Заказали проект. Сделали проектировщики всё, как планировалось: зал для совещаний, бухгалтерия, комната отдыха, Красный уголок и большой кабинет председателя.
Привезли стройматериалы, пригнали технику. Экскаватор большой, никто такого до сих пор не видел. Импортный, венгерский. Стали рыть котлован. Здание двухэтажное планировали, и котлован должен был быть немаленьким.
И тут чертовщина какая-то происходить стала: то трактор внезапно заработает, хотя водителя в кабине нет. то гидравлику заклинит на ковше, то не заводится машина без причины — механик полдня мается, не может найти поломку.
А потом еще чуднее: экскаваторщик отказался работать. Уперся: не буду рыть, и всё. Как ни уговаривал председатель, тот собрал вещи и в район вернулся.
Делать что-то надо, другого нашли. Начали копать, а через пару дней такая же история: «Не буду копать, хоть стреляйте».
Дело серьёзное. Отправился председатель лично с саботажником побеседовать, в общежитие к нему пришёл. Мужик засуетился: чайник принёс, пряники на стол выложил. А Петр Иваныч махнул рукой и четвертушку беленькой достал.
Сначала о пустяках поговорили, как устроился, хорошо ли питается. А потом председатель о главном спросил.
— Скажи мне, Ваня, что там у вас происходит? Говори честно, мы вдвоём с тобой.
Иван замялся:
— Пётр Иваныч, ты не поверишь, если расскажу.
— Да ладно, выкладывай.
…Начал Иван котлован рыть. Дело привычное, земля мягкая. Пару дней без происшествий работал, а на третий это и случилось. Видит: у ковша девушка, молоденькая совсем, стоит в зеленом сарафане, в волосах лента алая. Выглянул Иван — нет никого, видно, от жары почудилось.
Только ковшом хотел зачерпнуть, а девушка опять рядом сидит.
— Не рой, Ваня… не надо.
Ванька головой затряс — и исчезло видение.
Зачерпнул землю, а девушка снова возникла.
— По-хорошему прошу: не рой, не тревожь нас. Не будет добра ни тебе, ни другим.
Ванька руку протянул, а девушка заколыхалась и исчезла.
Заглушил Ванька трактор. Вышел покурить. Долго курил… Полез назад в кабину, мотор завёл. Не верил он ни в чёрта, ни в бога. Пару ковшей зачерпнул, а девушка перед трактором стоит, грустно головой качает и пальцем грозит.
Кое-как день проработал. А на следующий всё повторилось. Не выдержал Ванька, бросил работу — гори оно всё синим пламенем! — и в общежитие ушёл.
***
На другое утро сам председатель к котловану пришёл, вместе с Ванькой в кабину сел.
Начали землю выбирать.
И полчаса не прошло, как девушка молоденькая с русой косой появилась, стоит и пальцем грозит.
— Не рой, Ваня!
Выглянул Петр Иваныч в окно — нет никого. Что за чертовщина? Трезвый ведь. Смотрит, а девушка опять тут.
— Видишь, председатель? Страшно... — сказал Иван и заглушил мотор.
В раздумьях Пётр Иваныч домой пошёл.
Нельзя сказать, чтобы он верующим был, но когда воевал в Отечественную, носил в нагрудном кармане маленькую иконку Тихвинской Божьей Матери — мама положила, когда на фронт уезжал.
Икона или что другое помогло, но выжил Петруша там, где выжить нельзя было. Только два лёгких ранения всего, а это почти не в счёт.
***
Как ночь наступила, постучал председатель в дом Гордея. Собака забрехала, хозяин проснулся, быстро штаны натянул.
— Кто там?
— Я, Бурлаков. Выйди, разговор есть.
Гордей посмотрел выжидательно: зачем пришёл председатель в такой час?
— С Валентиной мне потолковать надо, — сказал Пётр Иванович.
— И ты туда же! — плюнул Гордей. — Бабы-дуры ходят… на то они и бабы.
— Ты не шуми, не дай бог, услышит кто. Не нужна мне такая слава. Но другого варианта не вижу.
И председатель коротко рассказал, о том, что сам видел.
Помолчал Гордей. Посидели на приступке, покурили. Вернулся отец в дом, разбудил Валентину.
Та вышла, смутилась.
— Что случилось, Пётр Иванович?
— Рабочим мерещится всякое. Что хочешь делай: в зеркало смотри, карты раскладывай… как там ещё шаманят, но ответ дай. Что с этим делать, у меня план и сроки, а тут всё к чертям собачьим летит. Я к тебе так же завтра по темну зайду. И не болтай, хорошо? А то полетит моя голова…
***
«Хороший человек Пётр Иванович, подумала Валя, — надо помочь, Онюшку попросить...»
Вернулась она в постель, бусы погладила — тёплые. Руку как будто иголочками покалывает, значит, будет ответ.
…Идёт Валентина по деревне, махонькой такой, дворов двадцать в одну улицу. Дома чудные, старинные, деревянные. Оглянулась вокруг — места как будто знакомые: вон лес, только ближе. Вон поляна перед лесом. А деревенька вроде как вместо улицы Зареченской. И там, где ложок сейчас, теперь болото виднеется топкое, далеко тянется. Вышла девушка из крайнего дома, совсем молоденькая, с лентой алой в косе, приложила ладонь к глазам, корову высматривает.
Не поймет Валентина: зачем она здесь? А сзади рука Онюшкина легла, погоди, мол, увидишь.
Удивляется Валька — ребятишки босиком с козлятами играют, мужики с бородами длинными. Прямо кино историческое.
Темнеть стало, коров погнали, лучины в домах зажглись. В сон деревенька погрузилась…
И вдруг конский топот, улюлюкание! Налетели конники с факелами, поджигать дома стали.
Люди выскочили, а тут их налётчики поджидали. Стрелы свистят, сталь мелькает... Девчонку с лентой всадник подхватил, поперёк коня кинул. А она исхитрилась, соскользнула и к болоту побежала. Совсем почти убежать сумела, знала тропочку через трясину, но догнала её стрела. Так и упала в топь девчонка, только пузыри пошли...
Ускакали всадники, полыхает деревня. Никого живого не осталось. Женщин молодых увезли, скотину увели, а порубленных да пострелянных в болото скинули. Бродит козочка по пустой улице, блеет жалобно.
— Видела? — Онюшка спросила.
— Видела. — Голос у Валентины дрожал.
— Вот расскажи, что видела.
Не стала Валентина вечера дожидаться. Уж очень сон жуткий был. Побежала в правление.
— Пётр Иваныч, нельзя там новое здание строить. Там люди погибшие лежат под землей, со старых годов. И девочка эта с лентой в косе тоже. Плохое место, как погост.
Задумался Пётр Иванович, поверил. Знал, что набегали кочевники в старые времена. Уж при Петре сюда казаков с семьями прислали. Село основали, Татарский вал нагребли. Но как такое районному руководству доложить?
— Иди, Валя, мы с парторгом подумаем, как тут быть.
Не глуп был председатель. Знал, что нельзя говорить о таком. Изучили они старые карты —действительно, было раньше болото. Торфяная земля там. Да и вОды близко грунтовые. Составил доклад, поехал к начальству в область.
Как он уж там их убеждал— неизвестно, но только убедил. Перенесли стройку в другое место,
да еще и похвалили Петра за бдительность. Если б провалилось здание — взгрели бы сверху.
А котлован зарыли.
Когда землю назад сгребали, выпали из ковша волосы, красной лентой перевязанные, да кости человеческие. Тут уж без отца Сергия не обошлось. Отслужил панихиду по невинно убиенным, всё как положено.
Ну а Гордеевой дочке привез лично Пётр Иваныч флягу мёда и флягу масла подсолнечного. И не придерется никто: ветеран Гордей всю войну прошел, в Берлине победу встретил. Имеет право поощрить ветерана.

Содружество авторов Pepelaz.

---

ЛЁШЕНЬКА, СЫНОК, ПРОСНИСЬ
(до слёз) (пьянство в семье)

.."Лёшенька, сынок, проснись", - услышал Лёха и почувствовал лёгкое, словно бестелесное прикосновение к плечу. И тут же резкая боль пронзила виски. Да, поперебрал он с вечера с мужиками. Пожалуй, последняя бутылка была лишней. А эта - вишь - такую рань припёрлась, отоспаться не даёт...

Постепенно сознание возвращалось к сорокалетнему мужчине. Он повернулся лицом к комнате... Тусклый свет, пробивающийся сквозь неплотно задёрнутые шторы, позволял разглядеть лишь очертания предметов. В кресле, стоящем перед кроватью, на ворохе кое-как брошенной одежды сидела Лёхина мать.

"Опа! - в его голове промелькнула первая осознанная мысль. - А батя же сказал, что она... вроде как... померла?! Это что же получается? Родной отец меня обманул, лишь бы денег на опохмел не давать?.. Ну, это вообще беспредел".

Лёха попытался сесть. С третьей попытки ему это удалось. В несвежих семейных трусах и некогда белой майке, с двухнедельной щетиной на лице, дышащий перегаром, он попытался сфокусировать свой взгляд на тёмной фигуре в кресле.

- Мам, ты... это... чего пришла-то, а? Я ведь и правда думал, что ты... Ну, того... Я батьке позвонил, главное, позавчера, а он и ляпнул. Я ведь поверил ему, мам. А ты живая. Вот и ладно.

Лёха, стараясь не дышать в сторону матери, рукой пытался нащупать штаны, которые, вроде, бросил прямо на кровать, когда ложился вчера спать. Или... сегодня? Сколько вообще сейчас времени? Он перевёл глаза на стол, где стоял допотопный механический будильник. Семь часов? Утра или вечера? Или часы вообще стоят? Ох, как же трещит башка! Плюнув на штаны, мужчина хотел встать. Но мать жестом остановила его.

- Погоди, сынок, - произнесла она глухо. - Я ненадолго пришла. Ты уж выслушай меня, пожалуйста, Лёшенька.

Лёха нахмурился: сейчас опять начнутся нравоучения. Не любил он, когда родители его воспитывали. Чай, не пацан, чтобы ему выговоры делать. Но сейчас спорить с матерью не было сил. А та тем временем продолжала:

- Лёшенька, сынок, ты уж побереги себя. Я теперь тебе помочь ничем не смогу. Ты сам должен... одуматься. Но я денег скопила. На лечение тебе должно хватить. Ты сходи к врачу-то, к которому - ну, ты помнишь? - мы ходили пять лет назад. Он обещал помочь. Не дело это пить-то, сын, совсем не дело. Семью ты потерял через пьянку эту, будь она неладна. И себя теряешь. Возьми деньги, сынок, они у меня дома спрятаны. В кровати. Подымешь матрас, потом фанерину, которая в головах. К ней снизу скотчем приклеен пакет с деньгами. Я долго копила. По тысяче, по сотне, по десятке откладывала. Всё думала: успею тебя от бутылки отбить. Да вот, не успела... Ты уж не подведи, сынок, сам всё сделай. А я только молиться за тебя теперь могу...

- Ну ты что, мам? Тебе ещё жить да жить! - перебил Лёха. - Давай, это... не раскисай. А я... это, вылечусь. Обещаю. Мне тут... это... работу предлагают хорошую. Я заработаю, всё тебе отдам до копейки. Вот правда - отдам. Погоди, мам, сейчас соберусь, вместе с тобой пойдём, сама деньги-то мне и отдашь. А то батя будет опять кричать. Погоди, мам, сейчас я, - стараясь говорить как можно убедительнее, засуетился Лёха.

Перспектива обзавестись прямо сейчас нехилой суммой денег придавала мужчине сил. Мать грустно смотрела на сборы сына, который, найдя-таки на скомканной постели свои штаны, натянул их и босиком пошлёпал в ванную.

...Сколько Лёха себя помнил, мать всегда его баловала. Отец беззлобно поругивал её за излишнюю, как он считал, любовь к сыну.

- Кого ты растишь, Маруся? - бывало, выговаривал Николай жене. - Парень скоро перерастёт тебя, а ты всё «Лёшенька» да «Лёшенька». Чай, не девка красная он. Не порть сына, Маруся. Мужик он или не мужик?

Но Марии всё казалось, что она недодаёт сыну, позднему и долгожданному ребёнку, своей материнской любви, которую она трансформировала в материальные блага. Работала женщина с утра и до ночи. Сначала на железной дороге в бригаде путейцев вкалывала. Потом здоровье стало подводить, на хлебозавод ушла. Муж ругался. Даже, было дело, разводом грозил - он и сам неплохо зарабатывал, не было нужды Марии так себя гробить. К тому же огромное хозяйство, которое держали они с супругом, тоже давало доход и кормило семью. Но мать считала, что она просто обязана дать сыну всё самое лучшее, чего не знала она сама в своём детстве, обеспечить все запросы единственного ребёнка.

А запросы у сына со временем росли. Сначала он просил велосипед, потом магнитофон, видик, мотоцикл... Пора взросления Алексея как раз пришлась на девяностые годы. Соблазнов вокруг было много. И мать старалась обеспечить сына так, чтобы ему не приходилось завидовать более обеспеченным сверстникам.

Учился Алексей не то что бы плохо, нет. Но и особым рвением не отличался. Периодически случались завалы то по одному, то по другому предмету. Мария, сгорая от стыда, в очередной раз бежала в школу, хлопотала за сына перед учителями.

Закончив девять классов, Алексей поступил в техникум в областном центре. Но так и не доучился - связался с гоп-компанией, ладно хоть не сел. Вернулся домой. Пришла пора идти в армию...

Ох, сколько слёз выплакала Мария, думая о том, что её сыночка могут в горячую точку отправить. Хотела, было, откупить парня от службы, да Николай на дыбы встал. Так по столу кулаком шарахнул, что окна зазвенели в доме. Пришлось Марии смириться... На её счастье служить Алексею довелось не так далеко от дома - всего-то день на поезде ехать нужно было. Так что старалась она бывать у сына хотя бы раз в два месяца...

Отслужил Алексей, вернулся домой. Ни учиться, ни работать не спешил. Месяц отдыхает, два, три... С друзьями-товарищами дембель обмывает. Не выдержал отец однажды, схватил сына за шиворот и потащил на работу устраивать на завод, где сам трудился мастером.

Работал Лёха как-то без энтузиазма. Но работал. А в выходные «оттягивался» с друзьями по полной... Потом он машину захотел. Да не абы какую, а иномарку. Кредит взял, не посоветовавшись с родителями... Машину-то он купил. Да в «обмывании» переусердствовал. Разбил чудо немецкого автопрома уже через неделю после покупки... Сам в больницу попал. Кредит хочешь не хочешь пришлось родителям выплачивать.

- Эх, Маруся-Маруся, - вздохнёт, бывало, муж, сидя за столом на кухне за чашкой чая. - Вырастили мы с тобой сына, а поддержки нам в старости и не видать от него. Так и будем до самой смерти на него работать...

Мария сердилась в ответ:

- Да что ты говоришь такое, отец? Ну не повезло мальчику - с кем не бывает? Погоди, встанет на ноги, женится, внуков нам нарожает, будем водиться да радоваться.

Николай только горестно качал головой на слова жены... Впрочем, вскоре Алексей и правда представил родителям будущую жену. Радости Марии не было предела! Со свадьбой затягивать не стали. Но встал вопрос с жильём для молодых. Алексей однозначно заявил, что жить с родителями не собирается. А сам он, понятное дело, на угол себе пока не заработал...

Мария всеми правдами и неправдами уговорила мужа купить сыну квартиру. Кое-какие сбережения у них были, плюс взяли кредит. На «двушку» хватило. Первые несколько месяцев семейной жизни сына, пожалуй, были самыми спокойными за все годы материнства Марии. Алексей как-то притих, остепенился. Жену любил. Она отвечала ему взаимностью.

Хорошую девушку выбрал сын в жёны - Мария это видела. Чем-то её саму в молодости напоминала невестка: и работящая, и спокойная, без этих новомодных закидонов. В квартире они порядок навели. Алексей сам ремонтом занимался. Отец, конечно, помогал. Радовалась Мария: наладилась жизнь у сына, повзрослел наконец мальчик...

Да только радость оказалась недолгой. Как-то начав отмечать очередной день рождения, Алексей не смог остановиться целую неделю. Следующий запой случился по поводу известия о беременности жены... Потом - в честь рождения сына... Каждый последующий уход от реальности продолжался всё дольше. Недели алкогольного дурмана сменялись месяцами. Работу на заводе Лёха давно потерял, перебиваясь случайными калымами. Все заботы о внуке взяли на себя бабушка с дедом.

Нет, жену и сына Алексей не обижал. Он просто жил своею жизнью, в которой не было места более ни для чего, кроме бутылки. Пару раз Лёха кодировался. Хватало его максимум на полгода. Потом пьянки начинались с новой силой.

«В кого же он такой? - сама себя спрашивала Мария, в очередной раз выхаживая сына после длительного запоя. - Николай-то совсем не пьёт ведь...»

Жена Лешина терпела долго, тоже надеялась, что муж одумается. Но у неё рос сын, мальчик, который видел отца исключительно в алкогольном забытье или с похмелья. Зачем такой пример ребёнку? Состоялся развод. Невестка с внуком уехали к её матери в другой город.

А Мария продолжала бороться за сына. Она разгоняла его закадычных дружков, облюбовавших холостяцкую Лёхину квартиру. Вызывала знакомую медсестру, которая ставила капельницы помирающему от перепоя Алексею. Ездила с ним к наркологу, уговаривала лечиться. Когда наступал период протрезвления, сын, казалось, всё понимал. Даже обещал завязать. Но проходила неделя, вторая - и всё начиналось по новой.

Однажды врач посоветовал пролечить Алексея в хорошей клинике. Да, удовольствие это было недешёвое. Но и процент избавившихся от самых тяжёлых форм зависимости после такого лечения был высоким, что позволяло надеяться на положительный исход.

Денег у Марии уже не было. Но она с маниакальным упорством стала собирать эту невероятную для неё сумму. Здоровье пожилой женщины пошатнулось. Забыв о болячках, она продолжала работать: мыла по вечерам полы сразу в двух конторах. По весне продавала рассаду, потом овощи со своего огорода, ягоды и грибы. Они с мужем по-прежнему держали скотину - козочек, поросят, курей. Вся выручка с проданной продукции шла в кубышку... На лечение Лёшеньке... Даже себе на лекарства не тратила Мария ни рубля, думала, выдюжит...

...Открыв кран и опершись руками о раковину, Лёха рассматривал себя в мутное зеркало. Да... Физиономия та ещё. Побриться, что ли?.. Он наклонился, набрал в ладони холодной воды и плеснул в лицо, потом ещё, ещё...

...Чёткое и леденящее воспоминание вспыхнуло в окончательно проснувшемся мозгу мужчины... Вот он, шатаясь, идёт в дом родителей, входит в полную народа комнату... Навстречу ему священник с кадилом... Отец... Гроб... В гробу... мама?!! Нет! Это сон, страшный сон! Не может этого быть! Мама ведь жива - сидит здесь, за стенкой! Не вытерев лица и рук, вбежал Алексей в спальню.

- Мама! Мамочка! - вскричал он, увидев пустое кресло, где лежала слегка примятая одежда - словно кто-то лёгкий недавно сидел здесь.

Мужчина, как подкошенный, рухнул на колени, зарылся лицом в дурно пахнущий ворох тряпок, и завыл, заревел, заскулил от невероятной боли, стянувшей в тугой узел его душу и сердце...

Сколько он так сидел, Лёха не помнил. Придя в себя, увидел солнечные блики, проскользнувшие в комнату из-за штор. Он встал, раздёрнул занавески. Оглядев, пожалуй, впервые за долгие годы свою квартиру трезвым взглядом, сморщился: везде стояли, валялись бутылки, банки с окурками, какие-то корки, грязная посуда. Лёха остервенело начал швырять всё подряд в пакет, подвернувшийся ему под руку. Потом нашёл в прихожей ещё ворох пакетов, набивал их всем, что видел вокруг себя и что казалось ему сейчас мерзким и стыдным.

Потом он вымыл пол. Впервые за всю жизнь. Неловко и неумело выжимая тряпку, под которую приспособил свою же рубаху, он думал только об одном: он будет жить. Жить человеком, а не грязным животным. Убравшись в квартире, Алексей откопал в недрах шкафа какую-то одежду. Оделся и пошёл к отцу.

Тот, поседевший и сгорбившийся, сидел на кухне у окна. Лёха прошёл в родительскую спальню. Чуть замерев на пороге, неожиданно для самого себя робко перекрестился на висевшую в углу икону Богородицы. Потом откинул одеяло, матрац, поднял фанерину, оторвал от неё приклеенный скотчем пакет...

Вернувшись на кухню, от твёрдой рукой положил пакет перед отцом:

- Вот, батя, держи.

Отец поднял на него подёрнутые слезами глаза, в которых плескался немой вопрос.

- Это она... мне... собирала, - навзрыд проговорил Лёха. - Но мне не надо, бать. Я всё, я завязал... Маме... давай маме памятник поставим...

Второй раз за сегодняшний день Лёха опустился на колени, обнял отца. Оба мужчины безмолвно зарыдали.

Все изображения взяты из открытых источников. Если изображение воспроизводится, оно используется только для культурного обмена. Авторские права принадлежат художнику. Добавляйте, переставляйте — по Вашему усмотрению!