История, написанная кровью

О необычной судьбе минчанки Зинаиды Никодимовой несколько лет назад я узнала от руководителя Исторической мастерской в Минске историка Кузьмы Козака. Тогда вышел материал, где кратко рассказывалось о ней и ее маме, минской подпольщице и партизанке Хасе Пруслиной. Но с самой Зинаидой Алексеевной побеседовать удалось только сейчас, накануне очередной трагической даты в истории нашей страны — 70–летия окончательного уничтожения Минского гетто гитлеровцами в октябре 1943 года.


Дина стала Зиной


Родилась Зинаида Никодимова в 1937 году. До войны ее небольшая семья — мама Хася Менделевна Пруслина, старший брат Май и она, тогда еще Дина, — жила в Минске, как и родственники по материнской линии. Мама преподавала гуманитарно–общественные дисциплины студентам, писала кандидатскую диссертацию...


В первые же дни войны Пруслины–Никодимовы покинули горящий город. Но далеко уйти не удалось. Дорогу перерезали немецкие танки, беженцев обстреливали из самолетов, было много убитых, пришлось поворачивать назад. Какое–то время оставались в районе Узды. Но осенью пришлось уходить и оттуда, так как нависла угроза, что их выдадут оккупантам. Вернулись в Минск. Город встретил совершенно неузнаваемым: дом, где семья жила, был разрушен, а родные оказались за колючей проволокой — в гетто. Хасе Менделевне с детьми также пришлось туда перебраться. Но надо было знать эту неуемную, энергичную женщину, рассказывает ее дочь, чтобы понять: покорно ожидать нацистского приговора — а для евреев он был один: смерть! — Хася Пруслина не могла и не собиралась. С первых же минут она начала борьбу за своих детей, за себя и, конечно, за Родину. Маленькую Дину вывела за границы гетто и попросила знакомую ее приютить, благо фамилия у дочки была нееврейская, да и внешне не отличалась от белорусских детей. Вот только имя ей на всякий случай чуть подправила — с Дины на Зину.


— Как все происходило, я помню плохо. Но получилось так, что я оказалась на улице. Скорее всего, кто–то меня подобрал и отвел в детский дом на улице Козыревской. В памяти запечатлелись два барака, в которых жили дети, и ощущение бесконечного голода. Бараки стоят перед моими глазами и сегодня...


А мама и 11–летний Май остались в гетто. Брат сильно болел, и мама не могла его никому отдать... 7 ноября 1941 года в Минском гетто немцы провели первый погром. Тогда погиб Май.


Мстить!


То, что происходило в гетто, страшно от начала и до конца. Но общая смертельная участь складывалась из отдельных трагических судеб безвинных жертв. И это потрясает своим трагизмом.


От погромов обитатели гетто прятались в специальных схронах — «малинах». Чаще всего они представляли собой специально вырытые и замаскированные ямы, куда люди набивались, словно селедки в бочке. Затаившись, ожидали, когда нацисты закончат свой кровавый пир в их жилищах. Но маленькие дети начинали плакать и могли выдать остальных. Поэтому младенцам в буквальном смысле старались закрыть рот. Именно так погибла годовалая сестричка еще одной узницы Минского гетто Майи Крапиной. Майя Исааковна и сейчас, спустя десятки лет, не может вспоминать о том без содрогания. Страшно представить, что чувствовала ее мама в те ужасные минуты...


Нечеловеческое испытание выпало на долю и Хаси Менделевны. Болезнь Мая не позволила взять его в «малину»: при приступах сын не контролировал себя и кричал. И Май остался в доме: женщина надеялась, что у извергов не поднимется рука на несчастного больного мальчика. Поднялась... Люди, находившиеся рядом с бедной матерью, целовали ей руки и просили, чтобы не кричала...


После смерти сына Хася Пруслина только укрепилась в том, что теперь ее святая обязанность — вступить в непримиримую схватку с убийцами. Подпольщики помогли ей раздобыть документы на имя Федюк Пелагеи Петровны, а внешне она была похожа на тысячи простых жительниц белорусских городков и деревень. По поручению одного из руководителей антифашистского подполья Михаила Гебелева Хася Менделевна возглавила так называемую «десятку» участников сопротивления в русском районе города. Постоянно переходя из гетто в город и из города в гетто, организовывала сбор оружия, медикаментов, одежды для партизан, переправку узников гетто в лес, распространяла листовки... И никто не выдал, хотя в городе ее знали очень многие. Потом Х.Пруслина ушла в партизанский отряд.


Главой «десятки» в еврейском районе стал родной брат Хаси — Матвей Пруслин. Он был человеком военным. Обстоятельства сложились так, что и ему пришлось вернуться в Минск, в гетто, откуда позже Матвей ушел в партизанский отряд. Там ходил на боевые задания и однажды попал в руки немцев. Фашисты повесили Матвея Пруслина вместе с его товарищами. Его жена и дети, оставшиеся в Минском гетто, тоже погибли. В Тростенец их везли сразу в душегубке — чтобы сэкономить время, наверное... Матвей принял смерть, так об этом и не узнав.


— Зинаида Алексеевна, — спрашиваю у своей собеседницы, — раньше считалось, что люди в гетто шли на смерть покорно, как на заклание, не пытаясь спасти себя...


— Ну что вы! Возьмите пример моей мамы, моего дяди Матвея, моей тети Беллы Менделевны, связной партизанского отряда. А вспомнить такие поистине легендарные имена героев Великой Отечественной войны, как Исай Козинец, Михаил Гебелев, Маша Брускина! Я встретила в архивных записях такую цифру: в Минском гетто сформировали не менее 13 подпольных «десяток». Это 130 человек! А сколько вокруг них еще концентрировалось помощников! Просто силы оказались неравны...


Ради мамы


Что же было с Зиной Никодимовой после детдома на Козыревской?


— Меня и других детей в 1942–м перевезли в детдом в Ждановичи — в сельской местности проще выживать. Помню, нас запустили в какую–то комнату, где стояло большое корыто и в нем сваренная в мундире картошка. Как же мы на нее набросились! Не чистили, просто хватали и ели, хватали и ели...


Кстати, в нашем детдоме я оказалась не единственным еврейским ребенком, что подтвердил архивный список того времени. В нем обозначено также имя Бориса Озерского. После пожара фашисты хотели вовсе уничтожить наш детский дом и всех его воспитанников. Но немецкому офицеру очень понравился белокурый мальчик, и убивать нас фашисты передумали. Тот мальчик был евреем... Я тоже была светловолосой и голубоглазой, и меня включили в группу детей, отобранных для «германизации» и дальнейшей ассимиляции. Сначала разместили в приемнике–распределителе по улице Мясникова. А в конце апреля 1944 года вывезли в Германию, даже в Берлин. Потом снова куда–то на запад перемещали... Детям запрещали разговаривать на родном языке — только по–немецки, внушали немецкие правила и порядки. Мне в очередной раз поменяли имя — теперь уже на немецкое: Зигрит.


Не знаю, чем бы все закончилось, если бы нас не освободила Красная Армия. Мы вернулись в СССР. Дальше я уже жила в детском доме в Куйбышевской области. А мама с первой же минуты освобождения Белоруссии стала меня разыскивать. Писала письма чуть ли не во все концы света, сама ездила в Германию... И нашла в 1947–м... С тех пор мы уже не разлучались.


После войны мама как бывшая участница минского подполья много сил отдавала тому, чтобы подвиг подпольщиков не остался в забвении. Составляла списки участников сопротивления, потому что знала наверняка — они преданные Родине и народу люди, мужественные и бесстрашные. И практически ничего не рассказывала о гетто. С одной стороны, я понимаю, как тяжело ей было воскрешать в душе те события. А с другой — мама всегда была большим патриотом страны и Компартии, к которой принадлежала многие годы. Партия молчала — молчала и мама. Во время одной из встреч со студентами с мамой случился инсульт: при всем внешнем спокойствии душа–то кровоточила. Мама умерла. И я обязана была в меру своих сил принять ее дело на себя.


— Поэтому вы, врач, взялись за архивные поиски?


— Да. Разбирала ее архив, собирала документы и с помощью сотрудников Исторической мастерской Минского международного образовательного центра имени Йоханесса Рау выпустила книгу «Архив Хаси Пруслиной: Минское гетто, антифашистское подполье, репатриация детей из Германии».


Зинаида Алексеевна бережно достает пожелтевшие конверты: в них приходили из Германии ответы на запросы Хаси Менделевны о дочери. Раскрывает мамину записную книжку в твердом темно–синем переплете, где велся учет таких обращений, и страничку со списком детей, направляемых для «германизации»...


— Вот, продолжаю работать. Готовится второе дополненное издание книги. Там будут новые материалы. Принцип прежний — документальный подход. В мамином архиве я обнаружила рукопись о жизни и борьбе в Минском гетто, подписанную Григорием Смоляром, одним из руководителей подпольного комитета гетто. Эти записи пока нигде не публиковались. К сожалению, я не знаю, сам ли Смоляр сделал их. Может, кто–то сумеет опознать его почерк?


На прощание я благодарю Зинаиду Алексеевну за то, что она откликнулась и приехала в редакцию побеседовать. И в ответ слышу:


— Я для мамы приехала...


Наверное, мама Зинаиды Алексеевны это видит.



Советская Белоруссия №198 (24335). Суббота, 19 октября 2013 года.

Автор публикации: Галина УЛИТЕНОК

Фото: Александр РУЖЕЧКА
Дата публикации: 19:19:22 18.10.2013