У каждого священника есть удивительная никому не присущая особенность — он всегда священник.
Даже тогда, когда спит и матушка его в бок толкает, чтобы не храпел: «Батюшка, ну ты расходился…» — он, все равно, остается священником, как бы кому не хотелось сделать из него «обыкновенного человека».
Дело в том, что по нам, независимо от годов служения, наличия приставки «прото-» или ее отсутствия, делают вывод о всей Церкви. И сколько бы мы не говорили, что не надобно проецировать отдельно взятую личность в рясе на все Православие — всё едино, слова и выводы: «Вот они какие!» — будут говориться уверенно и постоянно. Даже размышление насчет того, что каждый тринадцатый «Иуда», не помогут. Мы — зеркало Церкви. Плюс ко всему — то зерцало, в которое ежедневно смотрят и по нему делают выводы.
Грешны?
Несомненно!
Немощны?
Абсолютно!
Но все же, в каждом цветке распустившемся, Бога видим и благодарим, а в каждом грехе лукавого определяем…
Я сегодня утром на море смотрел.
Долго.
Удивительное понимание вечности в этой утренней тишине, когда волна тихо плещет, а за горизонтом не Турция представляется, а то необыкновенное, что жаждем, чему молимся и чего… боимся.
Смотрел и пытался определить, ту необъятность, которую иметь будем, если заслужим.
Почти представил.
Но тут кот хозяйский пришел.
Чисто мусульманский кот, с абсолютно христианскими понятиями.
Настырно сказал «мяу» и, поняв, что ничего с утра, кроме персика, не обломится, откровенно экуменически запрыгнул мне на колени, немного поворчал, устраиваясь, и, мурлыкая, уснул.
Моджахед, а не кот.
А ведь не прогонишь… тварь-то, Божия и, видимо, мне обрадовалась, потому что начинающимся утром, когда солнышко только встает из-за Аю-Дага, все курортники еще спят, и только мне приспичило в такую раннюю рань о вечности думать…
Даже претензий не предъявил за мое сугубо вегетарианское предложение.
Наверное, если бы священником не был, думал бы по-есенински:
«Глаза смежаются.
И как я их прищурю,
То вижу въявь
Из сказочной поры:
Кот лапой мне
Показывает дулю,
А мать — как ведьма
С киевской горы»
А здесь никакого смущения.
Мурлыкающий кот мусульманского происхождения. Поднимающееся из-за Медведь-горы солнце, легкие барашки на море и беспредельная синь, переходящая в вечность…
Было бы так, если бы я не был священником?
Не было бы.
Помолитесь за меня, пожалуйста.
И за кота тоже.

Как там в Раю?

«не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его»(1Кор.2:9)

Как же там будет, если все же мое бесценное недостоинство попадет туда, где «несть болезнь, печаль и воздыхания»?

         Знать хочется. Одного праведного Лазаря как-то недостаточно, а многочисленные брошюрки с сомнительными откровениями побывавших «там» и вернувшимся, чтобы книжку написать или на РЕН ТВ выступить, уважения не вызывают. Любопытство в данном случае никак не порок, а вполне реальное свойство, каждому присущее.

         Неугомонные в поисках конкретного ответа прихожане и те, кто пока еще в этот ранг не вошли, вопросы о Рае, впрочем как и о Аде, задают частенько, а задумываются, уверен, еще чаще. Стандартное разъяснение, что будешь ты в соединении с Богом, в созерцании и славословии Его, по полочкам земных мыслей и представлений не раскладывается и как то скучновато выглядит. Невольно вспоминается  Клайв Чейз Льюис. Помните, мальчику рассказывают о том, что, когда он вырастет, он женится, у него будет семья. Ребёнок спрашивает: «а я там в машинки буду играть?». «Боюсь, что уже нет», – отвечает отец. «Ну, тогда, я не хочу жениться»...

По пунктикам изложить, как находясь в блаженном состоянии быть всегда в творческой радости и не унывать от однообразия не получится, но все же рискну предположить, что, по-моему, нас там ожидает.

Блаженство рая есть блаженство спасенных в любви к Богу и друг ко другу – учит нас богословие, да и сам Господь повторяет многократно  «любите друг друга; как Я возлюбил вас, [так] и вы да любите друг друга» (Иоан.13:34).

Есть ли подобная любовь здесь, на земле, в этом грешном мире, где «всякий человек ложь» (Пс.115:2), где часто правит зависть и злоба, где захлестывают страсти и приговорку «мир во зле лежит» каждый повторяет?

Однозначно. Она существует.

Встречаются два друга. После беседы и расспросов о житии бытии, разжигают камин или костер и молча смотрят на огонь, ощущая тепло не столько от источника этого тепла, а, прежде всего, между собой. Знакомо? Или на небо звездное в тишине взирают. Созерцают. И так прекрасно, когда величие непостигаемое не только с тобой одним, а и с тем, кто рядом. Да и рассуждать вслух при этом не надобно, и так все на виду между ними.

Иной пример.

Помните, диалог комэски Титаренко и старшего лейтенанта Скворцова из незабвенного «В бой идут одни старики»: «Не надо слов! – Помолчим, командир». И сколько любви в этом молчании, сколь всеохватывающе она себя проявляет, хотя кругом смерть, боль, война…

Бывает и так:

- Мать, чего еще надо? – спрашивает дедушка у своей жены-бабушки.

- Да, угомонись ты, старый, - ворчит на него старушка, а потом добавляет – Ты только рядышком будь и того достаточно.

Только будь рядышком и слов-то никаких не надо.

Быть в парадигме любви друг друга, уже счастье, а если сюда еще добавить всеохватывающую любовь Божью? Действительно, нет таких слов, чтобы описать и иным рассказать. Наверное, поэтому и поется в Великую Субботу «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет». Ведь невозможно передать материальными категориями, как при наличии реальной смерти, зла и греха любовь не только не убывает, но торжествует.

И вот представьте, там, куда тебя зовут, куда каждый из нас может добраться, редкие минуты всепоглащающей любви, будут не минутами и мгновениями, а постоянной константой…

Добавьте сюда и иное обязательное качество Царства Божия: постоянное возрастание человеческой личности. Ведь невозможно только созерцание, восхваление и славословие. Мы ведь «образ и подобие Божие», со своими оригинальными, эксклюзивными, только каждому из нас присущими талантами и возможностями. И если наша задача – уподобление Богу, то они будут преумножаться, то есть мы совершенствоваться и познавать, причем в бесконечности.

Вот такой у меня Рай получился, хотя я о нем практически ничего не знаю.

Мне и этого вполне достаточно.

Апостольские слова, характеризующие веру христианскую, как божественное установление «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол.3:11) имеют реальное подтверждение в многочисленных житиях святых. Национальность и происхождение многих подвижников веры и благочестия в их святительском, иноческом или мученическом подвиге отодвигаются на второй план, становятся второстепенными и вспоминаются нами лишь при более пристальном обращении к их духовному наследию.

В год 1000-тетия Крещения Руси к лику святых был причислен преподобный Максим Грек – личность которого неразрывно связана не только церковной, но и светской историей Руси.

Дата рождения преподобного в летописных сводах и источниках разнятся. Одни дают ссылку на 70 год XV столетия, иные переносят ее на десятилетие вперед, поэтому можно лишь с уверенностью сказать, что молодость Михаила Триволиса, именно так до пострига звали подвижника, проходила в годы окончательного падения Константинополя и порабощения всех греческих областей магометанами. Семья, в которой родился и получил начальное православное воспитание Михаил Триволис, была известной и богатой в греческом городе Арта. Мусульмане, завоевав греческие области, уничтожали все училища, где можно было получить полное научное образование, но в областях римской империи ученых греков в те времена всегда встречали доброжелательно, предоставляли им университетские кафедры, приглашали в дворы государей и в высшее общество.

Италия особо покровительствовала наукам и стремилась спасти греческие рукописные сокровища, уничтожаемые магометанами, в своих библиотеках. Вот только «спасение» это, впоследствии, носило странный характер. Греческие рукописи и книги переводились на латынь, а подлинники уничтожались. Римские государи и папы крайне негативно относились к признанию первенства восточного научного и богословского опыта.

Стремясь к постижению наук и знаний, Михаил Триволис отправляется в Париж, где изучает богословие, философию, историю, а также современные языки. Из Франции он перебирается в Венецию, где овладевает древними языками. 

На молодого охотника за знаниями производят незабываемое впечатление проповеди монаха-доминиканца Джироламо Савонаролы, который, не страшась преследований и самой смерти, обличал разврат, лицемерие и честолюбие римского папы Александра VI Борджиа.

В мае 1498 года не сломленного пытками и преследованиями Савонаролу сжигают на флорентийской площади. Эта казнь столь потрясла Триволиса, что он опрометчиво принимает решение перейти из православия в католичество и принять постриг в доминиканском монастыре св. Марка во Флоренции, где настоятелем был Савонарола. Не прошло и двух лет, как Триволис, видя насколько поражены мирскими грехами те, кто должен жить в бедности и постоянных заботах о обездоленных, что среди братии господствуют пороки, которые обличал их сожженный настоятель, оставляет доминиканцев, приносит покаяние и уезжает на святую гору Афон в Ватопедский монастырь. В 1505 (1507?) году он принимает там постриг с именем Максим.

/ic.pics.livejournal.com/rebrik/845681/146107/146107_original.jpg" target="_blank">https://ic.pics.livejournal.com/rebrik/845681/146107/146107_original.jpg 1200w" />

В кругу опытных афонских старцев, в подвигах воздержания и молитвы, в изучении духовного наследия святоотеческих книг и творений, которыми обладал в те времена Ватопед, - проходили афонские годы инока Максима. По всей видимости инок мечтал именно здесь в безвестной тишине, достигать духовного совершенства и мирно окончить свой земной путь к Богу.

Человек предполагает – Господь располагает. Максиму Греку Бог определил апостольский подвиг в чужой, неведомой ему стране, где величие, слава и признание очень часто сочетаются с преследованиями, многолетними заточениями и физическими страданиями.

В 1515 году, недавно занявший московский трон, великий князь Василий III, разбираясь лично в кладовых своих палат, обнаружил множество греческих духовных книг. Государь решил, что надо перевести их на русский язык, за тем и снарядил на Афон посольство: подыскать хорошего толмача из монахов. Выбор пал на Максима, и он, смиренно склонив голову перед судьбой, указавшей новый путь служения Господу, отправился в Великое княжество Московское…

Путешествие к столице Руси было длительным. Русским посланникам пришлось по делам государственным провести достаточно долгое время в Крыму. Максим это время употребил для изучения русского языка. Посольству прибыло в Москву лишь в 1518 году.

Афонского монаха обласкал сам Великий князь, его почтительно встретило духовенство и бояре, которые тут же добавили к его имени определение «Грек». Сам Василий III определил ему место жительство – Чудов монастырь, в Кремле, неподалеку от своих палат.

Максим Грек был поражен количеством древних рукописей, книг латинских и греческих в княжеской библиотеке, которая не отпиралась почти столетие. К сожалению, эта библиотека практически вся погибла во время великой Смуты. Остались лишь те книги, которые успел извлечь и перевести Максим Грек.

С ревностью и вдохновением принялся преподобный монах за столь великий труд. Особо удручали Максима неточности перевода, которыми пользовались в богослужебной и богословской практике, а также наличие в первоисточниках множества еретических вкраплений, поправок и исправлений.

Первым трудом стал перевод всего лишь за один год и пять месяцев, огромной, на полторы тысячи страниц, Толковой Псалтири, что вызвало всеобщее восхищение и признание.

 За Псалтирью были переведены Толковый Апостол, сочинения Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Василия Великого, Афанасия Великого, Кирилла Александрийского. Tpyднo было Maкcимy отделять от чистой пшеницы толкований Св. Oтцeв примеси еретических плевел. Требовалась строгая осмотрительность и глубокое знание Богословия. Особую трудность была в исправлении текстов, которые из-за неграмотности, неаккуратности, а порой и из-за элементарной небрежности переписчиков были допущены в Библии и богослужебных книгах.

Эти исправления стали первым преткновением в отношении Максима Грека с некоторыми представителями русской Церкви. Ведь неверные слова, предложения и определения уже много лет, как использовались в богослужебной практике, они стали обиходом, отменять который не хотели и всячески этому противились.

Кроме этого преподобный Максим занимаясь литературными трудами и благодаря своему блестящему уму, широкой образованности не мог не оказаться в центре светских, церковных и политических событий Московского государства. Он не мог не видеть множество недостатков русской жизни, громадного количества суеверий и откровенных языческих традиций, вошедших в жизнь тогдашней Руси. Молчать Максим Грек не мог, мнения свои в тайне не хранил, да еще и обличал, невзирая на лица, что, естественно, стало источником доносов, куда прибавлялись, как измышления, так и откровенные небылицы. Образованность, ум и знания вызывают не только восхищение и признательность. Часто они становятся причиной зависти и злобы. Именно это и произошло с преподобным Максимом, у которого к тому же не сложились отношения с тогдашним московским митрополитом Даниилом, который не хотел и не мог быть совестью русского народа, наставником и правдивым советником государя, но лишь покорно угождал любым царским желаниям.

Охлаждению в отношениях с великим князем и митрополитом способствовала и принципиальная позиция Максима Грека в истории развода государя с законной супругой Соломонией Сабуровой, которую отправили в монастырь, и женитьбы на обольстительной полячке Елене Глинской. Преподобный был не только возмущен этим фактом, но и написал трактат (актуальный во все времена) под названием: «Слово к оставляющим жен своих без вины законныя».

Именно во время трудов преподобного Максима в Москве разгорелся спор между нестяжателями и иосифлянами. Спор, где двое, впоследствии прославленных в лике святых, преподобных Нил Сорский и Иосиф Волоцкий обсуждали возможность наличия у монастырей земных богатств и владений. Максим Грек не мог остаться в стороне и в своих статьях об иноческом жительстве он с пафосом Савонаролы резко осуждает монастырское землевладение, ростовщичество и сребролюбие. Тогдашние иерархи церкви, пользовавшиеся полной поддержкой государя, этого простить ему не могли. 

Преподобного Максима, по сути вернувшего в свет книжную святоотеческую мудрость, судят на двух церковных соборах — 1525 и 1531 годов, причем в вину ему вменяют преднамеренное искажение текстов богослужебных книг. Для сурового приговора данных обвинений было недостаточно и тут же находятся клеветники, которые свидетельствуют, что богомудрый подвижник по злодейскому умыслу искажал суть Священного Писания. 

Максим Грек просит отпустить его на Афон, но осуждается, как еретик и по приговору церковного суда отправлен в заточение в Иосифо-Волоцкий, а затем в тверской Отрочий монастырь. Около 20 лет проводит преподобный в сырой, тесной келье. Терпит голод и холод. Долгое время ему не позволяли даже на короткое время выйти на свежий воздух.

Великую и чудесную силу духа явил в заточении Максим Грек. «Не тужи, не скорби и не тоскуй, любезная душа, о том, что страдаешь без правды…» — этими словами открывается сочиненная им в утешение самому себе проповедь. С ее чтения начиналось каждое утро Максима в узилище. Кусочком угля на стене кельи затравленный, истерзанный пленник написал прекрасный канон Утешителю Святому Духу — Параклиту. Принятый впоследствии церковью, он звучит сегодня во многих наших храмах в праздник Сошествия Святого Духа.

Несмотря на многократное заступничество и афонских монахов, и даже константинопольского патриарха, просивших отпустить Максима из России, его мечта умереть на родине так и не сбылась. Иван Грозный в 1951 году (называют и иной строк примерно в 1547 — 48 годах) распоряжается выпустить Грека из заточения и разрешает ему перебраться в Троице-Сергиев монастырь. Здесь в 1556 году и предстает пред Господом афонский инок, кладезь мудрости и образ верности, претерпевший великие страдания, но не переставший любить свою вторую родину.

Праведная жизнь, преподобного Максима Грека протекла многие годы в темницах и страданиях, которым он подвергся за свою самоотверженную, просветительную деятельность, за труды, подъятые им на пользу и во спасение ближних. На нем исполнились слова апостольские: «все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2Тим.3:12), что лишь укрепило веру подвижника и до дня нынешнего являет собой пример подражания и восхищения.

***

Память преподобного Максима Грека – 3 февраля.

***

Рекомендую книгу Нины Синициной  «Максим Грек», вышедшей в серии ЖЗЛ

Написал немного о "високосности" и прочих оригинальностях грядущего 2020 года...

http://pravlug.ru/visokosnye-stradaniya/

 

 

В бытность мою на сельском приходе, в день Преображения Господня, яблочным Спасом называемом, приходил в храм дед. Он всего лишь четыре раза в год появлялся: на Крещение, Пасху, Троицу и Преображение.
Приходил основательно, с вечера, с сумкой продуктов и сменной обувью. Подойдет к храму старосту или меня кликнет и с полной уверенностью спрашивает-заявляет:
- Куда сумку положить и где ночевать определяться?
После решения данных вопросов располагался на указанной кровати, умывался у колодца, ел краюху хлеба (только с водой!), так как три дня пред причастием постился, (причем данный подготовительный пост совершался только по его личному особенному правилу), переобувался и шел на всенощную.
Как то в один из предпраздничных преображенских вечером, решил я посмотреть, что дед делать будет после службы. Отдыхать уляжется, его умирающая деревенька в километрах пяти от прихода находится и автобус туда далеко не всегда ездит, или чем другим займется. Заглянул в гостиную комнату. Дед, поставил на тумбочку, в стакане с крупой, свечу, иконку какую-то маленькую прикрепил (хотя в комнате свой иконостас) и тихонько молится. На мое вторжение дед даже не обернулся.
На Преображение, независимо от того, на какой день праздник припадает, в храме всегда много прихожан, а запах принесенных для освящения яблок и прочих фруктов Богом в этом году данных церковный ладан превосходит и усомнится не даст – Спас яблочный наступил.
К Чаше первыми всегда ребятишки подходят, затем старики. Дед первый. Основательно перекрестится, поклон земной положит, причастие примет и со столь торжественным видом к запивке идет, что всем сразу понятно становится – это главное событие в дедовской долгой жизни.

А в приходском дворе его уже вся ватага ребячья с нетерпением дожидается.
Почему? Так дед их после освящения положенного, всякими вкусностями домашними угощает. Всех, до единого.
Спросил как-то у него:
- Дед, это от кого у вас благословение такое, детей кормить на праздники?
Удивился дедушка, несказанно удивился.
- От Бога, батюшка, от Бога. Помнишь, Он сказал, чтобы детей к Нему приводили?
Я то помнил, но как то все теоретически…
Дети же лучше чем я в разумении своем оказались. Они его, деда нашего, из деревни дальней, так и звали – дед Христос.

 

Когда-то где-то высоко в небе, в самой небесной лазури плескались молодые ангелы, белые такие и пушистые, с крыльями, как водится. Они мечтали отправиться в настоящий Большой Полет и помочь людям, свершив какое-то Большое Дело.
И вот один молодой, могучий и прекрасный ангел сорвался вниз в сторону земли. Летел он, летел и все высматривал вокруг, есть ли какое-то Достойное Дело. А у ангелов зрение острое, видят они все на земле. и в земле, и под землею... Говорят, видят сердца людей. Ну да ладно.
Вот и этот ангел летел себе, все внимательно оглядывая, и внизу в грязи заметил пса с подбитой лапой, старого, блохастого и дурно пахнущего. Поглядел ангел в сердце его и увидел, что пес этот забияка, каких мало, и с кошками дрался, и сардельки воровал, да что там- уличный пес, грязнуля и разбойник. И подумал ангел, белый и прекрасный, что не дело ангелов-помогать псам, да еще таким... поглядел на пса и решил, что не его это Дело. Пес похромал своей дорогой, а ангел воспарил своей, вот только крылья у ангела стали чуть более белыми.
А потом ангел с высоты увидел девицу, яркую такую и вызывающую, роющуюся в сумочке в поисках потерянных ключей, и посмотрел ей в сердце: может, нужна ей помощь? И увидел (а ангелы видят ВСЕ), что жизнь у барышни была всякая, что и обнаженной снималась, и телом торговала, да всяко было. И что предавала и продавала и продавалась... такая вот дамочка. Поглядел ангел на ее сердце и решил, что не Достойное Дело это, и полетел дальше, а дамочка пошла своей дорогой. Вот только руки у ангела стали чуть более холодными.
А ангел все летел и летел в поисках Настоящего Дела. И, завидев кресты городской церкви, направил свой полет туда - уж там-то он разыщет Дело. И впрямь, на паперти у церкви сидел нищий калека и выпрашивал монетку. Ангел поглядел в сердце нищему и понял, что на самом деле вовсе это не калека, а так. притворяется, и деньги-то на выпивку собирает, и за день набирает их немало, и дом у него есть... Ангел поморщился и брезгливо отвернулся- не Настоящее это Дело, и не достоин этот нищий помощи. Вот только лицо ангела стало чуть более гладким... да и весь он стал фарфоровым.
Говорят, до сих пор этот ангел стоит на каминной полке. Каждый день с него метелкой сдувают пыль. Говорят, стоит он для украшения дома. А на что он еще годен? 

Автор: karetu

К  притче о богатом юноше (Лк. 18:18-27). 

 

Летом от Марка ее читаем, зимой от Луки. 
И не для того читается многократно отрывок сей евангельский, дабы богатых приструнить, а бедных по головке погладить, иная тут цель…
Слишком часто приходится видеть, как приобретенное, даже праведным путем, материальное состояние делает из прихожанина захожанина, а то и вовсе сугубо домашним верующим с божком вместо Бога.
Несомненно! Есть и иные примеры. Вот только они не столь часты. Чаще иное:
- В Церковь ходишь?
- А зачем? У меня все есть.
Не находя возражения на столь банальное отречение, мы часто бросаемся в крайность, мол, Бог накажет, если послушным Ему не будешь. 
Плохой аргумент, отвратительный. 
Формулой страха человека к вере не приведешь, подобное послушание имеет человеческое происхождение, Бог тут не при чем. Страх Божий это не боязнь наказания, а желание не потерять Его любовь.
Как живет и поступает любящее сердце? Оно стремится принести тому или той, кого любишь, только доброе и хорошее, не огорчать, не расстраивать.

Помните как характеризовали во времена советские творчество некоторых русских литературных классиков, если оно не вписывалось в критерии "социалистического реализма"?
Была следующая формулировка: "Силою своего таланта писатель превзошел свое мировоззрение".
Читаю статью о Айвазовском в православном издании и, вдруг, до боли знакомое: "Богом данное вдохновение превосходит сознательные намерения автора"
Ностальжи…..

     

Смертельно раненый Пушкин сказал доктору Арендту: "Попросите государя, чтобы он меня простил, попросите за Данзаса, он мне брат, он невинен, я схватил его на улице". Арендт передал Николаю просьбу поэта. Император ответил ему кратким письмом: "Если Бог не велит нам более увидеться, прими мое прощение, а с ним и мой совет: кончить жизнь христиански". О жене и детях не беспокойся. Я их беру на свое попечение". Этот ответ очень утешил Пушкина. Своего друга Жуковского он попросил передать императору: "Скажи ему, - отвечал он, - что мне жаль умереть; был бы весь его". Николай Первый сдержал свое обещание. Он уплатил все долг Александра Сергеевича, доходившие до 70 тысяч рублей, Назначил Наталье Николаевне пенсию в 5 тыс. рублей и каждому из четырех детей его по 1,5 тыс.; оба сына были зачислены в Пажеский корпус - самое престижное заведение Петербурга, там они получали еще по 10 тыс. ежегодно. Так же по приказу императора в их пользу было выпущено полное собрание сочинений их гениального отца. Данзасу же, приговоренному судом к повешению, смягчил приговор, заменив его двумя месяцами гауптвахты

Фома №7 2016

       


Пешком по морю бурному «яко по суху» к Христу апостол Петр направился. Волны не были ему страшны, глубина вод не смутила, но«видя сильный ветер, испугался и, начав утопать» (Матф.14:30).
Проповедей на эту тему, как и рассуждений разнообразных – не перечесть. Вот только вывод у большинства из них одинаковый и прихожанам нашим уже давно известный. Обобщить этот повсеместный итог толкований можно одним предложением: «Чтобы достойно пройти по бурливому морю житейскому, надобно верить в Бога». Верно, конечно, но я немного на ином желаю акцент утвердить. На ветре.
В том, что «жизнь прожить не поле перейти» никто не сомневается, особенно, когда тебе за шестьдесят и последнюю четверть века регулярно выслушиваешь исповеди, где всегда штормит страстями привнесенными и приобретенными.
Как пережить очередную бурю спрашивают регулярно, а вот как от ветров, данные катаклизмы приносящие, защиту найти практически никто не интересуется.
Может это от нашего ментально-национального: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»? Так ведь слишком часто громы гремят, да и почему-то, узнав утром, что днем дождь будет, зонтик из дому берем, а ненастья ветров духовных не остерегаемся.
Наши ежедневные духовные, скорее душевные, размышления пребывают на уровне фамусовского боязливого вопроса: «Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна!?». Мнение иных о себе любимом главенствуют и преобладают. Не у Бога совета и благословения ожидаем, ни на Его полагаемся, а на очередную Марью Алексеевну, независимо от того, в ранге соседки она пребывает или президентом называется.
А какая от них защита от ветра духовных, от тайфуна лукавым организованным?
Да никакой!
Лично мужественным надобно быть. Даже если страшно плыть по бушующему морю, непривычно ответственность за близких и далеких на себя брать, нужно уметь это делать. Духовный ветер врага рода человека боится мужественных, тех, кто не прячется за спины других.
И терпение необходимо. Ни одна буря, ни одно искушение, ни одна обида не длится бесконечно долго. Соблазн исчезнет, надо только научиться ждать, надо научиться держать удар.
Если даже при ошибках и огрехах сумеешь терпеливо сохранить мужество, то обязательно увидишь спасительную, протянутую лично к тебе, руку Христа.

Пообщались с ребятишками в нашем детском лагере "Лесные Зори". 
Хорошая встреча получилась, хотя изначально непросто диалог начинался, слишком разновозрастная аудитория. На вопросах общая тема определилась. Сплошные демоны, вурдалаки, духи и прочая нечисть. Компьютерные игры рулят сознанием ребятенков... Уже в самом конце встречи, мальчишка лет 10-11 на полном серьезе спросил: Чего делать то надо, чтобы прожить подольше?
В ответы включились все: с советами, пожеланиями и конкретными наставлениями. 
Порадовало то, что многое из церковных правил и веры нашей дети знают. Даже спрашивали, как правильно Ангелу-хранителю молиться.
Дай Бог им мира, здравия и плодотворной учебы.

       

Сидел на скамеечке возле храма.
Старушка подошла. Старенькая. Мне в матери годится.
Отдышалась немного (духота в городе) и принялась обличать всех верующих вместе с Богом и святыми.
Спорить не хотелось, да и было ясно, что бабулька как-то оправдать себя желает. Ведь сверстницы ее церковь посещают, праздники православные отмечают и даже исповедуются.
Насчет исповеди моя собеседница была особо категорична:
- Святые нашлись! Я ж их (далее идет перечень ровесниц-соседок) с мальства знаю и всё их исподнее передо мной прошло!
Тут я не выдержал:
- Давайте, матушка, не обвинять никого и так все вокруг ругаются да воюют…
Бабуля замолчала, губами почмокала и неожиданно заявила:
- А ты прав, поп-батюшка, ругаются ироды.
Затем подумала и добавила:
- И водку пьют, нехристи.
Насчет «нехристей» из уст старенькой "обличительницы веры" было любопытно услышать, но и понятно, что эту тему сейчас развивать нельзя никак.
Старушка же, немного помолчав, вдруг резко ко мне повернулась и утверждающе, безапелляционно заявила:
- А ведь правильно Владимир Ильич вас и водку "дурманом" назвал.
- Какой Владимир Ильич? – не понял я.
- Так Ленин же! – старушка глянула на меня с сочувствием и состраданием.

Посидели еще немножко. Повздыхали.
Кряхтя, собеседница моя поднялась и со словами «пора до дому идти», опираясь на палочку, направилась в сторону многоэтажек.
Отошла уже довольно далеко, а затем, развернувшись, громко и четко проговорила:
- А ты, поп-батюшка, не болей. Это хорошо, когда кто-то кому-то нужен…

       

Терпеть не могу сквернословие (матерщину, брань площадную, ругательства низменные, непристойные выражения и т.д. - нужное подчеркнуть). Именно поэтому, абсолютно не согласен с утверждением Салтыкова-Щедрина, что - "По части сквернословия у русского человека собеседником может быть только такой же русский же человек".
Загнул, Евграфович. Аргумент защитникам "художественного мата" предоставил: мол, вон даже великий писатель нас понимает.
Но все же, вокруг ругаются. Даже женщины. Даже дети и, представьте себе, даже православные.
Отсылать к апостольскому определению "гнилых слов" не буду, а вот свидетельство к чему приводит увлечение "ядреным русским матом" могу предоставить.

Приходилось мне несколько раз присутствовать при кончине, как своих прихожан, так и людей мне не знакомых, но к которым на «проводы» меня привезли (затащили, уговорили, заставили прийти).
Казалось бы, пред Богом скоро предстоять, утихомириться надобно, о грехах подумать, да не тут то было! Матерятся некоторые. Причем образно и художественно.
Спрашивал у родственников умирающего о житейском лексиконе к смерти стремящегося, так некоторые сами удивляются, говорят ничего подобного от него (неё) не слышали. Хотя были и такие, для кого подобные выражения - обыденное дело.

Поинтересовался у стареньких, опытных священников, насчет того, чего те, от которых слова бранного не слышно было, перед смертушкой собственной матом кроют? Они единогласно мне ответили, что во времена жизни может быть данное чадо и не материлось во всеуслышание, а «про себя», то бишь внутренне и тихонько в определенные места кого-то посылало, и некоторые ситуации в данный момент своей жизни словом матерным характеризовало.
Так что, други, ежели «про себя» ругаетесь, имейте ввиду: придет время, когда над вами в минуты последние будут слезы лить, а вы их матом и по батюшке, и по матушке!

PS. В начале этого тысячелетия, мне, приснопоминаемая Юлия Николаевна Вознесенская, как то на старом кураевском форуме подсказала один очень оригинальный и, главное, действенный способ избавиться от скверны языковой.
Вот он: «Нужно носить при себе рулон туалетной бумаги и после каждого грязного слова демонстративно вынимать его и подтирать рот».
Так что пробуйте! Или Вы не ругаетесь?

Знаю прекрасного и удивительного человека. Прекрасного потому, что в нем сочетание внешнего и внутреннего действительно симфоническое. Если "по умному", то полная личная синергия, что очень не часто встречается.
Может быть и есть в нем какие-то сучки и шероховатости, но замечать их нет желания, а искать не хочется. И не потому, что боюсь разочарования. Просто он православный инок, то бишь монах. Вернее, иеромонах. 
Заниматься поиском отрицательностей у священника в клобуке дело непотребное, да и приумножать количество собственных грехов на старости лет данными "расследованиями" никакого желания нет, тем паче, что у этого монаха еще и удивительность есть.
Дело в том, что вопрос: Чего ты в монахи подался? - не только мирские задают, белым священникам это тоже крайне интересно. Когда-то и я не удержался, спросил:
- Монахом то, чего стал?
- Понимаешь - ответил мне иеромонах, - в моей жизни до пострига все было очень успешно и здорово, надо ведь было Бога хоть как то отблагодарить.
Вот так то...

мой новый рассказ
http://www.pravoslavie.ru/94925.html

                                            
Панихида Троицкой субботы окончилась. Разобрали прихожанки с прихожанами
свои поминальные кануны, поклонились уже закрытым царским вратам и
торопливо разошлись к грядущему празднику готовиться. Троица хоть и непонятна
для многих, но торжество великое, испокон веков день знаковый и радостный.
Валентина, устало вздыхая, сидела на своем видавшем виды стульчике в церковной
лавке. Да и как не устать? С раннего утра записки поминальные, свечи
разнокалиберные и из года в год повторяющийся вопрос о разнице между
поминанием на проскомидии и на самой Литургии. Свои­то, постоянные, знают
премудрости эти, а вот те, которые не часто хождением в церковь себя утруждают,
смотрят недоуменно и математику приходскую с трудом понимают.

Отдыхает глава лавки приходской на скамеечке и планы планирует: «Сейчас
передохну маленько, и пойдем с детишками батюшкиными веток наломаем да
травы пахучей накосим. Храм к празднику украсим. До всенощной еще и домой
сбегать смогу, по хозяйству управиться…»

Распланировала все Валентина, куда какую ветку зеленую в храме пристроить, как
снопик травяной связать, на который священник книгу с молитвами Троицкими
положит, когда, стоя на коленках, читать их будет. Все ясно, понятно, известно и
радостно. Да и как не радоваться? Только на Троицу так храм украшают. Аромат от
чабреца, мяты, травы всяческой, когда с ладаном кадильным перемешается,
удивительный и неповторимый. В прошлом году мальчонка местный у бабушки
своей спрашивал:
– Ба, а в раю тоже так пахнет?

Пора уже идти. Пересиливая усталость, поднялась Валентина, но тут дверь
церковная приоткрылась, и изначально в ней материализовалась женская голова с
обильно накрашенными губами.
– Вы работаете?
– Да, – ответила Валентина, – работаем.
– Вот хорошо, а то я к вам никак не дойду: все некогда.
Голова преобразовалась в дородную женскую фигуру – издали лет средних, но когда
подошла поближе, средние года трансформировались в предпенсионные.
– Скажите, а у вас крестики серебряные есть?
– Есть.
– А можно посмотреть?

Валентина вынула из­ под стекла обтянутую бархатной тканью прямоугольную
фанерку, которая лет десять использовалась в алтаре в качестве подставки для
просфор, а теперь стала держателем драгоценностей. На черной мохнатой
плоскости в три ряда располагались нательные крестики различных видов и
размеров.

Женщина, которую Валентина тут же нарекла «дамочкой», внимательно осмотрела
каждое изделие, даже пальцами все потрогала. Затем последовал стандартный
вопрос, с серебром связанный:
– А они не темнеют?
– Нет, не темнеют, – ответствовала Валентина.
Дамочка скептически усмехнулась и продолжила:
– Да знаю я, что они на тех темнеют, у кого грехов много.
– Глупости это, – возразила Валентина.
– Как это глупости? – резко встрепенулась дамочка. – Вы же в церкви работаете и
таких элементарных вещей не знаете!

Валентина решила не возражать, тем более что процесс осмотра и выбора крестика
затягивался, а трава с ветками оставались в поле и лесопосадке.
Крестик был выбран. Глава церковной лавки облегченно вздохнула.
Рано обрадовалась. Последовало неожиданное:
– А цепочки серебряные у вас есть?
– Есть, – выдохнула Валентина.
– А можно посмотреть?

Валентина со вздохом достала иную «плоскость» в бархатном облачении, на
которой покоилось полтора десятка разнокалиберных цепочек. Последовал
неторопливый выбор, причем дамочка решила почти каждую примерить и
недовольно отвергла весь ассортимент, потому что те, которые ей нравились, на
могучей шее превращались в драгоценный удавливающий обруч, а длинные
прятались в расщелине пышной груди.

Без комментариев не обошлось.
– Мне надо, чтобы крестик все видели, – рассуждала дамочка, – а здесь или
маленькие, или длинные. А укоротить нельзя?
– Нельзя, – кротко ответила Валентина.
– Безобразие, – констатировала дамочка, отодвигая от себя набор цепочек.

У входа в храм уже почти полчаса ожидали тетю Валю двое батюшкиных
ребятишек. Они собрались помогать украшать к Троице храм и теперь раз за разом с
призывными взглядами заходили в церковь.
В кои веки Валентина была не рада потенциальному покупателю и даже
возликовала в душе, когда дама, рассчитавшись за крестик, начала укладывать его в
сумку.
– Я скоро выйду, – крикнула Валентина ребятишкам и тут же осеклась.
Дамочка обратила свой взгляд на полки церковной лавки, где расположились
многочисленные разноликие иконы. После неторопливого осмотра последовал
вопрос:
– Скажите, а у вас икона Девы Марии есть?
– Есть… – обреченно ответила Валентина.
– А можно посмотреть?
– Так смотрите! – сдерживая раздражение, промолвила Валентина. – Вот
«Казанская», вот «Донская», вот «Всех скорбящих Радость», вот «Смоленская»…
– Это все Дева Мария? – скептически спросила привередливая покупательница.
– Да, эти все и другие на этой полке стоящие – образы Божией Матери.
– Милочка, я ведь у вас прошу икону Девы Марии, а вы мне Мать Бога предлагаете,
– возмутилась дама. – Если нету, так и скажите, что нету.

Здесь Валентина не выдержала и минут пять втолковывала пришедшей, что Дева
Мария и Богородица есть одно и то же.
Дама внимательно слушала и даже руками всплескивала, а по окончании
катехизаторского спича Валентины выдала сакральный и удивленный возглас:
– Да не может быть! А можно посмотреть? – и дама указала на весь Богородичный
ряд.
Валентина уже ничего не сказала, она с невесть откуда взявшимся тоскливым
безразличием снимала с полки иконы Божией Матери.

Выбор был длительный, с рассматриванием, расспросами, репликами и
комментариями.
Помощники Валентины куда­-то убежали, часы церковные неумолимо доказывали,
что времени на визит домой у работника церковной лавки уже не осталось, а храм
терпеливо ожидал Троицких зеленых украшений.
Покупательница, перебрав более дюжины икон, остановила свой выбор на образе
«Умиление».
– Вот. Эту возьму, – протянула она икону Валентине и добавила: – Эта больше всего
на Деву похожа. Без Ребенка на руках, по крайней мере.
Валентина молча отсчитала сдачу, проводила дамочку горестным взглядом и, как и
три часа назад, устало присела на старенькую приходскую скамеечку.
Слов не было. Мыслей и времени тоже.

Во время этой православной нирваны церковная дверь вновь приоткрылась и в
храм заглянул отец настоятель. Не только заглянул, но еще и спросил:
– А можно посмотреть, как вы храм украсили?..

Читаю книжку отца Михаила Шполянского (упокой его Господи в селениях Своих!) “Был такой случай”. Есть у него небольшое повествование, как в годы перестроечные, для многих непонятные, и по сути полностью беспредельные, когда воровали и растаскивали все что возможно, жители сельские провода телефонные срезали. Медь тогда сдать можно было за деньги. И вспомнился мне случай местный, похожий, трагический, даже неправдоподобный.

Есть довольно большое село в 30 километрах о нас и рядом с домами высоковольтная линия шла. 
Прошел слух, что нет напряжения, прекращена подача электроэнергии. Потянулись к опорам любители меди. Один кусок вырубили, другой наметили, а энергию дали неожиданно. Гибнет молодой парень, буквально камнем падает под опору, вместе с обрубленным проводом.
Крик, гам, плач, шум по всему селу.
Привезли несчастного домой, в гроб уложили, а утром отец убиенного к опоре пошел, обрубленный провод забрать. Не пропадать же добру.
Закончилось все печально. 
Двоих местный священник отпевал. Отца и сына.
А линии той электрической не сохранилось. 
Всё растащили….

        
                                                                                                        Ребриково 1991 год

Ефросинью Ивановну все звали «баба Фрося». Даже сынок ее, неугомонный приходской зачинатель всех нововведений, и участник каждого приходского события, в свои неполные шестьдесят именно так и величал свою родную мать.
Мужа баба Фрося похоронила еще при развитом социализме и, показывая мне его фотографию, гордо прокомментировала, что он у нее был красавец с бровями, как у Брежнева. Брежневские брови унаследовали и три ее сына, за одного из которых «неугомонного Петра» я уже сказал, а двое иных нынче за границей проживают, причем один рядышком в России, а другого в Чили занесло.
Как то баба Фрося, подходя к кресту, совершенно неожиданно, и безапелляционно сказала:
- Давайте-ка, отец-батюшка ко мне додому сходим, я вам старые карточки покажу. Вам оно полезно будет…
Отказывать баб Фросе – только себе во вред, поэтому, отложив все намеченное, поплелся я после службы за бабушкой на другой конец села философски размышляя, что это бабкино «полезное» мне точно ни к какому боку припека, но идти надобно на глас зовущий.

Жила баба Фрося в старой «сквозной» хате, т.е. в центре хаты вход в коридор с двумя дверьми. Одна дверь, направо, в горницу, за которой, прикрытый шторами зал; другая, налево, в сарай с сеном, дальше куры с гусями, а затем и свинья с коровой друг от друга отгороженные. Все под одной крышей.
Смахнув несуществующую пыль со стула, который точно старше меня по возрасту раза в два, усадила меня бабушка за стол, покрытый плюшевой скатертью в центре которого стояла вазочка с искусственными розами. Вся обстановка в зале своего рода дежа-вю времен моего детства, причем мне не трудно было предугадать даже альбом в котором будут фотографии. Именно таким он и был, прямоугольный с толстыми с рамками листами и московским Кремлем на обложке. Фото, пожелтевшие от времени и обрезанные под виньетку шли последовательно, год за годом, прерываясь советскими поздравительными открытками.

В конце альбома, в пакете от фотобумаги, лежало то, как я подумал, ради чего и привела меня баба Фрося домой. Там были снимки старого, разрушенного в безбожные хрущевские семилетки, храма, наследником которого и является наш нынешний приход.
Деревянная однокупольная церковь, закрытая впервые в 40-ом, затем открытая при немцах в 42-ом и окончательно разобранная в конце шестидесятых выглядела на сереньком фото как-то печально, неухожено и сиротливо.
- Ее уже тогда закрыли – пояснила баба Фрося. - Это мужик мой снимал, перед тем, как зерно из нее вывезли и разобрали по бревнышкам.
На других фото - прихожане. Серьезные, практически одинаковые лица, большинство старенького возраста, сосредоточенно смотрят из своего «далеко» и лишь на одной из них они вместе со священником, облаченного в подрясник и широкополую шляпу.
- Баб Фрось, а куда батюшку тогда отправили, когда храм прикрыли?
- Так он еще почти год тут пожил, дома крестил и к покойникам ходил отпевать, а потом его в Совет районный вызвали, а на следующий день машина подошла, погрузили вещички и увезла его – поведала старушка. – Говорят на родину поехал, он с под Киева был. Бедный.
- А чего «бедный»?
- Так ему тут житья не было - ответствовала баба Фрося. – Последние два года почти весь заработок отбирали в фонды разные, да в налоги. По домам питался. Матушка то у него, сердешная, померла, когда его по судам таскали.
- По судам?
- Эх, мало ты знаешь, отец-батюшка, - продолжила баб Фрося. – На него тогда донос написали, что он в церкви людей призывал облигации не покупать.
- Какие облигации?
- Займы были такие, государство деньги забирало, обещалось вернуть потом.
Облигации я помню. У родителей большая такая пачка была. Красные, синие, зеленые. На них стройки всякие социалистические нарисованы были.
- А что, батюшка, действительно против был?
- Да что ты! – возмутилась баба Фрося. – Ему же просто сказали, что он должен через церковь на несколько тыщ облигаций этих распространить, а он и не выполнил. Кто ж возьмет то, когда за трудодни в колхозе деньгами и не давали.

Пока я рассматривал остальные снимки, баба Фрося, подперев кулачком седую голову, потихоньку объясняла кто и что на них и все время внимательно на меня смотрела. Меня не покидало ощущение, что главное она еще не сказала и эти фото и ее рассказы лишь прелюдия к иному событию.
Так оно и случилось.
Баб Фрося вздохнула, перевязала платочек, как то более увереннее умастилась на стуле и спросила:
- А скажи-ка ты мне, отец-батюшка, церквы закрывать еще будут?
- Чего это вы, баб Фрось? Нынче времена не те…
- Кто его знает, кроме Бога никому ничего не известно, да и вон и Марфа все талдычит, что скоро опять гонения начнутся.
- Баб Фрось, - прервал я старушку, - у Марфы каждый день конец света. И паспорта не те и петухи не так поют, и пшеница в клубок завивается…
- Да это то так, я и сама ей говорила, что не надо каждый день себя хоронить.
Баба Фрося, как то решительно встала со стула, подошла к стоящему между телевизором в углу и сервантом большому старому комоду. Открыла нижний ящик и вынула из него укутанный в зеленый бархат большой прямоугольный сверток. Положила на стол и развернула…
Предо мной была большая, на дереве писанная икона Сошествия Святаго Духа на апостолов. Наша храмовая икона…
- Это что, оттуда, со старого храма? – начал догадываться я.
- Она, отец-батюшка, она.
- Баб Фрось, что ж вы раньше ничего и никому не говорили? – невольно вырвалось у меня.
- А как скажешь? Вдруг опять закроют, ведь два раза уже закрывали и каждый раз я ее уносила из церквы, - кивнула на икону бабушка. Что ж опять воровать? Так у меня и сил больше тех нет.
Как воровать?
- А так батюшечка. Когда в первый раз храм то закрыли и клуб там сделали, уполномоченный с района решил эту икону забрать. Куда не знаю, но не сдавать государству. Номер на нее не проставили. А ночевать у нас остался.
- Ну и?
- Ночью я ту икону спрятала, а в сапог ему в тряпочке гнездо осиное положила. Он от боли и икону искать не захотел. Хоть и матерился на все село…
- А второй раз, баб Фрось?
- Второй тяжко было. Мы с мужиком то, когда храм то опечатали уже, ночью в окно церковное, как тати, влезли и забрали икону. Окно высоко было – продолжала рассказ старушка, - я зацепилась об косяк и упала наземь, руку и сломала.
- И не узнали?
- А как они узнают? – хитро усмехнулась баб Фрося. – Когда милиция к нам пришла то, муж мой уже меня в район повез, в больницу, перелом то большой был, косточки выглянули…. А детишки сказали, что я два дня назад руку сломала. Вот она, милиция то, и решила, что с поломанной рукой я в церкву не полезла бы. Хоть и думали на меня.

… Мне нечего было сказать. Я просто смотрел на бабу Фросю и на икону, спасенную ею. Нынче в центре храма эта икона, на своем месте, где ей и быть положено, а бабушка уже на кладбище.
Тело на погосте, а душа ее на приходе. У иконы обретается.
Всегда там. Я это точно знаю.

О страусе-сепаратисте я еще год назад рассказал и думать не думал, что будет продолжение, вернее, появится новая история подобная первой…
Дело было так.

На второй день Пасхи возвращался наш приходской сторож, он же староста, он же глава всего приходского хозяйства, он же мой давний друг после ночного дежурства к себе домой.
Раннее утро. Время, как пишут все подростки в школьных сочинениях, когда «солнце освящало верхушки деревьев», то бишь на начало мая - часов пять утра.
Город в это время пуст, лишь шахтерские автобусы рыскают по остановкам и, игнорируя комендантский час, собирают горняков на работу.
Тихо вокруг. Даже птицы еще толком не проснулись.

Староста у нас человек искренне верующий, в приведения, миражи мысленные и инопланетян не верит, но то, что он увидел на бордюре, перед своим подъездом, из духовного равновесия определенно вывело.
Да и как не вывести, если у родной квартиры его встречала неизвестная, крупная птица с длинным хвостом, разноцветными перьями и головой украшенной цветным хохолком.

Староста вспомнил сказки «Тысяча и одна ночь», Хаджу Насреддина и даже одну суру из Корана. Птица не исчезла. Она вопросительно смотрела на верного прихожанина нашей Церкви, причем, в ее взгляде был далекое от мистицизма вполне реальное четкое указание-вопрос:
- Поклевать чего-то дашь?

Староста смутился, так как все зерно было полчаса назад скормлено родным приходским голубям, а павлин, это был именно павлин, развернулся и направился в соседний переулок. Лишь когда дивное создание невесть откуда у нас взявшееся начало удаляться Олег (так зовут нашего старосту) вспомнил о фотоаппарате в смартфоне. Птица поняла лихорадочные движения Олега по карманам по-своему и иноходью рванула по переулку, который имеет название – армянский, хотя ни одного армянина там не наблюдается.
Староста роста видного, сложения спортивного, любопытства немереного пустился в преследование, одновременно пытаясь сделать фотосессию. Это селфи удобно и просто, а вот бежать по городу, за Божьей тварью, которую жители Донбасса видели только в телевизоре, и делать снимки невесть откуда взявшегося павлина, дело тонкое, как говорят на родине данного эксклюзива.

Павлин, наверное, все же хотел есть, поэтому перед одной из центральных улиц, резко свернул к контейнерам с мусором, в надежде чем-то поживиться.
Если бы вы видели глаза самых злющих в городе мусорных котов, при виде этого создания птичьей породы! В ужасе и с мяуканьем в диапазоне первой октавы, коты бросились в врассыпную, безоговорочно оставив свое прикормленное место пернатой живности из азиатской глубинки.
Павлин меланхолично перебирал остатки кошачьей трапезы, грациозно выклевывая только ему нравящиеся деликатесы.

А староста пошел искать хозяина данного чуда, но это уже другая история….

Прошлая суббота. Погребение старушки в шахтерском поселке. Поехал отец Павел отпевать. Возвращается радостно-расстроенный.
- Ты чего, бать?
- Сын усопшей пообещал мне морду набить!
- За что?
- За то, что я его мать рабой Божьей новопреставленной Ольгой называл.
- А как надо?
- Он требовал, чтобы Ольгой Дмитриевной величал и никак иначе.

Как тут радостно не расстроишься, а?

        

Неожиданно увидеть свой, не столь давно написанный рассказ, в аудио варианте очень даже радостно, тем паче, что прочитан он мастерски. Но, дорогоерадио Логос, Вы хотя бы намекнули мне, что у Вас в эфире мой "Анчутка" появился. :0))))

https://yadi.sk/d/WffhSHTZqbxRz