Повести, написанной в 1971 году (и описывающей 67-68 годы), по канонам сети можно было бы дать следующую аннотацию: "Анна Каренина 100 лет спустя". В сюжете задействован довольно схожий треугольник, естественно, с учётом изменившихся реалий. Ну и финал, само собой, в чём-то диаметрально противоположный.

Подкупает язык повествования, экспрессия. Главный герой - рассказчик Антон Павлович Кержун, в прошлом матрос рыболовецкого траулера, ещё раньше подводник, ещё раньше - детдомовец (родителей репрессировали), на протяжении большей части действия - сотрудник областного издательства. А ещё он - прозаик (заочно закончил литинститут), автор повести на морскую тематику (выхода которой очень ждёт). И кроме того - изрядный пижон. Увлечение его заграничными шмотками бросается в глаза. Он сам прямо об этом говорит. И быть может, этой своей чертой он похож на героев Василия Аксенова. Но в чем-то он им антипод. Что-то в нём есть и от персонажей Юрия Трифонова (вероятно, не очень много). Опять приходит на ум пресловутая формулировка Д. Быкова : Капоте и Хемингуэй в одном флаконе. Ну, даже если и не Капоте, и не Хэмингуэй, но всё равно что-то в этом есть.

Очень интересен узкий и затхлый мирок областного издательства. Вероятно, срисовано с натуры. Печально... Частично компенсируется несколькими яркими фигурами "из народа". И не только из народа - директор издательства Дибров весьма колоритен.

Ну и финал тоже очень грустный. Хотя и предсказуемый.

Мой друг и соавтор (или, быть может, это я его соавтор) Евгений Шалашов, выступая в библиотеке профкома "Северстали", признался, что любит перечитывать книги. Он не знал, как сильно меня поддержал этим заявлением! За привычку к перечитыванию я подвергался не то чтобы давлению... некоторое порицание во всяком случае было высказано и не высказано. 

В течение последних двух недель я опять перечитывал книги. "Детские" книги - хотя бы потому что впервые я прочитал их в самом дремучем детстве. 

Одна из них "Планета туманов" - сборников рассказов и повестей питерских фантастов, выпущенный году в 67м. Вторая - "Записки хроноскописта" Игоря Забелина. Не только одни из самых первых прочитанных мной фантастических книг, но и толстых книг вообще. Это же было, если память не изменяет, летом 70го года, я был, по сути, второклассник. Так ведь "Записки" за лето прочитать и не удалось - чтение перекинулось на осень и на зиму. Эта книжка была подарком мамы брату Сергею на день рождения. А "Планету" он принёс из библиотеки, и с этим сборником я управился скорее, пока Серёжка держал его на руках (но явно дольше положенного срока - любили мы тогда тянуть с отдачей понравившихся книжек!). Тем более что это была космическая фантастика, в основном; такую я любил тогда гораздо сильней. "Записки", крутившиеся вокруг истории, археологии и т.п., казались мне суховатыми, "академичными". 

Зато сейчас я ещё раз убедился, какое это чудо! Именно потому что речь в повестях идёт о раскрытии исторических загадок. Никакой мистики. И никакой пессимистической "чернухи" (помнится, известный критик Всеволод Ревич поругал Забелина именно за "чрезмерный" позитивизм и оптимизм). Эх, если бы сейчас кто-нибудь написал что-нибудь подобное! При всей "узости" темы повестей диапазон поисков, которые ведут герои (Вербинин, рассказчик, и Берёзкин, изобретатель хроноскопа), столь широк! Тут и судьба экспедиции, отправившейся к Земле Санникова, и наши, вологодские дела (из Средневекового Белозерска), и ошарашивающая тайна антарктов, и пути других народов, может быть, не столь непостижимо-загадочных, как жители полярного континента... А история про неандертальцев - по-своему истолкованная находка в иранской пещере Шанидар! И завораживает мысль, что автор пытался высветить жизни давно ушедших людей - пусть и вымышленных. 

В сборнике же "Планета туманов" понравились произведения Александра Шалимова. Но не заглавная повесть про Венеру, а две другие вещи - "Тихоокеанский кратер" и рассказ "Встреча на старой энергоцентрали". В нём показано замечательное будущее... которое не наступило. 

Но самым волнующим сочинением сборника остаётся повесть Аскольда Шейкина "Солдатская дорога домой" - произведение мрачное, почти безысходное...

Сегодня на работе перечитал и повесть Павла Вежинова "Измерения". После того, как обломался с попыткой прочитать "Избранное" Хьюго Клауса (как минимум второй "подход к снаряду"). "Измерения" и роман Клауса "Удивление" - для меня это что-то диаметрально противоположное. Роман бельгийца - "насос, который не качает". В повести болгарского писателя всё близко, всё зримо. Хотя да, ближе к финалу возникло ощущение некоторого "провисания". Конечно, той яркой вспышки чувств, что пережил в июле 2001го, перечитывая "Измерения" после 15-летней паузы, уже никогда не будет. И тогдашнее прозрение, потрясение в каком-то смысле для меня загадка. Но загадка, которую ни в коем случае нельзя считать неразрешимой! Сыграло, конечно, свою роль то, что первоначально, когда только познакомился с "паранормальными" повестями Вежинова, у меня сложилось впечатление, что это несколько скучноватая повесть из всех четырёх ("Барьер", "Белый ящер", "Озёрный мальчик"). В "Измерениях" как-то меньше было трагизма, драматичности - так показалось. Понадобилось повзрослеть, чтобы увидеть, что эта более спокойная (и вообще вроде бы менее фантастическая) повесть, наоборот обращена к явлениям более важным и фундаментальным - связи поколений, преемственности, корням...

И ещё наверное, тогда, в 2001 году, я вдруг увидел, что эта "скучная" повесть на самом деле глубоко отложилась в памяти - пусть, быть может, на подсознательном, невысказанном уровне. Оказывается, она сильнее повлияла на меня, чем драматичный "Барьер", трагический, немного надрывный "Белый ящер" или мелодраматический "Озёрный мальчик". Не возвращаясь к "Измерениям", не перечитывая повесть в течение 15 лет, я на самом деле судил - о чём-то - опираясь именно на впечатления, полученные при её первоначальном чтении...

Сборник рассказов, название которого на русский переводится как "Алые пески" (существует вариант и "Пурпурные пески"), посвящен некоему вымышленному курортному местечку с довольно спорным и неясным местонахождением - по словам самого автора, Джеймса Грэма Балларда, эти Алые Пески расположены то ли где-то между Аризоной и Ипанемой, то ли тянутся вдоль северного побережья Средиземноморья. Опять же по словам автора, это место, где он хотел бы жить.

Население Песков составляют меценатствующими миллионеры, художники, артисты, богема, словом. Своеобразна и здешняя природа - здесь есть песчаное озеро, с присущими ему, как и всякому "водоёму", волнами и течениями, и публика катается по нему, соответственно, на песчаных яхтах. Из живности очень характерны песчаные скаты, что кружат над территорией, парят в вышине. А могут и шлёпнуться на песок.

Необычно и времяпрепровождение местных художников. Одни из них носятся на планерах и вырезают скульптуры из облаков. Другие создают поющие скульптуры. Третьи разводят поющие цветы.

Прозу Балларда, во всяком случае, в этой подборке нельзя назвать научной фантастикой. Но это и не фэнтези. Это эстетско-психологическая фантастика. Все эти поющие цветы и статуи, одежда из биоматерии, реагирующая на эмоциональное состояние её носителя, "психотропные" дома, точно так же откликающиеся на эмоции их жильцов, - это всё такое тёмное, непредсказуемое зеркало души и памяти человека.

Более других рассказов понравились два про статуи - один так и называется "The Singing Statues", другой же - "Venus Smiles" ("Улыбка Венеры"). Забыл сказать, что Баллард тонкий стилист; язык его прозрачен и ясен; повествование отличает кинематографическая зримость (с лёгким налётом декадентской пафосности и лапидарности, впрочем). Все рассказы выдержаны в этом ключе (немного напоминающем манеру Набокова, между прочим), но два упомянутых выше отмечены ещё и ненавязчивой усмешкой автора.

Однако лучшее произведение сборника - это, на мой взгляд, рассказ "Studio 5, The Stars". "Звездная улица, вилла номер пять" - в русском переводе В. Генкина он был опубликован в сборнике "Утонувший великан" (библиотека журнала "Иностранная литература"). Тут речь идёт о литературе, о поэзии. А также о вытеснении творческого начала в жизни человека разного рода механическо-электронными приблудами. Баллард говорит об этом с особой образностью и опять с тонкой иронией. Можно считать и предупреждением своего рода...

После десяти лет (почти) выслушивания разных похвал посмотрел (таки) первый сезон сериала. Мнение - смотрите заголовок. 

Ещё с тех времён, когда я смотрел сериалы только в трансляции, меня убеждали, что просмотр их в записи куда полезнее для здоровья. "Не тратишь время на эти дурацкие рекламные паузы" Ага! Если говорить чисто конкретно за "Во все тяжкие", нехудо было б вырезать ещё и длинноты. Сократить экранное время часов до двух - как бы всё интенсивнее стало!

Так уж без меня не раз (наверно) сказано: это только по длительности сериал. А по всему остальному - полноценный фильм. Качественный сюжет, кастинг, операторская работа и проч. 

Ага! В смысле не совсем. Этого же быть не может. Так называемый просто фильм и сериал - они же разным действием обладают. 

Фильм, теоретически, в принципе, если по максимуму, может привести зрителя в определённое настроение/состояние. Искусство кино наиболее к этому приспосблено - не музыка, не литература, не театр. Вот только такая возгонка чувств, она же не может происходить очень-то часто - на регулярной основе, из вечера в вечер. Нет. Пять дней в неделю, как по расписанию, приходить в определённое состояние? - Явный борщ!

Т.е. сериал, о нём я сейчас говорю, в принципе и по максимуму, может скрасить зрителю жизнь. Заполнить некую пустоту в ней - буде такая по каким-то причинам есть. Путём создания иллюзия у зрителя, что он здесь не просто зритель, а ещё как бы и участник - всех этих увлекательных событий. Что он один из - из этой компании интересных и обаятельных людей. 

И вот у меня вопрос. Какому зрителю, если он не отягощён излишним мазохизмом, хотелось бы чувствовать себя немножко участником событий, разворачивающихся на экране? По части людей обаятельных здесь вообще напряг... 

Это если рассуждать о сериале в целом. Если же спуститься к частностям, можно утверждать, что вообще-то, вопреки множеству мнению благодарных зрителей, сериал не очень реалистичен. Начать с отправного пункта - решения учителя химии Уолтера Уайта заняться варкой мета. Мы видим, что он, по крайней мере в начале, ботаник и размазня, но человек-то неглупый. Но как можно недооценивать опасность такого стрёмного бизнеса, за который он решил взяться? Опасности в смысле не только близости к криминалу (или опасных производственных факторов). Неужели в США нет конфискации? Такой конфискации, после которой незадачливый нелегальный предприниматель становится даже беднее, чем был до начала затеянной им аферы? И неважно, чего ради он хотел наварить эти преступные деньги - потратить на оплату лечения или оставить семье.

Это один пунктик. А вот второй. Эпизоды с наркодеятелем Туко показались мне самыми стильными в сериале. Брутальными, да, но и стильными тоже. А вот Уолтер в них становится совсем уж сказочным персонажем. Особенно в сцене с применением гремучей ртути. Которая взрывается, кстати сказать, красиво, но совсем по-киношному. Кондиционеры со стен срываются, а люди, люди, что находились внутри объёма, где случился взрыв, отделываются в общем-то легким испугом. Это враньё техническое, конечно. Есть ещё и ложь по части психологии. А именно, человек, который 50 лет был подкаблучником, ботаником и разамазнёй, так лихо превращается в хладнокровного тактика, стратега и решительного, непоколебимого исполнителя. Не верю!

Хотя... пока я сам не посмотрел сериал, из рассказов опередивших меня товарищей, у меня складывалось представление, что создатели "Breaking bad" поднялись до невесть каких высот мысли и опустились до невероятных глубин психологии. Т.е. быть может, я ожидал чего-то запредельного? (хотя бы - всего лишь запредельного вранья - но ломающего привычные представления). А на деле же я увидел смесь мелодрамы, чёрной комедии и триллера - микс не столь уж редкий в современном кино. Так что я не понимаю, не могу разделить восторги подавляющего большинства зрителей. Ну ещё одно американское муви...

Много лет назад держал в руках эту книгу - интересовался тогда серией ("Мастера современной прозы"). Однако поставил томик на полку.

Оказывается, Павезе был ведущим автором в итальянском литературном неореализме. К тому же одно время состоял в компартии Италии. Вероятно, это как-то повлияло на публикацию его сборника на русском языке. Но и без мастерства не обошлось, конечно, - иначе не включили бы в серию. Далеко не все зарубежные авторы туда попадали. Я твёрдо верю, что качество прозы, её новаторский характер играл тут существенную роль. Кстати, именно книги этой серии дали русскому читателю возможность познакомиться с творчеством таких авторов, как М. Лаури, С. Вестдейк, Г. Э. Носсак и др.

Сборник включает в себя четыре произведения европейского классика ХХ века: повести "Прекрасное лето", "Дьявол на холмах", "Луна и костры" и роман "Товарищ".

Повесть "Прекрасное лето" считается "ранним" произведением Павезе. Это рассказ о семнадцатилетней девушке Джинии, её влюбленности. В общем-то повествование довольно бесхитростное. Но читая его, я невесть почему вдруг вспомнил себя самого примерно в том же возрасте. Вроде ничего общего у меня и этой Джинии и близко не наблюдается, а вот поди ж ты... Значит, что-то такое в этом "Прекрасном лете" есть.

Повесть "Дьявол на холмах", произведение, казалось бы, уже более зрелое, впечатлило меня однако уже меньше. Это такая история про молодых парней, которые учатся, проводят друг с другом дни и ночи напролет, а потом попадают в компанию более золотой молодёжи и обнаруживают ту разницу, что существует между классом богатеев и людьми труда (или даже - ту пропасть, что их разделяет). Очень много всяких бытовых деталей, яркие краски. Но повторяю, впечатлило меньше.

Совсем уж бледноватым показался роман "Товарищ", в котором якобы показано, как люди становятся коммунистами (в смысле, то, как ими становились в Италии во времена фашистов).

А вот повесть "Луна и костры", которую называют лучшим произведением Павезе, она действительно лучшая. Тут главный герой - сирота, в свое время отданный на воспитание в семью бедняков (за пять лир в месяц). После службы в армии (еще во времена Муссолини) он сбежал в Америку (ему угрожала тюрьма за связь с неблагонадёжными элементами). В Штатах разбогател. И вот уже совсем другим человеком вернулся на родину. И повествование представляет собой такую довольно гремучую смесь воспоминаний, нынешних впечатлений и похожих на откровение (как всегда в подобных случаях) сведений о судьбах людей, которых он знал когда-то, людей, значивших для него так много (хотя, быть может, далеко не всегда он хотел в этом признаться самому себе).

Неожиданно напомнило прозу Константина Воробьёва - в частности, повесть "Почём в Ракитном радости" (очень похожий сюжет). Только русский автор берёт ноты всё же повыше, пронзительней тоном (так показалось). Да, однако ведь давал себе обещание продолжить его чтение. Надо держать слово.

Роман "Братья и сёстры Таннер" (в профессиональном литпереводе Н. Фёдоровой - "Семейство Таннер"; тем более что сестра в этом семействе всего одна) был написан Робертом Вальзером в 1906 году в Берлине всего за шесть недель.

Швейцарский писатель считается своего рода предшественником Кафки (в своё время пражского автора сравнивали с ним). В какой-то мере проведение параллели между творчеством двух авторов можно считать справедливым.

Оба писали ясным, прозрачным языком, но в качестве героев брали людей не совсем обычных, не привычных (особенно, должно быть, для читателя того времени - начала прошлого века). И помещали персонажей в ещё более странные ситуации. Впрочем, что касается романа "Семейство Таннер", странность развития сюжета, быть может, не столь бросается в глаза, по сравнению с такими новеллами как "Превращение", "В исправительной колонии", романами "Америка" и "Процесс".

Действие здесь начинается тем, что младший из Таннеров, Симон, обращается к хозяину книжного магазина с просьбой взять его на работу. Яркими красками Симон набрасывает перед своим потенциальным шефом картину процветания, которое принесёт в его лавку он, Симон. Но, увы, реальная его деятельность на этой стезе оказывается далеко не столь радужно-успешной как его обещанья... Очень скоро он пресыщен рутиной и просит отставки.

А далее мы узнаем, что у Симона это просто какая-то болезнь. Он - перекати-поле, сменил уже множество разных мест. И не видно, что на чём-то остановится. Это очень беспокоит его брата Клауса - доктора Клауса, ученого, самого разумного в семействе. И, быть может, наиболее страдающего от незадачливости братьев, Симона в первую очередь.

Другой представитель семейства Таннер - Каспар. Он художник, талантливый. Жизнь его складывается вроде бы и не столь бестолково, как у Симона, тем не менее человек он весьма своенравный, и отношения с Клаусом у него непростые. Впрочем, возможно, в этом виноват в первую очередь сам Клаус, потому как не умеет найти нужный тон...

Ближе к финалу мы узнаем, что есть ещё один брат - Эмиль. Тоже чертовски талантливый парень, но с детства избалованный. А сейчас он находится в доме для душевнобольных...

Тут надо отметить одну особенность романа: повороты сюжета свершаются в нём на сказочный манер. Симон, раз уж ему приходится много путешествовать, постоянно перебираться с места на место, каким-то магическим образом встречает нужных людей, тут же находит с ними общий язык, обустраивается наилучшим образом. Впрочем, как правило, не надолго. Потом мгновенно достигнутая гармония внезапно и необъяснимо разрушается. Впрочем, в объяснения, почему так случается, автор особо и не углубляется. Виной, скорее всего, непостоянная натура протагониста. Слишком быстро он пресыщается...

Явного волшебства на страницах романа, впрочем, как будто и не присутствует. Вся наличная в книге магия сводится к не совсем правдоподобным встречам, о которых я уже говорил, а также - к пространным описаниям природы, ландшафтов и чувств героев. Немного в духе Достоевского. А ещё неожиданно манеру Саши Соколова напомнило. Ведь я начал читать роман примерно в то же время, что и "Школу для дураков". На разных языках написаны, а общее что-то высветилось...

Роман примечателен ещё тем, что в нём Вальзер предвосхитил собственную судьбу. Во время одного ночного путешествия Симон Таннер обнаруживает тело знакомого ему поэта Себастиана - замерзший тот лежит на снегу. И вот так же, спустя годы, было найдено на заснеженном холме тело самого Роберта Вальзера, скончавшегося от внезапного сердечного приступа...

Взял день, чтобы нанести хотя бы три или два мощных удара по вирусу (или что это там на самом деле?). Заодно посмотрел два фильма.

Первый - это "Визит вежливости" Юлия Райзмана (1972). Случайно узнал, что, мол, есть такой шедевр. И это действительно что-то необычное и крайне талантливое!

Действие начинается прибытием советского ракетного крейсера в итальянский порт. Далее следует экскурсия по развалинам Помпеи, знакомство с ночной жизнью современного итальянского города. Главный герой фильма каплей Андрей Глебов (Борис Гусаков) ещё и писатель по совместительству (им уже издана книга рассказов, а мечтает он о создании пьесы), похоже, влюбляется в гида - Лючию. А ещё в воображении его начинает складываться драматическая история - то, что предшествовало гибели Помпеи.

В общем, это не фильм, а просто "Война и мир" в кинематографическом выражении! Всё туда вместилось - и любовь, и мечта, и обыденная жизнь, и международная обстановка (конечно же, сложная!), и творчество! То, как пьеса Глебова начинает воплощаться на сцене театра, просто песня! Мы только что видели, как все эти события представлял автор. И вот ту же историю должны сыграть актёры. У них другие лица, более того, у них своё отношение к героям. Хорошо хоть видение режиссёра близко авторскому. Или такой пунктик - название спектакля? У автора это была "Харчевня" (мы видим, что изрядная часть действия происходит именно в этом заведении древнеримского общепита). Но в итоге зритель пришёл на "Чужестранца и Лючию". На вопрос автора, как так случилось, актриса, исполнительница главной роли говорит: "Так директор решил; мы на хозрасчёте". Директор-то хотел бы, чтоб автор, военный моряк, про современный флот пьесы его театру предложил...

Обидно только, что фильм, видимо, был встречен в своё время, главным образом молчанием. О нём, походу, не витийствовали критики, не шумели журналы... До наших дней лента дошла в не очень хорошем качестве. Обидно.

По какому-то совпадению другой из сегодняшних фильмов тоже оказался - в каком-то отношении - тоже про театр. И в нём были свои директор, режиссёр, завлит, драматург и актёры. Но так вышло случайно. Это "Долгое прощание" Урсуляка (2004) по повести Ю.Трифонова. Сюжет трифоновского произведения передан, по-моему, близко к тексту (впрочем, уж больше 10 лет не перечитывал). Передана атмосфера, проникновение в психологию героев как будто более пристальное (чем в картине Райзмана). А уж про качество картинки и говорить не приходится - оно неизмеримо выше ленты 1972 года. И всё же этот фильм впечатлил меня меньше. Меньше, чем и книга.

Этим романом Никитина (как ещё двумя; о них речь, надеюсь, впереди) заинтересовался летом 2015го - после того, как прочитал книгу Курцвейла о сингулярности. Никитин, похоже, познакомился с пророчествами Курцвейла на добрых десять лет раньше.

Не всегда я был высокого мнения о работах этого писателя (хотя "Скифы" что-то такое затронули... какую-то чувствительную точку! и даже "Баймер" и "Я живу в этом теле" - т.е. так называемые странные романы, которые я прочитал в самом начале века). Но вот сейчас не могу не согласиться с Никитиным, когда он говорит о себе: я писатель-когист. Если перевести на более понятный - писатель, стремящийся познать мир, в котором живёт.

И впрямь, в "Трансчеловеке" нет того, что называют "экшен". Никто не строит никаких козней и происков. Повествование линейное - от года к году. Об ином годе сказано больше, о другом - меньше. Похоже немного на "Последних и первых людей". Только Степлдон размахнулся на миллиарды лет. Никитин скромнее - действие его романа занимает чуть больше века.

Временами то, что пишет здесь Юрий Александрович, отдаёт обычным его хохмачеством и зубоскальством, не сильно дорогим эпатажем, иногда звучит плоско , по-обывательски. Не без того! Но замысел, пусть и основан на заимствованных идеях, всё равно смелый. А концовка даже трогательная. И чуть-чуть страшненькая. В самом деле, каким он будет двадцать второй век?

PS. Отметил, что образ лермонтовского Демона в романе Никитина тоже мелькнул. Хотя и не так, как в моём сочинении. Хорошо или плохо то, что я прочитал книгу Никитина только сейчас? Наверно, всё же хорошо.

У нас в стране болгарский писатель Павел Вежинов наиболее известен повестью "Барьер", в которой явно присутствуют элементы фантастики. Вообще-то я называю этот цикл произведений "паранормальным" - он включает в себя повести "Барьер", "Белый Ящер", "Озёрный мальчик" и лучшую повесть этого цикла "Измерения". Тем не менее у себя на родине Вежинов был всё-таки не фантастом, а классиком литературы, быть может, вроде нашего Леонида Леонова. В романе "Ночью на белых конях" никакой фантастики нет. И всё же, и всё же! Вежинов писал и детективы, и фантастику, "чистую" фантастику. Например, такова замечательная новелла "Синие бабочки", посвященная одной из главных тем НФ-литературы - теме контакта с иным разумом. Но сюда же, по этому же "департаменту", можно отнести и повесть "Гибель "Аякса"".

Работа эта вызвала у меня противоречивые чувства. Сначала привлёк язык, проникновение в психологию. А затем, сколько-то страниц спустя, напротив разочаровали довольно дежурные описания приближения к чужой планете, посадки на её поверхность...

В общем, "Гибель "Аякса"" - это такой микс, различных тем и разных уровней мастерства. Тут и путешествие на звёздном "ковчеге", и интересная проблема, с этим путешествием связанная. Но потом - несколько банальный, хотя и довольно подробно, зримо описанный контакт. Довольно оригинальная, интересная внеземная цивилизация (или если угодно, культура). Довольно оригинальный финал. В целом более высокий уровень нежели в дилогии чеха Бабулы (об этих книгах я вообще не делал поста). Но подозреваю, работы этих двух авторов разделены и двумя добрыми десятками лет. Вежинов писал свою повесть позднее. Может, и оттого она смотрится убедительнее.

Сие сочинение в настоящий момент считается чуть ли не сакральным в отечественное словесности. Русский Сэлинджер! - говорят одни. Круче чем "Над пропастью во ржи". Русский Джойс! - утверждают другие.

Пытался я читать "Школу" ещё в журнале "Октябрь", как только стала доступна широким массам. Потом по случаю купил книгу-перевёртыш, включающую в том числе и. Сейчас книгу дорого оценивают букинисты, торгующие литературу на русском языке (между прочим).

Ах, всё-таки очень непростая штучка! Скорее, для писателей, чем для читателей (многим авторам одолеть хотя бы несколько страниц - в порядке тренировки, чтоб чуть-чуть взбодрить свой вялый стёртый казённый плоский слог).

Что же есть "Школа"? Исповедь раздвоившегося мальчика? Чудовищная (по своей нестандартности) импровизация на тему жизни, смерти, страдания, любви, надежды? Попытка всмотреться в мир, который (если верить некоторым) каждый миг переходит в другое квантовое состояние. И хотя остаётся (где-то там) во всех своих состояниях прежних, однако человеку вернуться к ним нельзя. Только во сне и в мечтах.

 Пересмотрел научно-технический триллер, не только с оригинальным, но и с довольно мощным звуком. Впечатление по-прежнему сильное. По ходу возникали некоторые сомнения. Типа, насколько реально возможно выдерживать такой холод в такой одежде? Но особо просмотру не мешало.

Вчера закончил чтение двух антологий советской фантастики - 14го и 15го томов Библиотеки современной фантастики, изданных, соответственно, в 1967 и 1968 годах. В этих двух книгах, более 400 страниц каждая, представлены лучшие отечественные фантасты того времени - в основном произведениями того же десятилетия. Исключение составляет рассказ Александра Казанцева, вперые опубликованный ещё в 1946 году (подозреваю, что включение этого сочинения в данную подборку было лишь некоторой уступкой авторитету автора, считавшегося в тот момент чуть ли не самым маститым).

Составителем обеих антологий был фантаст Дмитрий Биленкин. Предисловие (к обоим томам сразу) написал социолог Игорь Бестужев-Лада. В конце второго сборника помещены краткие сведения об авторах с небольшими (и не очень качественными) фотопортретами (отсутствуют почему-то данные о Кире Булычеве - Игоре Можейко; только сейчас сообразил, вероятно оттого, что он тогда всё ещё "шкерился" от своего начальства по основному месту работы).

Многие произведения подборки мне были уже известны - читал их в других альманахах, авторских томах и т.п. Тем не менее одно из открытий этого чтения - то, как вдруг поменялись мои впечатления и оценки.

Неожиданно очень достойными показались рассказы "Ослик и аксиома" (Г.Альтов), "Прощание на берегу" (Войскунский и Лукодьянов - при том, что в нулевые читал более развёрнутую версию этой истории), "Снежок" (Емцев и Парнов), "Тор I" (И. Росоховатский - хотя с творчеством автора я был знаком в школьные годы, кажется, именно этого рассказа я прежде не читал). Впечатлили даже "Мальчик" (Г. Гор) и "Нахалка" (В. Журавлёва) (будучи школяром, скорее, не любил этих двух авторов). По-новому увидел повесть Владимира Савченко "Вторая экспедиция на странную планету". Савченко считается в фантастике "технарём". Тем не менее это и философская фантастика - в чём можно убедиться даже на примере этой ранней повести. А читанный не один раз "День гнева" С.Гансовского поразил злободневной неполиткорректностью. Подумал, если бы сейчас на самом деле появились такие высокоинтеллектуальные отарки, нынешние либералы непременно взяли бы их под защиту...

Хорош, своеобразен, даже парадоксален рассказ А. Днепрова "Когда задают вопросы...".

А вот остальные сочинения 14го тома впечатлили меня уже как-то не очень. Имею в виду и "Функцию Шорина" Г. Гуревича и "Богатырскую симфонию" Г. Альтова (восхищался когда-то обоими этими произведениями). Не показались и сильно хорошими "Суд на Танталусом" В. Сапарина (тоже, по-моему, лишь дань "авторитету"), юмористические сочинения, в том числе "Четыре четырки" Н. Разговорова.

Еще сложнее впечатления от 15го тома. "Космический бог" Д. Биленкина (вроде читал эту повесть в нулевые в авторском сборнике - я тогда собрал почти все издания серии "Классика отечественной НФ" АСТ) напомнил более поздние вещи Булычева, правда, без булычевской "мягкости" и обаяния. Повесть "В круге света" А. Громовой читал с некоторым усилием. Эпизоды, касающиеся борьбы с фашистами в лагерях, интересны, а вот идея "светлого круга" вызвала ощущение ненужной сложности. По-моему, для небольшой повести хватило бы и необычных способностей героев. А тут ещё этот эксперимент. Навеянный как будто фильмом Криса Маркера "Взлётная полоса" (как и фильм С. Крамера "На берегу" коротенько пересказан в начале - без упоминания названий и создателей).

С интересом перечитал "Уравнения Максвелла" А. Днепрова (хороший всё-таки был автор! как оказывается, ещё и "Штирлиц" в нашей фантастике) и "Майор Велл Эндъю" Л. Лагина.

"Икар и Дедал" Г.Альтова понравился языком (почти как у Джебрана!), однако основная идея так уже не зацепила (как было в детстве). "Девочка, с которой ничего не случится" К. Булычева заставила улыбнуться. Вот как начиналась Алиса Селезнёва. Да и вообще классик нашей "гуманитарной" фантастики.

Однако настоящий открытием стал для меня рассказ "Рог изобилия" Владимира Григорьева. Я-то считал, что уже знаю всех мало-мальски значимых советских фантастов. А тут - такой хороший язык, сюжет, вообще весь строй. Вызвало ассоциации с творчеством В. Шефнера и более ранних авторов - С. Кржижановского, например. Решил прочитать всё, что доступно из сочинений В. Григорьева. Тем более, что по объёму наследие не так велико - если не ошибаюсь, два сборника в серии "Библиотека советской фантастики" (частично друг друга повторяющие), публикации в альманахах и журналах.

О романе, название которого переводилось тогда как "Гимн по Лейбовицу", услышал очень давно. Вероятно, когда был ещё студентом, прочитав книжицу издательства "Знание" под названием "Science fiction", - в ней рассказывалось о той англоязычной фантастике, которая до нас ещё не дошла (на дворе стоял 1982 год). Впечатление от того пересказа сложилось какое-то попсовое (оно и немудрено; одной из задач критики и публицистики в то время было убедить читателя/зрителя: всё это чепуха, потому и не даём вам читать/смотреть).

В начале 90-х у меня даже появилась книга (русский перевод). Но видимо, "проклятие" пересказа довлело надо мной, и до чтения романа я не дошел.

А сейчас подействовали два фактора: желание перечитать "Мальвиль" Мерля и неудачное чтение "A Darkling Sea" Камбиаса.

Чтение оригинала романа Миллера-младшего оказалось для меня делом не простым. Хотя с первых строк я почувствовал, что это настоящий писатель. Не просто фантаст, а именно писатель. Убедил слог, обстоятельность рассказа, умение вести повествование.

Пересказывать сюжет не стану. Достаточно того, что это постапокалиптический роман - действие начинается спустя несколько веков после ядерной войны, уничтожившей породившую её земную цивилизацию. В основном события романа происходят в монастыре католического ордена Лейбовица.

Что касается авторской манеры Миллера-младшего, то можно сказать, что он нарушает все привычные для читателей "постапа" "каноны". Тут не только практически нет экшен, но автор совершенно не налегает на сенсационность, которая, казалось бы, естественно присуща самому используемому материалу. Нет не только грандиозных битв с разного рода монстрами, но и самих монстров в общем-то нет - разве что лишь в форме упоминание того, что существуют мутанты. Исключение, быть может, финал, где описана впечатляющая метаморфоза одного такого разумного существа.

При всём при том роман остаётся очень сильным - потому что в первую очередь будит вопросы, в том числе: доколе человечество будет продолжать готовить собственную смерть? В наше время этот вопрос, увы, получил особую злободневность.

Последнее время по ночам в прямом смысле душат кошмары. Вот и сегодня - приснился сон, что я закончил военные сборы, и мне предстоит возвращение домой. Нескончаемо длинная и невероятно путаная дорога. И ведь уже не в первый раз! И там, во сне, я знаю точно, какая это была переподготовка по счёту. Всё время одна и та же часть, одна и та же унылая, не то серая, не то бурая казарма; продуваемый со всех сторон ветрами плац, и это несмотря на огораживающий его бетонный забор. Впрочем, эта белесая, бесцветная стена придумана, кажется, с одной лишь целью - если глядеть поверх неё, особенно тоскливым кажется бледное небо свободы за нею...

А проснувшись, задаю себе вопрос: я на самом деле уже дважды, трижды в послеармейские годы томился в этом потерянном для радости квадратике Земли? Ведь настоящие военные сборы, на два месяца вырвавшие меня из гражданской рутины и суеты, они были у меня всего единожды? Или я ошибаюсь? Вдруг жизнь, которую я считаю настоящей, на самом деле выдумана мной? А подлинную вспоминаю лишь ненадолго - в кошмарном сне?

Это такой очень пухлый сборник, куда входит в том числе и одноимённый роман. Книга охватывает два цикла - произведений, героем которых является (или хотя бы упоминается) космический доктор Владислав Павлыш, и сочинений, в коих подвизается другой космонавт - Андрей Брюс (таких сочинений, впрочем, всего два). Сборник этот я отобрал к прочтению ещё летом, но взялся за него примерно за неделю до Нового Года.

Повести и рассказы о Павлыше размещены в подборке вовсе не в порядке их написания, а - видимо - по мере взросления героя. Так что открывает цикл вовсе не "Последняя война", в которой читатель впервые познакомился с судовым врачом, а более поздняя повесть "Тринадцать лет пути".

Собственно, книгу эту я выбрал вовсе не в качестве "серьёзного" чтения, а как чтение развлекательное, для релаксации, и что можно сейчас сказать? О Булычеве отзывались довольно уничижительно, что это "Стругацкие для бедных". А один весьма взыскательный читатель даже назвал его троцкистом. Могутбыть, могутбыть. Весьма приятный троцкист.

Меня же более всего удивил даже не тот факт, что при чтении одноимённой повести я умудрился вспомнить самые первые впечатления от неё (а было это, страшно сказать когда, ещё до Ефремова, до Стругацких, до всех! - но тоже в канун и во время одного Нового Года). Нет, неожиданно я открыл для себя другое - на цикле о Павлыше можно проследить как писатель учился писать, как росло его владение ремеслом. А именно - язык "Последней войны" показался каким-то слабеньким (и почему-то трудно сформулировать, в чём заключается эта слабость); зато теперь понятно, почему я смог перечитать роман (повесть) только с третьей попытки.

Гораздо крепче написан роман "Посёлок". Странно, но в этот раз не впечатлил рассказ "Красный олень – белый олень", в своё время будораживший воображение. А повесть "Половина жизни" напротив чуть не выжала у меня (скупую) слезу. А ведь я с самого начала (т.е. ещё в 75м году) заметил, что это почти плагиат - сюжет-то передран с ранней повести Стругацких "Извне". Между прочим, эту склонность к "доработке" чужих сочинений у Булычева я заметил очень давно. Например, ранний же его рассказ "Выбор" (гораздо позднее ставший зачином романа "Вид на битву с высоты") напомнил мне кое-чем рассказ американца Криса Невила "Бетти-Энн". А "Корона профессора Козарина" показалась вариацией на тему, заданную в рассказе Георгия Гуревича "Опрятность ума".

Ну да ладно. Очень вероятно, что рассказы были опубликованы с согласия авторов (за вычетом, пожалуй, Невила). В 70-е годы тесен был их круг, не то что сейчас. Самые известные, наверняка, были знакомы друг с другом лично.

А сейчас другие времена. Авторов, пишущих фантастику, пруд пруди. Но таких, каким был зрелый Булычёв, умеющих строить по-американски крепкие сюжеты, населять их пространство разнообразными персонажами, как приятными, так и не очень, попутно излагать вещи занимательные и поучительные, при том не самым гнусным языком, в отечественной фантастике, походу, не осталось.

Русский перевод этого романа, "Осенний свет", попал мне в руки много-много лет назад. Младший сержант СА, я проходил тогда курсы по подготовке офицеров запаса - в городе Лубны Полтавской области, в артиллерийском полку мотострелковой дивизии имени В.И.Чапаева. Это была замечательная пора, солнечный, светлый (хотя и совсем не по-осеннему) период жизни. 

Свободное время, которого у слушающих курсов была прорва, будущие офицеры запаса коротали в том числе и за чтением книг полковой библиотеки. Одобрительные слова о романе Гарднера я услышал от одного из товарищей - с ним полтора года назад я начинал службу в танковой учебной дивизии, в которой он, в отличие от меня, и прослужил два оставшихся полугодия по окончании учёбы. Он был киевлянин, выпускник киевского политеха и, судя по всему, человек посерьёзнее меня, поглубже, с более развитым читательским вкусом. Потому что, клюнув на похвалу, я жадно ухватился за книгу - едва она снова попала в библиотеку, стал следующим её читателем, - но осилить, увы, не смог...

История ссоры пожилых брата и сестры, в которую вдобавок ещё были вплетены отрывки из некоей маскультовой (как я мыслил тогда) книжонки, показалась мне скучной - как бытовая, реалистическая часть, так и развлекательная, описывающая похождения шайки контрабандистов. Т.е. на самом деле оказалась выше моего понимания. It turned out to be beyond me, как мог бы сказать персонаж Гарднера.

Уже в 90-е я прочитал два романа писателя - "Крушение Агатона" и "Грендель", произведения совсем не похожие на "Осенний свет". И вот сейчас - всё-таки "October light". 

Такое ощущение, что эту книгу мог бы написать американский Виктор Астафьев (или Василий Белов) в союзе с американским же Юрием Трифоновым (ну и, вероятно, частично в союзе с американским Василием Аксёновым). Ссора брата и сестры, Джеймса Пейджа и Салли Пейдж Абботт, начавшаяся с расстрела телевизора (поскольку оттуда, по мнению Джеймса, исходило всяческое непотребство), ссора, затем обострявшаяся и усложнявшаяся, в конце концов разрешается - разрешается просветлением, прозрением. Вероятно, такой исход можно было предполагать. 

А отрывки из трэшевого романа, которые читает Салли во время своего затворничества в комнате наверху дома, в чем-то перекликаются с её собственной жизнью, с той "войной", которая развязалась между нею и братом. (Почему отрывки? да потому что много страниц потеряно, именно в таком виде книжонка попала в руки Салли). И ещё одно уточнение - дом, в котором разыгрываются описываемые события, двухэтажный (американский) фермерский дом в штате Вермонт, климатом своим похожем на Россию (именно его избрал Солженицын для жизни в Америке). Дело происходит в октябре, месяце удивительном для тех краев, как мы постепенно узнаём читая роман. Но особенно ярко об этом поразительном времени говорится в предпоследней главе. 

Не менее странно и неожиданно другое. Роман написан был в 1976 году, написан профессором, писателем-постмодернистом. Но только это не профессорская литература и не постмодернизм (за исключением разве что вставных главок - пародии на трэш). О том, как город таранит деревню писали Абрамов, Астафьев, Белов, Рубцов. Но в России. В Америке 70-х Гарднер написал о том, как новая экономическая политика, вообще новые веяния, мультикультурализм в том числе, уничтожают традиционный фермерский уклад Вермонта. В этом плане очень интересна глава, в которой Джеймс Пейдж в местном баре видит молодёжь, видит заезжих путешественников (писателей, оказывается!) - какими глазами он всё это видит. 

Впрочем, происходящее мы видим и глазами Салли Абботт - она, если можно так сказать, представляет сторону "города" (или, если угодно, сторону прогрессивного мультикультурализма). И опять-таки не скажешь, что её суждения беспочвенны, что взгляды ни на чём не основаны, никак не обоснованы!

В общем, пусть и не очень большой по объёму, но очень насыщенный, глубокий роман. Временами даже щемяще-пронзительный. Причем, "развлекательные" куски (их имея в виду, я заметил, что книга писалась ещё и в союзе с "В.Аксёновым") всё-таки не самые интересные в нём. По словам Гарднера "контрабандистская история" написана была им в соавторстве с женой Джоан. Во вполне реалистический роман включена была, вероятно, чтобы придать бОльшую "трёхмерность" как взглядам Салли (как я уже заметил, она находит в похождениях контрабандистов нечто созвучное собственным переживаниям; начинает даже уподоблять героев книжонки некоторым из ближних своих - и наоборот), так и взглядам Джеймса. Ведь это как раз та "высокая культура", наступление которой вызывает у него такой прилив гнева...

Запутался в названиях этого фильма. Остановился на том варианте, в каком вышел на русском литературный первоисточник - роман Робера Мерля. Кстати, в отличие от Кристофера Нолана, он был участником событий.

Видеоряд в этой картине, может, и не такой впечатляющий. Герои слишком много рассуждают, даже философствуют, странно шутят. Но, возможно, странно лишь для того, кто сам на войне не был, чьи представления о войне были сформированы в основном советскими фильмами. 

Одно несомненно кажется более убедительным, чем в фильме Нолана: обилие брошенной отступающими техники - в том числе и прямо на берегу. В "Дюнкерке" пляж какой-то чересчур чистенький, как в фильме ужасов (что наводит на подозрение, что это как раз фильм ужасов и есть). Из фильма Вернье мы узнаём, что на берегу была не только эвакуации, была ещё и какая-то жизнь. Оказавшись в такой, безвыходной, казалось бы, ситуации, люди всё равно вынуждены были жить.

Посмотрел эту военную историю. Картинка на пять с плюсом, а звук просто бил по голове (я-то ещё нарочно пропустил его через мощные колонки). И эмоции тоже зашкаливали. Осталось всё же лёгкое неудовлетворение. В конце опять сбились на пафосность. Хочется пересмотреть "Уик-энд в Зюйдкоте".

Посмотрел третий сезон сериала. Кажется, с бОльшим азартом следил за перепитиями действия в первых двух (причем, познакомился с ними в обратном порядке) два года назад, но не могу не отметить, что и эта часть телебоевика очень неплоха. 

От большинства прочих русскоязычных сериалов "Нюхача" отличает особый футуристический стиль, макабрическая атмосфера интерьеров, в коих разворачивается действие, да и общий фантастическо-криминальный строй, роднящий данную продукцию с такой киноклассикой, какой является "Фантомас" Андре Юнебеля. В обоих случаях герои противостоят могущественным социопатам, вооруженным и оснащённым по последнему слову науки и техники. 

Вынес и ещё одно очень важное наблюдение. Фёдор Михайлович Достоевский в одном из своих публицистических произведений (подозреваю, что это одна из записей "Дневника писателя", но не могу утверждать со стопроцентной уверенностью) заметил, что художника от нехудожника отличает чувство меры. В качестве такого не вполне художника русский классик привёл Дюма-отца с его романом о демоническом графе Монте-Кристо. Слишком мрачно, слишком пышно, слишком густо кладёт краски француз в своём бестселлере. В жизни так всё же не бывает. Не бывает и в хорошей, настоящей литературе. 

Так вот, кино- и телебоевики грешат тем же сам. Даже лучшие выходят чересчур макабрическими, чересчур футуристическими, чересчур стильными. Увы...

 

Нет, читать всё-таки полезно!

Так читая Константина Воробьева, узнал имя ещё одного достойного писателя - Юрия Гончарова. Его рекомендует своей знакомой главный герой незаконченной повести "...И всему роду твоему" (фактически, альтер эго писателя)Родион Сыромуков. Юрий Данилович Гончаров (1923 -2013) такой известности, как другие "лейтенанты" не получил. Думаю, однако, Воробьев выделил его неспроста. Буду читать.

Второй открытие - Мордехай Рихлер (1931-2001),канадский писатель с русско-еврейскими корнями. Это имя узнал из интервью Владимира Бошняка. Уж если Бошняк, ругающий чуть ли не всю нынешнюю литературу скопом, включая нобелиатов, причислил Рихлер к литературе, значит, это надо читать. Тоже буду.

Посмотрел две части сериала. 

Первая, про шантаж премьер-министра, really filthy и stupid. Мерзкая и глупая. Сценарист и режиссёр, наверно, женщины или бывшие женщины, трансгендеры. Эту серию посмотрел ещё в конце ноября.

Сегодня посмотрел вторую часть, она чуть лучше. Про жизнь в виртуальной камере (наподобие тюремной. Интерфейс гаджетов (вернее, одного чуть ли не сплошного гаджета), в чьём окружении живут британцы будущего, довольно интересен (британцы, потому что говорят с британским акцентом). Но, пожалуй, и всё. По части новых оригинальных идей - не густо. Подобную дегуманизацию человека в обществе потребления рисовала ещё фантастика 50-х - 60-х (западная, естественно). Действие развивается довольно вяло, потому сказать, что просто припал к экрану, не могу. Наоборот, посматривал на часы.

На самом деле, конечно, не только военное, но в основном.

Чтением повестей Воробьёва я перебил чтение "Сестры печали" Шефнера. Так получилось - брал на работу бумажную книгу. Электрическую давно не ношу, звенит на проходной в рамке металлоискателя, вызывает ненужную активность гоблинов. "Что вы несёте?" Не говорить, что чушь прекрасную, - тем более, что и никакой чуши.

Эта бумажная книга, сборник "Убиты под Москвой" ("Правда", библиотека журнала "Знамя") у меня, страшно, стыдно и смешно сказать, с 1989 года. Я листал её сразу после покупки, вчитывался в какие-то абзацы и находил слог очень выразительным. "Что-то толстовское", - думал я тогда. Самого Льва Толстого я как раз читал и перечитывал в то время, однако до сборника Константина Воробьёва дело не дошло. Увлёкся потом разного рода иностранщиной, Камю с его "сегодня умерла мама, впрочем, не знаю, может, вчера"; монументальными творениями Томаса Манна; желчными идеями Ницше и т.д. Дино Буццати даже прочитал! А вот Воробьёва...

И опять-таки смешно, сейчас мне Д. Быков помог. Которого я вообще-то не люблю и не читаю. Оказывается, он назвал Воробьёва самым американским из русских писателей. Хемингуэй и Капоте в одном флаконе. Мощный, даже брутальный - и в то же время нежный и проникновенный...

Ну да, с Быковым сейчас готов согласиться. Начал чтение с повести "Сказание о моём ровеснике", она в сборнике первой стоит. Не самое раннее произведение Воробьёва и не о Великой Отечественной войне - о войне гражданской, первых годах советской власти. Язык действительно очень необычный. Я не сразу смог понять, что всё-таки вызывает у меня отторжение в этом языке. А потом сообразил: звукопись! Много слов диалектных, каких-то "былинных". Всё это звучит очень мелодично, очень певуче. И вот при чтении эту мелодию и слушаешь. А "визуализации" зримой картинки, которую я ценю в прозе, это, оказывается, мешает. Тем не менее повесть очень яркая и мощная, настоящая классика.

Далее было как раз военное - повести "Крик", "Убиты под Москвой". Это читая их, я вдруг подумал, что Шефнер пишет о войне недостаточно выразительно. Оба произведения выдержаны несколько в ином ключе, чем "Сказание..." Здесь былинности нет, есть нерв, даже надрыв (но не по Достоевскому). И это тоже классика.

А повесть "Это мы, Господи!" я прочитал только вчера. Снова это несколько иной "почерк". Ещё более неровный и нервный. Но какой материал! Здесь ведь про немецкий плен...

Вот что ещё сказать хочется. На прошлой неделе, по счастливому случаю, купил трехтомник Воробьёва, выпущенный издательством "Современник" в начале 90-х. В букинисте приобрёл. И передал хозяину магазина (общаемся с этим книголюбом давно, с 90-х) высказывание Быкова, а ещё то, что автор был в плену. Тут лавочник оживился. Летом имел возможность убедиться, что он изрядный либераст (раньше считал обычным либералом). "В плену? Про плен много врали..." Не дослушал его до конца (тут ему позвонили на сотовый, да и я спешил), но подозреваю, книготорговец полагает, что немецкий плен был вполне гуманным.

Так вот, у Воробьёва как раз написано, какими "гуманистами" были завоеватели.

А ночью я прочитал небольшую повесть "Генка, брат мой...". Она написана на послевоенном материале. Герои - два названных брата, бывшие детдомовцы, работающие, посменно, на одной машине такси. Да, вот эта повесть более всего похожа на сплав Капоте и Хемингуэя! С такой любовью и яростью показана непутёвая, но жадная жизнь братьев (жадная до чего-то истинного, правильного в этом мире; вовсе не до денег и материальных богатств!).

Даже как-то досадно, что не прочитал это раньше...

Прочитал всё, ещё не прочитанное, воспользовавшись четырехтомником, изданным ленинградским отделением "Худлита" в 90-х годах. Это оказались и реалистические и фантастические произведения. Первых оказалось не так много, и лучшее среди них повесть "Облака над дорогой", вещь, по-моему, автобиографическая. Хотя и не столь сильная как "Сестра печали".

Отметил для себя и рассказ "Кто видит море".

Что касается фантастики, вдруг стало ясно, почему она не попала ни в один из двух бумажных сборников, изданных в 80-е годы в Ленинграде. Это рассказы "Когда я был русалкой", "Курфюрст Курляндии", "Фиалка молчаливая", "Дядя с большой буквы", повесть "Небесный подкидыш". В "Курфюрсте" и "Фиалке" прямо есть что-то тошнотворное... Повесть читалась значительно легче и вообще поинтереснее. Впрочем, темы здесь возникают уже не новые для автора: пришельцы среди нас; путешествие нашего современника в иные миры.

К ней я в данном случае отнёс и повесть "Сестра печали". Произведением этим Шефнер гордился. Можно догадаться, что многое в повесть перенесено из его личного опыта, непосредственного. Например, работа на фарфоровом заводе, служба на аэродроме во время войны и т.д. Даже детдомовское детство - хотя в отличие от главного героя - рассказчика Анатолия автор не был сиротой, не знавшим своих родителей.

Понятно, что при написании повести Шефнер всё-таки выставил некую "дистанцию" между собой и героем. Анатолий моложе автора, он живёт в своего рода общежитии - комнате в коммуналке. Кроме него в комнате живёт ещё трое студентов техникума. Впрочем, четвертый, самый порядочный из них по словам многих, кто знает ребят, уже "отрезанный ломоть". Гриша пошёл добровольцем на финскую войну и получил там тяжёлое, фактически смертельное ранение.

Настроение при чтении повести у меня менялось. Сначала всё выглядело очень интересным: отношения между четвёркой друзей (все бывшие детдомовцы; зовут друг друга по детдомовским кличкам; очень своеобразен уклад их совместной жизни), жизнь в техникуме. Не было той фантастики, что в первую очередь заинтересовала меня у Шефнера, но всё равно тут присутствует какой-то незашоренный, нестандартный взгляд на мир, на людей. Неожиданным и удивительным показалось то, что жизнь тогда была очень похожа на нашу. Без интернета и сотовых телефонов, без возможности связаться с любой точкой земного шара, получить доступ к самой разнообразной информации - и тем не менее тогда люди так же интересовались новостями из большого мира, только узнавали их из газет, радиопередач, кинохроники. Так же пытались заглянуть в будущее, понять смысл, происходящих вокруг перемен, выбрать для себя путь в этой жизни...

Потом однако я перебил чтение повести другим - на один день взялся за томик другого автора (о нём будет написано в своё время). Проза этого писателя так поразила меня, что описание войны у Шефнера показалось мне недостаточно ярким и выразительным. К счастью, это чувство скоро прошло.

Да, и о войне Шефнер рассказывает как бы обыденно, такого потока красок, как, допустим, у Бондарева, не создаёт, но постепенно понимаешь, что в этом и сила его рассказа.

А в финале он сумел вызвать у меня очень сильное сопереживание герою. Я даже подумал: весь этот рассказ о студенческой жизни, о заводском опыте героя был нужен, чтоб подвести к главному: показать то, чего люди лишились на той войне. Хотя города и заводы были восстановлены после войны, она оставила по себе незаживающие раны в душах...

"Имя для птицы, или Чаепитие на жёлтой веранде" - повествование уже сугубо автобиографическое. "Летопись впечатлений" - таким подзаголовком снабдил повесть автор. В ней ему удалось охватить только двадцатые годы прошлого века, хотя были и экскурсы в более поздние времена.

Очень интересно было увидеть, как жили тогда люди, как формировался будущий классик. Хотя всё же таких пронзительных нот, как в "Сестре печали" здесь и не прозвучало.

"На примере брата" - небольшая автобиографическая повесть немецкого писателя Уве Тимма (род. в 1940 году). В немецком литературоведении это сочинение считается рассказом, а на английский язык, только что это узнал, было переведено как "In my brother's shadow" - "В тени брата". Кстати, в этом есть определённая логика. 

Полное имя писателя Уве Ханс Хайнц Тимм (Uwe Hans Heinz Timm). Отца звали Ханс. Брата, который был на 16 лет старше Уве, - Карл-Хайнц (Karl-Heinz). Автор пишет, что таким образом его собственное имя несёт в себе напоминание и об отце, и о брате. 

Брат был любовью и надеждой отца. В 18 лет он добровольно записался в войска СС (Ваффен-СС), в элитную дивизию "Мёртвая голова". Участвовал в боях на Восточном фронте. В 1943 году был тяжело ранен - пулей от противотанкового ружья перебило обе ноги, затем их пришлось ампутировать. Вскоре Карл-Хайнц умер в госпитале, был похоронен на Украине. 

Автор повести пытается разобраться в прошлом своей семьи и страны, читая дневниковые записи брата, которые тот вёл во время службы в Ваффен-СС, его письма домой, а также другие документы того же времени. 

На самом деле это рассказ не только о брате, но и о семье автора, о том, что он сам пережил в послевоенные годы и в сравнительно недавнем прошлом. Тимм рисует портреты отца, матери, старшей сестры Ханне-Лоре. 

Что показалось наиболее интересным в повести? Александр Солженицын где-то сказал, что после поражения облако раскаяния за содеянное окутало Германию. Так вот, никакого такого "облака" в повести Тимма не видно. Напротив, он говорит о том, что ветеранами очень долго (не меньше десятилетия) велись застольные разговоры о том, как войну можно было выиграть. Дети послевоенного поколения ещё долго играли в войнушку, которая опять-таки была победоносной. О преступлениях же, совершенных нацистами говорили: мы об этом не знали; мы выполняли приказ. Иными словами, советская пропаганда, утверждавшая, что в ФРГ поднимает голову реваншизм, была не такой уж и пропагандой...

Тимм пишет об интересной перемене, случившейся со взрослыми немцами, едва в их города вошли американские войска. Те, кто ещё вчера говорили командными голосами, держались гордо, в одночасье сделались робкими и подобострастными. А молодёжь тут же отметила эту перемену!

Отец Уве ещё до войны учился на скорняка (он не очень любил это дело, но в итоге пришлось заняться именно этим ремеслом - чтобы выжить). А вот таксидермистом Ханс Тимм был отличным, чучела животных получались у него как живые. Его даже звали в Америку, работать таксидермистом в одном музее. Но он отказался. Ханс Тимм был патриотом своей страны, видел своё будущее только в Германии. Во время Второй Мировой он служил в Люфт-Ваффе. Но когда война была проиграна в числе прочих получил от победителей коробку гуманитарной помощи. Вложены туда были и туфли американского производства. И они были такого качества, что Ханс воскликнул: "Каким же я был идиотом, что не поехал в Америку!" Впрочем, американской культурой он так и не проникся. Зато это произошло с его младшим сыном Уве...

Автор пытается найти в дневнике брата хоть какие-то признаки моральной оценки того, в чём Карл-Хайнц участвует. И не находит их в скупых дневниковых записях. Лишь однажды упоминается русский солдат, который курит в окопе метрах в 70, - "жратва для моего пулемёта". Ничего про русских пленных. Правда, и "тупыми", "недочеловеками" Карл-Хайнц никого не называет. Мельком упоминает, что они разламывают на кирпичи печи в крестьянских домах, чтобы мостить разъезженные дороги. Думал ли брат, что тем самым крестьян обрекают на смерть от морозов зимой? - спрашивает себя автор. Ведь он с таким негодованием писал о налётах на Гамбург английской авиации... 

Кстати, о налётах. Отец возмущался: а почему они не бомбили ж/д пути к концлагерям, ведь знали же, что там уничтожают евреев и прочих расово неправильных?! (англичане и американцы виноваты в геноциде). 

А ещё автора потряс один рассказ сослуживца во время учёбы на скорняка (Уве этому ремеслу тоже обучался, хотя любил его ещё меньше, чем отец; между прочим, из брата вышел бы отличный скорняк, он этим делом увлекался). Добродушный такой малый, хорошо относился к ученикам, среди которых был Уве. Во время войны воевал в России. В июле 43го ему поручено было отвести двух пленных на сборный пункт. 12 километров туда, 12 обратно. Крузе (так звали добряка) было в лом таскаться туда-сюда по жаре. Сделал остановку. Предложил пленным напиться из фляги. Потом сделал знак: бегите. И когда пленные побежали, застрелил обоих из карабина в спину. Стрелял метко. Всё равно бы они умерли от голода в лагере. В части доложил, что при попытке к бегству. Гуманист. 

Автор также рассуждает о двух разных подходах в двух Германиях после войны. В ФРГ вина за нацистские преступления распространилась на всех. А в ГДР считалось, что виновато только начальство. И таким образом это стало почвой для формирование нового авторитарного режима. Наверно, так. Хотя для старшего поколения этот опыт коллективной вины оказался не просто болезненным, а в каком-то смысле разрушительным. Это уже моё мнение. Впрочем, это была расплата за преступления режима. 

Чуть-чуть о трудностях чтения книги на немецком. Не сразу, но всё-таки стал заглядывать в русский перевод. Переводчик, конечно, владеет языком Шиллера неизмеримо лучше. Но иногда допускает забавные косяки. Например, называет гусеницы танков цепями (ну да, слово-то одно - Ketten). Или ещё момент. Мемуары о войне, чтиво о военных подвигах он называет воспоминаниями солдатни. А ведь у автора никакой солдатни нет, у него как-то более нейтрально. Ну любят у нас подпустить эмоций в переводе! Даже классики перевода грешили.

"...о делах наших скорбных покалякаем..." — заметил как-то персонаж популярного фильма. А почему бы и нет?

Но сначала всё-таки о презентации, которая прошла в этот вторник. Дмитрий Дашко, у которого было заявлено аж две книги, придти не смог, что-то там невразумительное с новым графиком работы. Ошарашил меня известием ещё в понедельник. Я сначала вроде не особо и расстроился. Библиотека тоже перешла на обновлённый график. Двери закрываются уже в 7 вечера. А начало встречи в 6. Всего лишь час - на двоих как бы и маловато. На одного - самое то. Но очень скоро на душе сделалась как-то муторно. Оказывается, на Диму я очень рассчитывал. Он бы рассказал своё, я - своё. Картинка получилась бы более выпуклой. А так - одному теперь отдуваться... Как бы то ни было, взял в библиотеку и его книжки, чтобы показать народу да сказать о них пару слов. Шёл с тяжёлым сердцем, с нехорошими предчувствиями. Однако на деле всё получилось не так уж и плохо. Аншлага, такого, чтобы стульев не хватало, не случилось, тем не менее и совсем пустым зал тоже не был. Главное, подошли те несколько человек, на которых я тоже рассчитывал, может, и не так как на Дмитрия, но всё же считал это очень важным - даже факт их присутствия.

Были вопросы, был смех, была критика и ответы на неё (тоже из зала; сам я ни с кем не спорил, ни от каких утверждений не отбивался). А ещё до начала презентации выдержал аж два интервью, местных СМИ, в зал вошёл уже со слегка гудящей головой. Интервью были опубликованы здесь и здесь. Вполне адекватно отразили то, что я говорил; помню, бывало и хуже (гораздо). 

Но это ещё не дела скорбные, они заключаются в другом: я очень надеялся, что на фантлабе появится страничка моей книги. Даже не библиография, потому что библиографии появляются со скрипом у куда более плодовитых авторов, нет, хотя бы страничка. Просто вижу, что перспективы тут очень туманные и неопределённые. Прочитавшие книгу люди, любители фантастики, в основном отзывались о романе одобрительно, но их очень мало. И без странички круг их будет оставаться очень узким, ограничиваться лишь пользователями абонементов двух библиотек. Отзывы же на фантлабе, даже ругательные, привлекают к книге внимание, расширяют аудиторию интересующихся. Но пока всё это только мечты, мечты. 

К чтению прозы Шефнера приступил ещё в октябре. Имея два сборника - "Сказки для умных" (Лениздат, 1985 г.) и "Запоздалый стрелок" (Советский писатель, Ленинградское отделение, 1987 г.) - последовал хронологическому принципу. Т.е. начал с более ранней книжки.

Состав двух подборок частично друг друга дублирует. "Сказки" открывает повесть "Скромный гений". Присутствует она и в "Стрелке". Я прочитал "Гения" в первом сборнике (совершенно бесхитростно,раз уж решил подчиняться издательской хронологии), но потом заметил, что совписовская книга напечатана на лучшей бумаге и качество шрифта в ней выше, и решил, что сочинения, имеющиеся в обоих сборниках, в "Сказках" впредь буду пропускать, чтобы прочитать их уже в "Стрелке". Тем не менее сумел-таки отметить, что одноимённые тексты "Сказок" и "Запоздалого" слегка разнятся. Во всяком случае, это утверждение справедливо для повести "Круглая тайна". Оказалось, что один из её персонажей, любитель прекрасного Вавилон Викторович (Вавик), напевает разные куплеты. Такое вот сделанное мимоходом текстологическое открытие. Впрочем, говорит оно только о богатстве прозы Шефнера, его изобретательности. Похоже, разного рода прибауток, в том числе и рифмованных, у него был неистощимый запас.

Сейчас уже можно признаться, что первое знакомство с прозой Шефнера (происшедшее в семьдесят-лохматом году), вызвало у меня сложное чувство. Это тоже был сборник, из серии "Библиотека советской фантастики". Скорее всего, "Скромный гений" издания 1974 года. Кроме заглавной повести вошли туда также и "Человек с пятью "не"", "Запоздалый стрелок", "Круглая тайна", "Когда я был русалкой". Последнюю повесть я что-то не помню (значит, надо будет перечитать). Всё остальное врезалось в память в виде ярких эпизодов, фрагментов диалогов, просто хлёстких фраз и выражений. О, я прекрасно понял, что автор - тот ещё острослов, палец в рот не клади! Вместе с тем я читал тогда его сочинения с глухим раздражением. Фантастика! Но я-то хотел бы совсем другой фантастики - чего-то вроде Абрамовых и Стругацких, а не этот стёб... Было это в очень косматом году...

Позднее я, конечно, понял, что фантастика Шефнера совершенно оригинальна и просто блестяща. Сейчас оценил весь её блеск вновь...

Ещё раз про состав только что прочитанных сборников. В "Сказках", в полном соответствии с названием, собраны только произведения, которые можно отнести к фантастике (не совсем научной, или даже совсем не научной, но фантастике). А вот совписовский "Стрелок" состоит из двух разделов. Первый включает в себя прозу реалистическую, возможно, автобиографическую, исповедальную. Сначала речь идет о трудной послереволюционной жизни в Петрограде и его окрестностях; герои этих рассказов и повестей - дети, подростки, иногда беспризорники (или детдомовцы). Эти произведения написаны ни в коем случае не учеником, профессионалом, но они обычны (на мой взгляд). Если бы Шефнер писал только такое, вряд ли пришлось бы говорить о каком-то его особом феномене. Однако уже в такой сугубо реалистической вещи как "Чужедомье" (герой как раз детдомовец, снова пустившийся было в странствия) начинают проступать черты Шефнера фантастического. А именно - то, как он изображает своих персонажей. Обманчиво. Герои положительные не всегда выглядят такими, поначалу. То же самое и в отношении персонажей отрицательных. Раскрываются постепенно.

В рассказах "Дальняя точка" и "Неведомый друг" показана военная действительность, блокадная жизнь. Вещи явно автобиографические.

Повесть "Счастливый неудачник", будучи вроде бы реалистической (не один закон физики там не нарушен), уже обладает всеми главными свойствами фантастической прозы Шефнера - парадоксальностью, гротескностью, неожиданными поворотами действия, необычностью ситуаций, в которых оказывается герой.Этим произведением завершается первый раздел книги.

Ну а что можно сказать про раздел второй? Да, это уже фантастика. Это классический Шефнер. Это фантастика не только стёбная, но и философская. Но что удивительно - и приключенческая в каком-то смысле. Не как у Абрамовых или Стругацких, но с точки зрения сюжетной изобретательности ничуть не хуже (а может, даже и получше).

Недавно я назвал Шефнера нашим Воннегутом. Конечно, сравнение справедливо до какой-то степени. Никто никому не подражал. Да и не было необходимости. Просто оба, и каждый по-своему, выбиваются из общего ряда - не только фантастики, но вообще прозы.

Сборник, вышедший в 1990 году в "Художественной литературе", ждал у меня своего часа года четыре. "Анабиоз" мог бы продолжаться и дольше, но тут, как это частенько в подобных случаях бывает, вмешалось стороннее обстоятельство. Захотелось разобраться в некоем литературном феномене. А именно - познакомиться с творчеством аргентинского писателя А.Б.Касареса. Ещё точнее - с его романом "Изобретение Мореля". В российском интернете циркулирует утверждение, что это произведение в каком-то смысле является предтечей "Соляриса" Станислава Лема, вдохновило польского фантаста на создание собственного шедевра и т.д. В обоснованности такого мнения (скорее всего, сформулированного кем-то однажды, а потом пустившегося кочевать по литературным сайтам) я очень сомневался, однако решил следовать старому правилу, гласящему, что критерием истины является практика.

Читал сборник подряд, начиная с предисловия, написанного Всеволодом Багно. Перейдя же непосредственно к художественным произведениям "Книги песчинок", сразу был сильно разочарован. Рассказы сборника были подобраны по хронологическому принципу (от более ранних к более поздним). Так вот, как и представители литератур Старого Света, латиноамериканцы, взявшись за сочинение фантастики, начали с темы загробных приветов, привидений, довольно ловко выдающих себя за живых людей, и т.п. Поднимали тему эту чрезвычайно скучно и банально.

Если на пальцах, фантастическую прозу Латинской Америки можно разделить на две большие ветки. Одна представляет собой литературу умственно-городскую, другая - природно-деревенскую. Про покойников писали, в основном, представители первой группы. Однако "деревенщики" (они же - мифолюбы и мифотворцы - называю их так за приверженность мифам, как индейским, так и европейским) тоже, по крайней мере поначалу, не очень сильно меня порадовали. Говорю о рассказах Астуриаса, помещенных в сборник, - "Легенда о Татуане" и "Хуан Круготвор".

Но и рассказы Борхеса не привели меня в большой восторг. Вдруг выяснил, что ничего не помню из его сочинений, кроме "Тлёна Укбара" (в эту книгу не входит), а всё остальное, что читал в своё время, читал по диагонали. Сейчас вдруг как-то очень резко осознал правоту Набокова, Лимонова и Лема, с разных позиций, но единодушно поругивавших аргентинского писателя.

Не порадовали меня и рассказы Кортасара. Как-то уж очень умственно.

Понравились только рассказы Карпентьера, Маркеса, а также трёх мексиканских писателей. Вот их имена, в порядке силы впечатления, - в первую очередь, это Хосе Эмилио Пачеко ("Возьмите и себя развлеките"), затем - Рене Авилес Фабила ("В волчьей шкуре" и "Мириам"). Замыкает тройку Элена Гарро ("Во всём повинны тласкальтеки"; рассказ понравился всего лишь некой ярко выраженной безысходностью).

Что же касается Касареса, его повесть "Изобретение Мореля" показалась мне слабенькой (куда интереснее оказался рассказ этого же товарища "О форме мира"). Только в очень горячечном воображении могла родиться идея, что этот не слишком внятный, выдержанный в старомодном ключе опус мог вдохновить Станислава Лема на написание "Соляриса". Мне представляется, что польский фантаст вовсе никогда не читал Касареса. В работах Лема это имя появляется лишь в цитате из Борхеса, друга Касареса. Сам же Лем не говорит о нём ни слова. Если бы "Изобретение Мореля" и впрямь восхитило пана Станислава, он не преминул бы сказать об этом прямо и открыто (как он говорит о произведениях многих других авторов). Впрочем, не уверен, что и восхитило бы, окажись это сочинение в его руках. Ведь и новеллы Борхеса (написавшего, между прочим, крайне хвалебное предисловие к "Изобретению Мореля" - я прочитал его, взяв из другого источника) Лем не слишком-то жаловал. Его, конечно же, не могли не раздражать попытки критиков провести некие параллели между творчеством Борхеса и его собственным. На это он сказал следующее: "...у меня, пожалуй, фабульной изобретательности побольше, чем у Борхеса, ведь он никогда не писал романов".

Посмотрел с интересом (большим).
Любопытно, что режиссёр от фильма как бы отрёкся (или даже не как бы - а просто отрёкся).

Сборник под таким названием вышел в издательстве "Московский рабочий" в 1990м году. О существовании этой книги узнал благодаря записи в блоге Виктора Алёкина (а также оттуда же узнаю названия других книг других авторов, иные имена и даты). Василий Георгиевич Фёдоров (16 [28] октября 1895, Херсон — 8 марта 1959, Прага) был ярким представителем русской литературы в эмиграции. 

Сборник включает в себя одноимённый роман (незаконченный), несколько повестей,рассказов и статей. 

Имя писателя не столь известно как, допустим, имена Набокова и Газданова. Изданиями на родине, как мы видим, он тоже не был избалован. Вместе с тем, с точки зрения стиля, он был почти столь же талантлив, как два его более знаменитых современника. Читая рассказы, помещённые в сборник, можно убедиться, как росло его мастерство. Начинал как "хохмач", юморист ("Финтифлюшки" - хотя не такая уж и чисто юмористическая повесть; иногда возникает сходство с приёмами Андрея Платонова), но уже повесть "Прекрасная Эсмеральда" - пример прозы психологической, написанной языком почти набоковским. Создал такие драматичные, даже пронзительные рассказы как "Суд Вареника", "Русские праздники". 

Роман "Канареечное счастье" - произведение, на мой взгляд, неровное. Демонстрирует тонкую наблюдательность автора, стилистическое мастерство. Но с точки зрения сюжета, увы, уступает прозе Набокова и лучшим произведениям Газданова (наверно, потому автор и не стал так же известен).

Только что закончил просмотр этого 16-серийного фильма. Вышел на него через Википедию, интересуясь личностью Кима Филби. Сериал был упомянут в статье за то, что в нём якобы был воплощен образ знаменитого разведчика. На самом деле это некоторое враньё. В фильме действует некто Фил Килби (Артём Ткаченко), британский шпион. Некоторое внешнее сходство есть, но не только имя, но и биография являются полной отсебятиной.

Но вообще-то подобной отсебятины там полно, ведь фильм - фантастика, ретро-фантастика, да ещё разбавленная ненаучной мистикой. Действие происходит в двух временах: в 1948 году во Франции(это как бы завершающая часть сюжета, хотя эпизоды из неё поставлены в зачин каждой нечётной серии, а значит сериала в целом) и в 1937 в Финляндии, Германии, СССР (тут как бы основная линия событий). Ещё это, конечно, история про шпионов и спецслужбы, которые охотятся за одним супер-аппаратом.

На первых сериях несколько скучал. Видеоряд красивый, подбор актёров и их игра очень на уровне, но сам сюжет казался несколько размытым и невнятным. Но потом действие захватило. Подкупил колорит фантастики 30-40хх годов и вообще того времени, который в картине несомненно присутствует, обаяние актёров. Отметил бы не только Сергея Безрукова (офицер царской разведки Максим Левитин - финский кинорежиссер Макс Ливиус), которого вообще-то не очень люблю, но и других - Артёма Ткаченко (Килби), Дмитрия Поднозова (шеф полиции Риекки), Николая Шрайбера (дворецкий Микки), Евгения Карпова (Отто Скорцени), Григория Зельцера (Гиммлер). Получил удовольствие как от романа Алексея Толстого или Александра Беляева.

Автор наиболее известен фантастическим романом "Дом скитальцев", первая часть которого, "Главный полдень", была перенесена на телеэкран под названием "Посредник". Те, кто знакомы с творчеством Мирера получше, утверждают, что "Мост Верразано" стоит среди прочих сочинений российского фантаста особняком. 

Роман был опубликован в конце 90-х в серии "История XXI века". Поскольку действие происходит уже в веке нынешнем. Речь идет об ЭИ (Эпохальном Изобретении), а именно - новом типе электромобиля, являющегося практически перпетуум мобиле. Автор не угадал с рядом важных реалий нынешнего века (не предвидел теракта с "Близнецами", появления евро да и столь бурного прогресса компьютерной техники), однако сумел закрутить-таки интригу. 

В середине книги повествование немного провисло; мне подумалось, что автор малость увлекся чисто детективной составляющей сюжета, решил блеснуть, типа, мастерством детективщика. Но, пожалуй, все эта игра в тотальную слежку действительно была необходима для дальнейшего (убедительного) развития сюжета. 

Роман написан бойким, немного даже развязным языком; персонажи обрисованы ярко, выпукло. Никоим образом не обычная, стандартная поделка. Да, подлинная история XXI века развивается совсем не так, совсем не так. Но читать было интересно!

Взялся за этот довольно компактный роман с сильным предубеждением: образец профессорской литературы да вдобавок ещё одно "открытие" наших заокеанских друзей; они, уж если что открывают в своей изящной словесности, так это непременно "великий роман" и "великий писатель". 

И начальные главы я читал соответственно с раздражением и досадой. Ещё один герой, вознамерившийся возвыситься - по причине внезапного приобщения к высокой духовности. Но был уже "Мартин Иден". Я даже слегка тосковал по первым главам из этого романа. Мне казалось, что неожиданный поворот в жизни полуграмотного, диковатого матроса показан там более убедительно, более детально, более изнутри. Здесь же -слог хоть и очень внятный, но чересчур лаконичный, чересчур профессорский. Мне не понравилось то, как герой, Уильям Стоунер, нашёл свой путь к литературе, открыл в себе любовь к ней, - увидев образы персонажей классических произведений. Все начинающие авторы пытаются изображать своих персонажей столь же пафосно, думал я.

Чуть дальше, читая, я вспомнил Фицджеральда, его век джаза, его героев, вернувшихся с Великой Войны, навсегда изломанных ею. То, что творилось с ними, мне опять-таки казалось более важным и убедительным, нежели то, через что прошёл Стоунер - в связи с той же самой войною. 

Далее герой злил меня тем, как глупо - типично глупо, как, наверно, миллионы молодых мужчин, и в жизни, в книгах - попался в ловушку так называемой любви. А когда я добрался до момента рождения ребёнка, меня сильно разочаровала следующая фраза: William fell instantly in love with her; the affection he could not show to Edith he could show to his daughter, and he found a pleasure in caring for her that he had not anticipated. "Немедленно Уильям влюбился в неё; привязанность, которую он не мог показать Эдит, он испытывал к дочери; повседневные хлопоты о ней оказались радостью, которую он не мог предвидеть" - грубо, приблизительно, примерно так. У автора в 100 крат лучше, так что я вовсе не пытаюсь обвинить его в косноязычии. Тут другое - меня возмутила прямота его речи. У нас ещё Антон Павлович, если не вообще Лев Николаевич, утверждал, что пишущему следует быть более сдержанным; сильные эмоции героя выражать косвенно, посредством того, что его окружает, в лучшем случае его мимики, жестов, якобы не относящихся к делу высказываемых им слов и т.п.

Подобные этой фразе попадались, наверно, потом, но я уже их не замечал. Всё изменилось на стадии смертей, уходов из жизни тех, кто был Стоунеру близок, начиная с его учителя Арчера Слоуна. Вдруг стало ясно, что это вовсе не второй и более бледный Мартин Иден, да и век джаза это тоже совсем другая история. Да, роман Уильямса, как и роман Лондона, в каком-то смысле история поражения главного героя. Но это совсем иное поражение. И это не вполне поражение...

Дальше я просто восхищался тем, как всё это соединилось в этом простом и лаконичном повествовании. Не так давно я вспоминал других американских писателей, писавших прозу реалистическую, серьёзную основательную, - Окинклоса, Мичинера, Фаста. Сейчас я думаю, что Уильямс, пожалуй, талантливее их всех. Он, быть может, больше чем они представитель профессорской литературы, тем не менее сумел создать книгу более яркую, более ясную, внятную и захватывающую. Быть может, и впрямь великий роман...

Вышедший в 1954 году роман "Штиллер" принёс всемирную известность автору, Максу Фришу, и крупный коммерческий успех издательству, опубликовавшему эту книгу.

Почти ровно 2 года назад я был под сильным впечатлением от более раннего произведения швейцарского писателя - "Тяжёлые люди,или J’adore ce qui me brыle". Эти два романа во многом перекликаются - так же, как и небольшой набросок "Schinz", который я прочел в оригинале почти 2 месяца назад. "Штиллера" я тоже читал по-немецки и, поскольку владею этим языком не шибко хорошо, многие нюансы, переливы настроения, музыка, которые наверняка присущи роману, увы, от меня ускользнули...

Повествование начинается фразой "Ich bin nicht Stiller!" (Я не Штиллер) - возможно, не совсем правильной с точки зрения грамматики немецкого языка (в переводе это выразить не удалось). Но ведь и высказана она человеком, который называет себя Джеймсом Ларкином Уайтом, гражданином США, прибывшим в Швейцарию. Однако здесь его опознают как пропавшего (скрывшегося) несколько лет назад Анатоля Людвига Штиллера, скульптора по профессии, участника гражданской войны в Испании (на стороне республиканцев), мужа балерины Юлики Штиллер-Чуди.

Американский паспорт путешественника оказывается фальшивым, тем не менее и под арестом его предъявитель продолжает настаивать, что он не Штиллер. Рассказывает удивительные истории о своих приключениях в Новом Свете, о якобы совершённых им убийствах; с интересом выслушивает сведения о том, кем он, по мнению всех встречающихся с ним швейцарцев, является на самом деле.

"Штиллер" бесхитростное, на первый взгляд, но весьма непростое, если присмотреться повествование. Это, конечно же, экспериментальный, "сложносочинённый" роман, но, быть может, самый человечный среди авангардистской литературы. Автор его не ошеломляет читателя сложными техническими приёмами, не пытается эпатировать "обнажением" тайн и мерзостей жизни. Даже в какие-либо "горние чертоги" мироздания не очень-то пытается проникнуть (в отличие, допустим, от Германа Броха с его потрясающей ум нечеловеческой метафизикой - в "Смерти Вергилия"). Нет, тут речь идёт об обыденном: муж, жена, любовница. Это далеко не примитивные, напротив, исключительно интеллигентные, достаточно тонко чувствующие люди. Но они тоже все тяжёлые - как и герои более раннего, одноименного романа. И хотят, по сути, невозможного. Оказываются неспособны не то что к любви - да они сами себя не очень-то понимают...

Такая вот грустная история, которая печально заканчивается в 1955 году, что подсчитано внимательными читателями, на целый год позднее выхода в свет самого романа...