Последняя запись сделана в 2013м, значит прошло 10 лет - очень долгий срок, но я сразу вспомнила пароль. Как будто находишь под старыми обоями и плакатами заколоченную дверь, и вдруг вспоминаешь что у тебя сохранился ключ.

Когда-то говорили: "из интернетов уходят счастливыми". Что становится не о чем писать. Я ушла, потому что здесь было много смешанной боли. Но и красоты было много. В этой комнате мне есть, на что оглянуться.

Теперь у меня есть муж и ребенок. Я узнала, что такое когда дружба исходит на нет, и что такое когда умирают люди. Я увидела много прекрасных мест в мире - скалы Большого Каньона и Северный ледовитый океан в Мурманске, и сотни других чудес. 

И вместе с тем дни состоят из простых и взрослых действий, где не осталось места тому, что есть в этой комнате. Мне этого не хватает, я хочу оглядеться.

Я всё никак не успокоюсь насчёт этих книг. Мечтаю скупить их все на "озоне" или как там, и раздать всем и каждому - а там очень много.

Она объяснила мне, что это у них называется зал дубляжа. Люди на экране открывают рты, как будто говорят, но голоса им дают те, которые сидят в этом зале. Если с первого раза не получилось и голос раздается не вовремя, переделывают. И тогда очень интересно смотреть: всё начинает идти назад. Мёртвые оживают и, пятясь, занимают свое место среди действующих лиц. Достаточно нажать на кнопку, и всё возвращается как было. Машины катят задним ходом, собаки бегут задом наперёд, а взорванные дома в один миг на ваших глазах поднимаются и восстанавливаются. Пули вылетают из тел, возвращаются в стволы автоматов, и убийцы пятятся и задом наперед выскакивают из окна. Если на пол выплеснули воду, она поднимается и возвращается в стакан. Пролитая кровь всасывается в тело, от неё и следа не остается, и рана закрывается. Кто-нибудь харкнул, и его харкотина влетает ему обратно в пасть. Лошади скачут задом наперёд, а тип, который вылетел с восьмого этажа, оживает и возвращается обратно в окно. Настоящий мир наоборот, и ничего прекраснее в своей жизни я, наверное, не видел.

(с) Эмиль Ажар/Р. Гари "Вся жизнь впереди"

Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток,
Мой шестидневный труд, мой выходной восторг

На четвертый год я имею смелость провезти тебя парой кварталов до одного из родных тебе дворов, где мы говорим в темноте и проблеске фар. После я долго думаю, в какие строчки это можно было бы облечь, чтобы не растерять, на чем выгравировать, в какую материю обернуть каждое из слов, до которых мы так долго росли в собственном измерении и темпе - прохладных и простых - сколько путей мы изъезжаем на высоких скоростях, трудясь на извне, но друг к другу приходим пешком по жаркой сухой дороге. Когда-то я пишу сестре, что это единственное место, за которое так цепляется сердце - за все частички обстановки, где мне так уютно и спокойно, будто ничего плохого никогда не случится. Ты всегда находишься поблизости, когда cреди крошечных перебежек под огнестрельными вспышками трагических ноябрьских инсайтов над головой, мне доводится открыть несколько прекрасных книг: я проглатываю "Обещание на рассвете" Ромена Гари, отдавая по несколько вечеров зелёному кафе напротив Пушки - "вторая" жизнь, слишком далекая от тебя, закрывая ноющие раны отрывками вроде

/Тем не менее, я был далек от отчаяния. Я и теперь не научился отчаиваться, а только делаю вид. За всю свою жизнь я так и не сумел дойти до последней степени отчаяния. Ничего не поделаешь: во мне все время сидит кто-то, кто продолжает улыбаться/ или например (читайте, читайте) /Тогда я пережил первый страх из тех ожогов внезапного и полного одиночества, которыми в дальнейшем меня отметил уход моих товарищей, пожизненно наградив тем потерянным и отсутствующим видом, к которому я, похоже, уже привык. С новыми друзьями, появившимися у меня после войны, я только сильнее ощущал отсутствие тех, с кем продолжаю жить бок о бок. Порой я забываю их лица, их смех и голоса ускользают от меня, но это только делает их ближе. Небо, Океан, пустынный пляж Биг-Сура до самого горизонта: странствуя по свету, я всегда выбираю края, где достанет места для всех, кого уже нет со мной/.

Я уезжаю в темноте, улыбаясь и баюкая что-то, от чего потом достанет пары недель, чтобы видеть будущее во всем и не вырастать из того, что мы всё ещё ждём друг друга, разгуливая по другим.

то благость за окном и позолота,
то тягота встает из-за плеча,
как будто бы столетья ждал кого-то, 
дождался и облаял сгоряча.

и зимние негретые квартиры, -
в них череда больших сезонных стирок,
и медленное сушится белье, -
и зимнее пальто из сундука,
такое - хоп! - как лета не бывало.
смирение, носки и покрывало,
тоска, тоска, смирение, тоска.

зови гостей в вечернее жилье,
где роза с дня рождения не вянет,
и греется хорошее вино.
готовь фураж, заклеивай окно.
мы будем жить, мы будем все равно
учить язык веселый ноября, -
тот, на котором хмурые славяне
так трудно, неохотно говорят.

(c) вспоминаем асю анистратенко и другие разные стихи под ноябрь

Лев дремал, время от времени лениво открывая свои золотистые глаза, полные отчаяния, которое свидетельствует о том, что он не в состоянии ни жить, ни умереть. Волк наматывал круги, совершая ритуальный обход вокруг собственного безумия. Тигр принюхивался к решетке, выискивая слабое место. Каждый раз в зоопарке Герман думал о том, что он находится в концлагере, который род человеческий выстроил для живых существ. Воздух был полон тоски по древним лесам, пустыням, горам, долинам, покинутым норам и оставленным семьям. Их согнали сюда со всех концов света и обрекли на гибель от изоляции, скуки, недостатка любви и дружбы. (с) Исаак Зингер, "Враги. История любви"

Резерв слов едва вызревает за месяц, единственно благодаря непрерывному потоку книг, когда я наконец добираюсь до печатного и до жизни в принципе. Где-то между бездомных, разгуливающих с хрипящими бумбоксами подмышками, и старыми женщинами, гадающими друг другу по ладоням в грязном углу подземки, я собираюсь на полуторанедельный байкал, собираю маму на сицилию и осваиваюсь в веренице новых имен локальных революций, смотрю на них так, что вот-вот сверну шею, и стараюсь не бояться громко говорить на толпу. На выходе с весны и первого летнего месяца я получаю собственный правовой смелый микрокосм, evolution-revolution-love, множество винных истин и плавающее мужество выносить все это одновременно. И пока все рекомендуют друг другу десятку правил путешествий от Коэльо, я устало читаю где-то у Толстой: "Муть в душе". Думаю, и правда, муть.

дни появляются из большого мешка по принципу лото. найти что-то, упереться в это руками и ногами, так что весь остальной мир становится нульмерно неинтересен = довольно уничижительное качество. я снова не умею говорить, только подстёгиваться чужими примерами.

 невозможно понять: или это прекрасные, наполненные до краёв дни, способные развязать язык и смыть налёт целого года, или я скоро сопьюсь к чёртовой бабушке? 

вдруг обнаруживаешь себя снова по уши втянутым в чью-то жизнь, обнаруживаешь себя сгустком энергии в невозможности застыть на месте: в невозможности стоять на эскалаторах в метро - только бежать вверх или вниз и как можно быстрее, в невозможности вышагивать по тротуару прямо - только вертеться вокруг своей оси как юла. ты обнаруживаешь себя бегущим во всю мочь, подпрыгивающим, кричащим что-то в голос на ночных пешеходных переходах почти пустых улиц, обнаруживаешь себя искренне смеющимся, читающим книги кш.занусси в наземном транспорте, пьющим кефир в общественных парках с дурацкой улыбкой на лице, смотрящим /топГеар/ по ночам в комнате с выключенным светом, покупающим кофе на сотой заправочной станции вечером, обнаруживаешь себя пишущим научные статьи под рахманинова и баха, обнаруживаешь себя читающим новый завет, пекущим пироги с яблоками.

во всё остальное время обнаруживаешь бездонную слоновью скуку. пока супертанго не начинается снова.

Все, что раньше нравилось, стало мне скучно. И наверняка по промыслу Божьему. Ну, привезли мне друзья каких-то великолепных головок травы из Индии, я накопил огромную коллекцию современной музыки, я, наконец, остался один, мне никто и ничто здесь не мешает... Казалось бы: курнул, прилег, слушай музыку и лови кайф. Не могу. Через час думаю: "Боже мой! Как же было хорошо, когда я был с Тобой! Как я летал!". Я ведь написал сто двадцать прекрасных стихотворений за три летних месяца - да я за всю свою жизнь столько не написал! Вот какие дары сразу - бери! И я все это опять втоптал в грязь. А ведь если я гнию, то и Церковь, тело Христово, с моего бока гнилая... Я и плачу по этому поводу, но, видно, плачу неискренне, оставляю себе щелочки лукавые... А Господь все это видит. 

в весну мы вылетаем как в трубу, и всё, что уходит - очень осязаемо. мы смотрим на хаматову и миронова в "рассказах шукшина" - легких, смешных и талантливых, узнаем, что происходит с бумажными дневниками умерших (мы говорим, конечно, ушедших) людей - их выбрасывают (мы говорим, конечно, выносят), потому что читать очень больно, невозможно и не хочется, и тогда мы сами перестаем писать в бумагу, потому что и фотографии, и текст делается тобой с этих самых лет с большой серьезностью, чтобы потом не исчезло, а тогда зачем. 

я помогаю Н. разбирать грустные вещи и упаковывать в бумагу старые безвкусные картины, нахожу у себя купленную в ноябре в "республике" пыльную биографию патти смит - из того, что ты хватаешь, чтобы узнать о музыке, священной для многих, которая тебе совершенно точно не нравится, но каждая страница оказывается уютной, слова собраны бережно и мягко - вот тебе дневники, которые не пропали. например, там есть про меня, если поставить меня вместо Роберта:

а еще там много фотографий вроде таких. музыку я слушаю еще специально, но музыка мне не нравится все равно. 

я тоже прошу себе фотографий у Ольги П. - чтобы они не были сладкими. говорю, что дожна выглядеть как настоящий айрон мэн, как солдат, который собирается идти воевать. этой весной закончилось сразу несколько войн, но каждому, кто спросит, остается отвечать только, что пока ты не смог представить себя спокойным.

Если где-нибудь в августе ты спросишь, я расскажу тебе о Литве, Екатеринбурге, Казани, Байкале и Испании, о множестве зимних ночных прогулок и тёплых летних ночей. Обо всём, в чём никого не было рядом. 

Короче говоря, когда сегодня утром земля под ногами опять исчезает, мне срочно нужно ухватиться за какое-нибудь обыденное хозяйтвенное дело(как вообще действовать дальше - другой вопрос, мучительный и больный, но привычный), и я добираюсь до сентябрьского "Сноба", давно приготовленного на выкид и по пролистывании показавшегося пресным после прошлого выпуска с космосом и рассказом Татьяны Толстой. Там, в "Снобе", я цепляюсь за собчаковское интервью с Буковским, которое хвалил весь культурный рунет, а я не читала, потому что я такие штуки обычно не читаю, но это правда хорошо и чётко, и даже за жизнь нашлось, что выдербанить.

Все еще храня верность бумаге, я таскаю с собой очередную толстую индийскую книгу с фотографиями, очень с вызовом читаю это дело в метро, слюнявя пальцы, пока мне рассказывают о душевном равновесии, но у меня нет равновесия. Я вижу сны, где ты стоишь, улыбаясь, держа на руках кота. Это как фото - где-то с краю позади бревенчатый деревенский дом и лес. Ты растрепан и улыбчив, ты машешь мне рукой и убегаешь назад, туда, в лес. Я знаю этот дом, но сколько бы я ни бывала там после, он как будто висит прозрачным миражом и чуть покачивается от теплого ветра с реки. У меня есть такие тексты, которые я не смогу показать тебе никогда. Это препятствие Джона Макинроя.

Видишь красивые сны, в нём поцелуи и звук воды
Наверное, это любовь
Ровно в семь, и можно на "ты"
Утренний блеск, прямо с кровати бежать в разлитое солнце
И если б я мог останавливать миг
И на секунду представить, что он не вернётся
На летней трассе быстро мелькают кадры,
Меняя осень на зиму
Время на двадцать три
Ты полюби меня хотя бы на половину
Пачкает красный кирпич
Руки не там, где должны быть
От начала и до самых седин 
Я прошу тебя не дать мне остыть

Нестись ногами к реке
Спать на втором под комариные звуки
Толпы загорелых по локоть, толпы пьяных от скуки
Добрый взгляд, ласковый шёпот берёз эхом на ветру
Наверное, именно так каждый хотел бы покинуть эту планету

Ветхий дом помнит все мои тайны
Тебе так хочется знать, кто этот парень,

Но год за годом я покидаю твою память

Вообще, это текст ребят из "Ассаи". Знаете, есть такой разряд песен - которые тебе дороги, но которые стыдно слушать.

Заставлять себя вспоминать каждый жест и слово
Это даже страшней, чем себя вспоминать былого,
Потому что даже плачущий неглиже ты - 
Это все равно сочетание слов и жестов (с)

После того, как в октябре я вижу смерть, мне становится ясно, насколько ничтожно очень многое из того, что находится вокруг.

Мелкие вещи, стоящие повсюду: на кухне, за пыльными стеклами секретеров, на столе возле окна - единственное место, куда всегда попадал яркий дневной свет. Одежда, приготовленная для стирки - узоры, набитые на хлопковой и шёлковой ткани. Хлеб и конфеты под крышкой в глиняных горшках. Как все это ненужно и мелко, если мы больше никогда не будем возвращаться из леса по вокзальной дороге, и никогда не будем смеяться, одетые в потертые мужские тельняжки, в мастерской, пропахшей красками, и никогда не будем отламывать горбушки от горячего хлеба, купленного в пекарне за воинской частью. Пока это всё не очень понятно мне. Мама и я, мы будем думать, что это не всерьез.

доброй ночи, подлунный мир

приходит время иллюстрировать собственные сны

 сегодня я не умею говорить

старое доброе ультрауныние, братцы мои

вздрогнешь и очнёшься от вечерних сновидений наяву - стекло звёздчато трескается, но держится: хорошая работа, знали, чего ждать, к чему готовиться. между точкой А и точкой Б снега, звери, далекие дали, дым, восемь сторон вечности, часы без стрелок. (с)

тогда, конечно, падают ледяные отрезвляющие дни - давно ожидаемые для всех, кроме меня, пока я стою недвижимым столпом с тугими пружинами в мышцах и венами на шее, побаливающими от Укусов правды. целый месяц я радуюсь простым словам, перепадающим мне от тебя - это всё равно как мама иногда пишет "хлеб" или "молоко", это всё равно что знать, как пахнет север и как - восток - само по себе воздух, в июле цикл замыкается снова, на той же узкой тропе к дому в густой темноте: небо обмётано крупными созвездиями - это бесконечное путешествие на край ночи, это ограбление души ранним туманным утром, когда я ложусь под наклонным деревянным уютным сводом потолка на чердаке, накрываюсь лоскутным одеялом и желаю остаться здесь навсегда. [тех, кто уже умеет любить, рассвет укладывает спать]. 

мне хочется смотреть и обидно спрашивать "знаешь, когда пошёл развал?", глухо жаловаться, завывать от непонятных чувств, бросать камнем в озаренные окна Четырех Старых Дней, на которых - вот ведь удивительно - всё ещё можно выплыть, под которые с давних пор подводится всё прочитанное и услышанное: [вот тогда это было бы кстати].

покинуть сон.
выйти из сна.
проснуться.
обнаружить изменения.
ощутить.
ощутить новый привкус во рту.
обратиться к памяти.
оступиться.
оступиться о любовь.
пожелать вернуться в сон.
вернуться в сон.
находиться в постели.
засыпать.
не быть в силах заснуть.
быть вынужденным встать.
осуществить утренний туалет.
принять пищу.
принять душ.
сознать необходимость отправиться на рабочее место.
подобрать гардероб на день.
отправиться на место работы.
читать по пути на работу.
развеяться.
достичь работы.
занять рабочее место.
начать работать.
производить работу.
отвлекаться на разговоры с коллегами.
шутить.
выходить на перерыв.
проводить перерыв.
обдумывать возможность встречи с друзьями на выходных.
чувствовать недостаточную скорость времени.
стремиться.
стремиться развлечь себя.
обращаться к жизненному опыту.
принимать пищу.
развлекать себя пищей.
выполнять должностные обязанности.
участвовать в совещаниях-летучках.
желать вернуться домой.
желать развеяться.
желать пройтись чтобы развеяться.
дождаться окончания рабочего дня.
закончить рабочий день.
прогуляться перед возвращением домой.
достичь дома.
вернуться домой.
включить свет.
включить телевизор и музыку.
включить компьютер.
отвлекать себя тем что имеется в доме.
отвлекаться.
пытаться развлечь себя.
принимать душ.
ощущать упадок внутренних сил.
отвлекаться на телефонные разговоры.
пытаться развлечь себя музыкой.
не мочь слушать музыку.
не замечать присутствия луны в окне.
готовиться ко сну.
разобрать постель.
лечь в постель.
накрыться одеялом.
не ощущать позывов ко сну.
не чувствовать позывов ко сну.
слышать тишину.
слышать тишину.
вспоминать.
вспоминать..
вспоминать...
кого с тобой нет

у вас мнётся калька? у меня да.

 gambas a la planeha.

vamos a la playa.

красное солнце, креветки на блюде. идём на пляж.

[1] шестого дня я сижу, прислонившись к пыльной охристой стене с зияющим без обрамления отверстием-окном и размашисто нацарапанным терракотовым баллончиком "pafos troubles" - значащим, вероятно, около восьмидесяти тысяч покинувших мифическое выжженное лето в поисках работы - пока мелькающая фигура в красно-белом клетчатом переднике (классические оливкового цвета морщинистые руки и прищуренные глаза) приносит мне на послеобеденное бонус-угощение сладкую дыню с пресным Халуми под крепкое монастырское вино. я жмурюсь и надвигаю на глаза соломенную шляпу, закрепленную полосой тонкого белого кружева.

     

     

          

собирать вещей не больше, чем входит к тебе в рюкзак,
не заводить собак и детей.
не толстей, не привязывайся, не богатей,
уходи в такую ночь: серебристый зигзаг
молнии, оборванные линии электропередач,
дождь в лицо и немного град.
позади лежат восемь жизней твоих удач
и горят.

в детстве казалось: самое страшное - обрасти жирком,
врасти в свой чрезмерно уютный дом.
помнишь, как читал "Цитадель",
как боялся, что герой так и останется капиталистом и мудаком,
и как радовался, когда он сбежал, прорвался,
не растворился в мире густом,
утек, просочился в щель.

в детстве думал: самое верное - рвать узлы,
перекусывать зубами или перерезать ножом.
дети все, как волчата, голодны, крепки, злы,
не отягощены воспоминаниями и багажом.

в детстве думал: самое страшное - 
город один навсегда,
человек один навсегда, 
дом один навсегда.
думал: надо менять квартиры и города,
телефонные номера,
пейзажи двора -
именно в тот момент, когда ты понял: пора.

а теперь в двадцать три считают тридцатилетним,
а теперь стоишь на камушке предпоследнем,
если дальше прыгать - то в темноту, от которой болят глаза,
из которой ни голосов, ни вестей.
и стоишь, повторяя все громче и все сильней:

"собирать вещей не больше, чем входит к тебе в рюкзак,
не заводить собак и детей".

тогда я встаю покурить вязкими клубами под чьим-то балконом во дворе, где из окна нараспашку играет скрипка, и висит цветное мокрое бельё, и наверное с кухни слышатся отрывистые режущие звуки, и я пишу сестре, что на такие летние балконы надо непременно выходить голым, поздним жарким утром и пускать дым в липкий воздух. а позже посреди недели мы сидим в [артплэе], где, кажется, пройдёт половина лета, усевшись по-турецки на мягкие диваны ветреной террасы и снимаем на зенит горящие блики. я продолжаю винные недели и ромовые дневники, пока не просыпаюсь, вдруг очнувшись, в самых прекрасных воскресных днях, в шёлковом платье с замятой книгой капоте в ладонях, и ещё долго смотрю как рядом спит л., и укрываю её пледом, и мы ждём вечера, и я жду вечера, и мне кажется, что меня разорвёт от счастья как когда-то давно.

во мне сжатая пружина и старая песня би2 "серебро"

правило этого лета таково, что нельзя ни о чём говорить вслух, но я такого не умею - сразу начинаю умирать.

под июнь я рискую всем, что скопилось под сердцем, ради холодного и далёкого, окончательно разучиваюсь делать что-либо, если кто-то ходит за плечом и злюсь, пишу маленькие записки о том, как в конце прошлого месяца стою за городом на вершине деревянного пиратского корабля в киногородке под ливневым дождём, мокрая насквозь, с павловским платком, повязанным вокруг головы наподобие чалмы, и громкою пою [мне снится моооре], продолжаю думать о книге "разговоры с моей сестрой" - когда мы пишем друг другу "у метро лошадь.." или "у меня мозоли от топора - это так поэтично" или ещё "продолжаю сковыривать глазурь с куличей - под вечер это уже никого не волнует", то мне даже кажется, что наверное мы истошно живы. 

когда я не могу оторваться от книги, то начинаю ненавидеть эскалаторы и переходы на другую линию в метро, потому что на них нужно делать перерыв от чтения 

***

 знаешь, я никогда второй раз не раскрываю великие книги, которые когда-то прочла и полюбила. мне больно думать, что их читали другие глаза, представлять себе эти глаза. такие вещи делить ни с кем нельзя (с) айн рэнд, "источник"

***

всё изменилось с тех пор, как мы с тобой познакомились. не потому, что мои мелкие работёнки стали меня больше увлекать. а потому, что я научился превращать всё, что вокруг меня происходит, в темы наших разговоров. два любящих существа, оторванные от мира, - это, конечно, дело хорошее. но как бы пошловат ни был мир, им без него не обойтись, если они хотят вечно поддерживать беседу. нет уж, никакая любовь не переживёт игры в молчанку (с) милан кундера, "неспешность. подлинность"

***

* достаточно такого уже навсегда испорченного будущего скопилось для меня в моём городе, и вне его, и во всех порах тела. ты даёшь мне что-то вроде удобного счастья, ощущения разумной человеческой повседневности, и это много, этим я обязан тебе.

* нет, никак не найду точного определения, но, во всяком случае, я великая утешительница, я омываю раны любви у моего бедного дурачка. но что за физиономия, так и видно, что ты перелистал все словари в мире.

* я открыла чемодан, куда не положила того, что было необходимо, зато второпях и в ярости сунула коробку цветных карандашей, путеводитель по голландии и пачку карамелек. правда, там всё же оказались три летних платья, пара туфель и книга стихов арагона.

* по ту сторону век или по эту, всё равно, что происходит. утро наступало в тебе самой, и вне тебя, на приснившемся озере, а в теле та же противная усталость, тот же остаток бесконечного плача, начавшегося в полной темноте столько веков тому назад, где-то в другом мире, который оказался тем же самым миром, где сейчас минута за минутой утверждается день, вторник, семнадцатое июня.

* укрой меня, стучат в дверь, оставь меня, хочу пить, от тебя пахнет бурным морем, а от тебя трубочным табаком.

(с) кортасар, "модель для сборки"

***

* если ты не получаешь от меня писем, не думай, что я их не пишу.

* эмпайер стейт билдинг принимает на себя до пятисот ударов молний в год. статическое электричество аккумулируется в таких гигантских количествах, что если после грозы выставить руку за ограду смотровой площадки, то на кончиках пальцев вспыхнет огонь святого Эльма.

(с) джонатан сафран фоер, "жутко громко&запредельно близко"

***

дешёвая символика. но что ещё в жизни трогает так, как дешёвая сентиментальность? в конце концов, что сделало их дешёвыми? их бесспорная убедительность. когда тебя хватают за горло, от снобизма не остаётся и следа (с) ремарк, "триумфальная арка"

***

* быть к своему прошлому миру справедливым, сохранить за ним какое-то право гражданства в собственном сердце, но всё-таки не вернуться в него - вот в чём состояла задача.

* ты живёшь здесь на чужой планете, и я восхищаюсь тобой, я не понимаю, как ты тут выдержал целых три года. все твои очень любезны со мной, но я чувствую, что всё здесь меня отвергает и отталкивает, ничто не идёт мне навстречу, ничто не разумеется само собой, ничто не усваивается без сопротивления. прожить здесь и две недели было бы для меня адом.

* и теперь надо было только идти этой указанной ему дорогой прямо и преданно, не сравнивая её с путями других.

(с) гессе, "игра в бисер"

***

* вот этого как раз и надо остерегаться - изображать странным то, в чём ни малейшей странности нет. дневник, по-моему, тем и опасен: ты всё время начеку и непрерывно насилуешь правду.

* знойное солнце в моей голове деревянно плывёт, как изображение в волшебном фонаре. за ним следует клочок синего неба. дернувшись несколько раз, оно застыло, я весь позолочен им изнутри. от какого марроканского (или алжирского? или сирийского?) дня оно вдруг оторвалось? это солнце и синее небо - всего лишь обман. вот уже сотый раз я на него попадаюсь. мои воспоминания - словно золотые в кошельке, подаренном дьяволом: откроешь его, а там сухие листья.

* однако на сотню мёртвых историй сохранились одна-две живые. эти я вызываю в памяти с осторожностью, не часто, чтобы они не износились. выужу одну, передо мной воскреснет обстановка, действующие люди, их позы. и вдруг стоп: я почувствовал потёртость - сквозь основу чувств уже проглядывает слово. я угадываю: это слово вскоре займёт место многих дорогих мне образов. я сразу останавливаюсь, начинаю думать о другом - не хочу перетруждать свои воспоминания.

* я совсем один, но шагаю, словно вступающее в город войско.

* мягкий свет. люди сидят по домам, они, конечно, зажгли лампы. они читают или смотрят в окно на небо. они состарились и живут среди завещанного добра, и каждый предмет их обстановки - воспоминание. каминные часы, медали, портреты, ракушки, пресс-папье, ширмы, шали. их шкафы битком набиты бутылками, отрезами ткани, старой одеждой, газетами - они сохранили всё. прошлое - это роскошь собственника. а где бы я стал хранить своё прошлое? прошлое в карман не положишь, надо иметь дом, где его разместить. у меня есть только моё тело. одинокий человек со своим одиноким телом не может удержать воспоминания, они проходят сквозь него.

* они всю жизнь прозябали в отупелом полусне, от нетерпения женились с бухты-барахты, наудачу мастерили детей. в кафе, на свадьбах, на похоронах встречались с другими людьми. время от времени, попав в какой-нибудь водоворот, барахтались и отбивались, непонимая, что с ними происходит. всё, что совершалось вокруг, начиналось и кончалось вне поля  их зрения: смутные продолговатые формы, события, нагрянувшие издали, мимоходом задели их, а когда они хотели разглядеть, что же это такое, - все уже было кончено. и вот к сорока годам они нарекают опытом свои мелкие пристрастия и небольшой набор пословиц и начинают действовать, как торговые автоматы: сунешь монетку в левую щелку - вот тебе два-три примера из жизни в упаковке из серебряной фольги, сунешь монетку в правую щелку - получай ценные советы, вязнущие в зубах, как ириски… к сорока годам их распирает опыт, который они не могут сбыть на сторону. 

(с) сартр, "тошнота"

весь март мне снятся громкие огненные сны. спустя ровно год атмосфера прошлой весны становится своеобразным запаянным капсюлем, содержимое которого можно время от времени высыпать на ладонь и рассматривать, аккуратно перекатывая между пальцами и близоруко поднося ближе к глазам - повседневный ритуал за отсутствием нового сезона, который можно было бы наслоить сверху. тогда мне начинает сниться, что я хожу в военной форме с уютной тёплой подкладкой - это всё в каких-то далёких выделенных каменных комнатах с кричащими людьми, которые нависают надо мной, будто перед ударом, пока я лежу, съежившись и улыбаясь, и думаю, что наверняка увижу М., что бы ни случилось.

o how i enjoy the light

ходишь, готовишь еду, стираешь пелёнки,
работаешь, чистишь зубы и моешь руки, -
а у тебя в голове проявляются киноплёнки,
бешеные вращаются шестерёнки,
огненные колёса, звенящие мясорубки.

ты перед выходом чистишь себе ботинки,
а у тебя в голове - мерцающие реторты,
сверкающие кинжалы в ожидании поединков;
там на стенки прибиты такие картинки,
такие портреты, такие лютые натюрморты.

ты говоришь, ты шепчешь какие-то мантры -
надо же общаться как-нибудь и с людьми-то,
пока у тебя в голове кувыркаются саламандры
с энтузиазмом котов в середине марта,
пока сквозь тебя прорастают побеги мирта.

над землёй спят моря
подо мной спит земля
на чужих языках
видят сны
семь десятков солдат моей армии

я прикажу им крепко спать и быть готовыми к войне

я прикажу им ждать утра
когда огонь зальет поля
когда взорвется горизонт
и защищаться станет зря
я прикажу поцеловать того
кто от любви погиб

вертикалью штыка
там где жгут корабли
семь десятков солдат моей армии

[целый год говорить на языке арбениной]

в январе сложнее всего оказывается наконец отказаться от историй о жизни талантливых алкашей или каких-нибудь  аскетичных умников в пользу маленьких самодельных прошитых бумажных книжечек два на два, в которые кажется возможным вклеить на карандаш всю сокровищную мелочь комнаты, громко декламируя выжимку с корешка старого серого томика [я-знаю-так-много-сильных-трудолюбивых-людей-которые-очень-сложно-живут-которые-страдают-от-одиночества-или-страдают-от-неразделенной-любви-которые-запутались-которые-не-желая-того-мучают-своих-близких-и-сами-мучаются-людей-у-которых-нет-внешнего-врага-но-которые-живут-очень-не-просто-но-продолжают- переживать-желать-счастья-мучиться-разочаровываться-и-опять-на-что-то-надеяться-вот-такие-люди-меня- интересуют-я-наверное-сам-такой], а под вечер подогревать вино. и хотя через пару дней мы оказываемся посреди [арена москоу] в таком виде, что лучшие фэшн офисы мира тут же передрались бы за нас на корню, всё это уже оказывается неважным. можно осаждать новые города, которые ещё не были нами напуганы, и всё время писать и читать.

http://www.mymoleskine.ru/2012/01/nachalnaya-tochka-cveta/

itogi

я спрятался за кучей земли, вырытой для книжной могилы, литература была единственной религией, которую он исповедовал, когда книга падала на пол, он её целовал, прочитав книгу, старался отдать её тому, кому бы она понравилась, если же достойный кандидат не отыскивался, он её хоронил

(с)

всему последнему стоило бы происходить как-то по-другому, но каждому, кто спросит о сигаретах и о словах, теперь есть ответ: это как каждый раз переживать маленькие пожары и выбираться из них, спускаясь по лестнице с верхних этажей собственных рёбер.

в новый год нужно принимать постриг, и я надеюсь, что это происходит раз и навсегда.

под конец ноября мы впитываем удивительный тектонически-звуковой драйв ребят из jukebox, всё равно упорно не воспринимаемых мной в чистых аудио, но дивно прекрасных в живой громкости, и глазеем на веруполозкову, которая кажется мне очень миниатюрной, но все говорят, что я дура и плохо вижу. подспудно храня верность единственному давнишнему разу, когда меня унесло от музыки как от первосортной ганджи, весь концерт я сохраняю невозмутимую неподвижность, переминаясь с ноги на ногу  на одном месте, и мне начинает казаться, что если бы м. увидел меня тогда, то немножко разлюбил бы, а я тут же принялась бы танцевать так как там было бы можно и оправдываться: "смотри, я же умею двигаться, ты же знаешь". оправдываться хочется постоянно: оправдываться и обещать - я научусь бить в боевые барабаны, я научусь покупать хорошую обувь, я научусь лепить живые мраморные скульптуры, я научусь. ну а пока здесь я поднимаюсь и победно выпиваю за ноль в свою пользу.

самое прекрасное дерьмо для тех, до кого нельзя даже докоснуться

сколько времени проходит прежде, чем я проникаю внутрь,
прежде, чем это начинается, прежде, чем я начинаю?
сколько времени проходит прежде, чем ты соглашаешься,
прежде, чем я узнаю, что это за ощущение?
куда я иду?
если ты сама не пыталась делать это, ты никогда не узнаешь,
сколько времени мне нужно, чтобы по склону взобраться
на вершину этой горы

я смотрю вверх, ночью я смотрю вверх:
планеты вращаются со скоростью света.
взбирайся на дерево.
каждый твой шанс -
это шанс, который ты сама ловишь.
сколько ещё я буду стоять
с закопанной в песок головой?
я начинаю прежде, чем могу остановиться,
прежде, чем увижу всё в правильном свете:

весь этот шум, все эти звуки,
все эти места, которые я нашёл,
и птицы летают со скоростью звука,
и показывают, как всё началось.
птицы взлетали из-под земли.
если бы ты увидела, ты бы поняла…

мысли, которые никогда не придут тебе в голову,
или изобретатели никогда бы не спроектировали
здания, которые ты воздвигаешь.
япония и китай, утопающие в свете –
это знак, который я не смог истолковать,
или свет, который не смог увидеть –
в некоторые вещи просто нужно верить,
а другие являются неразрешимыми для меня головоломками

весь этот шум, все эти звуки,
все эти места, которые я нашёл,
и птицы летают со скоростью звука,
и показывают, как всё началось.
птицы взлетали из-под земли.
если бы ты увидела, ты бы поняла…

все эти знаки. я знал, что они означали:
что-то, что нельзя изобрести.
некоторые из них придумывают, некоторые – посылают,

слова летают со скоростью звука,
и показывают, как всё началось.
когда ты увидишь это, ты поймёшь…

[слушайте колдплэй тоже]

ежеосенние, сколько помнится, порции ремарка в мягких, быстро истрёпывающихся обложках кажутся похожими на спокойных житейских мудрецов где-то за сорок с жилистыми руками, надёжной, простой жизнью, усталостью по вечерам, тяжёлым сном без сновидений и своей тихой наукой - не тошнотворно поучительной, а вызывающей понимающее подёргивание уголков губ - ну как если бы каждый сезон у меня вдруг появлялся дедушка. сестра выстреливает из италии вкусными короткими записками - [падуя. меренги и монорельс.], я пью, по ощущениям - за всю планету - горячее молоко, чтобы уснуть, борюсь с непонятной дислексией мелкого письменного, как-то титанически въезжаю в [игру в бисер] и под холода начинаю особенно верить в то, что утончённость хороша лишь в спокойные времена.

всё повально тёплое терракотовое индия глинтвейн никакого дождя весело доброта любовь мир

будучи, по существу, вот так

все эти книги страшно нравятся мне тем, что похожи одна на другую как капли воды: тем, как Они почти всегда не набожны (то самое, чего мы с тобой так бунтарски никогда не признавали) и почти всегда полагают, что к старости их вера укрепится, но этого не происходит, тем, как Они язвят друг над другом по этой и другим причинам, какими простыми словами Они говорят и как всегда сбегают от Нехорошего в маленькие шале в горах с озёрами, наполненными серой стальной водой, похожей на старое натёртое зеркало, и тогда всякие разлуки кажутся далёкими как футбольный матч в чужом колледже.

и это вот тоже нравится:

мы жили в деревянном домике среди сосен на склоне горы, и по ночам бывали заморозки, так что вода в двух кувшинах на умывальнике покрывалась к утру тонкой корочкой льда. сосновые дрова трещали и разгорались, и огонь в печке начинал гудеть, и когда комната нагревалась, мы завтракали в постели и видели озеро и горы по ту сторону озера. на вершинах гор лежал снег, и озеро было темное, с гладкой холодной синевой. снаружи проходила дорога. от мороза колеи и борозды были твёрдые, как камень, и дорога упорно лезла вверх через рощу и потом, опоясав гору, выбиралась туда, где были луга, и сараи, и хижины в лугах на опушке леса, над самой долиной. долина была глубокая, и на дне её протекала речка, впадавшая в озеро, и когда ветер дул из долины, слышно было, как речка шумит по камням.

на озере был островок с двумя деревьями, и деревья были похожи на двойной парус рыбачьей лодки. горы по ту сторону озера были крутые и остроконечные, и у южного края озера длинной впадиной между двумя кряжами лежала долина, а в дальнем конце долину срезала вершина. это была высокая снежная вершина, и она господствовала там, но она была так далеко, что не отбрасывала тени.

когда было солнечно, мы завтракали на веранде, но остальное время мы ели наверху, в маленькой комнатке с дощатыми стенами и большой печкой в углу. мы накупили в городе журналов и книг и выучились многим карточным играм на двоих. спать мы ложились, не зажигая огня, и, раздевшись, я открывал окна, и смотрел в ночь, и на холодные звёзды, и на сосны под окнами, и потом как можно быстрее ложился в постель. хорошо в постели, когда воздух такой холодный и чистый, а за окном ночь. (с)

'11 октябрь, пожалуй, первый за несколько лет, сидит не как суконная колючая бурка с чужого плеча, а вроде хорошо подогнанной вещи. я дважды хожу на дали в пушку, после чего мне снится, что я на спор трогаю краешек холстины "анжелюса милле", ношу светлые жокейские сапоги, читаю хэма, постоянно и почти наркотически  поедаю тыкву и полемизирую обо всём в радиусе протянутой руки. за положительное развлекалово лидируют декоративная виноградная улитка по имени охренелло, аквариумная рыбка семён и разбитные голосные поездки на старых машинах.

а вообще тут только читать и всё.

старые танцы

мама возвращается из кикоса и начинает собираться в пекин с тем перламутровым умиротворенным настроем, когда кажется, будто дома её поджидает толпа усталых благородных лётчиков с седыми висками - когда степень умиления всему вокруг зашкаливает, я начинаю всерьёз бояться растворяющегося ожесточения и полного октябрьского отсутствия умения держать спор: все вечерние перепалки, начинающиеся робкими касаниями фильмов фон трийера и заканчивающиеся смелыми спорами о боге, вызывают во мне медленно спадающее желание осыпать всех счастьем, добром и поскорее уйти читать с домашних полок в ожидании кого-нибудь, кто согласится вынести вместе со мной книжный магазин: всё равно, толстого ли, хемингуэя или твёрдый перплёт [тридцать три способа стать счастливым].

gone play on

вы где жили-то выжили где-то