Придёт время, и все наши духовные изыски и изощрения, вся наша гиперрефлексия, постмодернизм, въевшийся в наши души, наше сюсюканье с индивидуализмом и тоталитарностью, с толерантным гуманизмом и бременем белого человека, наше болезненно острое осознание собственного "Я", наше многослойное эстетство и попытки найти смысл существования в его бессмысленности - всё это станет мороком, вымученной игрой ума, абсолютно непонятной и неблизкой людям, занятной игрушкой и экспонатом кунсткамеры.

Наша культура - утончённая культура. Но она до того утончилась, что и истончилась в то же время. Десимволизация, децентрализация, деструктурализация мира - и претензия на "последнее" мировоззрение, осмысливающее все плоды тысячелетних культур - мёртвых или омертвевших культур! - всё это иллюзия. Последняя иллюзия последних людей умирающей культуры. Как бы ни боролись мы с иллюзиями, но держится всё именно на этой иллюзии - иллюзии отсутствия иллюзий, победы над ними. Мы не осмысливаем того, что было до нас, как бы ни пытались мы притворяться гностиками или дзен-буддистами. Всё это существовало на другом языке и в другом сознании - а стало быть и с другим содержанием. Мы же облизываем только оболочку - и в интеллектуальной гордыне полагаем себя носителями древнего наследия. Но мы не понимаем его.

Придёт время, и придёт другая культура - возможно, примитивнее, но свежее. Она не будет разлагать мир на части, не будет злоупотреблять самоанализом. И люди будут смотреть на осколки старых времён и удивляться. Хотя нет, наверно, они тоже будут считать себя наследниками мёртвых культур, в том числе и нашей, хотя это и будет извечным заблуждением.

Но этими людьми будем не мы.

Ещё один классик циклической теории истории. Оставил весьма противоречивое впечатление. Оговорюсь сразу: весь 12-томный цикл "Постижения истории" не читал. Подозреваю, что в русском переводе его вовсе не существует. По интернетам, судя по всему,  гуляет лишь одно издание, представляющее собой антологию первых семи томов - правда, весьма немаленькую. Потому наберусь наглости судить о теории Тойнби по данному изданию.

Если вкратце - разочарование и недоверие. Ситуация немного парадоксальна. Конечно, и у того же Шпенглера есть куча неточностей и ошибок, за что его и шпыняют, "опровергая" его теорию. Но сам стиль его изложения - философско-одухотворённый, зачастую использующий метафоры и образы вместо рациональных аргументов - подкупает, убеждая в правдивости не столько самой теории, сколько взгляда на историю, который лежит в основании этой теории. Тойнби же пытается придерживаться объективисткого, научного стиля. Но тем виднее становятся многочисленные притягивания за уши и недостаток аргументации. Временами, однако, он пытается приукрасить свою речь образностью, но это только ухудшает ситуацию, потому что используются пафосные штампы и плоскости, нередкие для научно-публицистической речи. Да, пафос чудовищный. Усугубляется обилием слов с большой буквы. Особо безбожно используется слово "Добро". Вот с этим-то "Добром" связан другой провал теории Тойнби.

Он всячески пытается отмежеваться от Шпенглера (понятно - чтобы не прослыть эпигоном), в частности, ополчаясь как раз на цикличность теории последнего (внезапно, не правда ли?!). Тойнби считает неверным уподобление существования общества биологической жизни со свойственными ей обязательными циклами  рождения-смерти. Общество - не организм, утверждает Тойнби. Однако он не видит, что утверждение "общество - организм" весьма многосмысленно. В устах Герберта Спенсера оно действительно топорно и механистично, в устах Шпенглера - совсем иное. "Общество - это пересечение полей активности индивидов", - заявляет Тойнби, чтобы найти альтернативу. Но тут же встаёт вопрос - а как это, собственно, противоречит Шпенглеру? Почему у этой самой активности индивидов не может быть ритмов (как есть биологические ритмы в активности организма), тождественных циклам? Более того - как дальше мы увидим, Тойнби и занимается выявлением этих самых ритмов.

Важно и то, что Тойнби не особо разбирается в циклизме Шпенглера, по сути, не делая различия между его учением и "мифом о вечном возвращении" Ницше. В чём дело? Как я думаю, дело в том, что цикличность применяется к разным объектам. Цикличность Шпенглера - это утверждение, что все культуры проходят одинаковые стадии развития. Но в остальном они абсолютно автономны и никакой связи между культурами нет, цикличности или какой-либо другой закономерности нет в истории человечества. Для Шпенглера вообще не существует истории человечества, нет смысла этой истории, он говорит лишь об отдельных культурах. А "Постижение истории" Тойнби - это именно постижение общечеловеческой истории и попытка, что ещё более важно, найти смысл этой истории. Поэтому неудивительно, что в рамках общечеловеческой истории, по Тойнби, нет никакой цикличности. Её, как оказывается, не подразумевает и Шпенглер. Они вообще видят историю абсолютно по-разному.

Тойнби ищет смысл истории, и вот тут-то выползает самое неприглядное. Едва он касается этого смысла, касается вопроса ценностей, как тут же отчётливо проступает пошленькая англосаксонская мораль, говорящая о "Добре", о торжестве нравственности и духовности как цели общечеловеческой истории и об уменьшении насилия как основной тенденции и критерия "хорошести" общества. Мораль эта абсолютно ничем не доказывается, а преподносится как аксиома. Точнее говоря, она преподносится суггестивно, как внутренняя данность, нечто само собой разумеющееся, о чём даже не нужно предварительно заявлять. В конечном счёте, модель общечеловеческой истории Тойнби выливается в другую пошлость - гегельянское развитие по спирали. Короче говоря, теория Тойнби оказывается скорее псевдоциклической.

Немаловажно и то, что при постулируемом отрицании европоцентризма, Тойнби никак не может отделаться от западного взгляда на мир. Проявляется это в том числе и уже в выше упомянутом либеральном смысле истории, т.е. таком смысле, который присущ исключительно западному сознанию. Кроме того, Тойнби пытается всячески подчеркнуть историческую исключительность христианства. Так это нарочито делается, что иногда даже неловко читать. Сложного понимания христианства, присущего Шпенглеру, нет и в помине. Христианство Запада для Тойнби напрямую связано с событиями начала нашей эры, а Христос - фигура ключевая в истории, покруче всяких Будд. Нет, и для Шпенглера христианство было ценнее того же буддизма, но он это хотя бы аргументировал менее патетично, в рамках логики своей теории. У Шпенглера буддизм - последнее мировоззрение умирающей индийской цивилизации, христианство же, напротив, - свежее, полное жизненных сил воззрение зарождающейся магической культуры. Отсюда и отношение к ним. А у Тойнби выходит какое-то камлание, сводящееся едва ли не к тому, что Христос лучше Будды, потому что он сын Бога. Это не то что не наука, но даже не философия...

Однако есть в теории Тойнби и ценные вещи. И, что весьма занятно, касаются они в основном уже упоминавшихся ритмов в жизни цивилизации:

1. Ритм "Вызов-Ответ". Это главный ритм истории и существования цивилизации. Особенно он важен при их зарождении. Огромное значение этого ритма связано с тем, что было объяснено слабое развитие центрально- и южноафриканских народов - потому что не было достойного вызова. Природный вызов слишком слаб, а человеческого вызова в виде каких-либо великих вторжений попросту не было. В то же время, народы Крайнего Севера или азиатские кочевники застыли в своём развитии, потому что вызов слишком силён - природные условия настолько жёсткие, что, приспособившись к ним, эти народы уже не смогли развиваться. А скажем, вызов цивилизации Междуречья был оптимальным - климат тоже не самый приятный, но наличие великих рек способствовало развитию ирригации, появлению городов, усложнению государства и т.д.

Важно отметить, что все существовавшие цивилизации рано или поздно переживали надлом. Он был связан с тем, что цивилизация находила оптимальный вызов на самый главный вызов, а потом останавливалась и уже не могла найти ответы на новые вызовы.

2. Ритм "Спад-Оживление". Это ритм распадающейся, надломившейся цивилизации. Тойнби довольно много написал о периоде распада в разных цивилизациях. Надо отдать ему должное, там немало интересного.

3. Концепция мимесиса. Ключевая концепция теории. Тойнби делит общество на творческое меньшинство и нетворческое большинство. Именно творческое меньшинство находит ответ на вызов. Отношения с большинством могут складываться очень по-разному, но даже в случае враждебности большинства срабатывает мимесис - большинство начинается подражать меньшинству, и так всё общество даёт ответ на вызов. Однако со временем меньшинство растрачивает свою творческую потенцию и остаётся просто правящим меньшинством, которое отчаянно держится за старый ответ на старый вызов, а дать новые ответ на новый вызов уже не может. В результате и происходят пресловутые надлом и распад. При этом в распадающейся цивилизации нарождается новое творческое меньшинство и выходит оно, как правило, не из старого меньшинства. Это новое творческое меньшинство является корнем новой цивилизации.

Правда, на страницах того издания, которое мне довелось читать, я не нашёл никакого обоснования данной концепции.

4. Ритм "Уход-Возврат". Это ритм, в котором живёт развивающаяся, молодая цивилизация. Она сталкивается с вызовом, на время отступает, потом находит ответ и возвращается ещё более сильной. Также этот ритм присутствует в деятельности представителей творческого меньшинства. Примеров тут масса - взять тех же Христа и Будду, учения которых появились после отшельничества, ухода от мира. Забавно довести эту аналогию до деятелей новейшего времени - скажем, основополагающие труды Ленина и Гитлера появились также после "ухода" - заключения в тюрьме.

Возвращаясь к недостаткам, стоит отметить, что Тойнби довольно узко понимает духовную составляющую цивилизации, верх культуры для него - религия, что тоже выглядит тенденциозно. Однако тут, как мне кажется, и кроется коренное отличие между Тойнби и Шпенглером. Теория последнего - не столько историческая, сколько культурологическая. Видимо, поэтому Шпенглер и не задается вопросом смысла истории, потому что он не историю изучает, а культуру, а в ней действительно нет никакого смысла, да и говорить об общечеловеческой культуре вряд ли возможно. Тойнби, напротив, весьма слаб как культуролог, но его теория - это теория именно историческая.

Если резюмировать, то я, безусловно, признаю важность тех четырёх концепций, но едва ли они стоили столь большого объёма (я о количестве томов), столь обширного "растекания" мыслью по древу. Или иначе - они требовали несколько другого фокуса. Не о том писать надо было, короче говоря.

Исходя из всего, что я написал выше, цитировать мне нечего, хотя я и поместил данный текст в раздел "цитаты".

Засим остаюсь правоверным шпенглерианцем.

Некоторых птиц ослепляют, чтобы они лучше пели; я не верю, чтобы современные люди пели лучше, чем их предки, но знаю, что их заблаговременно ослепляют.

Ф. Ницше, "О пользе и вреде истории для жизни"

Бродя по просторам интернетов, невольно начинаешь накапливать некое подобие статистики - наблюдая за обитателями этих интернетов. И в числе прочего я могу выделить одну, не слишком уж первостепенную, но в то же время постоянную тему. Я называю её темой прозрения.

Частенько встречаются такие индивиды, которые, скажем, обожают всяческие "запрещённые ролики" (само по себе абсурдное словосочетание), комментируют их, горячо утверждая: "Вот она - правда. Нас дурят / убивают / спаивают / травят наркотой / долларом etc." Посмотрят, например, что-нибудь в духе "99 франков": "Да, вот она - правда. Так нас дурят рекламисты". Экономический кризис породил богатое множество прозрений на тему умирающего / дьявольского капитализма и т.п. Ну, и так далее по списку синонимов. Вплоть до откровенных патологий в виде теорий заговора. О "Бойцовском клубе", квинтэссенции этой теории прозрения (то бишь противостояния обществу потребления, если кто не понял) я тут даже не говорю, хотя сам по себе фильм показателен. Показателен своей бессмысленной, ничего не значащей концовкой, не отвечающей на поставленные вопросы - при всё своём пафосе и безусловной "крутости" начала. И это символизирует всю суть "прозревающих".

В некотором смысле, говорить о "системе" нынче модно. Равно как и о манипуляции сознанием, хотя 99% тех, кто о ней говорит, и понятия не имеют, что это такое, т.к. сами каждодневно жрут эту манипуляцию пачками. Особенно радует наивность тех, кто полагает, что спасся от Старшего Брата, лишь перестав смотреть телевизор.

Всё это остаётся позой, потому как дальше слов о противостоянии системе, промывающей мозги, обществу, навязывающему бездумное потребление, капитализму, превратившему деньги в воздух, дело не идёт. Но вот тут-то и встаёт вопрос: а какое возможно дело? Всемирная революция? Ну, или, реалистичнее, - погромы антиглобалистов и т.п.? Но это лишь психоз - насилие, как противодействие, а не чистое действие. О бегстве от общества на природу, в леса и проч. немного смешно говорить, потому не буду.

Почему-то вспоминается Че Гевара. По сути, это была одна из последних известных личностей, превращавших вышеупомянутые слова в дело. Человек верил в революцию - и он её делал. Наверно, даже бескорыстно. С другой стороны, вспоминается, как заскучал и поскучнел этот самый Че Гевара, совершив великую кубинскую революцию и став министром. В конце концов, не сдержался - и снова сбежал в джунгли, на войну. Т.е. и тут процесс борьбы имел больше смысла, чем её итог, который оказывался как-то неинтересен. Впрочем, не буду упрощать великого человека, тут я многого не знаю. Зато прекрасно знаю, что едва ли не самым масштабным результатом деятельности Че Гевары стала его знаменитая фотография, растиражированная по всему миру. И этот образ Че теперь прекрасно служит тем, кто его убил, приносит барыш капиталистам и является неотъемлемой частью массовой культуры - культуры потребительского общества. Этот итог мне кажется закономерным - в рамках нашей цивилизации.

Теперь футболку с портретом знаменитого революционера может носить любой - и тот, кто ни о чём не задумывается и живёт как живёт, и тот, кто задумывается (или делает вид?) и потом вещает о своём прозрении. Вещает - и также следует всем условностям современного общества, выполняет волю государства, ходит на работу...

Кстати, о работе. Один американский анархист заявил, что на самом деле анархизм содержит поражение в самом себе - ведь власть уничтожить в принципе невозможно. Что же делать? И он предложил уничтожить работу (= принудительный труд). Ведь, в действительности, немаловажная функция государства - это именно организация работы, и власть как раз и появляется неминуемо в ходе этой организации. Да и сама по себе работа является важным инструментом управления обществом - она легко делает людей контролируемыми. Правда, в качестве альтернативного варианта тот анархист выдвинул пример "общества" бушменов из пустыни Калахари, которые тратят всего пару часов в день, чтобы добыть себе самим еду, а больше ничего и не делают - вернее, делают, что хотят. Не знаю, как вам, мне эта альтернатива весомой не показалась.

PS. Что же до меня, то я могу ответить на все вопросы, которые сам тут обозначил, только я одно: мне нечего ответить. Я не знаю. Может быть, я тоже прозрел, но, открыв глаза, увидел пустоту?..

...на суд пришёл Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы.

Евангелие от Иоанна

"Жизнь жестока, если она хочет быть великой. Она оставляет право выбора лишь между победой и поражением, а не между войной и миром. Жертвы победы являются составной частью победы".

Конечно, "Закат Европы" можно прямо-таки разбирать на цитаты. Эта цитата - просто из того, что недавно попалось на глаза.

Вообще, всю философию истории Шпенглера пронизывает двойственность, противоречивость, которая, возможно, делает его труды спорными или даже бредовыми для "традиционной" науки, но тем не менее именна эта противоречивость делает его философию философией, а самого Шпенглера - достойным последователем Ницше, дополнившим своего учителя именно в той области, где Ницше был откровенно слаб - в истории.

Противоречивость в "Закате Европы" - на каждому шагу. С одной стороны, Шпенглер прямо-таки эпатирует своим материализмом, не уставая заявлять о своей симпатии к, если позволите, "аристократии дела" - к тем, кто делает политику, к тем, кто действует, в противовес тем, кто думает - и бездействует. На это накладывается и тезис о том, что западная культура (это термин Шпенглера, по-нашему - цивилизация) вступила непосредственно в стадию цивилизации (криво вышло, ну да ладно), т.е. в стадию империализма, доминирования масс, смерти высокой культуры и духовности, выхода на первый план "последних мировоззрений" (для примера: это буддизм, стоицизм и этический социализм для индийской, античной и западной культур соответственно) - мировоззрений усталости от жизни и от всего бытия. Современность - это стадия Римской империи в античности. Рим не имел культуры, сравнимой, скажем, с Грецией. Всё - и культура, и наука - в Риме нацелено на практичность и эффективность. Этим Рим и прославился. Потому и для своих времен Шпенглер считал лучшим занятием дело политика, нежели философа. Уход в философствование - это бегство от реальности (именно в рамках наступившего времени, что важно заметить).

С другой стороны, Шпенглер так и не ответил на вопрос, который закономерно встаёт: какова же тогда роль самого Шпенглера? Как бы ни превозносил он "действие", "людей крови", сам он принадлежит к "людям духа" - тем, кто "не от мира сего". Да и судьба Шпенглера показательна - после издания своего великого труда он приобрёл известность и авторитетность и даже было попытался заняться политикой, но это дело провалилось. Заигрывания нацистов он с презрением отверг - и прожил остаток своих дней в тихой опале. А меж тем, приход тоталитаризма - яркий пример цезаризма, жестокой и практичной власти случайных людей, которому как раз "пришло время" - по теории самого же Шпенглера...

Противоречивость состоит и в том, что всё-таки жизнь выделяемых культур Шпенглер явно соотносит именно с духовным развитием - и тот момент, когда высокая культура умирает, переходя в заключительную стадию - цивилизацию - он описывает скорее со смешанным чувством восхищения (силой, масштабностью) и омерзения (от бездуховности и отсутствия "стиля", "крови" - важных и абсолютно трансцендентных понятий в его философии). Всё-таки, восхищаясь рыцарями времён крестовых походов, Шпенглер с нескрываемым упоением описывает религиозных деятелей зороастризма, раннего христианства, гностицизма - этих провозвестников культуры, которую сам Шпенглер назвал "магической".

Я уже сказал, что в философии Шпенглера очень больше значение играют образные полумистические понятия вроде "стиля", "крови", "быть в форме" (всё это имеет положительные значения), которые он употребляет применительно к культуре. Но самое важное - в основе каждой культуры он видит исключительно трансцендентное понятие - некий "прасимвол". Для западной цивилизации прасимвол - стремление к бесконечности, для египетской - путь, как путь к смерти, путь в вечности, для китайской - путь, как поток, витиеватое созерцательное блуждание, "дао", для магической - мир как пещера...

Да, кстати о "крови". Временами злоупотребление этим термином делает Шпенглера похожим на некоего адепта национализма (и нацисты сумели употребить для своих нужд и его философию, несмотря даже на его презрение к ним). Но параллельно с этим он настаивает, что всего его великие культуры никак не связаны с этносом. Этнос - это последнее, на что следует обращать внимание. "Нация" же - всего лишь стадия в историческом развитии великой культуры. Хотя она ему, безусловно, милее, чем "бесформенные" массы, которые являются единственным этносом, единственной нацией для стадии "цивилизации". Для примера: в магическую культуру Шпенглер включает самые разные народы - и семитов (иудеев с арабами), и арийцев-персов, и поздних греков-византийцев с армянами, и турок-сельджуков (именно их владычество ознаменовало стадию "цивилизации" в магической культуре). М-да, слишком вызывающе с точки зрения науки, но для философии - шикарно.

И напоследок ещё о "людях крови" и "людях духа":

"Можно быть или героем, или святым. Посередине находится не мудрость, а обыденность".

"...события прошлого объективно не существуют, а сохраняются только в
письменных документах и в человеческих воспоминаниях. Прошлое есть то, что
согласуется с записями и воспоминаниями".

Дж. Оруэлл, "1984"
 

История - едва ли не самая необъективная из наук. И никогда не будет объективной, до тех пор пока будет идти борьба за власть - а в её окончание я слабо верю. Впрочем, дело не только во власти. То, что во времена Оруэлла только набирало силу, теперь расцветает во всю дурь. Я говорю о массовой культуре и других феноменах с ней так или иначе связанных: клип-культуре, мозаичной культуре, обществе спектакля, обществе потребления. Массовая культура вообще не любит воспоминания. Оно и понятно: если бы "пипл", который "хавает", помнил о старой продукции, то он наверняка бы увидел, что всё, что ему сейчас предлагают, - это тотальный повтор старого: избитых сюжетов, образов, лиц... Но ничего такого нет: все блокбастеры, которые в этом сезоне гремят как кино всех времён и народов, в следующем сезоне уже начисто забудутся, потому что уже появятся новые клоны, которые будут зашибать новые миллионы. Ну, оболочка немного изменится, и только.

Дело, впрочем, не ограничивается только искусством. Весь культ потребления нацелен на "однодневность". Попользовался вещью - и выкинул, чтобы потом тебе втюхали, по сути, ту же вещь, но в новой обёртке. Есть и другой аспект: массовая культура нивелирует всякую местную культуру - т.е. ту, которая имеет множество пластов, от низовых до высоких, классических, и, что ещё важнее, которая имеет продолжительную историю. У "обычной" культуры есть воспоминания, стало быть, есть свои воспоминания (а следом  вкусы, привычки, тотемы и табу, мировоззрения) и у каждого народа, к этой культуре принадлежащего. Чтобы больше продать, нужно расширить целевую аудиторию, т.е уничтожить различия между культурами, чтобы одинаково хорошо "хавал" и русский, и американский, и японский "пипл". Массовая культура неустанно трудится на этой ниве. Иногда этот процесс называют оболваниванием или дебилизацией. Это тоже неудивительно: из общего у всех людей может быть только глупость, а ум - у каждого свой. Общий знаменатель для всех культур оказывается на уровне инстинктов.

Ну, тут я Америку не открыл, да и в сторону ушёл. О воспоминаниях я сказал. Теперь о документах, другой основе истории. Логично предположить, что интерес к ним у населения с разжиженным интеллектом и так будет невелик. В то же время, на почве, так сказать, интеллектуальной, действует постмодернизм, который играется с документами - а то и создаёт псевдодокументы (скажем, "Хазарский словарь" Павича). Интеллектуал, быть может, и увидит мистификацию - и получит удовольствие от своего открытия. Ну, а пипл схавает и так - а потом, возможно, будет на основе какого-нибудь хазарского откровения строить свою картину истории. Да и без этого: постмодерн преподносит всегда мозаику (есть в постмодерне и такое понятие "ризома" - изначально это корневая система, не имеющая единого стержня), так что создать на основе подобных знаний что-либо осмысленное и системное весьма и весьма сложно.

Покончив с воспоминаниями и авторитетом документа, массовая культура насаждает мифы и симулякры - по всем каналам. Сейчас история - это то, что существует в массовом сознании. Это во времена Оруэлла, чтобы управлять историей, нужно было переиздавать учебники, сжигать неугодные книги, попросту замалчивать. Теперь достаточно просто снять фильм или выпустить компьютерную игру. Дирижабль "Киров" и "This is Sparta!" - всё это само по себе не есть какая-то ложь. Я всё-таки ещё сохраняю идиотскую веру, что наши потомки не будут воспринимать СССР как сборище всадников на медведях или греко-персидские войны - как фэнтезийные побоища со всякими орками (хотя кто знает?..). Проблема не в том, что такие вещи транслируют неправду. Неправда была всегда. Проблема в том, что они превращают историю в идиотизм. Хотя пикантный привкус противостояния Востока и Запада ощущается и в том, и в другом случае.

Впрочем, можно обойтись и без политики. Да и без массового сознания. Те же человеческие воспоминания - превратная вещь. Мы очень хорошо забываем. И очень многое. Когда-нибудь Гитлер будет восприниматься нами всего лишь в духе, скажем, Наполеона - т.е. одновременно "скучный" исторический персонаж, персонаж бульварный (а-ля душещипательные истории о Наполеоне и Жозефине), типаж психа и торт.

Или ещё лучше - когда-нибудь Гитлер будет восприниматься, как Тамерлан. Т.е. эдакий экзотический персонаж, который, вроде бы, и известен, и неизвестен. Да промелькнул пару раз в рекламе "Банка Империал" и в "Дневном дозоре". Между тем, Тамерлан строил стены из человеческих тел и башни из черепов.

Это всё вопрос времени. Что бы там ни говорили, время не лечит. Время - это амнезия. Многие знания - многие скорби, а массы любят веселиться.

"Богатство и бедность, да и все другие виды и формы неравенства создают почву для недовольства. Но при этом забывается, что философ не станет искать равенства в дольнем мире. Он не может думать, что обладание многими вещами действительно делает кого-то богаче или что сила предпочтительней добродетели. Пусть подобного рода заботы волнуют других людей — ему же очевидно, что человек в этом мире может избрать лишь два пути: либо путь мудрости, либо путь толпы. Мудрость всегда сосредоточена на главном, тогда как те, кто ищут мирских благ, в свою очередь делятся на два типа: одни из них, которые еще помнят о добродетелях, хоть изредка, но соприкасаются с высшим, остальные же, всецело поглощенные житейской суетой, часто сами того не замечая, служат интересам более мудрых".

"Одной из основных задач человека является самосовершенствование, но для этого совсем не нужно и даже опасно примыкать к каким-либо обществам или сектам — этот путь совершается в тишине и одиночестве".

"...скорее мудрец усомнится в собственной мудрости, нежели невежда, и, как правило, чем меньше кто-либо имеет прав на претензии, тем охотнее и чаше он их выдвигает".

"Никто не помышляет о добродетелях и их не исследует, благородные древние учения отметаются с порога. Многочисленные речи о душе решительно ничем не подкрепляются. Можно сколько угодно повторять: "надейтесь на Бога", но если не объяснять, насколько важна эта надежда и какими действиями должна быть она подкреплена, всё это останется пустыми разговорами. Если с утра до вечера твердить слово "Бог", думая при этом об одних только плотских утехах, то подобные действия следует считать ни чем иным, как богохульством. К Богу ведут лишь добрые дела да просветляющие душу размышления, без этой же устремленности все прочее — одни только слова".

Мысли эти, напрямую не связанные с основной темой трактата Плотина (борьба с учением гностиков), всё-таки привлекли моё внимание - своей простотой. Действительно, кажется, что особой оригинальности в них нет. Если бы не одно "но" - этим мыслям без малого 17 столетий. Но почему-то до сих пор они не могут прийти в головы очень и очень многим. Как тут не сказать: и нет ничего нового под солнцем...

Собственно, в данной рубрике я буду собирать цитаты, показавшиеся мне глубокомысленными. И, по мере своих скудных способностей, их комментировать.

Итак, три цитаты:

«Смерть есть больше признак целесообразности, проявление приспособляемости к внешним условиям жизни, так как при разделении клеток тела на сому и зародышевую плазму неограниченная продолжительность жизни индивидуума была бы совершенно нецелесообразной роскошью».

«Гартман считает характерным для смерти не появление «трупа», этой отмершей части живой субстанции, а определяет ее как «окончание индивидуального развития».
В этом смысле смертны и Protozoa, смерть совпадает у них с размножением, но этим она известным образом замаскировывается у них, так как субстанция производящего животного непосредственно переводится в субстанцию молодого потомка».

«…жизненный процесс индивидуума из внутренних причин ведет к уравновешиванию химических напряжений, то есть к смерти, в то время как слияние с индивидуально отличной живой субстанцией увеличивает эти напряжения, вводит, так сказать, новые жизненные разности, которые еще должны после изживаться».

Строго говоря, эти мысли Фрейду не принадлежат, он лишь излагает теории разных биологов, на которых ссылается, – Вейсмана, Гартмана и других. Но всё же он их собрал – со своими целями. Чтобы узнать каковы цели, советую ознакомиться с самим опусом, вынесенным в заглавие; он совсем небольшой. Вкратце, Фрейд попытался найти волю к смерти и волю к жизни не то что на уровне животных, а чуть ли не на уровне клеток. Рассуждать о либидо у одноклеточных простейших – это, конечно, сильно, хотя больше занимают сами рассуждения и обоснования, нежели конечный вывод. Да, по сути, никакого вывода и нет, а только предположения.

Поясню цитаты. Сома – это смертные клетки, а зародышевые – потенциально бессмертные, т.к. они могут развиться в новый организм и, так сказать, обрасти новой сомой. Но такое разделение касается только многоклеточных, поэтому проблеме одноклеточных посвящена вторая цитата: есть ли у них смерть, если они постоянно делятся, размножаются, а старого организма как бы не остаётся? Третья мысль, наиболее подвергшаяся фрейдовской обработке, на мой взгляд, самая занимательная. Живая субстанция появилась из неживой, и Фрейд полагает логичным её стремление снова стать неживой, т.е. достичь равновесия, покоя, стабильности – и полного устранения раздражение. Собственно, это уравновешивание и есть смерть. Сома как раз и стремится к смерти. В то же время, размножение является таким раздражением, которое только подстёгивает «беспокойность» – т.е. некоторое время не даёт живой материи стать неживой. В общем, лучше Фрейда мне не объяснить, притом что мысли очень тонкие, балансирующие на самом краю фантастического бреда.

На ум приходят множество аллюзий. Особенно животрепещущей кажется мысль о нирване – вот уж точно великий покой! В то же время всё вдумываюсь и вдумываюсь в два слова: «смерть целесообразна». Вот уж и впрямь неприятная истина! Приходит и такая ассоциация, может быть, довольно нелепая: жизнь можно сравнить с «жизнью» Windows, в которой накапливаются всякие глюки и ошибки – и в какой-то момент становится целесообразнее просто поставить новую систему, чем пытаться «лечить» старую. Так может быть, легче (в том плане, что меньше энергии потратится) создать новый живой организм, чем поддерживать функционирование старого? Иногда во всяких паранаучных сообщениях можно встретить идею о том, что даже есть «ген смерти». Не знаю, правда это или нет, но наличие такого гена лишний раз подтвердило бы, что смерть прописана природой, Богом, Высшим Разумом или кем там ещё.

Можно обойтись и без генов. Фрейд рассказывает об опытах, когда учёные пытались проследить «бессмертие» инфузории, наблюдая её деления и изолируя от окружающей среды. Её смерти они не дождались, но всё равно было замечено, что инфузория всё больше слабела. Дело в том, что она попросту травилась отходами собственной жизнедеятельности. Вот так и мы травим себя. Живой организм нестабилен, в отличие от какого-нибудь неживого камня, он испытывает не только внешние раздражения, но и внутренние, порождённые им самим. Это как раз соотносится с мыслью Фрейда (уже не биологической, а психологической) о том, что на наше сознание воздействуют как внешние факторы, так и внутренние – наше бессознательное. Т.е. сознанию приходится бороться и с тем, и с другим, и, в конечном счёте, подавлять то, что исходит из самого же организма. Другими словами, живой организм постоянно вредит самому себе, и чем сложнее его организация, тем изощрённее это вредительство.

В этом ракурсе постоянные мечтания человека о бессмертии, приобретающие в нашу эпоху дурной материальный привкус (опять же если вспомнить о всяких паранаучных сенсациях), кажутся вдвойне лицемерными. Да и долгая продолжительность жизни тоже. Вот говорят, что наука сделает то, сделает это, и человек будет жить очень долго. А если суть смерти состоит не в генах и уж тем более не в развитии медицины, а в сущности самой жизни?

Часто приходится слышать в разговорах о природе восхищения относительно её гармоничности, соразмерности, упорядоченности. Неудивительно в этом плане, что наибольшее удовольствие приносит лицезрение моря, гор, неба, т.е. объектов абсолютно неживых, а стало быть и гармоничных. Жизнь уже сама по себе есть хаос, она непредсказуема – так почему бы ей самой не стремиться к стабильности неживого? Вспоминается и «аполлоновское» и «дионисийское» у Ницше: первое есть застывшее и неизменное (хотя и образцовое), а второе – хаотическое и постоянно изменяющееся (но образец тут невозможен). Тут видится как раз воля к смерти и воля к жизни. Особенно, если учесть, что размножение как раз и есть постоянное изменение. Аполлоновское, как мне кажется, есть итог однажды остановившегося дионийского. Так и смерть, полный покой, есть итог постоянно меняющейся жизни. Если продолжать аналогию до конца, то смерть оказывается эталоном, образцом, и это опять же соотносится с постулатом Фрейда о желании живой материи быть неживой, ну да не будем мудрствовать.

Таким образом, воля к смерти оказывается чуть ли не метафизическим понятием. Правда, всё же остаётся ещё и воля к размножению, т.е. к жизни, а она как раз и не объяснена. Сам Фрейд ничего вразумительного по этому поводу не говорит (ну, или я не понял), кроме, наверное, мысли, что размножение служит способом слиться в единое целое, которым, видимо, изначально и была живая материя (хотя это опять же попахивает пресловутым стремлением к стабильности). Но тут Фрейд обрывает сам себя, и я умолкаю следом за ним. 

Тема борьбы с пиратством и нарушением авторских прав периодически всплывает в СМИ и волнами распространяется по интернетам, облачаясь в первом случае в пафосно-морализаторские одежды, а во втором – в обличье гневной истерики. И в том, и в другом случае редко когда звучит что-то дельное. Что ж, стоит взглянуть на этот предмет попристальнее.

Я не намерен влезать в юридические дебри, тем более что законы не есть сами по себе нечто незыблемое. Попробую рассмотреть авторское право с позиции, так сказать, чистой логики.

Отчего должно защищать авторское право? В первую очередь, от плагиата. Называться автором своего произведения и не допускать, что таковым назвался кто-либо другой – пожалуй, это было одним из основных желаний автора любой эпохи. Ведь в творчестве производятся не страницы и килобайты, не буквы и ноты, а идеи. И именно кража идей была, есть и будет основным кошмаром всякого автора.

Но что мы имеем сейчас? Мы имеем авторское право, которое защищает не автора, а правообладателя. Оно следит не столько за плагиатом, сколько за использованием произведения. Во многом это связано с распространением, если можно так выразиться, прикладного творчества. Скажем, написание компьютерной программы есть творчество, но не имеет художественной ценности, только практическую. С другой стороны, доминирование массовой культуры вызывает аналогичный процесс. Едва ли не всякое произведение масскульта – в чём-то плагиат, потому что масскульт живёт шаблонами. И в этом ракурсе для «авторов», которые создают «художественные» произведения, плагиат становится проблемой второстепенной, на первый же план выходят проблемы получения денег за продажу, за просмотр, за использование. В общем, всякий раз, когда цель получения денег затмевает цель распространения идей, авторское право извращается и приобретает черты абсурда.

Этот абсурд подчёркивается ещё одной, ультрасовременной, проблемой. Это распространение виртуальности, появление виртуального мира, виртуальных продуктов. Разберём пример. На мой взгляд, он весьма показательный.

Олицетворением «старых» и «логичных» законов авторского права условно будем считать книгу. Обычную книгу, со страницами, в переплёте, напечатанную типографским способом. Сравним её, скажем, с компьютерной программой или игрой. Мы покупаем книгу. Да, мы тут платим деньги. Так же мы покупаем и диск с программой. Но мы ведь не платим денег за пользование книгой. Более того, мы можем запросто дать книгу другу, он будет спокойно читать её, и никто за это нас судить не будет. Почему мы, заплатив деньги за диск, должны ещё потом что-то приплачивать? Да, есть маленький нюанс в виде разного рода обновлений, но в подавляющем большинстве случаев такой повод кажется, скорее надуманным – и, опять же, подавляющему большинству пользователей, обычных пользователей такой сервис практически не нужен. Но мы все должны покупать лицензионные версии, регистрироваться, платить что-то или продлевать лицензию. Это всё равно, что государство обязывало бы каждого покупать книги только для себя, платить за их чтение, да ещё и отбирало бы их по истечении какого-либо срока. Не правда ли, абсурд?

Есть, однако, очень важная деталь. Мы не можем создать самостоятельно точную копию книги и, опять же, отдать другу. А вот точную копию программы или игры мы чаще всего создать можем. В этом и есть главная проблема виртуальности: В ВИРТУАЛЬНОМ МИРЕ ВОЗМОЖНО СОЗДАНИЕ ИЗ НИЧЕГО. Да, программа занимает некоторое место на диске или другом носителе, т.е. физически имеет некоторое измерение, но по большому счёту она бесплотна, она возникает из ничего, она существует нигде и в никуда исчезает. Затраты времени и денег на копирование программы, разумеется, есть, но они ничтожно малы. Так же, как мала и себестоимость дисков CD и DVD – особенно в сравнении с теми ценами, которые предлагаются на всякие лицензионные виндоусы и фотошопы. Цены четырёхзначные и даже пятизначные. За что мы должны приплачивать «лишних» несколько тысяч? За труд программистов? Но они потрудились один раз, а дальше могут копировать свой труд хоть целую вечность, без особых затрат и усилий. Создание книги в этом плане – гораздо более трудоёмкий процесс.

Вот тут и заключается главный порок современного авторского права. Оно создано для старого, материального мира, производства, продуктов – но втиснуто в мир виртуальный. Причём абсолютно безосновательно, без всяких объяснений. Если приглядеться, то IT-компании – такие же пираты, только паразитируют они на нас. Действительно, ведь они получают сверхприбыли неизвестно за что, за труд, который стоит на порядки дешевле. И в этом ракурсе все эти компании, даже конкурируя друг с другом, оказываются монополистами. Потому что они диктуют нам свои условия, когда же мы не желаем их принимать, обращаемся к пиратской продукции, то они вопят о нарушении авторского права. Но позвольте, разве кто-либо, пользующийся нелицензионной Windows, копирует её коды для создания своей операционной системы? А ведь именно это и есть нарушение авторского права в его исходном смысле. Если бы я взял взломанную Windows, влез в её код, переименовал бы её, поставил в разработчиках своё имя – и стал бы в таком виде её распространять, вот тут-то и был бы плагиат, а значит и нарушение авторского права. Даже пресловутые пираты, незаконно копируя программы и игры, не ставят ведь под ними своих имён, не причисляют себя к авторам.

Немаловажно и то, что мы пока ещё не воспринимаем виртуальность всерьёз. По крайней мере, большинство из нас. Пока ещё, даже проводя целые дни за компьютером, мы не теряем осознанного или подспудного чувства, что имеем дело с виртуальностью, т.е. с НИЧТО. Потому мы ещё долго будем воспринимать интернет как пространство, где должна быть «халява», мы будем спокойно относиться к пиратам – потому что мы не можем заставить себя платить материальные деньги за пустоту, за чудесную иллюзию, которой на самом деле не существует. Видимо, не теряют этого чувства и пресловутые монополисты – ведь они всё пытаются натянуть материальное авторское право на виртуальность. В любом случае, им это выгодно, но они не имеют на это никаких оснований.

Да, и сейчас, когда только усиливается скачивание ПО из интернета, т.е. когда пропадает даже предметный носитель, диск, который можно купить в магазине, чувство бесплотности будет только возрастать. Впрочем, возрастать будет и несправедливость притязаний монополистов; я думаю, понятно, почему.

Подытожу. Из всего вышесказанного можно вывести следующие следствия:

1. Использование нелицензионных программ и игр не может быть преступлением. Соответственно, все иски против людей типа небезызвестного школьного учителя – абсурд.

2. Окончательно оправдать пиратство, если мы имеем в виду коммерческую деятельность, всё-таки невозможно. В любом случае, пираты оказываются на одной полке с монополистами, хотя и малость почестнее: не такие цены выставляют. Но когда мы понимаем под пиратами разного рода торрент-трекеры, то это дело неподсудно: пользователи же попросту делятся друг с другом, без всякой корысти.

Впрочем, есть одна мысль, которая может отчасти оправдать всех пиратов. Допустим, что все мы (или большая часть нас) пользуется лицензионным софтом. Это значит, что мы связаны с компанией-производителем; она знает о нашем существовании, о том, что на нашем компьютере, находящемся в такой-то стране и т.д., есть данная программа; она присылает нам обновления; она взимает с нас плату. Короче говоря, компания нас контролирует. Частично, да. Но контролирует.

Пофантазирую. Скажем, США начинает войну против России. В России же у всех пользователей стоит лицензионная Windows. И тут злокозненный Билл Гейтс с очередным обновлением присылает на наши компьютеры (причём именно на наши, ведь он знает, что эти компьютеры находятся в России) какой-нибудь зверский вирус, который прямо-таки аннигилирует наши системы. Неприятная диверсия, не так ли? Я, конечно, утрировал, но основная направленность, я думаю, ясна: в рассматриваемой проблеме речь идёт не только о прибыли и «халяве», об абсурде и законности, но и о безопасности. О личной безопасности. Если я не хочу быть никак связан с кем бы то ни было. Если я не хочу быть зависим от кого бы то ни было, даже в мелочах. Но мне нельзя этого делать, потому что монополисты велят мне идти на всеобщий пересчёт голов. А я, может быть, не хочу, чтобы они вообще знали о моём существовании?..

Впрочем, я не намерен придавать пиратству героический ореол, равно как и быть апологетом чего бы и кого бы то ни было. Просто скажу ещё раз: виртуальный мир требует своих законов, а пока мы судим виртуальные явления по законам мира материального, ничего, кроме насилия над здравым смыслом и нашими кошельками, мы не получим. 

В продолжение темы: http://www.liveinternet.ru/users/mortuos_plango/post112276908/

Второй взгляд был сформулирован Фридрихом Ницше, который немало прославился своей критикой христианства. Религия слабых, мораль рабов, яд, убивающий волю к жизни – в общем, эпитетам и определениям несть числа. Собственно, эта эпатирующая критика очень сильно способствовала ажиотажу вокруг его философии на рубеже 19-20 веков. Здесь я не намерен останавливаться на всех характеристиках христианства, данных ему Ницше, на его «генеалогии морали». Потому что если приглядеться, то окажется, что Ницше критикует особое христианство.

Знаменитая формула из «Антихриста»: «Был только один христианин – и он умер на кресте», – вскрывает сущность этой критики. Надо помнить, что Ницше жил в викторианскую эпоху. Я не имею в виду именно правление королевы Виктории в Великобритании, а викторианскую эпоху как символ победившего пуританизма, особой морали, в той или иной форме пронизавшей весь Запад. Эта мораль являлась осколком жёстких протестантских требований к благочестию. Первые протестанты и впрямь пытались следовать всем предписаниям. Неслучайно название одного из течений – методизм – т.е. благочестие как метод. У методистов были едва ли не журналы, куда они записывали благие дела, совершённые за день, и планировали совершить новые. Эдакое «плановое благочестие». Церковь была уничтожена, но вместо неё была община, которая жёстко следила за поведением единоверцев. На место отцов Церкви пришли отцы-основатели.

Понятно, что с течением времени искренняя вера выродилась. В то же время в Америке общины разрослись в общество, в Европе общество тоже, разумеется, никуда не делось. Функцию надзора стало исполнять общественное мнение. В Средневековье кодекс поведения регулировался религиозными текстами, т.е., в принципе, он был писаным. А тут были неписаные правила. Инквизиции никакой не было, хотя те же первые поселенцы в Америке отметились охотой на ведьм (знаменитые салемские ведьмы – а ведь это никакое не «Тёмное Средневековье», а 17 век). Впрочем, если верить С.Г. Кара-Мурзе, массовый психоз, называемый охотой на ведьм, был характерен именно для протестантов. Оно и логично: охота на ведьм – это провозвестник линчевания, это стихийная расправа. Католическая церковь, разумеется, ведьм тоже преследовала, но не в её интересах было самой раздувать волнения в народе. Народ должен был работать и платить десятину, а не бегать с батогами. А то так недолго в запале и на церковь со светскими властями замахнуться. По крайней мере, мне кажется такое объяснение вполне очевидным: вносить хаос, когда ты и так установил жёсткую организацию – это пилить сук, на котором ты сидишь. Тем не менее, в одной научно-популярной программе а-ля BBC довелось услышать тезис типа «Церкви и властям было выгодно толкать народ на охоту на ведьм, т.к. это должно было выпустить у крестьян пар, чтобы они не взбунтовались против властей». На мой взгляд, сущая нелепица. Типичный антицерковный и антифеодальный миф о «Тёмном Средневековье». В каком месте оно «Тёмное»?! Двадцатый век, с его мировыми войнами, концлагерями, тоталитаризмом, атомными бомбами и напалмом, – куда как темнее.

Так вот, наивно думать, что отсутствие инквизиции облегчало участь инакомыслящих. Общественное мнение могло (и может) уничтожить человека морально, почище инквизиции. Неслучайно СМИ – в их современном понимании – появились именно на Западе и именно в Новое время, а как раз в викторианскую эпоху нарождается печально известная «жёлтая пресса». В каком-то смысле западные СМИ были созданы для того, чтобы разносить сплетни – но не по округе, не о соседях, а по всей стране, по всему миру. В итоге СМИ стали аналогом средневековой церкви: та управляла поведением – и СМИ управляют поведением. Масса думает о том, о чём говорит СМИ, масса не может жить без СМИ, масса покупает то, что говорит её реклама, транслируемая СМИ. Контроль над сознанием, который и не снился церковникам. О диалектической связи СМИ и того самого общественного мнения можно и не распространяться особо: взаимосвязь налицо.

Примечательно и то, что за Реформацией последовала эпоха Просвещения – с её навязчивыми нравоучениями. Просветители оттого так и называются, что хотели всех просветить знанием – а проще говоря, научить всех. Но научить тому, что сами просветители считали нужным и истинным. А нравоучение всегда попахивает лицемерием. Просвещение, радость, свет, знание, прогресс – и в то же время активная колонизация и порабощение (а то и истребление) других народов. Рассуждения о благочестии и благопристойности – и чудовищная меркантильность и жажда обогащения. Протестантизм уничтожил любовь к ближнему – ведь это индивидуальная религия. Результатом был хищнический капитализм. Но капитализм, который продолжал рассуждать о благопристойности.

И вот в этой эпохе и существовал Фридрих Ницше. Конечно, немецкие лютеране с англосаксонскими пуританами не сравнятся, но дух бюргерства был примерно тем же. Дух бюргерства – дух верности кайзеру, дух пристойного поведения, дух жадности и мелочности. И этот дух соотносил себя с христианством и с христианскими добродетелями. Этот дух называл себя христианством. Но он не имел ничего общего с Христом, он не мог себе представить, что богатому трудно попасть в Царствие Небесное, он не мог принять императив: пойди, продай имение твое и раздай нищим. Он хотел быть святым и сытым одновременно. Разве теперь не ясно, против какого христианства выступал Ницше?

Более того, в том же «Антихристе» философ много говорит о том, что мысли Христа извращены уже в Евангелиях, а то, что началось потом, было уже и вовсе не христианством. Даже если не анализировать каждое высказывание, нетрудно заметить, что уже Евангелие от Луки слишком подробно, а Евангелие от Иоанна прямо-таки напичкано пространными теологическими рассуждениями, на что нет и намёка в первых двух Евангелиях. Евангелие от Иоанна – это уже не благая весть, не рассказ очевидцев о чуде, это уже священный текст, утверждающий основы религии.

Символично и то, что одним из главных апостолов, едва ли не самым рьяным проповедником новой веры стал Павел, который никогда Христа воочию не видел и речей Иисуса не слышал, если не считать испугавшего его видения. И этот человек становится духовным авторитетом, выбирающим, что есть по-христиански, а что нет?!

В этом ракурсе уже вся история христианства после смерти Христа есть история лжехристианства. Примерно к такому же выводу и пришёл Ницше. И именно это «христианство» и вызывало у него столь великую ненависть. Потому в следующий раз, когда назовёте христианство религией слабых или рабов, пользуясь расхожим штампом, подумайте, о каком христианстве вы, собственно, говорите.

Третий взгляд принадлежит Освальду Шпенглеру и частично пересекается с предыдущими. Напомню, что Шпенглер выдвинул свою теорию самостоятельных, независимых культур. Среди них он выделял западноевропейскую («готическую», «фаустовскую») и магическую. Под магической, насколько я могу судить, он понимал арабо-византийскую культуру. Да-да, христиан-византийцев и мусульман-арабов. Это не вызовет удивления, если вникнуть в сути теории Шпенглера.

Конечно, саму теорию мне не объяснить в двух словах, но часть расскажу. Как уже говорилось выше, каждая культура автономна. Т.е. она развивается исключительно в соответствии со своим особым прасимволом. То, что принято называть взаимопроникновением культур, Шпенглер считает иллюзией. В действительности же, всякое «влияние» на культуру есть просто использование этой культурой чужих ресурсов. Именно использование, обработка, а не копирование. Это хорошо видно в случае с христианством.

Для Шпенглера существует «магические» и «готическое» христианство. Т.е. восточное и западное. Но это не просто организационное, и даже не догматическое разделение. Оба этих направления развиваются в соответствии со своим прасимволом. Для магической культуры – это «мир как пещера» (весьма смутное понятие; однако хорошо иллюстрирует этот символ наш православный храм; там сумрачно, там замкнутое пространство, но замкнутое по-особому, там как бы другой мир), для готической – мир как бесконечное пространство (если проводить аналогии с храмом, то вспомните готический собор, устремляющийся ввысь, с высоким потолком, с витражами, развоплощающими стены и впускающими божественный свет).

Отсюда и вывод: хотя христианство и пришло на Запад с Востока, приняв его, Запад тут же сделал его своим христианством. И это было христианством вселенской церкви, основанной на единоначалии и претендующей на единоначалие над всем миром (в противовес раздробленному православию), это было христианством миссионеров, проникавших в самые дальние уголки мира, это было христианством крестовых походов – как акта изумительной экспансии, как попытки расширить границы, добраться до диковинных земель, которые в каком-то смысле являют собой другой мир. В конце концов, это было христианство всё тех же готических соборов, стремящихся к бесконечности.

Самое любопытное, что Шпенглер включает в готическое христианство и католицизм, и протестантизм. Действительно, с точки зрения тяги к бесконечному, протестантизм продолжает традицию. В конце концов, именно в эпоху Реформации началась активная колонизация. В конце концов, самыми сильными западными державами в итоге оказывались протестантские или полупротестантские – Англия, Германия, Франция, США. Католики дали прощальный залп в виде расцвета Испании в 16 веке – и всё. Экономическое отставание католиков по сравнению с протестантами отмечал и Вебер.

Сюда же вписывается и обмирщение протестантизма. Католицизм ещё пытался, притязая на политическую гегемонию, достичь и гегемонии духовной. Протестантизм, практический и мирской, уже ставил на первый план гегемонию экономическую, а следом и политическую. Это была религия колонизаторов. Но тяга к бесконечному никуда не исчезла, просто она перешла с небес на землю.

А что же восточное, магическое, христианство? Ведь основной «фишкой» теории Шпенглера была идея параллельных эпох, т.е. схожего развития всех культур независимо от исторической эпохи. Тут следовал удивительный кульбит: магическим аналогом протестантизма оказался… ислам. Но это удивительно только с первого взгляда. Ислам, как минимум, корнями уходит в христианство и признаёт его пророков. Однако одним из главных посылов ислама было то, что христианство стало языческим, предавшись идолопоклонству. А ведь протестанты вменяла католикам в вину то же самое! Из этого постулата вышли характерные для ислама запреты на изображение Аллаха, а равно и человека – как пример идолопоклонства. Параллельно в той же Византии поднимается мощнейшее движение иконоборцев (причём отчасти вдохновлённое исламским почином). Более того, это выливается в целую гражданскую войну. Иконоборчество проникает в Болгарию. Даже катары, упоминавшиеся в первой части, являются родственниками этих «протестантов» византийских павликиан и болгарских богомилов. В Византии дело кончилось тем, что был наложен запрет на статуи (а до того поклонялись и статуям), но иконы всё же разрешено было почитать как символы, а не как вещи. Т.о. византийское христианство после иконоборчества стало в чём-то схоже с лютеранством – мягким вариантом протестантизма, в то время как ислам своей жёсткостью в полной мере соответствует пуританству.

Другими словами, Шпенглер вообще упразднил христианство как самостоятельное явление, сделав его не более чем элементом культур, причём очень сильно варьирующимся, т.е. никакого христианства как единого учения для Шпенглера не существует. Особенно это заметно, если учесть, что в магическую культуру входила ещё целая прорва ближневосточных религий и учений: гностицизм, маздакизм, манихейство и многое другое.

Единственная неясность тут остаётся за Россией. Связь с магическим христианством очевидна – ведь крестила нас Византия. Но вот судьбы и особенности нашего христианства – под вопросом, особенно если учесть, что Россия должна быть, по идее, самостоятельной культурой. В любом случае, это только повлечёт за собой введение третьего типа христианства, что лишний раз подтвердит нашу точку зрения об отсутствии христианства.
 

***

Все три точки зрения соприкасаются, но всё же единый взгляд тут вряд ли удастся когда-нибудь выработать. Мне ближе позиция Ницше. Это своего рода корневая позиция – если после Христа христианства уже не было, то уже неважно, что там дальше: православие, католичество и протестантство или магическое и готическое мироощущение.

Скорее всего, мы никогда не узнаем, что на самом деле говорил Христос. Даже если в Евангелиях написана полная правда, это не значит, что они сумели передать всё, а в мудрости, претендующей на божественную, одно пропущенное слово может оказаться фатальным для всего учения. 

Христианства как религии никогда не существовало. Точнее, того христианства, под именем которого ныне понимают кучу конфессий всякие недалёкие личности, а также любители атеистических споров (которые тоже нередко бывают недалёкими личностями). Не стоит обманываться наличием «единой» священной книги.

Пока что мне известно как минимум три взгляда, вскрывающие христианство как фикцию.

Первый взгляд не имеет конкретного автора. Это, как говорится, собрано с миру по нитке. Всем известное деление христианства на три крупных ветви: католиков, православных и протестантов. Я тут не беру отдельные ереси и мелкие течения. Скажем, монофизитскую церковь Армении. Она локальна по сравнению с упомянутыми ветвями, которые, к тому же, активно претендует на интернациональность.

Это разделение только на поверку кажется обыденным и ничего не значащим. В действительности, каждая церковь имеет свою характерную черту, что в корне меняет общую направленность учения. Можно сказать, что каждая из этих церквей имеет свой великий грех – и именно он хорошо иллюстрирует её сущность.

Итак, католичество. Про порок католичества коротко и ёмко сказал Достоевский (если не изменяет память – в «Братьях Карамазовых»): оно взяло себе меч кесаря. Напомню, что «меч кесаря», абсолютная власть – это искушение Христа дьяволом и Христос от него отказался. Поясню метафору. Довольно часто (особенно в тех же атеистических перебранках) не понимают, что смысл католической церкви – стремление к политической гегемонии. Католическая церковь была, по сути, государством. Я говорю «была», т.к. сейчас её влияние очевидно блекнет по сравнению с былой мощью – даже на идеологическом уровне, а уж о политическом весе и вовсе говорить не приходится. В эпоху своего расцвета, в Средневековье (я бы датировал этот пик 12-13 веками, но на точность не претендую), католическая церковь была таким же государством, как и любое другое в романо-германской Европе. Государство территориально оформленное – была же Папская область, занимавшая пол-Италии. Плюс огромное количество церковных феодов по всей Европе. Единственное, но существенное отличие состояло в том, что у Святого Престола был, наряду с обычными государственными методами, ещё один рычаг управления – религиозный. По сути, это идеология, просто с культовой спецификой; в любом случае, о столь же мощной идеологии в других странах Европы говорить вообще не приходится.

Католическая церковь решила, что раз она выступает от имени владыки мира, который и так владеет градом небесным, то нужно контролировать и град земной, пусть он и несовершенен. И контролировать не только духовно, но и физически. Более того, чем дальше – тем больше шло смешение к физическому варианту. Если понять это, то становится само собой разумеющимся, например, появление инквизиции. Инквизиция не появилась вместе с церковью. Она появилась в начале 13 века.

Небольшой экскурс в историю. К концу 12 века церковь окончательно дискредитировала себя разными грехами, если вкратце: духовенство попросту вело образ жизни, едва ли не полностью противоречивший тому, что оно проповедовало. Народ не мог этого не замечать – и всё больше разуверялся в авторитете церкви, а иногда и самого учения. Это привело к широчайшему распространению ересей. Не следует, однако, считать, повинуясь некоторым сложившимся стереотипам, еретиков некими борцами за правду, за свободу и т.д. Нет, в подавляющем большинстве случаев они были религиозными фанатиками, причём нередко такими, что могли заткнуть за пояс своей упёртостью самых отъявленных мракобесов-католиков. Так, на юге Франции в описываемый период распространилась ересь катаров, весьма специфическая и, на мой взгляд, куда страшнее католичества (если кто поймёт – в корне своём она имела манихейство). Более того, наклёвывалась возможность создания целого катарского государства – государства еретиков! Это не могло не встревожить ни церковь, ни светских правителей (к тому же французские северяне, бывшие практически другим народом, попросту ненавидели южан; многие желали поживиться). Итогом стали Альбигойские войны – череда крестовых походов, чудовищная резня, разорение процветающих земель. Один из мрачнейших эпизодов Средневековья. Юг Франции был поставлен на колени, катарам наступили на горло. Но авторитет церкви не вернулся. Ереси продолжали плодиться. Были учреждены ордена нищенствующих монахов – францисканцы и доминиканцы. Поначалу они действительно были образцами христианских добродетелей, чем добились немалого приятия со стороны мирян и ненависти со стороны белого («номенклатурного») духовенства, т.к. миряне в конечном счёте стали отдавать свои деньги и имущество в пользу нищенствующих орденов. Да, деньги. Прошло совсем немного лет – и францисканцы с доминиканцами стали весьма богаты. Неудивительно, что они свято соблюдали свои строгие уставы, наверно, только при жизни своих основателей – св. Франциска Ассизского и св. Доминика де Гусмана – а дальше скатились туда же, куда до того священники и прелаты. Понятно, что популярности церкви это не способствовало. И тогда появилась инквизиция. Это не была самостоятельная организация, это вообще не была организация. «Великий инквизитор» – это уже детали более поздней эпохи, да к тому же исключительно в испанском исполнении. Инквизиторов назначал Папа на определённый срок и, как правило, на определённое задание (или на определённую территорию), звание инквизитора давало особые полномочия, инквизитору обязаны были оказываться содействие не то что светские князья, но и князья духовные – местные епископы. Собственно, в этом и состояло всемогущество инквизиции. Ну, и конечно, в том, что инквизиторы сами проводили следствие и сами вершили суд. В любом случае, не составляет труда заметить, что, в сущности, инквизиция была лишь аналогом государственной спецслужбы, как КГБ, например. Она явилась логическим развитием католической церкви – ведь она появилась именно тогда, когда церковь перестала быть духовным лидером. Т.е. церковь перестала быть, чем должна быть по определению. И стала сугубо политической структурой. Наивно думать, что инквизиция – это борьба с инакомыслием. В не меньшей (если не в большей) степени инквизиция – это хороший доход от конфискации имущества. Ну, и разумеется, удобный способ разобраться с политическими противниками (дело против тамплиеров – каноническое в этом плане). Это просто спецслужба с экзотическим религиозным привкусом. Но это не даёт повода «пинать» инквизицией религию как таковую (что часто всплывает в дискуссиях). Это особенность именно католической церкви. Так-то.

Тяга к политической власти у Святого Престола всплывает повсюду: и в многолетних конфликтах со Священной Римской империей, и в постоянно появлявшихся доктринах о том, что светские правители должны подчиняться Папе, и в учреждении духовно-рыцарских орденов (эдакая личная папская армия, по крайней мере, в проекте так и было), и др.

Православие. Что характерно, в догматике православие мало чем отличается от католичества. Есть пара сугубо отвлечённых заморочек. Отдельно стоит отметить католический догмат о чистилище, отражающий специфическое западное мироощущение с его психозом смерти, ну и догмат о папской непогрешимости в духовных вопросах – тоже специфичный для католической церкви догмат, что ясно из предыдущей части. Папа – царь духовный и царь земной. А восточная церковь вообще не имела главного патриарха. Православная церковь – это набор церквей, территориально-национальных. И это тоже характерно.

Главный порок православия не в том, что оно взяло меч кесаря, а в том, что оно, наоборот, от этого меча открестилось абсолютно и даже стало ему прислуживать. Другими словами, если приглядеться к Византии или России, то видно, что церковь стала не государством, а государственной. Она стала частью системы. Разумеется, многое зависит от личности патриарха, но в целом тенденция явно прослеживается. Особенно это хорошо видно на примере России. Уже в 16 веке, когда можно говорить о зарождении именно современной России, с её духовной и социально-политической парадигмой, Иван Грозный жестоко подавляет сопротивление митрополита Филиппа (и вовсе убивает его), что символично. Конечно, Папами в некоторые периоды истории отдельные правители вертели, как хотели, но в данном случае имеет место именно деспотическое отношение царя к холопу. О том, что Филипп может претендовать на земную власть и речи не идёт: Иван IV – помазанник Божий, он же и царь земной. Филипп взбунтовался против него, и его бесцеремонно убрали. Апофеозом этой тенденции стало правление Петра I, когда церковь окончательно кастрировали, упразднив патриаршество – подобное католики и в страшном сне не видели – и учредив вместо него Святейший синод, сугубо чиновничий орган. Примечательно, что священники обязаны были зачитывать прихожанам царские указы. Цари посягали и на тайну исповеди. Всё это немало способствовало падению авторитета церкви. Разумеется, имели место и пороки, подобные католичеству – жирная и безнравственная жизнь священников и монахов – впрочем, эта проблема существовало ещё во времена Даниила Заточника. Если о чём и говорить как об универсальном пороке всякой религии – так об этом, о несоответствии пастырей своему учению.

Испытания, выпавшие на долю РПЦ в 20 веке, могли бы стать своего рода катарсисом, потому что только гонения и могут вычистить лишних людей и оставить тех, кто действительно искренен в своих убеждениях. Однако, глядя на сегодняшнюю ситуацию, приходится с сожалением признать, что многовековой тренд никуда не делся. Чем больше укрепляется «новая» Россия, тем больше укрепляется и связь РПЦ с властью. Раньше рядовые священники зачитывали царские указы, теперь крупные сановники, почуяв нарастающий политико-идеологический конфликт с Западом, спешат внести свою лепту, выводя схоластические теории об относительности прав человека. Я, конечно, к последним тоже отношусь скептически, но православной критики также не приемлю, т.к. слишком хорошо видно, откуда у этой критики уши растут.

Католическая (т.е. «вселенская») церковь, претендуя на свою общемировую значимость, прошлась по всему миру огнём и мечом. Православная особо этим не запятналась, но она уж слишком местная. Слишком она связана с местными правителями – и слишком от них зависит. Каким-нибудь папуасам от этого, конечно, лучше, но не нам.

Протестанты. Не знаю, стоит ли много говорить о них. Наверно, всё-таки лучше отослать к каноническому труду Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» – лучше его мне не объяснить. Однако стоит сказать немного и тут, для общей картины. Антитеза католичества, желающего быть светским правителем, и православия, состоящего на службе у светского правителя, не исчерпывает проблемы. Западноевропейские буржуа времён нарождающегося капитализма умудрились добавить к этой антитезе третий угол. Дело было, разумеется, в духе противоречия авторитарному католицизму, а также в специфическом европейском индивидуализме и ещё более специфической питательной среде – буржуазия, средний класс, так сказать, причём, в основном, небогатая его часть, те, кто хотел обогатиться. Конечно, говорить о протестантском учении вообще невозможно, т.к. его попросту не существует, и это тоже символично. Но придётся обобщать. Протестанты отказали Папе в праве на власть и пошли дальше, они не подчинили церковь себе, они попросту уничтожили церковь. Идеал протестантизма состоял в нерелигиозной религии, где каждый верующий – сам себе священник, где практически нет обрядов и прочей шелухи, доставшейся в наследство от язычества, где, наконец, нет догматов – в том виде, в каком это было у католиков. В конечном счёте, это индивидуальная религия. Это и привело к появлению многочисленных протестантских течений, церквей и сект. Т.е. к абсолютно децентрализованной системе – если вообще тут можно говорить о системе, т.к. связь между элементами подчас очень слаба.

Всё же, некоторые общие цели и настроения были. В первую очередь, это именно факт специфической целевой аудитории. Протестантизм был, главным образом, религией торговцев. Католицизм считал торговлю не слишком богоугодным делом, а ростовщичество и вовсе запрещал. Протестанты (точнее, те, кто ими стал) были верующими людьми и хотели быть благочестивыми, а католичество им в этом отказывало уже в силу их профессии. Поэтому одним из основных моментов протестантизма, по крайней мере, того, что нарождался в 16 веке, был постулат: всякий труд – это богоугодное дело. Бездельник, пусть и нищий (идеал католичества) – это не богоугодно. А дальше – тот, кто богат, тот больше угоден Господу, т.к. он потрудился, чтобы добыть себе богатство. Всё это было выведено едва ли не из одного двусмысленного места в Ветхом Завете: когда Господь изгоняет Адама и Еву из Рая, то говорит о том, что земля произрастит тернии и волчцы, а люди должны будут в поте лица своего эту землю обрабатывать. Т.е. протестанты решили, что это было не просто наказание, а завет Господа – трудиться, трудиться и ещё раз трудиться.

Можно долго спорить о том, что важнее – базис или надстройка; в любом случае, протестантизм, с одной стороны, благословил миллионы людей на активную деятельность, о которой они сами мечтали, а с другой – сам стал эту деятельность проповедовать. Протестантизм стал необходимым звеном в появлении капитализма. Когда говорят о капитализме в России, мне становится смешно. Конечно, капитализм, в принципе, существовал ещё в Древнем Египте, но тот капитализм, о котором все говорят, – западный капитализм – стал возможен только в определённых условиях. Его строили веками – и строили его разные люди: торговцы, ремесленники, мошенники, авантюристы – но все они были в той или иной степени религиозными фанатиками. «Время – деньги», – такое мог придумать только Бенджамин Франклин, плоть от плоти пуританской Америки. И это долгое время стоило больших денег. И ещё больше принесло. Но в корне всякой фамилии навроде Рокфеллеров обязательно найдутся религиозные капиталисты 16-17 веков, которые трудились без сна и отдыха всю жизнь (да-да, уж без отпусков точно). Откуда им быть в России, да ещё с нашей национальной ленью? И как тогда у нас появится западный капитализм?

Другое дело, что на сегодняшний день капитализм стал вполне автономной системой, не требующей религиозной мотивации. Идея толкнула развитие, но в конце концов умерла. Мирское живёт, духовное – в прошлом. И в этом порок протестантизма – он слишком сильно обмирщил религию. То, что Вебер назвал «расколдованием мира» – война против любых языческих огрызков, будь то обряды и ритуалы, каста жрецов или общепринятая догматика, в конце концов привело к полному испарению самой религии. Ведь религия не может не содержать элемента чуда, она должна быть построена на чём-то потустороннем. В конечном счёте это привело к торжеству позитивистского атеистического сознания - сугубо западного сознания, которое проникает к нам вместе с западным капитализмом. Бог перестал быть гарантом денег. В то же время, маятник качнулся в другую сторону, к пределу чудес – и миру явились многочисленные секты баптистов, адвентистов и пр., и пр., а это, как правило, уже откровенный бред доведённой до абсурда религиозности.

Ещё одно – что осталось в западном сознании после протестантизма – это пуританская мораль, ставшая синонимом лицемерия и ханжества. Но это уже мостик ко второй части.

Пока же оглянись на прочитанное и задайся вопросом – что общего у этих трёх великих ветвей «единого» христианства? Имя Христа? Ну, разве что только это. Правда, что-то мне думается, что Христос ни о чём таком: ни о праве повелевать императорами, ни о батюшке-царе как Боге на земле, ни о теории богоугодности денег – не думал. Не это Христос хотел сказать. Впрочем, это тоже – переход к следующей части.