Глава 16.
Тох`ыму связали за спиной руки в локтях, практически вывернув их из суставов, но для начале скинули с него длинное, багряное одеяние из неведомого Истинным Людям и их женщинам плотного сукна.
Оно свалилось в кучу и застыло жёсткими складками, а сам раб остался только в набедренной, страшно грязной и воняющей так, что даже благородным хозяевам, не умывавшим лиц своих (и не только лиц) ни разу в жизни стало невмоготу от пряного какого-то, удушливого запаха, повязке странного вида. Она была продета между ног мерзкого раба, но сзади была практически разорвана тем-кто-умер.
Длинные, вьющиеся, каштановые волосы раба, не как у всех, черноголовых х`васынскх`, почти закрывали его отвратительную грудь, не похожую на мужскую потому, что была она почти безволосой.
Воин из свиты вождя племени кончиком меча ловко перекинул грязные волосы Тох`ыма на спину.
– Он похож на женщину. Видно, от того и полюбился тому-который-умер, – с презрением плюнул вождь Х`ынгу. – Как же он мерзок и вонюч, этот раб, скорее дайте мне ритуальный нож.
Если бы не наша нужда в рабах, я убил бы его, не раздумывая. И зачем мы только взяли его, а не прибили на месте, о боги, живущие в священных рощах и на небесах! Ведь и работает он совсем плохо…
Х`ынгу и сам не знал, почему тогда их не убили, двух совсем молодых людей, не похожих на Истинных, сражавшихся на оберегах, вот ведь странное дело. Оберегами же у них были эти, даже не очень острые, всего-то деревянные палочки, которыми разве, что глаз противнику можно было выколоть, не больше того. А ведь Истинные Люди воинственного племени Х`ынгу привыкли убивать всех встреченных врагов, но не брать их в плен. А эти двое явно оставались и в рабском состоянии врагами племени, вот только притаились до времени и ждут своего часа, чтобы… Чтобы зло причинить народу Х`ынгу.
Но так было предначертано Х`ынгу судьбою, о которой он позабыл, так же, как и о воле и своеволии богов, к которым взывал, но тщетно. Он никогда не исполнял обязательных для вождя ритуалов, приходя к очередной священной роще, но сваливал всё божественное на друида.
… Познавший гордость Тох`ым не дрогнул ни единым мускулом, когда холодный кремень впился в его грудь, и вождь провёл наискось по всей груди раба до живота полосу с рваными от затупившегося каменного ножа, хранимого веками, краями, тотчас обильно закровоточившую.
Х`ынгу провёл крест-накрест вторую полосу, разрезав сосок намеренно, чтобы Тох`ыму было больнее, но раб не издал ни звука.
Всё также молча, подошёл мужчина-брат того-который-умер с большой, почти плоской каменной чашей с неровными острыми краями и прижал её, с силой вдавив в плоть Тох`ыма.
Х`аррэ не выдержал и беззвучно заплакал, видя страдания друга, нет, братца старшого, к тому же ни в чём не повинного. Он не понимал, почему для сопровождения души Вуэррэ в мир иной потребовалась кровь именно не виновного в смерти воина Тох`ыма.
Подросток и плакал-то именно от странного чувства, впервые за всё время, которое он был рабом, щемящего сердце и одновременно будоражащего кровь. Незнакомого прежде чувства несправедливости хозяев, Истинных Людей. Они, благородные хозяева, поступали с Тох`ымом плохо, несправедливо. Но кто знает, что такое справедливость Истинных Людей на самом деле? Не рабу же это знать, ему только смотреть остаётся, как мучают товарища, брата, большего, чем брат, родного человека, тоже, к несчастью, раба.
Да, к Х`аррэ дней с два раза по руке раз как, стали приходить странные видения-воспоминания, прямо в разгар дня, во время кочёвки, толкания телеги с шатром- домом Истинных Людей и выполнения различных работ, отчего мальчишке всё тяжелее и грустнее было быть рабом.
Он вспомнил величественное строение из, подумать только, камня! В нём Х`аррэ не спал на земле, у него было очень мягкое нечто на ножках, на котором он спал, и ему там давали хорошую жратву. Аж по три раза в день, причём не заставляя
за неё работать, а за просто так. Жрачка, вкус которой подросток всё чаще вспоминал, была сытной, и её было так много пальцев раз, что можно было нажраться от пуза.
А ещё Х`аррэ там… да, летал на какой-то палке с ворохом прутьев, летал так умело, что мог даже направлять палку с огромной высоты прямо в землю, а потом лететь над землёй низко-низко под оглушающий рёв огромной толпы, он был уверен, свободных людей.
Видимо, он и… там был рабом, и кормили его, и давали мягко спать, и нажираться досыта только за то, чтобы он, Х`аррэ, развлекал своим умением хозяев.
Но странное дело: там он был одет в красивые одежды, каждый день словно по воле великого колдуна становящиеся совсем чистыми, и одежд у него было множество пальцев раз, да много-цветов, красивых, не рваных.
И ещё одно смущало бедного раба Х`аррэ. Его… там ни разу не наказывали, не били, не шпыняли, не толкали грубо в спину или живот, как делают всегда проходящие мимо Истинные Люди, просто за то, что он самый слабый, негодный раб. Самый юный раб, но ему, Х`аррэ, было бы уже пора обзавестись семьёй к его-то годам, будь он, конечно, свободным Истинным Человеком.
– Опусти свои наглые глаза, Тох`ым, смотри в землю! Склони голову, как положено рабу грязному, вонючему, перед воинами и самим вождём! – вывел Х`аррэ из ступора грозный голос Х`ынгу.
Внезапные, как всегда, не прошенно нахлынувшие воспоминания о жизни, которая ему, наверное, приснилась однажды, когда он не устал до обычного состояния мёртвого сна, тут же прервались.
Х`аррэ вернулся в страшную, несправедливую, полную мучений и издевательств действительность.
– О, Мерлин и Моргана, помогите Тох`ыму несчастному вынести эту муку!
Х`аррэ взмолился мысленно изо всех сил
Но Тох`ым сказал сегодня утром, что познал гордость, а она может быть только у воинов Истинных Людей. Значит, он вынесет страдания и не опустит своих прекрасных, ореховых, как же это правильно, а, каричнивой, глаз.
Нет, как-то не так, а… как правильно?..
– Как же сверкает в его загадочного цвета глазах ненависть великая к мучителям! Но они же хозяева, Тох`ым! Нельзя смотреть в глаза благородным хозяевам! Ведь иначе тебя снова изобьют бичом, а разве мало боли ты испытал и до сих пор испытываешь, Тох`ым?!? Твой младший братец, я, Х`аррэ, умоляю тебя опустить глаза!
Х`эй, Тох`ым, опусти глаза с ненавистью и не болью, а, наперекосяк, словно ты главнее Истинных Людей! Ведь могут хозяева как-нибудь больнее, чем ударами бича, наказать тебя! – мысленно кричал Х`аррэ.
Внезапно Тох`ым вздрогнул, нашёл в толпе рабов щуплую, низкорослую, так не подходящую уже половозрелому юноше лет два раза по пять пальцев и три, а, может, и четыре пальца, фигурку, и встретился взглядом с глазами Х`аррэ. В них плескалось страдание, едва ли не большее, чем то, что испытывал сейчас Тох`ым в реальности, отдавая кровь на потребу сдохшему насильнику.
Потом он улыбнулся Х`аррэ слегка уголками красивых губ и отвернулся, наконец-то опустив голову, словно услышал Тох`ым мысленный зов Х`аррэ и исполнил просьбу друга-брата.
Кровь Тох`ыма всё лилась из развороченной груди, но вождь заметил движение наглого раба и его улыбку.
– Кому ты лыбишься, мразь?!? – взревел Х`ынгу, достал свой меч и в пол-силы, так, чтобы раб не потерял сознание, и ритуал продолжался, ударил его им плашмя по голове.
Тох`ым изрядно покачнулся, брат того-который-умер, вдавивший каменную чашу в рассечённую грудь раба, всё же молча, ибо ему не полагалось издать ни звука во время сбора крови, тоже.
Но Тох`ым лишь переступил с ноги на ногу и устоял, вновь быстро подняв голову и вперившись в чёрные глаза вождя своими, красиво удлинёнными, ореховыми, за что получил новый удар по макушке, чуть сильнее предыдущего.
– Не смотри на вождя, Тох`ым, умоляю, а то я сейчас в не-здесь грохнусь от вида твоих мучений!
В голове Тох`ыма прозвучал звенящий от напряжения голос Х`аррэ.
Это был второй раз в жизни Тох`ыма, случившийся именно сегодня, когда он явственно слышал мысли Х`аррэ, как свои собственные, если обращены были мольбы и просьбы друга к нему, Тох`ыму.
В первый же раз Тох`ым перепугался даже, что сошёл с ума от почти нестерпимой боли и переполнявших его ненависти и поруганной гордости, впервые обнажённый перед всем племенем, а ведь он так дорожил своим одеянием! Потому-то и нашёл взглядом глаза Х`аррэ и вдруг прочитал его мысли, в точности повторившие те слова, что раздались у него в голове.
И понял Тох`ым, что если посмотрит он внимательно в глаза рабу ли, Истинному Человеку ли, то прочитает его воспоминания и мысли, как…
Ну не знал Тох`ым, разумеется, безграмотный и не подозревающий о существовании письменности вообще, как и всё племя и его рабы-бритты, и Х`аррэ, с чем сравнить эти словно бы проскальзывающие перед глазами картинки чужих жизней…
Вот и изучал он жизнь Х`ынгу, как устное повествование, постепенно раскручивающееся перед его внутренним взором, словно спираль раковины улитки раздавленной. И увидел он многое, даже смазанные воспоминания о какой-то женщине, видно, матери, кормившей вождя злого, ещё пять пальцев раз лет, грудью.
Ведь женщины х`васынскх` ходят постоянно брюхатые, лет до пять раз по пять пальцев, потом превращаясь в отвратительных беззубых те-кто-не-умер-вовремя, не могущих уже понести. В обычае у женщин кормить и младенцев, умирающих во множестве, и почти взрослых выживших, а потому драгоценных детей, до полной руки и двух пальцев лет, пока те сами не откажутся от материнского молока и не перейдут окончательно на взрослую пищу: ячменные лепёшки, жареную баранину и дичь: кабанов, оленей, зайцев, кроликов, белок, крупных и мелких птиц.
А в два раза по руке и два пальца лет обрезает друид кремневым ножом священным крайнюю плоть у сынов племени, и сожигают её, покуда не рассыпется в пепел, и дают сыну, ставшему взрослым, пока одну жену, дабы стал он с ней мужчиной. Девушки же выходят замуж лет с двух раз по пять, а самое позднее, двух раз по пять и один палец, в качестве младших жён, и сами вскоре становятся матерями многочисленных отпрысков.
Х`ынгу с детства был отважным старшим сыном, родившемся от младшей жены. Он был её первенцем, ставшим на ноги очень рано. Заговорил Х`ынгу в три пальца с кусочком года, как и все мальчики х`васынскх`.
Первым словом его было: "Хочу", что означено было друидом, совсем дряхлым стариком семи раз по полной руке и трёх пальцев раз лет, при жизни которого сменилось два поколения Истинных Людей, как знамение того, что из мальчика вырастет наследник отца, великий вождь.
Предрёк старец, что в сражениях с другими племенами не будет ему равных, но будет он и его воины больше убивать чужаков, а не захватывать их в плен, отчего рабов у племени будет не хватать на два пальца.
Вмешаются прекрасные боги, и он с воинами своими захватит в плен не в битве или набеге на чужое племя, а просто найдя неподалёку от своей кочёвки недостающих двух чужаков, и сделает их рабами.
Но от этих чужаков, хилых, худосочных рабов, придёт несчастие в его племя через четыре пальца года четыре пальца месяца и три пальца раз по три пальца дней, после того, как младшему рабу исполнится полных два раза по пять и ещё четыре пальца лет.
И будут те чужаки бывшими колдунами и недругами, но станут, как все, немощными в волхвовании, но друзьями такими крепкими, каких не сыскать.
Ибо так велят боги священных рощ, живущие в деревьях, а Х`ынгу будет невнимателен к ним и не станет вовремя, да в изобилии приносить жертвы из овечьего молока с человеческой кровью, ячменных лепёшек и мёда богам этим.
Всё это предсказано было друидом по одному лишь первому слову мальчика, заглядыванию ему в глаза и ощупыванию головы, а потому было истиной всё до последнего слова.
И судьбу свою кровожадный вождь Х`ынгу будет не в силах изменить, ибо таковую послали ему боги предков.
Тох`ым, прочитав запавшее в память и неоднократно подтверждаемое пророчество давно почившего друида, воспрял духом (Ведь эти двое "хилых, худосочных рабов, бывших колдунами" – х`а! Я всё же оказался прав в своих воспоминаниях о поединке с милым теперь другом, а тогда смертельным врагом, Х`аррэ. Эти самые рабы мы, я и Х`аррэ! Бывшие когда-то врагами…)
Но какое несчастие из-за ничтожных рабов, пусть и гордых, а в том, что и у Х`аррэ вскоре, скорее всего на днях, пробудится гордость, Тох`ым не сомневался, что из-за них двоих, бывших колдунов, значит, имевших силы и умение извергать разноцветные лучи из деревяшек, может произойти с племенем Истинных Людей, столь отважных и беспощадных к чужакам?
Мысли Тох`ыма, прежде короткие и обрывочные, стали длинными и развёрнутыми, не то, что у Истинных Людей, и ему уже не хватало языка х`васынскх`, чтобы выразиться про себя обо всём, что его сейчас волновало.
Прежде всего, к собственному удивлению, это была не боль, а попранная гордость, да, гордость в душе уже свободного человека, который не будет позволять, даже несмотря на болезненные удары бича по телу или мечом плашмя по голове, делать то, что ему, Тох`ыму, особенно не нравится, например, свежевать туши баранов или диких лесных зверей, принесённых с удачной охоты. Он лучше отныне станет грозно поглядывать на кого-нибудь из других рабов, конечно, не на Х`аррэ, чтобы они занялись пачканьем рук в поганой, вонючей шерсти, крови и подкожном жире.
Да, теперь и этот озабоченный, всегда дрочащий на сон грядущий, исполнительный "повелитель" рабов Рангы ему не страшен. И Х`аррэ, не более, чем предмет грубого вожделения этого уёбка страшного, Тох`ым и подавно защитит от похотливого раба чужого племени, но такого же белокожего, хоть и вечно чумазого, и черноволосого, черноглазого, как и х`васынскх`.
Наверняка, он тоже из племени, родственного Истинным Людям, может, из ближайших соседей…
… Тем временем чаша наполнилась до краёв и несколько тонких ручейков устремились из зазубренных выбоин на краях вниз.
Брат того-который-умер, а именно так следовало называть мёртвого Вуэррэ до окропления погребального костра кровью избранного раба, долженствующего стать личным прислужником и выполнителем любых желаний погибшего воина в ином мире, где можно пировать и охотиться с богами, живущими в деревьях священных рощ и там, наверху, поймал вытекшую из чаши кровь в ладонь и жадно выпил всё, вылизав после руку и пальцы. Он плотоядно улыбнулся прямо в глаза Тох`ыму, но столкнувшись с его взглядом, даже отпрянул, стараясь не пролить ни капли крови из плоской чаши.
Лишь под широкими плоскими ногтями остались кровавые полоски, но и их брат того-который-умер выгрызет после окропления веток и сучьев, на которых покоился нагой мертвец, завёрнутый с головой лишь в особый, сотканный обязательно старшей женой, погребальный, некрашеный, шерстяной плащ.
Ритуал взятия крови у будущего раба того-который-умер завершился.
Брат, осторожно ступая, подошёл к месту костровища и взял в рот преизрядный глоток крови, потом выплюнул его, стараясь разбрызнуть так, чтобы капли оросили как можно больше хвороста, и пошёл налево по кругу, совершая те же действия с кровью.
Спустя достаточно долгое время блюдо под наблюдением всех мужчин, подростков и мальчиков опустело.
Воин-брат опустился на оба колена, символически протянул окровавленную каменную плоскую чашу мертвецу, а затем медленно, до почти идеальной чистоты, вылизал чашу.
Затем перевернул её три раза над телом мертвеца и поставил на землю подальше от будущего костра, в ногах того-который-умер, чтобы она, древняя святыня, не раскололась бы от жара пламени.
Тох`ыму завязали глаза тряпкой и провели, выворачивая связанные за спиной руки вверх, вокруг места всесожжения так же, трижды, обойдя его в том же направлении, что и разбрызгивавший кровь брат умершего, чтобы закрепить союз раба, связанного своей кровью, с будущим вечным хозяином.
Потом Тох`ыма, всё с той же повязкой на глазах, повалили на сучья и ветви, жадно впившиеся обнажённое тело.
-Проклятая, вонючая тряпка сохраняет мне зрение, вот уж насмешка моей рабской, горькой судьбины, – подумал Тох`ым.
Вышел друид и заговорил нараспев слова, обращённые к милостивым богам, дабы приняли они душу, теперь уже можно было назвать имя зовимое, Вуэррэ, в своих небесных шатрах, и пировали, и пели, и охотились бы с ним, а раб, лежащий на ветвях, стал бы по смерти своей ничтожной вечно живым, хорошим, исполнительным, сильным, готовящим вкусную еду, рабом, хозяину своему.
Наконец, Тох`ыма, расцарапавшего о мелкие веточки даже лицо во многих местах, не говоря уже о теле с по-прежнему, сильно кровоточащими глубокими ритуальными ранами, грубо сдёрнули с погребального костра и сняли повязку с глаз, поставив на ноги.
Друид вытянул руки ладонями к ранам и ссадинам, прошептал почти про себя несколько слов, обращаясь к крови, дабы свернулась она, и не истёк бы нужный пока племени раб кровью до смерти, и…
Раны по его волхвованию тотчас подзатянулись и покрылись поблёскивающей кровавой коркой.
Необрезанных, не ставших ещё мужчинами, холостых подростков и малых детей прогнали к матерям, стоявшим далеко, повернувшись спиной к телу Вуэррэ уже долгое время.
Даже жёнам не позволено было хоть на миг обернуться во время ритуала разбрызгивания крови и положения раба с его последующим чудесным излечением.
Мужчины же начали танцевать вокруг зажжённого факелом с освящённым друидом огнём под предводительством вождя вокруг быстро разгоревшегося погребального костра под звуки рогов и бубна друида.
Запахло палёной шерстью и горелой человеческой плотью…
… Северус после увиденного воочию вожделенного монастыря Святого Креста отправился на кухню. Рабы кухонные пока ещё спали, как и весь дом, за исключением брата и этой злюки Нины-Нывх`э, а, значит, никто не глазел попусту на Господина дома, занимающегося рабским трудом, приготовлением пищи.
Восемь аппетитно пахнущих свежей выпечкой лепёшек жарились на двух сковородах, по четыре в каждой. Правда, лепёшки были значительно меньше, чем готовили рабы, зато умиляло их количество. Аж цельных восемь штук! До пения вторых петухов они будут остывать, а потом он, умелец Северус, жадно набьёт ими пузо, сейчас, кажется, прилипшее к спине, и запьёт кипячёной водой, чтобы без последствий всяких ненужных обошлось, а то сегодня дел невпроворот, в том числе, и аппарация на дальнее расстояние, почти что на пол-Британии в длину.
–Эх, догадался ли старина Альбус заглянуть в мои комнаты, в гостиную, где лежит "История Хогвартса", раскрытая на том самом месте, где говорится о двух грёбанных магах. Ну и что бы сделал Дамблдор, даже если бы увидел вдруг новую появившуюся запись? Бросился бы в Запретный Коридор, молясь Халяве?
Сладкая парочка ведь попала, правда, неизвестно, в каком качестве, то ли обожествлённых "Великих волхвов", то ли ничтожных рабов, к этим недоумкам х`васынскх`, к Мордреду их в пасть, не выговоришь нормально, демоны их души побери!
Да не магов, а всего этого тупоумного народца, разумеется.
Ишь, меня, как короля приняли, раболепствовали, травкой смачной, глючной угостили, девок невинных, по их утверждению, конечно, подложили… Всё, как в старые добрые семидесятые: травка, свободная любовь… А я всю эту "радость" и долбаное, маггловское "дайте миру шанс"* пропустил, занимаясь любимыми зельями, да рукоблудием. Нет, лучше вернусь мысленно к судьбе пропавших врагов и, пожалуй, вспомню собственное приключение у Истинных Людей.
Наследников, Дементор их поцелуй, захотели от Великого волхва! Аж вспоминать тошно.
Но с другой стороны, без того, что я там понаделал, не бывать мне к рассвету в доме Папеньки, не стать мне Господином дома.
Нет, всё же с обезглавленным народом дело иметь гораздо проще.
Ну что может сделать самка эта брюхатая по смерти, как бишь его, а, кажется, Нуэрдрэ?
Только вынести на свет Мерлинов наследничка-молокососа и заявить во всеуслышанье: "Се, мол, вождь ваш, народ х`васынскх`!", а те бы уши поразвесили, да и повелись на придурь бабы… Но не такие они уж и дураки, хоть и славлю я их их так, а на молокососа, да в прямом смысле слова, он же, Крыса этот…
– Кто здесь?!? Назовись!
Квотриус?.. Что делаешь здесь ты?
– Пришёл к тебе, дабы хоть посмотреть на тебя. Соскучился, Северу-ус, возлюбленный брат мой…
– Кажется, только что виделись мы, да и под дождём я был не один, если ты, конечно, помнишь, Квотриус.
Северус проговорил это медленно, с издёвкой в голосе, словно наслаждаясь своими злыми словами. Да так оно и было: графу Снейп по жизни приятно доставить боль тому, из-за которого он сам получил изрядную порцию неудовлетворённости.
Ему было и неприятно, и некстати сейчас видеть брата, ночь с которым, обещавшая услады плоти, так и не состоялась, оставив лишь смутное, болезненное желание многоразового обладания красивым молодым телом. Ночь, от которой он ещё при свете солнца решил отказаться, оставшись опять в одуряющем одиночестве и мучаясь, по большей мере, гнусными воспоминаниями. Ночь, на которую он в итоге согласился, но…
– Так люблю ли я его на самом деле, нужны ли мне его сердечная и душевная привязанности или достаточно только плотского соития с красивым, упругим, таким… бывшим желанным телом, и всего-то? Вовсе это не любовь, коли я гоню его от себя так просто. – проскочила непрошенная мысль.
– О, разумеется, помню я всё, Северус мой. Позволь мне… поласкать тебя ртом… там, как тогда, в библиотеке, прошу о милости великой.
– Не стоит, Квотриус. Видишь, жарятся хлебы у меня? Могут преизрядно подгореть они, ежели мы с тобой… заиграемся. Лучше ступай к себе и постарайся заснуть. Да проспи хоть до вечера, хоть до послезавтрашнего раннего утра. Идём же мы в долгожданный поход против варваров, ты и пленников, верно, наберёшь… себе.
Всё равно буду сегодня я день весь отсутствовать по делам различной степени важности, а вечером, после… ну, да неважно, я буду варить магическое зелье, которое поможет допрашивать пленных без пыток, они сами всё добровольно и правдиво расскажут.
Сие суть Сыворотка Правды с говорящим названием "Веритасерум"**.
– Зелье, заставляющее любого его принявшего, доверять слушателю и потому рассказывать даже сокровенные тайны? Неужли существует чудо таквоое?..
– Как смеешь ты не верить мне, опытному, в отличие от тебя, чародею и зельевару? – возмутился Северус.
– О, нет! Конечно же, верю, вот только превелико диковинно слушать о чудесных напитках таковых. Кажется, словно родом они из легенды некой, брат мой.
А хлебы твои уж пригорают, пора снимать с плиты их и выкладывать на доску, дабы успеть ещё спасти оные, а потом…
Ведь пройдёшь ты со мною в опочивальню мою, как желал ещё час назад?
– Нет, Квотриус! – зло выплюнул Снейп.
Но Северус тотчас опомнился, устыдился своей несдержанности и обронил мягко и с кажущейся непосредственностью:
– Пойми, брат мой Квотриус, не в состоянии я ныне думать ни о чём ином, кроме, как о делах, сегодня меня ожидающих. Вот, видишь, за разговором с тобой не усмотрел я даже за пищей своей насущной.
Северус говорил и одновременно перекладывал действительно слегка пригоревшие хлебы на промасленную поколениями кухонных рабов, видно, вывезенную из земли ромеев вместе с прочим скарбом, деревяшку.
– Прости, о, прости, брат мой возлюбленный Северу-ус, цветок мой солнечный, – "пропел" молодой человек.
– Сейчас, сейчас уйду я, подари лишь единое лобзание твоё и больше не покажусь на глаза тебе, покуда сам не позовёшь или не… придёшь. Не придёшь сам ко мне, дабы сойтись нам вместе и побыть немного времени, после же ждут тебя дела некие, о коих ты не возжелал рассказать брату твоему, ложе с тобою разделяющему. Хоть и прискорбно мне весьма, что тайны имеешь ты от твоего, и только твоего Квотриуса, всеми помыслами принадлежащего тебе брата меньшего.
– Вот ведь неотвязный, и гордости у него ни на йоту нет, даже обычной мужской. Может, наплёл он о своих "подвигах" воинских, чтобы покрасоваться передо мною?Всё равно, принципиально не расскажу ему о предстоящей аппарации, ради него же самого, чтобы не пугался до крайности возможности мгновенного перемещения в пространстве. Он ведь ещё не обучен "премудрости" этой. – подумал с плохо скрываемым выражением усталости на лице Северус.
– Хорошо же, но сам поцелуй меня, и если сделаешь хорошо сие, изволю я ответить тебе лобзанием, как ты того просишь.
– Ты позволяешь мне, полукро…
– Да, позволяю, иначе не стал бы говорить о поцелуях, а просто отослал тебя к себе в опочивальню. Кстати, проводил ли матерь ты до каморы? Не то дурно перенесла она Распятие, слишком дурно.
– Нет, предоставил я сделать сие камерной рабыне моей Карре, коя спала в коридоре под дверью в своих лохмотьях. Сие суть работа рабская.
– Не любишь ты матерь свою?
– Теперь нет, люблю тебя я, да и не была она никогда ласкова и приветлива со мною, время всё проводя с отцом нашим высокорожденным. А ныне… восхотела она убить тебя, солнце моё, моего месяца ясноокого, любовь мою. Согрешила она превелико и непростительно супротив Господина своего. Ты же, как и предполагал я, сам знаешь правила веры её в отношениях меж рабами и Господами.
Грешница она есть великая, и нет ей прощения.
– А мы, мы с тобой, Квотриус, братья, разве не грешники, ибо совокуплялись плотски? Ведь должны мы просто, по-братски, любить друг друга, а не как мужеложцы.
Было мне вчера днём видение вещее о сием грехе, от того и отказал я в близости грешной тебе на сегодняшнюю ночь, но всё же ослушался ты и пришёл ко мне, моющемуся под дождём, нагой, дабы вновь соблазнить меня красотой своей. И, верно, почти добился ты своего, ежели бы не матерь твоя, коя суть мученица и страдалица.
– Жалеешь… ты, ты, против коего кару замыслила свершить она, её, рабыню свою неверную, коварную?!? – воскликнул Квотриус изумлённо.
– Да, представь себе, сожалею я о Распятии, но вынужден был наложить заклятье пыточное сие на матерь твою, дабы при открывании глаз её после боли злой увидеть очертания монас… Впрочем, это не интересно тебе, и не стоит забивать башку, – перешёл Снейп на вульгарную латынь из-за смущения.
Квотриуса покоробило, но он продолжал, не обращая внимания на слова его возлюбленного, такого, оказывается, мягкосердечного и смущающегося этой своей черты характера, высокорожденного брата:
– Любовь, взаимная, разделённая, не может быть грешной, иначе боги поразили бы нас сразу, как только возгорелась она в сердцах и взыграла в плоти нашей, – уверенно произнёс молодой человек. – Позволь мне, о Северу-ус, подарить тебе толику удовольствия, да и мне это будет неимоверно приятно, ибо теперь знаю я сие!
Столь велико понравилось мне ласкать ртом и языком твой прекрасный, возбуждённый пенис, что мечтаю я беспрестанно повторять ласку сию вновь и вновь, снова, много раз. О, Северу-у-с-с!
И Северус сдался. От подробного описания, сделанного братом, в нём наконец-то разгорелась искра желания той ласки, о которой умолял его Квотриус, и плоть его возбудилась от одних лишь слов брата.
– Иди ко мне и соделай сие прямо здесь и сейчас, ибо уж готов я, – произнёс сломавшимся полушёпотом Северус.
Изменил ему даже голос.
И Квотриус подошёл к брату, обнял за шею, Северус склонил в страстном ожидании поцелуя голову, и губы младшего брата нашли его рот, язык Квотриуса обвёл очертания тонких губ Господина возлюбленного.
Уже старший брат разомкнул уста для поцелуя, и его горячий язык вторгся в рот брата младшего, и повели они страстную игру языками, переплетая их и проникая друг другу в рот, выпивая слюну, проводя по зубам.
Самой же чудной и неописуемо возбуждающеё была ласка, пришедшая в голову Квотриусу и тут же подхваченная Северусом, когда по очереди подлезали они кончиком языка под корень языка друг другу, в самое чувствительное место во рту, там, где тонкие жилки привязывают язык к мякоти рта, источнику сладкой слюны, теребя это местечко, массируя его, вызывая выделение новой сладости.
Они обнаружили эту необычайную ласку и вовсю предавались ей, плотно прижавшись телами друг к другу.
Братья запускали пальцы в волосы, лаская каждую прядь, их руки скользили сначала по шее, плечам, потом по спине, постепенно опускаясь всё ниже. Наконец, они одновременно, не сговариваясь, сжали друг другу упругие ягодицы. Это сначала показалось обоим верхом блаженства, но тут же захотелось много большего.
Северус, на мгновение прервав поцелуи, задрал тунику брата, обнажив его зад и проник указательным пальцем в расслабленный от страсти и поцелуев с объятиями анус Квотриуса, постепенно добавив и недостающие для полного счастья брата младшего два пальца, нащупавшие его простату и сжавшие её.
Тот шумно выдохнул ему в рот и тихо, протяжно застонал, на мгновение потерявшись, даже глаза его затуманились от наслаждения, но после запустил Квотриус кончик языка под корень языка Северуса и испил выделившуюся мгновенно сладкую слюну, осушая рот брата старшего, любимого больше жизни с той самой душной, чёрной, безлунной ночи.
Безветренной, наполненной страстными стонами и криками Вероники ночи, когда впервые, ещё в одиночестве, и не подозревая о счастье любви разделённой, ибо не знал Квотриус доселе таковой, кончил он дважды с именем гордого, сурового, неприступного высокорожденного патриция, своего сводного брата-чародея и Господина дома.
Но теперь желал предложить он старшему брату, так продолжал Квотриус относиться к Господину дома, несмотря на его откровения, только подтвердившие свои возникшие ранее предположения, то, что обещал, едва прийдя в это совсем не подходящее для любовных игр помещение. Но таковым было желание брата и Господина дома: не уходить в опочивальню Квотриуса, чистую всю, с едва лишь забрызганными семенем простынями, и не ему, грязному полукровке, оспаривать фантазию сию.
Младший брат прервал прекрасную, захватывающую, заставляющую забыть обо всём на свете ласку Северуса.
Пал на колени Квотриус пред возлюбленным братом и Господином своим и ловкими движениями быстро получил в руки сокровище, цены не имеющее, облизнул влажную от смазки головку, отчего брат старший коротко выкрикнул имя младшего брата, да с такой страстью, что Квотриус мгновенно завладел всей драгоценностью и сделал несколько движений ртом, но Северус молчал теперь.
– Ах, стоик, мой стоик, к чему сдерживаешь ты прекрасную, гармоничную музыку любви? С удивлением и недопониманием думается мне сие.
Но измучаю тебя я сейчас любовью, и всё же потеряешь ты голову и будешь стонать и кричать, клянусь Амурусом, Стреляющим Метко и Венерой Светлокудрой, великими покровителями всех влюблённых!
Выпустить пенис брата изо рта…
Начать облизывать его, как тогда, в библиотеке, рисуя языком замысловатые узоры на сокровище, лежащем у меня на ладони, бережно оттянутом от живота брата с прекрасным, гордым именем, о, и сладостным донельзя, Северу-у-с-с.
Но нет, на первый взгляд токмо суров и холоден брат мой. Да буду думать о тебе так, как о высокорожденном брате своём, и никак иначе!
На самом же деле пылок и неутомим ты, а сколь же ласков!..
И ведь, по словам своим, коим безоговорочно доверяю я…
Был он… Ах, как прекрасно и легко даётся мне ласка сия!..
… при всей горячести своей и необузданности в любви, девственником…
Отчего же никто… там, в его времени…
О, боги, я тоже желаю действа подобного, но нет, не осмелюсь попросить брата…
… не понравился брату Северусу до того, дабы снизошёл он с постамента изваяния каменного, хладного, каким показался он мне в начале, несокрушимым стоиком, непревзойдённым чародеем…
Да он и есть таков!..
– "О-о! Северус!" – вопиёт плоть моя. – "Услышь непроизнесённую мольбу мою!"
… только явившись в дом отца… моего, нет, пусть будет по-прежнему, нашего!
Как же не постиг возлюбленный брат мой прелести утех любовных, столь увлекательных и горячих, как сам Северус?
Неужли люди в… его времени так жестоковыйны, что не заметили ни женщина, ни мужчина неизъяснимой красоты брата старшего?
О, эта влага на пенисе его, чуть солоноватая!..
Ну да, ибо жил он средь подобных себе чародеев и магов, а они, должно быть, все девственники и стоики, и занимает их лишь искусство владения волшебной палочкой, да знание наибольшего числа заклинаний и проклятий.
А теперь провести ладонью… вот так…
… Может, воюют они между собой на этих деревянных палочках, испускающих разноцветные лучи, доставляя друг другу боль неимоверную и подчиняя себе более слабых, создают себе легионы приспешников?..
Наконец-то! Протяжный, почти животный стон Северуса…
А, вот и замучил тебя я игрой с пенисом твоим прекрасным, толстым, упругим, большим, теперь дело за малым, но самым приятным, сейчас, сейчас, вот уже прямо сейчас!
И вновь я, о боги, почувствую вкус семени брата, неимоверно тягучего и горячего!
Вольётся оно в глотку мне бурным потоком!
Вобрать в себя кажущийся сейчас неимоверно огромным пенис Северуса…
Же-ла-ю я та-ко-во-го же… О-о, наслаждения!!!
Быстро, почти уверенно, хотя делаю я это всего четвёртый раз в жизни…
Брат мой явственно дрожит всем телом, дрожью экстаза… О, боги!
Испить горячее семя брата…
… Сколь мощный был поток!..
Облизать головку уже опавшего члена в поисках последних капель…
О, чудо! Он снова поднялся словно по волшебству…
Как же пылок ты и неукротим, возлюбленный мой брат!
Снова вобрать плоть Северуса в рот и дальше, до упора в стенку глотки…
Теперь действовать быстро, уже не мучая долгой любовной игрой его, ибо сотрясается всё тело его ещё от первого излития семени…
Ах, сколь же сие… любовно мне!
Трудиться над драгоценностью бесценной… О, восторг и умиление!..
Как же горяч и страстен ты, брат мой-чародей и стоик, как же необуздан ты в страсти своей неимоверной, немыслимой, воистину волшебной!
Ибо семя извергать так скоро может лишь маг…
Словно наполнен ты спермою ароматнейшей, аки источник благословенный некий!
Сейчас… сейчас прольётся…
О, наслаждение небывалое! Вторая струя оказалась жиже, словно ышке бяха, но какая же она вкусная и ароматная, сперма твоя…
… Не допуская потери ни капли, пить, глотать, жадно, жадно… О, чудится мне, схожу я с ума!
Вот он закричал, Северус любимейший, громко, на весь свой, имя моё, недостойного полукровки!
С тем же криком и струя спермы резко закончилась… Как жаль…
Но я словно в Эмпиреях от счастья непередаваемого, ибо в минуту наивысшего наслаждения не забыл Господин и брат мой Северус обо мне!
И во тьме предрассветной запели третьи петухи, и тотчас явились кухонные рабы, застав Квотриуса бережно облизывающим головку пениса Господина дома, и потупили рабы глаза свои, развернулись и бежали прочь, в свою камору…
… Но какой же раб не любит позлословить о Господине дома и его сводном брате, свободном домочадце, Господине Квотриусе, сводном брате их, всё же родственнике ближайшем, рабов кухонных, самых грязных в доме?
По пути нечестивцы заглянули в женские каморы, не обойдя даже старух, и пересказали уже давно проснувшимся и причёсывающимся женщинам об увиденном на кухне. Те подивились, но пообещали мужчинам-поварам молчать о том, что узнали они о Господах.
И лишь Нина странно так посмотрела на довольных принесённой новостью мужчин, а потом вдруг охнула, схватилась за сердце и повалилась на земляной пол.
______________________________________
* Give Peace a Chance – своего рода общепризнанный лозунг хиппи.
** Veritaserum (лат) – откровенность, доверие.
Серия сообщений "Мои романы по миру ГП: "Звезда Аделаида"":The sands of Time
Were eroded by
The River of Constant Change
(c) Genesis, 1973
Часть 1 - "Звезда Аделаида",шапка + глава 1.
Часть 2 - "Звезда Аделаида", глава 2.
...
Часть 14 - "Звезда Аделаида", глава 14.
Часть 15 - "Звезда Аделаида", глава 15.
Часть 16 - "Звезда Аделаида", глава 16.
Часть 17 - "Звезда Аделаида", глава 17.
Часть 18 - "Звезда Аделаида", глава 18.
...
Часть 25 - "Звезда Аделаида", глава 25.
Часть 26 - "Звезда Аделаида", глава 26.
Часть 27 - "Звезда Аделаида", глава 27. Заключительная.
СМ
