«Когда великое свершалось торжество»

Лето 1836 года — последнее в своей жизни – А.С. Пушкин провел на даче на Каменном острове под Петербургом. Здесь им был написан ряд стихотворений. Пушкин не успел опубликовать их, они увидели свет уже после его смерти.

По крайней мере некоторые из этих стихотворений образуют поэтическое единство – лирический цикл. Исследователи поняли это, когда обнаружили, что в автографах четырех из них Пушкин поставил возле названий номера[1]:

I (Из Пиндемонти);

II «Отцы пустынники…»;

III Подражание италиянскому;

IV Мирская власть.

Три последних стихотворения объединены не просто евангельской темой, но переживаниями Великого поста, Страстной седмицы и Пасхи[2]. С. Давыдов называет их «пасхальным триптихом». «Отцы пустынники…» – это стихотворное переложение великопостной молитвы преподобного Ефрема Сирина, «Подражание италиянскому» рассказывает о событиях ночи со Страстного четверга, а в «Мирской власти» разворачиваются события Страстной пятницы.

Можно думать, что переживания Страстной седмицы особенно всколыхнули душу Пушкина в 1836 году. Дело в том, что в это время умирала его мать. Ее последние дни совпали с последними днями Страстной седмицы, а скончалась она в самый день Светлого Христова Воскресения, 29 марта. Пушкин сопровождал ее гроб в их родовое имение близ Пскова Михайловское, она была похоронена в Святогорском монастыре, расположенном поблизости. Все это создало то особое душевное настроение, из которого родились стихи Каменноостровского цикла.

«Из Пиндемонти»[3]

На первый взгляд кажется, что «Из Пиндемонти», в котором нет ничего специфически религиозного, стоит в стороне от них. Но это не так. В этом стихотворении Пушкин размышляет о свободе и назначении человека. Что такое свобода? Политические права или нечто большее?

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспаривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова…[4]
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
– Вот счастье! вот права…

Политическому человеку – такое определение давал человеку древнегреческий философ Аристотель: общественное (то есть политическое – от др.-греч. πολιτικός) животное – Пушкин противопоставляет образ человека духовного, пусть и нарисованный по романтическому образцу. Человек создан для того, чтобы стремиться к красоте. Красота природы и искусства выше, чем политика в каком бы то ни было государстве. Красоту можно назвать образом непреходящего, а потому, стремясь к ней, человек стремится к вечности. Так Пушкин утверждает вечное измерение свободы. И можно сказать, что в конечном итоге «Из Пиндемонти» – стихотворение, родившееся на христианской почве (несмотря на его связь с «Одой к Меценату» Горация, впрочем, очень косвенную[5]), ведь именно христианство открыло абсолютную ценность человеческой личности, человеческого духа, неведомую древнему миру.

На том же листе, на котором написано «Из Пиндемонти», прямо между его строк находится черновик еще одного четверостишия – трагического по содержанию и удивительно гармоничного по форме[6] – в нем тоже говорится о стремлении:

Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Эти строки насыщены библейскими мотивами. Что значит «к сионским высотам»? Сион – это гора в Иерусалиме, на которой была построена