Было это, кажется, по весне. Может быть, даже в марте.

На центральной площади града Воронежа стоит, как полагается, каменный Ленин. И в тот день тоже стоял, изрядно присыпанный снегом. Одинокий, хладный Ильич. Люди, тоже как полагается, проходили мимо и не смотрели на заиндевевшего вождя.

И вот на сцене появилась ворона. Тоже сугубо в единственном числе.

Не в пример своим мерзостным собратьям-голубям, эта птица и не думала гадить на святое. Она села прямо на вытянутую в посылающем жесте руку В.И. Потом перебралась на правое плечо. Перепорхнула на левое, посидела немного. Слетела на складки развевающегося каменного плаща, покопалась.

А затем спрыгнула к ногам Ленина, утопавшим в снегу. Мгновение - и птица начала этот снег разбрасывать.

Неказисто, по-своему, по-вороньи, но она ковырялась в снегу и стряхивала его вниз с постамента. Очистить ноги Ильича ей, разумеется, было не под силу, и вскоре она улетела.

Я же стоял и таращился на всё это - должно быть, единственный праздный идиот на всей площади и в её округе. Не думаю, что кто-то, кроме меня, вообще заметил эту ворону.

Вот сейчас многие говорят: снесите Ленина да снесите. А я не хочу. Что там когда-то было? Да и радикально - было ли? Прошлое - иллюзия. Прошлое - образ реальности, субъективный, как и положено быть образу. Прошлого не существует (навязчиво лезущее сюда словечко "уже" не употреблю, потому что оно переносит нас в принципиально другую систему координат).

И Ленина, человека и политического деятеля, тоже нет. Точнее говоря, он есть в том виде, в каком я его вижу - одинокий гранитный старик, который изо дня в день застывшим взмахом руки отправляет весь город куда-то на восток и у которого, бывает, мёрзнут ноги под снегом.

Ленин - добрый. Ленин - друг птиц.

Около девяти часов утра второго мая сего года на Театральной  площади города Москвы, на фоне Большого театра, сидели бомжи. В центре этой спонтанной скульптурной группы выделялся один - смуглый с грязно-красноватым отливом, абсолютно круглолицый, с непроницаемыми раскосыми глазами и куцей чёрной бородой. И в танкошлеме. Пожалуй, если бы не танкошлем, я бы и внимания на него не обратил. Но это маленькая и почти сюрреалистическая деталь на несколько мгновений сделала бомжа-монгола центром истории.

Чингисхан вернулся.

Придёт время, и все наши духовные изыски и изощрения, вся наша гиперрефлексия, постмодернизм, въевшийся в наши души, наше сюсюканье с индивидуализмом и тоталитарностью, с толерантным гуманизмом и бременем белого человека, наше болезненно острое осознание собственного "Я", наше многослойное эстетство и попытки найти смысл существования в его бессмысленности - всё это станет мороком, вымученной игрой ума, абсолютно непонятной и неблизкой людям, занятной игрушкой и экспонатом кунсткамеры.

Наша культура - утончённая культура. Но она до того утончилась, что и истончилась в то же время. Десимволизация, децентрализация, деструктурализация мира - и претензия на "последнее" мировоззрение, осмысливающее все плоды тысячелетних культур - мёртвых или омертвевших культур! - всё это иллюзия. Последняя иллюзия последних людей умирающей культуры. Как бы ни боролись мы с иллюзиями, но держится всё именно на этой иллюзии - иллюзии отсутствия иллюзий, победы над ними. Мы не осмысливаем того, что было до нас, как бы ни пытались мы притворяться гностиками или дзен-буддистами. Всё это существовало на другом языке и в другом сознании - а стало быть и с другим содержанием. Мы же облизываем только оболочку - и в интеллектуальной гордыне полагаем себя носителями древнего наследия. Но мы не понимаем его.

Придёт время, и придёт другая культура - возможно, примитивнее, но свежее. Она не будет разлагать мир на части, не будет злоупотреблять самоанализом. И люди будут смотреть на осколки старых времён и удивляться. Хотя нет, наверно, они тоже будут считать себя наследниками мёртвых культур, в том числе и нашей, хотя это и будет извечным заблуждением.

Но этими людьми будем не мы.

 cles.narod.ru/hartay2.htm

"Последний из Сартаева рода" - старинное башкирское предание о временах, когда в земли Башкирии вторгся Тамерлан.

Я был по-настоящему потрясён, когда прочитал это - настолько лаконичен и одновременно богат метафорами этот рассказ очевидца, который в немногих словах разворачивает перед читателем целый эпос. Мне остаётся только мечтать, чтобы когда-нибудь я написал нечто столь же прекрасное и недолгое, но в которое вмещается целая жизнь. Сама жизнь. "Айе, я жил"... Башкирские слова, мелькающие среди русских, - все равно что приправа в этом простом, но по-своему роскошном блюде. Впрочем, текст снабжен комментариями, так что всё будет понятно.

Удивляет и то, насколько неархаичным выглядит текст. Понятно, что он был записан уже в поздние времена с устного рассказа, но всё же, всё же.

Последний отрывок текста я не могу не процитировать:

Судьба родившегося в год барса подобна весеннему ветру, изменчивому, как женщина, которая есть и тепло и холод. Это – так.
Но я скажу:
– Горькое и сладкое узнает только отведавший.
Вот дорога моей судьбы привела меня наконец уже к закату солнца и мне ничего не нужно. Для меня все прошло. Я лишился своей кибитки, лишился своих стад лишился всего. Теперь я бездомная собака, подбирающая обглоданные кости. Я – барсук, потерявший свою нору.
Я брожу теперь из коша в кош и греюсь подле чужого огня. Мне дают только одну баранью лопатку за чужим котлом. Я ношу также чужой халат и спать ложусь на чужую кошму.
У меня ничего нет!
Я – нищий.
Где мои друзья, руки которых когда-то лежали в моих руках?
Их нет.
Где батыр Сарым? Где Тятигас? Где Хани Углан?
Они ушли. Их глаза уже давно протекли в землю.
Я – один. Я – последний из Сартаева рода.
Но знайте:
Я был не последний яу!
Меня прежде называли и аксакалом и бием.
Да.
А теперь я стар. Я умру.
Да будет так.

"В мире, перевёрнутом с ног на голову, истина - это мгновение лжи".

Ги Дебор, "Общество спектакля".

______________

Слыхал, будто российское руководство вознамерилось давать российское же гражданство за 5 лет службы в армии. Очевидно, что это станет удобным способом для мигрантов из Средней Азии (и Китая?) обосновываться в России.

Всё это до боли напоминает приснопамятный момент в истории Римской империи, когда в римскую армию стали набирать варваров. Чем это кончилось - известно всем. Римская армия перестала быть римской, а спустя некоторое время и империя перестала быть империей. Это не может не вселять в моё сердце тревогу, что история России всё-таки окончательно оказалось псевдоморфозой западной истории и, значит, пошла по пути конца вместе с Западом. Однако Запад уже видел времена величия, да и бабье лето для него ещё продолжается, Россия же может кануть в Лету, так и не достигнув исторического пика.

К сожалению, псевдоморфоза сыграла роковую роль в рамках истории всей магической культуры, к которой Россия так или иначе сопричастна.

"И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и земля миновали, и моря уже нет".

Откровение Иоанна Богослова

"вздымается снова

из моря земля,

зеленея, как прежде"

Прорицание вёльвы

Примечание: данный пост не несёт никакой националистической и прочей "дпнишной" направленности, а так - о судьбах мира, и прочей ерунде...

Ещё один классик циклической теории истории. Оставил весьма противоречивое впечатление. Оговорюсь сразу: весь 12-томный цикл "Постижения истории" не читал. Подозреваю, что в русском переводе его вовсе не существует. По интернетам, судя по всему,  гуляет лишь одно издание, представляющее собой антологию первых семи томов - правда, весьма немаленькую. Потому наберусь наглости судить о теории Тойнби по данному изданию.

Если вкратце - разочарование и недоверие. Ситуация немного парадоксальна. Конечно, и у того же Шпенглера есть куча неточностей и ошибок, за что его и шпыняют, "опровергая" его теорию. Но сам стиль его изложения - философско-одухотворённый, зачастую использующий метафоры и образы вместо рациональных аргументов - подкупает, убеждая в правдивости не столько самой теории, сколько взгляда на историю, который лежит в основании этой теории. Тойнби же пытается придерживаться объективисткого, научного стиля. Но тем виднее становятся многочисленные притягивания за уши и недостаток аргументации. Временами, однако, он пытается приукрасить свою речь образностью, но это только ухудшает ситуацию, потому что используются пафосные штампы и плоскости, нередкие для научно-публицистической речи. Да, пафос чудовищный. Усугубляется обилием слов с большой буквы. Особо безбожно используется слово "Добро". Вот с этим-то "Добром" связан другой провал теории Тойнби.

Он всячески пытается отмежеваться от Шпенглера (понятно - чтобы не прослыть эпигоном), в частности, ополчаясь как раз на цикличность теории последнего (внезапно, не правда ли?!). Тойнби считает неверным уподобление существования общества биологической жизни со свойственными ей обязательными циклами  рождения-смерти. Общество - не организм, утверждает Тойнби. Однако он не видит, что утверждение "общество - организм" весьма многосмысленно. В устах Герберта Спенсера оно действительно топорно и механистично, в устах Шпенглера - совсем иное. "Общество - это пересечение полей активности индивидов", - заявляет Тойнби, чтобы найти альтернативу. Но тут же встаёт вопрос - а как это, собственно, противоречит Шпенглеру? Почему у этой самой активности индивидов не может быть ритмов (как есть биологические ритмы в активности организма), тождественных циклам? Более того - как дальше мы увидим, Тойнби и занимается выявлением этих самых ритмов.

Важно и то, что Тойнби не особо разбирается в циклизме Шпенглера, по сути, не делая различия между его учением и "мифом о вечном возвращении" Ницше. В чём дело? Как я думаю, дело в том, что цикличность применяется к разным объектам. Цикличность Шпенглера - это утверждение, что все культуры проходят одинаковые стадии развития. Но в остальном они абсолютно автономны и никакой связи между культурами нет, цикличности или какой-либо другой закономерности нет в истории человечества. Для Шпенглера вообще не существует истории человечества, нет смысла этой истории, он говорит лишь об отдельных культурах. А "Постижение истории" Тойнби - это именно постижение общечеловеческой истории и попытка, что ещё более важно, найти смысл этой истории. Поэтому неудивительно, что в рамках общечеловеческой истории, по Тойнби, нет никакой цикличности. Её, как оказывается, не подразумевает и Шпенглер. Они вообще видят историю абсолютно по-разному.

Тойнби ищет смысл истории, и вот тут-то выползает самое неприглядное. Едва он касается этого смысла, касается вопроса ценностей, как тут же отчётливо проступает пошленькая англосаксонская мораль, говорящая о "Добре", о торжестве нравственности и духовности как цели общечеловеческой истории и об уменьшении насилия как основной тенденции и критерия "хорошести" общества. Мораль эта абсолютно ничем не доказывается, а преподносится как аксиома. Точнее говоря, она преподносится суггестивно, как внутренняя данность, нечто само собой разумеющееся, о чём даже не нужно предварительно заявлять. В конечном счёте, модель общечеловеческой истории Тойнби выливается в другую пошлость - гегельянское развитие по спирали. Короче говоря, теория Тойнби оказывается скорее псевдоциклической.

Немаловажно и то, что при постулируемом отрицании европоцентризма, Тойнби никак не может отделаться от западного взгляда на мир. Проявляется это в том числе и уже в выше упомянутом либеральном смысле истории, т.е. таком смысле, который присущ исключительно западному сознанию. Кроме того, Тойнби пытается всячески подчеркнуть историческую исключительность христианства. Так это нарочито делается, что иногда даже неловко читать. Сложного понимания христианства, присущего Шпенглеру, нет и в помине. Христианство Запада для Тойнби напрямую связано с событиями начала нашей эры, а Христос - фигура ключевая в истории, покруче всяких Будд. Нет, и для Шпенглера христианство было ценнее того же буддизма, но он это хотя бы аргументировал менее патетично, в рамках логики своей теории. У Шпенглера буддизм - последнее мировоззрение умирающей индийской цивилизации, христианство же, напротив, - свежее, полное жизненных сил воззрение зарождающейся магической культуры. Отсюда и отношение к ним. А у Тойнби выходит какое-то камлание, сводящееся едва ли не к тому, что Христос лучше Будды, потому что он сын Бога. Это не то что не наука, но даже не философия...

Однако есть в теории Тойнби и ценные вещи. И, что весьма занятно, касаются они в основном уже упоминавшихся ритмов в жизни цивилизации:

1. Ритм "Вызов-Ответ". Это главный ритм истории и существования цивилизации. Особенно он важен при их зарождении. Огромное значение этого ритма связано с тем, что было объяснено слабое развитие центрально- и южноафриканских народов - потому что не было достойного вызова. Природный вызов слишком слаб, а человеческого вызова в виде каких-либо великих вторжений попросту не было. В то же время, народы Крайнего Севера или азиатские кочевники застыли в своём развитии, потому что вызов слишком силён - природные условия настолько жёсткие, что, приспособившись к ним, эти народы уже не смогли развиваться. А скажем, вызов цивилизации Междуречья был оптимальным - климат тоже не самый приятный, но наличие великих рек способствовало развитию ирригации, появлению городов, усложнению государства и т.д.

Важно отметить, что все существовавшие цивилизации рано или поздно переживали надлом. Он был связан с тем, что цивилизация находила оптимальный вызов на самый главный вызов, а потом останавливалась и уже не могла найти ответы на новые вызовы.

2. Ритм "Спад-Оживление". Это ритм распадающейся, надломившейся цивилизации. Тойнби довольно много написал о периоде распада в разных цивилизациях. Надо отдать ему должное, там немало интересного.

3. Концепция мимесиса. Ключевая концепция теории. Тойнби делит общество на творческое меньшинство и нетворческое большинство. Именно творческое меньшинство находит ответ на вызов. Отношения с большинством могут складываться очень по-разному, но даже в случае враждебности большинства срабатывает мимесис - большинство начинается подражать меньшинству, и так всё общество даёт ответ на вызов. Однако со временем меньшинство растрачивает свою творческую потенцию и остаётся просто правящим меньшинством, которое отчаянно держится за старый ответ на старый вызов, а дать новые ответ на новый вызов уже не может. В результате и происходят пресловутые надлом и распад. При этом в распадающейся цивилизации нарождается новое творческое меньшинство и выходит оно, как правило, не из старого меньшинства. Это новое творческое меньшинство является корнем новой цивилизации.

Правда, на страницах того издания, которое мне довелось читать, я не нашёл никакого обоснования данной концепции.

4. Ритм "Уход-Возврат". Это ритм, в котором живёт развивающаяся, молодая цивилизация. Она сталкивается с вызовом, на время отступает, потом находит ответ и возвращается ещё более сильной. Также этот ритм присутствует в деятельности представителей творческого меньшинства. Примеров тут масса - взять тех же Христа и Будду, учения которых появились после отшельничества, ухода от мира. Забавно довести эту аналогию до деятелей новейшего времени - скажем, основополагающие труды Ленина и Гитлера появились также после "ухода" - заключения в тюрьме.

Возвращаясь к недостаткам, стоит отметить, что Тойнби довольно узко понимает духовную составляющую цивилизации, верх культуры для него - религия, что тоже выглядит тенденциозно. Однако тут, как мне кажется, и кроется коренное отличие между Тойнби и Шпенглером. Теория последнего - не столько историческая, сколько культурологическая. Видимо, поэтому Шпенглер и не задается вопросом смысла истории, потому что он не историю изучает, а культуру, а в ней действительно нет никакого смысла, да и говорить об общечеловеческой культуре вряд ли возможно. Тойнби, напротив, весьма слаб как культуролог, но его теория - это теория именно историческая.

Если резюмировать, то я, безусловно, признаю важность тех четырёх концепций, но едва ли они стоили столь большого объёма (я о количестве томов), столь обширного "растекания" мыслью по древу. Или иначе - они требовали несколько другого фокуса. Не о том писать надо было, короче говоря.

Исходя из всего, что я написал выше, цитировать мне нечего, хотя я и поместил данный текст в раздел "цитаты".

Засим остаюсь правоверным шпенглерианцем.

 СА воспрянут ото сна, истинно говорю. В Воронеже активисты «Молодой гвардии» ходят по магазинам и подвергают общественному (камеры ТВ непременно оказываются рядом) порицанию тех торговцев, которые слишком завышают цены на гречку да на яйца. Всё бы ничего, но как это соотносится с рыночной экономикой и свободной конкуренцией? А очень хорошо соотносится. Когда я услышал фразу про «предпринимателей, вставших на путь исправления», я вдруг явственно уловил что-то до боли родное и знакомое и едва не прослезился от умиления. Впрочем, образ был нарушен внешним видом новоявленных хунвейбинов – всего-то невзрачный шарфик с символикой поверх обычной одежды. Жду не дождусь того момента, когда молодогвардейцы наконец задумаются над своим имиджем - наденут рубашки приятного коричневого цвета и бодро затянут «Хорста Весселя».

Сарказм сарказмом, но с таких мелочей и начинается фашизм, равно как нацисткая идеология начиналась с вполне безобидных эзотерических бредней кучки шарлатанов, именовавших себя ариософами. На эти бредни как две капли воды похожи современные камлания всяческих неоязычников и «неоисториков» (вплоть до Задорнова), только ариогерманцы начала двадцатого века заменяются славяно-ариями века двадцать первого.

А вообще – что такое фашизм? Мне представляется, что это явление стоит толковать гораздо шире и гораздо откровеннее, нежели принято в благопристойном общественном мнении. Я утверждаю, что фашизм содержится в человеческой природе.

Фашизм и либерализм – условно назовём эти две концепции так – являются полюсами взаимоотношений человека и общества, и крайности эти гораздо более обыденны и привлекательны для человека, нежели принято считать, пытаясь параллельно запихнуть всю историю тоталитарных режимов в некую кунсткамеру для исторических извращений, тогда как в действительности эти извращения есть не девиация, а скорее норма.

Суть фашистского подхода к проблеме очень хорошо отражена в притче, которая так или иначе фигурировала у разных народов: отец поучает сыновей, показывает им прутик, легко ломает его, потом берёт связку прутьев, пытается её сломать, но не может. Мораль ясна: пока мы едины, мы непобедимы. Собственно, само слово «фашизм» происходит от фасций – связок прутьев, которые носили древнеримские палачи-ликторы и которые и стали символизировать единство.

Другими словами, в корне фашизма лежит чувство братства – тотального братства, когда человек жертвует ради своего клана, семьи, государства, общества, но взамен рассчитывает и на то, что «клан» поможет ему в трудную минуту. При этом «трудная минута» очень часто понимается именно как давление извне, агрессия не-членов «клана». Чем жертвует человек? Я полагаю, свободой – частично физической, частично духовной. Не соглашусь с экзистенциалистами, считавшими, что человек свободен априори, т.к. он наделён сознанием, которое можно убить только вместе с телом, и сознание это остаётся свободным, даже если человек сидит в тюрьме.

Но даже система нравов в обществе, по сути, есть фашистская система: человек принимает мораль, обряды, «благопристойность», принятые в обществе. Таким образом, он получает поддержку и одобрение от общества – и отказывается от собственных убеждений и взглядов на ту же мораль или обряды.

Человек – стадное животное, и ещё с обезьяньих времён в нём живёт страх, что если он останется без стаи, то ему придет конец. Этот страх, вполне понятный в древние времена, всё ещё с завидным постоянством актуализируется и в политике, и в идеологии, и в повседневной жизни. Я не думаю, что он когда-нибудь будет избыт окончательно.

В то же время, другой полюс – либерализм – есть как раз откровенный разрыв со стаей, признание самоценными не её интересы, а интересы индивида. Этот крайний индивидуализм есть, как мне кажется, образование искусственное и умозрительное – в противовес животному и инстинктивному чувству фашизма.

В этом плане неудивительно, что либерализм в той или иной форме оказывается уделом самой «искусственной и умозрительной» прослойки общества – интеллектуалов или интеллигентов. А фашистские чувства более всего распространяются в широких массах, которые в своём духовном мире всё ещё остаются слишком близки к природе, т.е. подчиняются животным инстинктам.

При этом я бы хотел поправить себя: тут мы имеем дело не с полюсами, а с тенденциями. Нет откровенно фашистских или либеральных обществ или явлений. Но вот, например, походы молодогвардейцев по магазинам – это проявление фашистской тенденции. Да, с одной стороны, в их действиях содержится известная справедливость – продукты должны быть как можно более дешёвыми, народ не должен страдать. Но эти «должен/не должен» как раз и являются элементами фашистского сознания, я бы даже сказал, фашистской веры в то, что отдельные элементы общества должны подчиняться некоей общей воле всего общества.

А вот, например, грядущее шоу Мавроматти – это сугубо либеральный поступок. Это тотальный и дерзкий вызов обществу, разрыв со стаей, с её нормами. Однако если трезво оценить этот поступок, то в итоге он оказывается столь же бессмысленным и нелепым, как и походы молодогвардейцев. По большому счёту, убеждение в политической/нравственной/эстетической правильности его действий – это такой же предмет веры, только не фашистской, а либеральной.

Но когда наступают собственно полюса? Я думаю, что гранью является насилие. Когда общество начинает активно и неприкрыто карать тех, кто отказывается быть «братом», тогда начинается фашизм в общепринятом смысле этого слова. И наоборот, когда общество отказывается от насилия – даже над теми, кто его, возможно, и заслуживает – начинается либерализм. Тут только надо учесть количественные характеристики: фашистская тенденция всегда будет более распространённой, нежели либеральная, потому как носителями первой являются массы, а носителями второй – максимум среднего размера социальные группы, даже не классы.

В итоге первая тенденция приводит к торжеству  человека-скота, скотства как способа существования, а вторая – к лицемерному или трусливому, пораженческому непротивлению. Нередко также и торжество псевдоинтеллектуалов, когда скот успешно прячется под маской человека-идеи.

Извлёк из, так сказать, старого. Позволил себе замахнуться на самого Вильяма нашего Шекспира, понимаете ли.

________________________

Кто в «Гамлете» навалил больше всех трупов? Ненавистный принцу Клавдий? Нет. На нём лишь брат. Ну, и жена – хотя непредумышленно, по абсолютной случайности. Яд, который выпила Гертруда, предназначался Гамлету, что, конечно, Клавдия не красит, но всё же… А скольких погубил сам Гамлет? Считаем: Полоний, Розенкранц, Гильденстерн, Лаэрт, Клавдий. Можно отнести сюда и Офелию, как доведённую до самоубийства. Гамлет, конечно, этого не хотел, но и не вспомнил об Офелии и о той боли, которую ей причинил, когда убил её отца. Вместо этого он  злорадствует над убитой «крысой» – Полонием. Припомнил Офелию принц, лишь когда очутился на её похоронах. О других смертях он вообще не сожалеет. Примирение с Лаэртом в час гибели выглядит скорее этикетом, хорошим тоном.

В принципе, это не так уж и важно, но если главная «жертва» трагедии оказалась кровожаднее главного «злодея», Клавдия, то это заставляет задуматься.

Задуматься… Жертва ли Гамлет? Борец (его и хоронят, как воина)? Герой? Слабый или сильный? Победитель или проигравший? В любом случае, я хочу сказать, что, насколько Гамлет возвышенный, идеальный и праведный, настолько же он и чудовище.

Для того, чтобы реконструировать этот второй, теневой мир «чёрного принца», нужно сделать лишь одно допущение – то, что трагедия показана глазами самого Гамлета. Допущение не столь значительно, да и имеет некоторые подтверждения. Как минимум потому, что Гамлету в пьесе позволено больше всех речей (скажем, в «Короле Лире» главному герою отведено меньше места), и эти речи несут основную смысловую нагрузку, тогда как речи остальных персонажей в основном либо пародийны, либо глупы, либо нужны для сообщения фабульной информации. «Гамлет» сугубо гамлетоцентричен. Знаковой для меня является фраза главного героя: «…нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает всё таковым». Может статься, всё содержание пьесы и есть плод размышлений Гамлета?

Очевидно, что Гамлет – одиночка, что он один противостоит всему миру, серому и безрадостному. Противников так много, что сперва кажется, будто мир подавляет главного героя. Но кто его подавляет? Гамлета все боятся. И бегают за ним, испуганно недоумевая, а то и трепеща при каждом его высказывании. Его враги бессильны, трусливы, жалки. Жалок Клавдий, пытающийся замолить свой грех и сознающий свою неискренность (т.е. своё бессилие). Жалок Полоний, крысой бегающий за принцем – и прибежавший к нелепой смерти и позорному посмертию (Гамлет спрятал его тело, оставив без погребения). Жалок Лаэрт, которого Клавдий умудрился запугать Гамлетом, хотя Лаэрт, подняв толпу, мог всех стереть в порошок. Жалка и Гертруда. Чего стоит хотя бы эпизод, когда она призывает Гамлета, чтобы отругать его за провокационное театральное представление – и скоро начинает умолять сына, чтобы он оставил её в покое! Об остальных, более мелких, крысах подгнившего королевства и говорить не приходится.

Нет, Гамлет, хоть он один против всех, никак не угнетаем «серым миром». Духовно – точно. Духовно его враги не могут ничего ему противопоставить, и Гамлет, смеясь, измывается над ними в своих речах. Но вот физически враги ему угрожают достаточно сильно. Хотя стоит заметить, что это вторичное действие – ему предшествовало поражение Клавдия в духовной войне. Он настолько струсил, что решил убить племянника. Кроме того, Гамлет сам провоцирует всю заварушку, взбаламучивая дворец своим странным поведением – тогда как на первых порах все стремятся установить с ним мирные отношения.

Конечно, противники Гамлета – не овечки. Некоторые из них запятнаны кровью, и все они лицемеры. Но они – мелкие бесы. Их злодеяний никто не оправдывает, но сами злодеи не страшны, ибо слабы. Они есть антиидеал? Но какой же они антиидеал, если, в сущности, нет и идеала? Ведь идеал для Гамлета – это его отец. Однако сам призрак признаётся, что томится в чистилище за «гнусные преступления»! Т.е. можно предположить, что отец Гамлета мало чем отличался от тех, кто сейчас окружает принца. По большому счёту, отец – плод фантазии Гамлета. В этот образ он утаскивает всё хорошее, утаскивает из окружающего мира, как бы лишая этого хорошего мир, потому что хорошим может быть только отец. Отец – это ещё и своеобразная индульгенция. Как радостно воспринимает Гамлет рассказ призрака о злодеянии Клавдия, как рвётся Гамлет мстить!

С потери отца, фабульно, начинается депрессия Гамлета, так напугавшая обитателей Эльсинора. Но не сюжетно: другого Гамлета, кроме того, что в пьесе, мы не знаем. Да и вообще: не есть ли отец просто повод, а не причина? Гамлет относительно редко вспоминает отца. Он ненавидит Клавдия как будто априори. Дерзит, выказывает своё презрение королю он с самого начала. Не удивлюсь, если он ненавидел его даже при жизни отца, в пору своего счастья. Да и было ли счастье? Стал ли Гамлет таким после смерти родителя, или под влиянием грязного мира, или же был им изначально?

И тут же главный вопрос: а каким он стал (был)? Что есть Гамлет?

Временами он похож на мизантропа. Столкнувшись с последним вопросом человеческого бытия – с вопросом смерти, он проникся столь ядовитым презрением ко всему бренному, в том числе и человеку, что не упускает случая напомнить окружающим об их ничтожестве. Взять хотя бы диалог с Офелией, где он предлагает ей уйти в монастырь, что на сленге того времени могло также означать и публичный дом и что вполне согласуется с дальнейшим разговором о беспутстве. «…будь ты целомудренна, как лёд, чиста, как снег, ты не избегнешь клеветы» – это можно продолжить: а потому какой смысл тебе быть чистой, если ты всё равно станешь грязной в глазах общества? Впрочем, можно обойтись и без столь спорных толкований. Даже если монастырь – «обычный», то и в этих словах сквозит смертельная усталость от жизни. «К чему плодить грешников?»…

Во всяком монологе Гамлета, обращённом к другим людям, скрыто или явно есть ликование – ликование от осознания собственной силы, превосходства. Гамлет знает то, чего не знают другие, и смеётся над их жалкими потугами изображать нечто, тогда как все люди – ничто. Апофеоз этой насмешки – сцена на кладбище. «Ступай теперь в комнату к какой-нибудь даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на дюйм, она всё равно кончит таким лицом», - говорит он Горацио, держа в руках череп. И далее рассуждает, что так же вонюч и непригляден был череп Александра Македонского.

Спрятавшись под маской безумия, Гамлет безнаказанно срывает маски с других. Но вот вопрос: а было ли безумие показным или оно действительно есть безумие, хотя бы и отчасти? В любом случае, Гамлет содержит в себе роковую раздвоенность, амбивалентность. То, что делает его сильным – его острейший ум – есть и его главная слабость. Он говорит об этом неоднократно, в том числе и в своём главном монологе: «Так трусами нас делает раздумье, / И так решимости природный цвет / Хиреет под налётом мысли бледной». С язвительной беспощадностью вынося вердикты, Гамлет в то же время осознаёт всю зыбкость всяких измышлений и определений, которая не даёт ему отделить хорошее от плохого.

Поведение Гамлета напоминает скорее не продуманное, хитрое дуракаваляние, а выплеск всего, что копилось в нём долгие годы. Подобный разлад в душе не мог появиться в одночасье, он всегда часть личности, потому что это черта мощного ума, ставящего под сомнение всё и вся. Этот ад Гамлет носил в своей душе, а потом стал показывать его окружающим – и крысы решили, что он обезумел. Можно сказать, что Гамлет – предтеча Ивана Карамазова. Взывая в самом начале к Богу: «Иль если бы Предвечный не установил / Запрет самоубийству! Боже! Боже!» – он всю пьесу демонстрирует метафизическое отчаяние, для которого нет успокоения в Боге.

Если Гамлет и борец, то только с самим собой. Временами у него открыто проглядывает стремление к самоуничтожению – как освобождению от мук и убожества материального мира. Например, он говорит Полонию о том, что охотнее всего расстался бы с собственной жизнью. Неслучайно в этом смысле и его желание уехать в университет, приобретающий некоторые черты мифичности, иномирья. Он становится символом места, где доминирует духовное, а постылая Гамлету телесная оболочка неважна. Проясняется и фигура Горацио, который на протяжении всей трагедии больше похож на стороннего наблюдателя, нежели на участника, хотя Гамлет и называет его своим единственным другом. Также Горацио – единственная «не-крыса» среди основных персонажей. Это неудивительно, ведь он не принадлежит к этому миру (вплоть до того, что он не датчанин), и основная его задача – донести историю Гамлета до других, т.е. увековечить принца именно в духовном бытии.

Говоря о личности Гамлета, нельзя не коснуться темы мести. Эта тема не ограничивается только местью Клавдию. Мы уже говорили о той радости, с которой Гамлет согласился ему отомстить. Жажда мести становится абсолютной и самоценной. Временами он прикрывается «справедливостью», но за ней всегда стоит только одно – отмщение. В действительности, Гамлету наплевать на справедливость, как и на власть, и на королевство. Хотя народ его и любит, он даже не задумывается над тем, чтобы последовать примеру Лаэрта, организовать восстание. Для него нет ни трона, ни народа. Принц мстит королю, а не пытается занять его место. Правда, мстит он не только Клавдию, но и всему миру – видимо, так стоит воспринимать его едкое отношение к окружающим. Но за что он мстит? Возможно, за то, что мир не идеален: особенно ярко это проявляется в диалогах с Гертрудой и Офелией. Мать и возлюбленная должны быть идеалами, но Гамлет видит, что они неидеальны (причём весьма) – и начинает их мучить.

Можно также предположить, что суть мести заключается в самом Гамлете – недаром же он центр трагедии. Основная претензия Гамлета ко всем, как мне кажется, в том, что окружающие его люди принадлежат этому миру. «Раз то, с чем мы расстаёмся, принадлежит не нам, так не всё ли равно – расстаться рано?» – однако люди не желают расставаться, они цепляются за жизнь, за её реальную, материальную часть. И Гамлета это злит.

Но месть – это иррациональное стремление усмирить боль. Так может статься, Гамлет мстит людям именно за то, что он сам этому миру не принадлежит и принадлежать не может? Возможно, вся трагедия, весь её «суровый мир», населённый выродками, – это крик Гамлета, что он прав, что виноваты всякие Клавдии и Полонии, а также попытка внушить эту мысль себе и другим, тогда как его сомневающийся ум, скорее всего, прекрасно понимает, что правоты может не существовать как категории.

Смерть была центром размышлений Гамлета, к ней он и пришёл, так что его гибель – закономерный финал, а не победа или поражение: эти понятия заведомо бессмысленны в пьесе, ведь Гамлет и так осознаёт свою обречённость. Поражение существует, только если возможна победа. Для Гамлета победа над материальным миром (т.е преодоление смерти) невозможна, значит, нет и поражения. Но есть боль… «продолжай с болью дышать в этом нестройном мире», – говорит перед смертью Гамлет другу. Так и он дышал с болью, и его терзания делали его безумцем и мизантропом…

Трагедия Гамлета – это не трагедия хорошего человека среди плохих, это трагедия человека, осознавшего отсутствие истины и вывалившегося из мира – вплоть до того, что он не может определиться, стоит ли мир того, чтобы в него возвращаться. На рациональном уровне он проклинает мир, но на иррациональном стремится установить с ним связь – хотя бы через месть миру. Иррациональное вообще привлекательно для тех, кто придавлен своим «чистым разумом». И неслучайно последнее слово, произнесённое Гамлетом, – это «молчание». Молчание. Тишина. Пустота. Спасительное Ничто.

«Человек скорее предпочтёт хотеть Ничто, чем ничего не хотеть» – сказал один великий человек, воспевавший иррациональное. Примечательно, что он тоже сошёл с ума.

Император - так и сказано - тебе одному, ничтожнейшему из его подданных, жалкой, прячущейся перед императорским солнечным ликом в бесконечной дали тени, именно тебе со своего смертного одра направил послание. Гонцу было велено опуститься на колени у ложа, и император шёпотом передал послание прямо ему на ухо, и такое он придавал этому значение, что заставил гонца повторить, тоже на ухо, всё слово в слово. Кивком головы он подтвердил правильность услышанного. И на глазах толпы, привлечённой зрелищем смерти, - стены, которые мешали, были убраны, на расходящихся в пространство лестницах стояли кольцом первые лица империи, - перед всеми ними он отпустил гонца. И тот сразу же отправился в путь; крепкий, неутомимый человек; действуя обоими локтями, он прокладывает себе дорогу через толпу; когда встречает сопротивление, молча указывает себе на грудь, там у него помещён знак солнца; таким образом гонец быстро продвигается вперёд, быстрее, чем кто бы то ни было. Но толпа слишком огромна, она никак не кончается. Как бы он полетел, если бы открылось свободное пространство, и совсем скоро ты услышал бы веселящий душу стук кулаков в твою дверь. Но нет, усилия его кажутся напрасными; он всё ещё пробирается через покои внутреннего дворца; похоже, ему никогда из них не выбраться; но даже если бы это ему удалось, он мало что выиграет; впереди бесконечные лестницы, по которым надо протолкаться вниз, потом дворики, они упираются во второй, внешний дворец; и снова дворики и лестницы; и новый дворец; бесконечная цепь, тянушаяся сквозь тысячелетия; и даже если он доберётся до самых последних ворот, - но это никак не может случиться, - на пути его встанет город, столица мира, занесённая песком. Тут пройти невозможно - тем более если несёшь послание от мертвеца. Но наступают сумерки, и ты сидишь у окна и мечтаешь о том, что он сейчас постучит в твою дверь.

Перевод И. Щербаковой.

_____________

Комментировать не буду - зачем?..

magazines.russ.ru/voplit/2009/2/eli12.html

Весьма занятная, хотя и немаленькая, статья, посвящённая трудностям перевода. Точнее говоря - такому моменту, когда переводчики вынуждены (?) менять пол оригинальных персонажей. В качестве примера используются "Винни-Пух", "Алиса  в стране чудес" и "Книга джунглей". Самым большим потрясением для меня стало, что у Киплинга, на самом деле, Багира - самец. Вот как.

Хотя проблема статьи по преимуществу филологическая, но автор, чтобы доказать значимость "гендерного вопроса", снабжает примеры ошибок культурологическими комментариями, что, возможно, будет интересно не только любителям филологии.

Некоторых птиц ослепляют, чтобы они лучше пели; я не верю, чтобы современные люди пели лучше, чем их предки, но знаю, что их заблаговременно ослепляют.

Ф. Ницше, "О пользе и вреде истории для жизни"

Бродя по просторам интернетов, невольно начинаешь накапливать некое подобие статистики - наблюдая за обитателями этих интернетов. И в числе прочего я могу выделить одну, не слишком уж первостепенную, но в то же время постоянную тему. Я называю её темой прозрения.

Частенько встречаются такие индивиды, которые, скажем, обожают всяческие "запрещённые ролики" (само по себе абсурдное словосочетание), комментируют их, горячо утверждая: "Вот она - правда. Нас дурят / убивают / спаивают / травят наркотой / долларом etc." Посмотрят, например, что-нибудь в духе "99 франков": "Да, вот она - правда. Так нас дурят рекламисты". Экономический кризис породил богатое множество прозрений на тему умирающего / дьявольского капитализма и т.п. Ну, и так далее по списку синонимов. Вплоть до откровенных патологий в виде теорий заговора. О "Бойцовском клубе", квинтэссенции этой теории прозрения (то бишь противостояния обществу потребления, если кто не понял) я тут даже не говорю, хотя сам по себе фильм показателен. Показателен своей бессмысленной, ничего не значащей концовкой, не отвечающей на поставленные вопросы - при всё своём пафосе и безусловной "крутости" начала. И это символизирует всю суть "прозревающих".

В некотором смысле, говорить о "системе" нынче модно. Равно как и о манипуляции сознанием, хотя 99% тех, кто о ней говорит, и понятия не имеют, что это такое, т.к. сами каждодневно жрут эту манипуляцию пачками. Особенно радует наивность тех, кто полагает, что спасся от Старшего Брата, лишь перестав смотреть телевизор.

Всё это остаётся позой, потому как дальше слов о противостоянии системе, промывающей мозги, обществу, навязывающему бездумное потребление, капитализму, превратившему деньги в воздух, дело не идёт. Но вот тут-то и встаёт вопрос: а какое возможно дело? Всемирная революция? Ну, или, реалистичнее, - погромы антиглобалистов и т.п.? Но это лишь психоз - насилие, как противодействие, а не чистое действие. О бегстве от общества на природу, в леса и проч. немного смешно говорить, потому не буду.

Почему-то вспоминается Че Гевара. По сути, это была одна из последних известных личностей, превращавших вышеупомянутые слова в дело. Человек верил в революцию - и он её делал. Наверно, даже бескорыстно. С другой стороны, вспоминается, как заскучал и поскучнел этот самый Че Гевара, совершив великую кубинскую революцию и став министром. В конце концов, не сдержался - и снова сбежал в джунгли, на войну. Т.е. и тут процесс борьбы имел больше смысла, чем её итог, который оказывался как-то неинтересен. Впрочем, не буду упрощать великого человека, тут я многого не знаю. Зато прекрасно знаю, что едва ли не самым масштабным результатом деятельности Че Гевары стала его знаменитая фотография, растиражированная по всему миру. И этот образ Че теперь прекрасно служит тем, кто его убил, приносит барыш капиталистам и является неотъемлемой частью массовой культуры - культуры потребительского общества. Этот итог мне кажется закономерным - в рамках нашей цивилизации.

Теперь футболку с портретом знаменитого революционера может носить любой - и тот, кто ни о чём не задумывается и живёт как живёт, и тот, кто задумывается (или делает вид?) и потом вещает о своём прозрении. Вещает - и также следует всем условностям современного общества, выполняет волю государства, ходит на работу...

Кстати, о работе. Один американский анархист заявил, что на самом деле анархизм содержит поражение в самом себе - ведь власть уничтожить в принципе невозможно. Что же делать? И он предложил уничтожить работу (= принудительный труд). Ведь, в действительности, немаловажная функция государства - это именно организация работы, и власть как раз и появляется неминуемо в ходе этой организации. Да и сама по себе работа является важным инструментом управления обществом - она легко делает людей контролируемыми. Правда, в качестве альтернативного варианта тот анархист выдвинул пример "общества" бушменов из пустыни Калахари, которые тратят всего пару часов в день, чтобы добыть себе самим еду, а больше ничего и не делают - вернее, делают, что хотят. Не знаю, как вам, мне эта альтернатива весомой не показалась.

PS. Что же до меня, то я могу ответить на все вопросы, которые сам тут обозначил, только я одно: мне нечего ответить. Я не знаю. Может быть, я тоже прозрел, но, открыв глаза, увидел пустоту?..

...на суд пришёл Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы.

Евангелие от Иоанна