и Баглиз. И был [202б] Тархан самый
благородный из них, самый уважаемый из них, и был хромой, слепой,
однорукий. Итак он (Атрак) сказал им: "Истинно, вот эти послы царя
арабов к моему свату (зятю) Алмушу сыну Шилки и не хорошо было бы,
если бы я отпустил их иначе, как после совета с вами". Тогда Тархан
сказал: "Это такое дело, какого мы не видывали совершенно и не
слыхивали о нем, и мимо нас не проходили какие-либо послы
(какого-либо) султана с того времени, как существуем мы и отцы наши.
А что думаю, так это то, что не иначе, как (этот) султан устраивает
хитрость и направляет этих (людей) к хазарам, чтобы поднять их
войной против нас, и мнение (мое), что пусть он (Атрак) разрежет
этих послов пополам пополам (каждого пополам), а мы заберем то, что
с ними имеется".
И сказал другой из них: "Нет! но возьмем то, что с ними, и оставим
их голыми, чтобы они возвратились, откуда прибыли". И сказал (еще)
другой: "Нет! но у царя хазар есть наши пленные. Так пошлем же вот
этих, чтобы выкупить ими тех". И так они не переставали спорить
между собой об этих вещах семь дней, а мы находились в смертельном
положении, пока они не объединились на том мнении, чтобы отпустить
нас и чтобы мы проехали. Мы же преподнесли Тархану мервский хафтан и
два куска (материи) пай-баф [35], а его товарищам куртку и также
Яналу и вручили им перец, просо, лепешки из хлеба. И они удалились
от нас. Мы отправились, пока не достигли реки Багнади [36]. Люди
вытащили свои дорожные мешки, а они из кож верблюдов. Они расстелили
их и взяли самок турецких верблюдов, так как они круглы, и поместили
их в их пустоту (углубление), пока они (мешки) не растянутся. Потом
они наложили их одеждами и (домашними) вещами, и когда они
наполнились, то в каждый дорожный мешок села группа (человек) в
пять, шесть, четыре, - меньше или больше. Они взяли в руки деревяшки
из хаданга (белого тополя) и держали их, как весла непрерывно
ударяя, а вода несла их дорожные мешки и они (мешки) вертелись, пока
они не переправились. А что касается лошадей и верблюдов, то на них
кричат и они переправляются вплавь. Необходимо, чтобы переправился
отряд бойцов, имеющих при себе оружие, прежде чем переправится
что-либо из каравана. Они - авангард для людей, (следующих) за ними,
(для защиты) от башкир, (на случай) чтобы они (т.е. башкиры) не
захватили их, когда они будут переправляться. Итак, мы переправились
через Багнади способом, описание которого мы сообщили. Потом мы
переправились после этого через реку, называемую Джам [37], также в
дорожных мешках, потом мы переправились через Джахаш, потом Адал,
потом Ардан, потом Вариш, потом Ахти, потом Вабна [38], а это все
большие реки. Потом мы прибыли после этого к печенегам, и вот они
остановились у воды, похожей на море, не текущей [39], и вот они
темные брюнеты, [203а] и вот они с совершенно бритыми бородами,
бедны в противоположность гуззам. Ведь я видел из (числа) гуззов
таких, что владели десятью тысячами лошадей и ста тысячами голов
овец. Чаще всего пасутся овцы на снегу, выбивая копытами и
разыскивая траву. А если они не находят ее, то они грызут снег и до
крайности жиреют. А когда бывает лето, то они едят траву и худеют.
Мы оставались у печенегов один день, потом отправились и
остановились у реки Джайх (Хайдж) [40], а это самая большая река,
какую мы видели, самая огромная и с самым сильным течением. И
действительно, я видел дорожный мешок, который перевернулся в ней, и
те, кто был в ней, потонули, и люди (мужи) погибли во множестве, и
потонуло (значительное) количество верблюдов и лошадей. Мы
переправились через нее только с трудом. Потом мы ехали несколько
дней и переправились через реку Джаха, потом после нее через реку
Азхан, потом через Баджа; потом через Самур, потом через Кабал,
потом через реку Сух [41], потом через реку Ка(н)джалу, и вот мы
прибыли в страну народа турок, называемого аль-Башгирд. Мы
остерегались их с величайшей осторожностью, потому что это худшие из
турок, самые грязные из них и более других посягающие на убийство.
Встречает человек человека, отсекает ему голову, берет ее с собой, а
его (самого) оставляет. Они бреют свои бороды и едят вшей, когда
какая-нибудь из них будет изловлена. Кто-либо из них детально
исследует шов своей куртки и разгрызает вшей своими зубами.
Действительно, был с нами один из них, который уже принял ислам; и
который служил у нас, и вот я увидел одну вошь в его одежде, он
раздавил ее своим ногтем, потом съел ее.
Он (Ибн-Фадлан) сказал: (а вот) мнение уклоняющееся (от истины),
каждый из них вырезает кусок дерева величиной с фалл и вешает его на
себя, и если захочет отправиться в путешествие или встретит врага,
то целует его (кусок дерева), поклоняется ему и говорит:"О,
господин, сделай мне то-то и то-то". И вот я сказал переводчику:
"Спроси кого-либо из них, какое у них оправдание (объяснение) этому
и почему он сделал это своим господином (богом)?" Он сказал:
"Потому, что я вышел из подобного этому и не знаю относительно себя
самого иного творца, кроме этого". Из них кое-кто говорит, что у
него двенадцать господ (богов): у зимы господин, у лета господин, у
дождя господин, у ветра господин, у деревьев господин, у людей
господин, у лошадей господин, у воды господин, у ночи господин, у
дня господин, у смерти господин, у земли господин, а господин,
который в небе, самый больший из них, но только он объединяется с
ними (остальными богами) в согласии, и каждый из них одобряет то,
что делает его сотоварищ. Аллах превыше того, что говорят
нечестивые, высотой и величием.
Он (Ибн-Фадлан) сказал: мы видели, как одна (группа) поклоняется
змеям, (другая) группа поклоняется рыбе, (третья) группа поклоняется
[203б] журавлям, и мне сообщили, что они (некогда) вели войну с
одним народом из числа своих врагов, что они (враги) обратили их
(башкир) в бегство и что журавли закричали сзади них (врагов), так
что они испугались и сами были обращены в бегство, после того как
обратили в бегство (башкир), и поэтому они (башкиры) поклоняются
журавлям и говорят: "Эти (журавли) наш господин, так как он обратил
в бегство наших врагов", и поэтому они поклоняются им (и теперь).
Он (Ибн-Фадлан) сказал: итак, мы отправились из страны этих (людей)
и переправились через реку Джарамсан [42], потом через реку Уран,
потом через реку Урам, потом через реку Ба(б)а(н)адж, потом через
реку Вати, потом через реку Банасна, потом через реку Джавашин [43].
Расстояние от (одной) реки до (другой) реки, о которых мы упомянули,
- два дня, или три или четыре, менее этого или более [44]. Когда же
мы были от царя славян, к которому мы направлялись, на расстоянии
дня и ночи пути, то он послал для нашей встречи четырех царей,
находящихся под его властью (букв. под его рукой), своих сотоварищей
и своих детей, и они встретили нас (неся) с собой хлеб, мясо и
просо, и отправились вместе с нами. Когда же мы были от него на
(расстоянии) двух фарсахов, он встретил нас сам, и, когда он увидел
нас, он сошел (на землю) и пал ниц, поклоняясь с благодарением
Аллаху великому, могучему. В рукаве у него были дирхемы, и он
рассыпал их на нас. Он водрузил для нас палатки (купола) и поселился
в них. Наше прибытие к нему было в воскресенье, когда прошло
двенадцать ночей (месяца) мухаррама триста десятого года [45], и
было расстояние от аль-Джурджании до его страны семьдесят дней.
Итак, мы оставались воскресенье, понедельник, вторник и среду в
палатках, которые были разбиты для нас, пока он не собрал царей,
предводителей и жителей своей страны, чтобы услышать чтение письма.
Когда же наступил четверг и они собрались, мы развернули два
знамени, которые были с нами, оседлали лошадь седлом, доставленным к
нам, одели его (царя) в черное и надели на него тюрбан. Тогда я
вынул письмо халифа и сказал ему: "Не подобает, чтобы мы сидели,
когда читается это письмо". И он встал на ноги, - он сам и (также)
присутствовавшие знатные лица из жителей его государства, а он
человек очень толстый и пузатый. Тогда я начал, прочитал начало
письма и, когда я дошел до того места его (где говорится): "Я
призываю мир на тебя (приветствую тебя) и воистину я прославлю
(обращаясь) к тебе Аллаха, кроме которого нет иного бога", - я
сказал: "Ответь пожеланием мира повелителю правоверных". И он
ответил и ответили все вместе. Переводчик непрерывно переводил для
нас (т.е. наше чтение) слово в слово. Когда же мы кончили, то они
провозгласили "велик Аллах!" таким возгласом, от которого затряслась
земля. Потом я прочитал письмо визиря Хамида ибн-аль-'Аббаса, в то
время как он (царь) стоял. Потом я приказал ему сесть и во время
чтения письма Надира аль-Хурами он сидел. Когда же [204а] я окончил
его (письмо), его спутники рассыпали на него (царя) многочисленные
дирхемы. Потом я вынул подарки, (состоявшие) из благовоний, одежд,
жемчуга для его жены, и я непрерывно возлагал на него и на нее одну
вещь за другой, пока мы не покончили с этим. Потом я облек его жену
в (почетный) халат в присутствии людей, в то время как она сидела
рядом с ним, - таков их закон и обычай. Когда же я облек ее в халат,
то женщины рассыпали на нее дирхемы, и мы удалились. Когда же прошло
некоторое время, он прислал за нами и мы вошли к нему, когда он был
в своей палатке. Цари были с правой стороны, нам он приказал сесть с
левой его стороны, в то время, как дети его сидели перед ним, а он
один (сидел) на троне, покрытом византийской парчой. Он велел подать
стол (с яствами). Его подали, и на нем было только жареное мясо. И
вот начал он, - взял нож и отрезал кусочек и съел его, и второй, и
третий, потом вырезал кусок и вручил его Сусану послу, и когда он
(Сусан) его получил, то ему был принесен маленький стол и поставлен
перед ним. И таково правило, что никто не протягивает своей руки к
еде, пока не вручит ему царь кусочек. И как только он его получит,
то уже принесен ему стол. Потом он вручил (мясо) мне и принесен был
мне стол [46], потом вручил четвертому царю, и ему принесли стол,
потом вручил своим детям, и им принесли столы, и мы ели каждый со
своего стола, не будучи сотоварищем по столу с кем-либо другим, и
кроме него никто не брал с его стола ничего, а когда он кончал с
едой, то каждый из них то, что останется на нашем столе, уносил в
свое жилище. Когда мы ели [47], он (царь) велел подать напиток из
меда, который они называют ас-суджув, (который он употребляет) днем
и ночью, и выпил кубок, потом встал во весь рост и сказал: "Это мое
веселие о моем господине, повелителе правоверных, да продлит Аллах
его пребывание (в этом мире)". И так как он встал, то встали и
четыре царя и дети его, и мы встали также (и вставали) пока он делал
это три раза. Потом мы удалились от него. До моего прибытия на его
минбаре уже провозглашали за него хутбу: "О, Аллах! сохрани (в
благополучии) царя Балтавара, царя Булгара". И сказал ему я: "Во
истину, царь - это Аллах, и на минбаре этим именем не называется
никто, кроме него, великого и могучего [48]. И вот господин твой,
повелитель правоверных, удовлетворился для самого себя тем, чтобы о
нем на его минбарах на востоке и западе провозглашали: "О, Аллах!
сохрани раба твоего и наместника (халифа) твоего Джа'фара имама
аль-Муктадира-би-ллаха повелителя правоверных", и таким же образом
(делали) бывшие перед ним [204б] его отцы (предки) халифы. И сказал
пророк, да благословит его Аллах и да спасет: "Не восхваляйте меня
без меры, как восхваляют христиане Иисуса сына Марии, ведь право же
я раб Аллаха и посланник его". Он же сказал мне: "Как же подобает,
чтобы провозглашали за меня хутбу?" Я сказал: "Твоим именем и именем
твоего отца". Он сказал: "Но ведь отец мой был неверным, и я не хочу
упоминать его имени на минбаре, и я также (был неверным), и я не
хочу, чтобы произносилось мое имя, каким оно было, когда меня
называли как неверного. Но, однако, как имя моего господина,
повелителя правоверных?" Я сказал: "Джа'фар". Он сказал: "Подобает
ли, чтобы я назывался его именем?" Я сказал: "Да". Он сказал:
"(Итак), я уже дал себе имя Джа'фар, а имя отцу своему 'Абдаллах
[49], так что дай распоряжение об этом хатибу". Я сделал (это), и он
(хатиб) стал провозглашать за него (царя) хутбу: "О, Аллах! сохрани
раба твоего Джа'фара ибн-'Абдаллаха, повелителя (эмира) Булгара,
клиента повелителя правоверных".
Когда прошло три дня по прочтении письма (халифа) и вручении
подарков, он прислал ко мне. До него дошли сведения о четырех
тысячах динаров и какова была хитрость христианина для их задержки.
О них (динарах) было сообщение в письме. Итак, когда я вошел к нему,
он приказал мне сесть, и я сел, а он бросил мне письмо повелителя
правоверных и сказал: "Кто принес это письмо?" Я сказал: "Я". Потом
он бросил мне письмо визиря и сказал: "А это тоже?" Я сказал: "Я".
Он сказал: "А деньги, упомянутые в них обоих, что с ними сделано?" Я
сказал: "Трудно было их собрать, время было стеснено, мы боялись
упустить (возможность) для приезда (сюда), так что мы оставили (их),
чтобы они следовали за нами". Тогда он сказал: "Действительно,
приехали вы все вместе, и то, что на вас истратил мой господин, он
истратил для доставки этих денег, чтобы я построил на них крепость,
которая бы защитила меня от иудеев, которые поработили меня, что же
касается (этого) подарка, то мой отрок (и сам) хорошо мог бы его
доставить". Я сказал: "Это верно, но только право же и мы (тоже)
постарались". Тогда он сказал переводчику: "Скажи ему, - я не знаю
тех людей, а действительно знаю тебя одного, и это потому, что эти
люди не арабы, и если бы знал устад, да поможет ему Аллах, что они
доставят то, что ты доставляешь, он не послал бы тебя, чтобы ты
сохранил (это) для меня и (чтобы) прочитал письмо мне и выслушал мой
ответ. Я не потребую ни одного дирхема ни у кого, кроме тебя, так
что отдавай деньги и это самое лучшее для тебя". Итак, я ушел от
лица его перепуганным, удрученным. А у человека (этого) был (такой)
вид и величавость, был он толстый и широкий, так что как будто он
говорил из (большого) кувшина. Итак, я вышел от него, и собрал своих
спутников и сообщил им, [205а] что произошло между ним и мною. И (я)
сказал им: "Я вас от этого предостерегал". Ему муеззин, призывая к
молитве, провозглашал икаму дважды. А я сказал ему (царю): "Право же
господин твой, повелитель правоверных, в своем доме провозглашает
икаму один раз [50]". Тогда он сказал муедзину: "Прими (к
исполнению) то, что он говорит тебе, и не противоречь ему". Таким
образом муеззин совершал молитву соответственно с этим указанием
несколько дней, в то время, как он (царь) спрашивал меня о деньгах и
препирался со мной о них, а я приводил его в отчаяние относительно
этого и защищался доказательствами в этом (деле). Когда же он был
приведен в отчаяние относительно этого, то дал распоряжение
муеззину, чтобы он провозглашал икаму дважды, и он (муеззин) это
сделал. А он (царь) хотел этим путем привести его к диспуту
(обсуждению) со мной. Итак, когда я услышал, как он удваивал икаму,
я запретил ему и закричал на него. Царь узнал об этом, велел придти
мне и велел придти моим спутникам. Когда же мы собрались, он сказал
переводчику: "Скажи ему, - то есть мне, - что ты скажешь о двух
муеззинах, из которых один провозгласил (икаму) один раз, а другой
дважды, потом каждый из них обоих молился с народом, - допустима ли
(законна ли) молитва или же нет?" Я сказал: "Молитва допустима". Он
сказал: "С разногласием ли (муджтехидов) по этому вопросу или по
(их) общему мнению (би-ль-иджма)?" Я сказал: "По общему мнению". Он
сказал: "Скажи ему: а что ты скажешь о человеке, который вручил
людям деньги, (предназначенные) для людей неимущих, осажденных,
порабощенных, а те обманули его?" Я сказал: "Это недопустимо и это
люди скверные". Он сказал: "С разногласием или по общему мнению?" Я
сказал: "По общему мнению". Тогда он сказал переводчику: "Скажи ему:
ты знаешь, что если бы халиф - да продлит Аллах его пребывание (в
этом мире)! - послал ко мне войско, то одолел ли бы он меня?" Я
сказал: "Нет". Он сказал: "А эмир Хорасана?" Я сказал: "Нет". Он
сказал: "Это не вследствие ли отдаленности расстояния и
многочисленности между нами племен неверных?" Я сказал: "Да". Он
сказал: "Скажи ему: итак, клянусь Аллахом, действительно я нахожусь
в своем отдаленном местопребывании, в котором ты меня видишь, но
действительно я боюсь своего господина, повелителя правоверных, и
именно я боюсь, что до него дойдет обо мне что-нибудь такое, что он
сочтет отвратительным, так что он проклянет меня и я погибну в своем
(отдаленном) месте, в то время как он будет оставаться в своем
государстве и между мною и им будут простираться далекие страны. В
то время как вы постоянно ели его хлеб и носили его одежды и видели
его, вы обманули его относительно размера посылки, с которой он
отправил вас ко мне, к народу неимущих (людей), обманули мусульман,
(но) я не принимаю от вас (помощи) в деле своей веры, пока не придет
ко мне такой (человек), кто будет правдив со мной в том, что он
говорит. И если придет ко мне человек такого рода, то я приму от
него". Так он зажал нам рот, мы не сказали ничего в ответ и
удалились от него. Он (Ибн-Фадлан) сказал: после этого разговора он
(царь) почтил меня (отдал мне предпочтение), приблизил меня (к
себе), удалил моих спутников и назвал меня Абу-Бекр ас-Садук. [205б]
Я видел в его стране столько удивительных вещей, что я их не перечту
из-за их множества, как, например, то, что в первую (же) ночь,
которую мы переночевали в его стране, я увидел перед заходом солнца,
в обычный час, как небесный горизонт сильно покраснел, и услышал в
атмосфере сильный шум и ворчанье громкое. Тогда я поднял свою голову
и вот, (вижу) облако, подобное огню, недалеко от меня, и вот, (я
вижу, что) это ворчанье и шумы (идут) от него, и вот, в нем (видны)
подобия людей и лошадей, и вот, в отдаленных фигурах, которые в нем
(облаке) похожи на людей, (видны) копья и мечи, которые то казались
мне совершенно ясными, то лишь кажущимися. И вот, (я увидел) другой
кусок, подобный этим (фигурам), в котором также я увидел мужей,
лошадей и оружие, и начал этот кусок нападать на тот кусок, как
нападет эскадрон (кавалерии) на другой эскадрон. Мы же испугались
этого и начали просить и молить, а они (жители) смеются над нами и
удивляются тому, что мы делаем. Он (Ибн-Фадлан) сказал: и мы
смотрели на отряд, нападающий на отряд, и оба они смешались вместе
на некоторое время, потом оба разделились и таким образом это дело
продолжалось некоторую часть ночи. Потом мы скрылись (от них). Мы
спросили об этом царя и он сообщил, что его предки говорили, что эти
(всадники) принадлежат к верующим и неверующим джиннам [51], и они
сражаются каждый вечер, и что они не прекращают этого с тех пор, как
они (жители) живут (здесь), каждую ночь.
Он (Ибн-Фадлан) сказал: (однажды) вошел я и бывший у царя портной из
жителей Багдада, попавший в эту область, в мою палатку, чтобы
поговорить между собою. Итак, мы поговорили столько (времени), что
человек не прочитает даже меньше половины одной седьмой (Корана).
При этом мы ожидали ночного азана [52]. Но вот (мы услышали) азан и
вышли из палатки, а рассвет уже начался. Тогда я сказал муеззину:
"Какой азан ты провозгласил?" Он сказал: "Азан рассвета". Я сказал:
"А ночной (азан) последний?" Он сказал: "Мы читаем его молитву
вместе с молитвой при заходе солнца". Я сказал: "А ночь?" Он сказал:
"Как видишь. Были еще более короткие, чем эта, но только она уже
стала прибавляться в длине [53]". Он сообщил, что он вот уже месяц
как не спит, боясь, чтобы не пропустить утренней молитвы, и это
потому, что человек ставит котелок на огонь во время захода солнца,
потом он читает утреннюю молитву и для него (котелка) не приходит
время закипеть. Он (Ибн-Фадлан) сказал: я видел, что день у них
очень длинный, именно в продолжение некоторой части года он длинен,
а ночь коротка, потом ночь длинна, а день короток. Итак, когда
наступила вторая ночь, я сел вне палатки и наблюдал небо и увидел на
нем [206а] только небольшое количество звезд, - думаю, что около
пятнадцати звезд; это вследствие малой темноты, так что в ней (ночи)
человек узнает человека с большего (расстояния), чем расстояние
выстрела стрелы. Он (Ибн-Фадлан) сказал: я видел, что месяц не
достигает середины неба, но является на его краях на короткое время,
потом является рассвет и месяц скрывается.
Царь рассказал мне, что за его страной на расстоянии трех месяцев
пути есть люди (народ), которых называют Вису. Ночь у них меньше
часа. Он сказал: Я видел, что в этой стране во время восхода солнца
окрашивается красным все, что в ней есть, - земля и горы и все, на
что ни посмотрит человек, и восходит солнце, подобно облаку по
величине, и такая краснота продолжается пока (солнце) не достигнет
меридиана. Жители этого поселения сообщили мне, что действительно,
когда бывает зима, то ночь делается по длине такой же как (летний)
день, а день делается таким коротким, как ночь, так что, если один
из наших людей действительно выйдет к месту, называемому Атиль, - а
между нами и им расстояние пути менее фарсаха, - во время появления
утренней зари, то он достигнет его только ко времени полного
наступления ночи, когда появляются все звезды, так что они покрывают
(все) небо. И мы не покидаем города, пока ночь длинна, а день
короток. Я видел, что они считают очень благодетельным для себя вой
собак и радуются ему и предсказывают год изобилия, благословения и
благополучия. Я видел, что змей у них такое множество, что вот на
ветке дерева право же накрутился десяток из них и более. Они не
убивают их, и они (змеи) им не вредят, так что, право же, как-то я
увидел в одном месте длинное дерево, длина которого была более ста
локтей. Оно уже упало, и вот я вижу, что ствол его огромный
чрезвычайно. Я остановился, глядя на него, и тогда оно задвигалось,
и меня испугало это. Я посмотрел на него внимательно и вот, (вижу)
на нем змея подобная ему по толщине и длине. Когда же она увидела
меня, она спустилась с него (дерева) и скрылась между деревьями. Я
же пришел (назад) испуганный. Итак, я рассказал (об этом) царю и
тем, кто был у него на приеме [54]. Они же не придали этому
значения, а он (царь) сказал: "Не беспокойся, так как она не сделает
тебе вреда". (Однажды) мы остановились вместе с царем на одной
остановке [55]. И вошел я и мои спутники, - Такин, Сусан и Барис, -
и с нами человек из свиты (спутников) царя в (некое место) между
деревьями, и вот, он показал нам кустик, маленький, зеленый, такой
тонкий, как веретено, но с более длинным краем. Он несет наверху
развилки по одному листу, широкому, разостланному по земле, на
которой как бы расстелены растения, а среди них (листьев) ягоды. Кто
их ест, не сомневается, что это [206б] гранат имлиси [56]. Итак, мы
поели их и убедились, что он (доставляет) большое удовольствие, так
что мы не переставали искать их и есть их.
Я видел у них яблоки очень зеленого цвета и с еще большей кислотой
[57], похожей на винный уксус, которые едят девушки и жиреют от них.
Я не видел в их стране чего-либо в большем количестве, чем деревьев
орешника. Действительно, я видел из них леса (такие), что каждый лес
имел сорок фарсахов (в длину) при подобной же (ширине).
Я видел у них дерево, не знаю что это такое, чрезвычайно высокое;
его ствол лишен листьев, а вершины его как вершины пальмы, и у него
ваи. И он (Ибн-Фадлан) сказал: однако они (ваи) соединяются, проходя
к известному для них (жителей) месту его ствола. Они же (жители)
пробуравливают его и ставят под ним сосуд, в который течет из этого
отверстия жидкость (вода) более приятная, чем мед. Если человек
много выпьет ее, то она его опьянит, как опьяняет вино, и более
того.
Их пища (это) просо и мясо лошади, но и пшеница и ячмень (у них) в
большом количестве, и каждый кто что-либо посеял, берет это для
себя, и у царя нет на это (эти посевы) никакого права, за
исключением того, что они платят ему в каждом году от каждого дома
шкуру соболя. Если же он прикажет дружине (совершить) набег на
какую-либо из стран, и она (дружина) награбит, то он имеет вместе с
ними (дружинниками) долю. Каждому, кто устраивает для себя свадьбу
или созывает званый пир, необходимо сделать подношение (продуктов)
царю в зависимости; от размеров пиршества, а потом (уж) он вынесет
(для гостей) медовый набид и пшеницу скверную, потому что земля у
них черная вонючая, а у них нет мест (помещений), в который бы они
складывали свою пищу, так что они вырывают в земле колодцы и
складывают пищу в них. Таким образом проходит только немного дней,
как она портится (изменяется) и воспринимает запах, и ею нельзя
пользоваться.
И у них нет ни (оливкового) масла, ни масла сезама, н

ПЕРВЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА О ГОСУДАРСТВЕ РУСИ


После бурного VI столетия, когда страницы хроник пестрели сведениями о
славянских победах, наступи. двухвековой период затишья. Орды кочевников
отреза ли славян от мировых культурных центров, и некому было рассказать
о делах славян. Только на рубеж-VIII—IX вв., с рождением феодального
государства снова во всех концах Старого Света заговорили о славянах и
русах.
Период VI—IX вв. можно назвать предфеодальным так как в это время
окончательно дозревши высшие формы родоплеменного общества в виде прочно
организованных союзов племен, и постепенно изживал себя основные ячейки
родового строя — маленькие разрозненные и замкнутые родовые коллективы,
хозяйственная необходимость которых была обусловлена примитивной
техникой подсечного земледелия.
Главный успех развития производительных сил славянского общества
заключался в постоянном возрастании площадей земли, подготовленных для
земледелия Для того чтобы рухнул родовой строй, нужен был переход от
громоздкой и чрезвычайно трудоемкой подсечной, “огневой” системы
земледелия к вспашке одного и того же фонда старопахотных,
культивированных земель по двупольной и трехпольной системе. Необходимо
было не только накапливать лесные росчисти, “лядины”, но и иметь более
совершенный железный и стальной инвентарь — топоры, тесла, лемехи,
чересла и др.
VI столетие — время широкого выхода разных славянских племен на просторы
степей, морей и бесчисленных римских дорог — было полно таким
количеством соблазнов за пределами родной земли, что особых
хозяйственных успехов и серьезных сдвигов в ремесле на славянских
территориях не видно. Жили в наскоро построенных полуземлянках, особенно
не заботясь об укреплении поселков; все было, очевидно, подчинено мыслям
дальних сказочных землях, о сборах в походы.
Хозяйственные достижения наблюдаются в VII— VIII вв. В это время
усиленно сглаживался контраст между лесостепным Югом и лесным Севером. И
там и
здесь совершенствовалась техника обработки железа и стали, что дало
ощутимые результаты к IX—Х вв. Север и Юг уравнивались и в отношении
земледелия. Земледелие становилось повсеместно господствующей отраслью
хозяйства. Следствием земледельческого прогресса было то, что на смену
большим родовым коллективам в 100 человек приходило хозяйство одной
крестьянской семьи, одного “дыма”, одного “рала” (плуга).
Кризис первобытнообщинного строя затянулся на несколько столетий; он
постепенно охватывал все большее пространство, проникая в северную
лесную зону, где к IX в. тоже появляются огромные земледельческие села
площадью в несколько гектаров (например, городище Титчиха на Дону в
земле воронежских вятичей)
хорошими общими для всего села укреплениями.
На севере вплоть до VIII в. сохраняются родовые кладбища членов единой
кровной “верви”. Таковы новгородские сопки, длинные курганы смоленских
кривичей и засыпанные землей “столпы” вятичей.
Процесс выделения отдельных семей, “дымов”, сказался в появлении
индивидуальных и парных курганов, которые, возникнув кое-где уже в
середине I тысячелетия, к концу его покрыли уже почти всю Великую
Русскую равнину.
Переход от родовых усыпальниц к курганам, насыпанным над одним или двумя
умершими (мужем и женщиной), был отражением такого крупного
исторического тления, как переход от родового коллектива, имевшего общее
подсечное хозяйство, к “дыму”, ведшему теперь нее парцеллярное хозяйство
на старопахотных землях, возделанных трудами предков — “дедов”,
вынужденных “обща корчевать пни и расчищать лядины”.
Распад родовых общин приводил к группировке хозяйственно самостоятельных
семей на основе принципа соседства. Рождалась соседская община,
способная выдержать тяжесть классовой организации общества.
Уничтожение принудительного родового равенства и замена родовой
собственности семейной и личной вели к неравномерному накоплению
прибавочного продукта в разных семьях, к росту имущественного
неравенства. Ослабление родовых связей и превращение единого трудового
коллектива в сумму самостоятельных семей сделали каждый “дым” более
беззащитным, более доступным для экономического или внеэкономического
принуждения. Хозяйственная устойчивость каждого отдельного крестьянского
двора в условиях тогдашнего негарантированного урожая была очень
невелика, каждое стихийное бедствие, каждый недород разоряли тысячи
семей, обрекая их на голодную смерть или на возврат к забытому
охотничьему быту. На место старой общественной ячейки — рода — должна
была встать какая-то новая структурная форма, придававшая некоторую
устойчивость обществу в целом. Этой формой явился феодальный двор с его
стадами скота, закромами зерна, как для прокорма, так и на семена, с его
запасами “тяжкого товара”—продукции усадебных кузнецов, ковавших не
только оружие, но и плужные лемехи, чересла, топоры, удила.
Феодалы-бояре не были благотворителями разорившегося крестьянства;
войной и голодом, применяя все виды насилия, выбирая наиболее слабые
участки внутри сельских “миров”, они постепенно утверждали свое
господство, порабощая слабейшую часть общин, превращая общинников в
холопов или закупов.
При всей неприглядности этой картины, надо учесть, что превращение
свободного
крестьянина в условиях неурожая, падежа скота, пожара и грозящей поэтому

смерти в закупа, во временнозависимого, было в какой-то мере актом
добровольного выбора: крестьянин мог бросить свой “дым” и уйти
“полевать” — охотиться лесу, но тогда он отрезал себе путь к возвращению
прежней жизни земледельца, его судьба становилась судьбой изгоя,
насильственно выбитого из привычно проложенной отцами и дедами колеи.
Наличие рядом с крестьянскими общинами прочно стоящего феодального двора
давало возможность выбора: можно было идти не в лес, а к боярину, к его
тиунам и рядовичам, просит у них “купу” — зерна, скотину, “железного
товара” для поддержания своего неустойчивого крестьянского хозяйства в
тяжелую годину недорода, когда не оправдывались дедовские приметы погоды
и не помогали языческие заклинания Рожаницы и Даждьбога.
Боярская усадьба была ячейкой нарождавшегося феодального общества —
здесь накапливались людские материальные резервы и создавались условия
для расширения производства.
Путь прогрессивного развития славянского общества неизбежно вел от
родовых общин и разрозненных “дымов” к вотчине, с боярским феодальным
двором центре ее. Выделение племенной знати началось задолго до
оформления феодальных отношений.
“Миры”, состоявшие из нескольких родовых коллективов, в свою очередь,
объединялись в племена, или “земли”. Чем примитивнее был родовой быт
славян, чем больше была замкнутость “миров”, тем слабее были
внутриплеменные связи. Расширение росчистей, распашек и земледельческих
угодий (“куда топор и коса ходила”), бортных ухожаев и
охотничье-рыболовческих “гонов”, “перевесищ” и “езов” неизбежно приводил
к соприкосновению “миров”, к спорам и распрям по поводу межей и
“знамений” и вызывало все больше обращений к власти племенного веча или
к суду племенного князя. Процесс выделения отдельных семей из общего
хозяйства рода вместе со скотом и инвентарем неизбежно должен был
приводить к спорам и сварам внутри род; так как он ослаблял хозяйство
рода и был своеобразны! восстанием против прав родовладыки. В этой
борьбе “отцов и детей” старейшины родов должны были применять жестокие
санкции вроде изгойства, а стремящиеся к самостоятельности члены рода
вынуждены были искать правды где-то вне самого рода. Им трудно было
найти эту правду в своем “миру”, где вече состояло из тех же родовладык,
из “старой чади”. Приходилось апеллировать к высшей инстанции — к власти
племенного князя, стоявшего над “мирами”. Все это усиливало позиции
общеплеменных властей и делало их все долее и более необходимым
элементом общественного устройства.
Общее развитие производительных сил, успехи земледелия, скотоводства и
ремесла увеличивали как общую сумму прибавочного продукта, так в
особенности долю, получаемую “мирскими” и племенными властями —
князьями, волхвами, воеводами. Усилилась роль межобщинного обмена и
увеличилось некоторое разделение труда между отдельными “мирами”, что, в
свою очередь, усиливало внутриплеменные связи.
Так как развитие родового строя никогда не представляло собой
идиллической картины, а сопровождаюсь соперничеством родов и племен,
военными столкновениями, захватом пленной “челяди”, то роль родовых и
племенных дружин постоянно возрастала по мере обострения противоречий и
конфликтов, когда “восставал род на род” или одно племя было “обидимо”
соседями.
Изучение процесса возникновения классов неотделимо от вопроса об
эволюции родоплеменных дружин, приобретавших все большую и большую
независимость от
рядовых соплеменников и даже от веча.
Рост производительных сил позволял содержать все большее количество
воинов за счет общинных запасов, чаше снабжать их оружием и боевыми
конями. Это привело к нарушению первобытного равенства и к возникновению
такого положения внутри “мира”, когда вросшая количественно группа
воинов — “отроков”, испытавшая сладость побед и вольготной жизни,
отказывалась по истечении срока своей военно-сторожевой службы вернуться
в свои общины и не желала корчевать м пни или пасти общинное стадо.
Илья Муромец, “крестьянский сын”, почуяв в себе силу богатырскую, пробыл
на работе простого “оратая” всего один день. Отпросившись у родичей
(“простите меня со рожденого со места”), он отправился отрывать зарытые
под камнем доспехи и поехал в род служить князю в качестве дружинника.
Слово “отрок” приобретало новый смысл —член постоянной дружины,
группирующейся вокруг князя.
Изгои, лишенные доли в общинном хозяйстве, были, вероятно, желанными
гостями при дворах племенных князьков и попадали здесь в состав
“отроков”. Tаким образом, поступательное движение низовых элементов
родового общества шло рука об руку с усилением дружинно-княжеской
элемента в системе славянских племен.
Подтверждением тех новшеств, которые происходили накануне образования
Киевской Руси, является археологический комплекс с. Хотомель на Волыни.
Там, посреди обширного селища VIII—IX вв. возвышается небольшое городище
с поставленными по кругу “хоромами” внутриего укреплений. Здесь нет еще
богатого боярского дома, все постройки скромны и однородны, но они уже
несколько выделились из ряда обычных построек. На этом городище найдено
много предметов вооружения и богатых серебряных украшений. От такого
дружинного поселка занявшего срединное положение в общине и обладающего
возможностями господства над ней, оставался oдин шаг до феодального
замка, до укрепленного боярской двора, уже осуществлявшего это
господство.
Многогранный и сложный процесс распада родовых связей не ослаблял, а
укреплял взаимоотношения между “мирами” и делал все более прочной и
реальной власть племенных князей. Создавались возможности для
объединения отдельных племен в союзы, достигавшие иногда значительных
размеров и силы.
Появилась многоступенчатая структура родоплеменного общества эпохи его
кризиса: родовые общины объединились вокруг погостов в “миры” (может
быть, “верви”); совокупность нескольких “миров” представляла собой
племя, а племена все чаще объединялись во временные или постоянные
союзы. Временные союзы неуловимы для нас, так как они заключались на
короткий срок, иногда для одного совместного похода, а устойчивые
постоянные союзы, просуществовавшие десятки и сотни лет, нашли отражение
в летописной терминологии, в географической номенклатуре и в
археологических особенностях отдельных славянских земель VI-Хвв.
Культурная общность внутри устойчивых племенных союзов ощущалась иногда
довольно долго после вхождения такого союза в состав Русского
государства и прослеживается по курганным материалам XII— ХГП вв. и по
еще более поздним данным диалектологии.
Летописцу Нестору были известны 14 крупных восточнославянских областей,
из которых сложилось Русское государство. Около Киева издавна жили
Поляне. Их соседями на востоке были Северяне, жившие по рекам Десне,
Сейму, Суле и Северскому Донцу, сохранившему в своем названии память о
Северянах. Вниз но Днепру, южнее Полян, жили Уличи, переселившиеся II
середине Х в. в междуречье Днестра и Буга. На западе соседями Полян были
Древляне, часто враждовавшие с киевскими князьями. Еще далее на запад
лежали земли Волынян и Дулебов. Крайними восточнославянскими племенами
были Тиверцы на Днестре (древнем Тирасе) и на Дунае и Белые Хорваты в
Закарпатье.
Севернее Полян и Древлян были земли Дреговичей (в болотистом левобережье
Припяти), а на восток от них, по р. Сожу — Радимичей. На Оке и
Москве-реке жили Вятичи, граничившие уже с неславянскими
мерянскo-мордовскими племенами Средней Оки. Северные области,
граничившие с литовско-латышскими и чудскими племенами, летописец
называет землями Кривичей (верховья Волги, Днепра и Двины), Полочан и
Словен (вокруг озера Ильмень).
Летописец Нестор стремился собрать сведения о разных этапах развития
Русского государства. Сказав о возникновении племенного княжения Полян,
которое можно относить примерно к VI в., он отметил, что наряду с
приднепровскими Полянами “свои княжения” возникли и у других славян — у
восточных соседей Полян, у Северян, у лесных Древлян, у Дреговичей
болотистого Полесья, у Полочан на Западной Двине и даже далеко на
севере, на краю славянского мира, у Словен, живших вокруг Ильменя.
Эти “княжения”, или, точнее, союзы племен, следует относить к VI—VIII
вв.
Следующим (после VI в.) важным этапом Нестор правильно считал IX в.: к
этому столетию относится и крещение славян, и распространение славянской
письменности, изобретенной в 860-е годы Кириллом и Мефодием.
Продолжая рассказ о Полянах, летописец отмечает, что “Полян теперь
называют Русью” и что Поляне-Русь есть составная часть всего славянства,
для которого создавалась грамота.
К величайшему сожалению, тот раздел “Повести временных лет” Нестора,
который рассказывает о событиях IX в. до появления варягов, оказался
сильно сокрашенным и переделанным. Многие части были просто выброшены, а
на место рассказа о Полянах и Киеве чужой рукой была вставлена
новгородская легенда о мнимом “призвании” князей-варягов в Новгород.
Особенно пострадал текст Нестора о том, “како Русская земля стала есть”,
т. е. как сформировалась держава Русь.
Тем драгоценнее для нас уцелевший отрывок текста Нестора, в котором
автор очерчивает географические пределы первоначального государства
Руси: “Се бо токмо словенеск язык в Руси (т. е. “вот только эти
славянские народы входят в состав Руси”.—Б. Р.): Поляне, Древляне,
Новгородцы (?), Полочане и Север...”
Оказывается, Нестор на протяжении нескольких страниц своего
замечательного труда следил за судьбами одной и той же группы
восточнославянских племен — той группы, которая прежде других племен
объединилась под главенством Полян-Руси. Сначала он сказал о том, что
каждый из этих “языков” имел “свое княжение”, а потом объединил их всех
в одно целое как составные части Руси.
Что же представляло собою государство Русь в то время (судя по
хронологическому порядку в летописи — в VIII—IX вв.), когда вокруг
Киевской земли и древнего народа рос стали объединяться и другие
славянские области?
В состав Руси входили значительная часть лесостепной зоны с ее древней
земледельческой культурой, земли славянских племен Полесья, очевидно,
покоренных силой, так как в летописи часто говорится о вражде Полян и
Древлян, и далекие форпосты на севере на важных магистральных путях — на
Двине и, может быть, на Волхове.
Земли Руси почти со всех сторон окружали славянские племена, еще не
вошедшие в состав новорожденного государства: Волыняне, Хорваты и Бужане
на западе, Уличи и Тиверцы на юго-западе, Радимичи и Кривичи на севере,
Вятичи на северо-востоке.
Область Полян-Руси от Киева до рек Роси и Тисмени и сопредельная область
Северян по Десне, Сейму и Северскому Донцу надолго удержали наименование
“Русской земли”, которая даже противопоставлялась иногда другим
славянским землям.
Лишь со временем понятие “Русская земля” было распространено на все
территории восточного славянства.




* * *


К IX столетию ясно обозначилось сложение в ряде областей слоя русского
боярства, или “рыцарства”, как писали восточные авторы.
Письменные и археологические источники говорят не только о существовании
такого дружинного слоя, но и о значительной дифференциации его, о
наличии простых воинов и богатой знати, владевшей таким количеством
золота и серебра, что иностранным купцам казалось, будто в землях Руси
где-то есть серебряный рудник.
Верблюд с погонщиком. Фреска. XI в. Софийский собор в Киеве
Большой интерес представляют свидетельства восточных авторов IX—Х вв.,
писавших в Багдаде, Хорезме, Балхе,— там, где бывали русские купеческие
караваны, начиная с IX в. Большинство этих свидетельств восходит к
источникам середины IX в., к эпохе киевских князей Дира и Аскольда.
В 1892 г. русский ученый А. Г. Туманский, разыскивая астрономические
сочинения хана Улугбека, случайно натолкнулся в Бухаре на ценнейшую
древнюю географию — “Книгу пределов мира”. Рукопись была написана в 983
г., когда на Руси княжил Владимир I, но безымянный персидский автор
опирался на старых арабских и среднеазиатских географов VIII—IX вв. (Ал
Балхи, Ал Хорезми и др.); его сведения о Восточной Европе можно отнести
к первой половине IX в., т. е. примерно к тому же времени, что и
свидетельство Нестора о первоначальной доваряжской Руси.
У автора “Книги пределов мира”, как и у Нестора, “Русская земля”
рассматривается отдельно от земли
славян, но это следует понимать не как противопоставление славян русам,
а лишь в географическом смысле применительно к той сравнительно недолгой
эпохе, когда Русь в качестве государства уже существовала, но всех
восточных славян еще не объединила.
Вот главная часть текста “Книги пределов мира”, говорящая о Руси:
Рассуждение о стране Рус и ее городах
К востоку от этой страны лежат горы Печенегов.
К югу от нее — река Рута (название искажено; возможно, имеется в виду р.
Рось? — Б. Р.), К западу — славяне,
К северу — необитаемые страны Севера.
Это обширная страна: ее жители обладают дурным характером — непокорны,
держатся вызывающе, любят спорить, воинственны. Они воюют со всеми
неверными, которые живут вокруг их страны, и одерживают победы.
Их царя зовут рус-хакан (этот высокий восточный титул применялся
русскими князьями до середины XI в.— Б. Р.).
Эта страна чрезвычайно богато одарена природой всем, что необходимо для
жизни.
Одна часть населения — воины, рыцарство.
Они (русы) уважают своих волхвов.
Они ежегодно платят правительству десятую часть от своей добычи и
торговых доходов.
Они хоронят своих мертвых со всем их имуществом, платьями и украшениями.
В могилу покойникам они ставят пищу и питье.
“Куяба” (Киев) — русский город, ближайший к странам ислама. Этот город,
расположенный в приятной местности, является резиденцией царя.
Там выделываются разнообразные меха и ценные мечи.
“Слаба” (Переяславль) — хороший город, из которого в мирное время ездят
торговать в землю Болгар (очевидно, имеется в виду земля причерноморских
Черных Болгар.— Б. Р.). “Уртаб” (?) — город, где убивают иностранцев,
если они попадают туда. Там изготавливаются ценные клинки и мечи,
которые можно согнуть пополам и они снова распрямляются сами.
Безымянный персидский автор как бы наполнил интересным содержанием сухой
географический обзор Руси, уцелевший от рассказа Нестора. Богатая
природа, красивые города, развитое оружейное дело, торговые связи — все
это дополняется описанием воинственных русских “рыцарей”, подчиняющих
соседей и никому не покоряющихся, кроме своего царя-хакана, живущего в
Киеве и собирающего десятину.
Языческие погребальные обряды и уважение, оказываемое жрецам, вводят нас
в религиозный мир русов. Возможно, что к этому же ритуальному разделу
относится упоминание о загадочном городе, в котором убивают иноземцев;
быть может, был в земле русов такой священный город, куда не допускали
чужаков,— например, город Родень на Роси, город грозного славянского
бога Рода-Перуна?
Другие восточные авторы дополняют сведения о русах. Богатый и знатный
рус предстает как воин, повелевающий слугами и рабами; он одет в
парчовый кафтан с золотыми пуговицами и высокую соболью шапку,, носит
золотые обручи (гривны), подтверждающие его богатство и знатность.
Знатный воин отлично вооружен: у него есть боевой топор, нож, лук,
доспехи, а у пояса висит меч, подаренный ему, еще мальчику, отцом как
символ воинственного наследства. Богатый и знатный рус — владелец
корабля, хозяин партии пленных рабов и рабынь и ценной пушнины; его
доходы исчисляются десятками тысяч серебряных арабских диргемов (от
каждых 10 тысяч диргемов рус делает своей жене подарок — серебряную
цепь); признаком богатства является многоженство. Запасы меда у
некоторых богатых славян доходят до 100 бочек. Десятую часть своих
военно-торговых прибылей он уплачивает царю Руси (Персидский Аноним).
Русскую знать современники упрекают в воинственности, в заносчивости,
неподатливости (Персидский Аноним). В далеких походах на юг русские
дружинники то обнаруживают чувство товарищества и готовы погибнуть все
за одного, то начинают завидовать друг другу, и родной брат готов
ограбить или убить брата из-за добычи (Ибн-Русте).
В своей родной стране, где много “замков и крепостей”, русы гостеприимны
по отношению к чужеземцам и охраняют их от опасностей.
Представителей русской знати пышно хоронят: сжигают вместе с женами и
рабами на погребальном костре или опускают в обширную могилу — дом со
всем оружием и утварью. Некоторые русы были христианами уже в середине
IX в.
Один из среднеазиатских авторов, писавший о Руси по материалам середины
IX в., отметил, что это — страна, изобильная всякими благами, и обобщил
разрозненные сведения о русской знати фразой: “Одна часть населения у
них (у русов) — рыцарство”.
Во главе этой рыцарской державы, “воюющей со всеми неверными и
одерживающей победы над живущими вокруг”, стоит “хакан-рус”, верховный
глава всей воинственной русской знати, “обширных городов и многих
обитаемых стран”. Восточный титул хакана бытовал на Руси с 839 г. Обычно
он применялся к наиболее могущественным повелителям многоплеменных
держав вроде Аварского, Хазарского, Тюркского каганатов.
У славян существовала многоступенчатая лестница наименований знатных лиц
(частично знакомая и восточным авторам): известен титул жупана; выше
жупана по положению стоит князь (кнадз), ; князья, как следует из
договора с греками 911г., делились на просто князей и князей великих.
Всю эту иерархию увенчивал глава Русской державы, живший в Киеве и
принявший высокий титул хакана, удержанный киевскими князьями вплоть до
XI в.
“Царь Руси” жил в обширном дворце вместе с 400 преданных ему
дружинников. Каждому воину прислуживали две женщины, что увеличивало
население дворцового комплекса еще на 800 человек.
В распоряжении царя имелась конница; в его арсенале было много доспехов.
Русские войска, по подсчетам современников, иногда достигали 100 тысяч
воинов (500 кораблей по 200 человек на каждом).
Царю помогал в государственных делах его наместник. Большую власть имели
волхвы, пользовавшиеся нравом ритуальных убийств мужчин и женщин.
Упоминаются пышные языческие храмы и идолы с головами, отлитыми из
золота. Царь получал десятую часть всех торговых доходов и военной
добычи своих бояр и мужей. 11роизводились ежегодные объезды славянской
страны для сбора дани, которая взималась будто бы одеждой (может быть
ценными мехами?) —по одной одежде с каждого сына или дочери в год. В
областях славянского царства находились наместники царя, управлявшие
этими областями.
Царь Руси производил суд; спорящие стороны являлись на разбирательство,
и иногда по приговору царя назначался судебный поединок, на который
приходили все родичи тяжущихся и с оружием в руках наблюдали за боем.
Царь славян, живший в городе “Джарвабе” (?), применял смертную казнь по
отношению к разбойникам или же ссылал преступников “в отдаленные области
под надзор правителей”.
Столицей Руси был город Куяба — Киев, но упоминаются и другие русские и
славянские города. Напомним, что русов и славян в текстах восточных
авторов нельзя рассматривать как две разные этнические группы. “Русы
суть племя из славян”,— утверждал в середине IXв. Ибн-Хордадбех. Часть
славян была подчинена русам, “служила им”. Это надо понимать в смысле
установления политического господства Руси над другими славянскими
племенами, что и отражено русской летописью и византийскими источниками.

К Х в. имя Руси окончательно уже приобрело политический, государственный
оттенок: “Подобно этому “Рус”, “Хазар”, “Серир” — название государства,
а не города и не народа” (Ибн-Хаукаль).
Приведенный выше очерк истории славяно-русского общества эпохи
становления феодального государства, сделанный на основе сведений
нескольких восточных авторов (Ибн-Хордадбех, Ибн-Русте, Ибн-Фадлан,
Масуди, Персидский Аноним и др.), полностью подтверждается
археологическими материалами IX—Х вв. и сведениями о Руси арабских
географов.
Важными историческими памятниками являются многочисленные курганы,
разбросанные в разных концах славянской земли. Как уже говорилось, смена
родовых усыпальниц индивидуальными погребениями знаменовала собой (может
быть, даже с некоторым опозданием) распад родовых общин и выделение
отдельных семей.
Наличие дружинных и боярских курганов IX—Х вв. в окрестностях Киева,
Чернигова, Смоленска и других древних городов подтверждает все
написанное иноземцами о русской знати того времени.

* * *
Кризис первобытнообщинного строя, усилившийся в лесостепной полосе в
первые века н.э., принял особенно резкие формы в VI в., когда началось
образование крупных племенных союзов и борьба с Византией. За VI—IX вв.
произошли на очень широкой территории распад родовых связей и выделение
дружин, обусловленные развитием славянского хозяйства.
К началу IX в. в центре восточнославянских племен сложилось государство
Русь, объединившее почти половину племен вокруг Киева и ведшее борьбу с
кочевниками, с Византией и с варягами.
Русское государство сложилось задолго до прихода варягов без всякого
внешнего воздействия. Одновременно с ним возникли и другие славянские
государства.
Появление варяжских отрядов в русских землях было несравненно менее
значительным эпизодом, чем появление в степях печенегов, с которыми
молодому Русскому государству пришлось вести тяжелую и упорную войну.
Возникновение крупнейшего в Европе феодального государства — Руси —
сразу обратило на него внимание всех современников и сделало его
известным во всех концах тогдашнего мира.