gambas a la planeha.

vamos a la playa.

красное солнце, креветки на блюде. идём на пляж.

[1] шестого дня я сижу, прислонившись к пыльной охристой стене с зияющим без обрамления отверстием-окном и размашисто нацарапанным терракотовым баллончиком "pafos troubles" - значащим, вероятно, около восьмидесяти тысяч покинувших мифическое выжженное лето в поисках работы - пока мелькающая фигура в красно-белом клетчатом переднике (классические оливкового цвета морщинистые руки и прищуренные глаза) приносит мне на послеобеденное бонус-угощение сладкую дыню с пресным Халуми под крепкое монастырское вино. я жмурюсь и надвигаю на глаза соломенную шляпу, закрепленную полосой тонкого белого кружева.

     

     

          

великая одиссея брёвен нашей континентальной северной мечты

потому что мы с самого начала выходим на каждой -дцатиминутной остановке, подпитываясь желанием вживлять во всё окружающее порционные дозы динамизма и всхихикивая в спину маленьким вокзальным людям "рыбакопчёнаярыбааа", проносящим плоские худо сколоченные деревянные лотки, устланные газетами, под днищами поездов с капающим железистым маслом.

потому что мы по-ребячески восторженно подпрыгиваем при виде морошки, вороники и вереска, потому что сидим, укрываясь от ледяного ветра, в углу между монастырскими стенами, в легких юбках по щиколотку, толстых уютных кофтах поверх, платках, которые старят на точный десяток, и жуём хрусткие местные яблоки и пирожки из церковной лавки, а потом засыпаем прямо на каменных избитых ступенях, прислонившись к нагретому солнцем кирпичу, потому что приходит время собирать камни и северный цвет.

потому что проходим в белую ночь через чужой тёмный полутаёжный лес огромный путь до дамбы на большой муксалме, постоянно ускоряя шаг от щекочущего под лопатками чувства, а потом стоим на мысу совершенно одни посреди огромного тёмного нечто. [и ты понимаешь, что оно тебя сильнее (с)]. потому что возвращаемся под утро с избитыми ногами и светящимся сердцем, и пьём горячий лимонный чай в маленькой деревянной комнате с висящими на стене керосиновыми фонарями.

потому что проводим ладонями по шершавым днищам перевёрнутых повсюду лодок, пробираясь через внезапный туман, такой, что не видно собственных рук, потому что танцуем на тёплых палевых валунах в отлив и пробираемся к краю озера в самый рассвет, сидим на причале в одежде, просвеченной солнцем.

потому что потом не остаётся сил, а я продолжаю дорогу и готовлюсь к ней, устало отламывая уголки от треугольничков обветренного чёрного хлеба в фирменном поезде, походящем на рыжую обдуваемую субмарину, потому что потом с десяток часов на машине и распевания шнурова и сукачёва только немного прячут волнение, и под проливным дождём с мелкими градинами в тряпичной колонизаторской песочной сумке через плечо вымокают две керуака, паспорт и самокрутки с пряным верёвочным табаком.

[потому что я люблю слишком многие вещи и просто чумею и зацикливаюсь, носясь от одной падающей звезды к другой, пока не упаду сам. мне нечего предложить кому бы то ни было - разве что собственное смятение (с) on the road]

ни провинция, ни столица. один на другом Акела,
мал меньше мала.
встречают заутренне каждый гудящий поезд по старой памяти,
машут, хрустят подножным брезентом, шершавой рапицей,
да всё промахиваются -
одна другому язвитель в наивном платьице.
какой-то плацкартный её подхватит, конечно, сжалится,
она будет потом месяцами в голубенькой форме плавиться,
всё сердце - щенячье счастье, лоснящаяся, натянутая струна.
через месяц она возвращается.
слушает звонкий джаз, заедает стресс.
Он советует ей молодых отчаянных поэтесс:
в середине ночи, когда накатит, потом наутро.
это держит честь.
чтоб, не дай того, Боже, какая грусть, бытовой эксцесс,
оставляет на полке книг: там тебе "процесс"..
а она говорит: "прочитаю, когда вернусь".

с кем бы побегать 

пристрели меня, брат, пристрели, ты же дружишь с ружьём,
потому что отсюда никто не уходит вдвоём,
ни линя, ни язя. в одиночку уходят, скользя.
и подолгу молчат. потому что об этом нельзя.
(с) аля ку

всю свою непродолжительную переживательскую практику я уходила курить на эту уличную станцию метро. да ну она.. она же видела всё, понимаешь? абсолютно всё, с того самого момента несколько лет назад. всегда когда что-то ворошилось, шевелилось, делалось, потом раздавался характерный щелчок "бац" - и всё в миг становилось по-другому, мы выростали в глазах друг друга, в чужих глазах, выростали характером. всегда я уходила курить на эту станцию. ты сказала мне, что над моей головой таблички. вон они, даже показала пальцем. там и написано к тому же, для тех, кто не понял рисунка. тебе говорят, нельзя. они висели там всегда.

как же так?

инженеры моего тела прописали мне морское пространство, даже уже совсем скоро. а мне было так жалко денег. да ладно тебе, разве можно жалеть денег на то, чтобы дышать южным солнцем, чтобы очень рано утром плавать в пустом море, а вокруг никого, поддевать босыми ногами вымокший песок?

да нет, не в шоколадке тут дело. буду коричневеть к осени. ведь как обычно-то?.. они не спросят, по-разному ли шумят морем ракушки (по-разному, между прочим), и почему солнце на закатах не бывает красным. они скажут "о! вот ты коричневая!".

вот и буду коричневеть.

я придумала. это будет, когда я приеду, надо ведь с этого начинать - с приезда, хотя я никогда не начинаю сначала, а только из середины. я только не знаю, туда самолёты ходят или поезда летают? я поездом хочу приехать, чтобы мы встретились на вокзале. я ещё когда уезжать буду на своём зеленом поезде - как всегда из окна высунусь и руки на опущенное стекло положу. мне так нравится очень. это наверное будет вечером и будет вечернее солнце выглядывать сквозь вокзальную стеклянную крышу. или крыши там не будет, а будет просто улица.

и вот я приеду (конечно, у меня будет БАГАЖ). про багаж я ничего не придумала, но у меня даже нет своего чемодана.. и никогда не было. я буду в пальто, потому что.. я буду класть руки в карманы, ну, чтобы не курить в ожидании. вообще, оказывается, я совсем не всё придумала.. я ещё не знаю - день или вечер или утро. ты подойдёшь ко мне со спины. это конечно будешь ты, потому что я же тебя буду ждать, и ты закроешь мне глаза руками. раньше я думала, на мне ещё будет платок: белый в красный горошек, а зонта, конечно, не будет. сейчас не знаю. может, в горошек будет пальто - синее в белый, значит. и мои любимые ботинки с цветными шнурками. если соберусь, найду такое.

нет, я нескладно придумала. наверное, должен быть ещё рюкзак с походно-полевыми штуками. чтобы потом была та самая походно-полевая история. но при чем тут тогда пальто?..

ну и вот, руки. я накрою их сверху ещё своими и проведу от кончиков пальцев до кистей, а там наверное тоже будет пальто.

я буду лежать в палатке болотного цвета. я не буду спать, но свернусь калачиком, накрывшись множеством курток. кофта свободна, с капюшоном и приятна к телу.

изнутри ткань у палатки шершавая, я провожу по ней пальцами, чтобы она натянулась и выгнулась наружу. снаружи она как клеёнка, и я слушаю, как по ней барабанит дождик. на улице кто-то ходит и гремит котелками и ложками. я не знаю, какие они, котелки? и такого ли цвета палатки? вот что-то упало, я съёживаюсь.

теперь кто-то тихо прожужжал молнией и вошёл, пригнувшись. в палатках ведь с молнией вход?

встаёт сзади, и мне на лицо сверху капают дождинки. "пойдём гулять, вставай". я притворюсь сонной, протру глаза и спрошу "а что, разве дождь уже начался?" мы побежим по километрам травы, чтобы промокнуть.

-

год спустя, это, блять, лучшее, что я написала о том волшебном времени

если бы меня спросили, какой город я люблю больше всего, я бы назвала два: париж и питер.  вряд ли в этот момент я бы держала в голове простую истину, что далеко не каждый видел какие-либо города, кроме родного. немного эгоистично. тактично - о любимой улице, площади, дворе.  много путешествуя, я никогда не забывала об этом. я любила детали.

в чехии я любила красные черепичные крыши под низким серым небом.

в польше - большие башенные часы и крупный булыжник на мостовой.  

в словакии - резкую смену погоды от ослепляющего солнца до снежного урагана и ещё маленький магазин бижутерии на углу центральной площади.

в белорусии я любила дешёвый ресторан "под старую Москву" в грязном переулке и хрустящие брикеты воздушного риса за тысячу зайцев.

в венгрии - шумную ярмарку самоцветов, карнавал с деревянными скамейками и кусты с огромными цветами, обсыпанными пыльцой, которые было запрещено нюхать.

в италии я любила колонны. они были повсюду, рельефные или мраморные гладкие, холодные или нагретые жарким солнцем.

в австрии - многослойные вафли с лимонным кремом, огромный стеклянный шар в бизнес-центре и собор из заставки к "комиссару рексу".

в финляндии - ночные прогулки по пустынным улицам в "сонный час", медленный дружеский танец в песочнице и бег трусцой вокруг поющих фонтанов. 

париж я просто любила. я любила его целиком. я глубоко вдыхала его, затем выдыхая кадрами просмотренных фильмов и случайными словами. блики заходящего солнца были теми самыми, парижскими, и старая кованая скамейка была тоже та самая, парижская. елисейские поля оказались просто улицей, дорогие магазины были просто дорогими магазинами, украденный колпачёк духов еще долго хранил запах тех недель. я была в париже. один раз, и ещё десять - во сне.

и питер я тоже просто любила. я любила его целиком.