3 марта - Всемирный день писателя. Завещание Чуковского
В литературной судьбе любого писателя есть временное и заветное. Иногда заветное — это чужой или свой текст, чье-то вольное или невольное покровительство, даже одна-единственная встреча, повлиявшая на мировоззрение или качество ремесла. Читатель может узнать об этом заветном по-разному: иногда при жизни литератора, иногда — спустя годы, из дневника, писем или воспоминаний о нем.
В последний год жизни Корнея Чуковского (1882–1969) по радио прозвучало его мемуарное эссе «Как я стал писателем».
Был во всем этом захватывающем, драматургическом, очень упругом и цельном рассказе — один настойчивый, страстный, «именной» контрапункт.
Это был Антон Павлович Чехов
В течение всей своей долгой жизни Чуковский счастливо-мучительно писал и думал о его жизненной судьбе и загадочном таланте, убежденно считая Чехова самым «скрытным» и самым непрочитанным русским писателем.
В 1967 году из печати вышла последняя прижизненная книга автора «Мойдодыра». Она называлась «О Чехове» и носила подзаголовок «Человек и мастер».
Еще живы люди, хорошо помнящие то удивление, которое она произвела в читающем обществе. В такой интонации ни биографий, ни исследований не писали.
Потом эту книгу забыли. Как вообще забыли «взрослого» Чуковского.
Его снова, как и в предвоенные годы, «загнали в детскую литературу».
Прошло сорок лет (сейчас уже более полувека) — и сочинение Корнея Чуковского под названием «О Чехове» сегодня снова издано отдельной книгой. Прочтут ли ее?
«…Трудно нынче даже и представить себе, что такое был Чехов для нашего поколения, для подростков 90-х годов, — говорил Чуковский в своем последнем радиовыступлении(см.выше). — Чеховские книги казались единственной правдой обо всем, что творилось вокруг. Читаешь чеховский рассказ или повесть, а потом глянешь в окошко и видишь как бы продолжение того, что читал. Я тогда не знал ничего об его жизни, даже не догадывался, сколько было в ней героизма, но во всех его книгах, в самом языке его книг, феноменально богатом, разнообразном, пластическом, я чуял бьющую через край могучую энергию творчества».
И далее — о том, как он сам, когда-то «неприкаянный юноша» конца позапрошлого века, знакомясь с новым лицом, всегда мысленно вводил его в чеховский текст, и лишь тогда ему становилось понятно, хорош этот человек или плох.
Рассказывая об эволюции Чехова, о его сложном художественном мире, о языке и поэтической живописи, Чуковский горел желанием сказать о Чехове то, чего до него никогда еще не говорилось.
.... его книга «просвечивает» неосознанной «автопортретностью» — ведь Чехов для Чуковского действительно был примером повседневного и творческого поведения, своего рода идеалом.
И если бы мне(автору текста) вдруг пришлось подыскивать единственное определение для книги «О Чехове», я присоединился бы к тем, кто считает ее литературным и человеческим завещанием Корнея Чуковского.
Завещанием бескорыстного и самоотверженного труда, сопровождаемого мучительной борьбой с худшим в себе...
