ежеосенние, сколько помнится, порции ремарка в мягких, быстро истрёпывающихся обложках кажутся похожими на спокойных житейских мудрецов где-то за сорок с жилистыми руками, надёжной, простой жизнью, усталостью по вечерам, тяжёлым сном без сновидений и своей тихой наукой - не тошнотворно поучительной, а вызывающей понимающее подёргивание уголков губ - ну как если бы каждый сезон у меня вдруг появлялся дедушка. сестра выстреливает из италии вкусными короткими записками - [падуя. меренги и монорельс.], я пью, по ощущениям - за всю планету - горячее молоко, чтобы уснуть, борюсь с непонятной дислексией мелкого письменного, как-то титанически въезжаю в [игру в бисер] и под холода начинаю особенно верить в то, что утончённость хороша лишь в спокойные времена.

изо всех сил не хочется, чтобы заканчивался этот август.

мама возвращается из вильнюса с загорелыми плечами и вечерними чаепитными историями о том, как в дороге её плацкартный сосед - страшного вида огромный, хотя и вежливый, мужчина, который "ничего не ел и всё время косил лиловым глазом" - кладёт свои вещи рядом с маминой подушкой, мама засыпает на его пакете, а на таможне при чёсе обнаруживается, что в пакете спрятаны два острых кривых ножа и большая бутыль с анашой.

у тех, кем мы аккуратно и тайком восхищаемся, родинки на руке образуют большую медведицу, мы пьем как в последние дни перед армагеддоном, находим в планетарии маленький метеоритный камешек ХОНДРИТ в пугающем стеклянном стенде, долго смеёмся и называем его своим излюбленным депрессивным талисманом, в миллионный раз упиваемся старыми шутками и свергаем, кажется, все препятствия. среди уже никуда не помещающихся книг, сложенных стопкой в углу, я теряю из виду красенький двухтомник о высоцком с заложенными в него скопленными на новый фотоаппарат, утро напролёт кричу во всю комнату смакующей первую сигарету маме "Где Володя?!", а потом мы едим крыжовник из ведра. осени очень страшно и, кажется, спастись можно только начав вязать огромный рыжий шарф, допив балийский кофе, чуть успокоив внутренний драйв и не переставая сильно скучать по.

***

жаль неподвластных мне маленьких каррикатурных картиночек вроде "я болею и еда приходит ко мне сама", "я похищаю м. на другую планету" или "я пририсовываю к часам новые цифры"

 

я не знаю, как я этого не видела, и почему

кормить бы небом берлинским стаи своих родных приземлённых чаек, крошить с рейхстага большие клочья: где с облаками, а где - не очень. постричься утром, да вдруг под юношу, ну, чуть длинее - тогда под гея. курить ванильное тягуче-горькое, пить с пузырьками и вкусом грушевым, конечно, лучше, чтоб алкогольное. спать на ничьих и гладких простынях, у них ведь, знаешь, нейтральный запах. смеяться вычурно, чтоб видно зубы (их утром тщательно с зубною нитью я каждый день стабильно чищу). есть только пиццу и профитроли. пускай не рим, но очень хочется. читать поэтов и слушать рок, сидеть, закинув повыше ноги, смотреть сквозь стёкла больших очков. ну и бесстыдно не знать, куда идти.

(с) сестринское

девятнадцатый март на параде гуашевых клоунов. я - острое ощущение отчуждённости джека, ты - второй, у кого есть свой запах, ощутимый даже на бумаге для чертежей. только посмотри на меня: вот же зрелище, когда мы скрипим плотным снегом в темноте парка на партизанской по краям протоптанных узких, и, наконец, выходим в предбанник недавно залитого катка - здесь нет вообще никого, и хочется захлебнуться накрывающим по уши, как вода внутри волн, в которые ныряешь, [северным чувством]. в этой аллее жёлтых фонарей, будто висящих, потому что не виден чёрный железный остов, всё сразу: город, оставшийся далеко за правым плечом, центральный бульвар, ведущий к самой окраине, картины ковальского, на которого и не взглянешь теперь - так колется, прошлая весна на болотницкой набережной и цветы в волосах. с катка мы слышим музыку. мы стоим неподвижно, и мне так жаль, что рядом нет зимнего завета, и даже нельзя показать на это всё пальцем (смотри!). я говорю сестре, что мне кажется, мы скоро и говорить-то не сможем, только будем мычать, глядя друг на друга: "ыыыыы".
когда мы оставляем свои непроявленные негативы в [венецианских зеркалах], я - разбитое сердце джека. и чёрт возьми, где тебя носит. послушай со мной чичерину, ещё тогда певшую о поездах, и положи холодных монеток мне на веки.

проглатывать окончания слов здесь входит в привычку, как у тех молоденьких иностранных певиц, что словно набрали в рот мелкой гальки и перекатывают камешки за щекой вместо леденцов, перепевая убаюкивающие русские утешения. то, за что есть шанс ухватиться, мой добрый мюнхаузен, - шифоновые подвески на проволоке, выходящие из-под рук каждый вечер, и, разве что, правило открещиваться от неизбежной деловитости, по возможности укрываясь в [джагганате] на кузнецком, тренируя пытливый взгляд на скользящих девушках в сари, или падая в сонный угол той дешёвой кофейни на углу, мелькавшей года три назад в самом начале погружения в москву - до "бегущего города", до полосатых труб, золотых непропускных конвертов, убежищ, босых ног.

здесь теперь все друг друга знают.

бернард пишет эстер, вахмурка пишет кржмелеку, а я пишу тебе 
лола всегда со своим медведем

 

наконец, травянистое душное лето добирается и ко мне - сухой колючкой, щекочущей босые ступни, сандалиями с тонкими ремешками и цветастыми рыжими шароварами, холодным пивом на пустом вокзале и феньками на запястьях, пустой электричкой и душистыми яблоками в корзине, мыльными пузырями на заросшей дороге и прищуренными глазами, худыми кошками и танцами востока, билетами к солёной воде. из чехии приезжает ира - подражательно мне хочется звать её сестрой - я участвую в заговоре, и наутро первого дня у двери её дома на асфальте выписано приветствие возвращения от всей цепочки салютующих дорогих. за её отсутствие я отвыкаю от быстрых движений и немного обалдело пыхчу самокрутками на разложенном на полу одеяле. те же чашки, красная черешня на ушах и те же полоски на трубах напротив. по шипящему радио передают землянику, малину, чернику и стыд. и бумажных журавлей. вахмурка?

похудеть до острых бёдерных косточек резко очерченных скул забить крупный чёрный стилизованный иероглиф "дао" пробить ухо загореть до оттенка трюфельного масла спилить ногти красить чёрным / бесцветным говорить мало слать далеко заламывать баснословно щуриться по-солдатски курить хохотать раскатисто с хрипотцой как йовович носить майки-борцовки сумки-планшеты толстовки с капюшонами короткие клёпаные байкерские куртки узкие дизелевские джинсы дорогие расшнурованные сапоги крупное серебро держать спину уметь драться и отвечать за то что обещаешь тех кого приручаешь то где налажаешь быть суверенной автономной только своей не вестись уметь разводить щелчком пальцев никогда никого не ждать не увещевать не тщиться исправить блюсти границы доказывать только себе достойно проигрывать не бросать на полдороге не врать не иметь равных стоять горой спать с теми кто не предаст осаживать наглецов стыдить пустых пиздоболов строго дозировать людей во избежание острых интоксикаций помириться с Богом найти с ним наиболее простой и прямой способ взаимодействия маме сделаться надеждой и опорой - по причине гулкого отсутствия альтернатив быть герметичнее реветь строго без свидетелей быть сильной а сейчас прекратить швыряться инфинитивами сесть и закончить работу прямо сейчас
 

шляпник, мы с тобой проиграли
и эту ставку - последнее, что у нас было.
ты помнишь - себе обещали,
что больше не будем, прослушали мимо.
ни удержать другого, ни остановиться, 
поставили всё на веру в "случится".
мы молодцы, до последнего улыбались,
но, как говорится, попались.
а теперь вставай. хватит лежать.
такси нам не взять - 
поедем трамваем.
моли бога, чтоб не было там контролёра.
хотя, какой бог, какая вера..?!
и хватит молчать -
придумай, что врать,
когда попадёмся.
 (с) 

посвятила мне второй. я сентиментальна до соплей, просто скрываю.

ты уезжаешь. ты уезжаешь к красным черепичным крышам, к старым дорогам, вымощенным брусчаткой, и мне радостно, что ты будешь по ним ходить. а там есть чёрный хлеб? бывает, знаешь, что у людей нет чёрного хлеба, только серый. ну, фонари там точно есть, я помню. фонари, дожди и мох! зёлёный мох на каменном всём. и тумана прилично. вобщем, хорошо там, да.

я хожу протестно в тёплых вещах в теплынь. резкий запах старых духов - спиртовой, неприятно-алкогольный.

это просто итоги. мы много вместе успели. мы слушали машу бадда бу. мы выпили столько чая из стольких кружек. мы спали на полу. мы прошли столько дорог в этом городе! у нас есть понтик-пилатики, мы завтракали самой вредной на свете едой, мы смотрели про фродо в дождливую тельняжечью ночь.. я пряталась на твоём балконе, мы читали друг другу вслух, мы курили сигареты под песни о сигаретах, мы ели суп из хлебной буханки! 

зато теперь у нас будут письма.

я знаю, где достать красных конвертов. много, на много писем.

у тебя чертовски длинные волосы. совсем наоборот, потому что когда мы сидели в Огах, у тебя был смешной крошечный хвостик, а у меня кудравились по лопатки. ты не смеялась над моими валенками-лампочками. а сказка про капитана!

я смогла полюбить зиму, мы загадали бумажки на ветке дерева желаний. у нас в ушах были аскорбинки. мы были бегущими_в_этом_городе_целый_день!

кто-то из нас должен был стать фредриксоном. на самом деле им была ты (тсс)

 

ужасно не люблю, когда в коробочке из-под таблеток свёрнутая бумажка с описанием не вынимается и мешает засунуть таблетки назад.

а когда всю ночь пьёшь кофе и ешь бутерброды, то к утру как кофе, так и бутерброды теряют свою индивидуальность, кофе приобретает вкус ветчины и хлеба, а в бутербродах ощутим вкус сахара и сливок.

чай. чай ночь напролёт. чай третий день подряд. чай с хорошими.

эхом в полупустых комнатах чужих квартир.

 

засыпать будем на полу, закутавшись в одеяла, по очереди вслух - любимую старую книгу. взрослые тоже любят, когда им читают вслух. только не все признаются.. и вот я аккуратно перейду на шёпот - ты уже засыпаешь под тёплым клетчатым пледом. устало, и за балконным прозрачным окном, за отражением комнатного огонька в нём капает и гулко ударяется дождик. отложу книгу и погашу лампу, чтобы во сне подушка уползла в ноги, чтобы проснуться щекой на прохладном полу. чертежи и схемы.

утро быстрое, немного смятое. мы не увидели, как оно наступило. и мы не видели ночь, но вот уже утреннее серое небо, сладкий кофе. в тельняжке, плюшевых носках - на балкон, выпустить дым в раннюю прохладу. и снова в дорогу цветными пятнами.

 

мёд немного хмурым утром, уютная потрёпанная книга. и когда нос совсем утыкается в неё - вдруг телефонный звонок. моё утро уже придумано кем-то, и мне это нравится.  скорее завернуться в шарф и поспешить: проведать инопланетный магнитофон, маленький балкон с тюлем в ромашку, из окна - полосатые трубы вылезают  из серого утреннего тумана. выпьем какао, выберем пиццу с маленькими невыносимо острыми котлетками.

её ведь и на обед хватит, да? давай раскроем секрет под ковром. устроимся на полу, выпьем фруктового чая и посмеёмся над фильмом.

красивые принцессы всегда влюбляются в  лохматых, пыльных, местами окровавленных дядек, размахивающих мечом и факелом.  невероятно, но факт. и настоящие мужчины никогда не плачут! умирая, он всё равно твердит про свой народ... герой, что тут скажешь!
 

 бабушки считают, что длинноволосые герои сказок должны собирать свои патлы в хвостик, чтобы они не мешали им курить длинные трубки, выпуская колечки дыма и кораблики,  и биться на смерть… а на входе в опасные пещеры должна висеть табличка «осторожно! самый жёсткий демон!»..

ну, сэм, я же предупреждал — ТЫ НЕ УМЕЕШЬ ПЛАВАТЬ!…

давай кататься в метро. в жёлто-красном поезде мы будем фотографировать чьи-то ботинки и заразительно смеяться.

выйдем на ещё не опробованной улице, название которой когда-то мелькало в хрониках, и пойдём вдоль по тротуару, по линии капели. неся за спиной штатив, можно почувствовать себя человеком, несущим штатив, и это замечательно! боже, почему я всё время называю его планшетом? зайдём в зелёный макдональдс. ну и что, что он зелёный, и что никто не верит, что он есть, и что пасхальных зайцев внутри всё таки нет. мы купим там совершенно обычный кофе, и выйдем с ним на улицу. и будем гулять.

дует из форточки, шерсть на коже колючее обычного, ёрзаю в пальто как медвежонок - ну да и ладно, ведь за окном мягкие кусочки снега, ветер где-то спрятался и выпита кружка чая. ура, ведь теперь легко и свободно рукам, когда тонкий кожаный ремешок почтальонской сумки через плечо, и этими свободными руками можно всё время поправлять шапку, и вообще очень приятно шагать по новому скрипучему снегу таким вот свободным бирюзово-коричневым пятном.

весь город выпускает клубочки пара как если бы все вдруг закурили трубку мира.

место встречи изменить нельзя, по переходу к беднягам на морозе "иваново, дооо иваново, иваново, финишная доо иваново, иваново, ивановооо" - и так без конца, сосчитать некогда, да и зачем считать. иваново - это откуда невесты? наверное.. липкие взгляды сидят по домам, и у метро можно топтаться с двойным спокойным удовольствием, вдыхая навеянный почему-то вокзальный запах.

наконец прибегает, но я замечаю издалека, ведь не стоит отмечать сердитость моего лица - это просто нос замёрз. в метро - как в берлогу для укутанных горожан-медвежат и в комнату-поезд. громко говорить - ну и пусть, ведь интересно, и нечего киснуть, мужчина в меховой шапке напротив.

направо, вверх по чудесенке на скользкий булыжник. ярмарка ещё не проснулась до конца, ещё немного рано для неё, да?

на манежной - фонари тонко чернеют на сером небе, а на них белеют снежинки. нам ведь, кажется, в дом, где живут магазины?.. ой, какое глупое желание - мешок из ограбленного банка, и еще один большой мешок для.. например, вон для тех вязаных куколок на пальцы. или вон те красные аскорбинки в уши? хождение кругами не уменьшает забавности, а вон тому манекену не идёт шляпа, а что за ботинки!

снова на улице, потеплевшей после дома. что-нибудь придумать, да?.. я не хочу уходить сразу. ведь чай оставил место для кофе, и у нас есть перчатки. вдоль пустых фонтанов (они как бассейны) с голубой плиткой, летом - брызгаться сверху, воон с того парапета, а вон там подальше - бежать босиком. окошко свободно, но немного постоять посреди улицы. мужчина просит закурить. грубый, а глаза добрые. "спасибо" - уходит. а ведь не прикурил, да у него сигарета толще нашей зажигалки. ну прости.

сегодня кормлю я. поговорим о периодах - о фиолетовом периоде, о коричневом, о чёрном, о полосатом, о периоде в горошек. "да, у меня тоже горошек бывает" - смеяться холодно, но хорошо. мы будем горошек и его друг крапинка. кофе в ячейке из-под яиц, всё на парапет. эй, у тебя же замёрзнут руки, давай быстрее. два сахара, открывай, теперь крышку, да, вот так, мешай, только не халтурить. теперь палку-ложку, ой, твои руки.. ну хватит. пойдём, держи свой кофе, грейся. долго вдоль манежной, остыл но вкусный, за ворота - и вот громко, шумно, людно. вот и ярмарка.

видишь вон там - это дерево желаний. у меня есть ручка и бумага, давай. что? "счастья всем, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный". а я? а можно я локальное своё, маленькое желание? вывожу его холодными пальцами, накалываю на ветку, чуть-чуть подглядев чужие. как хорошо..

пойдём в метро. уже там, вон и липкие взгляды проснулись, пора. ещё увидимся, да? я буду ждать. 

теперь у меня есть маленький кулончик с ёжиком в тумане. я аккуратно верчу его в руках, и он напоминает, что завтра новый год.

внутри взрываются маленькие бомбочки и слипаются глаза, но был троллейбус с запотевшими окнами, одинаковые воротники на пальто, много-много слякоти на улице, небольшой вакуум в голове, самая вкусная она же самая вредная еда, ярмарка по пути к дому, где был куплен ответный подарок, где можно нюхать ёлки на ёлочном базаре, и много малышей, закутанных в шарфы.

в троллейбусе чуть-чуть трясло, стёкла были грязными и было не заметно, что снега снаружи мало, и казалось, что зима настоящая, морозная, а на сиденье впереди было написано "кавказ - домой", но почему-то всем было всё равно. может, потому, что завтра новый год?

 в парке аттракционов выпал снег.
это как-то странно - вокруг его просто нет..
на облупившихся поручнях лежит белый покров -
этот парк появился из старых цветных снов.
его построили гномы в цветастых вязаных колпаках -
такие бывают только в солнечных детских снах.
они построили семь каруселей и лавку со сладкой ватой,
и детям дают при входе на палочке леденцы, что приторно пахнут мятой,
и кони на самой большой карусели ржут и копытами бьют,
а дети стоят и смотрят,  и газировку сладкую пьют.
я постою за забором праздничного этого сна,
ведь то, что я стала взрослой, в сущности, - ерунда.
главное - что мне теперь не снятся цветные сны.
и как мне без каруселей дожить до новой весны?..

 

утро пятницы, слякоть. тёплый шарф цвета моря, двадцать минут у метро, недружелюбные лица с липкими взглядами, хожу из угла в угол, холодные пальцы. подбегает запыхавшаяся  - клетчатый чёрно-белый шарф, большой чёрный берет, коричневая маленькая сумка-карман через плечо.

в палатке напротив покупаем самые дешёвые, самые вкусные пирожные. едим прямо из пакетиков, на ветру. по лужам. пакет еды, две картошки. соки несем в одной ячейке, серой, картонной, в руках.

мимо парка с озером. серо. по сигарете, ветер, спички гаснут. прикуриваем от одной. говорим рифмы. "ух ты - из бухты", "ах ты - из шахты", "да - никуда". ещё пословицы.

типографии бывают разные, даже плохие.

когда снимаешь шапку на последнем лестничном пролёте, взъерошиваешь волосы. мамы часто обижаются.

автобус бесплатно. капли дождя на стекле, первый за три года автобус. с гармошкой, еду прямо рядом: думала, таких уже не осталось. надо будет прокатиться просто так.

маленький подъезд с лампами.

кухня. магнитофон-инопланетянин, помпоны в глиняной вазе, лисы в рамочках. какао с апельсиновым соком. крупная соль в баночке.

игральные кости, ленты, шторы. шляпа. деньги. песня про хипа.

письмо в алом конверте.