Давеча просидев за монитором под говор 2x2 по телеку до половины второго, я, умудрившись не разбудить, проскользнула к маме спать, и во сне тискала Ягеля, собака Ушастой (положительно я соскучилась по этому лохматому охламону за год, надо будет при случае непременно смотаться к Ушастой в гости). При всём желании утром встать пораньше мне не удалось, в итоге нас разбудил вернувшийся с работы папа и уже только после этого я поздравила маму с днём рождения, вручив свинью из сырой обожжённой глины ручной работы из Белых облаков, купленную во время моего второго визита туда – свинья, вопреки опасениям, понравилась и заняла методом уплотнения своё место на полке с другими коллекционными свиньями, став юбилейным десятым экземпляром. День прострадав ерундой, то бишь преимущественно читая, я, успевшая уже по нему соскучиться, к вечеру поехала в театр на Юго-западе, приехала, благодаря задержавшемуся автобусу, впритык, минут за пять (это вообще входит у меня в привычку – если раньше могла за час приехать, то теперь предпочитаю по прибытии сразу занимать место в зале и не мучить себя долгим ожиданием). Вот и теперь, добравшись, я прикупила программку и отправилась на своё место в шестом ряду, что было ближе к краю, но благодаря многочисленным опаздывающим на первый акт нас подвинули, так что я оказалась в самой середине, а на второй акт все снова расселись согласно купленным билетам. Оттуда, со своего извечного последнего ряда под потолком, я почти четыре часа наслаждалась очередным, не побоюсь этого слова, шедевром от любимого Юго – сегодня это был «Дракула», один из культовых спектаклей этого театра.
Кумир труъ-готов планеты всей Брэм Стокер свыше ста лет назад написал на спор ну совсем, казалось бы, не сценичный роман о здоровой альтернативе Шерлоку Холмсу – профессоре Абрахаме Ван Хельсинге, вдохновившем создателей одноимённого фильма по одноимённой книжке (а я весьма люблю и уважаю и то, и другое). Матёрый режиссёрище Валерий Белякович по этому роману поставил спектакль об отчаянной и трагической любви Влада Цепеша и реинкарнации его первой жены Елизаветы, Вильгельмины Мюррей, рядом с которой история Ромео и Джульетты кажется уже не самой печальной повестью на свете, а одной из бесчисленных бытовых баек о непонятой молодёжи. В этом спектакле нет затянутой витиеватости, благодаря которому прочтение Стокера не настолько аппетитно, насколько могло бы быть, зато есть пьянящий аромат всеобъемлющей древней тайны бессмертия и расплаты за него, есть бьющая через край демоническая сексуальность, благодаря которым история о Дракуле настолько живуча в своих бесчисленных интерпретациях и настолько легко находит себе уголок в сердцах многочисленных недобитых романтиков. Блестяще сыгранный Матошиным, с его брутальной харизмой, граф – не упивающееся своим могуществом чудовище, а страдающий от многовекового одиночества и неутолимой душевной боли человек, чья жестокость к миру равносильна жестокости мира к нему; он чертовски притягателен с первой секунды своего появления на сцене до последней секунды своего присутствия на ней, и безусловное сочувствие зрителя всецело на его стороне. Несомненно приятно было посмотреть и на Леушина в непривычной для меня роли пожилого и ироничного Ван Хельсинга, в которой он был как всегда оригинален и убедителен, и не его вина в том, что пафосным проповедям этого Ван Хельсинга о грехе и спасении невинных душ не хочешь и не можешь верить: пример Влада и Вильгельмины доказывает как аксиому, что душу спасает любовь, а не удар осиновым колом. К Дымонт я некогда привыкала в роли Джульетты, привыкла в роли Геллы, после начала уважать не менее других актёров за роли в Сне в летнюю ночь и Куклах, но сегодня, в роли Вильгельмины, я окончательно влюбилась в её непосредственную, сочетающую детскость и зрелость, какую-то немного декадентскую манеру исполнения. Нельзя не упомянуть и Санникова, потрясающе сыгравшего жутковатые сцены бреда заточённого в психбольницу кающегося упыря Рэнфилда, и уморительные интонации и жестикуляцию Беляковича в роли Харкера, да и все прочие персонажи были воплощены не просто как должно, а зачастую на порядок ярче, чем они кажутся при прочтении книги. Да, человеческий фактор, чей главный инструмент – пластика, является в спектакле главным, но не единственным: как всегда, талант труппы Юго обрамлён достойной рамой: кровавыми потёками или могильным холодом ложатся пятна света; органично вплетается в повествование изысканная музыка Бизе и Верди; эпоху джентльменства воспроизводит строгий официоз костюмов; как никогда удачно – под углом – расположены единственные и неповторимые декорации Юго-западного театра – зеркала, так, что им удалось не только удвоить все кипящие на подмостках страсти, но и осуществить невозможное (я до сих пор ломаю голову над тем, почему отражение человека не совпадало с ним самим, например, когда человек с опущенной рукой отражался с поднятой, или почему одно из двух одинаково расположенных зеркал отражало лежащего человека ногами вперёд, а другое – вперёд головой). Всё это вместе создаёт ту мистическую атмосферу, которая так правдоподобно удаётся только на Юго, и спектакль получился красивым, во всех смыслах этого слова, и живым – насколько этот эпитет вообще применим к истории, герои которой ходят по грани жизни и смерти. А ещё – не страшным (хотя при монологе Ван Хельсинга так живо встают перед глазами сотни кольев, на которые безумный граф насаживал своих врагов сначала во имя Бога, а потом в протест ему, что не изменило сути), зато бесконечно грустным при всей своей энергичной, почти взрывной динамике. Смотреть этот спектакль надо обязательно, поскольку и ничтожной доли его великолепия шаблонными словами, кочующими послушным стадом из рецензии в рецензию, не выразишь – какое-то представление о действительности можно дать, только процитировав слова самого сценического Дракулы:

Никто не мёртв до конца, когда его кто-то любит.
Эта фраза настолько въелась в мозг, что я, наверное, что-нибудь бредово-рифмованное с нею напишу, но это будет уже совсем другой пост, а сейчас, выполнив свой скромный долг – дать читателям сего многобукова пинка, от которого, надеюсь, кто-нибудь да долетит до Юго-запада, – мне остаётся только предвкушать своё следующее возвращение туда.
От метро до дома меня снова подвёз папа, а дома меня настиг звонок нашей классной по поводу так и не сданных в библиотеку учебников – придётся завтра с утра пораньше тащиться с ними в школу, а уже потом идти на все четыре стороны. Ключевое слово тут, впрочем, - «пораньше», поэтому я поспешу откланяться, чтобы успеть выспаться перед этим несомненно важным (заодно и дневник с оценками получу) событием)

Вчера вечером, стоило нам вернуться домой, с Рублёвки, снеся на участке Ушастой ворота с петель и побив градом урожай, к нам на Москву двинулась долгожданная, после затянувшейся засухи, стихия. Всё небо от горизонта до горизонта плотно обложило тучами, стало темно как ночью; первым пришёл ветер, закачал деревья, со всего маху бился в стёкла, так что собак возмущённо лаял. Затем начал лить дождь и быстро превратился в ливень, шумно хлеставший густым водопадом, тёкший по стёклам рекой; каждые несколько секунд, освещая всё небо светло-малиновым сполохом, сверкала молния, неумолчно рокотал гром и иногда выстреливал оглушительным хлопком, пробуждая сигнализации автомобилей. Я выключила свет, настольную лампу и монитор, закрыла дверь в освещённый коридор, пододвинула поудобнее стул и, как на лучшем месте кинотеатра, любовалась этим потрясающим зрелищем, а приоткрытое окно дышало свежестью и сыростью. Постепенно гроза откатилась, ливень перешёл обратно в дождь, на небе немного развиднелось, только ветер остался до утра, всю ночь ломился на балкон, выстукивая рамами бодрые ритмы. Включив свет и всё остальное по окончании грозы, я снова засиделась допоздна и вспомнила про свою страничку на СтихиРе, где года два не появлялась, добавила несколько новых вещиц, ответила на каменты, теперь буду там периодически бывать, так что если кто там ещё обитает – делитесь ссылками на странички, добавлю. Сегодняшнюю первую половину дня скоротала за компом под радио или за книжкой, после обеда вышла, поехала на Юго-запад, но на сей раз не на спектакль тамошней труппы, а посмотреть на приехавших к ним в гости давних друзей – японский театр Сэйкацу Бутай (Сцена Жизни), билет на который, насколько некоторые могут помнить, я всего за 150 рублей совершенно случайно приобрела однажды после одного из спектаклей Юго-запада. Пришла я почти впритык, на входе японка-администраторша, по-русски не понимавшая, вручила мне халявный путеводитель на английском по родному городу их театра – Фукуоке, затем я купила программку и остановилась поближе ко входу в зал. Когда с первым звонком его открыли, я подсуетилась занять местечко в середине третьего ряда (места на билетах расписаны не были, поэтому кто первый встал – того и тапки), изучая программку, без которой понять происходящее было бы практически невозможно (и не только потому, что мои знания японского ограничиваются полудюжиной слов, наиболее часто звучащих в аниме). Она гласила, что в первом сорокаминутном акте (после вступительной речи маэстро Беляковича он пролетел как пять минут, в то время как 25-минутный антракт, как всегда, тянулся полвечности) зрителям показали отрывки из постановок пьес японского драматурга Рюске Сайто, написанных на сюжеты народных сказаний. Первое, «Гора в цвету», схожее со сказками многих других народов, особенно восточных, повествовало о девочка Ае, которая, заблудившись в лесу, оказалась на усыпанной красивыми цветами горе и встретила ведьму Ямамбу, сказавшую, что вокруг Аи всегда будут распускаться такие цветы, если она будет добра к людям. Когда ведьма исчезла и девочка тут же оказалась дома, она рассказала всем об увиденном, но никто ей не поверил, все только посмеялись над ней; тогда она вновь отправилась в лес, но сколько ни блуждала, не нашла больше ни горы, ни цветов, ни ведьмы. Второе, «Гримаса Тёмы», - один из любимых японских мифов, героиня которого – дочь бедных крестьян с шутливым прозвищем Тёма – подбадривала свою маленькую больную сестру и родителей, корча смешные гримасы. Когда однажды случился неурожай риса и крестьянам нечем было платить оброк, глава семейства решил обратиться за милостью к сёгуну, но вместо сочувствия вызвал гнев правителя, который повелел казнить всё семейство крестьянина, осмелившегося его побеспокоить; в последние мгновения перед расправой Тёма нашла в себе силы снова скорчить гримасу, чтобы подбодрить свою семью, как и прежде. Первый этюд был скорее художественным чтением легенды, где роль ведьмы играл мужчина в маске, а слова подкреплялись языком веера; второй, сыгранный двумя актёрами, тоже не обошёлся без нехитрых перевоплощений и получился вполне забавным – на сцене даже появилась традиционная японская игрушка-Тёма, поднимающая руки и высовывающая язык. Второй получасовой акт был отдан единственному актёру и по совместительству рёжиссёру театра Ёсиюки Хирахаре, создавшему моно-этюд «Лебединая песня» по рассказу Чехова, также известному как «Калхас». В этом коротком (читается за пару минут) рассказе старый пьяный комический актёр Светловидов в ночном театре исповедуется суфлёру Никитушке о своей несбывшейся любви, а в этюде он, воплощая на сцене мечту всей своей жизни – стать трагическим актёром – читает в пустой зал монологи, после чего умирает; и эту роль Хирахара сыграл потрясающе экспрессивно. По окончании представления он толкнул речь через переводчицу, в паузах с переменным успехом пытаясь перекричать бурные овации своими «Аригато гайдзамас», и всё закончилось – слишком быстро на мой вкус, я с удовольствием просидела бы больше; так и состоялось моё знакомство с японским театром, и могу подтвердить, что они действительно ходят по сцене босиком и в национальных костюмах, и их пластика с резкими вскидываниями рук и прыжками, напоминающими танцевальные движения, действительно немного непривычна русскому взгляду. Надеюсь, что это знакомство когда-нибудь продолжится, и я советую эти спектакли всем любителям экзотики даже несмотря на то, что гастролирующие японцы уедут после сегодняшнего выступления своей дорогой и я не знаю, когда и с какой программой они снова вернутся на Юго-запад. Когда я вышла из театра, дошла до метро, доехала до Молодёги, было ещё светло, и я дворами и обезлюдевшими улицами с закрывшимися магазинами пешком дошла до дома. В отличие от японцев, я вернусь на Юго гораздо раньше, а вот что делать завтра – ещё не решила, но решу, куда я денусь.)

Дело было утром, делать было нечего. А что делает Феникс, когда ей делать нечего? Правильно, клепает новые сообщества неблагодарной лирушной публике на радость, чтобы они потом либо загнулись, либо иногда трепыхались силами упёртых читателей, либо тихо-мирно существовали благодаря моим стараниям, либо процветали благодаря моей и читательской активности (что произошло только с одним из моих сообществ). На сей раз делом моих неугомонных лапок, из неправильного места растущих, стало местечко Dragon Art - причём не только по собственной прихоти, но и частично следуя вкусам присутствующих (этот опрос общественного мнения ещё кто-нибудь помнит? Так вот, на оружейное комьюнити у меня материала мало, а по драконам – хоть завались). Стало быть, добро пожаловать, чем добросовестней будете каментить – тем чаще буду постить красоту всякую соответственно, ну или хотя бы дизайн зацените; если же вам кажется, что это не ваша тема, гляньте в эпиграф, где список всех моих и частично моих сообществ – может что и приглянётся. Позже, поедая окрошку и запивая её кровью из коленки (неудачно почесалась), когда на Нашем играли Я хочу быть с тобой, я, зайдя на сайт Юго-запада, узнала, что умер актёр Сергей Белякович, брат режиссёра, игравший в некоторых спектаклях, которые я видела – в частности, Луку в На дне. Пусть земля будет ему пухом, печально, когда уходят нестарые и талантливые люди. Потом, после обеда, я снова туда, на Юго-запад, поехала – ещё не полностью отошедшая от вчерашнего, но при этом уже совершенно готовая к новым впечатлениям; впрочем, после тяжёлого блюда под названием «Куклы» последовало лёгкое блюдо под названием «Дракон». Доехала и дошла я раньше обычного, когда открыты двери были только предбанника с кассой, почитала газетные вырезки на стендах, заслоняющие одна другую; когда впустили в театр, купила программку, посидела-почитала её и книжку, только со вторым звонком, нехотя остановившись на конце главы, пришла в зал. Вопреки установившейся традиции, что я взираю на сцену с высоты последнего шестого ряда, сегодня моё место было с краю ряда пятого (закон подлости: если в театр в кои-то веки заходит одно-единственное симпатичное существо, оно садится точнёхонько позади себя, а боги как назло не предусмотрели глаз на затылке); на первый акт нас подвинули к середине, ко второму подтянулись опоздавшие, и все вернулись на места согласно купленным билетам. Спектакль был на два с половиной часа, что на час меньше вчерашнего, так что радуйтесь – больше рецензиями по целой странице я мучить вас и отчасти себя не буду.
С тех пор, как некто предприимчивый придумал принцип разделения власти на три ветви (поговаривают, первым это сделал едва ли не Аристотель), в народном и авторском творчестве начали появляться недвусмысленные образы – то Три Толстяка, то, как в данном случае, трёхголовый Дракон. Впрочем, он-то всё-таки ещё олицетворяет единоличную власть, но его характеристика вполне свойственна любой власти в целом: существует за чёт объедания собственных подданных, поддерживает статус своей персоны посредством мелких «добрых дел», в народных глазах выглядит неизбежным меньшим злом, которое полагается терпеть и ублажать, к тому же злом непобедимым, тогда как сам он труслив и несамодостаточен. Когда странствующий рыцарь Ланцелот заявляется с целью убить Дракона и насадить в городе маму-анархию, законопослушные обитатели этого города встречают героя в штыки – они настолько привыкли к существующему порядку, что видят пользу только в нём, а любые перемены кажутся им вредными и могущими сделать только хуже. Стоило Дракону пасть, как горожане, ради свободы которых рисковал жизнью Ланцелот, подчиняются первому же, кто подхватил знамя власти, с прежним усердием продолжают верить в очевидную ложь, преклоняться перед очевидным ничтожеством. Теперь в городе демократия, но под этим словом не кроется ничего нового: сущность осталась прежней, президент правит в точности так же, как правил Дракон, вот только поверх кожаного рванья появились белые костюмы («Перестроить можно рожу, только душу – никогда», - когда-то пел Тальков о смене государственных режимов), беспричинный расизм сменился выпяченной толерантностью, да некоторые граждане начали выказывать признаки в худшем случае ностальгии по имперскому-драконскому прошлому, в лучшем – признаки бунта (услышав про нарисованные на стенах буквы Л – Ланцелот, я тут же мысленно перевернула эту букву вверх ногами и вспомнила V – который for Vendetta). Но ведь «Дракон» - это не политическая сатира, хоть и не верится, что эта пьеса была написана в сороковые, а не в наше время; это сказка-притча, такая же, как другие волшебные произведения Евгения Шварца – «Обыкновенное чудо», «Тень» и прочие, а значит, в ней счастливый конец: герой возвращается в город и понимает, что мало убить Дракона – надо убить дракона в каждом его подданном. Бесполезно бороться с господами, пока в их слугах живы рабские черты – безвольная покорность, жестокое равнодушие, возведённое в абсолют истины лицемерие. Не правда ли, эта идея актуальна всегда? – а стало быть, начну с поклона мастеру, написавшему о ней настолько доходчиво, со свойственной ему лирически-изящной простотой. Второй поклон труппе Юго-запада, сыгравшей эту пьесу со свойственными ей мастерством и психологизмом – особенно удались отрицательные персонажи: чертовски харизматичен энергичный приспособленец Генрих (Матошин), весьма ярки три сыгранных отдельно, как три абсолютно разных индивидуальности, головы Дракона (комический любимец публики Задорин, брутальное олицетворение войны Козлов, мудрый, но демонический Ломтев); впрочем, весьма хорош и Кот-Кириллов со стремительной пластикой, словно позаимствованной у марионеток (вот и Куклы вспомнились). Третий поклон – уже давно неоригинальный – в сторону минимума декораций, выразительного освещения, органично вплетающейся в действие музыки, удачных костюмов, динамичного развития событий. В общем, спектакль можно и нужно смотреть в любом возрасте (недаром его показали в День защиты детей – в репертуаре он проходит как подростковый), масса удовольствия и повышение на несколько градусов боевого духа гарантированы.
И снова, пока я шла от театра до метро, было ещё светло; на подземке приехала уже в темноту, папа подвёз до дома, дома жрать нечего, поужинала бананом и клубникой, а вместо того, чтобы завтра того же папу попинать свозить меня в Метро на шоппинг, я собираюсь в компании Ушастой заценить свежий мульт «Вверх» и потом выбраться уже, чёрт возьми, наконец-то куда-нибудь на природу. В общем, ждите завтра нового поста с рецензией и прочими радостями жизни, а я вынуждена откланяться – таки вставать мне завтра рано.

Очередная ночь прошла без особо примечательных сновидений; проснувшись не рано и не поздно, я до вечера успела навести новый порядок на полке с ДнДшными минями, так что теперь любо-дорого посмотреть, ближе же к вечеру – если можно так назвать время, когда послеполуденная жара ещё не ослабела и стоять на солнце опасно для жизни, – выехала в направлении метро. Подземка довезла меня до Юго-запада, и до театра я дошла, поскольку закопалась дома и затянула с выходом, а потом долго ждала автобуса, не за полчаса, как обычно, а за десять минут. Этого вполне хватило, чтобы купить программку, изучить её, дождаться первого звонка и пролезть к себе на шестой ряд – на сей раз моё место было не в середине, а с самого краю, но и оттуда видно и слышно было ничуть не хуже – в чём и есть основное преимущество маленьких залов перед большими. Видеть же и слышать я пришла «Кукол» - спектакль по «Сеньору Пигмалиону».
В древнегреческой мифологии читаем: кипрский царь Пигмалион создал из слоновой кости статую девы, влюбился в неё и вымолил у богов жизнь для неё, чтобы взять её в жёны. С таинственным сеньором из пьесы Хасинто Грау начала прошлого века произошло примерно то же самое – он создал кукол настолько физически совершенных, что простые смертные рискуют потерять рассудок от их красоты. А актёрская труппа Юго-запада – театра, ставшего для меня символом театра тела, театра движения, – буквально создана для того, чтобы изобразить на сцене посредством своей потрясающей пластики и эмоциональности этих кукол, внезапно обнаруживающих, что помимо способности говорить и двигаться они наделены способностью чувствовать и мыслить. Сюжет об искусственно созданном человеческом существе, которое невозможно было бы отличить от настоящего, не нов, начиная куклой наследника Тутти и заканчивая четвёртым пришествием Спасителя-Терминатора, но только в этой постановке, в которой не только текст, но и набор персонажей, и сам сюжет пьесы Грау изменены властной рукой маэстро Беляковича, эта мистификация становится такой же многогранной, как зазеркалье декораций, из которого появляются актёры. Она словно бы предоставляет зрителю самому решить, какой финал принять за окончательный, кого признать за кукол, кого за людей; самому сделать вывод для себя: может, все мы созданы такими, какими должны быть – добрыми и злыми, нелюбимыми любящими и нелюбящими любимыми, а может, всё мы – сами хозяева своей судьбы. Страницы быстро перелистываются, и каждый новый поворот интриги непредсказуем и потрясает воображение: вот мы видим и верим, что что-то есть, но миг – и оказывается, что этого не было вовсе; вот мы наблюдаем за бунтом кукол и задаёмся вопросом, существует ли свобода творения от творца, а гений творца без творения, но миг – и даже самые смелые выводы обращаются в иллюзию, и мысли занимает уже другое: как легко одурачить человека, заставить игру принять за реальность, а ложь – за чистейшую искренность. Впрочем, всё относительно, и ловко разыгранное представление может оказаться реальнее самой жизни, а кукла – более настоящей, чем человек; и ничего не остаётся, кроме как согласиться с шекспировской аксиомой: весь мир – театр, все люди в нём актёры. И этот вывод наиболее оптимистичен – как и приписанный к фатальному финалу Грау хэппи-энд в лице монолога настоящего Пигмалиона, который – вовсе не злой гений, а просто опытный режиссёр, долгими трудами постигший сущность театра; Пигмалиона, в образе которого сам Белякович словно бы играет сам себя. Да, у этой постановки – два разных Пигмалиона, две разных кукольных труппы, и забываешь, сочувствуя им всем, что не только персонажи перевоплощаются друг в друга, но и актёры Юго-запада перевоплощаются в этих персонажей (да и список действующих лиц ради сохранения интриги программкой не учтён) – настолько ярким, индивидуальным, запоминающимся получился каждый герой вплоть до самых энно-степенных ролей. Чертовски порадовало первое появление на сцене Брандахлыста – Шахета: своими стремительными движениями, сухими острыми чертами, развевающимся чёрным плащом он настолько живо напомнил Дракулу, что оторвать от него взгляд было чисто физически невозможно. Как всегда, меня не перестаёт восхищать талант Леушина: в роли Херувима, обычно трактуемого как комический персонаж, он выдал столько трагического надрыва, что перетянул на себя одеяло со многих героев более близкого плана. Так можно помянуть каждого, но я снова ограничусь обобщённым поклоном в адрес всех актёров, плавно переходя к прочим достоинствам спектакля – а именно, таковыми и на этот раз были впечатляющий свет, замечательно подобранная музыка, выразительные костюмы, капелька юмора, лёгкий и аппетитный эротический оттенок и прочие отличительные черты Юго-западного сценического почерка. В результате получился, несмотря на внушительный объём философского содержания, спектакль энергичный, динамичный, заводной, то есть такой, каким и должен быть гимн живому, чувствующему, одухотворённому актёру со всеми его достоинствами и недостатками, страстями и желаниями в пику послушным марионеткам, запрограммированным только на выполнение строго определённых движений и воспроизведение раз и навсегда установленных реплик. Получился мощный толчок в верном направлении, особенно актуальный в наше высокотехнологичное время, всё чаще пытающееся доказать, что человек заменим искусственными его аналогами. Короче говоря, этот спектакль надо видеть – ради мастерской задумки, мастерского исполнения, массы остающихся впечатлений.
По окончании трёхчасового действа было ещё светло, пока я шла от театра до метро; когда доехала, уже стемнело, но мне не хотелось больше по полчаса ждать, замерзая, автобуса на остановке, и я пошла пешком – не через дворы, конечно, а вдоль дорог. По закону подлости, спустя пять минут после начала моего пути мимо меня нагло проехал мой автобус, но прогулка по тихим улицам, под звёздным небом, фонарями и чётко выделяющимися в свежем неподвижном воздухе деревьями получилась всё равно славная, да и помогла собраться с мыслями, ибо после спектаклей они поначалу представляют собой просто бессвязный набор эпитетов и ассоциаций. Завтра ваш покорный снова возвращается на Юго-запад, а сегодня поздравляет всех с началом лета и отбывает на дела насущные да сон грядущий.)

Я еле дождалась второй половины дня, и вот, после обеда и страдания ерундой, я наконец-то поехала на Юго-запад – да, и за один день, оказывается, можно соскучиться по полюбившемуся театру! А теперь мне так же не терпится написать о том, что я там увидела после традиционного и давно уже банального для подробного описания процесса добирания, покупки и чтения программки, расположения в середине шестого – да, последнего – ряда и прочая, и прочая. Посему сэкономлю-ка я место для рецензии – благо сегодня она пишется на достойнейшую постановку достойнейшего произведения – «Калигулы» Альбера Камю.
Что мы знаем о Калигуле, то есть, что, в первую очередь, знают о нём пьесы не читавшие люди? В лучшем случае – то, что этот император-безумец утопил Рим в крови, а затем поджёг его и не то покончил с собой, не то был убит; но если не зная, то хотя бы догадываясь о гениальности французского философа, многие предположат, что этим однобоким образом тот не ограничится. Не ограничился и спектакль, ведь в главной роли – уже неоднократно мною отмеченный (и имеющий все шансы быть отмечаемым и впредь) Олег Леушин, актёр с хищной пластикой и брутальным голосом, могущим настраиваться на любые интонации. Здесь было где разгуляться его неистощимому таланту: вся сцена принадлежит ему, остальные, кажется иногда, нужны не более чем в качестве партнёров по диалогам, ну и чтобы ещё выгоднее и ярче выделяться на их фоне. Его Калигула – одновременно и изощрённый садист, маньяк-убийца, и романтик-идеалист, стремящийся к невозможному; он жесток и искренен, циничен и способен любить, артистичен и эгоистичен, но главное во всей этой неоднозначности и многогранности, которой позавидовали бы доктор Джекил и мистер Хайд, одно: он не просто порочно-демонически привлекателен, он как личность вызывает симпатию и сопереживание. Он принял условия игры и, как блестящий игрок, сумел воспользоваться ими как никто другой («У нас и прежде была неограниченная власть, но ещё никто не пользовался ей неограниченно», - говорят о нём), и при этом он как никто другой страдает, разыгрывая свою партию, всё больше осознавая, что игра затянула его, что больше нет выбора, что путь к абсолютным свободе и могуществу заканчивается тупиком, не приносящим счастья. Он – символ чувственного, эмоционального, творческого мировосприятия, и поэтому представители разума ненавидят его – «за то, что он заставляет думать», потому, что «избыток души называется душевной болезнью»; а он ненавидит разум за его порождение – логику, которой можно неопровержимо оправдать даже самые чудовищные преступления. Также и сама пьеса – отнюдь не политическая сатира, не поучительная басня, а высший протест экзистенциализма и гуманизма против ницшеанских юберменшей, для которых Бог не указ, против рациональности и культа интеллекта; протест, напоминающий о равенстве акта разрушения и акта творения, тождественному равенствам тьмы и света, добра и зла. Эта пьеса – не о Древнем Риме, она – история болезни современного общества, породившего тоталитарную демократию, и потому в спектакле звучит энергичная современная музыка, и костюмы в нём – современные. И у большинства актёров костюмы серые: ведь они и играют серость, ничтожных и жалких сенаторов, которыми не движет ничего, кроме страха, потому и убивают они всей сворой, в темноте, из-за угла, наносят подлые удары в спину. Неординарный император мешает им жить, а значит, их имена напишут на обломках самовластья – но вот первый парадокс: зритель понимает, что предатель и трус остаётся предателем и трусом, даже если делает объективно благое дело, де-факто спасает вместе с собственной шкурой целое государство с целым народом в придачу. Поначалу Калигуле словно холодно среди них, но потом он начинает презирать их, не в силах найти среди них настоящего бунтаря, то есть – настоящего мужчину, который был бы способен на протест, а не на выжидательную униженную покорность; проблеск мужества он видит лишь в предводителе заговорщиков, Керее (воплощённом Бакаловым, чьё мастерство в этом спектакле можно поставить на вторую ступень после Леушина), но и тот оказывается неспособным перестать бояться, понять, полюбить. Итог этой истории – второй парадокс: хоть Калигула-Леушин в финале произносит угрожающее предостережение от Камю: «Я ещё жив!», хочется озвучить реплику императора, приписываемую ему легендами: «Какой великий художник погибает!» - и озвучить искренне, без малейшей доли иронии. Невозможно переоценить заслугу актёра в таком мощном эффекте спектакля, но нельзя и обойти вниманием неизменно удачные у Юго-запада световые эффекты: сегодня сцена то и дело погружалась в выразительный контраст красного света и чёрных теней; плюс нашлось место и для разрядившего обстановку юмора. В общем и целом получился один из самых нервонатягивающих спектаклей во всём моём театральном опыте, за что получает шесть баллов из пяти и рекомендацию: смотреть всем, смотреть обязательно, безотлагательно, внимательно, смотреть и делать выводы для себя. А закончить хочу вольным пересказом самого известного кусочка пьесы:

Все виновные подлежат смерти.
Все являющиеся подданными Калигулы виновны.
А поскольку все являются подданными Калигулы,
То значит, что все виновны,
А следовательно, все умрут.
Не будьте подданными, господа!)
Завтра я сдаю географию, причём я посеяла листок с билетами, как только нам его выдали ещё в первом полугодии, а учебник у меня спёрли ещё осенью, и, конечно же, я вообще ничего не готовила и вообще ничего не знаю, так что этот – последний, чёрт возьми! – экзамен обещается быть забавным. Театр мне теперь не светит до выходных, впрочем, в мире есть и другие занятия – в частности, в Пушкинку привезли Тициана, и мой священный долг культурного человека – это видеть. Короче говоря, свежие новости ещё будут, а сейчас я, пожалуй, попрощаюсь и на всякий случай постараюсь пораньше (гыгы, в час-то ночи почти) лечь спать, ибо я помимо всего прочего ещё и не знаю, во сколько завтра на экзамен приходить – говорят, что к часу, но вполне возможно, что рано утром меня разбудят smsкой и пригонят в школу хотя бы к тем же десяти. Хорошей ночи!)

Давеча выбравшись из-за монитора, я ещё некоторое время умещалась в одной кровати с плеером с Нашим радио, с фотиком в качестве подсветки, с давно не открывавшимся мною старым блокнотом для черновиков и с ручкой. Больше исчеркав, нежели написав, и почувствовав, что засыпаю, я отложила всё это добро и снова урывками продрыхла до половины двенадцатого, снова скоротала день до вечера всякими мелочами, вечером поехала на Юго-запад. С неба на сей раз ничего не лило, приехала я рано и потому шла неспеша; в третий день подряд переступив порог одного и того же театра, я по привычной схеме купила программку, обосновалась всё за тем же столиком почитать её, потом почитать следующий везде за мной в торбе Тихий Дон, с первым звонком пройти на всё то же место в середине последнего шестого ряда. Снова до третьего звонка и ещё пять минут после него забивался до отказа зал (мелькали лица, которые я видела и вчера, и позавчера), снова на три часа вольготно раскатался спектакль – сегодня это был «Сон в летнюю ночь».
Программка честно добавляет: сценическая версия. Однако не пугайтесь: это означает лишь то, что с шекспировским текстом и отчасти сюжетом на сей раз обошлись достаточно вольно, впрочем, грамотно при этом, так что перемены пошли ей только на пользу, что вообще-то несвойственно классическим текстам (хотя Шекспиру – в меньшей степени: он вечен, а стало быть, и современен тоже). Получилась отменная музыкальная комедия, вмещающая все достоинства Юго-запада: удачный юмор, образцовую пластику, искреннюю актёрскую игру без комплексов, ноль пафоса при наличии морали и, конечно же, роскошное освещение, бодрую музыку и в особенности – потрясающие костюмы при абсолютном минимуме декораций. Атмосфера той самой летней ночи, мистической, но совсем не опасной, а, напротив, притягательной со своими плясками, любовными утехами, весельем и колдовством сатиров, фей и эльфов передана как нельзя лучше – как и в каждом спектакле Юго-запада, ощущение включённости в происходящее не покидает ни на секунду, а это знак качественной постановки. Леушин в роли Оберона (я заранее не сомневалась в том, что именно он будет играть этого персонажа) талантлив, харизматичен и непредсказуем как всегда и сексуален как никогда; мастеровые-актёры каждый по отдельности и все вместе настолько ярки, убедительны, естественны и характерны, что их встречали и провожали шквалом аплодисментов, а наблюдая за ними, рискуешь насмеяться на целую неделю вперёд; можно сказать что-то хорошее о каждом актёре, но я вместо этого просто поблагодарю Беляковича, воспитавшего эту труппу, в которой всяк кого ни возьми – самодостаточен и универсален. И, чтобы никого не утомить сплошными дифирамбами, отмечу напоследок, что всё-таки когда первый акт вдвое длиннее второго, спектакль смотрится не так легко, как если бы он был разбит антрактом примерно пополам, и что мельтешение массовки в промежутках между действиями всё-таки несколько избыточно и своими повторами напоминает одни и те же рекламные ролики, которыми прерывают показываемый по телевизору фильм. Впрочем, очевидно, что плюсы безоговорочно перевешивают минусы, благодаря чему сам собой напрашивается вывод: этот Сон определённо стоит того, чтобы вы его посмотрели, поскольку гарантирую – заснуть не получится даже при большом желании, зато добрая порция хорошего настроения и позитивных впечатлений гарантирована.
Дотопав от театра до станции Юго-западная и на метро доехав до родной Молодёги, автобуса я прождала, холодая и голодая, добрые полчаса, ибо на сей раз никто меня не подвозил. Зато к данному моменту я уже вполне уютно устроившийся за своим столом довольный человек, у которого и завтра будет возможность выспаться, хоть я пока и не знаю, как этот самый завтрашний день, свободный от театра, провести – во многом потому, что денег на мобиле не осталось и достучаться до Ушастой и прочих нет покуда никакой возможности. Впрочем, надеюсь, что скучать завтра не придётся, а послезавтра (о чём я только сейчас узнала) мне сдавать инглиш и… да-да, вы угадали, возвращаться на Юго-запад: скорее я ему надоем, чем он мне. Сейчас же я, полагаю, уже надоела вам, а мне, в свою очередь, уже хочется спать, посему прощаюсь до новых новостей)

Хоть и легла я вчера в районе трёх и спала как-то урывками, проснулась я раньше будильника, и хоть и впадлу было мне вставать, пришлось признать, что я выспалась. Радуясь жизни под мелким, редким, тёплым проливным дождём, зачёрпывая туфлями воду из одной сплошной лужи, в которую превратился асфальт, игнорируя лежащий в торбе зонт, к пятому уроку на последнюю пару зарубежной литры поехала я в школу, досдавать хвосты. Кто-то уже шёл от школы к метро, а я – от метро к школе, в гардеробе встретила Асю, которая тоже подошла к пятому, пришли в кабинет, подождали, пока спросят тех, кому срочно надо бежать, и остались наконец вдвоём перед училкой. Не без удовольствия вкратце перетерев об Айвенго, Декамероне и Дон Кихоте и рассказав нетвёрдо выученный давеча наизусть сонет Петрарки, я была свободна как ветер с прилагающейся пятёркой в году. Вернувшись домой и пострадав ерундой, я и оглянуться не успела, как пора было снова держать путь к метро и проторенным маршрутом ехать на Юго-запад, где я была не далее чем вчера. По подъёму на поверхность меня там снова встретил бодрый ливень, сопровождавшийся ярко светившим и по-летнему припекавшем солнцем, и над домами по левую руку от меня чётко встал низкий мост радуги – первой в этом году (радугу я всегда считала добрым предзнаменованием, и вполне можно утверждать, что на сей раз оно сбылось). Добравшись неспеша до театра, мокрая и чертовски этим довольная я приобрела программку (администраторша там меня уже узнаёт так же, как узнаёт меня администраторша на Покровке), изучила её на своём неизменном месте в буфете, немного почитала до первого звонка, да и прошла в зал. Моё место было снова в середине последнего шестого ряда; на первый акт нас, как и вчера, подвинули, ко второму подтянулись опоздавшие, и снова все заняли места согласно купленным билетам. Смотрели сегодня ни много ни мало, а Мастера и Маргариту, так что знающим моё отношение к данному роману уже несложно догадаться, насколько сегодня строгим был мой и без того вполне привередливый взгляд.
Поскольку больше мне сравнивать покуда не с чем, сравнение напрашивается только одно – с небезызвестным одноимённым сериалом Владимира Бортко, что некогда радовал зрительский глаз с канала Россия. Не буду, конечно же, и заикаться о спецэффектах, доступных кинематографу и недоступных театру, поэтому отмечу только два пункта, в которых сегодняшний спектакль проигрывает сериалу: во-первых, в большей «подходящести», сугубо по моему скромному мнению, на роли Мастера и Маргариты пары Галибин-Ковальчук, нежели Китаев-Бычкова, во-вторых – в более ярком и запоминающемся саундтреке сериала (хотя в спектакле тоже звучала весьма подходящая музыка). В остальном же спектакль уверенно выдерживает конкуренцию, и уже сам этот факт – немалый плюс, ну да рассмотрим всё поподробнее, начав, по традиции, издалека. Самая оригинальная и при этом ещё и удачная режиссёрская находка тут в том, что привычные зеркала заменили… подвешенные жестяные листы, оглушительно гремящие и сверкающие отражённым светом рамп, благополучно заменяющие и декорации, и – зачастую – вышеупомянутую музыку. Достойный легенды Юго-западный свет в этом спектакле превзошёл самое себя, щедро окрашивая в яркие цвета густые клубы сценического дыма, создавая потрясающе инфернальную, иррациональную, подлинно булгаковскую атмосферу. Но главное – это потрясающие Воланд (Леушин) и его Свита (Коровьев – Шатохин, Азазелло – Белякович, Бегемот – Ломтев, Гелла – Дымонт): в чёрных одеждах, освещённые красным светом, использующие по полной козырь Юго-запада – пластику, они без сомнения правят балом, то есть сценой, с лёгкостью затмевая главных героев (поспорить с ними в харизме в рамках данной постановки может разве что Иешуа – Задохин). За удовольствие их лицезреть можно простить и некоторую затянутость двухчасового первого акта относительно более энергичного часового второго, и некоторую суетливость и избыточную шумность в массовых сценах, которая крадёт у спектакля изрядную долю той величественности, что я давеча наблюдала в Ромео и Джульетте. А также огромные талант и самоотдача этих актёров чисто физически не позволят мне сказать, будто я видела постановку на четвёрку: нет, это была постановка, с каковой не справились бы наверняка многие другие театры; я скажу, что для окончательного вердикта мне понадобится посмотреть, как и в случае с Гамлетом, ещё несколько разных постановок, сравнить, выбрать лучшие. Пока же этого не произошло, всем поклонникам М&М в частности и отечественной классики в целом не могу не порекомендовать этот спектакль: в нём можно бесконечно перебирать плюсы и минусы, но поводов к возмущению он точно не подаст, зато поводов к продолжительной овации – достаточно.
Потом последовали неизбежная прогулка от театра до метро, поездка по половине одной ветки и половине другой, папа подвёз от метро до дома – и завтра наконец-то всецело и полностью выходной, как и послезавтра и так до среды, и можно будет выспаться, а вечером в третий раз подряд заявиться на Юго-запад – продолжать с жадностью поглощать тамошние деликатесы театрального искусства и без устали катать однообразные рецензии на них. А сегодняшняя рецензия подошла к концу, а стало быть, всем немногочисленным (хотя с чем чёрт не шутит) прочитавшим и себе любимой заодно желаю спокойной ночи и удаляюсь по делам меньшей важности)

Расслабляться я начала ещё давеча: как только спала жара, упёрла гулять подальше от дома, к промзоне, открытой мною для себя ещё в прошлом или позапрошлом году, но на сей раз не побродила вокруг да около, а решила углубиться в неё. Шла по тихой, безлюдной дороге, и по правую руку тянулась и тянулась длинная серая стена завода «Авиазапчасть», а по левую – длинный глухой забор с колючей проволокой наверху, защищающий от простых смертных отстойные пути для товарных составов; зашла в тупик – ворота да сторожевой пёс, залаявший на меня для проформы, но при этом виляющий хвостом. Пришлось разворачиваться, идти обратно; сфотографировала отражение в луже вышки электропередач. Ночью во сне я летала в какой-то город и из него на маленьком самолёте-кукурузнике, любуясь из окна открывающимися внизу видами, а в этом городе смотрела с пристани на огромный корабль (настолько огромный, что на его палубе росла целая роща высоких берёз и стояло два храма в разных углах), который раскачивало на штормовых волнах, ругалась в каком-то зоомагазине, что у них тушканчик в слишком тесной клетке, и читала на столбах объявления об отдаваемых в добрые руки животных. До обеда сегодня, на Николу летнего, прогулялась до храма и обратно; в процессе чистки аквариумов один из них был (благо в почти пустом состоянии и без рыб) раскокан папой, пришлось телескопов и золотых временно переселить в большую кастрюлю вместе с фильтром и освещением. После обеда же, почитав, я вечерком поехала в театр на Юго-западе, почитывая комиксы, подешевевшие на два рубля; в метро то там, то тут мелькали в своих дурацких ленточках гордые выпускники – ровно через год и я стану частью этой огромной массы, находящейся в подвешенном состоянии между школярством и студенчеством. До театра шла неспеша, в театре купила программку, изучила её в буфете, где на сей раз не стала ничего есть, с первым звонком прошла в зал, где всё в том же последнем, шестом, ряду было у меня место, только на сей раз не посередине, а с краю; отлично видно было и оттуда, но народу сегодня было не так много, как обычно, и края пододвинули ближе к центру, так что я оказалась почти что в самой середине. Далее – 1.20 первого акта, 25 долгих минут антракта, ещё час второго акта: играли Ромео и Джульетту. Вернее, как известно, играют дети – а эти актёры в очередной раз прожили Ромео и Джульетту.
Теперь мне уже совершенно очевидно, в чём главная изюминка Юго-запада: в потрясающей пластике – в беззвучном разговоре движений, жестов, мимики, разговоре не менее красноречивом устной речи. А ещё – в удивительно мастерской работе со светом, благодаря которому этому спектаклю не понадобились декорации вообще: свет создал и бальный зал, и площадь, и уютную комнату, и строгий храм. Тем же аппетитным кексом, которому весь этот изюм придаёт только большего вкусу, можно назвать Юго-западную труппу, сплошь составленную из актёров настолько талантливых, что никого из них язык не повернётся назвать актёром второго плана: они все – первого. Ничуть не менее запоминающимися, чем сами Ромео с Джульеттой, были сегодня персонажи, при чтении пьесы частенько упускаемые из виду: оригинальнейший Меркуцио (Леушин), которого хочется открывать для себя грань за гранью, харизматичнейший Тибальт (Задохин) с замашками Д’Артаньяна, и прочая, и прочая. И этот кулинарный, то есть, простите, культурный шедевр, кружащий зрителя в хороводе пугающих и притягательных масок в лучших традициях инфернального готического бала под великолепнейшую музыку Вангелиса, Альбиниони и Орффа, выливает на него столько эмоций, что стоит эпитетов в степенях настолько превосходных, чтобы они превзошли все эпитеты, уже мною выше и ниже употреблённые. Слёзы и смех, любовь и смерть, выразительный гротеск и лаконичная простота сочетаются именно в той пропорции, чтобы достичь наивысшего эффекта – эффекта абсолютного и безусловного погружения в происходящее. Можно долго расписывать всевозможные достоинства, но невозможно описать, как вдоль хребта пробегают мурашки под величественные ритмы, как злободневно звучит прекрасный шекспировский текст в моём любимом переводе Пастернака, как интригует, захватывает, удерживает в напряжении действие, как будто и не знаешь, чем закончится «самая печальная повесть на свете». А стало быть, это надо видеть – особенно тем, кто устал искать в её бесчисленных попсовых интерпретациях подлинные, без пафоса и без виноватых, вневременные, внепространственные чувства; а ещё тем, кто пока не имел счастья понять, что Стрэдфордский бард писал обо всём и обо всех. Не поленитесь познакомиться в этим спектаклем в частности и с этим театром в целом – такие знакомства действительно многого стоят.
На обратном пути от театра к метро я со счастливой физиономией шаманила под мелким и прохладным, зато довольно-таки спорым дождичком, от родной станции до дома подвёз меня папа; завтра в школу я приеду только на последнюю пару – досдать хвосты по зарубежной литре, – и уже предвкушаю завтрашнее возвращение на Юго-запад (при том, что впечатление от сегодняшнего спектакля вряд ли рассеется к завтрашнему вечеру). Стоит ли добавлять, что очередной спектакль там будет непременно отмечен очередной рецензией здесь? А поскольку завтра уже настало, поспешу всем пожелать доброй ночи и счастливо оставаться: высыпаться тоже надо иногда.)

Сегодня я вполне осознанно проспала, как всегда, физру и совершенно нечаянно немного опоздала на ОБЖ, но успела написать (читай – скатать с тетради) контру. Тем же методом была накатана теоретическая часть последовавшей за ОБЖ контрой по шизике, и я даже решила полторы из трёх задач практической части (полторы, потому что времени уже не хватило). ИОК не было, что было чертовски приятно, и поскольку времени было ещё мало, мы с Асей и Марусей опосля уроков пошли погулять: пересекли Цветной бульвар и пошли по Последнему (он действительно так называется) переулку и по соседним с ним переулкам и дворам. В одном дворе запалили скульптуру, изображающую мужика, бабу и ребёнка, которому кто-то успел продавить щёку и грудь, и зависли там: Маруся качалась на качелях, которые на столбах туда-сюда, а мы с Асей – на качелях, которые на перекладине вверх-вниз (да, я умею объяснять). В другом дворе запалили страшное деревянное идолище – кричащими красками расписанный чурбак с нарисованной звериной мордой (выяснилось, со стороны спины у него вырезаны лапы и кусок прежней морды, а поскольку другой кусок отвалился, идолищу и нарисовали новую морду на спине). Маруся встала за спиной идолища, пригнувшись и уткнувшись ему в бывшую морду, я встала за Марусей, уткнувшись ей в затылок, и мы изобразили идолищу четыре руки, а Ася нас фотографировала; на заднем плане фотографии виднелся выходящий из машины дядя, согнувшийся от ржача (он видел нас с Марусей со спины). Вышли на Сретенку, зашли в тамошний Дом книги, стали бродить (изначально в поисках какой-то географии, но её там не оказалось) и листать книжки; сперва я пропалила книжку «Мужчины и их собаки», где по породе собаки определялся характер её владельца (при том, что большинство мужчин, кого я знаю, держат кошек, а большинство женщин – собак, а не наоборот) – в разделе про владельцев мопсов было написано очень похоже на Дениса. Потом Ася (ей в последнее время везёт на псевдоязыческую макулатуру) откопала книжонку с якобы «Ведами», где мы увидели в оглавлении сказку «Велес и Ася Звездовна» и постебались над Асей. Но сама сказка оказалась и того круче: в первом же абзаце сообщалось, что сия Ася – дочь купца Садко, который очень любил Велеса и везде ему строил храмы (уже бред, да?), а далее сюжет подчистую передирался с «Аленького цветочка» (при этом Ася и Велес исполняли в ней роли Красавицы и Чудовища соответственно). Напоследок мы пропалили ещё книжку «Кайф на колёсах» (об автомобилях, а вы о чём подумали?), погыгыкали над принтами советских плакатов и вышли – Ася пошла домой в одну сторону, а мы с Марусей в другую, к Цветному. Перебежали дорогу, перелезли через бульварную ограду, спустились в подземку на Трубной, перешли на Цветной и разъехались по домам. Выбравшись на поверхность на родной Молодёге, я приметила обеих Даш (Ушастую да Ворону) с Костей, обратила на себя внимание воплем «Люююдиии», и мы с девчонками надолго образовали обнимающийся комок. Потом постояли, потрепались, и Даша поехала гулять на кладбище, Ушастая с Костей пошли гулять в местных пенатах, а я поехала домой – чтобы спустя некоторое время выйти на свежий воздух снова и направиться на Маяковскую, в театр Моссовета. Когда позади остался гардероб, куплена и изучена была программка, я поднялась на балкон, куда ещё ни разу прежде не забиралась в этом театре, почитала книжку в полумраке до первого звонка, жалко продребезжавшего над входом в зал, и проследовала на своё место – крайнее в первом ряду одной из серединных лож; мне там никто ничего не загораживал и слышно всё было отлично, но поскольку место это оказалось высоковато, через глазок бинокля видно было лучше, так что все почти три с половиной часа спектакля я от него практически не отрывалась. Впрочем, «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» - не просто спектакль, а мюзикл, очередное детище Бродвея, перевоспитанное в степях российских.
Однако же мюзиклами я, кажется, уже наелась: памятуя Монте Кристо, я нашла между ним и Странной историей несколько сходств, отнюдь не говорящих в их пользу и в первую очередь в пользу последней. Постановку, пусть и эстрадную, загадочного романа Стивенсона о добродетельном Джекиле, мечтающем спасти человечество, и хладнокровном убийце Хайде, одержимом местью, не поделивших одно тело на двоих, хотелось бы видеть более мрачной, готичной, мистической, хотелось бы, оказавшись на месте её создателей, острее передать страх, расползающийся по гниющему изнутри светскому обществу Лондона, поярче сыграть на контрастах, лежащих краеугольным камнем в этом блестящем произведении. Но желаемое редко становится действительным: толпа великовозрастных развратников не нагнетает атмосферу, а бестолково мельтешит в качестве фона для главных героев и танцевальной группы; эпиграф в виде начала маскарада (сходство номер раз) и эпилог в виде нелепого морализаторства против наркотиков и против новаторства заодно (обидно за революционера от науки Джекила, который, судя по таким выводам, зря старался для неблагодарных соплеменников) также несколько покоробили. Прибавить к этому акценты на любовных линиях, музыку, во многом уступающую ещё одному мюзиклу Моссовета – Иисусу Христу, паршивенько переведённое либретто (в текст лучше особо не вслушиваться) – и мы имеем ещё три сходства, а вам, наверное, уже и не хочется дочитывать рецензию и вообще идти на Странную историю. Но почему же тогда, позвольте у вас спросить, я и доныне пребываю в весьма приподнятом настроении и во время аплодисментов едва ладони не отбила? Всё дело, пожалуй, в первую очередь в одном-единственном человеке, который вместо всяческих реверансов снова, как и год назад на моей памяти в роли Сирано де Бержерака, отсалютовал залу поднятыми вверх «козами». Те, кто тогдашнюю рецензию читал (присутствие таковых, впрочем, маловероятно), уже могли догадаться, что и Джекила, и Хайда играл Александр Домогаров – актёр талантливый, харизматичный, убедительный. Играл, перевоплощаясь из одного своего персонажа в его альтер эго в считанные секунды и пренебрегая при этом переодеваниями, гримом и прочими уловками: неуловимое движение – и благообразного джентльмена Джекила с прямым станом и ровным голосом сменяет брутальный невротик Хайд с движениями хищного зверя, хриплым и грубым голосом, скрытым под длинными волосами лицом. Эти двое при этом – действительно разные, как день и ночь, и сыграть, а главное – спеть их обоих наверняка трудновыполнимая задача, но Домогаров справился с ней безупречно, благодаря чему не только остался в пятёрке моих любимых актёров, но и начал претендовать на первое место среди таковых. Учитывая, что именно Хайду «перепадали» самая труёвая музыка, освещение и спецэффекты (тут я имею в виду чертовски приласкавшие глаз настоящие языки пламени), сцены с его непосредственным участием стали настолько запоминающимися, что, на мой взгляд, ради них стоит сходить на Странную историю всем ценителям настоящего музыкального шоу, вне зависимости от их отношения к жанру мюзикла (одно только убийство епископа чего стоило – мне так и казалось, что Домогаров вот-вот зарядит арийское: «Имя мне Антихрист…», но этого так и не произошло). Если же вам мало этих аргументов и нужно ещё, то их есть у меня: все прочие актёры вполне умеют петь, а играть так и тем более, декорации, как всегда у Моссовета (не считая табуны велосипедов из Учителя танцев), стоят всяческих похвал, и уже упомянутый мною свет невозможно переоценить, а что особенно порадовало из мелочей (что удивительно при моём обычно щепетильном отношении к букве классиков) – так это изменение концовки, отчего она прибавила в драматизме (а она и у Стивенсона, как известно, вполне трагична). Окончательного вердикта не выношу, ибо он становится понятен из всего вышесказанного, и надеюсь на новые встречи с хорошими спектаклями (хочется верить, что таковыми окажутся все ещё мною не посмотренные тамошние спектакли) в целом Моссовета и его же превосходными актёрами в частности)
После спектакля в метро было вполне людно – видимо, в честь очередной Ночи музеев; какое-то бухое в хлам существо лет тринадцати альтернативчатого вида попыталось приклеиться на эскалаторе, было проигнорировано и отстало. Автобус довёз меня от метро до дома, и вот я сижу со ждущими меня непропаленными лентами, без каких бы то ни было планов на завтра, но с твёрдым намерением не просидеть дома весь выходной. Спокойной ночи всем)

В выходные сам Бог велел оттягиваться, посему давеча, написав рецензию, я ещё долго висела в сети, потом слушала Наше; проснулась в районе половины одиннадцатого, долго не хотелось вставать, но в двенадцатом часу меня smsой поздравил Денис, и я выпинала себя из постели. Побывать на Поклонке я планировала перед театром, и потому особо не спешила, страдая ерундой, пока мама выгуливала бабушку; Денис же был там уже в районе двух и предлагал присоединиться. Пообедав, мы с мамой в районе половины четвёртого начали выдвигаться, поторапливаемые регулярными сообщениями Дениса, приходившими ещё с трёх; но перво-наперво, приехав к метро, мы бегло ознакомились с праздничным мероприятием, развернувшемся на площади перед кинотеатром Брест. Там, как обычно, оглушительно гремели выступления детских коллективов, стояли рядами шахматные столы, развернулась полевая кухня, вытаптывали газоны покатушечники, продавались шарики и сувениры. К половине пятого мы уже подъезжали к Парку Победы и уже на платформе были подхвачены потоком народа, собиравшегося на концерт; Денис уведомлял, что «они» (у меня так и не дошли руки спросить, кто «они», ибо деньги и батарейка на ответы и так постепенно уплывали) ждут нас у Шоколадницы, потом – что «машут большим красным флагом». Однако, когда мы поднялись на поверхность, у вышеуказанного кафе никого не было, да и разглядеть что-либо было сложно: площадь Победы уже огородили, ко входам-металлодетекторам под синими палатками выстроились очереди, к тому же ментовской матюгальник на выходе со станции жизнерадостно сообщил, что Парк Победы работает только на выход, но не на вход. Зная по прошлому году, в который я отстояла весь праздничный концерт, что сейчас войти на площадь будет стоить большого труда, а выйти с неё – ещё большего, я не рискнула вставать в очередь и соваться на площадь, и мы решили подняться на Поклонную гору и оттуда высмотреть Дениса в толпе, помахать маминой большой красной курткой. Однако со всех сторон холм окружили кордоны, и к счастливцам, загодя занявшим места на высоте, на траве, без столпотворения, оказалось не пробраться; время тем временем приближалось к пяти, и мы начали двигаться в сторону Бутусовской, ибо от парка двигался не меньший поток людей, чем к нему. Однако оказалось, что Денис оставаться на концерт не собирался, а собирался нас догнать, и мы остановились подождать у магазина Кошки Китти; вскоре появились сам Денис и его друг Димон, нёсший свёрнутый, действительно большой, красный флаг. Дальше по Бутусовскому двинулись вместе, за разговорами за жизнь дошли быстро и незаметно, и по инерции я спустилась в подземный переход, как если бы шла в театр Фоменко; это дошло до меня на середине пути, мы развернулись на 180 градусов, вернулись к южному вестибюлю Бутусовской, но он оказался закрытым. Пришлось вторично спускаться в переход, двигаться в северный вестибюль, прорываться на станцию (когда у меня одна карточка на четверых для прохода через турникеты, это забавно) и ехать до Александровского, откуда Денис с Димоном перешли на Боровицкую, а мы с мамой – на Библиотеку и по красной ветке поехали до Университета – при том, что не далее как вчера я была на Юго-западе (Идём дорогой трудной Мы в город Изумрудный…). Там, благодаря моему топографическому кретинизму, пришлось немного поплутать и поспрашивать дорогу, зато по пути мы завернули в уютный подвальный магазинчик «Подарки», где продавались маленькие керамические собачки… всего по пять рублей, так что я не преминула пополнить свою коллекцию, набив карманы девятью собачками сразу. Как раз вовремя мы дошли наконец до театра Джигарханяна, который мне предстояло впервые открыть для себя, чтобы я успела купить и изучить программку и дочитать журнальчик комиксов, купленный в дорогу; средних габаритов зал, состоящий из одного партера, оказался всё же больше, чем количество зрителей, пришедших сегодня на спектакль, и всем сразу была дана установка пересаживаться поближе. Таким образом мы практически сразу же сменили свои места в середине 13-го ряда на места в середине первого ряда, откуда нас так никто и не согнал, хотя к началу спектакля ряд заполнился битком и незаконные обладатели мест в оном периодически сгонялись законными. Далее – без теоретически положенной всему населению минуты молчания – на без малого два часа с антрактом стартовал «Вор», спектакль, на который я давно хотела сходить, ибо в последнее время научилась интуитивно чуять не только хорошие незанятые места в ближних рядах, но и хорошие спектакли.
Трагикомическая пьеса драматурга и актёра Эдуардо де Филиппо, известного просто как Эдуардо, полностью называется «Вор в раю». Она – о неаполитанском воре XX века, мечтающем о роскошной жизни для своей возлюбленной и для себя; но когда возлюбленная, на свою голову, приводит его к вере, он понимает её по-своему: заключая договор со своим небесным покровителем, продолжает строить своё богатство на воровстве. И вместо того, чтобы понести канонически определённую кару, после смерти вор попадает в рай, больше похожий на Олимп и устроенный по воровским законам: святой Иосиф, которого он считал своей могущественной «крышей», - всего лишь «шестёрка» у избалованного Господа Бога. Такая история – неожиданна, нестандартна, цинична, провокационна, она дерзко рушит шаблоны и стереотипы, ошибочно принимаемые иногда за законы драматического жанра, и со своими танцами, «замедленной съёмкой», отсутствием нравоучительного пафоса и чёткой иерархии моральных ценностей этот спектакль напоминает фильмы ещё одного знаменитого итальянца – Федерико Феллини, который, живи он в наше время, неизбежно был бы причислен к мэтрам артхауса. В этом спектакле вам не объяснят, что к чему – это неоконченный поиск, та точка, из которой каждый зритель выведет свой вектор в ту или иную сторону, каждый по-своему поймёт смысл – и эти понимания вполне могут быть диаметрально противоположны. И сам вор, Винченцо де Преторе, так же неоднозначен и многолик: вроде бы сильно не привлекает, не вызывает острого сочувствия, но и не отталкивает настолько, чтобы все злоключения, выпадающие на его долю, казались бы справедливыми. Здесь его играет замечательный актёр Алексей Шевченков, в кино мелькающий преимущественно в амплуа психопата – видимо, потому и Винченцо в его исполнении не похож на романтика и авантюриста, ворующего из любви к искусству, каковым его можно представить себе после прочтения пьесы. Вор-Шевченков – себе на уме, одновременно груб и раним, издёрган и мечтателен, харизматичен и жалок, сейчас униженно рыдает, а спустя мгновение заряжает уверенностью в себе, энергией и артистизмом; невозможно понять, что же произошло с ним в конце концов: испортился ли, заигравшись в поиски счастья и между любовью и деньгами выбрав деньги, или просто не смог победить пагубную слабость – клептоманию, и почему его, собственно, пустили в рай: по прихоти Всевышнего или потому, что он сумел обнаружить перед его ликом доброе сердце?.. Как бы то ни было, хоть спектакль и не зацепил меня достаточно сильно, чтобы записать его в непререкаемые шедевры, мне было чертовски приятно и соприкоснуться с оригинальным стилем Эдуардо, и посмотреть на талантливую игру не только Шевченкова, но и остальных актёров, замечательно воплотивших своих героев на сцене, так что даже минусы в этой постановке никак не хотят отыскиваться. А стало быть, оставлю их в покое и вынесу вердикт: Вора смотреть можно всем, а заинтересовавшимся смотреть даже нужно, равно как в театр Джигарханяна мне можно и нужно будет вернуться, благо репертуар там достаточно аппетитный.
После спектакля мы с мамой поехали домой, и из маршрутки перед домом мы вышли как раз под первые залпы салюта, который оттуда, с остановки, мы и посмотрели. Завтра Асенция предлагала сходить на Ангелов и Демонов, но только что афиша мне сообщила, что они пойдут только с 14-го, поэтому будем менять планы, а я до завтрашнего вечера с вами прощаюсь. Спокойной ночи)

В воскресенье вечером посмотрев по Культуре в который уж раз Анну Каренину, я легла спать теоретически вовремя, но умудрилась не выспаться (видимо, в этом учебном году синдром понедельника, бывший моим верным спутником весь прошлый учебный год, настиг меня только на последнем месяце учёбы). Понедельник ознаменовался очередным пробным ЕГЭ по алгебре, чтоб им провалиться (за предыдущий у меня, впрочем, таки трояк) и контрой по всеобщей истории (за прошлую четыре, и эта должна так же обойтись). Ночью мне приснилось, будто один из меченосцев выпрыгнул из моего круглого аквариума на стол, и мне пришлось его хватать и водворять обратно, но он снова начал пытаться выскочить, и к нему вскоре присоединились остальные мелкие рыбёшки и ещё откуда-то взявшиеся золотые, покрупнее (они у меня в реале в другом аквариуме). Я отгоняла их от краёв аквариума, но на их стороне был численный перевес, и они всё равно выпрыгивали, а я брала их, мокрых, скользких, противных, пальцами и, боясь раздавить, водворяла обратно в воду. Я не могла отойти от них ни на секунду, потому что иначе они бы все повыбрасывались и задохнулись, и я кричала из своей комнаты, чтобы кто-нибудь принёс тазик с водой – в него можно было бы поставить аквариум, чтобы рыбы, выпрыгивая из него, падали в воду (о возможности выпрыгнуть и из таза тоже я тогда не подумала). Но никто не спешил мне на помощь, и я в конце концов проснулась настолько измотанная, словно на самом деле провела бессонную ночь у аквариума, удерживая рыбок, аки леммингов, от массового самоубийства. Вторник был более славным – проспала весь русский, контра по истории обломилась из-за смерти файла с оной на компе исторички, на литре я читала, проиграла Асе в морской бой и снова читала. Ночь – очередной сновидческий трэш: сначала по какому-то коридору, типа школьного, мимо меня прошествовала толпа детей младшего школьного возраста в костюмах Пикачу, а потом я (кажется, в компании Ушастой) оказалась на широком зелёном поле, где столпились дети в костюмах Смешариков, причём вместо лиц у них были большие круглые плюшевые морды; и они махали нам руками и улыбались нарисованными на этих мордах улыбками, и мне это показалось омерзительным зрелищем. Я снова проснулась усталая, но школа снова не грузила: за прошлый тест по инглишу – единственная в группе четвёрка, за прошлую контру по химии – 4/3 (просто рекорд), вместо физры – снова две зарубежные литры. Ночью наконец-то выспалась, помимо всего прочего снилась моя вечная (наравне с лошадьми) тема – оловянные солдатики: дрянно покрашенные дешёвые и роскошный Чёрный рыцарь, который был мне не по карману. Вчерашний учебный день принёс отсутствие исторички, очередную четвёрку за диктант по латыни, пятёрку за контру по праву и как следствие четвёрку в семестре по оному же автоматом. Сегодня же день был короткий – после пятого урока, получив за диктант по хренцузскому четыре, гуляй, школяр, до вторника, до первого пробного ЕГЭ, что по русскому (это типа был намёк пожелать мне удачи). Что касается жизни домашней, мама продолжала болеть до среды, и я таким образом до сегодняшнего дня после учёбы безвылазно сидела дома, выходя только с собаком погулять, который для полного счастья умудрился во вторник чем-то травануться (впрочем, поголодав до вечера, оклемался). При таком положении дел я в последнее время ходила злая и мне решительно ничерта не хотелось делать, но сегодня наконец-то получила возможность начать отдыхать и встряхиваться: пообедав дома, вывалилась на свет Божий, прошлась до метро пешком с заходом на почту (мою книжку явно заныкали – месяц назад заказывала, должна была уже прийти) и поехала на Юго-западную. До театра на Юго-западе я добралась за сорок минут до начала сеанса и прогулялась ещё чуть дальше вдоль проспекта, любуясь небом и зеленью, сфотографировав наконец местный храм при нормальном освещении. Вернувшись же в театр, я незапланированно вместе с программкой прикупила ещё и билет на представление гастролирующего японского театра на 6 июня всего за 150 рублей и, довольная, прямиком направилась в буфет – изучать программку и подкрепляться. Юго-запад вторично оправдал в моих глазах звание единственного театра, в котором не только можно поесть, но и можно поесть вкусно: вскоре я уминала пирамидку нежнейшего, тающего во рту трюфеля с сочным черносливом и хрустящими орешками внутри. Через некоторое время после первого звонка я прошла в зал, на своё неизменное место в середине последнего, шестого ряда, и снова долго заполнялся этот маленький зал, ибо не на всех хватило места и люди садились на ступеньки между рядами и на приставные стулья. Опоздавшим же не повезло: двухчасовой спектакль шёл без антракта, и не вернувшиеся в зал до третьего звонка не имели возможности его посмотреть – в отличие от меня, всегда и везде внимающей произведениям театрального искусства.
Когда-то некий человек с говорящей фамилией, Рэй Куни, написал современную комедию, ставшую одной из самых популярных среди режиссёров и, соответственно, зрителей: «Слишком женатого таксиста». И неудивительно: в истории одного изворотливого мужика, его двух жён, двух соседей сверху и двух инспекторов полиции – не только закрученный в чертовски аппетитный рулет сюжет, отменный пикантный юмор с минимумом пошлости и динамично развивающиеся события, но и широкое пространство для творчества. Добрая половина шуток, в лучших английских традициях, в этой пьесе представлена намёками, и только отменное мастерство актёров способно донести до зрителя их все – полагаю, хоть мне и не с чем сравнивать, что восемь человек из труппы Юго-запада со своей задачей справилось блестяще. Ни один Аншлаг и прочий телевизионный якобы комедийный шлак никогда не сможет добиться такой мимики, жестикуляции, интонаций – всего того, благодаря чему воплощённые сегодня на сцене персонажи запомнятся ой как надолго и, вспоминаясь, всякий раз будут вызывать улыбку. Ибо я давно не смеялась так долго практически без перерыва, причём не машинально, – потому, что смеются другие, – а от души; более того, как человек, чьё чувство юмора возросло преимущественно на непристойных анекдотах, я на многие приколы реагировала жизнерадостным ржачем прежде всех прочих, и только несколькими секундами позже соль доходила до остального зала и он нестройным хором хохотал тоже. В общем, Таксист – это гарантированный заряд хорошего настроения в частности и позитивной энергии в целом для всех и для каждого, особенно для желающих по-настоящему повеселиться и отдохнуть от глупости, нигилизма или сальностей, которые сейчас в большинстве случаев принято выдавать за юмор. Скучно не будет, обещаю.)
Когда я вышла со спектакля, было ещё светло и тепло, когда доехала до дома – стемнело и низко над железнодорожными путями повисла в перенасыщенном ароматами цветения воздухе огромная, идеально круглая бронзовая луна. Завтра, в день Великой Победы, с утра я буду на Поклонке, а вечером – снова в театре, снова вернусь с рецензией. На этом прерываюсь, до встречи в эфире)

Давеча, опосля написания рецензии, легла я несколько позже обычного и посему отрубилась сразу и накрепко, так что даже приснилось мне нечто худо-бедно вразумительное – впрочем, как в большинстве случаев, про лошадей. Помню, как в этом сне я оказалась где-то вроде ранчо и на что-то отвлеклась, пока остальные приехавшие расхватали лошадей; кто-то спросил меня, на ком же я поеду, и тут я увидела солового коня, могучего, как бык, которого вело несколько человек, а он рвался с верёвок. Я направилась прямиком к нему навстречу, и когда оказалась практически вплотную, он вдруг взвился на дыбы прямо передо мной; люди отскочили, на мгновение перед моими глазами встала конская грудь, кто-то что-то закричал не то на него, не то на меня, не то просто от неожиданности. Но два увесистых копыта опустилось по обеим сторонам от меня, даже не задев, и я, спокойно объяснив свидетелям, что только таким образом можно доказать коню, что не боишься его, взобралась верхом. Кажется, у коня не было даже верёвки на шее, – моего обычного средства управления животными в сновидениях, – но он слушался меня беспрекословно, крупной рысью дав несколько кругов по площадке; на этом славном моменте я и проснулась и с трудом встала для нового учебного дня. А день, видимо, ввиду резкой смены погоды с блистающей жары на пасмурную прохладу, выдался сонливый, голова побаливала с самого утра, и я не только дремала на переменах вместо того, чтобы читать, но и на парах нередко не могла удержать веки от предательского слипания. Этому способствовало отсутствие исторички на трёх четвертях пары, зато на латыни я умудрилась получить первую в текущем полугодии четвёрку за диктант в стабильной череде троек, а олимпиада по праву окончательно вынесла остатки мозга. Планы мои на сегодняшний день сложились так, что после лицея заезжать домой на какие-то полчаса было бы глупо, посему сразу с Китай-города я поехала на Маяковскую, где и оказалась примерно за пару часов до начала сеанса в находившемся там театре Моссовета. Необходимо было где-нибудь скоротать время, а именно – посидеть пообедать, и я отправилась куда глаза глядят, то есть всё прямо и прямо, в поисках приемлемого местечка; но попадались всё только дорогие рестораны, да Кофе-Хаос с Кошколадницей, которые не могли предложить мне ничего съедобного, и таким макаром я остановилась лишь тогда, когда увидела на противоположной стороне шоссе вход на территорию детского зоопарка. Перейдя дорогу, я двинулась обратно по противоположной стороне, пока не набрела на кафе, расположенное прямо в помещении супермаркета, которое всё было раздражающих малиново-чёрных цветов внутри; пометалась в поисках меню, нервно погыгыкала над ценами, когда мне его подали, от нечего делать обошла супермаркет да потопала дальше. В итоге я вернулась к метро и сунулась к кафе, которое было прямо напротив него (просто в начале пути мне было впадлу переходить дорогу, а позже упёртость не позволяла мне повернуть назад с полпути); заведение сие называлось «Сели-Поели» с подзаголовком «Оччен Кафказ». Изучив демократичное меню на входе, я выбрала какой-то овощной салат, прошлась через первый зал, потом через зону самообслуживания, где мне на первый взгляд ничего не приглянулось, и я вернулась в зал; но там меня просветили, что все места заняты и что если я хочу поесть по меню, то мне надо идти в зал внизу, но он был закрыт, и мне пришлось получше присмотреться к «шведскому столу». Там я вскоре присвоила порцию жареной чесночной картошки с горчицей и кисель «трезвое яблоко» (в пику «пьяной груше») на десерт, что не стоило мне и двухсот рублей; картошка оказалась вкусной, горчица – убойно-ядрёной, яблоки – всё-таки, кажется, немного подшофе, а всем вместе удалось аппетитно и сытно подкрепиться в приятном полумраке под качественные зарубежные медляки (включая оные из репертуара U2). Оттуда я, от непривычно плотной трапезы засыпая ещё отчаянней, перебежала (ибо становилось всё холодней) в театр, и, скучая в предбаннике, я возьми да купи билет – на единственную незанятую в мае субботу, именно на тот спектакль, который давно хотела посмотреть (это называется «везёт и как этим пользоваться»). Наконец, двери театра распахнулись, и я смогла избавиться от куртки, купить программку и изучить её, подняться на бельэтаж и немного вздремнуть, пока с первым звонком меня не впустили в зал. Моё место теперь, на «Учителе танцев», было таким же, как и в прошлый раз, на «Иисусе Христе – суперзвезде»: крайнее во втором ряду одной из средних лож бельэтажа, откуда, несмотря на пугающие координаты, было отлично видно и слышно все последующие два часа с сорока минутами спектакля; правда, я после третьего звонка хотела было пересесть на первый ряд бельэтажа, однако турнули, и пришлось возвращаться. Постепенно, наблюдая происходящее на сцене, я просыпалась, пока не проснулась окончательно от заставившего меня вздрогнуть от неожиданности первого удара барабанов во втором отделении – впрочем, обо всём по порядку.
Сразу скажу: у меня нет никаких претензий к актёрам. Все они были на своих местах, играли замечательно, и их великолепные танцы созерцать чрезвычайно отрадно. Зато к постановщикам спектакля претензии есть, и немало: зачем писать на программке «Лопе де Вега», когда спектакль – только по мотивам Лопе де Вега? Да-да, от великого драматурга в нём остался, по сути, только сюжет: прекрасные стихи прославленного испанца звучат лишь во втором действии, да и то не во всём, к тому же иногда звучат так, что лучше бы и вообще не звучали – текст безбожно изменён и тем самым во многом огрублён, чтение реплик «от автора» настолько упрощает интригу, что у неё появляется мыльный привкус телевизионной мелодрамы. Первое же действие прозвучало исключительно тривиальной прозой, и то, что её немалая доля ушла на юмор, местами вполне качественный, если и оправдывает такой постановочный ход, то лишь в малой доле, простите за каламбур; исчезновение же из пьесы роли Рикаредо (он же Рикардо в других переводах) и переименование Тельо в Хулио вообще ничем зримо не обоснованы. Во-вторых, когда Альдемаро одет солдатом с золотистым орлом на груди, дворянские дочери щеголяют в простеньких платьицах, а пиджачок и кепочка Тельо-Хулио так и вообще живо напоминают Ленина, на сцене создаётся атмосфера отнюдь не Испании XVII века, несмотря на вышеупомянутые танцы и не менее вдохновляющую музыку, а России 40-х годов прошлого столетия. И я, конечно, понимаю, что велосипед – наиболее распространённый на театральных подмостках вид транспорта (одна только я могу из спортивного интереса припомнить добрую полудюжину спектаклей, в которых он был задействован), но в этом «Учителе» железные кони ездят табунами, что начинает утомлять с первых же сцен. За что его создателям спасибо, помимо вышеупомянутого актёрского мастерства, так это за декорации и за свет; впрочем, те, кому за классика не обидно, увидят в спектакле добротно сделанную комедию, весёлую и зажигательную, и будут тоже правы. Засим ставлю данному «Учителю» компромиссную четвёрку, инициативу всех заинтересовавшихся ознакомиться с ним всецело приветствую и жду нового свидания с Моссоветом.
Через всё ту же Третьяковскую доехала я до родной Молодёги, где подхватил меня на машине папа и подбросил до дома. И вот точняк в полночь закончила я вышеизложенную рецензию, дабы торжественно вступить в трёхдневные выходные. До скорых новостей)

Умудрившись в воскресенье раньше часу ночи уползти спать, я мужественно отправилась в школу утром в понедельник с разыгравшимся, на фоне практически полностью прошедшего горла, насморком. Опоздала минут на десять, а в предбаннике уже сидели Лина и Макс – меня тоже охранник не пустил даже в раздевалку, но стоило ему выйти на улицу покурить, как мы подхватили куртки и портфели и дали дёру к лестнице и вверх, на алгебру. Русичка заболела, и сначала я понадеялась, что вместо того, чтобы целую пару ждать зарубежной истории, мы пойдём по домам после второй, однако историю устроили вместо русского, а уже с последней четвёртой пары нас отпустили; вечерком прогулялась до почты – так и не пришла ещё моя книжка, это уже начинает настораживать. А давеча школу я прогуляла, – чтобы выздороветь хоть немножко, да и отдохнуть заодно, – но дома весь день просиживать не собиралась: к двум часам сорока, обещанному афишей Яндекса началу сеанса, поехала на Арбатскую, в Художественный, смотреть Харви Милка. На автобусной остановке снова встретила чешущего в направлении станции Рабочий посёлок Лёху в сопровождении одной дамы с гитарой и одной девушки, и между нами состоялся диалог примерно следующего содержания:
- Ты что тут делаешь?
- Я тут живу) А ты что тут делаешь?
- Мы играли концерт в доме престарелых.
- А я тут живу и даже не знала, что тут есть дом престарелых Оо
Автобуса пришлось ждать долго, и в итоге я начала очень сильно опаздывать – примерно минут на десять, но афиша не обещала других сеансов в других кинотеатрах, поэтому пришлось поторопиться в надежде успеть хотя бы на конец открывающих титров. Однако облом оказался гораздо крупнее, чем я могла ожидать: когда я влетела в коридор кинотеатра, в расписании сеансов там не было Харви Милка, и в расписании над кассой его там тоже не было. На всякий случай я спросила билетёршу, и меня просветили, что читать надо внимательней – в их кинотеатре, дескать, вышеупомянутый оскароносный фильм пойдёт только с четверга (так что я уже знаю, где провести вечер пятницы). Пришлось мне разворачиваться восвояси несолоно хлебавши – но опять-таки не домой: приехала на парк Победы, где уже бурно росла трава на Поклонной горе и включили фонтаны, и спаслась от горячего воздуха и тёплого ветра в прохладе музея. Попускав слюни на оловянных солдатиков (на сей раз денег на пополнение коллекции не было – надо было платить за Интернет на май), я хотела было впервые прокатиться на тамошнем эскалаторе, который всегда на моей памяти не работал, а теперь его вдруг включили, но на меня закричали и послали меня на лифт. Таким макаром я впервые прокатилась на тамошнем лифте, который также всегда считала неработающим (а может, он таким и был) до пятого этажа, где перво-наперво вошла в галерею и ознакомилась с выставкой небезызвестного хорошего художника Белюкина – автора знаменитых акварелей к Евгению Онегину, карандашных портретов воинов-афганцев – пациентов госпиталя, и, конечно же, замечательных пейзажей, в первую очередь русского севера. Потом я долго бродила по выставке, посвящённой пропагандистской борьбе Второй Мировой, на которой были представлены плакаты, листовки, газеты, распространяемые противниками на линиях фронта друг друга, а так же фотографии и документы, относящиеся к антифашистским школам и организациям России и Германии, к русским и немецким военнопленным, трофейные вещи и короткий фильм. Сегодня же я отучилась только геометрию и алгебру, а потом нас согнали на концерт в честь грядущего Дня Победы; все расселись по галёрке, я села на третий ряд, хотя и оттуда было не очень хорошо слышно. Сначала с нами поговорили двое ветеранов из всех приглашённых (среди них даже были ветераны Первой гвардейской Руссиянова), потом некоторые ученики спели песни, прочитали стихи; начали гимном России, закончили гимном Москвы. После концерта поехала домой (вряд ли что-то было ещё после него), после обеда же вывалилась вскоре опять на свет Божий, поехала до Смоленской, потопала по Арбату до театра Вахтангова, дабы впервые переступить его порог на правах зрителя. Путь мой лежал в малый зал, то есть сначала в фойе с гардеробом, где приобрела и изучила концептуальную криво сложенную программку, а уже потом вместо первого звонка нас просто позвали на третий этаж пешочком, впустили в маленький – всего в пять рядов – зал без сцены, того типа залов, который я особенно люблю. И с пересадкой суетиться не пришлось – место моё было в самой середине первого ряда (все билеты в этот зал по одной цене, так что кто первый встал – того и тапочки), и ждать долго не пришлось – публика расторопно заполнила этот зал почти битком. Свет погас, начался «Матрёнин двор» - без двадцати минут двухчасовой спектакль к 90-летию Солженицына, поставленный чуть больше года сему назад.
На сцене всего два человека – автор, Игнатич, да сама Матрёна. Перевоплощения их сведены к минимуму – ведь весь сюжет в большей степени вложен в их уста в виде рассказа, где неспешного, где эмоционального, и лишь в меньшей степени сыгран в полном смысле этого слова. Поэтому это почти что моноспектакль, только на двоих – и, может, лучше было бы увеличить количество исполнителей ролей, действия, но не стоит забывать, что театр – не кино, и ему не под силу втащить на подмостки дом, огород, трактор, поезд, так что пусть уж всё остаётся как есть. Ведь есть то, что язык не поворачивается обозвать просто прочтением текста классика (а текст прозвучал практически весь, так что просмотр спектакля вполне может заменить прочтение повести) – есть живое, искреннее, с настоящими слезами сопереживание ему, созданное актёрским талантом и мастерством. Есть деревянный домик, от которого к концу спектакля остаётся один только крест, есть вкусный запах травяных веников, замечательные музыка и освещение, и можно простить плюшевую кошку, когда во всех прочих деталях деревенской избы соблюдена безукоризненная достоверность. Всё это добилось того, что от спектакля и требовалось: не утомить, а зацепить шершавым солженицынским слогом, донести всё то, что должно было быть донесено, а большего и не надо. Мне понравилось – а стало быть, посмотрите и вы, надеюсь, вам понравится тоже.
От Вахтанговки по вечернему Арбату я пошла уже до Арбатской, где подземный переход и дорога от него к метро мимо кинотеатра, как обычно, превратились в две полноценные концертные площадки со всем необходимым оборудованием и благодарной публикой; на второй играли Беспечного ангела, и я максимально сдержала шаг, но задерживаться не имела права и вот – приехала домой. Завтра, накануне праздников, меня снова ждёт поход в театр, далее рецензия; на праздники запланированы Харви Милк, Росомаха и хороший выгул (что зависит, впрочем, от капризов погоды). Следите, в общем, за новостями)

Сегодня я сходила в школу на одно только ОБЖ, ибо физики не было, а ждать около часа зарубежной литры мне было впадлу. Дома, конечно, особо нечего было делать, посему я до пяти перекантовалась по ерунде – комп, книга, мелкие дела разной степени важности, и завтрак с обедом, конечно же. Потом вышла в растеплевший мир, дохала, почитывая комиксы (не покупала с того дня, как заказала книжку, которая так ещё и не пришла), до Чеховской, со второй попытки выбралась из подземного перехода к Пушкинскому кинотеатру и уродливой громаде казино. Потопала неспеша мимо Ленкома по Тверской, свернула в приятнейшее местечко – Успенский переулок – и добралась до сада Эрмитаж, где не бывала с прошлого лета, со спектакля под открытым небом бурятских кукольников, а если говорить о тамошних театрах – то со своего памятного визита в Сферу на Снегурочку, куда я больше ни ногой. Сегодня в саду было немноголюдно, шум исходил только от голубятни, а от деревьев – летний запах, хотя ничего не цвело и даже листьями обзаводиться особенно не спешило. Театр Эрмитаж уже был гостеприимно открыт, и я впервые переступила его порог, сдала куртку, купила программку и уселась её изучать перед входом в зал, пока туда не пустили. Моё законное место было далеко в двенадцатом ряду партера, но аншлага не наблюдалось, и со вторым звонком я отправилась в авангард; с первого ряда согнали – вернее, с его середины, там остались только самые боковые места, и в итоге я остановилась на середине третьего ряда, откуда было замечательно видно и слышно все последующие три с половиной часа спектакля «Зойкина квартира» с двумя антрактами.
Вы тоже удивлены, как на такую солидную продолжительность растянули такую небольшую пьесу? Всё оказалось предельно просто: её текст не просто прочитали от доски до доски – его немало дополнили и кое-где немного изменили, что ничуть не пошло ему во вред, а может даже, осмелюсь предположить, что и на пользу. Но это далеко не единственный комплимент: замечательная игра идеально подобранных актёров раскрыла каждого персонажа со всех сторон, некоторые из которых не замечаешь при прочтении. Замечательная живая музыка Верди, Рахманинова, Вертинского и других вкупе с исполнением оперных арий и старинных романсов – весьма удачная находка, я никогда не устану повторять, что музыкой можно сказать не меньше, а то и больше, чем словами. Великолепные декорации, костюмы, свет воспроизводят именно ту атмосферу, которая необходима, чтобы даже швейная мастерская, ночами превращающаяся в бордель и наркопритон, выглядела не пошло и при этом эстетично и реалистично. Достаточно юмора, чтобы не оспаривать того, что Зойкина квартира – комедия, и достаточно драматизма, чтобы в очередной раз утвердиться во мнении: один только Булгаков изобразил трагедию постреволюционного дворянства так, что ей начинаешь сочувствовать. Спектакль динамичный, эмоциональный, с почти детективным уклоном, и не остаётся сомнений в том, что такая классика понравится даже самым закоренелым приверженцам современной разухабистой попсы от подмостков, и при этом трёх самых крупных изюминок – философии, психологизма и романтики – он отнюдь не лишён. Выражаясь человеческим языком – мне понравилась эта постановка, я с удовольствием вернусь когда-нибудь в Эрмитаж и не раз ещё, надеюсь, со страниц этого загрязнителя Интернета посоветую вам тоже наведаться туда (впрочем, надеюсь, пятого-десятого раза вы дожидаться не будете и посетите его пораньше).
Из театра я потопала по потемневшему саду, потом вышеописанным маршрутом по красотам старой Москвы, только в обратном порядке. У родной станции меня встретил папа на авто, довёз до дома с промежуточной остановкой в магазине, и с некоторой задержкой (мне пытались подарить ДрагКейвское яйцо, но два подряд сорвались, и я настояла более не рисковать) я засела за ту рецензию, которую, надо полагать, уже осилили все добравшиеся до этих строк. А поскольку осилить мою рецензию – беспримерный подвиг, более мучить кого бы то ни было своими лытдыбрами я не собираюсь и милостиво поставлю точку. Да и самой мне рассиживаться не резон – завтра таки др Вероники, не сомневаюсь, что будет весело, так что будут вам и оччот, и фотки… собственно говоря, наконец-то точка.)

Ночь выдалась снежная и поэтому светлая, на небе мерцало только несколько звёзд (хотя, скорее, это были спутники), но ни одна из них, вопреки обещаниям, так и не упала. Через 15 минут после полуночи, когда я уже бросила попытки высмотреть пресловутый метеоритный дождь, Ушастая написала мне sms «Христос воскрес». Вскоре после этого я заснула и проспала с перерывами часов до десяти, подождала, пока проснутся мама с бабушкой; позавтракали пасхой – я съела два куска кулича и чисто символически отщипнула яйца и творога. Доделав уроки на завтра, я раньше обычного вышла из дома – спектакль начинался в пять, а не в семь, – и поехала до Бутусовской, в театр Фоменко, и оказалась там вполне вовремя, чтобы успеть избавиться от пальто в гардеробе и подойти за программкой, стилизованной под двухполосную газету начала прошлого века. Не успела я прочитать и переварить, в меру своих скромных возможностей, всё написанное в ней, как прозвенел первый звонок, но мне спешить было некуда, можно было даже и подкрепиться захваченным с собой фруктовым миксом в тюбике: моё место было слишком хорошим, чтобы хлопотать о перемещении вперёд. Да вперёд было и некуда: как всегда при посещении театра Фоменко, моё место было в середине первого ряда балкона, и именно туда, откуда видно и слышно было отлично, я и пришла со вторым звонком. Партер и амфитеатр внизу были похожи на читальный зал или зал ожидания на вокзале – рассевшиеся зрители развернули программки-газеты; вот только далеко не битком был наполнен этот зал – оставались прорехи пустых сидений, особенно на отдалении от сцены. И после каждого антракта (а их было два) он пустел всё больше – после первого остались свободные места даже в первых рядах, а после второго, в котором всех из зала выгнали для смены декораций, я, не будь дурой, отправилась прямёхонько в середину первого ряда и третье отделение смотрела с самой завидной позиции; и в каждом антракте я заедала пищу духовную пищей материальной, уговорив два тюбика и немного печенья. А теперь, доедая кулич, от спешки давясь и кашляя, я постараюсь покороче (хоть и не состою через сестру в родстве с талантом) передать всё произошедшее.
Не довелось мне в своё время взять в руки томик Джеймса Джойса – полуслепого постмодерниста, и, вычитав в программке его классификацию эпизодов своего романа «Улисс», - каждому соответствовал персонаж «Одиссеи» Гомера, орган, наука, цвет и символ, – я было испугалась всей этой метафизики, как первоклассник Кафки. Однако выяснилось, что бояться тут нечего: всё становится ясно, как только вникаешь в постановку этого произведения, а постановка постепенно проникает в тебя. При этом спектакль ничем сильно не грузит – это размеренная, умиротворяющая, но не усыпляющая (по крайней мере, меня) история, причём история-ребус, предлагающая зрителю под привычной завесой бытовухи разглядеть монументальные события хрестоматийной древнегреческой эпопеи – только перевёрнутые с ног на голову. Вот бесхитростный Одиссей – дублинский еврей Польди Блум, рекламный агент, – отправляется в своё путешествие, растянувшееся на сутки, и дома ждёт его неверная, но любящая Пенелопа – жена Молли. Лотофаги, которых встречает он на пути, не едят опьяняющих цветов – их наркотическое забытьё в другом: кто-то собирает сплетни, кто-то ищет философский камень, кто-то просаживает деньги на бегах. Царство мёртвых, которое он посещает, – не мрачный Аид, а обычное кладбище, где над свежей могилой священник рассказывает анекдоты, а Эолию, остров ветров, заменила суетливая редакция ежедневной газеты. Вместо сладкоголосых сирен ему поёт старый пьяница в ресторане, он спасается бегством не от кровожадных циклопов, а от ирландских националистов. Его Навсикая, встретившая его после кораблекрушения, и его же Цирцея, чуть его не погубившая, – не волшебница, а романтичная хромоножка, продающая девственность за десять шиллингов. И параллельно его пути идёт Телемак – молодой бард Стивен Дедал, толкующий биографию Шекспира и, как тождество, судьбу Гамлета почти что по Фрейду, почти что с Эдиповой точки зрения. Отец, потерявший сына, и сын, покинувший отца, встретятся, чтобы так и не стать единым целым – в этом Джойс позволяет себе додумать проложенную Гомером канву. И в любом случае, Одиссея – и форма, и содержание спектакля, то, что превращает его в аллегорию аллегории, многомерный миф, где каждый эпизод, как гекзаметрическая песня, имеет своё начало, свой конец, свою мудрость и при этом является неотъемлемой частью большего единого целого, не имеющего ни начала, ни конца, ни однозначной трактовки. Открывая один за другим слои краски, положенные на полотно спектакля, остаётся только преклониться перед той колоссальной работой, проделанной его создателями для того, чтобы он стал практически идеальным во всех мелочах. В первую очередь это талантливейшая игра актёров – мастерство перевоплощения девяти человек позволило появиться на сцене трём десяткам ярких персонажей; затем – невесомые декорации, легко меняющие положение, и задний фон, способный прикинуться и морем, и небом – приятная отличительная черта театра Фоменко. И, конечно, замечательная музыка (отдельное спасибо за ирландскую), великолепный перевод текста (я не сравниваю с оригиналом, а припоминаю чертовски аппетитную игру слов) и качественные свет, костюмы, реквизит – всё то, что призвано было создать и создало потрясающе убедительную атмосферу. Да куда там атмосферу – создало уютный мир без комплексов, без фальши, без пафоса и морализаторства, без заигрываний с популярными жанрами, мир, где называют вещи своими именами и где так просто и естественно живут такие простые и естественные люди. Шесть часов спектакля (да-да, вы не ослышались – шесть часов!) пролетели для меня незаметно, как иногда и полтора часа не пролетают, и по его окончании мне всё ещё было мало, хотелось ещё – хоть столько же, хоть и больше; пожалуй, этот факт о чём-то да говорит. Стало быть, мне ничего другого не остаётся, кроме как всем подготовленным к такой долгой работе мозга зрителям посоветовать сходить на этот спектакль и включиться в игру – постараться, как художник Де Кирико в своей картине «Возвращение Улисса» (написанной примерно через тридцать лет после романа Джойса), разглядеть путешествие, не выходящее за рамки повседневной обыденности. Мне было бы интересно узнать, какие ассоциации он вызовет у вас)
Папа прислал за мной машину, и после спектакля я поехала домой на четырёх колёсах – правда, водитель проскочил нужный поворот, и добираться пришлось через хитро закрученную задницу – как в увлекательном квесте пробираясь с картой по тёмным дворам, по нескольку раз возвращаясь на одни и те же перекрёстки. Но, наконец, мы таки добрались – и вот я дома, завтра школа снова идёт лесом – после сегодняшнего мне жизненно необходимо будет выспаться; простите за обилие тире, «мужских знаков» - видимо, я просто всё ещё под впечатлением от спектакля. Всего неделя отделяет меня от следующего визита в театр, а вас, соответственно, от следующего моего поста. Доброй ночи)

Ночь с пятницы на субботу, поскольку я позже обычного (что для меня означает вовремя) легла и мне не было нужды утром вставать в школу (от чего сны обычно забываются), выдалась продуктивной на сны. Сначала долго снилось, как я в старой квартире справляю свой др, и мелькали из старой школы Ушастая, Даша, Вероника, Аня и из новой – Даша и почему-то Яна и Даня; ещё была девушка, которую я ранее не знала, чья-то подруга, и парень, которого я также ранее не знала, со странным именем на букву С и с двумя Э в середине, которое я не запомнила. Мне надарили кучу всего, так что и не упомнишь, а потом мы все ушли гулять. В качестве второго сна я просмотрела от начала и до конца целый весьма некороткий фильм о каком-то негре, который зачем-то связался с мафией и которого в конце концов замочили, хоть и не в ванной (я плохо помню начало, поэтому не знаю теперь, в чём там всё дело было, зато отлично помню конец вплоть до музыки и антуража). Потом я проснулась в шесть утра, немного послушала дождь, барабанящий по карнизу, и ещё урывками поспала немного и увидела несколько коротких бессмысленных снов, в последнем из которых мы с Настей, Дашей и Ладой нашли на какой-то поляне большой бассейн и залезли в него купаться. Второе и окончательное пробуждение состоялось в десятом часу, и, позавтракав, мы с мамой поехали, по традиции, в Крылатское святить Пасху. Ехали до метро, потом на метро, потом от метро до храма шли пешком; погода менялась каждые несколько минут: то сильный холодный ветер разбрызгивал снегодождь, то вдруг из-за туч выглядывало солнце, и сразу светлело, теплело, улегался ветер. По дороге зарулили в этномагазинчик «Для души», где я некогда своего ловца снов покупала, и нам обеим повезло: сперва мы увидели, что там – неожиданно разнообразный ассортимент каменных свиней. Все они были выточены в ту же форму, что и свинья из тигрового камня, которую я покупала маме на ВДНХ; и каких там только не было: мраморная, песочная, зелёная, белая, все по двести, а мама выбрала ту, что была ровного медового цвета. А там и я углядела на прилавке маленькую коробочку со старыми «киндеровскими» оловянными солдатиками, покрытыми благородным матовым металликом – заурядными игрушками во времена моего детства и редкими коллекционными экспонатами по сто рублей штука – теперь. Там было аж два таких же, как уже был у меня, шотландца в плаще и шапке, а я выбрала себе другого, в берете и с волынкой, и ещё классного знатного римлянина; таким образом, мы с мамой сделали себе по равноценному подарку на Пасху и, довольные, пошли дальше. Вышли к Крылатским холмам, от которых вкусно тянуло сырым лесом; по дороге к храму туда и обратно тянулись люди, на самых подступах к церковному двору народу стало гуще – пришлось двигаться шагом. Во дворе стояли очереди – две к столам, одну из которых мы заняли, одна в храм и одна – в палатку; мама вскоре переместилась в последнюю, купить свечу, взяв с собой сумку с куличом и творогом, а я, с сумкой с яйцами, заняла место за столами, когда подошла наша очередь. Долго ли, коротко ли, а местный батюшка со святой водой начал приближаться; маме пришлось звонить, чтобы она не опоздала, и она подбежала в последний момент, чтобы мы успели всё достать, открыть и поставить. Меня, как обычно, щедро полили святой водой, заставив по привычке зажмуриться; миг – и всё закончилось, и пора было собираться, уступая место другим, двигаться тем же маршрутом в обратный путь. Дома пообедав и сделав кое-что из уроков, я пораньше вышла из дома, прошлась пешком до метро, доехала до Театральной, там забыла дорогу к МХАТу Чехова, где прежде была лишь единожды – на Вишнёвом саду; но в ближайшей театральной кассе мне подсказали, куда идти, я через несколько шагов узнала окрестности, и вскоре пешеходный Камергерский переулок оказался передо мной. Как и в прошлый раз, я явилась к театру слишком рано, и так же убила время – смолотив блинчик со сгущёнкой в расположившемся по соседству Теремке. Потом вернулась – двери Малой сцены всё ещё были открыты; вскоре открыли Основную – я ломанулась было туда, но меня послали обратно, и пришлось ждать ещё энное количество минут, прежде чем меня впустили на Малую, на которой я раньше вообще ни разу не была. Зайдя в гардероб, я купила программку и успела изучить её, прежде чем задребезжал первый звонок, и небольшой уютный зал (обожаю такие залы!) распахнул свои двери перед публикой. Два сектора расположились по бокам от сцены; моё место было в середине шестого ряда одного из них, и не было нужды заботиться о перемещениях поближе: возвышение отличное, а стало быть, видно и слышно превосходно. Видеть же и слышать мне предстояло всего полтора часа без антракта – «Последняя ошибка Моцарта», также известная как «Концерт Обречённых», - произведение небольшое, отчего не менее интересное.
Создатели определили жанр спектакля как «музыкальный детектив», и мне нечего к этому добавить: да, мы слышим живую музыку Моцарта и Сальери, да, на сцене всего две женщины – Констанца Моцарт (Германова) и Тереза Сальери (Барнет), пытающиеся методом следственного повтора выяснить, кто убил Моцарта, две героини, которых великолепно играют актрисы и которые сами замечательно играют, перевоплощаются, воссоздают последние минуты жизни гениального композитора – по далеко не худшей из версий его смерти. Оригинальное и весьма аппетитное действо пройдёт через сатиру и трагифарс, заставит засмеяться и вздрогнуть, задуматься о своей жизни и тут же сбиться с серьёзного настроя, но закончится всё неожиданно, мудро и просто. Зрителю придётся поворошить грязное бельё, поверить в мистические совпадения, но снова единственно верным путём к истине окажется любовь – вечный двигатель подлинного искусства. А в том, что я видела подлинное искусство, не шедевральное, но душевное, я не сомневаюсь и предлагаю всем убедиться в этом – вряд ли кто-нибудь заскучает на этом спектакле, где каждый найдёт, что принять, а что оттолкнуть, пока развязка не выведет всех разом из темноты на свет.
Хоть спектакль и кончился рано, когда я выбралась из театра после столпотворения в гардеробе, уже начали ощущаться сумерки; а когда доехала до дома, с неба густо валил, лепясь в лицо, крупный влажный снег – так и вышли сегодня за один день и весна, и осень, и зима. Завтра меня снова ждёт театр – в значительно большем объёме, а значит, снова будет рецензия, так что надолго не прощаюсь. Да и не прощаюсь вовсе, надоело прощаться, – говорю: до свидания.)

Сегодняшний учебный день был угарным, и я буду сволочью, если не сохраню его себе на память в письменном виде… (читать дальше) Пообедав щавелевыми щами, я вывалилась из дому на свет Божий и поехала на Новослободскую, откуда потопала неспеша до театра Российской Армии. Бабушка на входе, проверявшая билеты, что-то проворчала мне в спину про мою цепь, парниша, шмонавший мою торбу, рассыпался в пожеланиях удачного вечера и приятного просмотра – а далее всё как обычно: купила программку, поднялась на второй этаж, с первым звонком вошла в большой зал. Моё место было с краю в девятом ряду амфитеатра – место удобное, но зал заполнялся неохотно, чем грешно было не воспользоваться – к тому же одна из старушек-надзирательниц, подобрее, сама предлагала зрителям, забиравшимся вглубь, пересаживаться поближе, в то время как другая бабка, уже знакомый мне цербер, гоняла их назад, требуя билеты. Я переместилась, вчитываясь в программку и жуя шоколадку, сначала на краешек первого после ложи ряда амфитеатра, а со вторым звонком метнулась в обход цербера в партер, на первый ряд; дважды, если не больше, меня шугали со свободных мест их законные обладатели, пока я не оказалась в середине второго ряда, где и осталась на последующие два с половиной часа и откуда видно и слышно было превосходно (ибо как по мне, так Гамлета – я сегодня я смотрела ни много ни мало, а именно Гамлета – стоит смотреть только вблизи, чтобы не упустить ни единой чёрточки, чтобы уловить каждое слово, ибо в этой пьесе не только нет ничего малоценного – более того, в ней всё бесценно).
Этот спектакль был в равной мере как по Шекспиру с его могучим словом, так и по Шостаковичу с его не менее могучей музыкой, способной так заменить слова, чтобы ни единой ноты их смысла не терялось. Да, перевод был не Пастернаковский, который я больше люблю, но и слова звучали как величественная симфония, не просто читались со сцены, а словно бы заново рождались на ней. В том, конечно же, заслуга пантеона замечательных, безусловно талантливых актёров, от первостепенных ролей до самого заднего плана, чьи мастерство и, главное, искренность заставили историю, рассказанную Стрэдфордским бардом, зазвучать так живо, как бы и хотелось мне – законченному Гамлетоману, все лучшие посмотренные спектакли меряющему по Гамлетовскому лекалу как по эталону наивысшего психологизма и драматизма. Как не отметить, даже если бы каждый печатный знак этого текста стоил мне как один билет в театр, правдоподобнейшее безумие Офелии (Морозова), цинизм Клавдия (Новиков), истинно Воландовскую инфернальную монолитность Призрака (Юшко), харизму Лаэрта (Кириличев), хоть фехтовать его так и не доучили? А из Лазарева – несомненно достойный Гамлет (что немаловажно, я наверняка сказала бы так, и если бы увидела его в какой-нибудь другой роли): эмоциональный, убедительный, цепляющий, располагающий к себе и к тому же чисто внешне чертовски симпатичный. Я всегда была и буду уверена в том, что сыграть этого персонажа без фальши, без героического пафоса, без опасения за собственные нервы – невероятно сложно, и всегда снимала и буду снимать шляпу перед теми, кому такая задача по силам. И в первую очередь благодаря великолепному Гамлету просмотр этой постановки оказал на меня такое же воздействие, как и каждое очередное перечтение великой пьесы – то есть всколыхнул старые мысли в новом свете и вызвал новые мысли о былом; но если не вдаваться в область субъективного, скажу, что каждый, когда-либо задававшийся вечными вопросами над произведениями Шекспира, будет ещё не один день ходить задумчивым после этого спектакля, как, полагаю, теперь буду я. Прибавить ко всему вышесказанному запоминающиеся декорации, которые всегда на высоте в ЦАТРА, освещение, выгодно подчёркивающее всё происходящее, костюмы, которые интересно разглядывать – и, казалось бы, останется только пополнить мой личный список шедевров, но я воздержусь. Не потому, чтобы что-то оказалось мне не по нраву: всё было безупречно; но я обещала себе быть строгой с интерпретациями произведения, не менее важного для меня, чем, к примеру, Новый Завет или Преступление и Наказание, и лучшее буду познавать в сравнении. Проще говоря, я планирую со временем пересмотреть в разных театрах как минимум столько же Гамлетов, сколько пересмотрела год назад Горе от ума, чтобы на прочном основании утверждать, который из них выше прочих поднялся к звезде Шекспировского гения. А пока, на самом старте этого увлекательного изыскания, могу только посоветовать всем также ознакомиться с той постановкой, которую сегодня увидела я – постановкой, в любом случае заслуживающей моей оценки в десять баллов из десяти и вашего внимания с, желательно, последующим сравнением своего мнения с моим. Посоветовать – и тут же схватить зачитанный до дыр томик Гамлета, чтобы прочитать его ещё раз (положительно, я уже хочу Гамлета в оригинале).
Но всё хорошее рано или поздно кончается, и чем лучше, тем скорее: ЦАТРА попрощалась со мной до моего следующего визита, а я потопала тем же маршрутом в обратный путь. Завтра, хоть и выходной, вставать мне рано – ехать на День открытых дверей в РГГУ, откуда, возможно, привезу небольшой отчёт; а там не за горами очередная, вряд ли менее насыщенная, нежели минувшая, учебная неделя. На этом прощаюсь и уползаю палить ленты да спать – прощаюсь в любом случае не настолько надолго, чтобы кто-то успел соскучиться.)

Вернувшись сегодня со школы домой пораньше, я вполне успела и уроки на понед сделать, и ерундой пострадать, и вовремя из этого самого дома снова выйти. Путь лежал на Маяковскую, в театр Моссовета, в котором я с прошлого театрального сезона не была и по которому успела чертовски соскучиться. Вспомнив дорогу, я неспеша дотопала до парка, в котором ещё не работали фонтаны, вошла в театр, подыскала себе гардероб, купила программку, поднялась на бельэтаж. Моя пятая ложа, о местоположении которой я могла только строить мрачные прогнозы, была пока закрыта, и я посидела возле неё, читая книжку, до первого звонка. Когда меня впустили в зал, ожидания оказаться в самой заднице не оправдались: второй ряд ложи был, по сути дела, не более чем четвёртым рядом бельэтажа, а хорошее возвышение между рядами и расположение моей ложи прямо посерёдке этажа делали моё место вполне удобным для обзора. А также удобным для отступления, ибо оно было с самого краю; и после второго звонка я переместилась в самую серёдку первого ряда бельэтажа, откуда меня согнал в антракте опоздавшие на первое действие законные его обладатель. Я вернулась на своё место, но и на него нашлась претендентка, попытавшаяся было с выражением праведного гнева заявить, что это её место; я её вежливо послала, но она вернулась с разгневанной бабкой-надзирательницей, потребовавшей у меня мой билет, да ещё и «быстро». Я показала ей билет, объяснила, где была на первом отделении и почему вернулась, и бабка, нехотя признав мою правоту, проводила обломившуюся тётю на её место – в самую крайнюю ложу. Второе действие я видела и слышала не хуже первого, только немного мешал луч прожектора, находившегося прямо между срединными ложами над головами зрителей. А смотрела я русскую постановку несомненного бродвейского шедевра – рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда».
Только гений Эндрю-Ллойда Уэббера мог выдумать такое: частично передать в виде зажигательного мюзикла Новый Завет, пожалуй, самое читаемое литературное произведение на планете. Передать смело, злободневно и талантливо, не утеряв в новаторском запале набора основных вопросов, которые каждый так или иначе задаёт себе, посмотрев на героев библейских мифов не как на сказочных персонажей, а как на живых людей со своими чувствами и страстями, мечтами и сомнениями – так, как и должно на них смотреть. Его Иисус – кумир неформального вида бродяг и шлюх, будущих апостолов, слепо верящих в его могущество, увлекающих его покорять Иерусалим и готовых тащить и дальше, до самого Рима. Его Иуда боится забвения и мечтает о такой же славе, но вынужден прозябать в его тени и от обиды совершает страшную ошибку. Оба этих персонажа – и непонятый пророк, и запутавшийся ученик – чертовски привлекательны каждый по-своему, хоть и являются двумя абсолютными противоположностями, оттеняющими и дополняющими друг друга. Сыграть их роли ярко и убедительно сумеет не каждый – для этого нужна невероятная экспрессия, выкладка на пределе натяжения нервов, но и то, и другое я увидела в достатке у актёров Моссовета – Панферова (харизматичный Христос) и Яременко (брутальный Искариот), а так же у Климовой (Мария Магдалина). Остальные актёры немногим уступают им в производимом впечатлении, к тому же нельзя не отметить, что все без исключения вокалы (особенно у троих вышеперечисленных главных героев) на самом высшем уровне (чего не скажешь, например, о сугубо эстрадном «Монте Кристо»). Добавим мощную музыку, динамичную хореографию, великолепные декорации, отличный свет, хорошее либретто и множество удачных символических находок – и получится спектакль, держащий зрителя в неослабевающем напряжении: ты притопываешь ногой и покачиваешь головой в такт очередной тяжёлой песни, и при этом кажущемся веселье ощущаешь всем существом не меньшую безжалостную драматичность, чем при просмотре «Страстей Христовых» Мела Гибсона. Ибо если в первом отделении вокруг Христа роилось нечто вроде хипповской коммуны, то во втором – это уже извечная людская масса, разочарованная тем, что не дождалась чудес, и озверело требующая крови. Финал известен всем: Пилат уступает толпе, уставший бунтарь приносит ей свою жертву, стабильности режима больше ничто не угрожает, законопослушные граждане снова радуются своему иллюзорно свободному существованию. А что же Иисус? Конечно же, воскрес вопреки всякому здравому смыслу, снова пожимает руку лучшему другу, предавшему его, снова обнимает любимую девушку, желавшую принять его муки вместо него, садится на байк и уезжает – но не куда-то в недосягаемые от нас пространства, кажется мне, а для того, чтобы снова и снова появляться среди нас, чтобы снова и снова повторялась эта история. «Смерть поправший смертью – непобедим».© А стало быть, раз спектакль цепляет, будит столько чувств и эмоций, раз заставляет задумываться над тем, что, казалось бы, давно обдумано, раз делает настолько родным и близким то, что казалось почтенной архаикой, – значит, предложенная Уэббером трактовочка – далеко не худшая из огромного множества прочих, значит, имеет право на жизнь, а желательно – и на ваше внимание. Для этого вам отнюдь не обязательно видеть в Христе Бога или даже историческое лицо – достаточно будет просто отречься от всех догматов религиозных культов и от всех предрассудков досужей молвы и посмотреть на него как на Гамлета или любого другого неоднозначного персонажа: так будет даже лучше (о чём я говорила и в начале рецензии, касательно вопросов). Всем, кому такой взгляд удастся, настоятельно рекомендую сходить на мюзикл – ибо, если за вашими плечами нет «Юноны и Авось», как у меня, или чего-нибудь не менее цепляющего, вы гарантированно испытаете неслабую душевную встряску – а это процедура весьма и весьма полезная.
Два с половиной часа пролетели незаметно, уходить не хотелось, но пришлось. Разношёрстная, большей частью длинношёрстная, публика повалила из зала в гардероб, из театра – в парк, оттуда – к метро, рассеялась по вагонам. Поехала домой и я, и теперь в мои планы на ближайшее будущее входит пробежаться по лентам, пойти спать, а завтра отправиться на выставку авторских кукол и плюшевых медведей и словить дозу кавая. С меня, конечно, будет отчёт, но сейчас, не забегая вперёд, хоть завтра уже и наступило, прощаюсь.)

Вчера вечером я успела всё, что хотела: постирала хаир, навела временный и относительный порядок в ящиках, так и не нашла свою карту метро и нарисовала, в карандаше пока, новую, лучше прежней. А потом посмотрела КВН, а после него – в Закрытом показе фильм по одноимённой Есенинской повести, Яр.
Повесть эту я либо не читала, либо не помню и посему о следовании букве классика говорить не могу. Могу только сравнить с другими фильмами подобного рода, каковые пересмотрела за всю жизнь: это Эйфория, Свои, новый Живи и помни. Яр – такая же первобытная сага о людях, оторванных от цивилизации бескрайними просторами и посреди этих просторов запертых на своём клочке земли, и что бы ни произошло в мире, они не узнают, не изменятся и будут так же, следуя животным инстинктам, спариваться, производить потомство, убивать других и самих себя. Сага без начала, без конца, без смысла, действующая не на разум, а только на органы чувств и лично у меня оставившая впечатление чего-то душного и мутного до тошноты, как переполненная телами баня, показанная в начале, и тупого и сонного, как колыбельная, завершившая фильм. Сага, по мрачной безысходности переплюнувшая все те три примера, которые я привела; но её неразрывное коловращение вне времени и пространства, обросшее, как старая водяная мельница илом, пугающими приметами, обрядами и песнями, и отталкивает, и притягивает одновременно. Если автор фильма хотела показать русалочий морок, пустивший свои нежно удушающие корни в души людей, остающихся, в отличие от нас, частью природы, а не её соседями, то ей это удалось; если она ставила своей целью снять псевдодокументальное кино о деревне накануне революции, то она допустила столько исторических и топографических ляпов, что лучше об этой цели было бы забыть. В любом случае, кино получилось в высшей степени специфическое на очень редкого любителя, но отнюдь не дерьмовое, так что порекомендовать его для расширения кругозора могу всем, не боящимся заснуть при лицезрении практически стабильной картинки.
Затем я посмотрела ещё и пустопорожнее, как всегда, обсуждение и в итоге легла спать в четвёртом часу, а встала в двенадцатом. То, что я читаю Метро 2034 и рисую карту, и то, что я посмотрела фильм по Есенину, причудливо сплелось в последнем из моих коротких снов, в котором я заблудилась на станции метро Константиново. С утра у меня не было хорошей ручки, чтобы начать обводить на чистовик свою карту, посему я, устав страдать ерундой, полюбопытствовала, что задано на понедельник, и от нефиг делать сделала инглиш и русский. Хотела выйти из дому пораньше, соблазнясь ярким солнцем на дворе и намереваясь прогуляться пешком до метро, но закопалась с обедом, с сообществами и забила на эту идею, выйдя вовремя и отправившись, не выпуская из лап томик Метро ни на секунду, на Бутусовскую. Оказавшись там за сорок минут до спектакля, я прогулялась вдоль проспекта до памятника Янке Купале и обратно, после чего вошла в здание малой сцены театра Фоменко; я уже была там однажды, но совершенно её забыла. Там были маленький гардероб, просторное фойе, где я пристроилась на стуле почитать после того, как купила программку, и буфет, куда я не пошла, ибо немного севшие после стирки джинсы пресекали все мои чревоугоднические мысли. Первый звонок я пропустила мимо ушей, со вторым решила, что пора и честь знать, и поднялась в зал, где заняла своё место в районе середины четвёртого ряда правого крыла и только тогда соблаговолила отвлечься от книги и ознакомиться с программкой; о том, чтобы пересесть, не могло быть и речи – зал был набит битком, но поскольку он был маленьким, там с любого места было отлично видно и слышно. И я смотрела и слушала час пятнадцать минут на едином дыхании, без антракта.
Когда хочешь припомнить самое ностальгическое из зарубежной литературной классики, как правило, первой приходит на ум монопьеса «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине» Габриеля Гарсия Маркеса. «Как жаль…» Петра Фоменко поставлена именно по этому знаковому произведению, написанному, конечно же, о любви – о столь свойственной многим женщинам любви к подлецу. А ещё – о последней капле безграничного терпения, приносящей свободу и надежду, о чём-то упущенном в прошлом, причём это что-то, кажется, оттого и дорого, что не сбылось. В этом спектакле только три актёра, но персонажей, сменяющихся на сцене, гораздо больше, и все они, перевоплощающиеся один в другого, - характерны, колоритны, естественны, убедительны. Силами их слов и жестов зримо, ощутимо оживают истории, каждая из которых не таким талантливым драматургом, как Маркес, растянулась бы на несколько томов вместо нескольких минут. Нежность и презрение, смирение и гордость, сила и слабость, смех и горечь плотно сплетаются в единую ткань, так что не замечаешь, где комедия, где трагедия – в точности как в жизни. Остаётся только подчиниться этому потоку, постепенно в него погружаясь, с уровня аналитического восприятия переходя на уровень ощущений – слуховых (тягучая мелодия саксофона), ароматических (тонкие запахи роз и табака), зрительных (такой реальный снег из обычных белых перьев). Поэтому и похож этот спектакль на сон: вот он закончился, полумрак сменился ярким светом, и ты словно проснулся и не сразу, а спустя несколько секунд понял, что уже не спишь и что всё, что было, только тебе приснилось, случилось не с тобой. А проснувшись, ещё долго вспоминаешь, обдумываешь, находишь свои собственные параллели с окружающим тебя миром и даже с собственной жизнью, а ещё не веришь, что целая жизнь уложилась в какой-то час с небольшим: воистину, такие шутки со временем могут играть только сновидения! Вернее, сновидения и театр: будет несправедливо обойти благодарностью талант режиссёра, мастерство и неподдельную экспрессию актёров, удачные находки в декорациях, костюмах, освещении, озвучке и многом другом, составляющем достойную рамку для хорошей картины. Также нельзя не порекомендовать посмотреть или хотя бы прочитать эту пьесу всем без исключения, особенно представителям той половины человечества, которая, не всегда заслуженно, считается сильной.
После скупых аплодисментов публика повалила к выходу по пространству пола, послужившему сценой, топча разбросанные газеты и игральные карты, на ходу трогая оставленный в кресле большой пушистый веер. Отстояв очередь в гардероб и кое-как в тесноте одевшись, я вывалилась на мороз, и короткий моцион быстрым шагом логично завершился спуском в подземку и обратной дорогой тем же маршрутом. Мой следующий визит в театр теперь состоится только через неделю – завтрашний день, последний день каникул, у меня свободен, и я надеюсь выбраться наконец-то, впервые в жизни, на Блошиный рынок, что на Тишке – просто поглазеть, а может, и унести с собой чего-нибудь для коллекции, если найдётся божеская цена. Если этот загад, вопреки пословице, окажется богат, с меня отчёт, а если большого отчёта не выйдет – встретимся, как говорят по ящику, через неделю. В любом случае уверена, что соскучиться до следующего поста никто не успеет – засим прощаюсь, ведь у меня ещё много дел)

Проспав до одиннадцати и пообедав, я сегодня первым делом позвонила в театр на Юго-западе в надежде заказать билеты, ибо, о чём я уже писала, вчера вечером на его сайте появился репертуар на май, но ещё без возможности заказа через инет, но не дозвонилась и снова полезла на сайт. Там появилась новость о том, что продажа билетов в кассе театра начнётся с двух часов, и я незамедлительно сорвалась с места и поехала, ибо Юго-западная как была, так и остаётся далековато от моей родной Молодёги. Приехала, вышла на сторону проспекта, противоположную той, на которую выходила в прошлый раз, естественно, ввиду приступа топографического кретинизма, заплутала, то бишь дошла до другого выхода, поняла, что что-то тут не так, спросила дорогу и только после этого встала на путь истинный, по дороге купив бутылочку черносмородинового ФХ, который около года уже как не пила. Этот путь вскоре привёл меня к театру, где сразу же оправдались худшие мои надежды: несмотря на то, что два часа только-только стукнуло, тесный предбанник театра был до отказа забит людьми, выстроившимися в очередь, которая, в свою очередь, простите за каламбур, скрутилась немыслимой синусоидой; и народ продолжал прибывать и прибывать, так что металлодетектор неистово пищал практически не замолкая. В этой очереди я проторчала примерно полтора часа, успев за это время доперечитать до победного конца Войну и Мир и ознакомиться со всеми рецензиями, вырезанными из газет и журналов и развешенными по стенам в пределах досягаемости, чутко вслушиваясь в разговоры впередистоящих с кассиршей и всё слабее и слабее надеюсь на то, что списку покупок, который я заранее составила, суждено будет сбыться. Однако, хоть и пришлось брать билеты не по запланированному выбору, а по принципу «на что остались дешёвые билеты», частично этот список был куплен, частично заменён другими спектаклями; в итоге я выползла из театра с греющей душу пачечкой из шести билетов, заменившей пачечку денег, которой едва на них хватило (угробила около полутора тысяч). С Юго-западной я вернулась домой, в метро жуя для-ради худо-бедного утоления голода армянский лаваш – чтобы за час пообедать, написать всё вышеизложенное, пропалить ленты и снова исчезнуть за дверью. Вернее, не совсем за час – немного я всё-таки задержалась, посему, когда я доехала до Курской, поднялась на поверхность и взглянула на часы, до начала спектакля оставалось 15 минут. Ужаснувшись, я рванула по Земляному валу, потом по улице Казакова бегом, словно за мной гналась свора голодных вурдалаков, и ворвалась в театр Гоголя достаточно рано, чтобы раздеться, купить программку и войти в зал, но всё-таки позже, чем я когда-либо ранее прибывала в театры. В большом зале этого театра я ещё ни разу не была прежде, и он своими деревянными стенами и балконами и деревянным потолком почему-то живо напомнил мне нижнюю палубу какого-нибудь огромного старинного парусного судна. Моё место было с самого краю восьмого ряда партера, но второй звонок уже прозвенел, и я, оценив некоторые недостатки такой дислокации, переместилась во второй ряд, в самую серёдку, где никто меня не побеспокоил. Прозвучал и третий звонок, но спектакль задерживали, и я, недавно ещё боявшаяся, что не успею до закрытия зала, успела досконально изучить программку и немного почитать прихваченное с собой Метро 2034 (надо будет его, как выражалась моя первая учительница, «обложить», то есть обернуть газетой, а то в торбе мнутся уголки); но вот свет погас, и я переношу ваше внимание со своей персоны на происходящее на сцене.
Безобразная Эльза – это не только общеизвестная песня Крематория, но и финская комедия о дурнушке с плохими манерами, целомудренном книжном черве, которая вдруг решает ради эксперимента влюбить в себя всех под руку попадающихся кавалеров, а в итоге находит свою любовь. Да, сюжет превращения гадкого утёнка в прекрасного лебедя, а Золушки в принцессу – один из самых беспощадно эксплуатируемых, поскольку имеет неизбежный успех у наивной половины человечества. Однако в этой пьесе мне импонирует отнюдь не романтика, а удачный, по-настоящему смешной юмор, который в большинстве случаев заменяют натужной морализаторской серьёзностью, а то и сопливым трагизмом, малюя в мрачных тонах злоключения очередной «Кати Пушкарёвой». Конечно, и юмор может скатиться в дешёвую пошлятину или клишированность, но я после Театрального романа на малой сцене театра Гоголя и не подозревала тамошнюю труппу в чём-либо подобном – и не прогадала: комедия сыграна с отменным качеством, так что лучше и не придумаешь! Глубокой философии, динамичного экшна, напряжённой атмосферы и непредсказуемых поворотов вы от Эльзы, конечно, не дождётесь, зато это отличный способ отдохнуть и зарядиться позитивом – особенно после того, как какой-нибудь другой спектакль загрузит вечными вопросами по самое не хочу. Впрочем, и во всех других случаях я рекомендую вам то, что сегодня видела сама – рекомендую как симпатичную, аппетитную историю. Да и скульптор Пэртти (Артём Цвигун) у них весьма обаятелен – не могу же я не отметить чисто субъективной детали, особенно если это плюс!..)
После спектакля по уже отработанному навыку прикинувшись шлангом и практически без очереди забрав своё пальто из гардероба, я тем же маршрутом, но уже помедленней вернулась к метро – и вот дописываю этот пост. На завтра определённых планов у меня пока нет (следующий мой визит в театр будет послезавтра), но надеюсь, что либо афиша Яндекса подскажет мне какой-нибудь культурный досуг, либо, на худой конец, дурная голова не даст ногам покоя, и они заведут меня в какой-нибудь уютный уголок моей маленькой столицы большой страны. В любом случае, на страницах моего гнезда сие будет зафиксировано, засим прощаюсь, следите за развитием событий.)