Сегодня я сходила в школу, что само по себе удивительно, после недельного-то воздержания. Но ключевое слово – всё-таки «сходила», а не «в школу», потому что обычно я туда езжу, а сегодня автобус сломался на полпути, в районе ДК, и остаток маршрута я преодолела в виде пешей прогулки с портфелем за плечами. Сегодня была жопа на шизике и жопа на химии, на литре пронесло, вобщем, всё как обычно. Придя домой, я постирала хаир, поваляла немного дурака, да и отправилась в путь пораньше – предстояло ехать на Таганку, сначала до Киевской, затем по кольцу; однако театр оказался прямо напротив выхода из подземки, и я вошла под его своды за час до начала спектакля и смогла исследовать его как следует. Оригинальный стиль внутреннего убранства «лучшего театра России», как гласит не столь давно официально присвоенное ему звание, мне понравился: грубые тёмные фактуры стен, множество чёрно-белых фото, статуи Пушкина (правильнее было бы выразиться просто – Пушкины) на лестнице; в буфете, где я, изучая программку (на которую, кстати, не поскупились: там даже биография Грибоедова и отзывы о нём вышеупомянутого Пушкина имеются), испробовала кофейный и клубничный коктейли (первый вкусный, второй отвратный, вывод – в Современнике с выпивкой дело лучше обстоит), на столиках – вазочки с красными цветами, негорящие свечки; гардеробщик – душка. Я даже упрекнула себя за то, что ранее мне ни разу не приходилось бывать в этом уютном местечке, освящённом именем и образом великого Высоцкого; впрочем, спустя некоторое время всякая охота вернуться туда отпала у меня напрочь, ну да не буду забегать вперёд. А покуда я, с первым звонком покидая буфет, встретила на лестнице знакомое лицо: китайца, похожего на Ли из Гангрейва, которого я уже раза три как минимум видела на Покровке – не иначе как либо такой же искушённый театрал, как я, либо уже состоявшийся театральный критик, между чем не вижу принципиальной разницы. Ну а место моё было сегодня в первом ряду, чуть с краю, но видимость была сносной; посему я сейчас и запишу всё, что углядела.
Итак, говорим мы сегодня о спектакле «Горе от ума – горе уму – горе ума», поставленном в этом учебном году Любимовым к своему 90-летию. Начну, как водится, с описания декораций – в сегодняшнем случае это были длинные узкие белые полотнища, свисающие из-под потолка и могущие быть подвинутыми как вручную, так и автоматически, точнее говоря – много, очень много таких полотнищ, и первой моей мыслью было, что создатели спектакля решили поиграть со зрителями в театр теней – ибо тени эти, маленькие и большие, отбрасывали на эти полотнища и те, кто находился перед ними, и те, кто находился за ними. Да, оригинально, но когда больше ничего на сцене нет, не считая прозрачных пластиков стульев и столиков, а так же ресторанных металлических тележек для перевозки шампанского, создаётся впечатление убогости. Ну а когда из-за этих импровизированных штор появились Софья (Левашова) и Лиза (Нечитайло) в балетных пачках и на пуантах, а там и слуги в карикатурных фраках, у меня родилась и вторая мысль: я ошиблась залом и лицезрею не Горе от ума, а Щелкунчика или Стойкого оловянного солдатика, и передо мной в бумажном домике оживают фарфоровые балерины и смешные деревянные человечки. Однако это действительно было Горе от ума, вот только бал в нём начался ещё до первых реплик, чтобы не закончиться уже никогда: помимо Софьи и Лизы беспрестанно танцевала ещё и обширная «массовка», отчасти состоящая из некоторых гостей бала. Было осуществлено даже несколько попыток пропеть стихи Грибоедова, и у Фамусова (Антипов) это больше напоминало ритмическую художественную декламацию (этакий рэп позапрошлого века, прости Господи), а у Софьи – оперную арию (вокал неплох, не спорю, но всё-таки это спектакль, а не мюзикл); Скалозуб (Рыжиков), просто копия нашего физрука (и лицо, и причёска, и усы, и рост, и голос – всё идентично, перепутать можно), предстающий этаким выжившим из ума казачьим атаманом Белой гвардии, вполне брутально рычал песни на стихи Дениса Давыдова (вот уж не знала, что Скалозуб такой патриот, чтоб Эскадрон гусар летучих наизусть знать), но овации грохнули только тогда, когда из-за сцены зазвучала попса про «Москва – звенят колокола» и далее в том же духе, и актёры начали ей подпевать. Для чего был устроен весь этот балаган, я сначала плохо поняла – на мой вкус, песнями и плясками можно развлечь и завлечь только детей, а взрослым людям это рано или поздно надоедает; однако потом я поняла: музыка (которая вся, кроме вальса на музыку самого Грибоедова, услышанного мною впервые ещё на Покровке и там же и полюбившегося, была совершенно не в тему), предназначалось для того, чтобы попытаться отвлечь зрителей от текста. А текст в этом спектакле играл роль совершенно второстепенную – его читали, быстрым шагом прогуливаясь из одного края сцены в другой, забывали и вынуждены были пользоваться хорошо слышными в зале подсказками суфлёра, причём Чацкий (Бадалбейли) даже вступал с ним в дискуссию, коверкали (так, французские книги превратились в английские), переставляли слова местами, так что стихотворные строки переставали рифмоваться (например, вместо «меня разлюбит, как его» прозвучало «разлюбит и меня»), и прерывали монологи и реплики на середине, так что у меня возникала стойкая ассоциация с прочитанными мною статьями о цензурных вымарках в первых изданиях Горя от ума, не позволявших всему тексту комедии звучать со сцены. Когда же какую-нибудь ключевую фразу надо было подчеркнуть особо, делалось это отнюдь не интонацией или жестами, а изменением освещения; так же за Чацким важные реплики иногда повторял хор из «массовки», иногда герои подходили к лампам, закреплённым по углам сцены перед золотыми зонтами, включали их и направляли на себя, а иногда использовалось эхо, откликающееся на слова, произнесённые громче обычного. Теперь о Чацком – самом оригинальном элементе сего действа: здесь он – лысый, слегка небритый очкарик, мягко говоря, немолодой, вполне годящийся Фамусову в младшие братья, а Софье, соответственно, в дядюшки, да и поучает он её совсем как старший родственник, а отнюдь не как друг детства. И, как зрелый, состоявшийся мужчина, а не идейный юноша, он обладает спокойным, нордическим характером, его ничто не волнует, ничто не способно вывести из себя, ну а чтоб его с ума свести, определённо понадобились бы титанические усилия; Софью он, естественно, не любит, а в «фамусовском обществе» пребывает на правах стороннего наблюдателя, этакого «ревизора», который под занавес явно делает неутешительный вывод, что попал в «страну дураков», и принимает решение покинуть Москву. И вообще он мне здесь показался, как и в постановке Малого театра, иностранцем – но если там он мне напомнил выходца с каких-нибудь Минеральных вод, то здесь он больше смахивал на немца – даже по манере одеваться, или даже скорее на русского дипломата, проживающего в Европе и заехавшего на родные просторы вспомнить детство, проведённое в доме Фамусова. Что же до гостей, которых я всегда так люблю разглядывать, то здесь разглядывать особо было нечего: единственными приятными лицами там (да и во всём, пожалуй, спектакле) были обаятельнейшая арапка (Гату Жозефина) и собачка (её роль исполняла плюшевая игрушка), принадлежавшие графине Хлёстовой (Сидоренко). А вот если мне когда-нибудь приснится тамошний князь Тугоуховский (Межевич), я проснусь седой: это нечто с замотанной напомаженной марлей головой больше всего напоминало второе пришествие Франкенштейна, и когда оно играло на гитаре и свистело, и тем паче когда издавало нечленораздельные звуки. Но самое интересное лицо в спектакле – это, несомненно, суфлёр (Ардашев): он начал с исполнения ролей покойника и дирижёра, а закончил перевоплощением в Платона Михайловича, причём и он забывал слова, когда находился на сцене, а не в своей будке. Короче говоря, всю пьесу уместили в полуторачасовое шоу смешанного жанра, причём пожертвовали при этом не чем-нибудь, а важнейшим монологом «А судьи кто?» - вернее, Чацкий произнёс эту строчку, да так ею и ограничился, не то реально забыв, что там дальше, не то решив, что это посмешит зал (и они с частью зала действительно немного посмеялись над этим фактом). И за эти полтора часа спектакль умудрился утомить меня не хуже какой-нибудь трёхчасовой лекции на непонятную и неинтересную мне тему! Зато хоть поругать было что, рецензия получилась большая и страшная, что только в плюс к моему реферату. А ходить или нет на этот спектакль – надеюсь, вы уже поняли.
Вот я и дома – добиралась от Курской, чтобы посидеть по дороге до дома, свежие комиксы почитать. Завтра снова в школу, вставать рано, посему я – спать. Всем доброй ночи)

Мне сегодня, после того как я смотрела концерт Машины времени до половины второго ночи, снилось на удивление много всего. Снилось, как я гуляю по ВДНХ с Гамбитом и натыкаюсь на концерт U2 под открытым небом, занимаю себе уютное местечко сбоку от трибун, достаю фотоаппарат, и тут ко мне какая-то вредная тётка пристаёт на тему того, что здесь сидеть нельзя и фотографировать тоже нельзя. Ещё снился концерт Алисы, и тут уж я сидела в первом ряду и, переговариваясь с кем-то, любовно называла Кинча Котом. Снилось что-то, вдохновлённое вчерашней битвой в Эренгарде на ролёвке, кого-то я рубила, куда-то бегала, кого-то приводила в чувство. Снилось что-то Хеллсинговское, пафосно-мрачное, и отдельно от этого какой-то ночной лес, в котором я, задрав голову, любовалась небом, неестественно густо покрытым мириадами звёзд, пыталась сфотографировать его сквозь ветви деревьев, и ещё пыталась сфотографировать пролетавшую мимо летучую мышь. Проснувшись поутру, я хотела сочинение писать, но что-то стало мне хреново, и всё выделенное на труды праведные время я тупо просидела на диване с журналом в руках, досыпая с открытыми глазами. Затем я пообедала грибным супом (давно мне хотелось грибов) и отправилась в путь, а путь мой лежал, на случай если кто забыл, в мой любимый театр на Покровке, на спектакль Бешеные деньги по Островскому в постановке Посельского.
Прибыла туда я, как обычно, за полчаса; мне достаточно было не появляться там чуть меньше месяца, чтобы там произошли некоторые существенные изменения – передвинули гардероб, так что легче стало подходить к роялю и лежащей на ней книге отзывов, к которой, кстати, приложили новую ручку, перевесили фотопортреты актёров, и снова не было ни моей знакомой администраторши, ни моей знакомой билетёрши. Купив программку, я отправилась в буфет её изучать, приятно скоротав время кофиём со сливками и какой-то шоколадкой, после чего, когда публику впустили в зал, заняла своё место с краю четвёртого ряда.
Началось действо, растянувшееся на два с половиной часа, но пролетевшее так быстро, что его, как всегда, показалось мало. В нём я впервые увидела на сцене Евсюкова, которого не было даже на портретах в холле, и впервые смогла наблюдать за игрой Натальи Фищук в главной, а не второстепенной, роли и осталась весьма довольна увиденным. Но, конечно, не только этим: как и в большинстве спектаклей Покровки, сегодня все актёры были на своих местах, не создавая противоречий со сложившимися при прочтении пьесы образами своих персонажей. В итоге проникнутая капиталистическим антигламурным пафосом комедия была сыграна с великолепным остроумием, живо и увлекательно, без сползаний в пошлость или морализаторство. Единственной современной деталью, кроме бодрого клубнячка, игравшего во время вступления, были двое слуг в доме Чебоксаровых (Рыков и Баев), представленные в виде этаких телохранителей – «людей в чёрном», однако современным смотрелся весь спектакль в целом. Однако не стоит полагать на этом основании, будто это была злободневная, «актуальная вещь» - да, проблемы в комедии подняты извечные, но в первую очередь она создана для того, чтобы мы качественно улыбнулись: это ведь тоже надо уметь!.. Так что за качественной улыбкой всех нуждающихся в положительных эмоциях направляю на этот спектакль, единственный недостаток… нет, скорее просто единственное отличие которого от прочих Покровских – отсутствие традиционных песен, вернее, лишь намёк на их присутствие где-то «за кадром». Короче говоря – ставлю пять)
По окончании спектакля до метро я добралась очень быстро – от собачьего холода бежала как в попу раненый олень, одеваться надо было теплей. Ну ничего – до дома я тоже быстро добралась и уже согрелась горячим кофиём. Сейчас я отправляюсь на боковую; завтра лохи пойдут в школу, а я буду писать сочинение, делать инглиш и гулять, конечно. Очень хотелось бы осуществить ещё один поход в кино, на Железного человека, вряд ли это будет осуществимо, но мало ли… вобщем, поживём-увидим, доживём-узнаем. До встречи!)

Ну я конечно на самом деле сволочь ленивая ещё та, потому что стоит мне запретить писать, как мне сразу же становится лень писать. Но сейчас я эту лень всё-таки переборола и постараюсь максимально кратенько (самой смешно от такой формулировочки, но всё-таки) оставить на память потомкам запись о прошедших пяти днях, за которые я ничего, кроме поздравления с Пасхой, не писала.
Началось всё самое интересное в среду, когда после первых трёх уроков обе Даши, Единорога и Вестница, всё-таки уговорили меня вместо кого-то там не явившегося поехать вместе с ними на какую-то образовательную выставку на ВДНХ. Нас был десяток человек, из которых было два пацана, Рома да Лёха, и около пятка учителей; ехали мы на метро, до ВДНХ – одним путём, обратно – другим, преодолевали пересадки и переходы в самый что ни на есть час пик, гадали на учебнике литературы (причём Вестнице достался абзац о балладе Жуковского «Сельское кладбище»). Дорогу от метро до входа на ВДНХ стопроцентно хорошо помнила только я, но чтобы я не вырывалась далеко вперёд, историчка и Единорога вскоре с двух сторон подхватили меня под руки, так что мне приходилось оборачиваться и орать, чтобы обсудить с Лёхой альбом ПХДЛ. Дорогу в нужный павильон мы нашли не сразу, а изрядно поплутали, и, хоть погодка и была великолепной, на мой вкус было всё-таки слишком жарко, и вскоре меня начала медленно и мучительно убивать жажда; Единорога сунула мне свою солёно-горькую минералку, но от неё мне стало только хуже, а остановиться возле ларька мне не дали. После двух остановок с целью массового фотографирования, – у ёлок и у ступеней наконец-то найденного павильона, - мы вошли внутрь, и учителя предоставили нам полную свободу перемещения по павильону с учётом того, что мы проведём в нём минут сорок, а затем соберёмся у выхода. Мы с обеими Дашами с энтузиазмом приступили к обзорной экскурсии, и вскоре я нашла автомат с бесплатной водой, налила себе полный стакан и ходила с ним, попивая понемногу, до самого нашего спуска обратно в подземку по окончании поездки, а Единорога нашла пункт выдачи бесплатных пирожков с воздухом, при условии, что угощавшиеся оставляли свои отзывы в соответствующей книге. Ничегошеньки интересного на выставке, естественно, обнаружено не было, кроме нескольких экспонатов с выставки «Зазеркалье», на которой я была в Манеже, и лазерного тира, к которому выстроилась такая очередь из мужской половины посетителей, что мы не стали дожидаться, когда и мне дадут пострелять; остальными же достопримечательностями были стенды, посвящённые всяческим школам и прочим образовательным учреждениям, пункты консультаций всяческих специалистов, витрины для демонстрации всевозможных достижений и для продажи учебной литературы и прочая, и прочая. Территория павильона была невелика, посему мы обошли одни и те же ряды по множеству раз; когда условленное время вышло, мы добрались до буфета, где Единорога разорилась на мороженое, встретились у входа с некоторыми прочими и вышли на свет Божий. Там мы вместе с учителями расселись на клумбах, ожидая остальных; наконец, все были в сборе, кроме Лёхи, который встретил свою училку по гитаре и остался вместе с ней, и мы потопали обратно к метро, на сей раз не плутая, коротким путём. Мы с Единорогой вскоре вырвались далеко вперёд, распевая всяческие детские песенки; в целом такой совместной вылазкой я осталась довольна и пожалела, что не взяла фотоаппарат, не сколько потому, что можно было пофоткаться с однокашниками, сколько потому, что по дороге видела множество красивых байков, припаркованных у кафешек и павильонов.
В четверг же шизичка милостиво отпустила нас с предпоследнего урока, поскольку в актовом зале по многочисленным просьбам не попавших на премьеру повторяли спектакль "За двумя зайцами", в котором играли наши Вероника, Аня Ковалёва и Юля Кондратюк, а так же географичка; главную женскую роль Проньки исполнял какой-то пацан из десятого или одиннадцатого класса и в этой роли был воистину бесподобен. Вероника в роли Секлиты тоже жгла неподецки, гениально ругаясь с подлинным украинским акцентом, Юля постоянно забывала слова, а географичка во время танцев бесподобно поскользнулась и упала - вероятно, на пролитом шампанском, которое открыли прямо на сцене и заполнили весь зал восхитительным ароматом оного. Я полагала, что спектакль растянется не более чем на урок, посему я не стала перезванивать маме после того, как позвонила ей сказать, что нас отпускают с последнего урока - с географии; в итоге спектакль растянулся на два урока, а поскольку его снимали на камеры и просили мобильники отключить, что я и сделала, моя мама, после того как прошёл час с того времени, когда я должна была быть уже дома, вынуждена была позвонить Единороге. Спектакль мне вполне понравился, по крайней мере - улыбнул; а ещё мне кажется, что если бы мне надо было после школы спешить домой писать пост, я бы не согласилась идти ни на выставку, ни на спектакль, и многое бы потеряла. Послешкольное время четверга и частично – пятницы было отдано под подготовку к Пасхе, а вечером в пятницу я отправилась гулять на Арбат, пешком дойдя до метро и на нём доехав до Смоленки. Там я решила предварительно перекусить в Макфаке, заказав мороженое с шоколадной крошкой, картошку фри с соусом карри и пирожок с яблоком; сначала мне всучили стаканчик мороженого, и какая-то тётка сзади робко высказала предположение, что это, наверное, её мороженое, но я была твёрдо уверена, что оно моё, и, получив мешочек, где, по моему разумению, должно было находиться всё остальное заказанное, потопала по Арбату. Трапезу я начала с мороженого, и сначала в моих ушах играло Наше радио, поскольку я не поленилась взять с собой торбу с плеером, но в тот день на Арбате было столько уличных музыкантов, в том числе и ещё незнакомых, что я предпочла слушать их и радио вскоре вырубила. Покончив с мороженым, я открыла мешочек и… обнаружила там ещё один стаканчик: выяснилось, что я всё-таки прикарманила чужое мороженое, но совесть во мне тогда, честно говоря, не проснулась, и я принялась поедать картошку с карри, а точнее, принялась поедать карри, зачёрпывая его картошкой, а потом пирожок, который оказался не с яблоком, а с ананасом; в связи с этим я твёрдо решила, что в качестве гостинца привезу Паровозу в больницу ананас, поскольку мы с девчонками уже к этому времени успели договориться, когда и куда поедем его навещать. Пирожок и длина Арбата закончились одновременно, и я, развернувшись на 180 градусов, почесала в обратный путь с намерением съесть второе мороженое, но оно всё в меня просто-напросто не влезло, так что остатки пришлось выкинуть; в итоге я вернулась на Смоленку, всего-то ничего затратив на этот моцион времени, зато получив, как всегда от Арбата, немало положительных эмоций.
Самым насыщенным днём была суббота: постаравшись встать с утра пораньше, мы с мамой поехали святить Пасху в храм в Крылатском, в котором меня крестили; папа довёз нас туда на авто и оставил у одного из неглавных входов, и мы пошли до храма долгой дорогой. В Крылатском, как обычно, царил рай на земле: зелень холмов, голубизна неба, слепящими солнцами золотые купола то прячутся за кронами деревьев, то показываются снова, детвора копошится в траве, люди тянутся по дороге кто туда, кто обратно. К столам, полукругом выставленным по бокам от храма и за ним, как каждый год, выстроилась очередь, и я заняла её, пока мама пошла за свечкой; так же, как каждый год, на подступах к храму желающих высказаться отлавливали корреспонденты телевидения ЗАО, но теперь моё внимание привлекло несколько человек, щёлкавших фотоаппаратами, которые вбежали спиной вперёд на территорию перед храмом. Предметом их пристального внимания был лысый мужик лет пятидесяти, чьё лицо показалось мне смутно знакомым; я решила, что это какой-нибудь депутат или олигарх, о котором я могла прочитать в газете или посмотреть в новостях; мужик прогулялся вдоль столов, а потом пошёл обратно и прошёл совсем близко от нашей очереди, и тогда какая-то баба, стоявшая впереди меня, затеребила своего мужа со словами: «Смотри, Валерия». Только в этот момент я заметила рядом с лысым белобрысую тётку лет сорока, разодетую очень пёстро во что-то прозрачно-лёгкое; спустя ещё некоторое время, когда странная парочка уже покинула территорию храма, я вспомнила строчку из песни: «Теперь я знаю, о чём поёт певица Валерия», и пришла к выводу, что мне довелось лицезреть героиню именно этих строчек. Тем временем моя мама вернулась со свечкой, мы вышли из очереди и пошли искать свободные места, но не нашли, зато оказались у противоположного конца столов как раз тогда, как первую «партию» принесённых Пасх уже освятили и люди начали уходить, и мы заняли одно из освободившихся мест. Мы как раз успели распаковать свою Пасху, когда местный батюшка начал очередной «заход»; неподалёку от нас у него кончилась святая вода, пришлось посылать за свежей, но, наконец, всё было закончено, и мы с мамой по короткой дороге дошли до автобусной остановки, сели на автобус и вернулись домой, встретив на обратном пути Татьяну Алексеевну, что для меня было чертовски приятной встречей. И вообще, предпасхальные хлопоты – самое лучшее время в году, которое может сравниться разве что с днём Победы, поскольку в такие дни особенно много думаешь о себе, о своей жизни, вспоминаешь, за что может быть стыдно, за что можно гордиться собой, что можно ещё сделать, мысленно просишь прощения у кого-то, мысленно прощаешь кого-то. А что, собственно, удивительного – в такие дни грусть и радость сплетаются воедино, укрепляется вера в победу света над тьмой, в то, что есть оно всё-таки, будущее-то… Дальше!

Итак, как только пробило пять часов с хвостиком, я оделась потеплее, чтобы больше не мёрзнуть, то бишь в тёплую кофту на майку и в куртку на неё, да и вывалилась на свет Божий, где только что дождь прошёл и всё было сыро, чисто и свежо. Потом потопала пешком до Молодогвардейки, ткнулась было на почту, позабыв, что сегодня воскресенье, поцеловалась, естественно, с замком, купила в ларьке своё любимое мороженое – с грецкими орехами в кленовом сиропе – и пошла к метро через дворы, в которых некогда обитала. Маленькой приятностью было столкнуться по пути со старинной, хоть и не очень чтобы близкой, подругой Сашкой – она приехала в эти края навестить бабушку (у многих переехавших в последних уцелевших пятиэтажках ещё ютятся бабушки и дедушки – они вообще очень упёртые, эти старики); постояли, потрепались обо всякой ерунде – кто где живёт, кто где учится, куда собирается поступать и на кого – да и разошлись. Дойдя до метро, я спустилась в подземку, купила себе свежий журнальчик комиксов – сто лет не покупала их – и поехала прямиком до Киевской. Доехала, поднялась на поверхность, прошла подземный переход и почесала неспеша по Земляному валу, и позабыв уже, как невнятный сон, что ещё сегодня, не далее как утром, я сдавала экзамены, которые вообще-то весьма немало значат относительно моей дальнейшей жизни. В итоге до театра на Покровке я дошла за полчаса до спектакля – всегда я так прихожу, точна как часы, один раз только за пятнадцать минут пришла! Поздоровалась с билетёршей, гардеробщиком, с девушкой, заменявшей сегодня мою знакомую администраторшу, купила программку, не стала покупать за ту же цену свежий выпуск журнала «Театрал», поскольку запамятовала, с этого месяца или со следующего начну получать его по подписке, избавилась от пальта, почитала в книге отзывов всё, что в прошлый раз было написано после меня, и проследовала в буфет.
Поприветствовав буфетчицу, добродушно проворчавшую, что ей уже неинтересно работать среди сплошных знакомых лиц, я уселась на свой любимый стул за свой любимый столик, спиной к залу, а лицом к выходу, и принялась изучать программку, попивая из крошечной кружечки восхитительный кофе с молоком и запивая его ледяной газировкой из похожей на сосульку бутылки – длинной, узкой и покрытой испариной. За этими приятными занятиями время пролетело незаметно, причём буфетчица мне наябедничала, что про меня рассказали одному из актёров, Рыкову, прочитавшему мои отзывы о спектаклях, и что нас когда-нибудь непременно представят друг другу (сегодня, к сожалению, сего знаменательного события не состоялось, хоть он и играл в сегодняшнем спектакле). И вот нас позвали в зал, и я прошла на своё место в середине четвёртого ряда, не оказавшегося на сей раз последним; на сцене стоял стол, и освещённое настольной лампой радио вещало новости военного времени. Этот стол, тахта, да ещё громкоговоритель на стене – вот и все декорации для истории бедного Марата, большего и не надо. А история эта, в Арцибашевской интерпретации, выглядит предельно символично: любовный треугольник в комнате с тремя углами, три человека, помноженные на три временные отрезка – блокадный сорок второй, победный сорок шестой, и пятьдесят девятый на пороге новых перемен. Не три актёра, а девять – и они порою все вместе находятся на сцене, и герои-подростки, герои молодые и герои зрелые постоянно пребывают в тесном контакте между собой: разговаривают друг с другом, подменяют друг друга, спорят, осуждают, подсказывают и так далее.
Постановщики вольны с текстом, переставляя хронологические части сюжета, позволяя воспоминаниям тут же воплощаться в реальность – не позволено воплощаться только мечтам. В этих находках, приёмах, называйте как хотите, – вся основная оригинальность, но оригинальность эта не искажает правды, и это мне понравилось; что же окончательно меня покорило и заставило душой перенестись в пространство сцены – так это периодически звучащие из громкоговорителя песни Высоцкого, в которых бьётся такой же вневременный пульс, какой и в прозаическом слоге Арбузова. Но пора добавить ложку дёгтя в бочку мёда, ибо давненько я этим не занималась относительно театра на Покровке. Главная часть ложки – это образ Леонидика, в роли которого я сразу же после перечтения произведения начала видеть Булдакова, ибо для меня он (Леонидик в смысле, хотя и Булдаков, как актёр, тоже) – романтик, влюблённый поэт, который как мужчина ничем не хуже Марата: да, он позже, чем Марат, становится способным на самопожертвование, зато раньше, чем он, решается открыть свои чувства, а в начале и в конце произведения так вообще выступает, на мой взгляд, как фигура трагическая. В спектакле же я увидела совсем другого Леонидика: в отрочестве, в исполнении уже упомянутого Рыкова, он выглядел слишком уж брутальным – бритый наголо, выглядящий старше своих товарищей, чересчур резкий и озлобленный; в молодости, в исполнении Коршункова, каким бы блестящим тот ни был актёром, он так же смотрится больно бравым воякой, а уж в зрелости, когда его играл Ненашев, предстаёт таким жалким (помнится, и в Пете из Талантов и поклонников, которого так же играл Ненашев, меня раздражала именно «жалкость»), что к нему не испытываешь совершенно никакого сострадания.
Да и любви к Лике ни в одном из этих трёх Леонидиков в данном спектакле не видно – создаётся впечатление, что он просто из своей слабости и беспомощности пользуется Ликиной добротой, испортив жизнь и ей, и Марату, пока ему не доказали его никчёмность, так что в итоге он может показаться зрителям совершеннейшим подлецом, тогда как у Арбузова, у которого вообще не бывает положительных и отрицательных персонажей в принципе, явно не всё так просто, как бывает тогда, когда хорошие становятся счастливы, а плохие вынуждены отступить. При этом, в контраст суровому юноше-Леонидику, юный Марат в исполнении обаятельнейшего Баева слишком мягок и великодушен, тогда как хотелось бы видеть всё наоборот: когда Леонидик понимает и сочувствует, а Марат своими остротами причиняет боль, зрителю, пьесы не читавшему, было бы сложнее догадаться, что Лика всё же любит последнего, а не первого. И если уж начали о Марате, то закончим до конца: молодой Марат здесь неплох, но малоубедителен, ибо игравший его Ищенко и здесь не смог обойтись без своего голливудского улыбона, который так шёл ему в роли Скалозуба, но казался несколько неуместным в роли более серьёзной; взрослый же Марат в исполнении Ненашева не понравился мне совсем – чересчур тяжеловесен, «мужиковат», не вызывает симпатий, и философствования из его уст звучат малость непривычно. Да и вообще все актёры, игравшие героев в среднем возрасте, староваты: героям едва за тридцать, а актёрам явно за пятьдесят, в итоге опять-таки возникает несостыковочка. Но даже при всём при этом спектакль хорош и я могу с чистой совестью вам его порекомендовать – только чур, сначала прочитайте пьесу и составьте своё мнение о ней, ибо у Арбузова может быть бесконечное множество прочтений!
Да и я, пожалуй, как приеду на дачу, откопаю свой двухтомник Арбузова, а с ним и других драматургов 60-х, да и перечитаю все прочие шедевры. Но о чём это я? Ах да, спектакль длился два часа пятнадцать минут без антракта, с моего места видно было прекрасно, хоть впереди и сидели высокие люди; как только он закончился, я перво-наперво протолкалась к книге отзывов и черкнула свои несколько строк, а уже потом получила свою куртку и, попрощавшись со всеми, вышла на свежий воздух. Там снова хлестал ливень, и я с наслаждением потопала по лужам, подставляя мелким прохладным каплям лицо; давно просящие каши туфли промокли сразу же, вскоре и намокшие джинсы плотно прилипли к голым ногам, а мне в кайф! В итоге до метро я дошла вымокшая почти что до нитки и счастливая едва ли не до поросячьего визга. Спустившись в подземку, я поехала прямиком до родной Молодёги, но, выбравшись на поверхность, в обозримом пространстве своего батю не обнаружила; позвонив ему и выяснив, что он будет минуты через три, я решила попусту не мёрзнуть и вернулась в вестибюль станции (и как бомжи там только спят? Жутко же дует, холоднее, чем на улице!). Наконец, минут через пять, мой фавер подъехал и подвёз меня до дома, где я пообедала щами и написала всё вышеизложенное, а сейчас у меня варится початок кукурузы на закуску, а я иду палить френдленту и ленту каментов. А потом – собирать портфель, ибо каникулы кончились и завтра придётся переться в школу, теоретически – на шесть уроков, но если восьмым будут дополнительные занятия по химии, придётся, наверное, идти.
Теперь мне полноценный отдых не светит до самых майских праздников, ибо выходные не особо-то и в счёт, к тому же ближайшее воскресенье у меня уже занято: вместо того, чтобы смотаться на шашлыки вместе со всем Орденом Оранжевого Феникса, я отправлюсь на ДОД в РГГУ. Вот так и живём, так что – до завтра, или уже до сегодня, смотря кто когда это читает, если вообще читает. Вобщем – до новых новостей)

Вчера вечером я дописала пост про наш с Единорогой поход в зоопарк, пропалила ЛиРу и форум, поужинала чем-то, первым попавшимся под руку, затем около получаса блаженно отмокала под прохладным душем, и только потом завалилась спать и отрубилась практически мгновенно. Снилась мне всякая бессмыслица, проснулась я опять сразу же, как только стало светло, но до половины двенадцатого дремала и просто валялась, подумывая о том – о сём, и только тогда встала, настрогала себе бутербродов с сыром, посидела за компом, потом, выйдя гулять с собакой, дошла до универмага, купила клей, вернулась домой и засела за починку приобретённых давеча минек, вооружившись пинцетом, ножом и кусками бумаги для удаления остатков клея. Начала я со скелета, у которого переломы костей были на обеих руках – с первой у меня как-то не очень вышло, я переборщила клея, он засох белёсым слоем и кость стала выглядеть толще, а со второй, державшей щит, получилось уже лучше, причём я этот щит для пущей верности приклеила одним концом к его локтю, чтобы уж точно не отвалился. Затем я приступила к колеснице – приклеила руки, сжимающие копьё, одному из скелетов, приклеила, на всякий случай в двух местах вместо одного, колчан к борту колесницы, затем склеила, наконец, древко штандарта и на всякий случай капнула клеем в точке соприкосновения древка штандарта и древка копья. Вся эта работа оказалась непростой, но в целом терпимой, и когда клей засох и миньки снова можно, хоть и осторожно, лапать, я устроила им фотосессию, а затем методом уплотнения (часть ряда оловянных солдатиков отодвинулась на задний план, к пластмассовым всадникам из Политеха) нашла им видные местечки на своей полке для коллекций и сувениров.
Выложив фотки, я списалась в аське с Авиусом и Единорогой и от последней узнала, что по истории задавали доклад на одну страницу про какого-нибудь героя ВОВ – эт мы можем, эт нас хлебом не корми, было бы время и не было бы лени!.. Тем временем я засела обедать щами, а на улице так припекало, словно бы уже август на дворе; в комнате, соответственно, стало жарко, и я торжественно открыла сезон сидения за столом перед распахнутыми рамами. Пообедав, я засобиралась в путь и вышла на свежий воздух в одной майке, накинув расстёгнутую куртку только для проформы – чтобы мама не жужжала, ну и на случай вечернего похолодания; а поскольку вышла я опять пораньше, я пошла пешком до метро, то бишь сначала до Молодогвардейки, где я заглянула на почту и получила сразу несколько журналов и газет, а уже потом, дворами, в коих раньше обитала, до метро, остановившись только, чтобы сфотографировать зацветшие крокусы. Табло над ним показывало температуру +21 – новый рекорд и всё такое, у весны явно начался весьма бурный роман с летом; естественно, мне после короткой прогулки чертовски начало хотеться пить, поэтому прежде, чем спуститься в подземку, я приобрела бутылку холодного чая, промочила горло и засунула её в карман куртки. В метро же я, сев в вагон, забилась куда-то в уголок, открыла одну из газет и зачиталась, прервавшись только, чтобы сфотографировать тоннель через стекло, когда поезд ненадолго остановился в нём, так что чуть было не проехала свою Курскую и выскочила на платформу буквально в последний момент. Убрав в торбу злополучную газету, я выбралась на поверхность, перешла подземный переход и потопала неспеша по Земляному валу до самого входа в театр на Покровке; на сей раз я пришла не за час и даже не за полчаса, а всего за пятнадцать минут, так что народу там в холле было уже порядочно, но я издалека прокричала приветствие администраторше, билетёрше и гардеробщику, помахала им лапой и только потом протолкалась поближе.
Купив программку, сдав куртку и сходив к книге отзывов посмотреть, что в прошлый раз написали в ней после меня, я, перекинувшись с вышеназванными тремя несколькими фразами, отправилась поздороваться с буфетчицей; моё любимое место спиной к залу было уже занято, и я села на ещё в прошлый раз облюбованный столик у стены, изучила программку, выпила крошечную кружечку восхитительного кофе с молоком и съела, за неимением моих любимых трюфелей, какую-то плитку молочного шоколада. От нетерпения я рано ушла из буфета и встала в холле у стены, и оставшиеся минут десять тянулись для меня дольше нескольких часов; но, наконец, в зал впустили, и я заняла своё место в середине третьего ряда – оттуда было великолепно видно ещё и потому, что передо мной никого не сидело, то бишь располагалось пустующее сиденье. Ну да не буду больше вас томить и скажу несколько слов о спектакле «Последние страницы из дневника женщины» в постановке Андрея Максимова, в полуторачасовое, без антракта, действие которого уместилось не только всё одноимённое произведение Брюсова, но и восхитительные романсы на его стихи, и хореография под просто красивую музыку Ильи Тилькина. Стоит ли добавлять, что я снова стала свидетелем зрелища неподражаемо талантливого, шедеврально изысканного, предельно искреннего, волшебно живого? Надо ли уточнять, что столько тончайших оттенков чувств и эмоций не только в книге не прочтёшь, не только на экране не увидишь, но и вряд ли увидишь с ещё какой-нибудь сцены (да-да, скажите мне, что где-то в мире есть место, где ставят всё этолучше – я не поверю!)?..
Надо, пожалуй, только в шестой уж раз поклон до земли отвесить актёрам, которые всю эту противоречивую, пёструю стихию воплощают в реальность с таким мастерством, что оно кажется лёгкостью, которые так плачут и так смеются, что не возникает сомнений в том, что эта реальность – материальна, осязаема, что так, именно так было, или есть, или может быть. Здесь все на своих местах, все предстают такими, какими их и представляешь при чтении повести: и Талия – Гребенкина (ну, она выше всяких похвал, где бы я её ни видела, везде она творит маленькое чудо), и Лидочка – Жигунова (так сыграть женщину, влюблённую в женщину, чтобы это было видно с первых минут, определённо надо уметь), и Модест – Стукалов (всё чаще подумываю о том, какой бы великолепный из него вышел Великатов), и Володя – Булдаков (чёрт возьми, что ж он такой милый-то? Это уже просто как-то чересчур ^^), и следователь – Чудаков (оказывается, он умеет быть не только смешным, но и серьёзным, хотя Молчалинские «умеренность и аккуратность» и здесь в нём сквозят). А ещё очень приятно было видеть, что Булдаков и Чудаков ещё и замечательно умеют играть на гитаре и петь, а Гребенкина и опять-таки Булдаков ещё и танцевать умеют так, что залюбуешься. Короче говоря: я снова в восхищении, чувство после просмотра осталось не тяжёлое, как можно было бы предположить, а очень даже светлое и радостоное, с нетерпением жду воскресенья, когда пойду смотреть Бедного Марата, и определённо не успокоюсь, пока не пересмотрю весь репертуар, чего и вам неустанно советую. После спектакля я спустилась вниз, протолкалась к книге отзывов, черканула свои несколько строк, отстояла очередь в гардероб и, попрощавшись со всеми, вышла; на улице по-прежнему было тепло, так что я не стала застёгивать куртку и потопала обратно по Земляному валу нараспашку.
Вскоре я уже спускалась в метро, а там и ехала в вагоне, снова уткнувшись в газету; долго ли, коротко ли, а я добралась до родной Молодёги, поднялась на поверхность, и там меня уже поджидало папино авто – он и подвёз меня до дома. Там, засев за комп и принявшись строчить всё вышеизложенное, я на ужин под поедание какой-то булочки уговорила целых три кружки некрепкого кофе (по две ложки кофе на кружку и без сахара, а то обычно я валю столько ложек кофе, что уже едва размешивалось) – определённо мне надоел крепкий кофе, как надоело и постоянное радио в ушах: видимо, и у меня, как и у природы, весенний срыв крыши начал постепенно сменяться летним разморённым спокойствием. Посмотрела на сайте ЦДО РГГУ результаты олимпиад – ни в одной из них я ни одного из трёх призовых мест не заняла, но количеством баллов вполне удовлетворена: они наглядно подтверждают, что я не гений, но английский знаю очень хорошо, литературу – просто хорошо, а историю – нормально (знала бы лучше, кабы не дурная память на даты и прочие цифры); теперь в воскресенье буду сдавать экзамены в лицейские классы, очень уж хочется сдать, так что держите кулаки за меня, лентяйку нифига-не-готовящуюся, уже сейчас. На завтра у меня запланирован вторичный поход на выставку японской ксилографии в Пушкинку, сорвавшийся у меня в понед, а послезавтра надо будет непременно выбраться куда-нибудь на природу: каникулы – не каникулы без вылазки в какой-нибудь парк с последующими там блаженными блужданиями в гордом одиночестве!.. На том я и прощаюсь с вами до новых новостей, да, знаю что я сволочь новых-читателей-нифига-не-приветствующая, да и фотки-не-выкладывающая, да и в-сообщества-не-постящая, но всё потом, родные, всё потом!.. =)

Итак, с трудом досидев за компом до приличного для выхода из дому времени, я снова оделась, покидала в торбу всё необходимое, опустила плеер в карман куртки, включила в ушах Наше радио, и решила на сей раз отметить температурный рекорд в столице отказом от сменки, сразу же по выходу из дома вместо сапогов надев туфли. Вышла – и пошла пешком до метро, то бишь сначала до Молодогвардейки, потом через дворы, в коих три года назад жила; на улице тепло, солнечно, сухо, коты греются на подоконниках, свежей стружкой пахнет со стройки, и вообще всё очень хорошо и весенне. Дойдя до метро, я спустилась в подземку, села в вагон, поехала; поскольку я не выспалась сегодня, вскоре я блаженно задремала и в таком состоянии едва не проехала нужную мне Курскую. Там выспавшаяся и бодрая я выбралась на поверхность, перешла подземный переход и, снова под радио, потопала неспеша по Земляному валу – а времени было до спектакля ещё великое множество, посему я решила свернуть в Яковоапостольский переулок. Двигаясь по нему, я всё больше убеждалась, что в этом переулке и других, с ним связанных в единую старомосковскую паутину, обитает некий весьма плодовитый художник, ибо граффити из дворов начали уже выбираться на открытое пространство, так, чтобы видно было с дороги, ему уже начало не хватать стен – даже стоявший у тротуара зелёный фургон красовался нарисованным на боку драконом, коего я с удовольствием сфотографировала. Дойдя до конца переулка, я вошла на территорию храма апостола Иакова, который уже фотографировала некогда, но внутрь ещё не заходила; во дворе гуляли молодые мамаши с колясками, а происходящее в храме было слышно из динамиков.
Теперь я зашла в храм – большой, светлый, уже украшенный к Пасхе; как раз шла вечерняя служба, и я отстояла её до конца, и тоже так уютно на душе стало – я ведь, кажется, с самого Рождества не стояла на службах, всё спешила куда-то, пробегала мимо храмов или забегала на минутку – другую… Когда я вышла из храма, до спектакля оставался ещё час, и я по-прежнему не торопясь вышла обратно на Земляной вал и пошла по нему дальше; больше слушать радио не хотелось, и я, немного пройдя с болтающимися на шее наушниками, смотала провода и засунула их в карман. Вскоре я добралась до дверей театра на Покровке, постояла немного на свежем воздухе, разглядела афишу к Последним страницам из дневника женщины, на кои пойду в четверг, убедилась, что Володю будет играть Булдаков, как я и предполагала, и помечтала немного на тему, как это будет выглядеть, а потом администраторша сама, буквально под руку, затащила меня внутрь – она уже выучила моё имя, и, похоже, после этого я стала ей совсем родной. Поздоровавшись с новой, незнакомой мне ещё билетёршей, купив программку и сдав куртку в гардероб, я подошла к пианину полистать книгу отзывов и посмотреть, что писали люди о спектаклях, на которых я была, после моих записей; администраторша и гардеробщик тем временем затеяли спор, дерьмовое кино или эстетическое показывают в закрытом показе, и в нём я приняла сторону последнего, рассудив, что фильмы там демонстрируют хорошие, просто на любителя. Затем я незаметно ускользнула от них во владения буфетчицы, впервые нашла свой любимый столик занятым и села за другой, стоявший у стены, на котором красовался керамический ёжик, сидящий на набитой соломой керамической же трубке, и принялась изучать программку, купив бутылку газировки, за неимением минералки, и последний оставшийся из своих любимых трюфелей.
На этикетке бутылки значилось: «встряхнуть перед употреблением» или нечто вроде того – ну, я и встряхнула, а потом попыталась открыть… гейзер пролился мне в рукав, досталось и джинсам, и скатерти, и стулу. Стянув с руки промокший алисовский пульс и упихав его в карман, я невозмутимо протёрла салфеткой программку, которую читала, вытерла руки об штаны и пригубила газировки, оказавшейся весьма оригинального и специфического вкуса, похожего на Нарзан, и с не менее оригинальным названием «Калинов родник» или нечто вроде того. Долго ли, коротко ли, а в зал позвали, я прошла на своё место в третьем ряду – оно оказалось крайним слева, у самой стены, то бишь у тёмного полотнища, её заменяющего, но впоследствии выяснилось, что видно оттуда просто прекрасно, всё основное действие происходило как раз прямо передо мной. Однако не буду забегать вперёд и перейду непосредственно к самому спектаклю, а начну, что логично, с первого действия. В нём сразу же в мещанскую атмосферу Женитьбы неудержимо врываются и органично вписываются Вечера на хуторе близ Диканьки – поющими романсы и народные песни крестьянами с гитарами и гармонью, отчего происходящее становится ещё более Гоголевским; однако одним фольклором да ретро дело не ограничивается – в первом действии поют и танцуют решительно все, даже испанские ноты звучат на всеобщем веселье, на маленьком пространстве сцены актёры пускаются вприсядку, водят хороводы и ручейки. Всякая реплика, всякий жест более чем смешны – они вызывают всеобщий гомерический хохот, здоровый, громкий, и одновременно кипящая на сцене жизнь – настоящая, живая, не возникает сомнений в том, что так вполне бывает на самом деле, в этой жизни ругаются и дружатся, выпивают и фотографируются, мечтают о счастье и, как и должно, не достигают его.
Впрочем, случается это уже во втором действии, после антракта, который я снова весь просидела в зале, на своём месте; те зрители, что не ушли в буфет, вышли на пространство сцены, разглядели декорации, некоторые фотографировались, садясь на пуфик перед створчатым зеркалом-трюмо, и я пожалела, что свой фотик оставила в кармане куртки – театральный антураж, без человеческого присутствия, и я бы с удовольствием запечатлела. Но поскольку, напоминаю, фотика у меня с собой не было, мне только и оставалось, что с нетерпением ждать следующего действия – и, наконец, оно началось. Второе действие вышло более спокойным и созерцательным по сравнению с первым, богатым на философские монологи и романтические моменты, и к его концу пришло осознание спектакля как единого целого, начинающегося и заканчивающегося хором, поющим в полутьме за занавеской пронзительные строки: «Молчи, грусть, молчи, не тронь старых ран…», причём в финале эти тени ещё и держали в руках свечи, огоньки которых вдруг явственно превратились в маленькие звёзды. Смотреть этот спектакль надо не как обычную музыкальную комедию, но как энциклопедию русской жизни, в который каждый найдёт главу про себя; он – весёлый и печальный одновременно, одновременно широкий, просторный – и бытовой, домашний, а главное – очень мудрый, очень правильный. И снова талантливейшие актёры играют великолепно, будь то очаровательная дурочка Агафья Тихоновна (Булавко) или чертовски обаятельный и харизматичный Жевакин (Сухинин, вчерашний не менее удачный городничий), прирождённая тамада-полиглот сваха Фёкла Ивановна (Швыдкова) или настоящий аристократ Подколесин (Смирнов, замечательной игрой которого мне уже доводилось любоваться в Кроткой), и снова раз пять они выходят на поклон под несмолкающие овации. В общем – я в пятый уж раз настоятельно советую заглянуть вам на Покровку, господа, за хорошим настроением, душеспасительным жизнелюбием, множеством поводов улыбнуться, задуматься, удивиться, восхититься.
Когда спектакль наконец закончился (а шёл он почти три часа), администраторша, схватив меня под руку, провела меня по другой лестнице, расспрашивая, понравилось ли мне; вырвавшись от неё, я протолкалась к книге отзывов и третьей черкнула свои несколько строк, не могущих, естественно, выразить и половину той любви, кою я испытываю к коллективу Покровки, и тех перехлёстывающих через край эмоций, что дарят их искромётные выходки. Затем я отстояла очередь в гардероб, надела свою куртку, попрощалась со всеми, вышла на улицу, включила радио и за пару песен добежала обратно по Земляному валу до метро. Спустившись в подземку, я вскоре домчалась до родной Молодёги, где, стоило мне подняться на поверхность, меня уже поджидал приехавший за мной фавер, дабы подбросить до дома. Дома же я, приземлившись за комп, подкрепилась питой и сыром, написала всё вышеизложенное, теперь вот надо будет ЛиРу пропалить да форум, а там и спать ложиться, хоть завтра и не надо рано вставать: впереди ещё целая неделя каникул, целых семь насыщенных дней, и завтра, напоминаю, я вторично буду в Пушкинке, на выставке японской ксилографии. Так, до завтра, и не позже, я и прощаюсь, следите за новостями)

Вчера вечером я поужинала, посмотрела новости, убедилась, что никакого КВНа, хоть и пятница была на дворе, мне устраивать не собираются, переключила на 2x2 и принялась пялиться в мультики. Попялившись так до полуночи, я вырубила телек, почистила зубы, да и легла спать, включив в ушах Наше радио и пялясь в потолок с блаженной лыбой от осознания того, что на следующий день не надо рано вставать: поскольку мама всё ещё болела, я не стала заводить будильник, ибо отпала необходимость рано поутру срываться на день открытых дверей в РУДН. Я долго не могла заставить себя остановить великолепную ночную подборку, одними губами беззвучно подпевая любимым песням, но потом обнаружила, что уже начинаю дремать, и всё-таки выключила плеер. После этого я отрубилась на удивление быстро и даже не услышала, когда от меня ушёл собак, оставшийся поначалу ночевать со мной и вскоре отвоевавший себе добрую половину и без него узкого дивана, служащего мне кроватью. Снилась мне какая-то гадость, благополучно, впрочем, забывшаяся под утро, но если я всё-таки что-нибудь да вспомню, то непременно сообщу. Проснулась я в районе одиннадцати утра, повалялась немного, да и встала, поскольку семью надо было кормить; насморк, боль в горле и прочие признаки простуды у моей родительницы уже прошли, осталась только температура в районе 37-ми, но я, упирая на то, что я с такой температурой в школу иногда хожу и ничего, убедила её отпустить меня вечером в театр. Затем я посидела немного за компом, пропалила ЛиРу и форум, вспомнила про собака, выгуляла его, а вернувшись, потрепалась в аське с Единорогой, а потом с Авиусом, после чего мы с ним переместились в ролёвку, и я попутно настрочила всё вышеизложенное; у меня немного болел желудок, но я решила не обращать на это внимания, и только ограничилась парочкой яблок в качестве завтрака и бутербродом с сыром в качестве обеда.
После часового перерыва в ролёвке мне пришлось начать играть за двоих, ибо Мора угораздило лечь в больницу (что-то в последнее время то один, то другой там оказывается, что за сезон!), а в половине пятого я сбежала оттуда, ибо пора уже было собираться. Собралась, вышла, плеер в кармане куртки, пульт прикреплён к полурасстёгнутому вороту, в ушах играет Наше, помогая забыть о боли в желудке, а с неба льётся тёплый весенний дождь, крупный, быстрый, и так приятно под ним идти, запрокинув голову, и мокнуть, и дышать таким изумительно вкусным влажным воздухом!.. Добравшись до автобусной остановки, я увидела, что под навесом люди обсидели всю лавочку, так что и не приткнёшься, и не стала никого сгонять, а запросто уселась на низкую и скользкую металлическую трубу, служащую оградой газону. Вскоре подошёл автобус, я влезла в него, доехала до метро, спустилась в подземку, засела в вагон; когда я уже проезжала Площадь революции, до меня дошла sms-ка от Алексея Д, что-де он в гордом одиночестве дует пефко на Молодёге, ибо собрался расписывать «лозунгами» мой многострадальный район, а «бойцы» не доехали, и ему теперь требуется компания, однако пришлось мне обломать человека (я походу вполне могла и мимо него пробежать, когда в метро спускалась – с меня станется!). На Курской я вышла привычно в нужную сторону, перешла дорогу по подземному переходу и неспеша, опять под дождём, опять под радио, двинулась по Земляному валу. Сама того не заметив, я добралась до дверей театра на Покровке, ввалилась в уютный холл, поздоровалась с администраторшей, билетершей, гардеробщиком; первая уже запомнила, что у меня имеется некая отличительная черта в виде необычайно мелкого и неразборчивого почерка, но имя ещё не выучила – пришлось напомнить, и она с тех пор меня весь вечер называла по имени, так что публика, вероятно, уже решила, будто мы родственники.
Избавившись от пальта и переобув сапоги на туфли (да-да, я теперь в этот театр со сменкой, он мне уже как дом родной), я купила программку, изучила репертуар на май и тут же купила два билета по двести: на 3 число, субботу, на Бешеные деньги, и на 23 число, пятницу, на Уроки музыки по Петрушевской, как раз к её юбилею. Далее, по традиции, я проследовала в буфет – там многое изменилось: на столах стаканчики с салфетками сменили всевозможные вазочки с кошками, наверняка часть коллекции буфетчицы, с коей мы снова очень тепло поприветствовали друг друга, а вместо одинаковых поросят на столах теперь стояли разные фигурки – впрочем, на моём любимом столике всё равно остался поросёнок, только теперь другой, в костюме божьей коровки. Я уселась за свой любимый стул спиной к залу, не стала ничего есть, даже своих любимых трюфелей, а только бутылочку минералки купила, и поизучала программку, пока не позвали в зал; незадолго до этого мне пришла sms-ка от Единороги, что она сможет сходить со мной в Урфин и в зоопарк в четверг, но мне и её пришлось обломать, ибо я вспомнила, что четверг будет десятым числом, а десятого я иду на спектакль – на Последние страницы из дневника женщины. Моё место было в середине последнего четвёртого ряда, и видно оттуда было бы ничуть не хуже, нежели со всех остальных мест, то бишь видно было бы прекрасно, если бы впереди меня не сидел весьма высокий мужчина и мне не приходилось бы наклонять голову то влево, то вправо, чтобы разглядеть то, что загораживала его голова.
Однако пора уже и о спектакле; начался он с того, что для обсуждения известия о прибытии ревизора полицейские притаскивают в дом городничего полусонными, в ночных рубахах, посреди ночи, после чего они садятся пить водку, а периодически возникающие девушки их бреют, подкармливают и одевают. Бобчинского и Добчинского, чего и следовало ожидать, чертовски смешно играли братья - близнецы Виктор и Вадим Яцук, говоря хором и даже совершая одинаковые движения. Посылая служанку проследить за дрожками, Анна Андреевна (Светлова) и Марья Антоновна (Елена Яцук) обращаются в зал, а Осип читает свой монолог, неожиданно не только оказавшись в одном с ними сценическом пространстве, но и пытаясь к ним приставать. Хлестакова (самого обаятельнейшего Хлестакова из всех, каких себе можно только представить, ибо играл его Булдаков, в коего я ещё в роли Чацкого влюбилась) носят на руках в прямом смысле этого слова, ещё и подушку под голову подложив, а когда он читает свой монолог, завираясь о своей петербургской жизни, не возникает сомнений в том, что он действительно пьян, настолько правдоподобно, лихо, но без перегибов, было это сыграно. Потом – антракт; я осталась сидеть в зале, наблюдая за сменой реквизита и блаженно вытянув ноги, ибо таскаться в буфет и из буфета только для того, чтобы пафосно там посидеть и ничего не съесть, не считала нужным. После антракта были в лучших традициях настоящей комедии обыграны сценки, в которых чиновники по очереди давали взятки Хлестакову – каждое слово было настолько удачно обыграно жестами, позами, взглядами, что и сам Гоголь, смею предположить, и представить себе не мог, что в этих сценах на самом деле во сто крат больше смешного, чем вложено в сам текст пьесы. После пикантного, но не пошлого эпизода с «ухаживаниями» Хлестакова за женой и дочерью городничего гости сначала поздравляют городничего, а затем читают письмо Хлестакова к Тряпичкину, просунув головы в отверстия на полотнище, на котором были нарисованы дамы и кавалеры – так просовывают головы в раскрашенные картонки для смешных фотографий, причём некоторые мужские головы оказались приставленными к мужским телам, а женские – к мужским. Но вот самолично Хлестаков объявляет о прибытии настоящего ревизора, расписное полотнище падает, и актёры на долю секунды предстают перед зрителями совершенно голыми, с визгом прикрывающими срам руками, а на поклон выходят за снятым со стены русским флагом, так чтобы только головы и ноги из-за него торчали. Как видите, спектакль просто переполнен символическими находками режиссёра, – в частности, если верить тому, что Гоголь задумывал свою немую сцену как сцену Страшного суда, полагаю, что именно такими, обнажёнными во всех своих грехах, встретят люди неожиданное явление архангела Гавриила с огненным мечом, – но при этом ему не изменяет чувство меры. Грань между вневременностью классики и реалиями окружающей нас жизни проведена очень тонко – но всё же она видна, видна и тогда, когда Хлестаков пишет письмо Тряпичкину «иероглифами», и тогда, когда губернатор с женой, мечтая о своей будущей жизни в Петербурге, называют его попросту «Питер», и при этом всё это нисколь не выбивается из общего контекста постановки. Актёрская игра, как всегда, великолепная, искренняя, живая, от души, особенно порадовали городничий – Сухинин, бравый командир с брутальным голосом, военной выправкой и мудрой старческой философией, и Хлестаков – Булдаков, не только потому, что он милый, но и потому, что ему, как мне начинает казаться, любая роль по плечу – и трагическая, и комическая, а это здорово. Короче говоря, сегодня я посмотрела самую оригинальную, смелую, нехрестоматийную и неканоническую работу Арцибашева, работу, в которой творческая фантазия хлещет как из рога изобилия, и она чертовски мне понравилась, подарив не только хорошее настроение и множество позитивных эмоций, но и повод всерьёз задуматься над словами городничего: «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!». Так что всем советую смотреть классику на Покровке: здесь её не искажают и не извращают, но и не пересушивают её, не превращают в скучный музейный экспонат. Читать дальше!

Итак, в районе шестого часа я снялась с места, выложив предыдущий пост, и отправилась в путь, в театр на Покровке, смотреть Кроткую по Достоевскому: дошла до автобусной остановки, – теперь вместо снега, как утром, шёл дождь и было пасмурно, как вечером, – дождалась маршрутки, доехала до метро, спустилась в подземку, засела в вагон. На дорожку я прихватила брошюрку со списком необходимой программной литературы из книжного магазина РГГУ – там были примерные задания теста, как раз по Герою нашего времени, которого мы только что прошли, и мне захотелось их решить (следует признать, не самые простые задания). И вот я доехала до Курской, вышла на Земляной вал, где выучила уже каждый переулочек, каждого ошивающегося возле метро бомжа или укурка в лицо, бодро двинулась по нему до театра, в который уж раз, распахивая дверь, получила по носу крупной холодной каплей, упавшей с навеса над дверью. Перво-наперво я купила программку у девушки, заменявшей сегодня администраторшу, посмотрела отзывы о предыдущем спектакле, на котором я была, о Талантах и поклонниках, написанные уже после моего ухода, и только потом сдала пальто в гардероб. Подойдя поздороваться с билетёршей, – она снова весьма умилилась меня видеть на третьем уже спектакле, – я выкупила свои билеты на Женитьбу (6 апреля) и на Бедного Марата (13 апреля), а так же не удержалась от того, чтобы не посмотреть репертуар на апрель, наконец-то появившийся в бумажном эквиваленте, и не купить ещё билетик всего за 150 рублей на Ревизора на 5 апреля (будет у меня два спектакля подряд, да ещё учитывая, что 6 апреля у меня олимпиада в РГГУ, а 13-го – вступительные экзамены либо в лицей при ЦДО РГГУ, либо в школу «Интеллектуал», я ещё не решила, куда буду сдавать).
Так, с целой пригоршней билетов в руке, я и прошла в буфет, поздоровалась с буфетчицей, купила бутылку минералки и полдюжины своих любимых трюфелей; мой излюбленный столик снова никто не занял, и я, усевшись за него, смолотила все трюфели и запила их водой, изучая программку. В оной значилось, что спектаклю поставил Равик Смирнов, а играют в нём только два актёра – Александр Смирнов (вероятно, сын постановщика, да к тому же киноактёр) и Наталья Гребенкина (об чём мне ещё в прошлый раз буфетчица проболталась и чему я как была, так и остаюсь несказанно довольна). Напротив меня, в этаком предбаннике, курил молодой китаец (или японец, или кореец или чёрт знает кто ещё, не суть важно) с длинными чёрными волосами в хвост, смахивающий на Ли из Гангрейва – я почему на него обратила внимание, потому что я уже на третьем спектакле его вижу здесь, к тому же он и сам на меня пялился; к тому же, когда народу собралось достаточно, я уже вышла из буфета в холл и публику начали пускать в зал, места наши оказались рядом. Ну да хватит о совпадениях: место моё было на третьем ряду, но на изрядном возвышении и к тому же с краю, так что я снова не могла нарадоваться на видимость; три ряда, так что мой был последним, были по одну сторону от пространства, заменявшего сцену, а ещё два ряда – по другую от него сторону, так что ощущение домашности ещё более усугубилось. Перед зрителями предстал длинный стол, по противоположным концам которого актёры сидели неподвижно: Она – перед иконой на полотенце, Он – перед револьвером; когда все заняли свои места, свет начал гаснуть, и под плавную церковную музыку полуторачасовой спектакль начался.
Поскольку на программке значился эпиграф: «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нём? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божьего» (Апостол Павел), и сам спектакль был в ней же назван «трагедией духа человеческого», я изначально пыталась рассматривать происходящее в религиозном ключе, что было несложно – эдак частенько трактуют «Кроткую», и трактуют примерно следующим образом: Она, закладывая икону Богородицы человеку, отрекомендовавшемуся Мефистофелем, уподобляется ангелу, продавшему свою непорочную и невинную душу демону, и тот губит эту душу, заставляя её испытывать непосильные муки, как огонь губит мотылька, прилетевшего на свет. Да, икона в этом спектакле – центр, средоточие всего, она озаряет всё тёплым светом, вселяет надежду, укрепляет веру, предостерегает от ошибок, но сюжет в нём куда как глубже: Он – не воплощение зла, он всего лишь обладает некоторыми пороками, но в конце он раскаивается в своих поступках, и мы видим его прямой путь через искупление к освобождению от этих пороков; Она изначально не только горда и насмешлива, но и своенравна, решительна, самостоятельна, весела и беспечна, и лишь потом, чуть было не совершив страшного преступления, она становится – нет, не кроткой, а смиренной, учится любить своего мужа не громко, а тихо, незаметно, добровольно обрекает себя на монашеское существование, и вот уже то, что может показаться нам страданиями, для неё обращается радостью, ибо, покинутая, брошенная, одинокая, она обретает долгожданные покой и гармонию с собой.
Так что в этом спектакле не страдания погубили Её – погубило её «прозрение» Его, его искренняя и страстная, но слепая, непонимающая и неожиданная любовь, ворвавшаяся в её устоявшийся, привычный маленький мирок, нарушившая её самопринесение в жертву Богу, не пожелавшая оставить всё ТАК и тем самым напугавшая её пуще всего, что могло бы ещё произойти. Но и это – поверхностный взгляд, на самом деле там гораздо больше слоёв, и необычайно интересно продолжать размышлять над этой историей, не забывая и о том, что Достоевский, величайший гуманист, не только преступлений, но и преступных намерений никогда не прощал даже самым лучшим героям и всегда весьма жестоко карал их за оные, а так же, как человек очень верующий, признавал только путь веры путём истинным. Я же, как Достоевского преданный поклонник, с заведомым критицизмом ожидала традиционного прочтения – тёмного, мрачного, давящего, но ожидания эти не оправдались: постановка вышла лёгкой и светлой, произведение труднейшее и глубочайшее было передано с невероятными изяществом и любовью, при этом сохранив мельчайшие чёрточки. А игра актёров – бесподобно живая, невероятно талантливая, без единого фальшивого слова, без единого фальшивого жеста, так что не верится, что это игра, а не истина! А оригинальный подход к постановке, ничего не осовременивший, не опошливший, а только подчеркнувший достоинства и актуальность повести! А визитная карточка Покровки – необычайно к месту приходящиеся песни и танцы!.. Короче говоря, я в восхищении, я в который уж раз соприкоснулась с чем-то шедевральным, что невозможно понять до конца, до чего надо будет ещё дорасти. Единственное – нет, не разочарование, пожелание – что зря в спектакле не прозвучала ключевая, на мой взгляд, фраза из повести: «Люди, любите друг друга!..»
Так прошёл спектакль; единственное, что за всё это время слегка помешало мне наслаждаться прекрасным – это то, что сначала два-три человека неподалёку от меня довольно-таки громко шептались, а потом в самом начале спектакля встали, ушли и больше не возвращались. Когда загорелся свет и усталые актёры несколько раз вышли на поклон под несмолкающие овации, к ним, наконец, присоединился, как я поняла, сам Равик Смирнов и, почти совсем мне неслышимый из-за собственного тихого голоса и шума у меня над головой включившихся кондиционеров, долго говорил о спектакле, благодарил актёров. Потом публика начала выходить, я второй пробралась к книге отзывов, отчаянно заедающей ручкой накарябала свои пару строк, потом забрала пальто из гардероба, оделась, вышла и двинулась в обратный путь по Земляному валу… нет, я положительно не доживу до апреля, если не посмотрю ещё что-нибудь в марте!.. Добравшись до метро, я спустилась в подземку, и не прошло и получаса, как я приехала на родную Молодёгу, где меня подхватил, как и было договорено, мой фавер и подвёз до дома. Дома же меня ждал «сюрприз» - в моём компе стоял прошлогодний винчестер, а новый, свежеклонированный, стоявший у меня до ухода в театр, пропал: пропали новые картинки, тексты, фильмы, новые фотографии, которые я ещё не выложила, новая музыка, которую я ещё не слушала, новые ссылки в избранном, вобщем, всё, успевшее появиться с начала этого учебного года! Да и мышь стояла другая, медленно ездящая, с трудом кликающаяся, моя прежняя мышь тоже исчезла. На просьбу вернуть винчестер батя мой среагировал, как обычно, неадекватно, разбив мою старую мышь об пол и вдосталь наоравшись, поугрожав, по своей привычке, «отформатировать всё нахрен»; впрочем, я уверена, что вин мой никуда не испарился и я его найду, а пока и без него обойдусь. Короче говоря – до завтра, любимые! Следите за новостями, не скучайте без меня)

Итак, неспеша успев и написать предыдущий пост, и пропалить френдленту и ленту каментов, и поторчать под душем на дорожку, я вывалилась на свет Божий и направила стопы на автобусную остановку, где вскоре вскочила в маршрутку и поехала к метро. Уже на выходе из дома я почувствовала себя муторно, в маршрутке же желудок у меня разболелся так, что впору лезть на стенку, кабы нашлась хоть одна, но о том, чтобы повернуть, я и не помышляла. Доехав, вывалившись из салона, доплетясь до метро, спустившись в подземку и засев в вагоне, я заставила себя отвлечься от своего неудовлетворительного самочувствия, подумав о чём-то другом, включая всякую ерунду, и способами самовнушения и дыхательных упражнений постепенно убедив себя в отсутствии каких бы то ни было неудобств и в итоге почувствовав себя совершенно здоровым человеком – так, конечно, не было на самом деле, но я предпочитала не обращать внимания на сей факт. Дорога не отняла много времени и сил: до Площади революции по прямой, там пересадка на Театральную и оттуда – выход на поверхность на Театральную площадь. Выйдя на свежий воздух, я двинулась вместе с потоком народа мимо громады Большого театра, простаивающего на реставрации с фасадом, затянутым рекламой домашних кинотеатров, и мимо многочисленных входов и выходов Молодёжного театра, и пришла в итоге к новой сцене Большого театра, где ныне играется весь его репертуар.
Спросив несколько раз дорогу, я пару раз свернула за угол, прошла мимо Колонного зала и других помпезных зданий, и только описав полный круг, а точнее – прямоугольник, и вернувшись туда же, откуда и вышла, я заметила и другой путь, куда двигалось не столь много людей, и пошла по нему, и вскоре на горизонте замаячил Малый театр, заклеенный афишами, с памятником Островскому у входа и боком ГУМа aka ЦУМа по соседству. Мои плутания лишили меня солидного запаса времени, проще говоря – в театр уже пускали и ждать открытия дверей мне не пришлось; войдя в холл, я сплавила пальто в гардероб, купила тридцатирублёвую программку – совсем свежую, даже ещё не согнутую пополам – и пошла разведывать своё место, значившееся на билете: партер, 12 ряд, 1 место. Это был последний ряд партера, в прямом смысле слова ряд в проходе, состоявший не из стульев, а из табуреток, ибо спинкой служила стена, оканчивающаяся перильцами бельэтажа, а место это было самое крайнее, ближе всех ко входу, так что меня можно было бы принять за билетёршу, будь я в разы постарше летами. Посидев, поглазев по сторонам, убедившись, что сцена видна мне хорошо, я пришла к выводу, что время у меня ещё есть, а своими коленками я только мешаю людям проходить в зал, и отправилась на обзорную экскурсию, а именно – в исследовательскую вылазку с целью узнать, каково там – на третьем ярусе балкона, на высоте почти что птичьего полёта.
Для этого я не поленилась преодолеть несколько пролётов лестниц – и вот я там, где выше только крыша; места там кошмар, должна я вам сказать: прямо напротив висит огромная хрустальная люстра, за люстрой виднеется противоположный конец балкона, изогнутого подковой, сцена где-то очень далеко внизу и загорожена от взора решёткой, присобаченной, очевидно, к балкону для того, чтобы никто не вздумал вывалиться или уронить что-нибудь. Там застал меня второй звонок, и я поспешила вниз к себе, обустроилась на своём месте, вложив билет в программку и прицепив к ней ручку; пришли люди и расселись слева от меня, и долго ворчали, что им не сказали заранее, что места такие говенные, что им испортили весь праздник восьмомарта и далее в том же духе. Билетёрша металась, пыталась проверять билеты, показывала, куда сесть, и не справлялась с людьми, у которых билеты были на другие места, но они надеялись занять свободное местечко в партере или бельэтаже и толпились у входа до последнего, пока их не выперли в коридор и не заперли за ними дверь; особенно настойчива была мамаша одного маленького мальчика, который постоянно прибегал к ней, стоявшей возле меня, говорил, что рядом с ним есть свободное место, и звал её сесть с ним, а билетёрша объясняла, что все эти места кем-то куплены. Потом долгое ещё время после начала спектакля заявлялись опоздавшие, и билетёрша из сердобольности рассаживала их где попало; так же она приволокла ещё одну табуретку и уместила её справа от меня, совсем впритык к запертой двери, и всё первое отделение на этой табуретке сидела одна женщина, а во втором отделении – уже другая. Ну да я забегаю вперёд, ведь в первую очередь мне надо говорить о спектакле, а не жаловаться на то, что прямо перед моим носом всё время кто-то проходил, согнувшись шахматным конём, да и на то заодно, что больно часто в зале начинали звучать звонки мобильников.
Итак, первое, что я увидела, когда раскрылся занавес, – то, что сцена загромождена некими авангардными декорациями – разноцветными перегородками, белыми, желтыми и синими, в которых автоматически открывались проходы и на которые всё отбрасывало чёткие тени, как на голые стены (есть идея – есть Икеа, блин. И это богатый Малый театр? Сразу возникает ощущение эдакого убожества). Среди них затесалась какая-то приземистая античная колонна, должная обозначать, видимо, как и колокольня из Современника, печь – она же домашний очаг, она же «дым Отечества». Актёры по этой сцене перемещались довольно-таки хаотично: они редко стояли или сидели на одном месте подолгу, а всё больше бегали туда-сюда, предпочитая разглагольствовать на ходу, а то и вовсе договаривали свои реплики, уже скрывшись из виду. Теперь о них, об образах персонажей, так сказать. Фамусов (Соломин) хрестоматиен до мозга костей: седина в голову, бес в ребро, плюс к этому непременная сварливость в сочетании с добродушием, а в общем и целом – совсем неяркая личность, прямо второстепенный герой, а ещё худрук играет. Скалозуб (Низовой) так же соответствует классическому прочтению: быдловатый солдафон, и только. Софья (Молочная) и Лиза (Иванова) так более всех невыразительны, они неубедительно читают свои тексты, смеются чересчур притворно и чересчур наигранно-пафосно жестикулируют, да и вообще похожи друг на друга как две капли воды – две подружки из ларца, одинаковы с лица, можно было бы перепутать, кабы не различная внешность и тем паче дурацкая короткая коса у Софьи на голове. Первая – не вызывающая никакой приязни кисейная барышня, обчитавшаяся пресловутых французских романов и обожающая, под впечатлением от оных, своего Молчалина (Вершинин), жеманного ломаку себе под стать, явно утомлённого её беспрестанными знаками внимания. Вторая не уступает своей госпоже в напускном аристократизме, она горда и неприступна при том, что и Фамусов, и Молчалин, и Чацкий (Подгородинский) пытаются её лапать. Чацкий, кстати, отдельная, как водится, статья. Современная причёска, южный акцент чуть в нос – здесь он ни дать ни взять бедный родственник-гастарбайтер, московских обычаев не знающий совершенно, к нему так с первого взгляда и не привыкнешь, как и к истеричному Чацкому из Современника. В этом спектакле Чацкий – шут гороховый, смешнее всех прочих, не вышедший, видимо, из детской непосредственности в худшем смысле этого слова. Он практически ни одну фразу не говорит без подспудного саркастического смешка и остаётся весьма доволен собой в целом и своим чувством юмора в частности, а окружающие, хоть и зачастую охотно заражаются его смехом, всё же устают от того, что словесные его излияния, невпопад начинаясь, и заканчиваются нескоро. В виде шутки он высказывает и свои «передовые идеи», никого и ничего при этом не боясь, но не потому, что смел, а потому, что дуракам закон не писан. Только наедине с собой да иногда – наедине с Софьей он бывает серьёзен, о чём-то размышляет и тем самым доказывает, что создан не только лишь для того, чтобы с ним «смех делить», но доказывает только зрителям, а не остальным героям спектакля, так и не начавшим воспринимать его всерьёз и испытывающим к нему либо любопытство, либо раздражение в зависимости от того, насколько далеко заходят его неуклюжесть и невежество. Во время антракта я в числе первых примчалась в буфет, приобрела бутылку чая и спешно вернулась обратно – набрасывать на программке будущую рецензию; успела изложить почти все возникшие мысли прежде, чем свет снова погас, а шум стих. Продолжение рецензии под катом!

Сказ о том, как в день выборов Феникс выбрал культурное времяпровождение:
Вчера вечером я посмотрела новости, уничтожая брынзу и кумыс, потом попялилась в какой-то идиотский «Цирк со звёздами» или как там это называется, потом выучила билет по русскому, посидела немного за компом, почистила зубы, перечитала ещё главу Кроткой и легла спать. Спалось плохо, а думалось о всякой ерунде, преимущественно о моём дурацком прошлом начиная с самого прераннего детства, очень хорошо, посему я сначала сидела на кровати, глядя, как одно за другим гаснут окна соседнего дома вплоть до полной его слепоты, а потом лежала, ворочаясь с боку на бок, пока, наконец, размышлизмы меня не отпустили и я не отрубилась. Зря, зря я втыкала перед сном в цирк, ибо именно он мне и приснился, причём были мы там вместе с моей мамой и сидели довольно близко от арены. Вскоре объявили очередной номер: дрессированные звери выйдут на арену без дрессировщика! По залу прокатился удивлённый ропот, а на опилки тем временем выехали несколько маленьких кареток, влекомых лошадьми и сопровождаемых шимпанзе; шимпанзе открыли двери кареток, и внутри оказались собаки, но вылезать наружу они не желали. Среди четвероногих артистов нарастало волнение – беспокойно ухали шимпанзе, лошади переминались с ноги на ногу, собаки ёрзали в каретах. Так прошла минута, другая, и нам с мамой пришло в голову взять ситуацию в свои руки – мы спустились на первый ряд и, огибая круг манежа, решительно отправились за кулисы и, свернув куда-то вправо от входа туда, зашли в какую-то маленькую комнатушку. Там оказалось несколько человек, и среди них – приземистый, чуть полноватый усатый мужик, сидевший на стуле.
Я вежливо обратилась к нему, сообщив, что его животные ни в какую не желают выступать без него, но он только промямлил в ответ что-то вроде того, что таков номер и скоро всё пойдёт своим чередом, просто звери должны справиться с незнакомой обстановкой самостоятельно, без посторонней помощи. В итоге мы с мамой вышли из-за кулис несолоно хлебавши, но на свои места не пошли, а сели на стулья, стоявшие зачем-то перед выходом на манеж – оттуда нам всё было видно как на ладони. Вскоре один самый инициативный шимпанзе сам полез в одну из карет, в которых сидели собаки; пёс, подвергшийся неожиданному вторжению, попятился, забился в угол своего тесного экипажа и неуверенно оскалил зубы. Шимпанзе это, видимо, окончательно рассердило – он ухватил пса за ногу и принялся вытаскивать наружу, а перепуганная собака отчаянно упиралась и верещала. У меня сердце кровью обливалось смотреть на такое, и, наконец, я не выдержала – вышла на арену, подошла к шимпанзе и шлёпнула его по руке, рявкнув: «Убери свои грязные лапы!». Тот, боясь наказания, немедленно отскочил подальше, а я сгребла в охапку дрожащего пса и села обратно на стул. Я предлагала маме вернуться на наши места в зале, чтобы поскорее унести пса – он оказался чем-то вроде метиса пуделя, довольно-таки немолодым – подальше от арены, но она оставалась непреклонна, и так мы и сидели на стульях – я в обнимку с псом, кляня себя за то, что зарекалась ходить в цирк и тут вдруг пришла, а мама рядом; тем временем по арене чинно дефилировали шимпанзе верхом на лошадях, и одна лошадь ежесекундно описывала круги вокруг своей оси, поскольку её мохнатый всадник слишком туго затянул повод с одной стороны, и бедная коняга вынуждена была поворачиваться.
Вскоре слева от мамы на свободный стул уселся какой-то дядька – очевидно, артист цирка; потом ещё один дядька сел справа от меня и начал ласкать пса и разговаривать с ним, называя его по имени (имя это я забыла, помню лишь, что оно начиналось на А и было красивым и звучным) – очевидно, он раньше работал с ним вместе. Мы разговорились с этим дядькой, не помню, о чём – помню только, что после этого разговора я спросила маму, можно ли мне взять этого пса к себе домой, а она, всё ещё пребывая в каком-то ступоре, равнодушно махнула на меня рукой и ответила, что мне всё можно. На том я и проснулась – проснулась от шума, раздававшегося из соседней комнаты: как выяснилось позже, это папа проспал на работу и решил остаться дома. Я ещё несколько минут повалялась и встала, пожарила себе блинчиков с ежевикой, позавтракала, посидела за компом, законспектировала всё вышеописанное, да и отправилась в путь-дорогу. Я вывалилась на свет Божий, Дотопала до автобусной остановки и долго прождала маршрутки, доехала до метро, купила журнальчик свежих комиксов, спустилась в подземку, вскочила в вагон и поехала. Путь мой лежал до Площади революции, где я снова на счастье потёрла блестящий нос изваяния партизанской собаки, пересела на Театральную и доехала до Маяковской. На Маяковской я сто лет не была и, право слово, не понимаю, за что её почитают как самую красивую станцию метро в мире: самая большая – согласна, простору там не занимать; самая глубокая – согласна, таких длиннющих эскалаторов вроде как нигде больше нет, но вид у неё вполне заурядный – ну, ряды колонн и ряды колонн.
Ну да хватит философии: пройдя через всю вышеупомянутую огромную платформу, поднявшись по вышеупомянутому бесконечному эскалатору и даже сфотографировав его, я вполне удачно сориентировалась в лабиринте подземных переходов и выбралась на поверхность точнёхонько на Первой Тверской-Ямской. Теперь вопрос оставался только один: где нужная мне галерея? У кого спроси – никто не знает, и я, наконец, просто тупо двинулась в том направлении, какое интуитивно показалось мне верным – а время, тем временем, простите за каламбур, уже поджимало. Я всё шла, шла и начинала понимать, что явно таким способом галерею не найду, и, хвала Магистрам, подвернулись мне три женщины, которые тоже шли в галерею и знали, где она. Шли они, при этом, мне навстречу, так что мне пришлось разворачиваться на 180 градусов, чтобы за ними последовать; в итоге скромненькая латунная вывеска, возвещающая, что именно здесь располагается частная галерея Анастасии Чижовой, обнаружилась сбоку от двери одного презентабельного старинного здания, причём рядом с этой вывеской громоздилось ещё множество таких же – вывески бутиков, вывески банков… очевидно, государство сдавало этот памятник архитектуры, как и многие другие, всевозможным коммерческим организациям. Я нажала на кнопку звонка, и почти тут же в двери заворочался ключ; минута – и мы прошли в холл мимо впустившего нас охранника и начали подниматься по помпезной лестнице, площадки которой были украшены большими зеркальными витражами. Дверь галереи оказалась на втором этаже; мы снова позвонили, и нам открыл приветливый дядька и тут же провёл в маленькую комнатку, смежную с маленьким же гардеробом.
Отдав ему своё пальто и получив номерок, я обратила на комнатку эту самое пристальное внимание, ибо в ней я сразу же почувствовала себя в тёплой домашней обстановке, как в гостях, а такую атмосферу я люблю гораздо больше сухого официоза. Видимо, в комнатке торговали сувенирами: открытки под стеклом, альбомы и каталоги на стойке, тетради и блокноты на полках – всё при ближайшем рассмотрении оказалось снабжённым ценниками; но было там и много вещей не продажных, а, так сказать, антуражных – старинный глобус, картины на стене, а на полу – словно бы небрежно раскрытый чемодан и в нём старинные книги, среди которых я узнала три сложенных стопочкой тома «Виконта де Бражелона» - точно такие же томики есть и у меня, я их до дыр зачитала в детстве. Дядька разрешил нам пока походить по коридору, и я вышла наружу, нахваталась бесплатных прошлогодних календариков с изображениями кукол и пошла по этому самому коридору. Представлял он из себя этакую реконструкцию Первой Тверской-Ямской в дореволюционные годы: многочисленные двери «состарены» и снабжены старинными вывесками, на стенах – старинные же афиши и рекламные плакаты, за одним углом притаилась театральная тумба, за другим – «старинная» лавочка, из динамиков раздаются звуки оживлённого города – шум толпы, цоканье копыт троек, и время от времени – нетленная песенка «водителя кобылы» («Наши годы длинные, мы друзья старинные…» и так далее). Я успела дважды прослушать её и вдосталь насидеться на лавочке, прежде чем пришла экскурсовод и не ввела всю экскурсионную группу – а всего собралось человек около дюжины – в святая святых, в комнату, где были воссозданы «декорации» повседневного быта Олины Вентцель – автора всех кукол в экспозиции, ушедшей из мира сего в ноябре прошлого года. Впереди самое интересное!

Итак, я неспеша закончила все дела, ибо запас времени за счёт двух пропущенных уроков обеспечила себе солидный, собрала все необходимые манатки и отправилась в путь. Дотопала до автобусной остановки, дождалась маршрутки, доехала до метро, а там спустилась в подземку и, листая прихваченную с собой газету, стартовала в направлении Курской. Ехала без пересадок, доехала быстро, безошибочно нашла в путанице подземных переходов нужный выход и поднялась на поверхность. Стоило преодолеть ещё один подземный переход – и вот я уже бодро чешу по Земляному валу, пока за поворотом не показалась неприметная дверь театра Арцибашева на Покровке. Я заявилась туда первой, за час; в холл меня, естественно, пустили, ибо никакой прихожей с кассами там не было и в помине. Сдав пальто в гардероб, где вместо крючков были вешалки, я проследовала в буфет и сразу же ощутила себя не в общественном заведении, а в гостях – в просторной и любовно обставленной кухне. Посудите сами: аккуратные разноцветные клеёночки на столиках, картины на стенах, на стойке – скромный ассортимент бутербродов и сладостей, над стойкой на стене – полочки, уставленные пёстрой коллекцией всяческих кошек (кстати, кошки были и на самой стойке – в виде зажимов для бумаг, державших ценники), за стойкой – приветливая буфетчица, сразу же принявшаяся меня уговаривать что-нибудь скушать. Никакой тебе пафосной помпезности, и никакого, соответственно, ассортимента коктейлей – лишь минеральная вода да квас, из которых я предпочла бутылочку первого. Ни колбасой, ни сыром, ни рыбой мужественно не прельстившись, я купила три конфеты – трюфеля, к которым всегда относилась с уважением, и принялась задумчиво их поедать, наслаждаясь уютной домашней атмосферой.
Эти блаженные тишину и уединение, впрочем, спустя некоторое время нарушила компания из готов и металлистов, – чёрт разберёт, кто где, – надеявшаяся, по их словам, купить сока, но жестоко разочаровавшаяся в своём желании. Выведенная их появлением из эйфории я прислушалась ко звукам извне – в холле было уже довольно шумно, и вслед за вышеупомянутыми личностями я покинула буфет и вышла туда. Там достойных представителей неформальной братии мною было обнаружено около дюжины человек, как парней, так и девушек, причём все красовались полным прикидом: торбы и шарфы, майки и балахоны, сапоги и перчатки, у кого-то – выкрашенные в чёрный и в чёрно-красный волосы – всё было при них, я даже ощутила себя как перед каким-нибудь концертом; наиболее часто мелькала символика Лакримозы, реже – Арийская и прочая. Впрочем, обычной, ничем не выдающейся молодёжи в числе новоприбывших было примерно столько же, сколько и милых моему глазу, и их сопровождало несколько взрослых, из чего можно было сделать логичный вывод, что это какой-нибудь класс – девятый или десятый, скорее всего, – в добровольно-принудительном порядке приволокли в театр. Протолкавшись к кассе, я купила себе программку за десять рублей, после чего ещё немного побродила, полистала по второму разу всё ещё лежавшую на рояле книгу отзывов, да и засела на кушетку изучать программку. Народ всё прибывал и прибывал, становилось всё теснее и теснее; школьники фотографировались и болтали про вконтакт, взрослые пялились на портреты актёров на стенах, одна женщина неподалёку от меня с кем-то разговаривала по телефону на отличном немецком, мне же было скучно от затянувшегося ожидания.
Наконец, урочный час настал – звонков в этом театре предусмотрено не было – и нас впустили в зал. Крошечный, в десяток раз меньше нашего Зодчинского, всего в полдюжину рядов, зал этот был чертовски удобен не только вышеупомянутой атмосферой домашности, но и другими двумя вещами: во-первых, каждый ряд был настолько приподнят на одну ступень над предыдущим, что можно было не беспокоиться о том, что чья-нибудь впереди сидящая голова заслонит обзор, а во-вторых, между рядами были настолько широкие проходы, что можно было перемещаться по ним, не наступая никому на ноги и не задевая никого коленями – да и сидя, можно было вытянуть ноги. Моё место было просто отличным – в самой серёдке второго ряда, остальные же люди долго спорили из-за мест, но, наконец, все расселись, свет погас, и открылась ширма, скрывавшая от взглядов задрапированное декорациями пространство, заменявшее отсутствовавшую сцену. Начался спектакль, а я начинаю свою рецензию.
Первое действие, по традиции, существует в том числе и для того, чтобы успеть понять, как трактуется в постановке образ того или иного заглавного персонажа. Так что я, пожалуй, представлю вам краткие характеристики действующих в спектакле лиц и начну, конечно же, с главного возмутителя спокойствия – с чертовски симпатичного Чацкого (Булдаков). Поначалу он видится скромным и деликатным, явно не привыкшим язвить и провоцировать, но при этом вполне способным на решительные поступки; он страстно влюблён и, терзаясь множеством загадок, идёт на всё ради поиска их отгадок. Поначалу он кажется сдержанным и терпеливым, но его всё чаще и чаще выводят из себя окружающие его непроходимое невежество и беспробудная погружённость во всяческие низменные стихии, и он не упускает случая смело высказать всё, что он думает по этому поводу. Притворная холодность Софьи (Гребенкина) его убивает – медленно и мучительно, сжигает ревностью с одной стороны и надеждой с другой, он страдает, как Гамлет, но страданиям этим суждено остаться незамеченными праздной толпой. Почему? – Потому что на том празднике жизни, в самый эпицентр которого он попадает, Чацкий совершенно чужой, ненужный, лишний, как чёрно-белый кадр какой-нибудь полузабытой драмы, по ошибке прерывающий самые яркие моменты костюмированного псевдоисторического водевиля; он не нарочно причиняет всем множество неудобств, за что ему мастерски и «дают сдачи». Теперь – Софья, живо напомнившая мне Наташу Ростову. Внешне она – настоящая светская львица, а в душе чем-то сродни Чацкому: она умна, благородна, слегка романтична, ей тоже неприятна и чужда та среда, в которой ей уготовано существовать, и всё, чего ей недостаёт для того, чтобы полностью сравняться с ним, это честность. Она любит его, это очевидно и неоспоримо, но неумело убеждает себя и всех своих собеседников в том, что былого не вернёшь, что она любит Молчалина (Чудаков), что Чацкий – воплощение многочисленных пороков, к тому же обидевшее её своим долгим отсутствием. Она старается быть неприступным с Чацким, но, в отличие от Молчалина, который искренне холоден к ней, не может вечно притворяться и периодически выдаёт себя. Так откуда же этот страх признаться себе и всем в своих настоящих чувствах? Она ли тому виной, или всё заранее предрешено, а она лишь, благодаря своей мудрости (недаром как «мудрая» переводится её имя), понимает это – понимает то, что ни её семья, ни всё московское общество, ни даже сама жизнь, опошленная и искажённая благодаря дворянскому клейму, не позволят им с Чацким быть вместе? Вопрос остаётся открытым, а я перехожу к остальным. Фамусов (Чулков) – довольный жизнью, окружённый преданной дворней барин, строгий, но справедливый и заботливый отец, добряк и самодур в одном лице. Скалозуб (Ищенко) – блестящий гусар, самовлюблённая пустышка с улыбкой до ушей и претензией на остроумие, единственный, пожалуй, персонаж, вносящий в действо порцию хорошего юмора. Лиза (Булавко) – милая и доступная «деревенщина», к которой свободно клеятся и Фамусов, и Скалозуб, и Молчалин, конечно; по сравнению с «книжной» востроглазой служанкой она больно «тяжеловата» - басовитый голос, несколько заторможенные движения, – но роли своей при этом не утрачивает. Молчалин – такой же простолюдин, как и Лиза, только, пожалуй, куда как тупее; однако и он любит – любит Лизу и, похоже, взаимно. Но они – такие же жертвы обстоятельств, как и Чацкий с Софьей, так что мы можем с уверенностью заявить, что им стать счастливыми так же не суждено. Продолжение рецензии – под катом!

Итак, я наскоро собралась в дорогу, вывалилась на свет Божий и потопала до автобусной остановки. Маршрутка долго себя ждать не заставила, и вскоре я уже домчалась до метро и спустилась в подземку. Трясясь в вагоне, я подумала, как лучше добираться – по веткам или по кольцу – и в итоге остановилась на последнем варианте как на самом, по расчёту, быстрым. Посему я вышла на Киевской, пересела на кольцо и доехала до Добрынинской. Однако там, в связи с реконструкцией вестибюля, выход в город перекрыли, так что мне пришлось переходить на Серпуховскую и выбираться на поверхность оттуда. Выбравшись, я оказалась в совершенно незнакомой местности, поскольку не предусматривала такого поворота событий и по карте Яндекса маршрут от Серпуховской не прослеживала. Поглядев направо и налево по Большой Серпуховской улице, я пошла налево и, пару раз спросив дорогу, вскоре выяснила, что я на верном пути. Однако и дойдя до Серпуховской площади, на которую я как раз и вышла бы, если бы выходила с Добрынинской, я убедилась, что в реале всё далеко не всегда так, как на картах Яндекса, проще говоря – что в обозримом пространстве ни слева, ни справа, ни спереди, ни сзади отнюдь не открывался живописный вид на филиал Малого театра. Я ещё несколько раз спросила дорогу, упоминая уже конкретно сам театр, но добилась худшего результата, нежели когда искала Добрынинскую, ибо народ просто пожимал плечами и отвечал, что и слыхом не слыхивал ни о каком театре в этих краях. Только один бомжеватого вида и явно подвыпивший дед махнул рукой в неопределённом направлении, говоря, что-де там расположен МХАТ, но я не обратила на сию информацию особого внимания – мало ли, что ему там причудилось!..
Для пущей стимуляции умственной деятельности я решила подзаправиться и, проигнорировав Макфак, сунулась в один из ларьков, где затоварилась подгорелым пирожком с капустой и яйцом, на вкус почему-то отдававший рыбой, и баночкой черносмородинового Блейзера, тоже не фонтан какого аппетитного, но выбора у меня, похоже, не было. Еда и выпивка действительно помогли моему логическому мышлению, так что я решительно спустилась в подземный переход и попёрла по нему, ориентируясь на сей раз не по собственным инстинктам, а по наклеенным и нарисованным на стенах указателям. Поворот, другой, третий… без этих выцветших стрелочек в этом лабиринте немудрено было бы заблудиться. И вот я поднялась наверх – и прямо на Большую Ордынку. Похоже, что мой пожилой советчик был прав, только Малый по пьяни перепутал с МХАТом! Несколько шагов – и вот я в здании филиала. В театр ещё не пускали, и я вместе с остальными посетителями столпилась в холле, поглядела афишки и решила от нефиг делать сунуться в кассу по поводу своего извечного Горя от ума. И чтобы вы думали? Там оказался билетик на главную сцену Малого на 7 марта, правда, на крайнее место последнего ряда партера, но это стоит того – раньше мне говорили, что все билеты распроданы до апреля. Вобщем, я взяла билет и теперь пойду как раз перед выходным днём, что не может не радовать!.. Но я отвлеклась. Двери театра, наконец, отворились, я приобрела программку, получила в придачу к ней газетёнку «Театральный курьер», избавилась в гардеробе от пальта и отправилась бродить по первому этажу вместе с остальными рано явившимися.
В одном из залов обнаружилась выставка какого-то художника, и я от скуки принялась её обходить; для продолжения осмотра экспозиции я поднялась на второй этаж и наткнулась на буфет – большой и пафосный, как ресторан. А как я могу посетить театр, не продегустировав тамошние коктейли? Это ведь уже стало доброй традицией, стоило мне заняться этим в первый раз в Современнике! Начала я под первый звонок с бокала лёгкого-прелёгкого «фруктового», а продолжила под второй звонок хрестоматийной и весьма мною уважаемой «пьяной вишней», после чего поторопилась в зал. В холле второго этажа уже погас свет, и я несколько раз чуть не навернулась на лестнице, поскольку ковровая дорожка на ней сползала со ступеней вниз, если на неё неловко наступить, но на первом этаже было ещё многолюдно, а зал терпеливо поджидал зрителей. Зал этот был относительно небольшим, без бельэтажа – только партер, ложи и балконы, и моё место в середине седьмого ряда партера оказалось просто изумительным: мало того, что близко к сцене, так ещё и впереди никто не сидит и не загораживает обзор, даже ноги вытянуть можно. Обустроившись поудобнее, я дождалась третьего звонка, и в полупустом зале погас свет – начался спектакль «Волки и овцы». Ну что сказать? Сказать особо и нечего, когда классику ставят без всяких травокурных экспериментов, а во вполне себе здоровой интерпретации: вроде бы читавшим и так всё понятно, а читавших только и остаётся, что послать прочитать, и дело с концом – не пересказывать же им сюжет, в самом-то деле!.. Разве что когда ставят эту «классическую классику» хорошо и даже отлично, не лишним будет разразиться громкими аплодисментами и пару раз крикнуть «браво» - а сейчас как раз такой случай.
Актёры – необычайно талантливы, так что никого из них нельзя выделить особо, декорации и костюмы – правдоподобнее чем в кино, музыка вполне себе качественна, но главное – юмор просто великолепен! Сия комедия Грибоедова и так сама по себе довольно-таки забавна, но согласитесь, что никому не пришло бы в голову хохотать в голос, читая её, к тому же некоторые моменты просто упускаются, будучи воспринятыми всерьёз, а не сатирически – а вот спектакль этот, в самом лучшем смысле этого слова, чертовски смешон. Каждое явление заканчивалось бурными овациями, и заслуженно – я с уверенностью могу заявить, что увиденное превзошло все мои ожидания, что оно шедеврально и просто обязательно к просмотру тем, кто погряз в предубеждении, будто тема помещичьих взаимных козней, интриг расчётливых любовников и хитрых корыстолюбцев избита, заезжена и скучна. Короче говоря, настоятельно советую всем наведаться в Малый и сама с огромным удовольствием вернусь туда, уже в основное здание. В антракте я не отрывала зада от кресла – ничего на сей раз на программке не строчила, просто объелась и напилась до состояния повышенного действия земного притяжения; когда же он закончился, народу на первых рядах стало заметно гуще – люди пересаживались на свободные места с галёрки. Только когда спектакль окончился, счастливая, но отчаянно зевающая я позволила людскому потоку вынести меня в холл, забрала из гардероба своё пальто, оделась и вышла на улицу. Папа подхватил меня на противоположной стороне дороги – по ней можно было пройти, как по бульвару, поскольку из-за пробки весь транспорт стоял.
Неподалёку от родных пенатов мы заехали в магазин закупиться жратвы (и там нет тофу! Мать вашу, я подыхаю без сыра, у меня ломка!)), папа, как обычно, застрял на кассе, требуя какие-то четыре рубля, которые ему не выдали в сдаче. Несчастная продавщица напрасно утверждала, что на неё не следует кричать – мой упёртый батя добился прихода менеджера и выцыганил-таки свою мелочь. Я ещё не добралась до дому, когда мне написала Даша (Вестница) и уточнила место завтрашней встречи (для тех, кто так же не помнит: ст.м. Молодёжная, выход на Ярцевскую, у т/ц Трамплин), так что я так и не поняла, идёт она с нами или нет; когда я наконец засела за комп и начала писать этот пост, в аську ко мне стукнулась Маша и сообщила, что не сможет завтра с нами встретиться. Уведомив об этих не шибко радостных новостях Даше (Единорожке), я потом просто потрепалась с явно бухим в дугу Паровозом, скучающим на сборах, и помятым, но довольным Алексеем Д, вернувшимся с автограф-сессии Кинча – последний, кстати, порекомендовал мне «Человека из Ла-Манчи» в театре Советской армии; потом все ушли спать. Чтож, пора баиньки и мне! Завтра на сходку рано вставать, погодка обещает быть паршивой, но мне полюбому надо будет прогулять, и желательно не в одиночестве, часиков эдак до пяти-шести вечера, ибо завтра мою бабушку выписывают из больницы, мама и папа уедут к ней и заберут с собой ключи от квартиры, а вернутся не раньше вышеуказанного времени. Не буду, вы уж извините, приветствовать новых ПЧ, не буду пока и Пульс хранителя… слушать – послушаю завтра ночью, а там и рецензия вам будет. Сейчас я вам только напомню голосовать поактивнее, и – до завтра. Вернее, уже до сегодня)

Итак, смолотив пару бутербродов, я засобиралась в дорогу. Выпинала себя на свет Божий, дошла до автобусной остановки, дождалась маршрутки, погрузилась в неё, доехала до метро, спустилась в подземку. Там я заглянула в театральную кассу, убедилась, что мне в ней ничего не светит, и переместилась к ларьку с прессой; когда я покупала себе в дорогу свежий журнальчик комиксов, меня настиг звонок шефа. Убедившись, что я нахожусь далеко от ДК и появляться на рабочем месте не собираюсь, Настя сообщила, что прощается со мной, и снова отклонила мои напоминания о безвыходности моего положения касательно билета в театр. Ещё раз выслушав угрозу распустить редакцию в случае неявки всех остальных, я поинтересовалась, сколько народу вообще пришло, однако информацию сию мне не предоставили на основании того, что если бы мне это действительно было интересно, я была бы сейчас в редакции. Распрощавшись с шефом, я продолжила следование по своему маршруту без всяких задних мыслей: это происшествие есть не более чем очередная веха в моей неспокойной жизни, от которой я ничего не теряю, а возможно, что и даже приобретаю, ибо я всегда была уверена, что все перемены к лучшему и лучший выбор – выбор максимально необдуманный, интуитивный и рефлекторный. Так, я доехала до Арбатской, пересела на Библиотеку и доехала до ЧП. Я давно там не была, а точнее – очень давно, но без труда нашла дорогу в запутанных подземных переходах и поднялась на поверхность по крутым лестницам как раз к Чистопрудному бульвару. Я могла бы дойти до Современника и пешком, однако мне больно хотелось прокатиться на трамвае, а один такой как раз подполз к находившейся прямо передо мной немноголюдной автобусной остановке.
Я залезла в этот экологически чистый транспорт, устроилась у окна, и он медленно пополз по рельсам мимо подёрнувшихся вечерними сумерками аллей с мерцающими розоватым светом старыми фонарями. Сначала это было приятно, но вскоре трамвай стал так часто останавливаться в пробках, что его начали обгонять пешеходы. Мне стало скучно, я поняла, что пешком добралась бы куда быстрее и продуктивнее, и, едва дождавшись первой же остановки, выскочила из трамвая, перешла дорогу с намертво замершим траффиком и почесала вперёд по Чистопрудному бульвару. Как раз напротив замёрзших Чистых прудов я и заметила белеющие колонны помпезного театра «Современник» и направилась прямо туда. Открыв массивную решётчатую дверь, я, постояв в холле между касс, пришла к выводу, что заявилась слишком рано, и отправилась погулять. Пройдя немного вперёд по бульвару и вернувшись, оставшиеся минут пятнадцать я провела в холле, прислонившись к стене и изучая таких же, как я, ожидающих своего часа зрителей. Наконец, ровно за 45 минут до начала спектакля – ни минутой раньше, ни минутой позже – нашу пёструю толпу впустили в театр. Сдав пальто в гардероб, я перво-наперво приобрела программку, и вместе с ней мне всучили на халяву свежий номер журнала «Театрал» - того самого, на который я ещё задолго до Нового года всё собиралась подписаться, да так и не собралась. С журналом под мышкой я зашла в буфет, убедилась, что есть там совершеннейшим образом нечего и остаётся только пить. Да-да, я планировала именно попить, а не выпить, посему заказала коктейль «Тирамису», который, как я знала по опыту посещения кофеен, должен был состоять из кофе и взбитых сливок и чего там ещё кладут.
Мне подали низенький пузатый бокал, похожий на вазочку для мороженого, и короткую соломинку, которой я потягивала приятно тёплый напиток с самой поверхности. Поверхность эта действительно оказалась состоящей из лёгких взбитых сливок, присыпанных какао вроде того, которым присыпают трюфели, и на вкус была просто божественной – Терра, ещё немного, и я назвала бы этот коктейль не то что самым вкусным напитком, но и самым вкусным блюдом на свете! Однако вскоре он развеял мои эстетические заблуждения: сливочная верхушка закончилась, внизу обнаружилась какая-то вязкая тёмная субстанция, соломинка стала уже бесполезной, и я от души прихлебнула из стакана без неё… и поперхнулась: вязкая жидкость оказалась терпким алкоголем, обжёгшим глотку. Так и не разобравшись в его происхождении, я стала попивать его осторожнее, пытаясь разобраться во вкусе; его сложно было назвать приятным, а вот оригинальным и даже своеобразным – вполне. Правда, чем меньше его оставалось, тем крепче он становился, и последние глотки я делала, предварительно делая глубокий вдох и после них удовлетворённо крякая. Решив, что эту местную экзотику следует залить чем-нибудь более привычным для желудка в целях избежания непредвиденных последствий, я заказала клубничный коктейль, но он оказался гадостью – совсем некрепкой, донельзя слащавой розовой гадостью. Единственным приятным сюрпризом оказалась плавающая в нём огромная клубника, которую я подцепила соломинкой, вытащила, держась за листочки, и с наслаждением отправила в рот. Допив с трудом это гломурное нечто, я пришла к выводу, что его приторный липкий привкус во рту надлежит немедленно отбить самым радикальным способом, и я потребовала у уже тихо хуеющего бармена ещё стаканчик «Тирамису».
Его я не допила до конца – во-первых, уже прозвучала пара звонков, а во-вторых, в меня банально уже не лезла жидкость. Покинув буфет и прихватив с собой маленькую бутылочку минералки (на вкус точь-в-точь как вода из-под крана), которую я потом истребляла в антракте и после спектакля, я вошла в зал, нашла свой 18-й ряд партера, уселась на своё самое крайнее слева место и раскрыла бесплатно доставшийся журнал. Содержание его лощёных страниц немало меня порадовало: там и новости театрального мира, и рецензии на спектакли, и интервью с актёрами – в частности, интервью с Кошевым (моя любоффЪ)) я прочитала сразу же и почерпнула из него, что в Питере уже пошёл фильм об Ахматовой «Луна в зените», где он играет Гумилёва (надеюсь, сиё кинцо докатится до столицы? Дьявольски охота посмотреть!). Так же после интервью следовали отзывы блоггеров о сериале «Преступление и наказание», жаль что там были одни только ЖЖ-шники, ну да ничего, всё равно журнал на удивление хорош, надо будет непременно подписаться на него при первом же удобном случае и получать его каждый месяц вместе с CD-записью одного из спектаклей. Тем временем, пока я занималась чтением и листанием, зал постепенно заполнялся, и мои надежды после третьего звонка пересесть на свободное место куда-нибудь поближе улетучивались в геометрической прогрессии, а к моменту начала спектакля исчезли вовсе: в зале воцарился настоящий аншлаг, несмотря на будний день. И вот свет погас, кулисы раздвинулись, и я, не медля попусту, приступаю к рецензии.
Действие комедии начинается, происходит и заканчивается на фоне этакой белоснежной колокольни, уходящей в невидимые для публики верхотуры. Колокольня эта – символ не только Москвы и её, тогда ещё непревзойдённого по вышине, Ивана Великого; это ещё и символ домашнего очага, этакая колоссальная печь. Впрочем, дым из этого очага, по всему видать, валит угарный – равно как и дым сигарет Чацкого. С самого начала спектакля сразу же становится ясно, что зрителю предстоит увидеть нечто, мягко говоря, необычное: Лиза (Белоусова) играет на скрипке, а Фамусов (Гармаш) буйствует – вовсю распускает руки, рубит французскую книжку топором. Его неотступно сопровождает кривляющийся юродивый Петрушка (Павлов), повадками напоминающий порой обезьяну и словно бы олицетворяющий обуревающего Фамусова демона – демона смешного, но от этого не менее страшного. «Звероподобным» изначально предстаёт и Молчалин (Ветров), живо напоминающий в этот момент трусливого кабинетного пса, скулящего у ног хозяина, поджав хвост, и лижущего бьющую его руку; впоследствии же выяснится, что его сущность не столько подла и хитра, сколько сентиментальна и даже инфантильна. Впрочем, свирепствует не один только Фамусов: в этом спектакле привычка мучить друг друга имеется у всех, и наиболее ярко она проявляется у… Чацкого (Стебунов). Сперва он нелеп и жалок в своей надрывной истеричности, сначала плаксивой, затем агрессивной, однако потом несложно обнаружить, что его смех надо всем окружающим – сардонический: болезненно злой, болезненно завистливый. Он воистину невыносим, доставая всех и вся, и те немногие трезвые мысли, что он иногда словно случайно высказывает, исходя желчью, остаются никем не замеченными, будучи преподанными в форме, похожей на приступ пьяного бреда. Он паясничает, провоцирует, как закомплексованный подросток, жаждущий привлечь к себе внимание любой ценой, даже если над ним неизбежно будут смеяться. Он – неудачная пародия на раба и господина одновременно. Этот Чацкий трагичен разве что только в своей любви – любви, впрочем, значительно более плотской, нежели духовной. В этом смысле он смотрится даже порочнее, чем спокойный и рассудительный Молчалин, чья несуществующая любовь продиктована расчётом, стремлением к выгоде. Так же под занавес первого отделения на сцене возникает Скалозуб (Берда) – внешне мягкий, податливый, даже жеманный, но из-под овечьей шкуры периодически скалится волк – проще говоря, такая же холодная, пустая и оттого не просто равнодушная, а даже жестокая душа, как у всех… хотя нет, не у всех. Подружки Софья (Александрова) и Лиза – естественны и потому чисты. Две эти дурочки посреди всего этого моря кошмарного гротеска выгодно выделяются светлыми пятнами, как имеющие шанс выздороветь среди безнадёжно больных. Продолжение рецензии читать под катом!

Дострочив вчера предыдущий пост с активной моральной и физической помощью Даши (Единорожки), я до выхода из дому только и успела, что пропалить ленту каментов и френдленту. Моя мама устроила нам небольшое чаепитие прямо за письменно-компьютерно-обеденным столом, заварив мой любимый крепкий чай без сахара и зачем-то добавив в него лимон. В качестве закуски, помимо фруктов, на столе оказались всё те же бутерброды с колбасой, зефир и, кажется, что-то ещё – не помню точно, ибо не особенно налегала на еду. Покончив с чаепитием и делами ЛиРушными, я вытащила Дашу в коридор, где мы оделись и вытряхнулись на улицу. До ДК нас довёз мой папа, и мы вошли в светлый холл первого этажа. В очереди в гардероб я встретила свою коллегу, тоже Дашу, которая пришла на спектакль в составе небольшой группы из своего класса. Избавившись от своих пальто, мы протолкались к бабушке, продававшей билеты. Даша купила билет и программку, я – только программку, и мы поднялись наверх. Наш уютный кабинет был закрыт, круглый стол – отодвинут в сторону и занят, и мы отправились бродить по холлу второго этажа мимо выставки и аквариума. Потом Даша позвонила своему папе, дабы сообщить местонахождение ДК, и отправила меня в ха-ха, громко повторив несколько раз фразу «Там за углом суд». Естественно, мне в меру моей испорченности упорно слышалось: «Там за углом ссут». В поисках более укромного местечка мы спустились в туалет, где нас и настиг первый звонок. Резвым галопом я повлекла подругу обратно на второй этаж, влетела в зал, держа перед собой незаменимую ксиву, однако мы успели занять мои любимые места в середине восьмого ряда. Нас оттуда, чего и следовало ожидать, так и не согнали, а только подвинули на два места, что не повлияло на качество обзора поверх голов впередисидящих.
Зал заполнился быстро и, несмотря на то, что тишина воцаряться никак не желала (я, оказавшись в Дашиной компании, и сама грешила тем, что болтала), глас невидимого Кравцова обратился к уважаемой публике раньше обычного, и краток он был как никогда. Свет погас, опаздывающие зрители пробирались к своим местам уже в темноте, и короткий, на полтора часа, без антракта спектакль «Материнское сердце» по произведениям Шукшина начался. Собственно говоря, грешно называть спектаклем этот маленький трогательный этюд, как и грешно называть картиной карандашный набросок в альбоме художника. Однако я ни в коем случае не принижаю до уровня черновика увиденное мною зрелище, - наоборот, я твёрдо уверена в том, что оно является самостоятельным художественным произведением со своими достоинствами и недостатками, о которых мы сейчас и поговорим. Итак, это не полноценный роман, у которого есть развязка и есть финал. Это вревременная и внепространственная история без начала и без конца – кажется, и верно кажется при просмотре, что вечно страдали русские женщины до показанного нам эпизода, и вечно они будут страдать после него. Хотя следует признать, что главный герой – не просто женщина, а старушка. Старушка-Мать, образ, к которому мы так привыкли при общении как с поэзией, так и с прозой, теперь раскрывается здесь во всей своей полноте. Все её легко узнаваемые черты – огромная, героическая жертвенная любовь к своим детям, уверенная готовность на любые трудности и лишения ради их благополучия, безграничное, мужественное терпение и твёрдая, упрямая, никакой логикой неоспоримая вера в то, что «добрые люди помогут» - не только следствия, но и причины её горя, мера тяжести её креста, который она несёт с покорностью и достоинством.
Сюжет этюда прост – главная героиня, выручая своего сына, взрослого уже сорвиголову, набедокурившего по пьяни так, что ему грозит тюрьма, мытарится по полициям, прокурорам, собирается идти к тем, кто «выше», и не верит, не хочет и не может верить в его вину. И она, и её обиженный жестокой жизнью, страдающий обострённым чувством справедливости Витька, напомнивший мне почему-то Есенина, что-то вспоминают, что-то вроде бы совсем неважное, и каждый свою правду нащупывает в темноте, освещаемой только любовью – любовью друг к другу и к тяжёлой своей судьбе. И пусть спектакль этот, - да, я всё-таки называю его так, - не самый лучший из четырёх, не самый цепляющий и запоминающийся, зато он самый русский, предельно русский, со всей русской святостью, кротостью, великодушием, которые всё чаще сейчас считают глупостью, над которыми всё чаще сейчас смеются вместо того, чтобы преклоняться перед ними. Так и закончился четвёртый и последний спектакль от Мира Искусства в нашем ДК в этом театральном сезоне. Жаль, конечно, хочется ещё и ещё, хоть и знаешь уже всех актёров и особенности их ролей, хоть и понимаешь уже, кажется, глубинную суть, объединяющую все спектакли единой красной линией – линию мудрости старости, линию величия, скрывающегося под маской убогости. Мы с Дашей спустились вниз, встали в очередь в гардероб. Я подсуетилась, чтобы стопка наших газет оказалась поближе к основному скоплению народа, и Даша, которая забыла у меня дома ту газету, что я ей там и всучила, взяла себе новую. Одевшись, мы вышли на улицу и разошлись по своим папам, приехавшим нас встретить.
Дома я в первую очередь разобралась, отчего тупит мой комп, причём озарение снизошло на меня, когда я его пнула, и он завёлся. Выяснилось, что дело вовсе не в дисководе, как полагал мой папа, а в разболтавшихся контактах клавы, которую пришлось сменить – благо ассортимент кнопок у меня что в вашем магазине. Когда под звуки новостей и «Диверсанта» мой комп снова вернулся к здоровому функционированию (впрочем, вскоре я всё равно устрою охоту на вирусы – вдруг какой гад и затаился где), я наметила нечто вроде плана этой рецензии, поужинала и легла спать. А вот что было потом, узнаете к вечеру )

Вчера вечером, посмотрев новости и почитав ГП, я легла спать, решив обойтись и без горячих куриных яиц на нос, и без прослушивания какого-либо музла. Стоило устроиться на боку, умостив голову на подушке, как из-под неё послышался какой-то одновременно бряцающий и гудящий звук, похожий на тибетскую мандолину или как её там, выводящий простой повторяющийся мотив. Поднимаешь голову – нет ничего, в ушах тишина. Перевернёшься на другой бок, приложишься к подушке другим ухом – звук повторяется в нём. Решив, что я окончательно сошла с ума, я для пущей верности приподняла подушку, прижалась ухом к матрасу – теперь звук исходил от него. Я уж было окончательно смирилась с этим глюком, ибо залезать под кровать и прикладывать ухо к полу не хотелось, как вдруг меня осенила гениальная идея, и я стащила со спинки дивана толстый томик ГП, водрузила его на подушку и улеглась ухом на него. Однако проклятый мотивчик, хоть и стал тише и неразборчивей, всё же пробивался сквозь толщу страниц. Тогда уставшая я просто отбросила книгу и заснула как убитая, и всю ночь мне снилось что-то гаррипоттерное, что порядком достало меня к утру. Утро же началось у меня рано – уже к девяти часам я начала задыхаться, и мне пришлось вставать и принимать меры, а там – пить, умываться, одеваться и, собственно говоря, просыпаться. С утреца я посидела за компом, потом со мной снова случился прилив трудолюбия, и я засела за работу на конкурс «Если бы я был главой Управы» - результаты вы можете наблюдать постом ниже. Вот только распечатать титульный лист, выполненный в чёрно-красной гамме, я не смогла, ибо в принтере закончился цветной картридж, а искать новый по всей квартире мне пока было лень.
Покончив с сиим проектом, равно как и с очередной порцией всё той же жареной курицы, я страдала фигнёй ещё до пяти часов, после чего засела читать ГП, пока не пришло время собираться в театр. До ДК меня довёз фавер, снабдив двумя пачками дурацкого сока и не снабдив ни грошом денег, которые можно было бы отложить тогда на небезызвестные нужды в лице грядущего концерта Эпи или хотя бы Сварги. Я, как послушный ребёнок, всё время цедила через соломинки этот сок и холодный ФХ из автомата не покупала, и как послушный журналист тратить и без того отсутствующие у меня средства на билет не стала, а взяла с собой ксиву, как наказывало мне в прошлый раз начальство. Сдавать пальто не стала, чтобы в зале не мёрзнуть, поднялась наверх, подёргала ручку кабинета – закрыто, из наших никого. Рассеянно побродила по холлу первого этажа, следя, как берут люди из стопки наши газеты, - а брали они их плохо, - наткнулась на Маринку, которая забежала взять какой-то диск у кого-то, наверное, из ДАНКовцев. Вопреки моим сиплым протестам, она мгновенно меня обняла, поцеловала и заявила, что тоже болеет, а зараза к заразе не липнет. Обнаружив, что мой голос из-за насморка потерял немало октав, она посоветовала мне десятками есть таблетки «Септолете» и убежала, а я поднялась в холл второго этажа полюбоваться новой выставкой, которую только-только развешивали. Когда начали наконец впускать в зал, я вошла с максимальной наглостью на роже, держа раскрытой свои бесценные корочки, и устроилась в середине своего любимого восьмого ряда. Зал вскоре забился до отказа (в этой фразе – удивление и от количества зрителей, и от скорости их появления), мой ряд и слева, и справа от меня весь заполнился, и только на моё место так никто и не посягнул.
Подавляющую часть публики, как обычно, составляли согнанные отовсюду целыми классами старшеклассники, шумящие, ржущие, жрущие и не рвущиеся аплодировать; особенно меня бесили всё первое действие несколько гопников, которые сидели позади меня и довольно-таки громким шёпотом комментировали в исключительно матерных выражениях всё происходящее на сцене, так что я иногда даже не слышала актёров. Меньшинство составляли такие преданные завсегдатаи, как я, - в частности, мать и дочь Морозовы, места которых я имела возможность занять в прошлый раз. От бабушки, продававшей билеты, с которой я успела уже довольно-таки коротко сойтись, я узнала, что-де Морозова - старшая – учительница одной из актрис театра и потому ходит на все спектакли. Итак, зал заполнился, Кравцов обратился к нему с речью, и спектакль начался; вот и скажу сразу о нём. Если честно, то он меня как-то не зацепил, ибо поблёк на фоне предыдущих двух. Действие растянуто, сюжет надуман, характеры персонажей раскрыты не так полно, как хотелось бы для театра, а скорее достаточно чётко для среднестатистического телесериала, в монологах и диалогах их, порою утомительных, очень сложно выловить суть, хотя она там, безусловно, есть. Все чувства и эмоции тоже недостаточно искренни, отчего обманываешься, думая, что герой лицемерит, а потом понимая, что всё это было взаправду. Финал неожиданен, но отнюдь не оригинален, да и кажется мне, с чисто человеческой точки зрения, что депутат Юрий Алексеевич, личность со всех сторон не то чтобы противная, но неприятная, не стоит того чудовищно бессмысленного подвига, который ради него совершила многократно брошенная и униженная им Галина Георгиевна – не буду говорить, какого, дабы не раскрывать главную интригу тем, кто собрался на спектакль сходить.
На программке написано, что «Грешным делом» - комедия, но мне больше хочется назвать его трагедией. Не потому, что юмора мало и юмор этот – знакомый, приевшийся, несмешной, «бойанистый», позволю себе немного сленга. А потому, что обнажает спектакль этот неприглядное нутро современного мещанства, состоящего из мелких политиканов, юристов, предпринимателей, «слуг слуг народа», говоря цитатой из самого спектакля. Нутро мира, где никому нельзя верить, где романтику побеждает холодный расчёт, любовь побеждают деньги, дружбу побеждают дела, отчаяние толкает на обман, счастье закладывается на алтаре выгоды, где благородных поступков никто не замечает и не ценит, а судьба одинаково несправедлива и к богатым, и к бедным, и к честным, и к подлым, и к тем, кто боролся и искал, и к тем, кто просто оказался на нужном месте в нужный час. Нутро мира, где «прогрессивная молодёжь» не раздумывая променивает своё, родное, народное на попсу, богатства души – на дешёвые побрякушки, и только старики (в первую очередь в лице извечного Кравцова, паясничающего и проповедующего) за внешним безумием хранят внутреннюю мудрость и скупо, но метко делятся ею с окружающими их невеждами, возомнившими себя хозяевами жизни. Ну вот вам вышеупомянутая суть, каковой вижу её я, а что касается её «упаковки», могущей, но не ставшей более злободневной, более напряжённой, то она – всё-таки творение автора, мы её не будем трогать, а будем продолжать благодарить актёров за замечательную игру. Ровно через неделю пойду на последний и, как сообщили мне, самый короткий спектакль – «Материнское сердце» по рассказам Шукшина. Да, воистину хорошего много не бывает…
Так о чём там я? Ах да. Опустим антракт, в котором я сомнамбулически простояла всё время у края внутреннего балкона холла второго этажа, перейдём к моменту, когда спектакль закончился и все ломанулись к гардеробу. Я никуда не торопилась и посему скромненько так пристроилась в хвосте очереди, снова ревниво следя за отсутствием убывания (о как завернула) наших газет из стопки. Наконец, я получила своё пальто, оделась и вышла. Снаружи меня уже поджидало папино авто, и, когда я в него взгромоздилась, из-под моей приближающейся задницы с протестующим мяуканьем выскочило мохнатое нечто – это был мой собак, которого папа взял с собой меня встретить. Когда мы доехали до дома, папа нас высадил, и мы немного погуляли. Возвращаясь в родные пенаты, я заметила на двери подъезда объявление – пропала такса. А ведь в нашем доме, помимо моего Микки, есть ещё четыре таксы – Сэм, Алекс, какой-то щенок и какая-то неприступная старая сучка (в прямом и переносном смыслах). Кто из них именно потерялся, надеюсь выяснить завтра на утренней прогулке, а как провести остаток завтрашнего дня – ума не приложу. Может, буду лечиться дальше, может, отправлюсь куда-нибудь – как карта ляжет. А сейчас пора наконец поприветствовать накопившихся новых ПЧ. Итак, добро пожаловать, Immemorian, Phonix, Почитающая_Свет, Black_Obelisk, creativDevil, Crusader, Eliano, Kai_Hiwatari, Дезмонд и Моргул! Надеюсь, никого не забыла и не перепутала ) А от кого 118-я симпа? Я по комментариям не догадываюсь, ток по подписям )

Итак, вчера к семи часам я отправилась в родные «Зодчие». Маршрутка подъехала быстро, так что мне не пришлось мёрзнуть на автобусной остановке, и подвезла меня к ДК, где я, не торопясь, подрулила к бабушке, продававшей билеты, так как билет у меня был уже заранее заказан в район первых двух-трёх рядов. Однако бабушка заявила, что мой билет уже кому-то продала и может продать мне билет не ближе чем на 14-й (!) ряд, однако мне следует иметь в виду, что некие Морозовы за своими заказанными билетами на 2-е и 3-е места в шестой ряд ещё не явились и, если они так и не явятся, я смогу сесть на их место. Пришлось купить билет на 14-й, вместе с ним – программку, сдать пальто в гардероб и подняться наверх. Наш кабинет был гостеприимно открыт, а в холле за круглым столом расположились Настя, Татьяна Владиславна, Инна и Наташа – делали то, что некогда поленилась делать я, то есть обсуждали программу предстоящих весной «Пингвинов». Узнав, что я купила билет, а не прошла бесплатно, воспользовавшись своей ксивой, начальство меня сначала отчитало, заявив, что запретят продавать мне билеты, а потом оттаяло, резюмировав, что запретить мне тратить деньги попусту в своё удовольствие мне всё равно никто не в силах. Затем все, кроме меня, естественно, стали собираться по домам, а я зашла лишь потоптаться в нашем уютном маленьком кабинетике, по которому я успела слегка соскучиться, да по собственной инициативе снесла на первый этаж стопку наших свежих газет, дабы приходящие на спектакль люди могли их разбирать. Напоследок Татьяна Владиславна предложила (читай – поручила) мне написать небольшой очерк о Насте в следующий выпуск – не знаю зачем, но при первой же возможности попробую.
Распрощавшись со всеми и пообещав звонить, как только появится свободная минутка, я дождалась первого звонка я вошла в зал. Я сразу заняла место, принадлежащее неизвестным мне Морозовым, с расчётом на то, что если они всё-таки придут и сгонят меня, я перемещусь на свой 14-й. Однако время шло, а зал заполнялся столь же скудно, как и в прошлый раз, и я, вконец обнаглев от долгого ожидания, пересела в полюбившийся мне с прошлого раза восьмой ряд, где как раз осталось одно свободное местечко. С высоты этого местечка я и пронаблюдала за тем, как свои места заняли Морозовы, как после полудюжины звонков двери в зал закрыли, все уселись и, как и в прошлый раз, принялись шуметь. Артисты снова ждали тишины минут десять, однако не дождались, и снова невидимый Кравцов по громкой связи обратился к залу сначала с диалогом, во время которого какие-то безмозглые шутники отвечали ему так нагло, что едва не сорвали начало спектакля, так что он пригрозил позволить охране вывести из зала лишних людей, а потом с речью, немногим отличавшейся от той, что прозвучала в прошлый раз. Спектакль я опишу потом, оба действия сразу, а сначала покончу с частностями. В антракте я повторяла монолог к сегодняшнему рандеву с русичкой, а так же не поленилась сходить вниз и проверить наши газеты, которые как лежали стопкой, так и остались лежать – вот он, неблагодарный труд журналиста!.. После спектакля, пока я стояла в бесконечной очереди в гардероб, кто-то навалил на эту стопку газет свои пальто, да так и скинул их на пол. Пришлось мне собирать разлетевшиеся листы и складывать их в другом, более спокойном уголке холла первого этажа. До дома я шла пешком, по прибившемуся к асфальту твёрдому снежному покрову, любуясь, как мокрое чёрное шоссе расписывает быстрая позёмка.
Теперь самое время подошло для рецензии. Скажу сразу: спектакль хороший, очень хороший. Недаром весь зал аплодировал актёрам стоя, когда они вышли на поклон. Однако первый спектакль, что я смотрела неделю назад у «Мира Искусства» - «Всему виной была её корона» - понравился мне больше – наверное, потому, что я не читала этого произведения и не могла читать, ибо оно авторское, Кравцовское, а «Гранатовый браслет» читала и перечитывала много раз и невольно искала в постановке несоответствия со своим личным восприятием этого рассказа. С актёров, которых я уже упомянула, и начнём. Ну, во-первых, сам Кравцов, как всегда, великолепен. Как и в прошлый раз, он по праву оставил себе роль проповедническую и пророческую одновременно: тогда это был граф Орлов, теперь – генерал Аносов. А глядя на Авилову в главной роли, я всё не могу отделаться от её образа императрицы Екатерины II. Он очень ей подходит, этот образ – образ умудрённой летами и опытом женщины, мудрой и рассудительной, которая за внешней сухостью и строгостью прячет бурю горячих страстей. Княгиню Веру я себе представляла не такой – более молодой, более наивной, романтичной. Да и Желтков у них – больно мужественный, а я видела его всегда довольно-таки инфантильным и, если уж называть вещи своими именами, личностью слабой. Ну скажите мне, может ли сильный человек ничего за душой не иметь, кроме своего чувства, и ничем в мире не интересоваться больше, кроме как предметом своего обожания – и это на протяжении многих лет?
Сотворить себе кумира и поклоняться ему может только человек хоть и поэтической натуры, но недалёкого ума – и я здесь не об обожествлении и благоговении говорю, каковые, к примеру, в предыдущем спектакле имели место, а о поклонении некоему идеализированному идолу. А ещё мне всегда казалось, что любовь должна окрылять, а не убивать, что ради любви стоит жить, а не умирать – кстати говоря, именно поэтому, возможно, я и сама жива до сих пор. К чему я всё это – а к тому, что в конце спектакля даётся весьма прозрачный намёк на то, что Вера полюбила Желткова в виде того туманного призрака, что явился к ней под звуки музыки Бетховена. Я же смею предположить, что любви этой не было и не могло быть, а могла быть только жалость, пусть даже сострадание, но не более того. Я не буду вторить некоторым особо жестоким критикам, утверждающим, что-де Желтков любви не достоин – нет, достоин, как и всяк умеющий любить, однако его предназначение – именно страдательное, ибо если бы он и достиг своей мечты, то, пожалуй, умер бы от счастья. Ещё один нюанс: мне показалось лишним введение в спектакль клоунады. Конечно, юмор не повредит, чтобы, во-первых, развлечь зрителя, а, во-вторых, составить контраст грядущим бедам, но всё-таки это перегиб, на мой взгляд. Чтож, напоследок повторюсь: очень, несмотря ни на что, хороший спектакль. В следующий понедельник пойду уже на комедию «Грешным делом» - и давно пора отдохнуть от трагедий, а то это как-то непорядок, что уже два спектакля подряд заканчиваются мужским трупом и женскими слезами. И мне точно никто не хочет составить компанию?..

Итак, вчера я за час до начала спектакля отправилась в родной ДК «Зодчие» с надеждой приобрести билеты ряд на первый-третий. Маршрутка доставила меня к цели так быстро, что я выиграла даже больше часа, однако когда меня перехватил у дверей какой-то молодой человек, заявивший, что если я в театр, то это к нему, и подвёл к старушке, продававшей билеты и программки, выяснилось, что билетов ближе чем на восьмой ряд у неё не осталось. Пришлось брать на восьмой, что обошлось мне всего в 350 (!) рублей, а так же я затарилась и программкой, и буклетом, посвящённым 45-летию творчества Александра Кравцова, и журнальчиком, посвящённым 15-летию театра «Мир искусства». Сдав пальто в гардероб, я поднялась наверх, подёргала ручку двери нашего кабинета, убедилась, что в нём никого нет и, по-хозяйски включив свет в нашем крыле холла второго этажа, устроилась за круглым столом. У меня с собой были тетради по алгебре – и моя школьная, и та, в которой я занималась с матушкой Башмака, и я от скуки принялась готовиться к сегодняшней контрольной, что, собственно, совсем мне несвойственно. Однако надолго мне этого занятия не хватило, и я побродила по холлу, любуясь выставкой, вместе со старушками, дотошно рассматривавшими картины и лапавшими растения в горшках, спустилась в холл первого этажа купить бутылочку ФХ (и едва успела взять одну из последних – божественный нектар расходился на ура), а там и дали первый звонок. Я создала на входе в зал небольшой затор, копаясь по многочисленным карманам в поисках Бог весть куда засунутого билета, после чего заняла своё место и обнаружила, что мой ряд – ближе всего к сцене из тех, что приподнимаются на ступеньку над предыдущими.
В зал заходило множество разношёрстной молодёжи, державшейся группами, что давало все основания полагать, что на спектакль согнали целыми классами учащихся близлежащих школ (нашу-то школу, естественно, не почтили такой возможностью), закупив для них билеты по целому ряду. Из-за этого в зале было до неприличия шумно, и несмотря на это множество мест, в том числе и в первых рядах, оставались незанятыми – очевидно, те, для кого их берегли, не сочли нужным явиться. Когда было дано уже не три, а едва ли не пять звонков, двери в зал закрыли, а свет притушили, мягкий баритон Кравцова по громкоговорителю заявил, что спектакль не начнётся, пока в зале не станет тихо, и посетовал, что для театра, привыкшего к аншлагам, игра спектакля перед столь малочисленной аудиторией и при столь божеской цене билетов можно смело считать благотворительным. В его голосе звучала такая явная обида, что я испугалась, что «Мир искусства», отыграв оговорённый месяц спектаклей, больше не будет заключать новые контракты с «Зодчими», обеспечившими ему столь незавидную организацию мероприятия. Наконец, шаткая тишина установилась, и первое отделение драмы Кравцова «Виной всему была её корона (Ночи покаяний)» началось.
Первое отделение – какое-то тёплое, домашнее, уютное, даже можно сказать – личное, интимное, похожее на детскую книжку вроде «Маленьких женщин» или семейный фотоальбом с пожелтевшими фотографиями. Крупные исторические деятели – императрица Екатерина II; адъютант Александр Ланской, её первая и последняя настоящая, искренняя и, главное, взаимная любовь; подруга её юности, а ныне президент Академии наук, надменная и эгоистичная Екатерина Дашкова; её преданная и понимающая камеристка Машка – все они паясничают и рассуждают, говорят мудрое и смешное, выказывают друг к другу симпатии и неприязни, и над всем этим довлеет, как призрак отца Гамлета, бывший фаворит императрицы граф и князь Григорий Орлов, сумасшедший старик, неумолимо призывающий всех к покаянию и кающийся сам, в роли которого сам мэтр Кравцов просто великолепен. А о Шекспировском «Гамлете» я вспомнила недаром – ведь цитата из него наравне с темой покаяния вынесена в название пьесы, предвосхищая интриги и потрясения, готовые ворваться в идиллическую, на первый взгляд, будуарную пастораль первого действия.
И, «как всегда, на самом интересном месте»©, занавес опустился, объявили антракт. Я, простите за подробности, спустилась в туалет и увидела, как мимо выстроившейся туда очереди, закрыв лицо капюшоном, из дверей дамской комнаты выскользнул пацан – в «Зодчих» нет мужского туалета. Когда он исчез, вся очередь ржала аки конь Будённого ещё минуты три. Когда антракт завершился, я смело пересела на ряд вперёд – не то чтобы видно оттуда было лучше, напротив, там мне обзор слегка закрывали головы впередисидящих, просто позади меня в течение всего первого отделения сидела одна весьма шумная компания, мешавшая слушать своим смехом и скабрезными комментариями. Однако после антракта и без того на две трети пустой зал стал ещё более пустым, и благодаря тому, что наиболее неблагодарные зрители ушли, в нём стало спокойней и тише.
Второе действие – более острое и надрывное, чем первое, не только в финале, но и в начале. Страсти накалены до предела, и куда не глянь, личное горе грозит обернуться горем государственным, всенародным, из-за того, что простые люди, такие же, как мы с вами, живые, чувствующие, страдающие, наделены этой самой пресловутой «короной» - властью, влиянием, ответственностью за всё и вся. Развязка этой бессюжетной, по сути своей, истории трагична – роман Екатерины, уставшей от одиночества и всю свою годами накопленную любовь женщины, жены и матери выплеснувшую на молодого красавца, и Ланского, который без всякой корысти и честолюбивых помыслов с благоговейным почтением и юношеской чистотой исполняет все капризы своей госпожи, своей живой богини, прерывается скорой и нелепой кончиной последнего. Лёгкая грусть, сквозившая незаметно во всех их движениях и словах, оборачивается безутешной скорбью, смиренной и величественной. Исторической правдивости от этой смотрящейся на едином духу, очень красивой вещи ждать не приходится, но когда смотришь, не задумываешься о том, а как оно было «на самом деле». Наше «самое» - это то, что у нас в сердце, а не то, что в умных книгах, а этот спектакль несомненно отзывается болью в каждом сердце, которому доводилось терять нечто себе дорогое. В общем – мне очень понравилось, я с нетерпением жду встречи с теми же актёрами в следующий понедельник, на «Гранатовом браслете». Народ, никто не хочет составить мне компанию? Зал не должен быть пустым!
После спектакля я, получив своё пальто, пошла домой пешком и благодаря своему резвому аллюру добралась до дверей родной квартиры уже к десяти часам. Пока поела, пока наметила будущую рецензию парой фраз – там и наступил сегодняшний день )

Вчера на работу я явилась почти за час. Шла пешком, по дороге купила себе нового "гуттаперчивого мальчика" взамен лопнувшего, у перекрёстка встретила Алину. Кроме нас в такую рань никто не удосужился прийти к кабинету, и мы засели в холле за круглым столом. Впрочем, шеф не испытала ни малейшего счастья от нашего рвения и, когда все собрались, задала нам резонный вопрос - зачем? Так как никто из нас не принёс "хвосты" и никто из нас ещё не начал работать над отчОтной, она прозрачно намекнула,что нам пора проваливать, предварительно огласив список предстоящих нам мероприятий. Итак, 28-го нас ожидает гала-концерт "Престиж года", однако моё присутствие там под большим вопросом - в мои планы входит побывать на дне открытых дверей в МГЛУ. С 8 по 10 я опять покидаю вас на три дня - наша редакция работает в режиме пресс-центра на международном фестивале народного танца "Перепляс". 14 числа маячит, как пуля в конце ствола, защита отчОтных. Кто не явится к шести часам вечера меня поддержать, тот будет бякой. И наконец, 16 мая состоится конкурс для взрослых журналистов "Лучший в професии", в котором будет принимать участие наш шеф, а нам надо будет ей помочь и морально, и физически. Но последняя новость повергла меня в состояние лёгкого (или тяжёлого?) шока - 18, 19 и 20 мая наша редакция едет в Питер - прибывает в пятницу вечером и уезжает обратно в Москву в понедельник утром. Проезд обойдётся в тысячу рублёв туда и обратно, проживание в общежитии-хостеле - 600 рублей в сутки. Тратиться на экскурсии и гидов не придётся - Настя, Инна и Аня, да и многие из нас хорошо знают Питер и могут рассказать много чего интересного. Так же шеф пообещала, что её обширные связи позволят нам проникнуть в некоторые святые места, непосредственно связанные с нашей профессией. Брать с собой деньги надо будет только на билеты в музеи, на еду-питьё и сувениры. Правда, гулять без присмотра начальства нам можно будет только по записке от родителей, но график обещает быть таким плотным, что заскучать вряд ли придётся. Несмотря на то, что я хорошо знала своих родителей, я надеялась, что за такую низкую стоимость и всего на три дня меня отпустят. Конечно, много времени провести со старыми друзьями и новыми знакомыми не получится, но я была уверена, что хоть кто-нибудь встретил бы меня на вокзале. В общем, меня распирало от счастья - а я уж было думала, что это эйфорическое состояние, срывающее напрочь крышу, осталось в далёком детстве. На той мажорной ноте мы и разошлись бы, но тут до меня докопалась Татьяна Владиславна. Выяснилось, что мой грешный текст для будущего буклета ДК, который я отправляла ей на мыло уже дважды, куда-то пропал. Ни на одном из трёх компов, ни на дискетах, ни в распечатанном виде, ни в редакционном ящике на рамблере мы его так и не обнаружили, и я пообещала шефу сразу же по приходу домой переслать материал заново. После этого нас отпустили, и мы с Гамбитычем рванули в буфет за сухариками и противным чаем "Липтон". Наш пикник на подоконнике был прерван Натали, которую послало засобиравшееся домой начальство. Забрав свои манатки из кабинета, мы расположились в холле, и Гамбитыч учила нас с Натали стоять на руках, пока нам всем не начали звонить.
Я шла домой с головой, переполненной радужными планами, от яркости которых здравый смысл померк напрочь. Я обещала себе как можно скорее починить фотоаппарат, непременно всех обзвонить и всем написать, непременно вывесить у себя в гнезде пост большими разноцветными буковинами. Но недаром загад не бывает богат: стоило мне пересечь порог дома, как заждавшиеся меня неприятности накинулись на меня озверевшей толпой. В качестве прелюдии у меня умер комп: монитор продемонстрировал мне бессмертный шедевр "Чёрный квадрат". В железяках ничего не горело, не дымило, не искрило, не плавилось, и тем не менее было очевидно: винчестер сдох окончательно и бесповоротно. Пока я пыталась вернуть его к жизни - сначала простыми, потом извращёнными вплоть до садизма способами - родители над ухом исполняли арию праведного гнева на два голоса, от которой дребезжали оконные стёкла. Вызвано возмущение было, естественно, моим невинным предложением позволить мне смотаться в Питер. Мама вопияла, что моё начальство - сами ещё дети, что с нами не будет мужчин, чтобы защитить нас от гипотетических маньяков, что я чересчур самостоятельна для своего возраста, а с такими "оторвами", как мои коллеги, я вообще чёрт знает чего натворю. Основным же её аргументом было то, что я могла съездить в Питер с классом в прошлом году, а теперь "поезд ушёл". Объяснять ей, что ехать в Питер с людьми, которые сделают всё возможное, чтобы испортить мне отдых, и ехать туда со своими лучшими друзьями - разные вещи, было бесполезно. Слово "друг" в её понимании было синонимом слова "одноклассник", а все остальные мои связи и симпатии она называла "шапочными знакомствами", не приносящими ничего кроме вреда. В тон ей папа пафосно восклицал, что в Питере сейчас война - питерские и московские чиновники делят власть - и что "если уж приезжать туда, то как победители, на членовозе с сопровождением по третьей полосе". Ничего-ничего, шипела я про себя, скоро питерские "генералы", как презрительно отзывался о них мой батя, сменят все кадры вплоть до нижайших чинов, а потом и вообще перевезут министерство в Питер. Таким образом здорадствуя, дабы заглушить горечь облома, я ёбнула себя плоскогубцами по костяшкам пальцев левой руки. Воззрившись на поток крови, окропивший микросхемы и провода, мои предки наконец-то поняли, что стряслось, и милостиво предоставили мне допотопный комп, стащенный папой недавно с работы и с тех пор ни разу не включавшийся. До полуночи я ковырялась с техникой, по кусочкам перенося данные с рухнувшего вина на клон. Наконец, содержимое моей покойной машины расположилось в неполном своём составе в мозгах офисного ветерана. Перетащив кабель, я с грехом пополам подключилась к интернету и переслала Татьяне Владиславне злоипучий текст буклета. После этого я оставила родителей наедине со сладкими сновидениями и вбила клон в свой комп, надеясь всё-таки запустить его там. Процесс шёл медленно и шумно, а мне хотелось спать, и, чтобы не слышать монотонного гудения и не маяться назойливыми мыслями, я поставила в плеер незаменимое Кино и отрубилась практически мгновенно. Проснувшись при первых лучах рассвета от того, что наушники замолчали, я убедилась, что мой комп безнадёжен. Вырубив его и погрузившись в тишину, я уселась в кресле. Ни спать, ни более терзать уши музыкой мне не хотелось.
Я почти задремала, свернувшись клубочком в кресле, как стоящий на подлокотнике домашний телефон сверкнул мониторчиком определителя. Прежде чем он издал противную трель звонка, я машинально схватила трубку и приложила её к уху - только чтобы не разбудить домашних. И домашние не проснулись.
Это были они - как будто зная, что я возьму трубку в такую несусветную рань и как будто зная о моих неприятностях и желая доконать. При звуке неразборчивого - либо пьяного, либо специально заглушаемого - мужского голоса моё сердце с разбегу больно стукнулось о рёбра, и всё, что я выслушала, вспоминается очень смутно. Сначала шёл стандартный набор угроз, который уже дважды пересказывала мне мама. Потом начались заявления, которые, по-видимому, раньше не звучали. Что-то типа того, что фашизм будет править миром, и в нём не будет места анархистам и писакам, и много ещё всего в том же ключе. Когда трубку повесили, трезвый рассудок вернулся ко мне моментально, и я стёрла номер с автоответчика - пусть родители думают, что после его установки звонки прекратились.
Спустя некоторое время ожил будильник, я вырубила его и потащилась на кухню. Там я умудрилась разлить банку пива и затратить некоторое время на уничтожение улик, прежде чем сожрать целых четыре бутерброда и отправиться в школу. Труд я благополучно "забыла", что прокатило без проблем. На лестнице посчастливилось найти значок с надписью: "Олимпиада. Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. 2006". Он стал моим трофеем и немедленно оказался на поверхности портфеля. Вместо шестого - английского - нас согнали в актовый зал. Слинять не удалось, что никого не обрадовало - все подумали, что сиё мероприятие связано с малышнёй и что нам сейчас устроют что-то вроде "праздника прощания с букварём". Оказалось же, что это десятые классы поставили спектакль по мотивам древних литературных шедевров типа истории короля Артура, Тристана и Изольды, нибелунгов, Дон Кихота и много кого ещё. Получилось здорово - новоиспечённые актёры говорили стихами, хорошо подобрали музыку, сделали замечательные костюмы и декорации. В общем, я получила массу удовольствия и теперь совсем не жалею о потраченном времени. Завтра же у нас намечается только четыре урока, после которых нас погонят на субботник. Как не любитель подобных мероприятий, я завтра собираюсь прогулять шарагу и сводить маму в Тишвинский выставочный центр смотреть её любимых кукол и мишек - вдруг она подобреет и сменит на милость свои вредность и упоение властью а-ля "всё будет так, как я сказала". Ловлю себя на мысли, что желание увидеть Питер и отдохнуть с коллегами отодвинулось на второй план. Больше всего мне хочется хоть ненадолго вырваться из города, где, кажется, каждый камень мостовой хочет сзади вмазаться мне в затылок. Может, когда я вечерком сварю себе ещё один кувшинчик камры, ко мне вернётся ощущение правильности жизни?..

Я пришла в ДК к шести часам, когда должен был начаться спектакль. Поднялась в холл второго этажа и заняла себе скамеечку у стенки. Публика приходила небольшими группками, в основном это были бодрящиеся старушки. Одна старушка подскочила к висящей на стене абстракции, закрыла рукой табличку под ней и провозгласила, что кто угадает название, тому ящик шампанского. Все старушки - человек десять с гаком - сгрудились вокруг неё и принялись гадать. Не угадали: название было "Двое". В 5 минут седьмого старушкам надоело галдеть и веселиться, и они начали возмущаться. В 15 минут они начали грозиться, что пойдут сдавать билеты обратно. Где-то в 20 минут зал открыли, я первой оказалась в нём и уселась в середину четвёртого ряда. В 25 минут после шквала нетерпеливых апплодисментов свет притушили, но ничего не произошло. И только в половине седьмого, когда я начала уже подрёмывать в своём кресле, свет погасили окончательно, и заиграла убаюкивающая мелодия. Занавес поднялся ещё минуты через три, представив нашему взору четверых актёров - девушку и троих мужиков. Голос за сценой начал читать отрывок из Бунинских "Антоновских яблок", потом из Пушкинской "Метели", потом я перестала отслеживать авторство и слушала вполуха; могу сказать только, что куски из классиков перемежались какими-то психологическими лекциями. Актёры на сцене сильно мешали слушать: ни произнося ни слова, они катали по сцене яблоки, дрались связками шариков и били ими зрителей, лопали шарики и кидали их зрителям (мне достался фиолетовый), прыгали через скакалку и барахтались под огромными полотнами белой ткани, одевали и снимали маски, пытались танцевать. Дважды они ходили по залу: сначала дядьки в масках ляпали на руки зрителям бумажки с надписью: "Лишний?" (причём я была первой жертвой), потом раздавали бумажки с "советами", каждому зрителю - свою неповторимую. Мне досталась с надписью: "Сердце в кровь изодравши - достигнешь высот", а моей соседке - "Не тужи о прошлом". Сначала идентифицировать роли актёров было достаточно сложно, но потом я начала понимать: у девушки серъёзные глюки, а эти мужики - её воображаемые друзья, с одним из которых у неё типа взаимная любовь, а другие два типа друзья (а может, и нечто большее) между собой. Вокала - никакого. Хореографии - никакой. Пластики - никакой. По сути дела, никакого актёрского мастерства. Таким макаром поизображать из себя на сцене детей могли бы любые адекватные люди, а уж профессиональные клоуны и подавно. Декораций тоже никаких, весь реквизит - шарики, тряпки, маски, колокольчики. Скучно, вяло, несеръёзно, непрофессионально. В 7.45 зрители апплодировали оставшемуся анонимным гнусавому чтецу, а не четверым великовозрастным дитятям, то есть, по сути дела, мы не посмотрели представление, а прослушали радиоспектакль в театре одного актёра. Лишь над одной загадкой ломала я голову, возвращаясь домой с этого каламбура с шариком в руках: а при чём тут, собственно, Ахиллесова пята?? =)
НЕКРОМАНТКА, добро пожаловать! Заезжай, сонце, оч рада видеть! =)