Из того сентября вывозили последнюю мебель,

Драпировку сдирая и брызгая грязью на пол,

И шофёр, что транзитом в октябрь топтался в передней,

Намекал на бутылку, упрямо сопел, но не шёл.


А дождинки валились с небес, будто яблоки спелые,

И пропах листопадами птичий полёт затяжной,

А ещё уходила в фуфаечке грязной Офелия,

Называясь, как ей и положено зваться, сентябрьской женой.


Не хватало ещё меж дождинок усесться и плакать -

Лучше влезть в поезда и заснуть под восторг железяк...

Я кленовый листок подобрал и шофёру отдал вместо платы.

Тот взглянул, покрутил у виска, но листок этот взял.








Сергей Прокудин. Маленькое осеннее безумие. 2020

Ну что со мною, доктор Осень?
Звенят дождинки, словно осы,
И жёлтых листьев мёд крадут,
И, как бороздка на пластинке,
Петляет по лесу тропинка,
А я - игла, по ней иду.

Ну что со мною, доктор Осень?
Мне май в лицо вдруг ветер бросил
И, обнимая деревцо,
Стоит девчонка у обрыва,
И смотрит в воду молчаливо,
Но я забыл её лицо...

Ну как же так? Забыл, не помню,
Лишь только губы, словно полдень,
Да светлый взгляд из-под ресниц.
Ну что со мною, доктор Осень?
Теченьем листья вниз уносит,
Как длинные бинты больниц.








Дмитрий Кимельфельд. Доктор Осень. 2002

Юрий Кугач. Осень. На берегу. 1953

Вскочишь... Который? Ба, уже за шесть!
Утренник знобкий топтать босиком.
Кажется: в травах
Мёрзлой отавы
Пятки щекочет
Эльф или гном.

И поднимается
Жаром и светом
Выше, по телу,
К сердцу, к лицу
Кто-то, подобный весёлым поэтам
И золотистому
Бубенцу.

Но не один там: множество. Стаи!
Вьются, хохочут,
Входят в меня, -
Это прелестный
Льётся, блистает
Рой бестелесный
Осеннего дня.







Даниил Андреев. 1955

Кейт Гринуэй. Кольцо эльфов. 1881

Кость сожжённых страстью - бирюза -
Тайная мечта.
Многим я заглядывал в глаза:
Та или не та?
В тихой пляске свился в лёгкий круг -
Тени ль? нити ль мглы?
Слишком тонки стебли детских рук,
Пясти тяжелы.
Пальцы гибки, как лоза с лозой,
Заплелись, виясь...
Отливает тусклой бирюзой
Ожерелий вязь.
Слишком бледны лица, профиль чист,
Нежны ветви ног.
В волосах у каждой аметист -
Тёмный огонёк.
Мгла одежд туманит очерк плеч
И прозрачит грудь,
Их тела, как пламенники свеч,
Может ветр задуть.
И я сам, колеблемый, как дым
Тлеющих костров,
Восхожу к зелёно-золотым
Далям вечеров.





Максимилиан Волошин. 1912

Корнелия Хернес. Бирюзовая ностальгия (фрагмент). 2012

Густав Климт. Портрет Адели Блох-Бауэр II. 1912

Уже Сентябрь над Новым Светом
Позолотил свой синий газ,
И фешенебельным каретам
Отрадно мчаться напоказ.

Дань отдаём соблазнам стольким,
Что вскоре раздадим всю дань.
Глаза скользят по встречным полькам,
И всюду - шик, куда ни глянь!

Они проходят в чёрных тальмах
И гофрированных боа,
Их стройность говорит о пальмах
Там, где-нибудь, на Самоа.

Они - как персики с крюшоном:
Ледок, и аромат, и сласть.
И в языке их притушённом
Такая сдержанная страсть...

Лик героини Оффенбаха
Мне улыбается в мехах,
И я на пуф сажусь с размаха,
Стоящий у неё в ногах.

И увлечён рассказом близким
О пальмах, море и сельце,
Любуюсь зноем австралийским
В игрушечном её лице...




Игорь Северянин. 1924

Густав Климт. Портрет Адели Блох-Бауэр II. 1912

Сирень в стакане томится у шторки,
Туманная да крестастая,
Сирень распушила свои пятёрки,
Вывела все свои "счастья".
Вот-вот заквохчет, того и гляди,
Словно лесная нежить!
Не оттого ль в моей груди
Лиловая нежность?
Брожу, глазами по свету шаря,
Шепча про себя невесть что...
Должна же быть где-то на земном шаре
Будущая моя невеста?
Предчувствия душат в смутном восторге.
Книгу беру. Это "Гамлет".
Сирень обрываю. Жую пятёрки. Не помогает.
NN позвонить? Подойдёт она, рыженькая:
"Как! Это вы? Анекдот".
Звонить NN? А на кой мне интрижка?
Меня же невеста ждёт!
Моя. Невеста. Кто она, милая,
Самое милое существо?
Я рыщу за нею миля за милею,
Не зная о ней ничего...
Ни-че-го про неё не знаю,
Знаю, что нет ничего родней,
Что прыгает в глаз мой солнечный заяц
При одной мысли о ней!
Черны ли косы её до радуги,
Или под стать урожаю,
Пышные ль кудри, гладкие прядки -
Обожаю!
Проснусь на заре с истомою в теле,
Говорю ей: "Доброе утро!"
Где она живёт? В Палас-отеле?
А может быть, дом у ней - юрта?
Когда мы встретимся? В мае? Июне?
А вдруг ещё в люльке моя невеста!
Куда же я дену юность?
Ничего не известно.
Иногда я схватываю глобус,
Тычу в какой-нибудь пунктик
И кричу над миром на голос:
"Выходи! Помучила! Будет!"
Так и живу, неся в груди
Самое дорогое,
И вдруг во весь пейзаж впереди
Вижу возможность, мрачную, как Гойя:
Ты шаришь глазами! Образ любой
В багет для себя обрамишь!
А что, как твоя любовь
За кого-нибудь вышла замуж?
Ведь мыслимо же на одну минуту
Представить такой конец?
Ведь можем же мы, наконец, разминуться,
Не встретиться, наконец?
Сколько таких от Юкона до Буга,
От Ганга до Янцзыкиана,
Что, так никогда и не встретив друг друга,
Живут по краям океана!
А я? Почему моя линия жизни
Должна быть счастливее прочих?
Где-нибудь в Кашине или Жиздре
Её за хозяйчика прочат,
И вот уже лоб флердоранжем обвит,
И губы алеют в вине,
И будет она читать о любви,
Считая, что любви нет...
Но хватит! Довольно! Беда молодым:
Что пользы в глухое стучаться?
Всему виной сиреневый дым,
Проклятое слово "счастье".

Илья Сельвинский. Сирень. 1923

Эдуар Мане. Белая сирень в хрустальной вазе. 1882