Вот, скажу я вам, что, так называемые, гости Одессы просто-таки насмехаются над нашим словом «кушать».
- Кушать подано! Да? – говорят они и по-официантски сгибаются в полупоклоне.
Странные люди! Такое впечатление, что они или едят, или жрут. Впрочем, одно не исключает другое.
Лично я считаю, что едят - пельмени «Русские» в столовой Церабкопа. А жрут - котлеты микояновские вместе с водкой, которую тоже жрут, в железнодорожном буфете станции Нижние Глюки.
Да, вспомнил – некоторые высокопоставленные, или желающие выглядеть таковыми, еще и питаются. В спецстоловых, спецсанаториях и прочих спец.
Но!
К нормальной еде все это отношения не имеет. Потому что, нормальная еда – это яства. А яства – это не так продукты, как душа и компания.
В Одессе готовят с душой. Поэтому, одесситы кушают.
Что?
А кто, что может.
Кто-то может икру, черную или красную, которую с кусочком коровьего масла – да-да, не сливочного, а именно коровьего! – положили в половинку крутого яйца вместо желтка. Впрочем, вместо яиц вполне проходят и половинки авокадо.
А кто-то может тюльку, слегка посоленную и уложенную на кусок черного хлеба с маслом. 
Каким маслом?
Правильно!
Тюльку еще можно долго тушить в прованском масле с уксусом и пряностями. 
Вкусно?
Так вкусно, что несчастные шпроты с позором уползают в свои рижские банки.
А еще из тюльки можно делать котлетки, отняв у них ненужную голову с хребтом и вываляв в кляре.
Кстати, насчет котлет. Простое, вроде, блюдо… Это я говорю, хитро улыбаясь. Потому что, на самом деле, котлеты требуют много энергии, еще больше души, а потом и хорошую компанию. Ну, насчет последней можно не беспокоиться, если просто шепнуть по большому секрету соседке, что вы собираетесь готовить, например, котлеты из индейки. Минут через пять срочно увидеться с вами захотят очень много человек. Так что, компания вам обеспечена. Даже с избытком, хотя в Одессе и не бывает компаний с избытком, разве что, этот избыток уже напился в другом месте, а к вам пришел играть дурным голосом «пестню» «Миллион алых роз», причем, зная только две первые строчки припева.
Но это частности.
Но для того, чтоб пришедшие были довольны, надо сделать эти самые котлеты.

Читать далее

Тетя Аня, ни к селу, ни к городу, вдруг выпалила:
- Нет ничего проще жареной картошки!
И все посмотрели на нее без уважения. Человек, считающий, что жареная картошка – это просто! – уважения недостоин. Да что уважения? Доброго слова он не стоит. 
- Аня! Тебе Межбижер привет передавал! – тут же отреагировала мадам Берсон.
Межбижер, как обычно, вертевшийся рядом, хотел было возразить, но под взглядом мадам стушевался и только жалобно промолвил:
- С почему?
- Один мишигине всегда передает привет другому мишигине! – авторитетно сообщила мадам.
- И скольки ты, Роза, таких приветов передала? – все-таки вступила в неравный бой тетя Аня.
Но сражение не состоялось.
- Обо што говорить с человеком, который не может пожарить картошка? – отвернулась – да-да, просто отвернулась! – мадам Берсон, махнув рукой. Она махнула рукой так брезгливо, что даже тетя Аня поняла, что сдуру покусилась на святое.
- Я таки умею жарить картошку! – изо всех сил пыталась она спасти репутацию.
- Ну? – разрешила тетя Рива.
- Проще простого, - опять нарвалась тетя Аня, - чищу картошку, режу на куски и на сковородку…
Возмущенный хор соседей не дал ей договорить.
- Вот с кем мы имеем цурес жить в один двор! – взвыла мадам Берсон.
- Аня! Срочно меняйся на Слободку! – заторопила тетя Маруся.
- Зачем? – не поняла тетя Аня.
- Тут, на Жуковского, конечно, рядом Свердловка, но она тебе уже не поможет!
- Только Слободка! – подтвердила и тетя Сима.
И даже Герцен, добряк Герцен махнул рукой горестно и безнадежно.
Некстати встрял Межбижер.
- Жареная картошка – это вкусно!
И облизнувшись, продолжил:
- Меня Рива угощала!
Дядя Петя грозно посмотрел на жену, но сдержался.
Зато не сдержался, на свою голову, Камасутренко.
- А чем она тебя еще угощала? 
Межбижер зло посмотрел на него, помедлил, а потом выпалил:
- Она мне фотографию показывала!
- Какую? – пер, не чуя опасности, Камасутренко. Впрочем, заинтересовались все, включая тетю Риву.
- Твою! – честно раскрыл глаза Межбижер и сделал наивную морду. – Ну, помнишь, ту, позавчерашнюю, часов в семь вечера…
- А я у мамы была… - огорчилась мадам Камасутренко. – А ты фотографировался, да? Покажешь?
- Я это… Ну…- замялся Камасутренко. Потом вспомнил:
- Ой, Межбижер, я вам за съемки еще три рубля остался должен!
- По-моему, пять! – поправил его Межбижер. – Давай!
Камасутренко рассчитался и с надеждой посмотрел на Межбижера.
- А фото не сохранилось, - не подвел тот, - закрепитель дрековский!
- Жаль… - огорчилась мадам Камасутренко!
- Жаль! – радостно подтвердил ее благоверный.
А разговор вернулся к жареной картошке. И сказано было много справедливых слов. И о том, что картошку резать надо на кружки или полукружия, и о том, что жарить надо на свином сале, растопив его сначала в постном масле и вынув, потом, чтоб не подгорали, шкварки, что лук и чесночок надо жарить вместе с картошкой, но после того, как ее перевернули два раза, что солить надо в самом конце, что сковородка, разумеется, должна быть чугунной и чем больше, тем лучше. И что ни в коем случае нельзя закрывать сковородку крышкой, если в результате ждешь именно жареную картошку…
Говорили…
Да мало ли о чем могут поговорить знающие люди, сидя вечером у ворот.

Вечером, перед отъездом моим, в Медоне жарили котлеты...
 
Отдыхали у ворот. Беседовали. Время было такое, а куранты на исполкоме пробили девять, когда, обсудив все сплетни, деликатно называемые новостями, переходят на личности, ссорятся, мирятся и делятся заветным.
- Вы себе как хотите, а я таки буду делать котлеты! – вдруг заявила тетя Маруся, и это был шок.
Потому что, не надо было Марусе такое говорить. И наступившая зловещая тишина была тому подтверждением. Жарить котлеты в нашем дворе считалось неприличным. Ну, вроде как есть курицу руками. И ведь известно всем, что руками удобней и, каким-то образом, вкусней, но… В общем, дома, в одиночестве все едят руками, а за столом, где гости или неблизкая родня, страдают с ножом и вилкой.
- Какое-то эти котлеты неинтеллигентное блюдо! – сказала как-то мадам Грудинкер из бельэтажа.
- И чесноком воняет! – подхватила тетя Аня. Угодливо, между прочим, подхватила. Она давно и безнадежно должна была этой мадам Грудинкер десятку.
Мадам Грудинкер – дама, вообще-то, не влиятельная. Во двор выходит редко. Никто ее толком не знает, хоть сто раз уже обсуждали. Но, заметьте, слово, брошенное вовремя, еще как дает всходы.
Заметили, что жарка котлет всегда связана с чем-то скверным. Даже опасным. Причем опасность ждала не только жарившую котлеты, но и любых жителей двора. Вот, например, мадам Берсон нажарила как-то с полсотни котлет и сама их уперла. Конечно, имеет право, хоть это и некрасиво. Так мало, что животом маялась, так еще кольцо серебряное в фарш уронила и не заметила. Ну, и, когда котлеты жрала, сломала, заодно, зуб.
Но и это еще не все! В тот же день Межбижера обсчитали в гастрономе на четырнадцать копеек!
Мало вам? Нате еще. Стеклотаренко забрали в вытрезвитель! Вообще-то, его часто забирали. Но, чтоб именно в этот день… Совпадение? Вряд ли…
Ну, был бы это единичный случай, так, может, не заметили бы.
Но в один плохой, как выяснилось, день котлеты жарила тетя Рива. А Нюся Накойхер только собиралась. Ну, и велела мужу Семе мясо доставить. Он, правда, каждый день его доставлял. Между ногами вынося с мясокомбината, где ударно – пять грамот и ни одного выговора! – трудился грузчиком. Вот идет себе Сема Накойхер не какими-то обходными путями, а прямо на проходную, имея между ногами полпуда мяса. Он завсегда через проходную ходил, как честный человек. Платил, как положено, два рубля вахтеру и с чистой совестью на трамвай. А тут… Поменяли, короче, охрану. Сема, не глядя, два рубля сует, а ему:
- Стой!
Короче, отвели голубчика в комнатку при карауле для досмотра. А там выяснилось, что надо уже не два, а все пять рублей отстегивать. А куда деваться? В общем, ограбили Сему, а с ним всех клиентов. Им-то мясо покупать теперь на полтинник с кило дороже! Беда? Еще какая.
А что тетя Рива? Она таки жарила котлеты.

Читать далее

У нас дома никогда не выбрасывали хлеб. Мама и подумать об этом не могла. Все ее рассказы о войне, об эвакуации в башкирском городе Стерлитамаке сводились к голоду. Он так въелся в нее, этот голод, что и многие годы после войны она помнила и говорила о том, например, как вкусны были котлетки, приготовленные из очистков мороженой картошки.
- Сладенькие! – говорила мама и мечтательно зажмуривала глаза.
Я мог купить ей все! Вернее, не мог, но все равно, любой ценой купил бы. Но она мало что хотела. Очень неприхотлива была. И вспоминала, вспоминала… Особенно к концу жизни…
Но я отвлекся. 
Итак, у нас дома никогда не выбрасывали хлеб. Если свежий хлеб хранился в большой зеленой эмалированной кастрюле, – тогда о хлебницах еще не знали! – то куски черствого – поверьте, их было не так много! – складывали в кастрюльку маленькую. И знаете что, тогда хлеб не плесневел. То ли клали в него все, что положено, на хлебзаводе, то ли технология другой была…
Вот и хранился хлеб этот в кастрюльке до выходного. А в выходной мама из него делала гренки!
По воскресеньям мы вообще очень вкусно ели. Утром – обязательно селедка с картошкой в мундире, а вечером, часов в пять-шесть, гренки. Как я их любил!
Мама нарезала черствый хлеб и вымачивала его в молоке. Пока хлеб намокал, она разбивала три-четыре яйца и взбивала их слегка вилкой до тех пор, пока масса не становилась однородной и одноцветной. Туда, конечно, добавлялась соль. 
Потом на примус ставилась сковородка, когда она раскалялась, заливалось постное масло. Оно не было рафинированным, пенилось и в кухне радостно пахло семечками. 
Вымоченные в молоке кусочки хлеба мама хорошенько обмакивала в яйце и клала на сковородку. Масло сразу начинало громко шипеть и пузыриться. А потом, пошумев, успокаивалось.
Когда одна сторона гренок поджаривалась, мама переворачивала их вилкой.
Готовые гренки складывались в большую тарелку. Трогать их категорически запрещалось. До тех пор, пока хоть немного не остынут. Конечно, я как-то не послушался и обжегся. С тех пор терпел.
Летом на стол к гренкам ставилась икра из синих или кабачков, ветчинно-рубленная колбаса, брынза… 
О, какое это было объедение! 
Гренки с икрой!
Гренки с колбасой!
Гренки с брынзой!
А потом:
Гренки с вареньем!
И чай из большой, пузатой чашки!
Как стихи, да?
Как-то, уже тоже много лет назад, я решил побаловать детей гренками. И…
Они равнодушно поковырялись в них. Съели, из вежливости, по кусочку… И убежали.
А я сидел за столом и думал, что надобно мне радоваться, ибо дети сыты, ибо они знают вкус других, прежде недоступных продуктов…
Но что-то я не радовался.

Накануне еврейской Пасхи тетя Рива украдкой угостила тетю Марусю мацой. А Маруся уселась у ворот, аппетитно жуя.
- Марусю, чем вы это хрустите, кушая? – подозрительно спросил Межбижер.
- Это хрустящие хлебцы! – поспешно ответила вместо Маруси тетя Рива.
Межбижер не поверил, но промолчал. А то прогонят. Вечер же обещал быть интересным…
- Это же маца! – встряла мадам Берсон. А потом позавидовала, - И где это люди такую провизию достают?
- Маца? – удивилась Дуся Гениталенко, - Какое-то нерусское слово!
- Действительно, - поддержала ее тетя Рива, - С чего бы это?
- Маца – это запрещенная еврейская еда! – не удержался от проявления одновременно осведомленности и бдительности Межбижер.
- И кто же ее запретил? - изумился Герцен.
Межбижер точно не знал, но, на всякий случай, ответил:
- Кому надо, те и запретили!
- А кому надо? – не унимался бесстрашный Герцен.
Глубоко влезать в государственные дела Межбижер не захотел, поэтому пробурчал что-то невразумительное.
- А куличи тоже запрещены? И крашенки? – решила дознаться-таки до правды тетя Маруся?
Насчет куличей и крашенок у Межбижера информации не имелось, поэтому он надул щеки и… промолчал.
- А при чем тут пасочки? – так называла куличи Дуся Гениталенко.
- Куличи едят на христианской Пасхе, а мацу на еврейской.
- Что, у евреев тоже есть Пасха?
- Недавно появилась, - ответил Герцен, - пару тысяч лет назад.
- Столько не живут! – оппонировала ему Дуся.
- Это правда! – согласился с ней Герцен. И стал излагать почти детективную историю о том, как евреи, которые, оказывается, жили в Египте, захотели оттуда уехать на будущую историческую родину. Но им поставили условие, что в хлебе, который они возьмут в дорогу не должно быть ничего дрожжевого… Да, и соли не должно быть…
- А дрожжи у цыган уже по рублю за палочку! – встряла тетя Аня, но нее зашикали, и она временно замолчала.
Все взоры опять обратились к эрудиту. Межбижер смотрел на него с очень даже большой надеждой. Но Герцен комментировать рост потребления дрожжей не захотел.
- В общем, от того и произошла еврейская Пасха точно четырнадцатого нисана! – проговорил он уже на ходу и был таков.
- А разве евреи едят все без соли и дрожжей? – изумилась новая жиличка по фамилии Шаурмянц.
- Евреи едят все! – припечатала мадам Берсон. Судя по ее виду, в данном случае это было правдой.
- Ой, что вы ее слушаете, - зачастила тетя Сима, - ну, скушали кусочек мацы на Пасху, так что в этом плохого?
- На свою Пасху едят мацу, на нашу куличи…- ни к кому не обращаясь, запричитала тетя Аня, - …вечно они выгадывают!
- Аня! А ты цимес ешь?
- Ем! – недоуменно ответила тетя Аня.
- А рыбу фиш, а штрудель? 
- Где? – вопросила тетя Аня и стала принюхиваться.
- Так это еврейские блюда! – подсказала ей тетя Рива.
Узнав об этом, тетя Аня почувствовала себя так, словно оказалась на временно оккупированной территории. Она боязливо глянула на Межбижера. Тот ничего не сказал, но укоризненно покачал головой.
- Все! - Решила тетя Аня. - Теперь из старших уборщиц переведут в младшие!
От досады она сделалась агрессивной.
- То нашу Пасху присваиваете, то свою еду нам подсовываете!
Она хотела еще добавить про распятого евреями же Христа, но вспомнила, что, во-первых, Его нет, а во-вторых, Он сам был евреем. И трудно промолчала. 
Стали расходиться. Странно, но каждый чувствовал себя слегка обделенным.
Вечер был довольно теплый. Весна! Поэтому окна стояли нараспашку. Из одного из них на весь двор звучало:
- Господи, дай же ты каждому,
Чего у него нет…