Евгений Евтушенко

Не умею прощаться...

Стихи двадцатого века

Предисловие

Фото: Евгений Евтушенко

«Взгляд из автобуса»

Одну из моих книг я предварил предисловием с таким названием — «Прощание с двадцатым веком». А между тем, я не умею прощаться.

Все, что со мной случилось, во мне и остается. Я до сих пор люблю всех женщин, которых когда-то любил, даже хотя бы на мгновение, и не могу их забыть, как, например, одну женщину с ребенком в заиндевелом окне иркутского автобуса лет 20 назад, которую успел-таки сохранить навсегда для всего человечества моим видевшим виды «Никоном», когда такой хороший ее взгляд что-то оттаял во мне, и надеюсь, что навсегда.

Как забыть мне про счастья,

про любую беду?

Не умею прощаться.

Нужных слов не найду.

 

Нет мне чуждого века,

но в истории всей,

век двадцатый — калека,

ты был мой Моисей.

 

Ты собой искалечен.

Нас на муки обрек,

но спасительно вечен,

словно страшный урок.

 

Души нам чуть не вынул

тем, что так истерзал,

но куда-то нас вывел,

а куда — не сказал.

 

Как нам нужен автобус,

чтобы вам или мне

чья-нибудь чистолобость

улыбнулась в окне.

 

Лишь дождаться бы взгляда,

что оттаял бы нас.

Нам немногого надо —

человеческих глаз.

Не умею прощаться с друзьями, когда они умирают, потому что они становятся населением моей совести и никуда от их вопрошающих взглядов не денешься. Не умею прощаться с книгами, любимыми с детства, — до сих пор моим героем остается Тиль Уленшпигель. Не умею прощаться с песнями детства, особенно c теми, какие пела моя мама солдатам на фронте, да я и сам в детском хоре пел раненым в госпитале на станции Зима или на завалинках вместе со вдовами, многие из которых еще не знали, что они ими уже стали. Немудреность слов тех песен искупается естественностью, искренностью, потому они и выжили, оставшись до сих пор домашней, самопоющейся историей народа. В этом их отличие от слишком поспешной перелицовки гимна, которая ни за какие коврижки никому добровольно не запоминается, и все одинаково мучаются — и большие начальники, и футболисты, притворно шевеля губами, ибо добровольно и радостно запомнить набор не наполненных содержанием слов невозможно. Тут нет ничего личностного, потому что с удовольствием читал стихи для детей того же автора всем своим сыновьям.

Думаю, что страна Пушкина достойна лучшего и по форме и по содержанию гимна, а если дальше продолжать, и лучшего образования, не заемного, но одновременно не забывающего все главное в мировой культуре и науке. Но и тут спешка должна быть противопоказана ,потому что наше общество находится еще в состоянии философского самоопределения собственной главной цели и структуры, ибо структуру должна определять цель, а не наоборот, а она еще окончательно не вызрела, не сложилась. Кстати, я думаю, что многие наши беды происходят именно от спешки — и в экономике, и в политике, и в образовании, и в истории, учебники которой должны не печься, как блины, а созревать, постепенно складываться, как образ их главной героини — Истории с большой буквы.

Наше поколение — это теперь самые последние, чудом уцелевшие ветераны войны, успевшие постоять на крышах во время бомбежек с детскими лопатками и песком , на деревянных ящиках военных заводов, как на пьедестальчиках, чтобы дотянуться детскими руками до станков, делающих гранаты. В нашем поколении были сыновья полков и партизанские связные, и разведчики, колхозята с нагрудными ситцевыми мешками, не оставлявшие ни одного колоска, ни одного зернышка на жнивье, потому что знали — это на будущий хлеб для наших солдат. Нас становится все меньше и меньше, хотя кажется, что мы нужны новому поколению все больше и больше, ибо столькое ему не досказали.

У меня были строчки:

Эх, война, моя мачеха-матерь,

ты учила умнее грамматик.

Научила всему, что могла,

и сама кой-чему научилась.

Проклинаю за то, что случилась,

и спасибо тебе, что была.

Я говорю «спасибо» Великой Отечественной, как спасительной школе нашей совести, которая вызволила нашу страну войной с фашизмом из войны с собственным народом, когда «сам народ врагом народа стал», хотя всех замученных уже невозможно было воскресить, а всех невинно арестованных Сталину страшно было выпустить на волю, дав им оружие в руки — их было слишком много. Но все-таки появилась надежда, что «Сталин не знал», и что победа откроет ворота лагерей и все, кто живы, вернутся, в том числе и оба моих дедушки. Я еще не знал, что одного из них — белоруса Ермолая Наумовича Евтушенко, трижды кавалера георгиевского креста, а потом комбрига чапаевского типа, носившего два ромба, — уже давно нет в живых. Надежды на благодарность вождя народу не оправдались. Но все-таки ничто так не расправляет плечи, как ощущение себя на стороне более справедливой. Идеалом полной справедливости наша страна при Сталине, увы, не была, но все-таки проще, зато точнее всех других, о моральном преимуществе нашего народа написал тогда еще неизвестный мне поэт Николай Глазков, чьими устами блаженного говорила истина.

Господи, вступися за Советы,

сохрани страну от высших рас,

потому что все твои заветы

нарушает Гитлер чаще нас.

Первые глотки воздуха Победы, попавшие в наши легкие вместе с разноцветными брызгами салютов, оказались еще не первыми глотками свободы, но уже глотками тоски по ней. И взрослые, и дети почувствовали по себе самим, как великая цель — победа, достигнутая нами всеми, — показала нам нашу собственную силу, и что так может быть и в будущем, но только в том случае, если мы вновь будем на стороне справедливости. Однако, главный конюх сразу напомнил победителям, как норовистым коням, рвущимся погарцевать, уздой в натяг, раздирающей до крови их десны. С крыш поездов, приходивших на Белорусский вокзал из Германии, пьяненькие щедрые победители сбрасывали штуки сукна, гобелены, кожаные кресла, передавали вниз разобранную по частям стойку из красного дерева с инкрустированными причиндалами для разлива пива бирхалле, где, возможно, когда-то еще молодой многообещающий фюрер произносил магнетические речи, охмуряя родину Гете и Канта. На бурлящем перроне за трофеи уже шла драка шпаны, кой-где посверкивали финки с наборными ручками, но по выходе с вокзала организованно стояли подогнанные грузовики с откинутыми бортами, из которых с государственной озабоченностью выскакивали и перемещали все эти чуда-юда в кузова хорошо выбритые подтянутые энкавэдэшные молодцы в зеркально-хромовых сапогах, в коих единственно правдиво отражалась история. В темных переулках постреливали по шинам этих грузовиков, и приключения трофеев, переходивших из рук в руки, продолжались.

Когда я вернулся домой на Четвертую Мещанскую, на крыльце нашей деревянной двухэтажки я увидел лежавшего убитого соседского блатаря Чижа, почему-то обнявшего какую-то картину в золоченой раме. Кровь у него, видно, уже давно не текла, и его уже не было в живых. Чижа было жалко. Вор, но никогда не мокрушничал. Отца его тоже убили — только на фронте. Такая уж профессия была, что уцелеть трудно. Мать с тремя меньшими сестрами успела-таки в родную деревню. Чиж если воровал, деньги им с людьми переправлял. Куда-то далеко на Урал. Картина лежала, уткнувшись лицевой стороной в ступени. Рядом с его телом и картиной на ступенечке сидел наш дворник — татарин, дедушка моего закадычного друга Дихана, с охотничьей берданкой в руках — он охранял и мертвого, и картину.

— Когда победа, воровать нельзя... Победа надо праздновать. — сказал дедушка, — Однако, три сестра и мать кормить надо. Чиж говорил: воровать брошу. Не успел. Я милиция вызвал. А где она? Тоже воровать? Два час жду. Дихан их искать.

Дед всегда говорил именительными падежами.

Наконец появилась милицейская машина. Только не своим ходом.

Ее толкали маленький-маленький милиционер — я таких крошечных никогда не видел. Но толкал хорошо. А еще толкал Дихан. А еще фотограф — оба неплохо. А еще доктор, но еле-еле, допраздновался до того, что едва на ногах стоял. Даже стетоскоп забыл. Но он, правда, и не понадобился. Спасти Чижа уже давно было нельзя. Главная трудность оказалась с картиной. Он так в нее крепко вцепился, что пальцы не разжимались. Наконец доктор молоточком по костяшкам пальцев легонько постучал, и пальцы выпустили картину. Мы ее положили отдельно от Чижа, чтобы сфотографировать на крыльце, а фотограф сказал, что нужен дополнительный свет. Уже стемнело, и электричество как назло не работало. Я принес нашу старую керосиновую лампу, которая верой-правдой служила и во время войны, особенно во время затемнений и бомбежек. То ли образовалось какое-то волшебное совпадение керосинового света и света полной луны, неожиданно подмогшей нам, — но до того получилось красиво, что мы ахнули. А потом вгляделись и поняли: это не керосинка, и не луна, а сама картина такая хватучая — так схватила наши глаза, что мы обалдели, а она нас все не отпускала и не отпускала. Нарисован там был старик, сидевший на краешке постели, видимо, своей исхудалой умирающей дочери и такая необыкновенная сила непозволения ей умирать была в его глазах, что мы замерли, словно ожидали того, что она вот-вот и поднимется с постели, медленно-медленно, но зато уже никогда не умрет, потому что его любовь к ней не позволит. Мы все молчали.

— Как вы думаете, это отец? — спросил я, но, скорей всего, не кого-то, а самого себя.

И вдруг маленький милиционер ответил совсем неожиданно, особенно для милиционера тех атеистских времен.

— Почему обязательно отец? Может быть, это Бог...

Фотограф еще более удивил:

— А Бог ведь отец всех на свете…

— Мы Бог не рисуем… — сказал дед Дихана, — Но когда я думай о нем я рисовай его в голова…

Дихан, обычно избегавший всегда говорить о картинах, хотя я его и затаскивал с собой в Третьяковку, вдруг тоже заговорил:

— Давайте молчать будем. Может, он скажет, кто он...

Мы долго молчали. Но старик на картине тоже. Да и не надо было никакого ответа. Конечно, я наверняка сейчас додумал детали нашего разговора, но, поверьте — картину эту я до сих пор помню наизусть и легко восстанавливаю. А, может, моя память и рисует ее каждый раз заново. Почему она мне так запомнилась? Да потому что она помогла нам хоть чуть-чуть начать говорить всерьез и объединила всех нас этим. Испытанное нами всеми чувство свободы, открывшее нам души в день победы, — это то, о чем мы и сегодня и тоскуем, чтобы почувствовать себя не чужими. А чтобы не быть чужими, надо обязательно, чтобы нечто объединяло, и чтобы оно, это нечто, было большим, всеобнимающим, как победа, сделавшая нас всех другими...

Увы, старшим из нас было трудней, чем нам, тогдашним детям, сохранить жажду свободы, пробужденную победой, потому что до глотков свободы взрослые слишком много наглотались перед войной удушающего страха, и он вернулся не во всех, но во многих из них. А наши детские легкие были сравнительно чисты — мы-то не боялись, что нас тоже заарестуют. В нас — это проклятие взрослых — страх поселиться надолго не успел, молодые голоса поэтов нашего поколения зазвучали по всему СССР, а затем и по всему миру. С той поры, как мы затосковали по свободе, мы и начали становиться собой — теми, которых потом назвали «шестидесятниками».

Страх перемен, происходящих внутри людей, постепенно стал перемещаться с улиц за стены Кремля и Старой Площади и привел к диссидентским процессам, а затем к танкам, вошедшим в Прагу. Напрасно западные эксперты приписывали себе, что развал СССР был их победой. Это было поражением нашего правительства, потому что слишком часто оно подряд оказывалось не на стороне справедливости, и потому вместе со справедливостью они потеряли и нас. Мы извлекли, слава Богу, уроки из непоправимых ошибок. Но стоит ли слишком торопливо создавать сейчас команды по изобретению нашей национальной идеи, иногда забывая, что сегодня патриотизм только собственной страны, порой противоречащий патриотизму всего человечества, никогда не сможет привести нас к человеческому братству, «..когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся».

Национальные идеи никогда не лепятся в спешке, а складываются. Разве этой великой общей целью не может стать сегодня одновременная общечеловеческая война не с бедными, а самой бедностью, война не против тех, кто живет хорошо, а война против тех, кто живет хорошо за счет тех, кто живет плохо.

Это будет самая гуманная война в истории, если ее врагами будут не сами люди, а только пороки и несчастия людей, вседозволенность, терроризм, диктаторство, мировое жандармство, политическое, расовое, религиозное взаимоненавистничество, эпидемии, отравление матери-природы, наркомания... Были войны, которые не оставили после себя никакой великой поэзии, да и не могли в определенные периоды, как например, страна, поправшая собственную высочайшую культуру, Германия, загипнотизированная Гитлером. На той стороне фронта невозможно было представить что-либо в поэзии, подобное симоновскому «Жди меня», «Василию Теркину» Твардовского, «Враги сожгли родную хату» Исаковского», поэме «Сын» Антокольского, «Итальянцу» Светлова. Я не случайно написал когда-то:

Не вырастет гений из хлюста.

Еще никогда не была

большая победа искусства

хоть малой победою зла.

Инстинктивное неприсоединение ко злу среди всех категорий мужества — есть доступная для всех только кажущаяся невозможность. Такие люди, даже не объявляя себя «борцами со злом», остаются в конце пусть иногда не самыми знаменитыми, но неотламываемыми от совести своего времени людьми, на которых она и держится... Поэт-фронтовик Михаил Львов писал о XX веке так:

Мне от него ни душу, ни глаза,

как руку от железа в стужу,

без крови оторвать нельзя.

Так писала и Марина Ивановна Цветаева о любви — «мы же сросшиеся».

Отметки по поведению в школе у меня всегда были неважными, но зато собственные стихи были для меня правилами поведения. Я когда-то написал о том, как озверелая толпа била кого-то на базаре:

И если сотня, воя оголтело,

кого-то бьет — пусть даже и за дело,

сто первым я не буду никогда.

Это еще не героизм, но хотя бы минимум обязательной порядочности.

Жесток был XX век, но именно у него я научился и человечности. Бывала и любовь, иногда не совсем счастливая, но сама любовь все равно уже есть счастье, и многие неосуществившиеся до конца надежды — и мои, и нашего поколения — но разве бывают надежды, которые осуществляются полностью? Всегда что-то еще остается и на нас, и на потомков.

Я понял, что если бы я, составляя эту книгу, следовал по хронологии всей моей на редкость долгой для русских поэтов жизни, ей бы конца и краю не было даже при строгом отборе, ведь у меня только 22 крупных поэмы. Я — антологист, и трудней всего для антологиста выбирать стихи собственные, ибо объективным к ним быть нельзя. Поэтому я решил сосредоточиться даже не на всем XX веке, а на первоначальном духовном накоплении и формировании моего и нашего поколений. Я никогда не был антисоветским поэтом, а был идеалистом «социализма с человеческим лицом», хотя кому-то это сейчас может показаться более чем наивным. Но вспомним, что и один из героев Солженицына увлекался «нравственным социализмом».

Август 1968 был самым тяжким и невыносимым испытанием в моей жизни. Я никогда не позволял себе поверить, что такое может произойти, и мой протест тогда был больше самоспасением, чем смелостью. Я бы не смог жить дальше, если бы я этого не сделал. Думаю, что это трагическое событие предрешило распад Советского Союза, чего я тоже не мог предположить. XX век непредугаданно никем, авансом, вне хронологии прыгнул в XXI, и началось крушение Вавилонской башни. Растерялись многие, в том числе и автор «перестройки», да и я сам. Были те, кто впал в иллюзии, и те, кто впал в панику. Ушел Сахаров, чье освещающее присутствие облагораживало нашу политику, и она подраспустилась, потому что не стало человека, перед которым все-таки бывало стыдно, и от этого как-то неуютно. Но Россия, несмотря на катастрофические пророчества, оказалась живучей, чем можно было предположить,. и гораздо сильней многих европейских государств перед лицом общего кризиса. Тем не менее, очень многие не выдержали испытания властью и деньгами, хотя в то же время, слава Богу, что в России все-таки сохранилось много талантливых и честных людей, не следующих пошлым примерам наших вульгароидов.

На переломе двух тысячелетий я написал:

Обожествлять Россию — это пошло.

Но презирать ее — еще пошлей.

Мы не имеем права быть неблагодарны Родине, но должны сделать все, чтобы и она была благодарна тем, кто живет, не опускаясь до позора ее обворовывания, немилосердия и высокомерия.

История продолжается и будет такой, какими будем мы с вами. Есть люди, считающие, что политика должна определять культуру. На мой взгляд, культура должна определять политику. Но само по себе ничто не происходит. Не стоит только прощаться. Но не стоит и только ждать и ждать. Та женщина на картине не должна умереть.

2013, 27 марта

 

Послесловие к предисловию

Не умею прощаться.

К тем, кого я любил,

избегал беспощадства,

груб нечаянно был.

 

Тех, кто вдруг стал нечисто

жить лишь сам для себя,

я прощать научился,

правда, их разлюбя.

 

Но прощаю заблудших

не со зла — впопыхах,

в ком есть все-таки лучик

покаянья в грехах.

 

А себе не прощаю

всех оскользных стихов.

Я не из попрошаек

отпущенья грехов.

 

Я прощаю всех слабых —

милых пьяниц, нерях,

но кому не был сладок

чей-то крах, чей-то страх.

 

Лучше, чем беспощадство,

сердце к сердцу прижать.

Не умею прощаться.

Научился прощать.

Июнь 2013

 

http://www.snob.ru/selected/entry/62432

Брат легендарного капитана «Спартака» рассказал Денису Романцову о лагере вермахта, ГУЛАГе и знакомстве с Андреем Старостиным.

Игоря Нетто, олимпийского чемпиона Мельбурна-56 и чемпиона Европы-1960, капитана «Спартака» и сборной, 5-кратного чемпиона страны – не стало 14 лет назад. Лев Александрович Нетто хранит трофеи младшего брата в своей квартире на юге Москвы. Рассказывает, что написал книгу, и через месяц-другой она будет издана.

– Я переехал сюда в 1980-м. Три года Игорь жил со мной. У него ведь болезнь Альцгеймера была – состояние ухудшалось. Медицина бессильна понять, из-за чего возникает эта болезнь. Говорили, что от сотрясений мозга, сильных попаданий мяча в голову – черт его знает. У Валентина Иванова та же беда была, у Галимзяна Хусаинова. Мы с Галимзяном часто встречались, его всегда сопровождала жена – боялась, что заблудится.

У всех были разные симптомы. Игорь до конца всех узнавал, все понимал, но мог забывать. Причем забывал интересно – помнил, что было 50-60 лет назад, а что случилось только что – могло вылететь из головы. Мне объяснили, как это называется, – память текущих событий.

- Завершив игровую карьеру, ваш брат много где поработал тренером.

– Да, ездил в Грецию, Иран, Кипр, Африку. Совершенно нормально, что из отличного футболиста не получился большой тренер – для этой работы нужны ведь дополнительные свойства. Уметь работать с коллективом, уметь общаться с начальством, а Игорь был прямой, откровенный, понятия не имел о вранье. Лучше смолчит, чем будет ерунду пороть.

Известная же история – на чемпионате мира-1962 Численко забил Уругваю через дырку в сетке, судья засчитал, а Игорь подошел к нему и сказал, что мяч был забит не по правилам. Вот есть Марадона – сколько раз он рукой забивал. Засчитают – хорошо, нет – и не покраснеет. Игорь так не мог. Все понимали, что с ним ничего не сваришь – он не пойдет на компромиссы, сделки, нарушения. В Москве Игорь так и не нашел себе тренерской работы.

- Что он рассказывал о работе за рубежом?

– Жаловался, что те же греки, киприоты – ленивые, не привыкли выкладываться, часто конфликтуют, капризничают. Везде он отработал по одному сезону, дольше на задерживался. Игорь и сам чувствовал, что тренер должен быть жестким, уметь договариваться, уговаривать, но умел только работать и выкладываться. И сам был таким, никогда себя не жалел, и того же требовал от игроков. 

- Какие сувениры привозил из-за границы?

– В «Спартаке» был такой Сергей Сальников. У него две дочери, но подарков он им никогда не привозил. Только вещи на продажу. Делал бизнес. А Игорь ни разу не вернулся без сувениров для моей старшей дочери, его крестной: куклы, игрушки, зверюшки.

Игорь очень любил свою жену, актрису Ольгу Яковлеву. Ей тоже вез уйму подарков, но семьи у них не получилось. Наша мама оказала влияние – она хотела внуков, а Яковлева была увлечена театральной карьерой. О том, что Игорь с Ольгой развелись, я узнал случайно, увидел отметку в его паспорте.

- Частые поездки по миру как-то меняли его?

– Игорь здорово подтянул английский, который начал изучать еще в школе. Везде побывал – олимпийским чемпионом стал в Австралии, чемпионом Европы – во Франции, объездил всю Европу, каждую зиму мотался со сборной в турне по Латинской Америке, но больше всего ему, как ни странно, понравилось в Чехословакии – говорил, что люди там душевнее, с ними больше взаимопонимания. Моя жена Лариса – преподаватель английского, тоже объездила мир. Когда Игорь возвращался, они вдвоем секретничали на английском. Им было что обсудить.

- Ваш брат ведь был очень разносторонним человеком?

– Игорь серьезно увлекался джазом, шахматами. Наш сосед был неплохим шахматистом, приучил и нас. У Игоря была книга Гарри Каспарова – очень ценил этот подарок. Еще он был без ума от театра. Тепло общался со всеми знаменитыми актерами своего времени. Знаменитый Георгий Жженов был нашим большим другом. Он ни за что ни про что отбухал 10 лет на Колыме.

Сначала Жженова арестовали за то, что его брат не вышел на траурную демонстрацию после убийства Кирова, затем по просьбе режиссера Герасимова его отпустили, а потом обвинили в шпионаже из-за того, что Георгий Степанович ехал в поезде с американским дипломатом. Тем, кто отбыл срок на Колыме, не разрешали работать в больших городах, и его отправили в Норильск. Там он сдружился с Андреем Петровичем Старостиным.

Игорь Нетто с женой Ольгой Яковлевой

- Это вы пристрастили младшего брата к футболу?

– К тому моменту, когда я впервые взял его на «Динамо», он уже играл за школу «Юных пионеров». Игорь сходил с ума по звездам довоенного футбола и просто мечтал попасть на стадион. Мама боялась за него и отказывала, отпустила только со мной. Брат был в восторге – он ведь еще со времен приезда в Москву сборной басков болел футболом. Играл тряпичным мячом на Сретенке, в Даевом переулке. Зимой в русский хоккей, летом в футбол.

- Он же и в хоккее преуспевал?

– Да, но однажды зимой травмировал коленку и решил, что хватит. Получать травмы – закономерно для спортсмена, но травмироваться и зимой, и летом – это уже слишком. И выбрал футбол.

Мы с Игорем с детства вместе гоняли мяч и в Москве, и летом в Звенигороде. Он был маленький, но шустрый. Старшие всегда брали его в свою команду, а меня – разве что для комплекта. Когда я уходил на фронт, у Игоря была тренировка в «Юных пионерах». Попрощались с ним и он побежал к себе на «Динамо». После этого мы не виделись 13 лет.

- С чего для вас началась война?

– 1 мая 1941 года на параде на Красной площади увидел живого вождя. Это добавляло патриотического настроя. Два года до призыва работал на военном заводе, а с 18 лет таскал на плечах по белорусскому бездорожью станину пулемета Максим. 32 килограмма – не очень-то приятно. Мы стремились оттуда перевестись в другое воинское подразделение. Ведь в боях мы не участвовали, а только стреляли очередями, абы куда – лишь бы показать вермахту, что мы тоже вооружены.

- Как это выглядело?

– Пулеметный расчет – это два человека. Один носит станину, другой – «тело» пулемета. Нужно было дать залп и тут же уходить – потому что противник засекал и начинал по этому месту минометный обстрел. Видел ребят, которых накрыло минометным огнем, когда они меняли позицию. Получалось, что толком геройства не было, подвига не совершали, но все равно люди гибли.

- И что вы предприняли?

– Приехали вербовать членов партии и комсомольцев в партизаны, а я как раз был комсомольцем. Цель была – после прорыва Ленинградской блокады развернуть партизанскую деятельность в Прибалтике. Попал я в школу партизанских кадров. Работал в штабе, нес патрульную службу, работал посыльным, связывал эстонский штаб с центральным, которым командовал Ворошилов. А затем меня направили в школу инструкторов минно-подрывного дела.

Нужно было забрасывать в тыл противника партизанские отряды. Самая настоящая диверсионная деятельность: взрывать железнодорожные составы, мосты, снимать охрану на складах. Обучались всему этому в Москве, на Соколе. И вот пришла пора идти в тыл. Несколько отрядов по 80 человек, каждый отряд делился на 4 группы. Нас поднимали на американских «дугласах» и сбрасывали на парашютах. А я ведь до этого никогда не прыгал! Мне объяснили только, как становиться на ноги и бежать после приземления. Оказалось, что кольцо выдергивают только парашютисты-спортсмены, а у нас был трос, который сам на определенном расстоянии раскрывал парашют.

- И как прошло приземление?

– Темная, безлунная ночь. Берег озера. Я спрыгнул нормально. Подтянул стропы, запихнул под елку в снег. Но не у всех получилось так же удачно. Старшина упал на озеро, повредил обе ноги, оставили его на хуторе в сарае – потом он естественно попал в плен. Другой упал не на поле, а на изгородь, вывернул ногу. Мы с ним сдружились, я ему помогал передвигаться. Около месяца мы там скрывались,потому что не могли объединиться с другими группами.

Нам должны были сбросить грузовые парашюты с оружием, взрывчаткой и продовольствием, но мы так ничего и не нашли. Видимо, самолеты развернулись и улетели в Ленинград, забыв про нас. Приходилось бродить по эстонским хуторам, прятаться в сеновалах, сараях. Вооружение было – автомат ППШ, пять дисков, пять лимонок. Носили все это с собой. Как только поняли, что не можем встретиться с остальными группами, стали уходить в лес. Иначе бы засекли. Если бы не темень, нас еще в воздухе перестреляли бы.

С нами было двое эстонцев, старше меня лет на 10. В 1940 году, когда Прибалтику, так сказать, освободили от буржуазного режима, они были вовлечены в отряды самообороны, которые вылавливали в лесах тех, кто не признал освобождение. Спустя 4 года им самим пришлось прятаться – ловили уже их, зато они знали разные погреба, где можно было спрятаться. 

- Долго вы так прятались?

– Выдвинулись в лес, слышим  – впереди какая-то группа. Звучит русская речь. Командир закричал: «Свои! Наконец-то!» Подошли поближе – а те в немецкой форме. Оказалось, это карательный отряд – ребята из Псковской области, такие же молодые, как мы. Командир: «Ложись! К бою!» Завязалась перестрелка. Силы были неравны. Нас засыпали зажигалками и разрывными пулями, а мы берегли последние гранаты. Там было много валунов – прятались за ними. Мой друг был рядом, лейтенант. Приподнялся, бросил гранату. Крикнул: «За Родину! За Ста…» – а дальше не успел. Разрывными пулями снесло голову. У меня вся одежда была в его сером веществе.

Эстонец со мной рядом был: «Ну все, Лео». Отвечаю: «Точно все». Посмотрели друг на друга и как бы простились. Поняли, что жизнь наша закончена. Через пару секунд он метнул лимонку и его тоже не стало. Я достал чеку, собрался повторить то же самое. А встать нужно было очень быстро, чтобы успеть крикнуть «За родину! За Сталина!» и бросить гранату – потому что если будешь тянуть, тебя сразу разнесут. Закрыл глаза. Уперся руками в землю – в одной держал гранату с чекой. Думаю: «Сейчас оттолкнусь и быстро поднимусь».

И в эти секунды, пока глаза были закрыты, я увидел плачущую маму – сидит дома и плачет, а я готовлюсь из запасного полка ехать на фронт. Открываю глаза и вижу, что нас окружили – а меня хочет застрелить один из карателей. Держит автомат – а выстрелить не может, оружие ходит ходуном, видимо, руки перебиты. Говорю ему: «Давай! Что ты меня мучаешь?» Подбежал другой каратель и ногой выбил у него автомат: «Ты что? Тут все окружено – своих перестреляешь». Я остался жив. Стою с поднятыми руками и тут на меня несется эстонский старик в шапке ушанке. Кричит: «Где этот молокосос-освободитель? Дайте мне его!» Когда ему до меня оставалась буквально пара шагов, его остановили немцы, взявшие меня в плен. Второй раз за минуту я разминулся со смертью.

Гарри Каспаров и Андрей Старостин на стадионе «Динамо»

- И сколько ваших выжило?

– Из нашей группы осталось двое. Нас повезли в Тарту, сдали немецкой полиции. Пошли допросы. Я изумился, что у полицейских были списки нашей группы: когда я представился, мою фамилию нашли в какой-то бумажке и подчеркнули. Выяснилось, что нас там ждали. В камере я оказался с белорусским лейтенантом, который тоже был страшно возмущен. Кричал: «Это же предательство!» Его отряд в 400 человек, переходивший на лыжах через Чудское озеро, весь был разбит на поляне под перекрестным огнем. А они ведь до этого два года партизанили.

- Пытались сбежать?

– Дважды. Белорусские ребята даже пол в товарном вагоне прорезали. Двое из них опустились между рельсами на железнодорожное полотно. Состав идет дальше, вроде все спокойно. И вдруг слышим: начинается автоматная стрельба. Оказалось, в конце последнего вагона сидели охранники.

В вагонах не давали ни пить, ни есть. Лето, жажда страшная. Когда конвой вел в Двинск, местные жители бросали в нас палки, камни. Раздавались женские крики: «Сталинские бандиты!» Так нас величали. Около лагеря увидели большие земляные валы – ребята, которые сидели там с 1941 года, рассказывали: «А там Красная армия отдыхает». То есть все, кто погибли от голода. Никто про это потом не говорил. Следопыты до сих пор находят останки солдат.

После нас отправили в Западную Германию, во Франкфурт-на-Майне. Расчищали города от бомбежек – американцы-то бомбили безбожно. Был уже не 1941 год, так что там и близко не было гестаповцев, которые жестоко относились к пленным. Однажды мы сбежали из колонны, спрятались в полях. Питались брюквой, морковкой. Бауэры приносили хлеб, давали еды – и никто из них нас не выдал.

Затем жандармерия нас схватила, но охранять поставили трех старикашек. Боевых солдат на такое дело уже не находилось. А дедки эти то отдохнут, то перекурят. Встаем как-то, а нашей охраны нет, во дворе носятся неизвестные машины, а в них негры – ну дела, думаем. Американцы пришли. Набрасываются, обнимают, кричат: «Рус! Рус!» А среди нас были и таджики, и армяне, но для американцев все пленные были русскими. Вот тогда я понял, где настоящая дружба народов.

- А дальше?

– Начали формировать списки, кто из освобожденных куда поедет: Австралия, Новая Зеландия, Канада. Мы заявили, что возвращаемся на родину. Чтоб не торчать в городской суматохе, пошли в поселок, посмотреть на Германию. Два месяца помогали местным по хозяйству – был апрель-май 1945-го, много весенней работы.

Меня приютила женщина сорока лет, чей муж погиб на фронте – Эльза. Мы с ее дочерью Айной полюбили друг друга. Не ради секса, а просто по-человечески – мы ведь еще совсем юные были. Эльза говорила мне: «Лео, тебе 20, Айне – 16, оставайся, будь хозяином. А ты все – домой-домой. Ты же знаешь, кто был в плену – их ждет Сибирь. А там холодно». Я отказался.

Постоянно ходил в город, узнавал, когда уже будем возвращаться в советскую зону оккупации. 19 мая 1945 года нас посадили в студебекеры. Американцы надавали подарков, еды. Тогда я сделал для себя вывод: «Нет, американец против русского оружия не поднимет». Это все пропаганда – что они такие-сякие. Это у Маршака американцы – большие пузатые бизнесмены с сигарами, а мы видели обычных работяг.

- И вот вы поехали домой.

– За демаркационной линией видим солдатика с винтовкой. Женщины и дети машут, кричат: «Ура!». А я смотрю: солдатик какой-то нахмуренный. Посмотрел и подумал: «Да, наверное я возвращаюсь напрасно». Но было уже поздно. Попали в фильтрационный лагерь. Я попросил, чтоб из Эстонии вернули наши документы – но ничего не пришло. Оказалось, что нас направили навстречу смерти, а наши документы просто выбросили.

Меня начали проверять – а я чист как стеклышко, поэтому ничего не боялся. Не был в рабочих батальонах, просто сидел в лагере. Там нас даже вербовали в Русскую освободительную армию Власова, но никто из нашей партизанской группы туда не перешел.

Я знал про приказ Сталина «Пленных у меня нет – только изменники родины». Но в приказе же ничего не сказано, что я не могу попасть в плен живым. Мы же не японцы, чтобы харакири себе делать. Думал, ну какое-то наказание будет, но никогда не мог представить, какое именно. 3 месяца я был под следствием у этих, как их... Смерть шпионам.

- Смерш.

– Да. Начались пытки. Вызвали, сорвали погоны, срезали пуговицы, ремень: «Хватит нас дурачить. Так мы и поверили, что ты добровольно из Западной зоны вернулся в Советскую. Скажи, когда тебя завербовали американцы. Явки, ставки». Стали защемлять пальцы дверью, бросали в карцер, били под ребра. Перестарались, зажали палец так, что кожа лопнула и показалась белая кость. Я потерял сознание, очнулся в подвале. Там еще двое ребят сидело: «Подписывай, а то инвалидом останешься». Потом я в Норильске видел покалеченных ребят, которые до последнего отказывались подписывать.

Мне показали обвинение «Убил командира, сбежал из части». Говорю: «Нет, придумайте более правдоподобную легенду». Следователь мне: «Не хочешь подписывать, вызовем твоих стариков – отца и мать – пусть полюбуются на изменника родины». «Вот вам спасибо», – отвечаю. Вышел в коридор. «Тройка» НКВД зачитала приговор: 25 лет лагерей и 5 лет поражения в правах. А мне-то самому 20 с небольшим. И поехал я по этапу: Киев – Москва – Свердловск – Красноярск. По всей своей великой матушке родине.

- С Андреем Петровичем Старостиным вы в Норильске познакомились?

– Да. В 42-м он вместе с тремя братьями получил десять лет. Николая Петровича отправили на Дальний Восток, Александра Петровича в Воркуту, Петра Петровича в Подмосковье – лагерей, слава богу, хватало везде. Нарядчик в ГУЛАГе как-то спросил меня: «Ты случайно не родственник Игоря Нетто – про него в «Огоньке» пишут». Отвечаю: «Брат я его». – «О, значит сюрприз сейчас для тебя будет». Выводит меня во двор. Смотрю: кто-то мячиком балуется. Вроде знакомая личность, а кто – не могу понять. Нарядчик мне: «Это же Андрей Старостин». И тут я вспомнил стадион «Динамо» и свою юность. Поздоровались с Андреем. Говорит мне: «Мы с тобой, получается, дважды земляки – Москва и Норильск». Сблизились, поделились пережитым.

- О чем говорили?

– Мы со Старостиным много беседовали, хотя он был старше меня на 19 лет. Рассказывал, что его отец и дед работали егерями – богачи всегда обращались к ним за помощью, когда собирались на охоту. Делились с Андреем Петровием высказываниями выдающихся писателей. Именно от него я услышал: «Делай, что должно, – и будь, что будет». Записал себе, а после смерти Игоря увидел в его записных книжках ту же цитату. Значит, у них с Андреем Петровичем были довольно доверительные отношения – он ведь был начальником сборной, когда Игорь выиграл первый Кубок Европы. Старостин наставлял моего брата не только в футболе, но и в жизни.

Мы с Андреем Петровичем были очень близки. В Норильске существовала подпольная организация – Демократическая партия России. Полнейшая конспирация. Знали друг друга только по цепочке. Меня на красноярской пересылке принимал в партию офицер Кротовский, разведчик. Через него я и знакомился с другими ребятами из партии. Только один из товарищей по ДПР дожил до наших дней – на 5 лет младше меня, ровесник Игоря. На Чистых прудах живет. Ему тоже 25 лет дали. Он с другом, будучи в Азербайджане, пытался увильнуть за железный занавес. Поймали, осудили.

О том, что Старостин – член Демократической партии, я узнал только в лагере. Если видел кого-то рядом с Кротовским, сразу понимал – свой человек. Пять лет Старостин провел в лагере, а еще пять – бесконвойным. Тренировал красноярское «Динамо», с которым объездил весь край. Его книжка вышла еще при коммунизме, поэтому про ГУЛАГ там ни слова – просто пишет, что работал в командировке в Красноярском крае. Его жена ведь тоже провела пять лет в лагере.

- А она за что?

– Ей не давали встретиться с мужем. Предложила охраннику именные часы Андрея Петровича. Охранник оказался честным гражданином Советского союза – признался, что его хотели подкупить. Ее схватили и отправили на пять лет в Казахстан. Работала в колонии в театральном клубе. Через два месяца после ареста Старостина у них родилась дочь Наташа, с которой я и сейчас часто общаюсь. Все время, что мать провела в лагере, девочка жила у няни. В 1947-м Старостин впервые увидел свою пятилетнюю дочь – его жену отпустили и она смогла приехать к нему в Норильск.

- Как Старостин помогал вашей партии?

– Мы могли писать только два письма в год, а когда установили связь со Старостиным смогли писать их пачками – у Андрей Петровича было столько надежных, проверенных знакомых, что все его просьбы выполнялись неукоснительно. Для нашей подпольной организации это было очень ценно – ведь мы в любой момент могли с кем-то связаться. Но нашей главной целью было установить связь с Демократической партией, находившейся на свободе – то есть нашей коренной организацией. А как это сделать? Только побег.

- А это реально было?

– Пытались. Я участвовал в подготовке. Когда спускали вниз по Енисею на барже, решили прорезать в борту отверстие, чтобы можно было вылезти и уплыть на волю.

- А чем прорезали?

– Прежде чем отправить нас на этап, дали обмундирование – американские ботинки, кожаные, крепкие.  В подошвах были стальные пластины. Зеки прознали про это и вынимали их – они отлично резали. Перед глазами сейчас эта прорезь в борту, сантиметров на 15, оставалось только чуть-чуть чирикнуть. Вышибаешь – и прыгаешь в Енисей. Нар не было, спали на полу и однажды охрана обнаружила прорезь – спавшие около нее неудачно ее замаскировали. Тревога! Начали проверять руки. Если у тебя красные натертые мозоли – в сторону. Попались те, кто плохо обматывал руки тряпками.  Нашли таких человек десять. Когда приплыли в Дудинку, их отправили в штрафной лагерь. Двое из них были нашими товарищами по партии.

- И что с ними стало?

– Больше мы их не видели. Бригадиры в штрафных лагерях делились на две категории – честные воры и суки. Нашим попались суки, сотрудничавшие с администрацией. Не давали нашим греться у костра зимой, заставляли их перетаскивать тяжеленные камни, то есть выполнять абсолютно бесполезную работу. Когда они отказались подчиняться, им снесли черепа кусками арматуры. У неудачных побегов всегда такая концовка.

- Как вы выживали в ГУЛАГе?

– Делали спектакли в клубе, я попал в кружок акробатики. Возглавлял его Петров, бывший работник цирка. Держал четырех человек, а я забирался на самый верх. Нас всех потом освободили – обвинения-то у нас надуманные были. Приехал на Сретенку, в квартиру, где мы с Игорем росли. У нас там две комнаты было. О лагерной жизни Игорь меня не распрашивал – тогда даже между родными эта тема замалчивалась. Знаю, что даже братья Старостины после освобождения не обсуждали между собой, кому как сиделось.

- Читал, что ваш отец был латышским стрелком.

– Отец служил в артиллестрийском дивизионе латышских стрелков, выгонял из Кремля Белую гвардию. Очень гордился этим. Он родился в Эстонии, на русско-японской войне дослужился до унтер-офицера, стал работать в Подольске краснодеревщиком. Встретился с латышом, с которым работал до призыва в армию, а тот уже был среди латышских стрелков. Втянул его.

Латышские стрелки были надежные, охраняли правительство, лично Ленина, выполняли все безукоризненно. Ленин и Буденный заявляли, что если бы не латышские стрелки (русские-то солдаты были ненадежны и своих войск у большевиков особо не было) они бы власть не удержали. Отец ездил в Среднюю Азию и на Кавказ, где большевиков особо не приветствовали. Латышские стрелки укрепляли новую власть во время гражданской войны, подавляли восстания, а один из них, Эйхманс, стал первым начальником ГУЛАГа – куда я потом и попал.

- Вот так судьба.

– Вернулся я в 1956. О том, что Игорь стал знаменитым футболистом и капитаном сборной я узнавал из писем матери. Получилось, что меня не было дома 13 лет. Отец еще был жив. У него было плохо с легкими, сильно болел. Но мы с ним успели погулять по Москве: по Сретенке, Рождественскому бульвару, Чистым прудам. Успел сказать ему, что познакомился с девушкой Ларисой, он благословил меня. В декабре отца не стало.

- Правда, что вы с Игорем ходили защищать Белый дом в августе 1991-го?

– 19 августа я сидел на даче. Жена приехала и сказала, что мой друг, норильчанин, ждет меня у Белого дома. Я поспешил туда. Приезжаю в Моссовет, там говорят: «Да, действительно народ собирается». Поехал на «Баррикадную». Смотрю: люди таскают какие-то трубы, железяки, сейфы, один из которых я помог дотащить до Горбатого моста. Подхожу туда: а там брусчатка снята и начинают строить баррикады. Девчонки-студентки пригрели в палатке – ночевал там два дня, а друга так и не нашел – народу-то тьма была. Каждый находил место для боевого поста. Помню парнишку лет 12, который стоял с триколором. Я решил, что нужно пойти к центральной лестнице – думал, что могут брать штурмом Белый дом. Записался в 45 батальон. Мое место называлось: вторая ступенька снизу.

А о том, что там был Игорь, я не знал, и сам он об этом не говорил. Узнал уже после его смерти. Один его друг, Костя, живший с ним в одном доме – сейчас-то мы с ним регулярно встречаемся в день рождения Игоря – рассказал: «Мы ведь с вашим братом были у Белого дома». Когда узнал, накатило отчаяние – эх, как же мы тогда с Игорем не встретились.

http://www.sports.ru/tribuna/blogs/soulkitchen/482706.html

 

 

Питер. Сход на Хасанской, 10

Ну что же, прошел сход. Для такой задницы как Хасанская 10, около 300 чел - это цифра нереальная, сравним с тем, что пришло осенью на Марсово - там было не более 80 чел. А ведь добираться на Хасанскую нелегко - от метро там приличное расстояние. Приличный с виду район, дворик - сказка, новый дом на возвышении, под ним фитнес-центр с бассейном, огороженная футбольная площадка, довольно большая. Живет здесь средний класс - на Руставели, где недавно гастер замочил свою нанимательницу в ванной, а дочь ее привязал к батарее, народ в таком количестве не соберется - мозги залиты водкой, трезвы только старики и дети.

Автозаков навезли заранее штук 10, приехали 2 телекомпании. Никого не повязали. Я подошла, стала говорить, меня стали снимать, стали даже аплодировать. Но то, что я говорила, вряд ли пойдет в эфир. Я вначале хотела поснимать, но так много общалась, что на это сил уже не хватило. Надеюсь, хотя бы общая численность митинга и лозунги благодаря нашим журналистам окажутся в интернете... "Выселять" орали дружно и ладно, резонировало на весь двор - думаю, не хуже чем у пугачевцев.



Народ в основном трезвый, много молодых. Попытались подставить одного пьяного провокатора, но народ его засвистал. Выпустили какого-то азиатского полковника, который ни за что не отвечает, его засвистали позором. Хочу надеяться, что кто-то это заснял. Вышел активист, видимо из националистов, стал затирать "ходите группами", "самоорганизуйтесь по районам", "не садитесь к черным", в общем, стандартные мантры, которые в сегодняшней ситуации ничего не решают (если транспорт черный на 50%, то в него все равно обыватель будет садиться). И да, конечно, питерский средний класс сейчас побросает свою работу и начнет ходить табунами, ага.

Дунаева явилась собственной персоной и спокойным тоном спустила все на тормоза. Типа мы не уполномочены (а гражданство раздавать они уполномочены, ага), мы активно работаем и т.п. А кто уполномочен? У нас только ФМС имеет право депортировать и заниматься погранконтролем - даже у ФСБ, насколько я понимаю, эту функцию отобрали. Предлагала создавать народные дружины. Мой прямой вопрос, а будут ли эти дружины иметь полномочия - задерживать и контролировать процесс депортации, она сочла нецивилизованным. "Мы будем принимать цивилизованные меры". Какие? Дождетесь, когда вас станут взрывать, как в Приморье (эх, жаль, не удалось)? Или этнические чистки вам кажутся более цивилизованными мерами? Посмотрев на собравшийся народ, я сделала вывод, что эти на этнические чистки пойдут. Перекрестившись, помолившись, эти люди возьмут в руки палки и начнут погромы, как только почувствуют лояльность силовиков. Все трезвые, подтянутые, молодые, сильные, зубастые. Средний класс Питера. У всех дети, и кроме безопасности своих детей, людям реально нечего терять. Толерастией никто не страдает, включая пожилых дам. Попался один дядя, который пытался запустить телегу типа " а чо вы сами не хотите водить транспорт", но я его засвистала (вкратце: на муниципальный транспорт сейчас садятся молодые красивые ребята с высшим образованием - так-то вот).

Итоги схода:
1. лозунг "выселять" становится актуальным и для Питера (надеюсь, 18-го на Марсовом мы его повторим)
2. собрали подписи под вотумом недоверия правительству
3. собрали подписи об отставке Дунаевой.

Даже если все итоги схода спустят на тормоза, я считаю его не напрасным, и вот почему: во-первых, Москва теперь обязана будет зажечь как минимум на тысячу - хотя бы в поддержку Пугачева. Во-вторых, сходы полезны уже тем, что отвлекают полицаев от своей рутинной работы - крышевания многочисленных борделей, развернутых непосредственно полицией осенью 2012 года, когда на Питер обрушилась волна изнасилований (это они так с изнасилованиями борятся, ага) - никто не даст соврать, что в Питере реклама борделей на каждом шагу - на асфальте, на столбах, на остановках, на афишах. В-третьих, выявляется немало омоновцев, которые за нас. Само по себе общение широких народных масс - вещь полезная - отпадают вражеские дискурсы про генетическую лень и нежелание русских работать, ситуация проявляется во всей остроте, и более никто не будет считать Питер благополучным городом, как Крылов, обсмотрев обновленные фасады набережных из окна экскурсионного автобуса. Питер - неблагополучный город: этнические анклавы прямо в центре - Сенная, Нарвская, Васильевский, Лиговка, Купчино, Веселый Поселок, пригороды, как и Ленобласть, чернеют на глазах, итого миллионов 5 генетического отребья всех сортов, включая азиатских уголовников, спокойно расхаживают по улицам нашего города, насаждают здесь свои порядки, гадят, торгуют, отжимают работу у коренных, насилуют русских детей, собираются строить мечети, а на Удельной, судя по слухам, уже построили некое подобие мечети. Это в новостях все радужно - мол, мы "вывезли полтора мусульманских экстремистов из Апражки - уррря", а то, что весь район Апражки, включая всю Фонтанку - уже давно расползающийся по Питеру этнический анклав, остается за скобками.

Обзор от лидера НДП, с фотографиями: http://juchkovsky.livejournal.com/125079.html

И да, спасибо НДП - в кой-то веки не побоялись позвать народ по конкретному поводу, уже молодцы

http://alchemistess.livejournal.com/182241.html?view=2322401#t2322401

alchemistess

Ночной разговор с Евтушенко
Поэт-шестидесятник Евгений Евтушенко празднует свое 80-летие 18 июля, хотя некоторые уже отметили его в прошлом году
персона Игорь Вирабов

Юбилей Евтушенко многие отметили 18 июля в прошлом году, - и были по-своему правы. Но сам поэт пообещал вспомнить про свое 80-летие лишь нынешним летом - так по паспорту (в котором напутали даты). Все прежние дни рождения поэт отмечал выступлениями в Политехническом.
В прошлом июле не вышло: после серьезной операции на правой ноге врачи заставили отлеживаться. Зимой Евгений Александрович все же добрался до Москвы, выступил потом еще и в Киеве, и в Париже. В апреле его ждали на премьере постановки Вениамина Смехова "Нет лет" - по стихам Евтушенко, - выбраться поэту не удалось, а премьеру... посвятили ушедшему накануне из жизни Валерию Золотухину.
Сегодня из всех своих друзей по той ярчайшей плеяде поэтов-шестидесятников Евтушенко остался один. Да и в тот их Политехнический не приедешь - закрыт на многолетний ремонт. Сегодня он весь в заботе - надо много успеть, повторяет, надо много еще успеть. Русский поэт, так сложилось, живет в американской Оклахоме, где у него свой домик, где он справил недавно серебряную свадьбу с четвертой женой Марией, где у них растут два сына (всего-то у поэта детей - пятеро) и где он учит студентов истории поэзии и кино в университете городка Талса (не считая Куинс колледжа в Нью-Йорке, где он тоже преподает).
Дозвонился я ему, каюсь, не в самое урочное время: по-тамошнему в три часа ночи. Но Евтушенко махнул рукой и... как из мелких стеклышек, склеился вдруг разговор - о роли поэтических ссор и свар в историческом процессе. Тени ночные скрипели угрюмо. Время от времени, чтоб не думалось, поэт уточнял: "Слышите, как храпит? Это сын тут спит рядом". И опять - к разговору.
Евгений Александрович, вот только что, в мае, отметили 80-летие вашего вечного поэтического друга-недруга Андрея Вознесенского. Три года назад на его похоронах вы прочли свои стихи, в которых вспомнили общую дружную юность и горько подытожили: "Не стало поэта, и сразу не стало так многого, И это теперь не заменит никто и ничто"... А что вас все-таки рассорило когда-то? Не жаль стольких лет и сил, потраченных на взаимные упреки, на вечный спор, кто первый, кто второй?
Евгений Евтушенко: Да я же много говорил об этом, много об Андрее написал. Мы в конце концов поняли, приняли друг друга и пожали руки.
Я не из праздного любопытства - как раз в дни между вашими 80-летиями я наткнулся на парочку жутко злобных публикаций. В одной неистовый патриот Павлов обвиняет всех скопом шестидесятников в нынешних бедах и зовет буквально "спасать нашу Родину" и "кончать со всякими "оккупациями" и "оккупантами" - пофамильно перечисляя вас, Вознесенского, Окуджаву, Ахмадулину, Аксенова. Буквально по-хрущевски: убирайтесь вон, тоже мне Пастернаки нашлись Но... с другой-то стороны, читаю, как некий таки еврей-эмигрант Фельдман выступает с гневным призывом не звать таких авторов "гениальными русскими поэтами" и предать их анафеме. Ну и куда вам, бедным крестьянам, податься - никому шестидесятники-идеалисты не угодили? А вы, между тем, и сами между собой никак не могли разобраться... Отчего так?
Евгений Евтушенко: Отчего - я думаю, вам придется уже без нашей помощи решать, разгадывая те проблемы, которые возникали между нами и внутри нашего поколения. Вам будет легче разобраться, все это безумно интересно и досадно.
Я заканчиваю роман, в котором хотел бы ответить на многие вопросы. Понимаете, очень много важного надо успеть сказать, все, что я должен... Никого почти не осталось из моего поколения. И ведь как все уходили - это страшно... Вот уже недавние смерти - Золотухин, Герман, они же были прекрасные люди... В романе, название еще не окончательное, "Город желтого дьявола", как всегда, я пытаюсь сказать все сразу. Там и про то, как мы с дочкой соседа сбежали на фронт после первого класса, добрались до Ясной Поляны, очутившись даже ненадолго у немцев в плену. Там и про первую поездку в Америку в шестьдесят первом...
Иногда кажется, что шестидесятники и сами подогревали этот интерес к своим "скандалам", радостно давали поводы для пересудов - стихами и прозой цепляли друг друга, где выступал один - демонстративно не появлялся другой...
Евгений Евтушенко: "Подогревали" больше все-таки третьи лица - всегда находились такие. Такие хорошие отношения, какие были у нас, всегда кого-то раздражают, всегда кому-то хотелось нас ссорить. Естественно, и чиновникам писательским, государственным это часто было на руку, и окололитературным кругам... Вот этого всего очень жаль.
Помните, в 90-х годах вас собирал журнал "Огонек"? Вы были на обложке вчетвером - с Рождественским, Вознесенским, Окуджавой, опять вместе. Что это было - только красивый жест?
Евгений Евтушенко: Конечно, помню. Поверьте мне, это было не то что вот пожали руки перед камерой. Все мы знали цену друг другу - в хорошем смысле слова... Главное, что я понимаю сейчас, насколько все эти выяснения, письма, взаимоподозрения, готовности верить всяким испорченным телефонам, - лишь укорачивали жизни... Глупо - как глупо и пытаться изменить прошлое: когда, например, из собрания сочинений Беллы Ахмадулиной выбрасываются все посвящения мне. Но это же не Белла сделала, она была выше этого. Я уважаю Бориса Мессерера, но... Мы все равно остались связаны с ней как поэты, как друзья.
Писатель Юрий Нагибин, за которого Ахмадулина вышла замуж, расставшись с вами, в своем дневнике тоже не жаловал вас, да и не только вас...
Евгений Евтушенко: Ну он много чего понаписал о Белле. И меня он называет то ли проходимцем, то ли приспособленцем, а через несколько страниц - он же искренне удивляется, как такой широкий, талантливый поэт, как Евтушенко, может дружить с Поженяном, который травит байки о своих фронтовых подвигах. А я же видел, какими глазами он сам смотрел, слушая того же Поженяна. Какими глазами он смотрел на Беллу... У него в дневнике каждый второй - нехороший человек, он и сам ведь выглядит не в лучшем свете. Понимаете, вот то что происходит: зачем было всем лгать самим на себя, на свое поколение?
Нагибин не одинок - Василий Аксенов тоже пытался понять, когда же ваша "дружба пошла наперекосяк". В его романе "Таинственная страсть" после бурного лета в Коктебеле 1968 года вы все и разбежались своими дорожками. А ведь сколько, судя по роману, было вместе выпито, как бурно вместе любили!
Евгений Евтушенко: Знаете, вот что меня раздосадовало больше всего - так это Аксенов с "Таинственной страстью". Зачем он это написал - он и себя сам оклеветал. В романе такая жизнь столичной богемы - да не было это так, как у него, это бред. У нас была настоящая любовь, мы и любить умели искренне. И потом, если это и была наша жизнь, если мы столько времени беспробудно пили, - то откуда же взялось столько написанного шестидесятниками? Когда у них оставалось время - столько сделать и написать? Или это какие-то другие люди писали за них?
Все это от какой-то самонедооценки. Хотя сам материал - шестидесятничество - редкий, понимаете, редкий. Тот же Аксенов приближался к осмыслению этого времени в книге "Лендлизовское", а потом... Может, болезнь уже помешала ему завершить работу, не знаю. Но он и себя самого там принизил, а самоприниженность - вот это неправильно. Главное, это ничего не объясняет...
А что нужно объяснить? Что важно не упустить, пытаясь понять шестидесятников как явление?
Евгений Евтушенко: Я до сих пор размышляю - вот сижу тут в Америке и размышляю над этим - что могло заставить, скажем, Леонида Мартынова, Бориса Слуцкого предать Пастернака в той истории с Нобелевской премией, выступить против него в октябре 1958 года. Они были для нас старшим поколением, учителями. Как они могли? Не могу понять. Мне вообще странно, что Быков в своей книге о Пастернаке не уделил должного внимания этой истории с "Доктором Живаго" - на ней ведь многое высветилось, она как минимум укоротила жизнь Пастернаку...
Ну, предательская речь и Слуцкому укоротила жизнь - он мучился этим страшно, не скрывая, до последних дней.
Евгений Евтушенко: Вот об этом я и говорю. Кто-то же должен сказать об этой опасности, предупредить... То же самое с учениками Пастернака, студентами Литинститута Панкратовым и Харабаровым - они пришли к нему за разрешением оклеветать, предать поэта. Он-то их всех простил, он вообще был человеком любви. Но они же подписали себе приговор, перечеркнув все пути в литературе, исчезли.
Кстати, в "Таинственной страсти" Аксенов отсылает нас к своему ориентиру - катаевской повести "Алмазный мой венец". А там ведь тоже - поэты другой эпохи, двадцатых годов, так же рьяно перечеркивают друг друга. Маяковский и Есенин - любя, ценя и ненавидя друг друга, режут по живому...
Евгений Евтушенко: В двадцатых годах практически все то же, что и потом. Это очень сложно понять - почему все это повторяется? Не знаю, даже если не найдется ответа, его надо искать: почему? Вот я вам скажу, Пастернак же очень о многом их предупреждал - он любил и Маяковского, и Есенина. У Пастернака был дар такой чудодейственной любви к людям - и он предсказал трагические последствия их ссор и для Есенина, и для Маяковского (он называл его нежно всегда Володей). Так и случилось.
И потом - помните, когда-то Пастернака страшно гнобили - якобы он оскорбил поэта, когда сказал, что Маяковского начали сажать, как картошку, и этим убили. Но он же говорил правду, и говорил, как раз защищая Маяковского от тех, кто старательно прятал под бронзой живую поэзию, живого поэта. Пастернак как раз понимал то, чего не понял Карабчиевский, написавший "Воскресение Маяковского", - тот сам писал стихи, но все-таки осмелился поднять руку на поэта, сделав из него больного, ничтожного неврастеника.
Тот же Карабчиевский, кстати, как раз в вас, поэтах-шестидесятниках, увидел пародию на этого "жалкого" Маяковского. То есть "жалкие" вы у него уже вдвойне.
Евгений Евтушенко: Карабчиевский был еще в общем молодой человек. Может, и вспоминать бы его не стоило - но ведь он тоже не смог потом пережить угрызений совести и покончил с собой, понимаете? Он забыл о такой маленькой вещи: взаимобезжалостность страшно разрушительна.
Но Карабчиевский-то не первый. Поэт Ходасевич написал злой фельетон о Маяковском на десятый день после смерти поэта. Традиция все-таки давняя - любить и травить друг друга, по мелочи и по крупному. А Блок и Белый, а Гумилев с Волошиным - стреляться ж были готовы. А почитать, послушать, в каких выражениях гнобят друг друга сегодня - скажем, Проханов и Ерофеев, Иртеньев и Прилепин? Жутковато.
Хотя кто-то же умел - пусть поздновато - поднять себя выше дрязг. Лесков, всю жизнь воевавший с шестидесятниками XIX столетия, к концу жизни оценил вдруг Белинского с Добролюбовым за высокое подвижничество. Тургенев, запустивший слух о педофилии Достоевского, все искал повода для примирения. Бунин, размазывавший и Есенина, и Маяковского, все же соглашался, что из литературы их не вычеркнешь... Или вот - радостно цитируют Ахматову, назвавшую молодых шестидесятников небрежно - "эстрадники". А диссиденты Копелев и Орлова вспоминали в своем дневнике и совсем другие ее слова: "Я раньше все осуждала "эстрадников" - Евтушенко, Вознесенского. Но оказывается, это не так уж плохо, когда тысячи людей приходят, чтобы послушать стихи"... Поэты, может, и спохватывались, а молва уже понеслась, и если сами они друг друга не изведут - молва и пересуды добивают...
Евгений Евтушенко: В том и вопрос, пусть даже запоздалый, - почему интеллигенция так безжалостна к самой себе, в чем причины? Почему мы не ценили не берегли друг друга, слишком много сил тратили на выяснения отношений?
А что у вас вышло с Бродским? Откуда это общеизвестное - если вы "против колхозов", то он - "за"? Ведь не секрет, что вы действительно писали в его защиту руководству страны, помогли его возвращению из ссылки, одними из первых встречали его в Москве с Аксеновым вместе - но все окружение старательно повторяло его злые слова о вас, об Аксенове, о Вознесенском, да, кажется, обо всех...
Евгений Евтушенко: Это вообще очень странная история - все-таки были те, кому Бродский очень помогал. Но никому из тех, кто когда-либо помог ему, он не сказал спасибо. Я не говорю о себе, но он знал про журналистку Фриду Вигдорову, потерявшую работу, здоровье, когда из ее стенограммы суда над Бродским весь мир узнал имя поэта. Но ни слова никогда не сказал о ней. Думаю, он вообще страшно боялся чувствовать себя вынужденно благодарным кому бы то ни было. Но ведь в конечном счете и тем, как он отмежевался от шестидесятников, он и себе укоротил жизнь, потому что понимал, что нет в этом правды. А окружение, которому правда и не была нужна, восторженно подхватывало любую его язвительную реплику - такое хоровое исполнение сольной партии.
А я еще помню, давно это было, эпизод такой - я читал стихи, знаете, какие... "Идут белые снеги". И у него на глазах появились слезы: "Ты не понимаешь, как талантлив"... Ведь это было, было. А потом - перечеркнул своей рецензией аксеновский "Ожог", протестовал против принятия меня в члены Американской академии искусств. После его смерти мне показали письмо Бродского в Куинс колледж - чтобы меня не брали преподавателем поэзии, потому что я своими стихами "оскорбил американский национальный флаг". Это о строчках из стихотворения 1968 года на смерть Роберта Кеннеди: "И звёзды, словно пуль прострелы рваные, Америка, на знамени твоем". Тогда я прочел стихи ему и Евгению Рейну. Иосиф предложил пойти вместе в американское посольство, оставили запись в книге соболезнований. Стихотворение потом напечатала "Нью-Йорк таймс"... Зачем это было ему нужно, не понимаю. Загадка.
Поэт Кушнер сетовал, что шестидесятникам предъявляли иск за "недостаток радикальности и бескомпромиссности", за то, что "могли публиковать свои вещи". Но так ведь не только с шестидесятниками - ради чего каждое поколение напрочь старается по сей день уничтожить предыдущее, из которого вышло? Время-то все равно расставляет все по полочкам...
Евгений Евтушенко: Думаю, вам самим надо искать ответы. Причем не у нас, а в самих себе. Главное, не тратить дарование художника на то, что и вам самим сокращает жизнь... А мне сейчас важно - завершить свой роман. И антологию русской поэзии в пяти томах наконец выпустить. Два тома по 1000 страниц уже готовы, сейчас третий, - а это, знаете, скольких требует сил. Кроме того, надо успеть написать роман о Кубе... Вот рядом со мной сейчас храпит мой сын. Понимаете, это же не просто слова - мы в ответе не только за тех, кого приручаем, но и за детей, за будущее.
P.S.
Последняя встреча Маяковского с Есениным, незадолго до смерти последнего, была немногословной. Уходя, Маяковский вдруг сказал: " А Бог ведь есть, он в наших стихах". - "Он есть, - тихо ответил тогда Есенин, - но нас уже нет".
P.P.S.
"Но пушкинский голос гражданства
к барьеру толкает: "Иди!"...
Поэты в России рождались
с дантесовской пулей в груди"
(Е. Евтушенко, "Лермонтов").


http://www.rg.ru/printable/2013/07/18/evtushenko.html

Всем привет!

Удивительно быстро меняется настроение у нашего "креативного класса". Когда я открыто сказал, что не пойду на выборы, потому что не смогу по наспех измененным под меня правилам привести в соответствие с запретительным законом все документы, меня заподозрили в договоренностях с мэрией.

Когда мэрия схватилась за голову и осознала, что конкурировать мэру не с кем, местным властям стало выгодно зарегистрировать Навального. Его не только довели до статуса "Кандидат", но и сделали невозможное одолжение сопернику - собрали за Алексея подписи. Странно, что ни у кого не возникло при этом вопроса, какую роль ему мэрия отвела в этом спектакле.

А это именно спектакль, это фарс! Мэрский фарс, в котором у каждого участника своя роль. И в таком фарсе мне упорно предлагают занимать чью-то сторону?

Неужели думающей публике еще не ясно: все, кто сейчас вступает в мэрские выборы - играют на стороне действующего мэра и сугубо по его правилам, а значит голосуют за него.

Как я уже говорил, будь выборы честными, в них бы допустили до участия не только меня, но и действительно сильных московских партийных представителей -- КПРФ должна была выставить Клычкова, а эСэРы - Хованскую. А теперь нам представлен спектакль: мэр и марионеточная оппозиция. Я слишком уважаю своих избирателей, чтобы пригласить их голосовать за кого-то из актеров.

http://md-prokhorov.livejournal.com/120230.html

Серия сообщений "ВЫБОРЫ":
Часть 1 - Выборы-все ли кандидаты "пидоры"?
Часть 2 - Лужкову на канале «Россия» простили пчел, коней и миллионершу-жену
...
Часть 5 - Россия-Выборы...
Часть 6 - Навстречу выборам
Часть 7 - Еще раз о мэрском фарсе
Часть 8 - Про Навального-2: голосуй мозгом.
Часть 9 - НАЧИНАЙТЕ МЕНЯ НЕНАВИДЕТЬ
...
Часть 13 - К ВЫБОРАМ...
Часть 14 - Гетто и ларек
Часть 15 - Мораль этих выборов состоит в том, что фэйсбук это одно, а реальность - другое...

Родилась 29 ноября 1985 года в городе Бахчисарае.
В 2006году закончила Крымское Художественное училище им. Самокиша отделение станковая живопись. Преподаватель Куриленко Г.Н.
В 2006 году поступила в КФ Киевской Национальной академии искусств и архитектуры.
С 2008года продолжила обучение в Харьковской государственной академии дизайна и искусств, творческая мастерская сюжетно-тематической картины под руководством народного художника проф. Ковтуна В.И., проф.Винтаева Ю.Н.
Состоит в союзе художников Украины.
Участница всеукраинских и международных выставок и пленеров.
Работы находятся в частных коллекциях стран ближнего и дальнего зарубежья.































http://artnow.ru/ru/gallery

ПАГАНИНИ Никколо (Niccolo Paganini), 1782-1840, – великий итальянский скрипач и композитор. Один из основополож-ников музыкального романтизма, заложил основы совре-менной скрипичной техники. Первый из скрипачей, игравший в концертах наизусть.

24 «каприса» (соло), 6 концертов для скрипки с оркестром и др. С 1954 года в Генуе проводится Международный конкурс скрипачей им. Паганини.

Паганини замечательно играл на гитаре. Он говорил: «Я – король скрипки, а гитара – моя королева». Играя на этих двух инструментах, казалось бы не имеющих ничего общего, он многие гитарные приемы перенес на скрипку, а скрипич-ные – на гитару. Гитарные приемы сказались прежде всего в технике пиццикато и двойных флажолетов, в связной игре аккордами, а также в характерной для Паганини перестройке нижней струны Соль и повышения строя скрипки.

Никколо Паганини написал более 140 пьес для гитары, 25 дуэтов для гитары и скрипки, 4 трио, 9 квартетов для смычковых инструментов с гитарой. Гитара в квартетах Паганини часто соревнуется со скрипкой, исполняя ту же роль, что и скрипка.

Из аннотации к диску фирмы "МЕЛОДИЯ"
"Леонид Коган и Александр Иванов-Крамской
исполняют произведения для скрипки и гитары"
(записи 1950-1951 гг.)

"Паганини написаны для гитары Большая соната для гитары соло, ансамбли для струнных с гитарой и двенадцать небольших сонат для скрипки и гитары. Эти сонаты спра-ведливо относят к лучшей части композиторского наследия Паганини.

По свидетельствам современников, гениальный музыкант владел гитарой со столь же беспредельной виртуозностью, что и скрипкой, но редко использовал сложные технические приемы в своих композициях для этого инструмента. История увлечения гитарой как и многое в биографии Паганини, покрыто романтическим флером. Поскольку этот эпизод из его жизни известен лишь на основе собственной записи великого итальянца, сообщенной им в конце жизни своему биографу Фетису, а никаких иных документальных сведений не имеется, то мера истинности автобиографи-ческой заметки остается на совести самого Паганини.

В юные годы, когда ему было 19 лет, он, получив впервые самостоятельность, много работал и пожинал первые триумфы на поприще скрипача-виртуоза. Заработанные ценой колоссального труда деньги он по ночам проигрывал в карты и был на грани физического и морального исто-щения. Некая знатная дама из Тосканы оказала гениальному юноше своего рода милосердие. Она тайно укрыла его в своем имении и на время, по рекомендации врача, разлучила со скрипкой. Благодаря свой покровительнице Паганини смог впоследствии удивлять образованностью современников, ибо в его распоряжении была богатая библиотека, которою он освоил практически всю. Его хозяйка превосходно владела гитарой, и страстное увлече-ние Паганини своей покровительницей перешло и на ее любимый инструмент, который он освоил в совершенстве. Идиллия продолжалась три года. Очевидно, за это время и хозяйка имения, и юный артист вполне пресытились рос-кошью "райской" жизни. В 1804 году Паганини вернулся на стезю концертирующего "сверхскрипача". Но с гитарой он никогда не расставался, музицируя на ней в избранном кругу друзей. Имя же свой подруги-благодетельницы он, из глубокого почтения, сохранил в тайне. Такова эта история в единственной "авторской" версии.

Созданные Паганини сонаты для скрипки и гитары принадлежат именно к этому периоду его жизни. В них слышен тот же великий дар мелодиста, что столь полно проявлен автором в таких его скрипичных шедеврах, как 24 каприс, Cantabile, Кампанелла. Эти произведения относятся к лучшим образцам жанра итальянской сонаты в прило-жении к ансамблю скрипки и гитары, наверное, двух самых "романтических" инструментов."

Паганини -гитарист

Ямпольский И. М. Избранные исследования и статьи / Ред. Ю. Келдыш. - М.: Сов. композитор, 1985г.

Соло Паганини

Александр Басманов // Журнал "Огонёк", 1982











Некоторые из музыкантов, современников Никколо Паганини, не хотели верить, что в технике игры на скрипке он превзошел всех виртуозов своего времени, и считали его славу раздутой. Однако послушав его игру, им пришлось смириться с этой мыслью.
Когда Паганини дал несколько концертов в Германии, впервые слышавший его игру скрипач Бенеш был настолько потрясен мастерством итальянца, что сказал своему приятелю Йелю, тоже известному скрипачу:
- Ну, мы все теперь можем писать завещание.
- Не все, - меланхолически ответил Йель, уже несколько лет знакомый с Паганини.
- Лично я умер еще три года назад...

С юных лет Паганини был чрезвычайно суеверен и боялся дьявола.
Как-то скрипач зашел вместе с приятелем в игорный дом. Страсть к азартным играм досталась ему по наследству - отец Паганини любил острые ощущения и неоднократно проигрывался до нитки. Не везло в игре и Паганини. Но проигрыши не могли его остановить.
Однако в тот вечер, зайдя в игорный дом с несколькими лирами в кармане, скрипач покинул его утром с целым состоянием. Но вместо того чтобы радоваться, Паганини очень испугался.
- Это он! - сказал он другу ужасным шепотом.
-Кто?
- Дьявол!
- С чего ты взял?
- Но я же всегда проигрывал?
- А может, сегодня Бог тебе помог...
- Вряд ли Бог заботится о том, чтобы человек получил кучу незаработанных денег. Нет, это дьявол, это его происки!
И с этого дня суеверный музыкант больше никогда не посещал подобных заведений.


Паганини опаздывал на концерт и нанял извозчика, чтобы как можно скорее добраться до театра. Тот оказался любителем скрипичной музыки и узнал великого маэстро, а узнав, запросил с него плату, в десять раз превышающую обычную.
- Десять франков? - удивился Паганини. - Вы шутите!
- Вовсе нет, - отозвался возчик. - Возьмете же вы по десять франков с каждого, кто будет слушать сегодня в концерте вашу игру всего на одной струне!
- Хорошо, я заплачу вам десять франков, - согласился Паганини, - но только в том случае, если вы довезете меня до театра на одном колесе!

Когда Паганини передали приглашение английского короля выступить при дворе за половину требуемого им гонорара, скрипач ответил:
- К чему такие расходы? Его величество может услышать меня за значительно меньшую сумму, если посетит концерт в театре!

Немецкий скрипач и композитор Генрих Эрнст дал однажды концерт, в котором он исполнил вариации Паганини "Nel cor piu non mi sento". На концерте присутствовал автор.
Прослушав свои вариации, он был крайне удивлен. Дело в том, что генуэзский виртуоз никогда не печатал своих сочинений, предпочитая оставаться их единственным исполнителем. Возможно ли, что вариации были выучены Эрнстом по слуху? Это казалось невероятным!
Когда на следующий день Эрнст явился к Паганини с визитом, тот поспешно спрятал какую-то рукопись под подушку.
- После того, что вы сделали, я должен опасаться не только ваших ушей, но даже глаз! - сказал он.

Паганини был не просто рассеянным, он был абсолютно равнодушным к событиям собственной жизни. Он не помнил даже года своего рождения и писал, что "родился в феврале 1784 года в Генуе и у своих родителей был вторым сыном". На самом же деле Паганини родился на два года раньше и был не вторым, а третьим сыном в семье. К подобным пробелам в памяти маэстро относился достаточно равнодушно:
- Моя память находится не в голове, а в руках, когда они держат скрипку.

Перед концертом завистники Паганини подрезали на его скрипке все струны, кроме одной, однако Паганини не испугался трудностей и, как обычно, сыграл блестяще.
Узнав об этом, восторженные поклонники поинтересовались:
- Маэстро, а совсем без струн вы могли бы сыграть?
- Пара пустяков, - усмехнулся Паганини и с присущей только ему виртуозностью исполнил пицикато на барабане...:-)

http://www.gramotey.com/?open_file=1269092819;

http://www.classic-music.ru/paganini.html.

- Здравствуй, Катя, это Сергей.
- Серега? Серега-недотрога? Вы меня разыгрываете.
- Нет. Катя, Катюша, не вешай трубку. Это – я.
- Минутку. Я перейду на кухню.
- И сядешь за шкафом у окна. Не прищеми провод дверью.
- У мамы радиотелефон. Тебя просто давно не было.
- Да. И я не стою у автомата около булочной.
- Там теперь кафешка. Ты откуда?
- В Москве конференция. Приехал на пару дней.
- Чего тебе в своем Нью-Йорке не сидится?
- Я – в Бостоне, Катя.
- Извини. Математикой можно заниматься только в Бостоне.
- Я – программист. Математика никому не нужна.
- Да, я забыла. В Америке русские или программисты, или – пианисты.
- Катя, я очень рад тебя слышать. Как ты, как мама?
- Все нормально. Откуда ты узнал, что я дома?
- Я, собственно, хотел поздравить Наталью Николаевну с праздником…
- Да, сегодня красный день календаря.
- Ты так и живешь с мамой?
- Нет. Три дня выходных. Приехала навестить. Позвать маму к телефону?
- Обязательно, но чуть позже. Кать, как ты? Я очень рад, что дозвонился.
Давно собирался, но как-то все не получалось. А тут вот приехал,
нахлынуло все. Пять лет не был в России, а кажется, совсем недавно.
- А в Бостоне телефонов ещё нет?
- Катя. Ну, прости, ради Бога. Все это не так просто.
- Хоть бы позвонил. Трудно было объяснить?
- Кать, ну все было очень неожиданно и для меня. Тогда моя статья по
распознаванию образов очень удачно прозвучала. Математические
выкладки хорошо легли на компьютерный язык. Одна софтверная фирма
предложила фантастический контракт. Такое раз в жизни бывает.
- Женился, дом купил…
- Катя, да ты чего. Я из офиса не выхожу. В отпуске ни разу не был. Это
вообще моя первая поездка. И то потому, что тема моя и конференция в
России.
- Ну, да, конечно. И как там?
- Да я за это время столько сделал. Мы софт и для наладонников пишем, и
для сотовых. Эта тема так востребована, что на проекты денег не
жалеют. Ты бы видела технику в моем офисе…
- Серега, слезай со своего коня. Похоже, ты не изменился.
- Да. Извини. Как мама?
- Она как была октябренком, так и осталась. Когда узнала, что ты уехал, год
о тебе не говорила. Хотя ты у неё всегда в любимчиках ходил. Да и ваш
одиннадцатый «А». Впрочем, она права, такого сильного класса у неё
никогда не было. Все поступили, и никто не пошел торговать. Долго тебя
простить не могла, а тут опять - Серёжа Владимиров… Легок на помине.
Мы с ней вчера школьные альбомы смотрели. Как до ваших фотографий
дошли, тут она опять запричитала…
- Да и мы все её очень любим. Таких учителей больше нет.
- Лучше ты ей это сам скажешь. Она действительно сильно переживала.
Для неё это как предательство было. Она не смотря ни на что до сих пор
в свои идеалы верит.
- Катенька, а ты как?
- У меня все просто. В Краснодаре, на третьем курсе. Сходила замуж
ненадолго..
- Как у вас сегодня с погодой?
- Тихо, солнечно. В этом году осень очень теплая. Мы с мамой как раз
собирались прогуляться. Вечером кто-нибудь заглянет к ней в гости, а
завтра мы планировали к дяде Вите съездить. Если помнишь, его дом
прямо на набережной. И с балкона вся бухта как на ладони…
- Катька, не трави душу. Я бы полжизни отдал, чтобы сейчас дома
оказаться.
- Приезжай.
- У меня самолет в два часа. У них нет этих праздников. Завтра утром я
должен на совещании доложить о результатах поездки.
- Мы все кому-нибудь должны…
- Кать, я приеду. Я обязательно приеду. Скоро Рождественские каникулы. У
меня, к сожалению, никого не осталось в городе, но я приеду двадцать
пятого декабря. Давай встретимся на Рождество.
- У нас Рождество в январе.
- Катенька, ну пусть на Новый год. Приезжай!
- Где ты раньше был, Владимиров…
- Кать, я не знаю. Мне трудно это понять самому. Но я вот приехал
позавчера, и места себе не нахожу. Там все как-то в суете и делах, а тут
вышел сегодня из гостиницы утром и обомлел. Так защемило все внутри.
Объяснить не могу. Всё такое родное, что слезы наворачиваются, и –
лица, и – речь. А потом девчушку увидел. Так на тебя похожа, и - фигура,
и - прическа. Я даже догнал её. Обернулась - не ты. У меня, наверное,
такое глупое лицо было, что она меня успокаивать начала…
- Смотри-ка, я раньше такой недотрогой был.
- Кать, ну я вот такой. Что я могу с собой поделать. Я все помню. Я помню,
как увидел тебя первый раз. Тогда тебя, второклашку, мама к нам на урок
привела. В восьмом классе. Тебя не с кем было оставить, и она посадила
тебя на первой парте около учительского стола. А ты всё крутила двумя
косичками. С розовыми бантиками.
- А ты решал какую-то задачку у доски. Мама тогда все восторгалась.
Владимиров такое решение нашел, что ни в одном учебнике нет.
- А у тебя был оранжевый свитер с вышитой бабочкой. А солнце было
яркое, и когда ты хлопала ресницами, было похоже, что это бабочка
крыльями…
- Серега, ты помнишь мой свитер?
- Кать, я все помню. Потом у него на левом локте заплаточка появилась.
- Ну, ты даешь. Никогда бы не подумала…
- А помнишь, как мы всем классом завалились к вам домой на восьмое
марта. А ты на правах хозяйки…
- Объявила, что первый танец – «белый», и выбрала кудрявого мальчика.
- А он посадил тебя на плечи и крутился, как ненормальный по всей
квартире…
- И я с этой высоты объявила, что как порядочный мужчина, он теперь
должен жениться.
- Тогда у тебя уже была одна коса и длинное синее платье без рукавов.
- Серега…
- А помнишь, как мы играли в КВН с пятой школой, и тебя спрятали в
большую коробку, где ты должна была быть тортом.
- Я не выдержала, и выскочила раньше времени с куском торта в руке.
- Но получилось забавно, ты так перемазалась тогда, что народ катался от
смеха.
- Ты всегда был самым умным, но никогда не стремился в капитаны.
- И мы потом всегда отмечали дни рожденья вместе.
- Потому, что были они через день…
- Катенька, я тебя очень люблю. Не прогоняй меня.
- Дурак ты, Серега.
- Кать…
- Да я неделю выла, когда узнала, что ты в свою Америку укатил. Хоть бы
слово сказал. Я ведь из-за тебя математикой занималась и на физмат
поступила. Чтобы рядом быть. А ты…
- Катя. Катенька…
- Извини. Я больше не могу говорить. Ты маме потом перезвони.


- Катя, что с тобой? Ты плачешь?
- Ничего, мам…
- Кто это звонил?
- Один знакомый. Который когда-то был старше меня. Ровно вдвое.


©Александр Асмолов 29.05.2013

Скачать бесплатно KENNY G - sentimental на Muzebra.com.

Лицемерной сволочи, которая, как я смотрю, уже начала критиковать "ксенофобские сходки жителей Пугачева", я рекомендую все-таки поставить себя на место "русских бедных" и попытаться понять: а что вы предлагаете им делать с Ташкентом или Назранью в их дворе, в их подъезде и проч.?
Я не утверждаю, что их методы - цивилизованные, гуманные и юридически обоснованные.
Я лишь хочу сказать, что если вы предлагаете им просто "терпеть", то дальше будет только хуже и жестче.
Вы уже предложили им "терпеть" Гайдара и "первоначальное накопление капитала". Кончилось Путиным и духовной скрепой.
Аналогичные идеи насчет потерпеть великое переселение народов вызовут то, на фоне чего Путин покажется Аллой Гербер и Лией Ахеджаковой.
Не надо плевать на Марь Иванну, не надо.
Велик риск утонуть, если плюнет она.

 

Ничто так не радует блоггера, как какой-нибудь необычный рейтинг. У нас в ЖЖ частенько всплывают какие-нибудь рейтинги и всегда их интересно читать 
Предлагаю вам такой маленький  тестик из одного вопроса: Какая страна самая порочная в мире?
Подумайте, не подглядывая в дальнейший абзац,  и ответьте.
А потом можете открыть Глобальный индекс порока, изготовленный агентством Bloomberg в прошлом году, и проверить  себя. Если вы его найдете, конечно. Если нет, читайте дальше.


Вы решили, что это Россия? Тогда вы абсолютно ошиблись. Нет, не Россия: она на 20-м месте. 
Скромная Чехия! 
Все дело в том, что там не запрещены азартные игры, варят вкусное пиво и устраивают много веселых вечеринок, на которых курят траву, принимают экстази и амфетамины. Так что знайте теперь, какая порочная Чехия!
 А дальше еще интересней. Автору статьи, которую я прочитала, пришла в голову идея составить рейтинг по 7 смертным грехам, чтобы выяснить, какая страна будет "гореть в аду". Целиком, в полном составе, или праведников с детьми пожалеют, все-таки. Читайте.





1. Чревоугодие. Один из самых простых в оценке грехов: статистика по ожирению словно специально для этого придумана. 
Чемпион по этому показателю среди стран, по которым есть информация у Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), – США, где ожирением страдает 34% взрослого населения. 
Никаких сюрпризов; гораздо удивительнее второе место Мексики (30%) и третье – Новой Зеландии (27%). Впрочем, все это страны с мощной традицией мясоедства. Последнее место самой вегетарианской страны, Индии (2%), тоже объяснимо.

2. Корыстолюбие. На мой взгляд, этот грех лучше всего соотносится с уровнем мздоимства: чем ниже стоит страна в Индексе восприятия коррупции TransparencyInternational, тем корыстолюбивее в ней народ. 
По статистике ОЭСР, Россия – непобедимый лидер, обогнавший по коррумпированности даже Индонезию с Мексикой: в общем списке она на 133 месте из 174. 



3. Блуд. Публично доступной сравнительной статистики по этому греху почти нет. Пожалуй, лучший источник – исследование психолога Дэвида Шмитта из американского университета Брэдли. Его работу опубликовал в 2005 году журнал Behavioral and Brain Sciences. Шмитт и его команда опросили 14 059 человек в 48 странах об их сексуальном поведении. Методика, которую использовал Шмитт, называется «Инвентаризация социосексуальной ориентации», или SOI. Результирующий показатель – индекс сексуальной распущенности: чем он выше, тем больше люди склонны изменять партнеру, флиртовать, быстро прыгать в постель с новыми знакомыми. 

Чемпионами по распущенности оказались финны. Недалеко от них ушли новозеландцы, жители Прибалтики и англичане. Бразильцы и прочие латинские любовники по сравнению с ними просто не умеют расслабиться.




4. Гнев.
Удобнее всего оценивать его по статистике умышленных убийств: все прочие типы насильственных преступлений в разных странах трактуют и учитывают по-разному. 
Недосягаемый лидер по убийствам среди крупных и развитых стран – ЮАР (здесь каждый год убивают 32 человека на каждые 100 000 населения), следом царство уличной преступности – Бразилия и раздираемая войнами наркобаронов Мексика. 

5. Гордыня.
 Пожалуй, единственный приемлемый из доступных критериев – национальная гордость. В 2009 году ее исследовала компания Reputation Institute, специализирующаяся, как видно из названия, на управлении репутациями компаний и стран. 
Самые гордые собой люди на земле – не американцы, как можно было бы подумать, а австралийцы. А еще канадцы и финны.




6. Леность. 
Самыми неленивыми оказались азиаты – индийцы, китайцы, индонезийцы, корейцы: они стабильно работают больше 2000 часов в год. Меньше всех работаю в избалованной «старой Европе», где 1300-1500 часов – обычное дело. Мы с американцами – в середине списка.

7. Зависть.
Вот грех, который труднее всего представить математически. Экономисты прослеживают пусть и не линейную, но все же зависимость между завистью и уровнем экономического неравенства: чем он выше, тем больше бедные завидуют богатым.
Самые завистливые люди живут там, где неравенство выражено сравнительно слабо, а счастья все равно нет.

Например, индийцы слишком несчастны для того уровня расслоения, который имеется в их обществе. Завистливы немцы, австрийцы и шведы – попытки правительств установить социальное равенство особого счастья им не приносят. А вот в американской системе ценностей зависти почти нет места.


А вот грешный рейтинг в иконографике. 



И у меня вопрос: что это, собственно?  Можно ли считать, что есть страны, где есть преобладающие пороки? Есть ли действительно страны, где каждый второй житель завидует кому-то больше, чем житель другого государства? И почему Россия не слишком отличилась? Приятно, конечно, но… Вы верите этому?

Рейтинг взят отсюда.

http://tanjand.livejournal.com/518080.html

Русского человека всегда можно определить по взгляду. Будь то любой западноевропейский город, его настороженный взгляд будет пристально шарить по сторонам, выискивая врагов. В большом американском супермаркете или азиатской сувенирной лавке его взгляд будет сиять как начищенная бляха новобранца в строю ленивых покупателей. Он не затеряется среди тысяч полузакрытых негой глаз на просторах Капакабаны или Коста дель Соль, а будет просто излучать восторг и не пропустит ни одной мелочи. Померкнет и быстро уйдет в себя на симфоническом концерте в «Гранд Опера» или «Ла Скала». А уж за праздничным столом его безошибочно можно определить по тому, как он жадно будет изучать лица соседей, готовых произнести хотя бы одно слово с намеком на тост, в то время как те будут изучать содержимое тарелок.

В отличие от всего мира, русский человек будет томиться в ожидании команды, что бы опрокинуть рюмку. Остальные обычно это делают самостоятельно, разве, что дети гор долго испытывают терпение окружающих, произнося витиеватые фразы, смысл которых теряется на половине пути, а уставшее сознание отказывается распознать команду «Арш» в пенящемся потоке, и наш человек, бессмысленно улыбаясь, застывает с вытянутым бокалом, теряясь в догадках – уже или еще. И наоборот, любой чужак, попадая в наш коллектив, ошалев от взятого темпа, собирает последние силы в тщетных попытках разобраться в фейерверке коротких, односложных фраз, приводящих в состояние бурного оживления присутствующих – «За юбиляра», «За молодых», «За дам», «За тех, кто в море», «За родителей». Как на передовой, дружный, спаянный долгой борьбой с врагом, личный состав четко отрабатывает команды, воспринимая их как одну единственную - «За Родину». И уж совсем непонятна фраза пришлому человеку - «Штрафная», которая вмещает в себя не только все сказанное ранее, но и все выпитое в одном объеме.

Правда, последнее время все чаще в нашу жизнь вторгается Западная культура, но даже на ставших привычными корпоративных вечеринках с фуршетами, русский человек томиться, ворча, что и закусить-то нечем. И, дождавшись удобного случая, покидает веселье, прихватив в виде контрибуции пару бутылок со стола, собирается тесным кругом в закрытой комнате, где загодя припасен «резерв главного командования», и уже там, неторопясь, отводит душу. Ведь её не откроешь перед всем коллективом или застегнутом на все пуговицы пиджаком. Душа изливается вместе с содержимым сосуда только близким. Но и тут, примолкшие от услышанных сокровенных дум коллеги, сопереживая и произнося исконно русское «да-а», просящим взглядом обращаются к самому красноречивому за поддержкой. Давно пройдя состояние второго и третьего дыхания, самопровозглашенный спикер не даст угаснуть огоньку надежны. Умрет, но продолжит. Я почему-то всегда оказываюсь именно в такой роли. Не поднимая глаз, я свей кожей ощущаю взгляды собравшихся, и начинаю.

- Вот у нас на флоте был случай.
- А ты служил на флоте?
- Нет, но случай был.

Это увертюра, приводит всех сидящих рядом в состояние повышенного внимания. Выдерживаю мхатовскую паузу, в то время как моя мысль лихорадочно мечется по закоулкам памяти, сканируя все флотские и прочие случаи жизни, в поисках подходящего сюжета. Надо отдать должное русскому человеку, он всегда поддержит в трудную минуту, или, по крайней мере, не будет мешать. Сопереживание – одна из ярких особенностей нашего характера. Понимая, что активные боевые действия в виде плотного «артобстрела» дежурных тостов давно миновали, и уставшие бойцы ждут привала, я ищу что-нибудь душевное, с легкой иронией. Мы почему-то частенько поругиваем себя за недостатки, но потом жалеем, успокаивая – такие уродились, не переделать. В такой ситуации враждующие стороны пьют мировую, обнимаясь и, почти прощая друг друга. Наконец, я хватаюсь за спасательный круг, безмятежно покачивающийся на волнах моей памяти тех далеких времен, когда пожарникам с пристальным взглядом выписывали розовые очки не на зелёных бумажках, как сейчас, а промывали их до нужной прозрачности медицинским спиртом.

- Когда я был м.н.с. – ом, служил у нас пожарником в институте дядька Михалыч.

По лицам моих собеседников пробегает блуждающая улыбка. Все мы вышли из технарей канувших в лету НИИ, и хотя никто не мог бы похвастаться той зарплатой или квартирой, в душе о том времени остались самые теплые воспоминания. Мы ругали начальников и тупость правительства, смеялись над анекдотами о Брежневе и блистательными текстами Жванецкого, поносили вечные поездки в колхозы и стройплощадки. Но каждый из нас отдал бы свою жизнь за эту больную, но родную страну.

- Это был солидный мужчина, центнера в полтора весом. Огромные усы, фамилия, созвучная комдиву и голосина, которым можно было бы отдавать команды на поле боя без репродукторов, делали Михалыча грозой любителей покурить в неположенном месте или держать электрический чайник в комнате без письменного разрешения. Но вы то помните, какой НИИ мог существовать без часовых чаепитий с беседами о жизни.

Глаза, глядящие на меня, становятся родными и немного грустными. Нам, действительно, есть что вспомнить. Вернее, мы любим вспоминать только хорошее, быстро стараясь позабыть все ненужное. Иначе, зачем тогда жить.
- Ну а получить индульгенцию на использование электронагревательного прибора в помещении с повышенной опасностью можно было только у Михалыча. И такса была известна – чайная «чашечку» спирта в 400 граммов. Цена, по тем временам немалая, и коллектив, добившись желаемого, бережно хранил мандат на видном месте. Наши дамы, украшали «чайный столик» резными салфетками из широких «простыней листингов».

- А какие книги мы тогда печатали на этих листингах…
- Не перебивай, дай человеку рассказать.
Почувствовав поддержку, человек в моём лице продолжал.

- Помниться, это было хмурое ноябрьское утро. Аккурат, после праздников 7 ноября. Академики старались сделать научное открытие во сне, доктора ещё только просыпались, кандидаты уже завтракали, а м.н.с. и инженеры уже были на работе. Я любил это мертвое время, когда за пару часов можно было сделать больше, чем за весь день, заполненный ненужными совещаниями, собраниями и суетой. Ну а проснуться помогал горячий кофе.

- Саша, давай я тоже кофейку сделаю. У меня и «Хенеси» есть. Ты не отвлекайся, я тихонько.

С благодарностью кивнув, я вспомнил, как, несмотря на скудность продуктового ассортимента в магазинах тех времен, мы умудрялись «доставать» неплохой кофе и делили его с коллегами по работе. Впрочем, тогда не было большой разницы между домом и работой. Многие жили в 5 -10 минутах ходьбы от института, работали в одной лаборатории по 20 – 30 лет, даже выходные и праздники всегда проводили вместе. Это была большая семья. Михалыч тоже был одним из нас, но всегда приурочивал срок действия разрешения на чайник к предпраздничному периоду, обеспечивая себя бесперебойным потоком живительной влаги. Он не курил, но баловал себя медицинским изобретением «в качестве профилактики от гриппа».

Будучи здоровенным мужиком неопределенного возраста, он мог спокойно «уговорить» на работе свою «чашку чая» без последствий. Правда, любил это делать, не торопясь, с разговорами, предпочитая всем тостам со своей стороны короткое восклицанияе «Эх». Когда подходила моя очередь продлять индульгенцию, я уже готов был просидеть вместе с Михалычем пару часов за разговорами. Начиналось все с того, что он молча подставлял свою чашку и зорко следил за уровнем. Струйка из фляги с казенным спиртом медленно заполняла необъемный сосуд до правильного уровня. Тогда он закручивал свой знаменитый ус и останавливал меня жестом. Выслушав прошение о чайнике и заздравный тост с моей стороны, Михалыч, неторопясь подносил чашку и принюхивался. Он был большим специалистом по этой части и за годы многолетней практики мог по запаху назвать завод-изготовитель.

Больше всего он любил «ленинградку». Так он называл спирт оптической очистки, который действительно, почти не имел запаха и не оставлял следа на стекле. Если попадался именно этот спирт, Михалыч, улыбался так, что усы его обнажали редкие крупные зубы, а знаменитое «Эх» оставляло впечатление, будто кленок кавалериста разрубал врага от плеча до пояса одним махом. Затем глаза его наполнялись влагой, и он мог рассказать такое из истории гражданской войны, что историкам и не снилось. Он становился похожим на большого ребенка, искренне раскаивавшегося в содеянных грехах, от чего становилось совершенно неуютно. Наслушавшись его жутких откровений о борьбе с контрой, я искал повода смотаться под любым предлогом, но тяжелая ручища опускалась на мое плечо, лишая последней надежды на спасение. Что он находил в моём обществе, осталось загадкой, но коллеги часто толкали меня на эту исповедь. Если бы я тогда не занимался активно спортом и не вел трезвый образ жизни, дни мои в такой компании были бы сочтены.

Сейчас мне даже неловко вспоминать, что я старался избежать таких откровений «буденовца», который огромной ладонью, размером с хорошую сковороду «приковывал» меня к стулу и грустно смотрел в глаза, приникая глубоко в душу. И все приговаривал «Не торопись. Посиди. Все там будем».
Очевидно, я надолго замолчал, вспоминая о Михалыче, потому что передо мной уже поставили чашку кофе и подтолкнули.

- Ну, так, что дальше-то.
- Перед 7 ноября весь имеющийся в наличии спирт был мобилизован на общий банкет. Предвидя это, я заныкал грамм 200 для приготовления флюса. Кто был электронщиком и много паял микросхем, меня поймет. Только самодельный флюс с присадками доставлял истинное наслаждение от этого процесса, когда припой аккуратной бусинкой самостоятельно «прыгает» с паяльника в нужное место. Это было для дела, а на продление индульгенции для чайника не хватило, и мне пришлось готовит кофе украдкой.

- Да раньше и чайников, таких как сейчас, не было.
- Точно. У меня в комнате стоял совершенно уникальный экземпляр. Выпуска 20-х годов, он постепенно перекочевал с чей-то кухни в коммуналку, потом – в гараж, потом – на дачу, а потом – в нашу лабораторную комнату, как уплата за ремонт старенького телевизора. Состоял чайник из двух частей – плитки с открытой нагревательной спиралью и вставляющейся в него чайника. Все было сделано добротно и работало исправно. Только вот «открытый огонь» в лице раскаленной спирали действовал на Михалыча угрожающе.

- А давай за «буденовцев», их теперь, поди, не осталось.
«Хенеси» замечательно влился «в тему», наполняя ароматом, к которому приятно прислушиваться за неторопливой беседой.

- В целях конспирации, я ставил чайник на ящик кассы. Если кто помнит, были тогда огромные деревянные шкафы вдоль стен с множеством выдвижных ящичков, где были отсортированы по номиналам тысячи резисторов, транзисторов и прочего добра, без которого жизнь электронщика невозможна.
Кое-кто из присутствующих понимающе закивал. Тогда жизнь была очень похожа у самых разных соотечественников в самых разных городах и весях.

- Очевидно, я так увлекся, что не заметил, как вода в чайнике не только закипела, но и выкипела. Это современные чайники автоматически отключаются или, на худой конец, сигналят. А тогда они работали «до упора».
- Впрочем, как и мы.
- Воистину верно. Короче, процесс продолжался до белого каления. А в это время…

- Буденный?

- Да. Открывается дверь и в нее притискивается грозный Михалыч. Несмотря на возраст, он все помнил и рассчитывал на пару ходов вперед. Знал, где и кто ему должен. Даже не помню, сказал ли он что-то тогда, но я как кролик перед удавом, поднялся на задние лапки и застыл. Он пришел поправить здоровье после праздников, а я был абсолютно безоружен. Пауза окончилась тем, что его усы зашевелились и, оборачиваясь по сторонам он пробубнил «Горим».

- Надо было Шойгу вызывать сразу.

- Братцы, мне было не до шуток. К своему ужасу я увидел дым. Он поднимался из-за огромной спины «буденовца», оттуда, где стоял чайник. Михалыч без слов рванулся к эпицентру. Плитка продолжала упорно трудиться, подогревая пустой чайник. Он был похож на огненный шар. Да и сама плитка раскалилась так, что деревянный ящик кассы под ней уже дымился.

-Эх!

Только и вырвалось у старого рубаки. Не задумываясь, он ринулся в атаку, спасая народное добро. Наверное мы уже другие, а наши дети вообще в подобной ситуации лишь потянутся за сотовым телефоном. Но Михалыч был верен своим принципам. Он схватился за деревянную ручку чайника, пытаясь снять его с огня, но та лишь мягко отделилась от корпуса, который с шипением шлепнулся на пол. Она отпаялась из-за высокой температуры. Буденовские усы от недоумения обвисли. Он тупо смотрел то на рукоятку чайника, то на его раскаленный корпус, который шипел на паркете. Слава пленным немцам, добротно строившим здание нашей лаборатории. Паркет, уложенный их руками, выдерживал и не такое. Я вырвал штепсель из розетки, и раскаленная спираль, остывая, потемнела. Лишь выдвинутый ящик деревянной кассы еще дымился.

- Эх, ты…

Только и сумел произнести Михалыч. Но эта короткая реплика так застряла в моей голове, что и по сей день, я слышу её, когда осознаю, что делаю что-то не так. Моя совесть говорит голосом старого вояки, не позволяя расслабляться.

- Буденный-то выжил?

- Он так растерялся, что отправился за подкреплением. Когда его шаги стихли в коридоре, я прислонил ручку чайника на прежнее место, удерживая корпус пинцетом. Температура была еще слишком большая, и чайник не хотел остывать. Вроде распаленного рубаки, который после окончания боя ещё размахивает саблей, не в силах остановиться. Пришлось плеснуть на него водой. Он зашипел и успокоился. Ручка плотно приварилась обратно. Я спрятал чайник, переставил сгоревший ящик кассы в соседнюю комнату, благо кассы были одинаковые, и затер паркет. Открыв форточку и усевшись на свое место, как ни в чем ни бывало, я стал ждать атаки администрации.

- Буденный вызвал кавалерию?

- Целый эскадрон. Через десять минут в комнату ворвались комендант, профорг и еще кто-то. Они дергали все ящики касс в комнате, заглядывали во все шкафы и столы, но – тщетно. Улик не было. Возможно, после вчерашнего праздника у них стучало в висках, так что они быстро остыли и вопросительно посмотрели на Михалыча. Он растерянно сидел посредине комнаты и умоляюще смотрел в мою сторону. Я был глыбой льда, айсбергом, о который разбился «Титаник». Комиссия ретировалась. Последним выходил «буденовец». Он, с виноватым видом притискиваясь боком в дверной проем, покидая поле битвы. Мне стало жаль его до глубины души.

- Давай еще по одной.
- За пожарных!

Все присутствующие одобрительно зашумели, чокнулись, и через минуту притихли, ожидая продолжения.

- У меня тогда было примерно такое же настроение. Подождав немного, я вновь поставил чайник и заварил кофе. Достал из загашника спирт, приготовленный для флюса, и стал ждать Михалыча. Через некоторое время он заглянул на запах арабики, распространявшийся по пустынной лаборатории. Впрочем, зайдя в комнату, он сразу увидел припасенный для него подарок, и слабая попытка возобновить разговор о чайнике умерла. Я встал к нему навстречу с протянутой рукой – «Михалыч, давай мириться». Он грустно улыбнулся, и моя рука утонула в его огромной ладони, напоминающую сковородку. Сильные люди бывают удивительно человечными и добрыми. Только убогие и тщедушные уродцы способны на подлость и месть.

- Это ты к чему?
- К тому, чтобы у нас всегда все было. На всякий пожарный случай.


©Александр Асмолов 08.06.2013

- Ну, здравствуй. Сколько лет, сколько зим.
- Здравствуй.
- Так захотелось увидеть тебя. Последнее время стал сентиментальным, часто
вспоминаю о тебе. Наверное, старею.
- Скорее всего, приехал в командировку.
- У тебя всегда была мужская логика.
- Этим и отпугиваю многих.
- Зато выглядишь просто замечательно. Как тебе удается?
- Это просто бестактно, напоминать о возрасте.
- Извини, я волнуюсь и говорю невпопад.
- Ты надолго?
- В субботу улетаю.
- И остановился, конечно, в гостинице «Украина».
- Да, мне там очень нравится. Это москвичи не смотрят по сторонам, вечно
куда-то спешат, а для меня там каждый уголок связан с воспоминаниями.
- Слушай, ты действительно становишься сентиментальным.
- Иногда мне кажется, что ничего лучше в моей жизни не было, да и не будет.
- Вот как?
- Представьте себе.
- А какой был орел. Весь в делах, вечно куда-то спешил…
- Да, мне казалось, что для мужика главное в жизни дело, остальное – потом.
- Ты ещё про самолеты песенку вспомни.
- Да, ты не меняешься. Впрочем, песни ведь, действительно, были замечательные.
Не то, что сейчас. А, ведь, и тебе стихи писали. Помнишь?
- Ах, Вы меня смущаете.
- Да, и я, грешный, строчил. Мне казалось, тебе нравилось.
- Нравилось.
- А помнишь - вечерний Арбат в огнях, песни под гитару всю ночь напролет,
восход на Воробьевых горах…
- Помню.
- А бассейн «Москва»? Я тогда ещё ни разу на море не был, только в своей речке
купался, а тут среди зимы плавать можно. До сих пор помню – снег идет, пар
вокруг, мороз и вода теплая. Нырнула там - другой мир. Сказка!
- Теперь его нет.
- Жаль.
- Зато какой храм отгрохали.
- Нет, это все – чужое.
- Ты живешь воспоминаниями.
- Точно. Особенно - последнее время.
- От чего же?
- Не знаю. Столько лет прошло, поездил по свету, многое видел, а вот в душу не
запало. Как пришло, так и ушло.
- Неужели?
- Если честно, я сам удивляюсь. Свет клином сошелся, что ли. Не знаю.
- И ты пришел, чтобы мне это сказать?
- Наверное… Впрочем, что лукавить. Именно так.
- Знаешь, не ты первый.
- Конечно, вокруг тебя таких, как я, всегда немало крутилось, но ведь было же
что-то между нами.
- Ты пришел поплакаться и попросить прощения?
- Нет, просто кое-что понял.
- Долго соображал…
- Слушай, как в тебе это сочетается?
- Что?
- Ну, вот – прямота. Даже – жесткость. Все напоказ. Но ведь, я помню, копнешь
поглубже – а там совсем иное. Такой тихий дворик - уютный, душевный,обитель добра и спокойствия. Нечто особенное.
- Правда?
- Ну, есть, конечно, более красивые. Стоит только журналы полистать…
- Это комплимент?
- Нет, прости, пожалуйста. Я не умею так гладко говорить, но вот…
- Хоть бы цветы принес.
- Извини.
- Ну, обижаться не стоит.
- Я не обижаюсь.
- Вижу. Ты всегда был вспыльчивым.
- Да, нет.
- Перестань. Я тоже рада тебя видеть. Просто время бежит, а тут вдруг
заявился, и давай с порога душу теребить воспоминаниями. У всех своя жизнь.
- Ты права, зря я…
- Нет, не зря. Нам, конечно, есть что вспомнить. Только не так. С налету.
- Накатило что-то.
- Хочешь перепрыгнуть двадцать лет.
- Так ведь я ничего не прошу. Просто очень рад снова встретиться. С чем-то очень
дорогим, родным…
- С чем-то?
- Не придирайся к словам, пожалуйста. У каждого есть в жизни что-то самое
светлое. Ну, вот, есть дом, где я вырос, друзья. Говорят – друзья детства, а ведь,
других-то и нет. Потом – знакомые, коллеги, партнеры, а друзей больше не
прибавляется. Они только уходят. То ли в детстве мы были более открыты и без
оглядки в свою душу пускали. Были более щедрыми, что ли, а теперь утратили это.
Потом, наверное, созрели для любви, и кому посчастливилось её встретить,
запомнили это на всё жизнь. Как дар Божий. У всех что-то подобное бывает, но
везет далеко не каждому. Чтобы это понять, нужно время. Вот и у меня такой
период наступил. Оглянулся, а ничего роднее тебя и нет в душе. И очень
захотелось тебе это сказать. Вот и все.
- Позднее признание?
- Да. Запоздалое.
- Любят красивых, а женятся на богатых.
- Да, есть и покрасивее и побогаче.
- Спасибо…
- А вот роднее тебя нет. В разных странах был, и много чудес видел. И восток, и запад красотой богаты, и есть, чем удивлять и гордиться, - но нигде в мире нет такого величия и сказки, как в Москве. Особенно, для русского человека. Не зря говорят, что здесь – сердце России. Это не только Кремль или собор Василия Блаженного, не только монастыри и храмы, реки и мосты, здесь что-то с душой происходит. Какое-то место благое. Несмотря на людскую суету, здесь легко и радостно. Вот поэтому захотелось встретиться с тобой, Столица, и все это высказать. Обычно нет времени, а тут остановился посредине площади, да и все выложил. Если получилось нескладно, прости, но это – искренне.

©Александр Асмолов 03.07.2013

Там, где цветет земляника
Подобно тем, кто считал себя политиками и звездами массовой культуры, погода продолжала привлекать к себе внимание несвойственными, вызывающими проявлениями. Она дразнила горожан своим непостоянством и тревожила фермеров, срывая все мыслимые сроки. Весна в этом году была ветреной и капризной. Как подвыпивший морячок после долгого рейса, она куролесила, не в силах удовлетворить свою необъяснимую жажду, но ей, поворчав, снисходительно прощали. Очевидно, заглянув однажды в календарь, весна опомнилась, и на прощанье пролилась настоящими майскими ливнями, отсалютовав ломанными молниями в полнеба и раскатистым громом.

Напоив истосковавшиеся поля и умыв городские улицы, она уносила в потоках мутной воды все прошлогоднее в прошлое. Первый летний день заиграл солнечными зайчиками на лужах, окнах домов и автомобилей. Особенно им нравились витрины центральных магазинов и солидных фирм. Разогнавшись по чистому голубому небосводу, солнечные блики яркими потоками отражались от высоких стеклянных стен и заливали вереницы машин и пешеходов, торопившихся по своим важным делам. Расчетливые взрослые начинали строить планы на ближайшие выходные, а детвора уже сейчас хотела праздника, и, натянув сдерживающие их постромки, норовила пошлепать по лужицам и остановиться у яркой зелени бульваров и газонов. Но, подчиняясь заведенному распорядку, люди спешили по неотложным делам, оставляя на потом возможность наслаждаться ласковыми проявлениями природы, щедрой красотой удивительной зеленой планеты, и даже необъяснимым даром любить.

Порой кажется, что люди не знают, что им делать с доставшейся даром красотой. Возможно, в очень редких местах на Земле, детей не калечат воспитанием о великих свершениях, которые им предстоит совершить в жизни, пожертвовав или, даже, уничтожив окружающую их уже сейчас красоту, ради иллюзий или, попросту, бредовых идей. Наверное поэтому, природа протестует, пытаясь объяснить неразумным, что у них все есть для счастья. Но так уж мы устроены, что воспринимаем эти протесты как вызов, и готовы отозваться на любой призыв проходимца к борьбе – поворачивать реки, разгонять помелом тучи, уничтожать леса и озера. Как великие достижения человечества до сих пор демонстрируют надгробные холмики тщеславных царей, загубивших несметные количества грешных душ, способных творить и любить, ради того лишь, чтобы построить для возомнивших пирамидки. Мало кто задумывается над тем, почему из тех мест ушла вода, а вместе с ней и - красота, и - жизнь, навечно сделав из цветущего когда-то края кладбище. Впрочем, не все так печально. Ростки пробиваются сквозь асфальт, на некоторых подоконниках распускаются цветы, да изредка попадаются упрямцы, вскапывающие каждый день маленькие грядки под своими балконами, которые тем же вечером утрамбуют колеса припаркованных автомашин.

А весна пробуждает в неокрепших душах неясные сомнения и тревоги, пьянит надеждами, куда-то манит и заставляет заглядывать в лица прохожих. Изголодавшиеся по теплу и свету жители столицы, ошалело оглядываются по сторонам и начинают припоминать далекое детство, пропитанное запахом луговых трав, цветочного меда, раскаленного песчаного пляжа, огромных красных помидор, чью сочную тягу к земле не выдерживают никакие стебли, одуряющий плотный дух в зарослях сирени за околицей или клубники, собранной в эмалированное ведро натруженными морщинистыми руками бабушки, да дымок от костра, под углями которого томится испеченный картофель. Среди чужих каменных стен хочется встретить родственную душу, которая также помнит и тоскует о красоте. До боли хочется отыскать того, кому можно все это доверить. Но открыть сию великую тайну можно лишь собрату по чувствам, а не первому встречному, гуляющему с тележкой по лабиринтам супермаркетов и свято верящему в то, что именно на его полках все это и прорастает, и не старому приятелю, который лишь по телефону может поболтать о прошлом. Возможно, поэтому лишь весной можно столкнуться с пристальным взглядом, устремленным прямо внутрь твоего существа, который как бы задает вопрос и ждет правильного пароля в ответ. Иногда даже кажется, что они настороженно принюхиваются, глядя в твою сторону. Впрочем, это больше относится к прекрасным представительницам ищущих.

И жители столицы просто дуреют, когда начинает цвести вишня и яблоня, чудом уцелевшая под защитой заборов в битве с асфальтом. Они допоздна гуляют по редким бульварам, выискивая свободные места на скамейках, и лишь случается возможность занять его, тут же закрывают глаза и как наркоманы погружаются в сладкое состояние утерянного некогда счастья. А уж когда выйдет указ привести в порядок улицы и скверы к празднику, и на газонах начнется сенокос… Тут дрогнут самые стойкие. Из чистеньких офисов под любыми предлогами высыпают стайки аккуратно одетых и причесанных менеджеров, они с восхищением смотрят как под направляемыми умелыми руками машинками и пропеллерами, ровными рядами укладывается скошенная трава. Газоны, подстриженные под полубокс, разлиновываются зелеными дорожками только что скошенной травы и начинают пахнуть, вызывая давно забытые переживания и чувства, живущие в уголках нашей памяти. Это приводит к массовому помрачению сознания, и вечер пятницы начинает напоминать столпотворение, вызванное единственным желанием, охватившим наподобие эпидемии, одурманенные зимней спячкой души, вырваться за пределы городских стен туда, где ещё можно найти остатки того, забытого, мира.

Раскаленные солнцем и волнениями, сидящих в них пассажиров, автомобили растянулись на многокилометровые пробки по всем дорогам, ведущим из третьего Рима. Время медленно тянется, нагнетая и без того накаленную атмосферу. Закипают не только радиаторы в стареньких машинах, но и эмоции обладателей дорогих иномарок. Они уже забыли, зачем они здесь, для них важно обскакать своих соплеменников, сгрудившихся рядом, в нарушении всех законов и правил быть первыми, забраться на свою пирамидку. Они не меняются от песочницы до погоста.

Вот уже два часа метр за метром я подкатываю свою машину вслед за красным «Гольфом» по дороге, которая, кажется, никогда не кончиться. Воспоминание о забытом прошлом, возрожденное первыми погожими днями наступившего лета, мучительно угасает в окружающем столпотворении, как бы говоря о том, что просто так счастье не даётся никому. Ведущие всех радиостанций наперебой стараются успокоить застрявших в автомобильных пробках несчастных, предлагая советы, прогнозы и музыку. Со всех сторон ощущаю на себе недобрые взгляды соплеменников, особенно тех, что в зеркале заднего вида. Стараясь не отвечать на нервные жесты и сигналы клаксонов, волей неволей давно наблюдаю за двумя, сидящими на переднем сиденье стоящего впереди «Гольфа». За рулем сидит девушка с пышной прической. Она то и дело встряхивает ею, поворачивая голову к соседу. Кажется, эта пара не обращает никакого внимания на окружающих. Они о чем-то беседуют, жестикулируя руками, смеются и, время от времени, обнимаются. Хоть для кого-то вынужденное заточение не стало пыткой. Дремавшая у заднего окна в соседнем «Жигуленке» кошка проснулась и с удивлением озирается по сторонам. Заметив это движение в стоящей рядом «Хонде» залаял пес. Очевидно, в машине работает кондиционер – окна закрыты, но даже через задраенные стекла слышно, как он надрывается. Щурясь от яркого солнца, которое уже касается крыш стоящих впереди машин, кошка потянулась, как бы невзначай показывая острые коготки. Они почти прозрачны в ослепительных лучах, напоминая, что у каждого есть свой козырь.

Иногда происходит какое-то движение в очереди. Все начинают суетиться, чтобы протиснуться вперед. Фуры и тягачи с прицепами не могут сразу разогнаться и юркие легковушки нагло обходят их, занимая чужие места. Водилы неповоротливых грузовых машин начинают нервно сигналить и рвут сцепления, поднимая тягачи на дыбы. Как огромные кони эти тяжеловозы приподнимают в порыве передние колеса, надрывно завывая двигателем. Потом опять все замирает, и народ начинает оглядывается с тем чтобы оценить, насколько изменились позиции участников этой затянувшейся игры.

С удивлением для себя замечаю, что сидящая в «Гольфе» пара перестала разговаривать и даже как-то отстранилась друг от друга. Они то и дело звонят по сотовому, не поворачиваясь друг к другу. Внезапно между ними вспыхивает бурное объяснение. Речь не слышна, но мне кажется, что я вижу, как у парня набухли вены на шее. Так же внезапно спор прекращается. Они нарочито смотрят вперед, как будто там происходит что-то очень важное для них, потом резко поворачиваются друг к другу и буквально выплескивают накопившееся. Мне становится не по себе от невольного соучастия в ссоре, казалось, очень близких людей. Хочется, чтобы они сейчас же помирились и забыли свои обиды. Сам знаю, как тяжело потом восстанавливать равновесие и заглаживать нанесенные в запале обиды. Впрочем, у меня есть давние знакомые, которые могут успокоиться и простить друг друга, лишь когда перебьют посуду. От этого их не любят звать в гости, но зато, приходя к ним домой, все дарят им сервизы. Не дорогие, но с большим перечнем предметов.
После очередного рывка очереди вперед на десять метров, машины останавливаются, а в «Гольфе» вспыхивает диалог не слышащих друг друга. Оканчивается это тем, что парень выскакивает из машины, но в последний момент останавливается и плюхается на заднее сиденье. Они молчат несколько минут, как будто забыв о существовании друг друга.

Мне не известны причины их ссоры, но почему-то очень хочется, чтобы хоть кто-то оставался счастливым в этой ненормальной ситуации, вызванной многочасовым простаиванием в пробке. Невольно вспоминается мать, которая всегда повторяла в подобных ситуациях –«лишь бы войны не было, образуется». Наверное, мы подсознательно обращаемся к большим проблемам, чтобы оправдать меньшие. Тем временем, очередь зашевелилась, заурчала моторами, проталкиваясь вперед. Это спровоцировало новую вспышку ссоры сидящих в «Гольфе». Девушка то и дело оборачивалась, отвечая на реплики сидящего сзади. Машина виляла в стороны, отчего соседние машины шарахались и сигналили. Я не торопился их обгонять, и стоящие за мной машины тоже начали сигналить, требуя движения.

Наконец, парень прокричал что-то, от чего девушка застыла на мгновение. Он выскочил наружу и, хлопнув дверью так, что машина закачалась из стороны в сторону, стал выбираться из потока. Девушка включила аварийку, и, положив руки на руль, склонила голову. Было видно, как вздрагивают её плечи. Наши машины стояли рядом в потоке суетящимся и сигналящих машин. Я сопереживал вместе с ней и не решался двинуться с места, как будто это стало бы проявлением предательства. На моих глазах разбилась маленькая мечта о счастье, навеянная весной, в которую захотелось поверить и мне. Остальные не обратили на случившееся никакого внимания, они торопились туда, где на солнечных сторонах бугорков и канавок цвела земляника.

Рубрика произведения: Миниатюра
©Александр Асмолов 05.07.2013

События в г. Пугачёве в очередной раз всколыхнули наше общество и на несколько дней затмили в умах наших граждан и в медийном пространстве всё остальное




С прискорбием надо отметить, что убийство, совершенное, как утверждает следствие, на бытовой почве моментально переросло в межнациональный конфликт с толпами возмущенных граждан, перекрытием дорог, требованиями о выселении приезжих и т.д. Анализ причин, приведших к таким последствиям, впереди, но уже сейчас ясно, что напряжение накапливалось в обществе годами. Как минимум с момента совершения в Пугачёве похожего убийства несколько лет назад.

Повторюсь, что оценка действия властей (на протяжении всего этого времени) будет дана. А теперь я хочу обернуться назад где, как говорится, все без изменений: Кондопога, Сагра, Ремонтный, Кировская область, Ставрополье… Этот список можно, к сожалению, продолжить. Все это – места, где вполне обычные, на первый взгляд, обстоятельства привели к конфликтам на межнациональной почве. Все эти случаи объединяет одно – «необъяснимое» поведение местных властей. Неужели в маленьком поселке Кировской области о ситуации на лесопилке и вокруг нее не знали местный глава и начальник полиции? Не могли не знать! И ничего не делали, чтобы предотвратить случившееся. В Ставропольском крае хиджабы одели не в один момент и не по свистку арбитра, как начинается футбольный матч. К этому шли много лет. На глазах у губернатора, главы района, начальника полиции, сотрудников спецслужб, депутатов и т.д. И никто ничего не делал! Зато теперь после «вселенского скандала» дошли до Президента и Верховного суда в решении этого вопроса.

Уверен, что своевременное вмешательство власти могло и должно было предотвратить эти и другие конфликты. Необходимо было найти приемлемое для представителей всех национальностей и конфессий законное решение этого вопроса, не дожидаясь пока ситуация накалится до предела. Президент Российской Федерации В.В.Путин в своей программной статье «Россия: национальный вопрос» прямо указывает на то, что «нужно всегда помнить, что существует прямая зависимость между нерешёнными социально-экономическими проблемами, пороками правоохранительной системы, неэффективностью власти, коррупцией и конфликтами на национальной почве… Везде обострённая реакция на отсутствие справедливости, на безответственность и бездействие отдельных представителей государства, неверие в равенство перед законом и неотвратимость наказания для преступника, убеждение, что всё куплено и правды нет…».

Полтора года прошло с момента опубликования статьи, а «воз и ныне там». Похожие как «близнецы братья» трагические события на межнациональной почве сыпятся, как из «рога изобилия» на наши головы. Видимо, многие чиновники статью не читали, а стоило бы! А может хуже: читали, но не могут или не хотят что-либо менять. Коррупция и безответственность тяжело изводимые пороки. Но это положение вещей устраивает только их самих, а нам, гражданам великой страны, нужно совершенно другое. К сожалению, приходится констатировать тот факт, что причины происходящих процессов анализируются в недостаточной степени. Информация о действиях или бездействиях органов власти, которые привели к межнациональному напряжению, зачастую отсутствует. И эта ситуация неприемлема.

В этой связи полагаю целесообразным и своевременным создание в рамках ОНФ Центра мониторинга межнациональных и миграционных процессов, который в режиме реального времени получал бы от граждан и из СМИ информацию о имеющихся предпосылках для возникновения конфликтов на межнациональной почве. Немедленно вырабатывал решения во взаимодействием с экспертным сообществом, представителями диаспор и другими заинтересованными сторонами, требовал бы от власти реакции на происходящее. Обеспечивал бы регулярный межведомственный и межрегиональный обмен информацией по этим вопросам. Взаимодействовал бы со СМИ, так как форма и содержание информации по межнациональным отношениям и миграционным процессам имеют решающее значение. Уверен, что такой Центр востребован и станет действенным механизмом взаимодействия общества и власти. Его деятельность приведет к реальному улучшению ситуации на этом направлении.

http://www.kp.ru/print/26106.5/3002897/

Ларка!Я нашел твой портрет,почему то мне кажется,что ты должна быть такой...



Врубель "Сирень"

Навстречу выборам В Твиттере пишут, что из полумиллиона граждан солнечного Кыргызстана, приехавших в РФ, две трети уже получили российское гражданство. Охотно верю, потому что буквально на прошлой неделе встретил у нас в подмосковном поселке бригаду киргизов, два года назад сажавших мне крупномеры. Похвалились: у всех теперь российские паспорта. Делалось за деньги, но Путиным довольны. В твиттере пишут, что таким образом укрепляется электоральная база жуликов и воров. Это, конечно, так. Но, как выяснилось, для того, чтобы принять участие в сентябрьских выборах, гастарбайтерам необязательно даже покупать гражданство РФ. Уже второй год они это могут сделать, имея вид на жительство. О том, что на выборах муниципальных органов власти могут принять участие гастарбайтеры, не имеющие гражданства РФ, разъясняется на сайтах ТИКов. Например, тут: http://tyumen.izbirkom.ru/way/930384/sx/art/950381/cp/1/br/930386.html http://avmalgin.livejournal.com/3901604.html

 

Серия сообщений "ВЫБОРЫ":
Часть 1 - Выборы-все ли кандидаты "пидоры"?
Часть 2 - Лужкову на канале «Россия» простили пчел, коней и миллионершу-жену
...
Часть 4 - Почему Собянин не подходит Москве.
Часть 5 - Россия-Выборы...
Часть 6 - Навстречу выборам
Часть 7 - Еще раз о мэрском фарсе
Часть 8 - Про Навального-2: голосуй мозгом.
...
Часть 13 - К ВЫБОРАМ...
Часть 14 - Гетто и ларек
Часть 15 - Мораль этих выборов состоит в том, что фэйсбук это одно, а реальность - другое...

Серия сообщений "ВЫБОРЫ":
Часть 1 - Выборы-все ли кандидаты "пидоры"?
Часть 2 - Лужкову на канале «Россия» простили пчел, коней и миллионершу-жену
Часть 3 - Про отказ играть за Собянина
Часть 4 - Почему Собянин не подходит Москве.
Часть 5 - Россия-Выборы...
Часть 6 - Навстречу выборам
Часть 7 - Еще раз о мэрском фарсе
...
Часть 13 - К ВЫБОРАМ...
Часть 14 - Гетто и ларек
Часть 15 - Мораль этих выборов состоит в том, что фэйсбук это одно, а реальность - другое...