Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток,
Мой шестидневный труд, мой выходной восторг

На четвертый год я имею смелость провезти тебя парой кварталов до одного из родных тебе дворов, где мы говорим в темноте и проблеске фар. После я долго думаю, в какие строчки это можно было бы облечь, чтобы не растерять, на чем выгравировать, в какую материю обернуть каждое из слов, до которых мы так долго росли в собственном измерении и темпе - прохладных и простых - сколько путей мы изъезжаем на высоких скоростях, трудясь на извне, но друг к другу приходим пешком по жаркой сухой дороге. Когда-то я пишу сестре, что это единственное место, за которое так цепляется сердце - за все частички обстановки, где мне так уютно и спокойно, будто ничего плохого никогда не случится. Ты всегда находишься поблизости, когда cреди крошечных перебежек под огнестрельными вспышками трагических ноябрьских инсайтов над головой, мне доводится открыть несколько прекрасных книг: я проглатываю "Обещание на рассвете" Ромена Гари, отдавая по несколько вечеров зелёному кафе напротив Пушки - "вторая" жизнь, слишком далекая от тебя, закрывая ноющие раны отрывками вроде

/Тем не менее, я был далек от отчаяния. Я и теперь не научился отчаиваться, а только делаю вид. За всю свою жизнь я так и не сумел дойти до последней степени отчаяния. Ничего не поделаешь: во мне все время сидит кто-то, кто продолжает улыбаться/ или например (читайте, читайте) /Тогда я пережил первый страх из тех ожогов внезапного и полного одиночества, которыми в дальнейшем меня отметил уход моих товарищей, пожизненно наградив тем потерянным и отсутствующим видом, к которому я, похоже, уже привык. С новыми друзьями, появившимися у меня после войны, я только сильнее ощущал отсутствие тех, с кем продолжаю жить бок о бок. Порой я забываю их лица, их смех и голоса ускользают от меня, но это только делает их ближе. Небо, Океан, пустынный пляж Биг-Сура до самого горизонта: странствуя по свету, я всегда выбираю края, где достанет места для всех, кого уже нет со мной/.

Я уезжаю в темноте, улыбаясь и баюкая что-то, от чего потом достанет пары недель, чтобы видеть будущее во всем и не вырастать из того, что мы всё ещё ждём друг друга, разгуливая по другим.

Короче говоря, когда сегодня утром земля под ногами опять исчезает, мне срочно нужно ухватиться за какое-нибудь обыденное хозяйтвенное дело(как вообще действовать дальше - другой вопрос, мучительный и больный, но привычный), и я добираюсь до сентябрьского "Сноба", давно приготовленного на выкид и по пролистывании показавшегося пресным после прошлого выпуска с космосом и рассказом Татьяны Толстой. Там, в "Снобе", я цепляюсь за собчаковское интервью с Буковским, которое хвалил весь культурный рунет, а я не читала, потому что я такие штуки обычно не читаю, но это правда хорошо и чётко, и даже за жизнь нашлось, что выдербанить.

Все еще храня верность бумаге, я таскаю с собой очередную толстую индийскую книгу с фотографиями, очень с вызовом читаю это дело в метро, слюнявя пальцы, пока мне рассказывают о душевном равновесии, но у меня нет равновесия. Я вижу сны, где ты стоишь, улыбаясь, держа на руках кота. Это как фото - где-то с краю позади бревенчатый деревенский дом и лес. Ты растрепан и улыбчив, ты машешь мне рукой и убегаешь назад, туда, в лес. Я знаю этот дом, но сколько бы я ни бывала там после, он как будто висит прозрачным миражом и чуть покачивается от теплого ветра с реки. У меня есть такие тексты, которые я не смогу показать тебе никогда. Это препятствие Джона Макинроя.

Видишь красивые сны, в нём поцелуи и звук воды
Наверное, это любовь
Ровно в семь, и можно на "ты"
Утренний блеск, прямо с кровати бежать в разлитое солнце
И если б я мог останавливать миг
И на секунду представить, что он не вернётся
На летней трассе быстро мелькают кадры,
Меняя осень на зиму
Время на двадцать три
Ты полюби меня хотя бы на половину
Пачкает красный кирпич
Руки не там, где должны быть
От начала и до самых седин 
Я прошу тебя не дать мне остыть

Нестись ногами к реке
Спать на втором под комариные звуки
Толпы загорелых по локоть, толпы пьяных от скуки
Добрый взгляд, ласковый шёпот берёз эхом на ветру
Наверное, именно так каждый хотел бы покинуть эту планету

Ветхий дом помнит все мои тайны
Тебе так хочется знать, кто этот парень,

Но год за годом я покидаю твою память

Вообще, это текст ребят из "Ассаи". Знаете, есть такой разряд песен - которые тебе дороги, но которые стыдно слушать.

 сегодня я не умею говорить

тогда я встаю покурить вязкими клубами под чьим-то балконом во дворе, где из окна нараспашку играет скрипка, и висит цветное мокрое бельё, и наверное с кухни слышатся отрывистые режущие звуки, и я пишу сестре, что на такие летние балконы надо непременно выходить голым, поздним жарким утром и пускать дым в липкий воздух. а позже посреди недели мы сидим в [артплэе], где, кажется, пройдёт половина лета, усевшись по-турецки на мягкие диваны ветреной террасы и снимаем на зенит горящие блики. я продолжаю винные недели и ромовые дневники, пока не просыпаюсь, вдруг очнувшись, в самых прекрасных воскресных днях, в шёлковом платье с замятой книгой капоте в ладонях, и ещё долго смотрю как рядом спит л., и укрываю её пледом, и мы ждём вечера, и я жду вечера, и мне кажется, что меня разорвёт от счастья как когда-то давно.

правило этого лета таково, что нельзя ни о чём говорить вслух, но я такого не умею - сразу начинаю умирать.

под июнь я рискую всем, что скопилось под сердцем, ради холодного и далёкого, окончательно разучиваюсь делать что-либо, если кто-то ходит за плечом и злюсь, пишу маленькие записки о том, как в конце прошлого месяца стою за городом на вершине деревянного пиратского корабля в киногородке под ливневым дождём, мокрая насквозь, с павловским платком, повязанным вокруг головы наподобие чалмы, и громкою пою [мне снится моооре], продолжаю думать о книге "разговоры с моей сестрой" - когда мы пишем друг другу "у метро лошадь.." или "у меня мозоли от топора - это так поэтично" или ещё "продолжаю сковыривать глазурь с куличей - под вечер это уже никого не волнует", то мне даже кажется, что наверное мы истошно живы. 

весь март мне снятся громкие огненные сны. спустя ровно год атмосфера прошлой весны становится своеобразным запаянным капсюлем, содержимое которого можно время от времени высыпать на ладонь и рассматривать, аккуратно перекатывая между пальцами и близоруко поднося ближе к глазам - повседневный ритуал за отсутствием нового сезона, который можно было бы наслоить сверху. тогда мне начинает сниться, что я хожу в военной форме с уютной тёплой подкладкой - это всё в каких-то далёких выделенных каменных комнатах с кричащими людьми, которые нависают надо мной, будто перед ударом, пока я лежу, съежившись и улыбаясь, и думаю, что наверняка увижу М., что бы ни случилось.

над землёй спят моря
подо мной спит земля
на чужих языках
видят сны
семь десятков солдат моей армии

я прикажу им крепко спать и быть готовыми к войне

я прикажу им ждать утра
когда огонь зальет поля
когда взорвется горизонт
и защищаться станет зря
я прикажу поцеловать того
кто от любви погиб

вертикалью штыка
там где жгут корабли
семь десятков солдат моей армии

[целый год говорить на языке арбениной]

я спрятался за кучей земли, вырытой для книжной могилы, литература была единственной религией, которую он исповедовал, когда книга падала на пол, он её целовал, прочитав книгу, старался отдать её тому, кому бы она понравилась, если же достойный кандидат не отыскивался, он её хоронил

(с)

вы где жили-то выжили где-то

ожидания такой степени вязкости можно заваривать в чашку и отжимать по краям, выпивая по глотку до сведения скул

когда в пустой холодной утренней комнате с чёткими бурыми тканевыми рисунками на обивке ветхой мебели, с полупрозрачными вышитыми шторами, словно бы пропускающими и излучающими холод, мы перетекаем из угла в угол, слушая серую сырость, когда читаем вслух старые книги хэмингуэя, ильфа-петрова и даже "родную речь" за первый класс, когда я повисаю вниз головой на скрипящих спинках дивана и кресел, съежившись в колючей шерсти, когда засыпаем нервными промежутками, я вскидываюсь на шаги в коридоре и выхожу покурить в полупитерский дождь, пока в пустой комнате мы слушаем a-ha, я ем шоколад и воображаю, что плыву по быстрой и холодной реке

когда за знакомые многочасовые дороги, начав с вивальди под хэдээровским свинцовым небом и под конец подпрыгивая на трассе под фоллоутбой, мне начинает казаться, что у меня немеют пальцы

когда ночью мне хочется бить пяткой дверной косяк, а мы смотрим старые фильмы, зарывшись в грязные шерстяные одеяла и куртки, жуя яблоки, оставленные на утро для м., а потом засыпаем на брошенном на пол пружинистом матрасе и мне снится, что м. рисует портреты моих учителей. когда ночью я спрашиваю сестру, надо ведь бороться? она говорит - да. и мы - да.

проблемы тени

я не справляюсь

все месяцы пересчитать по рёбрам