Глава 14.
Смерть Вуэррэ, воина хоть и преклонных лет, но вполне ещё себе здорового, сильного, только недавно младшая жена разродилась крепышом, а самое главное, непонятная и загадочная, без единого нанесённого ранения, показалась диким х`васынскх` страшной. Всё племя было испугано, даже мужчины, не говоря о женщинах, две из которых преждевременно выкинули младенцев, которые тут же, не доношенные до срока своего, умерли.
У Тох`ыма после вспышки ненависти, волшебным образом убившей насильника, cил не осталось ни самому отползти в сторону, ни разбудить Х`аррэ, чтобы тот тоже перелёг на безопасное расстояние от мёртвого тела.
Так их и нашли вместе: истомлённого ночной вспышкой ненависти Тох`ыма, спавшего без задних ног; Х`аррэ в том же состоянии усталости от первого, как оба раба посчитали, непроизвольного, стихийного выброса Сногсшибателя, а между ними покоился целенький, словно живой, вот только мёртвый и уже окоченевший Вуэррэ.
Люди опросили рабов о произошедшем ночью, но никто ничего не слышал. Все спали, как убитые. Старик-раб тоже не обмолвился о том, что Тох`ым и Х`аррэ колдуны, и что именно старший убил благородного воина Вуэррэ. Колдуны наутро были слабее детей, так подкосили их силы случившиеся выбросы магии, хотя сами они ничего не помнили.
Тох`ым смутно вспоминал страшный сон о том, что воин, положивший на него глаз, всё-таки совершил с ним, Тох`ымом, непотребное, и от того был в печали, у него болело всё тело и особенно голова.
Но мертвецы не притесняют, не насилуют, а Вуэррэ по непонятной для самого Тох`ыма причине лежал рядом с ним с приспущенными штанами, но мёртвый. Значит, добрые Мерлин и Моргана услышали мольбы несчастного, жалкого раба Тох`ыма и убили похотливого Вуэррэ, не дав ему надругаться над таким беспомощным существом, как невольник Истинных Людей.
Тем временем к костровищу рабов подошёл сам вождь Х`ынгу с тремя лучшими воинами племени и приказал избить Тох`ыма, ведь Х`ынгу давно прознал о пристрастии достойного воина Вуэррэ к рабу. Тох`ыма грубо подняли на ноги, но они не держали его.
Х`аррэ тихонько плакал в сторонке, куда отогнали остальных рабов, чтобы они наблюдали наказание непокорного благородным хозяевам раба. Даже в удовлетворении низкой похоти должен был хороший раб расстилаться перед, а, скорее, под благородным хозяином.
Таковыми считались все женатые мужчины х`васынскх`, и прихоть каждого раб должен был выполнять беспрекословно, не смущаясь. А какой стыд может быть у раба, коли у него ни чести, ни даже имени человеческого нет?
Как только Тох`ыма перестали держать за длинные, каштановые, вьющиеся волосы, он упал на землю и пытался было встать, чтобы принять наказание стоя, но раб только приподнимался на локтях и падал снова лицом на землю.
Один из воинов достал из ножен меч и хотел прирезать мразь, но Х`ынгу настоял на том, чтобы раба всего лишь отделали бичом, да так, чтобы он после мог выполнять любую работу, которую ему прикажут сделать.
И другой воин достал из-за пазухи бич для управления колесницей и начал хлестать вздрагивающее от каждого удара с протягом тело Тох`ыма, стонавшего, но не молившего о пощаде из-за внезапно откуда взявшейся гордости. Удары рвали одежду Тох`ыма на полосы, и тот старался думать лишь о ней. Она прекрасно согревала в холода и не давала гнусу облеплять их с милым подростком тела летними ночами. Так стойко переносил Тох`ым позорное наказание неведомо за что. Он думал лишь о его, значит, отчасти и Х`аррэ, одежде, последнем напоминании о том, что не всегда он с Х`аррэ были рабами, но носили одежду и были во всём подобны Истинным Людям. Были они такими же свободными, как и х`васынскх`, и имели власть над палочками. Сейчас, правда, Тох`ым не помнил вкус власти, каковой появлялся лишь изредка в снах под утро. Так же, как и вкус свободы.
Наконец, Тох`ым потерял тоненькую нить мыслей, ещё теплившихся в его мозгу, громко вскрикнул и потерял сознание от непереносимой, страшной, незаслуженной боли, истерзавшей его плоть.
Воин спокойно, сделав дело, угодное вождю и повинуясь приказу, прекратил истязание и убрал бич обратно, за пазуху, предварительно вытерев его о порванное во многих местах, но всё ещё оставшееся в сносном состоянии длинное, не как у всех остальных рабов, одеяние, сделанное из непонятно как сотканной плотной, багряной материи.
– Облейте его водой. Пускай придёт в себя и насладится болью, – проронил с отвращением в голосе вождь. – Да пусть займётся собиранием сучьев для костра, а то племя голодно. Сегодня мы, воины х`васынскх`, будем поминать славного воина тот-который-умер. Кровь этого омерзительно слабого раба оросит погребальный костёр.
Х`аррэ почти не понимал слов благородных хозяев, но чувствовал что-то дурное.
– Ты прикажешь убить его, благородный вождь? – спросил один из воинов.
Х`аррэ понял вопрос, и его сердце готово было выскочить из груди, забившись где-то в горле, сжатом спазмом от подступивших и невыплаканных слёз.
– Нет, у нас мало рабов, и мы должны сохранить этому мерзавцу жизнь, чтобы он работал, как и остальные. Я прикажу лишь распороть ему кожу на груди и собрать кровь в ритаульную чашу, а потом обрызгать ею место погребального костра и тело того-который-умер. Тогда в другой жизни все желания погибшего достойного воина будет выполнять этот раб с ореховыми глазами и в странного сукна длинной одежде.
Так, ты, Х`аррэ, беги за водой из того бочага, откуда пьют овцы, а ты, Рангы, обольёшь Тох`ыма из ведра. Да поскорей же, шевелитесь, твари!
С этими словами вождь, абсолютно уверенный в беспрекословном подчинениии рабов, повернулся и ушёл вместе со своей свитой.
Х`аррэ и сам с усилием, чтобы не свалиться, сидел на корточках, как положено рабу, так хотелось ему лечь и проспать целую вечность. Но он всё же пересилил себя и встал, подошёл, покачиваясь от голода и головокружения, к пришедшему, как ему показалось, в чувство, Тох`ыму и лёг рядом с другом, заменившем ему старшего брата, которого у него ни в жисть не было. Это Х`аррэ отчего-то знал.
Обхватив его за шею, Х`аррэ зашептал на ухо другу утешительные слова, способные, по его мнению, утишить боль в кровивших рубцах, но… обнаружил, что Тох`ым не слышит его и не двигается даже, чтобы повернуть к нему, Х`аррэ, уткнувшееся в землю, страшно бледное, с синяками вокруг глаз лицо.
Тогда Х`аррэ изо всех сил пожелал, чтобы его собственная искра жизни поделилась бы с душой Тох`ыма.
Не было ни сияния, ни вспышки, ни свечения. Х`аррэ почувствовал только, что силы покидают его и впал в забытье, зато Тох`ым очнулся. Первым, что он почувствовал, была холодная рука вконец окоченевшего Х`аррэ на своей шее, а потом пришла боль, жуткая боль в спине, пронзающая до сердца и лёгких, так, что больно было даже дышать. Он вспомнил свист рассекающего воздух бича, свои отвлекающие от наказания мысли и снова непереносимая, кажется, боль, боль, боль…
– Х`аррэ, милый друг мой, братец, что ты молчишь? Я жалок?
По внезапно возникшему желанию согреть Х`аррэ, его тело и руку друга объял невидимый плотный кокон тепла, и Х`аррэ тут же согрелся и заговорил:
– Они, мерзкие порождения Посмертия, посмели избить тебя. Скажи мне, Тох`ым, что было ночью или не знаю когда? Почему ты не позвал меня? Я уж точно помогнул бы тебе.
– Я звал, но ты спал глубоко. В общем-то, произошло только то, что мне приснился страшный сон, будто бы Вуэррэ хочет… обесчестить меня противоестественным образом. И вот, смотри, он лежит мёртвый со спущенными штанами.
Не знаю, сон это был или явь, но он вдруг навалился на меня и хотел, пытался… войти в меня, но что это я рассказываю тебе, юноше. Негоже тебе знать о… таком…
– Говори, говори, Тох`ым, я ведь не дитя, а мужчина по летам, и я видел, что Вуэррэ заигрывает с тобой, как с мерзкой бабой, и хочет выебать тебя.
– Мне почудилось, что в тот миг в душе моей проснулась страшная по силе своей, необъяснимая ненависть, и сначала меня, а потом… и его словно бы окутало зелёное свечение.
Ты знаешь, а ведь это мой любимый цвет, цвет твоих глаз. И тот-который-умер в одно мгновение обмяк и прекратил свои, ну-у, попытки, да так и остался лежать на мне. Я едва выполз из-под его отяжелевшего тела и снова провалился в сон, только уже без снов. Помню, что уже рассвело, но нас хоть и покормили, зато дали выспаться.
Сейчас же во мне не было сил даже для того, чтобы встать и принять наказание, не как червяк, ползающий по утоптанной земле, а как ни в чём не повинная жертва, гордо.
Ты понимаешь, что значит гордость?
– Не-а, Тох`ым, я не имею её. И если кто-то из Истинных Людей захочет… ну, ты понимаешь меня, я приму это, ведь я же раб.
– А я теперь буду страдать в положении раба ещё тяжелее потому, что чувствую себя, как гордый, свободный человек, представляешь?
– Нет, Тох`ым. Я раб, и всё, что захотят сделать со мной Истинные Люди, пусть будет их хочением, но я не свободен и умру рабом.
Пожалуйста, прими меня, как я есть, не покидай меня.
– В тебе тоже проснётся гордость, и тогда…
Их обоих облил Рангы из кожаного, покорёженного ведра холодной водой, пахнущей тиной и ряской, выполняя работу и обессилевшего Х`аррэ, и свою собственную, как приказал вождь.
Слово вождя должно быть исполнено, иначе накажут и Рангы за этих двоих… любовничков. Ишь, твари паскудные, лежат в обнимку при всех, совсем стыда нету.
– А ну, поднимайтесь, вы, уроды нездешние, ёбари говённые! – зо злостью гаркнул Рангы, и под конец тирады харкнул прямо в лицо младшенького, зеленоглазого, с такой худой, костлявой, но легко бывшей бы доступной задницей.
Если бы не этот чем-то пугающий Тох`ым, Х`аррэ тотчас достался бы так сильно хотящему парня Рангы.
Он полюбился вечно дрочившему перед сном, неудовлетворённому рабу, тоже рода Истинных Людей, попавшему в плен, как лазутчик чужого племени, и так ставшему бессловесной тварью, которому, как человеку х`васынскх`, оставили во имя подтверждения кровного родства только имя.
Женщина же рабу не положена. Теперь Рангы, имевший в своём большом и сильном роду аж три жены, был согласен и на мужчину, хотя никто не давал ему попользоваться своей задницей. Рожей не вышел.
Тёплый кокон, окутавший Тох`ыма и Х`аррэ, растворился в гнилостной воде, и теперь оба, мокрые и злые, вскочили с земли, превратившейся в грязь.
И откуда только силы взялись?
– Х`аррэ остаётся на побегушках, а ты, Тох`ым, ступай собирать хворост для костра. Истинные Люди жрать хотят, а ты тут разлёгся, тот-кто-делает-навыворот ёбаный. Да быстрее в лес пошёл, чтоб тебя там волки грязные разодрали!
– Не смей, ты, раб, указывать мне, такому же рабу, что делать! – обуреваемый проснувшейся гордостью, гневно воскликнул Тох`ым.
– Я и без тебя знаю, что мне делать! И попробуй только пальцем Х`аррэ коснуться, так я убью тебя! И смерти злой не побоюсь!
Тох`ым приобнял мокрого, холодного Х`аррэ и поцеловал его в лоб, потом быстро направился к лесу, а Х`аррэ остался и видел, как к телу Вуэррэ пришли трое Истинных Людей, мужчина и две женщины, голосящие так, что уши закладывало.
Мужчина, брат Вуэррэ, молча поправил ему штаны, взвалил на плечо тело, уже окаменевшее, а женщины, жёны покойника, оплакивали его по закону х`васынскх`, громко и протяжно завывая. Голосами своими, да пострашнее, выть нужно было. Только так можно отогнать злых духов, слетевшихся на мертвечину…
… Северус проводил ночь без сна, наслаждаясь пришедшей грозой и свежестью озона от разрядов молний, одна из которых ударила в землю неподалёку от его окна. Он сидел на широком подоконнике с ногами и курил один за другим эрзацы сигарет, страстно мечтая выкурить хотя бы одну, но настоящую, от которой закружилась бы голова, наполнились настоящим никотиновым дымом лёгкие, и гулко забилось сердце от подупавшего давления так, что похолодели бы кончики пальцев и нос.
– А аромат! Боги, Мерлин, я ведь помню… настоящий аромат табака в ещё не закуренной сигарете. Интересно было бы научить Квотриуса курить эти незамысловатые, практически безникотиновые эрзацы. Понравилось бы ему?
А, может, действительно стоит научить его затягиваться и не кашлять при этом?
Нет, анахронизм…
Но это же ненастоящие сигареты, не из настоящего табака, значит можно. А потом научить его самого творить эрзацы посредством магии, ведь он маг теперь, и от него, именно от этого избранного ради красоты матери бастарда, одного из множества, и пойдёт род магов Снепиусов-Снеп-Снейп…
Нет, нельзя, он же воин, ему вредно курить, особенно при скоплении безмозглых легионеров. Это покажется чудовищным, и его будут бояться, как сейчас рабы, да и домочадцы тоже, остерегаются меня самого, в том числе и из-за появляющихся "из воздуха" эрзацев…
Но для начала ему нужно расстаться со мной и найти невесту. Уверен, что когда я исчезну из этого времени, а это произойдёт обязательно, я уповаю на это и только этим, да, пожалуй, ещё любовью Квотриуса, и живу, мой "брат"-бастард всё же бросит гомосексуальные обычаи и вернётся в… лоно женщины, дабы дать продолжение роду.
А, Дементор меня поцелуй, мне всё же больно думать о разлуке с ним навсегда. Никогда больше не увидеть его прекрасного кельтского лица с мягкими чертами, но римским носом, атлетически сложенного обнажённого тела.
Да, как же хочется увидеть его, касаться его розовых сосков, прикусывать мочку, проводить влажным, горячим языком дорожку из-за уха к адамову яблоку и снова вниз, к ключице, нежно дунуть на кожу, щекоча её и будоража плоть, чтобы мелкие курчавые волосики на груди, да и волоски на всём теле, и там тоже, встали дыбом от этой невиннейшей, но так нравящейся ему, такой нежной ласки.
Боги! Я не выдерживаю, я хочу вновь оказаться в нём!
Но нет, он не придёт потому, что, видите ли, сон у меня был странный. И из-за глупого, в сущности, сна я отказался от пиршества плоти и духа, ведь не только тело его принадлежит мне, но и сердце, и душа…
Я всё-таки почти уверен в том, что полюбил его. Да, именно так: "почти" и "уверен" одновременно… Пока.
А теперь он ещё и маг!
Да, несмотря на эту его Карру, он чист и целомудрен. А как же он прекрасен!
Как же не любить его?..
Его душа, хоть и убийца он профессиональный, но уж принял я это, как данность эпохи, много чище моей, познавшей море жестокости у Волдеморта, и хоть я лично не участвовал в пытках, любимом "хобби" Тёмного Лорда, я был рядом, я всё видел. Видел, как жертвы мучаются и погибают страшной, тяжёлой смертью от приготовленных мною ядов.
Как бывали ужасны эти минуты! Да, всего лишь пара-тройка минут. Я же старался изготавливать быстродействующие яды.
Но вот сам Волдеморт, признаться, крупный знаток алхимии и зельеварения, когда принимался за "дело", варил только медленные яды, продлевающие агонию жертвы с кровохарканьем, выворачиванием внутренностей, ослеплением, да попросту выжиганием глазных яблок, и прочих "приятных и зрелищных" моментов.
Он от души, если она, конечно, осталась у него после второго пришествия, развлекался сам и давал толику радости своим Пожирателям, а они-то и давай радоваться, да благодарить Господина.
Фу, вот ведь какая гадость лезет в голову…
Лучше думать о прекрасном Квотриусе, в крайнем случае освобожу себя от спермы сам, как привык делать с двенадцати лет.
А что в этом зазорного? Ровным счётом, ничего.
Кроме того, что этот грешок лишь от полного и одуряющего одиночества, которым была пропитана вся моя жизнь с самого раннего отрочества.
Что послужило тому причиной?.. Быть может, мой нелюдимый характер, пришедшее в школе ранее увлечение зельями, страсть к Тёмным Искусствам, напротив, бесстрастность в выказывании сексуальности и намерений такого рода…
Не время сейчас, когда такая славная гроза играет маггловским органом на трубах и трубочках моей измученной этим миром, этим временем, этой миссией, души… Кажется, гроза уходит… А жаль… Но не сейчас предаваться жалости о… бывшем одиночестве, преследовавшем меня всю жизнь…
… О, как льёт, вот сейчас и ополоснусь, только разденусь. Всё равно все, кроме, наверное, Квотриуса, спят.
Разделся, а теперь босиком, боги, как же я люблю ходить босиком по траве, но здесь тёплый, сухой земляной пол. Как приятно ступать на него босыми ногами, как летом в Хогвартсе, когда идёшь купаться, или в Гоустле, на лугу около затейливых излучин Устера, стреножив пегаса и заклинанием слепив ему крылья.
Брр, ветерок, однако, но надо же душ принять.
Всё, я под ливнем, гроза ушла и погромыхивает где-то на востоке, куда через день мы отправимся на боевых квадригах в поисках неприкаянных врагов, неведомо как, а я, что, ведомо, что ли, заброшенных в эту эпоху. И купаюсь я, как последний варвар, под дождём…
Так, потереть поясницу руками…
Мерлин всеблагой! Какой же я грязный! Нет, завтра с утра я встаю пораньше, готовлю себе лепёшки, штук пять-шесть, да сколько влезет на две сковорды, уж не меньше. Буду нажираться, как дикарь, сразу и много, а потом весь день всё равно ведь не есть, вот как сегодня до ночи, когда спать не хочется из-за голода, пришедшего, как всегда, вовремя, на ночь глядя. Худею, понимаешь, на диете сижу, а то толстый такой, аж в дверь не пролезаю…
Итак, потом, взяв сопровождение, захожу на торжище и прикуплю имбирный корень. Буду надеяться, торговец не обманет меня и ещё затемно ему привезут его из Вериума. Это же такая выгодная для торгаша сделка, хоть и пришлось посылать кого-то, кто у него в услужении, наверное, всё-таки раба, в соседний город, но бритты хорошо ездят верхом даже на неосёдланной лошади, сёдел-то ещё со стременами не придумали. Это удел новых ромеев – византийцев.
Эх, если бы не ветер, то совсем хорошо было…
После покупки имбиря я прямиком направлюсь в термы, и пусть опытный банщик займётся уринотерапией, хотя, если честно, после вида этой кадушки со стоялой, воняющей на весь двор мочой мыться подобной, да ещё со всего города собранной, как-то не хочется. Ведь нельзя приносить в термы мыло, "ибо сие суть", как сказал бы Квотриус, анахренизм, на хрен его, к Дементору!..
Значит, придётся всё же отдаться уринопомыванию под руководством опытного раба. Уж он-то должен соскоблить с меня всю эту липкую пакость.
– Кто здесь? Кого демоны привели?!? Не сметь подсматривать за Господином дома!!! А ну, назовись!
– Да что же это такое? Идёт сюда, как ни в чём не бывало.
– Северу-ус!
– Квотриус! Зачем ты здесь? Сказал же я, дабы не приходил ты ко мне сегодня ночью. Почему ты ослушался?
– Северу-ус! Не можно было мне спать, ибо молился я Юпитеру-Громовержцу, дабы отвёл он милостью своею великою грозу от дома твоего, а после, не сумев заснуть… Увы мне, ибо мастурбировал я с именем твоим на устах. Словно бы по наитию, бросил я взгляд в окно и увидел тебя… нагого. Не смог я оставаться более в опочивальне одинокой, неприветливой, наполненной скорбью лишь единой по тебе, о, высокорожденный брат мой!
Северу-ус, люби меня!
– Брат, отойди от греха подальше.
– Северус, о каком ещё грехе говоришь ты, ибо уж согрешили мы?
– Не с-стоит больше заниматься этим. Всё же мы братья и… маги.
– Говорят, занятие любовью с мужчиной-магом, это нечто невероятное по ощущениям, –подумал вдруг Северус.–Я хочу, да, хочу попробовать, каково это. Но кто говорил? Девственный похабник Ремус. Стоит ли нарушать свои же для себя установленные правила, чтобы?.. Стоит.
Решив так, Снейп обнял мокрого, как и он сам, Квотриуса целомудренного своего, и страстно поцеловал, потом прижался к нему трепещущим от уже нарастающего вожделения телом, потёрся пахом о бедро брата и почувствовал, насколько тот возбуждён.
– Пойдём, пойдём, – зашептал Северус горячо, – к тебе. Да, пойдём к тебе, туда, где оказался ты первым за всю мою жизнь человеком, кроме матери и… не важно, забудь, матери, кою почти и не помню я. Столь мал я был, когда умерла она… Первым мужчиной, коснувшимся моих губ поцелуем, хотя я и не ожидал его от тебя. Ты же сам не был с мужчиной до меня.
О, зачем соделал ты сие, брат мой? Почему не сдержал себя тогда?
Ибо растлеваю я тебя, а нужно тебе жениться, заводить семью, в общем, не с мужчиною ложе делить, а с женщиной, супругою достойной, дабы народила она тебе сыновей, дабы не прервался в веках род Снепиусов.
– О-о, пощади, Северус! Ибо не могу думать я ни о какой женщине, когда рядом ты. Я и без тебя не желал жениться, а теперь, познав любовь взаимную и разделённую, с тобой, о брат мой Северус, как могу думать я о том, дабы отказаться от тебя?
– А если я исчезну? Просто однажды утром ты не найдёшь меня в библиотеке, – говорил Северус, покрывая короткими, страстными, обжигающими поцелуями лицо брата, – Обыщешь весь дом, более того, город, да хоть Альбион целый, и нигде не окажется меня. Что тогда?
– Тогда отворю вены я себе и умру без тебя, но буду до последней капли крови, пока ещё останусь я в сознании, звать тебя, дабы пришёл ты обратно, ко мне.
Нет! Не говори так. Сие жестоко слишком.
О-о, Северу-ус, сводишь ты меня с ума поцелуями. Скажи, почему ты так нежен со мной? Я же не девица.
– Я… люблю тебя, Квотриус, но этот мир не мой. И я должен буду вернуться в своё вре… в свой мир, мир магии и чародейства. Поверь, это обязательно произойдёт, но если ты убьёшь себя, не оставив потомства, меня никогда не будет. Нигде. Ни в моём вре… мире, ни в этом, чужом мне, поверь. А хочешь ли ты, дабы никогда не родился я?
– Так… из другого времени ты, брат мой, из будущего, да?
– Да, брат мой, я из очень далёкого будущего.
– Для чего же мне жить без тебя?!? – в отчаянии воскликнул младший брат.
– Для того, дабы я был, жил в своём времени. Ведь скучаю я по тому миру, но знаю, что буду снова одинок там, без тебя.
– Возьми меня с собой, прошу, нет, молю, как божество.
Квотриус опустился на колени прямо на размокшую землю нечистого захоженного двора, превратившуюся почти что в глину.
– Возлюбленный мой, встань! Подымись!
Вот так, иди ко мне, как же хорошо мне с тобой, о Квотриус!
Я и сам не знаю, как буду… там снова один, зная, что в своём времени, в эту эпоху ты жил и был любим мною, и сам любил меня. Но пойми и поверь, не могу я, сие велико весьма противоречит бытия законам, оставаться здесь надолго.
А взять тебя с собой…
Что же, знай, от тебя… там даже праха не останется, понимаешь ли ты сие?
А сейчас идём, идём к тебе, туда, где впервые ощутил ты вкус моих губ украдкой сорванным поцелуем, изменившим всё, слышишь? Всё! Я и… там уже не буду прежним, ибо познал я Имя Любови! И сие имя есмь твоё, о прекрасный мой, целомудренный Квотриус! Как жить мне… там без тебя?..
Но идём же, скорее, ибо сейчас самая глухая ночь, и клянусь, что не буду я боле сдерживать вскриков и стонов блаженства, будучи с тобой, как не делаешь сего ты, возлюбленный брат мой! Как же стражду по тебе я! Уже сгораю я от нетерпения обладать вновь, много, много много раз, до полного изнеможения нашего обоюдного прекрасным телом твоим, телом воина, телом атлета, самым прекрасным телом в мире! Телом, кое подарило чувство обладания мне. Телом, кое ответило на мою лю… Моё… желание, да как!
Они снова тесно прижались друг к другу, и капли заканчивающегося дождя смывали с них грех, которого не было. Нет, не братья они друг другу, а возлюбленные.
Ведь только те, будущие магглы, принявшие различные, но и схожие между собой верования в единого бога, будут считать любовь двух мужчин грехом, а пока…
Пока боги благосклонно смотрели на двух нагих чародеев, переплетающих объятия и неистово целующих друг другу лица, шеи, плечи, руки, грудь.
… Северус чутьём шпиона ощутил на себе чей-то пристальный взгляд и заставил себя оторваться от неистовых поцелуев, злобно посмотрев в чёрный зев распахнутой двери дома, где стояла и тряслась от негодования… Да, она! Нина.
Женщина увидела, что её заметили, и смело шагнула нежными, теперь босыми, как и положено дома рабыне, ногами во двор. Потом заговорила, сначала несмело, падая на колени так же, как за четверть часа до этого её сын, перед мужчинами и отворачивая лицо, чтобы не видеть их наготы. Но по мере речи своей подымала она голову, вглядываясь в них так пристально, словно одеты они были, а слова её произносились при свете дня, а не в дальних полуночных всполохах молний, постепенно всё возвышая и возвышая глас свой, покуда не дошла она до крика истошного, материнского:
– О, великодушный Господин мой Северус, заклинаю тебя, дабы не губил ты сына моего единородного, возлюбленного!
Не заставляй меня в кровь сбивать колени, падая пред вездесущим духом Господа моего Иисуса Христа, молясь денно и нощно о спасении души сына моего от греха, не достойного мужчины, за коий душа его вечно будет мучиться в Геенне огненной, ежели не обратится он сам ко свету, даруемому Господом всякому, к Нему прибегающему!
Северус отстранился от брата, стыдливо прикрывшего срам перед матерью, сам же закрываться принципиально не стал, настолько был зол.
– Она одна из множества твоих рабынь, не более, – уговаривал он сам себя. – Ну же, граф Снейп! Поговори с ней так, как презренная маггла того заслуживает со своей глупой верой.
– А ну, рот на замок, глупая женщина и проваливай отсюда! Как смеешь ты вмешиваться в господские дела?!
– Господин мой Северус, будь так милостив, – уже настаивала Нина, несмотря на умоляющие словеса, – И изволь оставить брата своего сводного, ибо грех великий не только мужчинам совокупляться, для этого есть женщины, но и спать с собственным братом. Кровосмешение сие есть. Бойтесь, нечестивцы! Ибо Господь нашлёт на вас обоих кару страшную!
Отпусти сердце сына моего, не ворожи над ним!
– Да как ты, злостная отравительница, посмела… таковое вымолвить!
– Не отравительница я, о Господин мой Северус, Господин, карающий столь жестоко, но сам нечестивый, бесчестный.
– И хватит уж расхваливать мои достоинства, женщина. А скажи мне, отчего же тогда умер виночерпий, испивший того вина?!?
Смотри на меня, в глаза!!!
– Боюсь я тебя, Господин мой, да и глаз возвести не посмею, ибо рабыня есть, и не принято таковым, как я, презренным, глядеть в лицо Господам своим. За преступление почитают сие Господа ромейские.
– Сказал, так смотри!
Нина подняла свои прекрасные, чёрные глаза и бесстрашно взглянула в такие же чёрные, но сейчас не занавешенные завесой глаза Северуса, а метавшие отблески молний гнева и грозящие вновь наслать ту страшную муку.
– Сейчас прочитаю я мысли твои, и правда выйдет на свет, ты ли хотела отравить меня вином, и как осмелилась на злодеяние таковое!!!
Северус вломился в разум бедной женщины грубо, насилуя его, и картина, которую он увидел, была однозначной. Да, Нина подговорила торговца вином подсыпать порошка из ядовитых грибов, взамен пообещав ему своё, всё ещё прекрасное и… желанное самому Северусу, такое доступное и покорное тело.
Потом Снейп увидел, как Нину в каком-то сарае берёт раз за разом грубый, неласковый мужчина, как больно ей, но она терпит все надругательства молча, радуясь, что замысел её удастся.
Нина-христианка, предложившая своё тело к осквернению за то, чтобы не стало его, Северуса, в живых.
Нина-христианка, забывшая на время о главной заповеди: "Не убий" и о заповеди: "Не прелюбодействуй", чтобы спасти душу сына и всю оставшуюся жизнь молиться за него, а не за себя, прелюбодейку и убийцу.
Северус разорвал контакт, сказав с удовлетворением победителя:
– Завтра же ты и все рабыни уэскх`ке покинут этот дом. Ты не будешь одарена.
Ступай и попрощайся с сыном.
– Но, брат мой Северус… А как же…
– Или не восхочешь ты попрощаться с матерью своею, суть прелюбодейкою и отравительницею?!? Ибо из-за тебя лишь она расстаралась столь велико, о брат мой Квотриус! Так неужли не хочешь побеседовать ты с нею пред разлукою вечною?
Ступайте же оба!
Серия сообщений "Мои романы по миру ГП: "Звезда Аделаида"":The sands of Time
Were eroded by
The River of Constant Change
(c) Genesis, 1973
Часть 1 - "Звезда Аделаида",шапка + глава 1.
Часть 2 - "Звезда Аделаида", глава 2.
...
Часть 12 - "Звезда Аделаида", глава 12.
Часть 13 - "Звезда Аделаида", глава 13.
Часть 14 - "Звезда Аделаида", глава 14.
Часть 15 - "Звезда Аделаида", глава 15.
Часть 16 - "Звезда Аделаида", глава 16.
...
Часть 25 - "Звезда Аделаида", глава 25.
Часть 26 - "Звезда Аделаида", глава 26.
Часть 27 - "Звезда Аделаида", глава 27. Заключительная.
