Позавчера я снова легла в районе половины двух, вчера же встала рано, прокуковала утро дома за главную, пока мама с бабушкой ходили за пенсией последней, а затем забила на все кино и выставки, поскольку до полудня стояла погода пока нежаркая, с прохладным ветерком, и решила провести день где-нибудь на природе. Выбор пал на Кузьминки, где я сто лет не была (с прошлого года или с позапрошлого, уже и не упомнишь), и я поехала туда с двумя пересадками, через Курскую и Таганку, потом встала на платформе без малейшего понятия о том, в какую сторону лучше выходить (в прошлый раз, если мне не изменяет память, я тоже долго искала дорогу до парка). Однако нашлась добрая тётя, подсказавшая мне не только куда выйти из метро, но и куда потом пойти по подземному переходу; я надеялась, двигаясь согласно её установке, что, когда поднимусь на поверхность, узнаю местность и вспомню, в какой стороне парк. Местность узнала, но направление не вспомнила и пошла интуитивно, вскоре, впрочем, всё-таки спросив дорогу – оказалось, что угадала или подсознательная память каким-то образом сработала. В любом случае, я дошла до входа в парк, взгромоздилась на бордюр фонтана с Жар-птицей, в водах которого чётко отражалась невидимая радуга, а ветер приятно бросался в лицо его брызгами, посидела и двинулась всё время вперёд и вперёд. Вскоре с гребня перевала открылся живописный вид на пруды, вдоль которых я и пошла; в первом пруду местные жители уже вовсю купались, несмотря на запрещающие знаки, загорали и пикниковали на песке пляжа или на траве взгорка, катались на лодках и водных велосипедах вдоль противоположного берега, а по центру медленно дефилировала спасательская моторка. Я посидела немного на берегу у самой воды, позавидовала немного (немного, потому что сама скоро поеду на дачу) купающимся, а последующие пруды были уже всецело отданы кувшинкам, росшим зелёными островками и цветущим желтыми кубышками, и уткам, опекающим подрастающее поколение; там я тоже спускалась к мелководью пофотографировать, понаблюдать за живностью, просто отдохнуть в тени от нарастающего зноя. После всей этой красоты я вышла к дороге и Влахернскому храму, пошла по аллее вдоль различных построек Голицынской усадьбы, в различные музеи которых я снова поленилась заходить, а когда опять замаячили между деревьями пруды (а может, это уже была река), вырулила к ним, опять зашагала мимо праздных отдыхающих, а так же их детей и собак, и так до самой тропы, ведущей в московскую резиденцию Деда Мороза. Тропа эта была негостеприимно закрыта опущенным шлагбаумом, и я, как и в прошлый раз, пошла по пустырю под мерно потрескивающими линиями электропередач навстречу цивилизации, где я упустила автобус, но села на маршрутку и за 25 рублей с ветерком прокатилась до конечной, то бишь обратно до станции Кузьминки. Обернувшись таким образом до самой убийственной послеполуденной жары, я, прикупив газетку, поехала домой, страдать ерундой, пока Саус Парк по телеку не кончится; легла спать под богатырский мамин храп, проснулась утром, уже после полудня сначала моей маме позвонила мама Башмака, после чего я краем уха расслышала от первой, тут же засуетившейся и перевернувшей все книжные шкафы, что Башмак опять ни одной строчки не написал в эссе по русскому, а потом мне позвонили из театра «Человек», напомнили, что я сегодня к ним иду по записи нахаляву, попросили не опаздывать. После обеда мы с моей мамой поехали до метро, где она договорилась встретиться с мамой Башмака, опоздали на десять минут, но мамы Башмака не было; мы побродили туда-сюда вокруг метро, зашли внутрь, моя мама позвонила домой узнать, не звонили ли ей туда, и, чтобы не замёрзнуть от стояния на месте, я предложила выйти маме Башмака навстречу. Мы дошли до самого её дома и обратно, моя мама снова захотела позвонить домой – и углядела маму Башмака, стоящую в отдалении от метро; та заявила, что уже полчаса сидит на заборчике на входе во дворы (видимо, ожидала, что мы придём пешком) – так что немудрено, что мы её не заметили, интересно только, как она умудрилась не заметить нас. Состоялся чендж по принципу «на тебе Боже что нам негоже» - моя мама вручила маме Башмака папку с отксеренными ею из разных литературных источников листами, получила какую-то книжку для подготовки по ЕГЭ по алгебре, безуспешно попыталась сунуть ей деньги, и мы расстались, и я поехала на Арбатскую. Приехала, по Поварской и переулкам добежала до театра впритык, купила программку, встала поближе ко входу в зал; но спектакль опять задерживали, я успела съесть шоколадку, а администраторша всё так же всех встречала, требовала у неофитов загадать желание, предлагала всем программки, а когда все были в сборе, озвучила этакий эпиграф к спектаклю, дабы те, кто ещё не знает, что «Человек» - авангардный театр, были к этому готовы. Но вот зал открылся, я нагло устроилась в первом ряду, в самой середине, сделала морду топором, и хоть администраторша кинула в мою сторону пару красноречивых взглядов, связываться со мной никто не рискнул, и таким образом я бесплатно (!) смотрела полтора часа (!) хороший (!) спектакль с самого лучшего (!) места.
«Зигзаги» - посвящение Пушкину, но самого Пушкина, как реального исторического персонажа, автора художественных произведений, в нём нет. Есть Пушкин как вымышленный персонаж, герой художественных произведений, герой легендарный, практически архетипический. У главного действующего лица этого спектакля постоянно спрашивают: ты Пушкин? А он каждый раз упрямо отвечает: нет, не Пушкин. А значит, не гений, и, стало быть, злодейство, зато – сукин сын и за отца своего, суку, не в ответе. А может быть, всё-таки Пушкин?.. – с надеждой спрашивает у зала уже он сам. На этот вопрос зрителю предстоит ответить, посмотрев историю о нём – о его друзьях и женщинах, картах и вине, творческих муках и мучителях, одиночестве и гибели, – историю чувственную и жестокую, начинающуюся за здравие, заканчивающуюся за упокой. Озвучена она с помощью грубого юмора Франсуа Рабле, словесного жонглирования Даниила Хармса, эксцентричной поэзии современного эмигранта Владимира Друка и, конечно же, самого Пушкина – всё это органично сопровождает повествование и даже в виде диалогов чувствует себя вполне в своей тарелке; а когда слова заканчиваются, не менее доходчиво говорят марионеточно-акробатическая пластика, многочисленные символы и даже степ. Свет, навстречу которому уходит Не-Пушкин, декорации, ограниченные стенами с окнами, по которым можно залезать до самого потолка, как и в прошлый раз и, очевидно, как всегда, живые музыка и вокал – достойное и вполне привлекательное обрамление для этого зигзага, лишённого, как и «Entre nous», логики, зато не лишённого смысла; всё-таки театр «Человек» - недаром у него название глобальное – и проблемы ставит глобальные: «Есть я или нет меня?» и «Кто я?». И, посмотрев в этом театре уже два спектакля, могу уже с уверенностью заявлять: Алексей Агапов – замечательный актёр, с полной самоотдачей обливающийся на сцене потом и слезами, играющий на предельном натяжении нервов, и получается ярко, убедительно, любо-дорого посмотреть. Во многом благодаря нему «Зигзаги» мне понравились и я могу с чистой совестью порекомендовать их всем, не страдающим предрассудками относительно андеграундного театра.
По окончании спектакля я, попрощавшись с «Человеком» до следующего сезона, дотопала по Поварской до метро; было ещё светло, а подземный переход уже гремел исполняемой тамошним уличным оркестром «Машиной времени». И я вышла из этого перехода не в сторону Арбатской, а в сторону Арбата, где в такой час уже закрылись все бутики и он безраздельно принадлежал музыкантам и их слушателям, и прошлась по нему до Смоленской. Доехав до Молодёги и осуществив небольшой шоппинг для пропитания на сон грядущий, я на маршрутке приехала домой и теперь надеюсь лечь пораньше и встать пораньше, смотаться с родичами в Метро и начать собираться на дачу, куда я, вполне возможно, уеду уже послезавтра, а вернусь никак не позднее третьего июля. Но поскольку я и с дачи хоть пару раз да напишу, надолго не прощаюсь)

Вчера я встала из-за монитора в половине второго ночи, сегодня вернулась за него в половине двенадцатого дня. Сварганила себе завтрак бедного китайского крестьянина – ту самую рисовую лапшу, которая на вид, может быть, и стеклянная, зато на вкус она однозначно резиновая, пахнет тоже неаппетитно и вызывает сильную жажду. Когда я, обойдя все ленты блога и все форумы, как обычно, просмотрела все фотографии с сегодняшнего спектакля, чтобы выбрать иллюстрацию для будущей рецензии, меня дёрнуло перечитать с Интернета «Комнату Джованни» Болдуина, и я осуществила это за один присест, до обеда; после обеда же поехала неспешно, ничего не читая (перечитанное следовало переварить), на Юго-запад, где сегодня мне предстояло посмотреть их второй, после Дракулы, культовый спектакль именно по этому роману. Приехала рано, до открытия, потолкалась в фойе, войдя, купила программку, изучила её, смолотив взятую с собой шоколадку (у меня окончательно оформилась привычка есть в театре в больших количествах шоколад, при том что раньше я его не любила да и сейчас не люблю во всех других местах, кроме театра), с открытием зала проследовала на своё законное место с краю последнего шестого ряда. Всё бы хорошо, если бы передо мной не маячила голова больно уж высокого человека, посему, дождавшись третьего звонка, когда все уже расселись и остались только претенденты на подушечки на ступеньках, я не стала дожидаться, пока наш ряд подвинут, и сама пересела на свободное место в середине ряда, обеспечив себе тем самым идеальную видимость и слышимость. Никто на это место более не претендовал, тем паче что шёл спектакль без антракта, и вскоре началось то, что я предвкушала всё сильней и сильней с того самого момента, как распробовала Юго-запад и начала всё больше и больше влюбляться в него.
На сцене – лабиринты решёток, клетки, как в зоопарке, те самые, в которых заперт каждый из нас, и в которых выживает только тот, кто не боится оставаться самим собой, не заботясь о том, восхищение или омерзение он вызывает у столпившихся по ту сторону прутьев зевак. Именно в этом – подчёркнутая антисоциальность романа Болдуина, не понаслышке знающего о том, что значит быть негром и геем в штатах 40-х и 50-х годов прошлого века, чей герой, Дэвид, накрепко повязан стерильной американской мечтой и, чтобы не запачкаться любовью, не провонять ею, бежит от неё снова и снова, губя и себя и других. Это бегство от своей сущности тождественно бегству от безжалостного и кровожадного общества, тождественно бегству из тесной комнаты с замазанными извёсткой оконными стёклами, комнаты Джованни, одухотворённой создателями постановки – любой из этих рывков обречён на провал, любой проигравший в этой битве обречён на одиночество. Парадокс: мы стремимся прочь от дома, когда находимся в нём, и стремимся домой, находясь далеко от дома – и точно так же мы иногда относимся к тем, кого любим, пусть даже и не сознавая этого. Всё это можно прочесть в романе – и всё это можно увидеть в спектакле, хоть и текст в нём звучит зачастую отнюдь не авторский, а некоторые фразы, которые кажутся мне ключевыми, не звучат в нём вовсе; сначала обильная ностальгически-исповденическая болтология, с которой стартует спектакль, утомила меня, и я утешала себя тем, что просто я всегда особенно придирчива к постановкам произведений, которые я люблю, но потом динамика действия начала нарастать, накаляться, и я простила режиссёру вольность с оригинальным текстом. При сегодняшнем перечтении романа я видела Леушина в роли Джованни, а Матошина в роли Дэвида, но режиссёр распорядился в точности да наоборот, определив Леушина на роль Дэвида, а Матошина на роль Джованни; но я простила ему и это, когда увидела, что он переквалифицировал Джованни из бармена в танцора (употребляю именно этот термин, поскольку понятие «стриптизёр» уже слишком опошлено): оказалось, что Матошин создан для танца, на него словно не действуют законы физики, а что ещё, как не танец, настолько сродни и страсти, и боли? При его первом появлении у шеста у меня чуть глаза не вылезли из орбит, однако же вернулись на место, после чего им оставалось только пялиться на это потрясающее зрелище, которое, к огромному моему сожалению, по большей части происходило на заднем плане, откуда видно его было, конечно же, не так хорошо, как на переднем. Воистину, сегодняшний спектакль стал лучшим, каковой только можно выдумать, прощальным подарком для меня (он стал последним из посмотренных мною в этом сезоне, теперь я не увижусь с Юго до сентября), объединив в творческом тандеме двух моих любимых актёров: их неповторимые брутально-экспрессивная пластика и манера речи, талантливейшая игра с абсолютной самоотдачей и надрывом – отчаянная, если можно так выразиться, игра, – красивые тела в чёрных коже и сетке – всё это создаёт два чертовски притягательных образа, рядом с которыми все прочие персонажи, также яркие, колоритные, характерные, выглядят лишними, даже раздражают. Когда кончаются слова, которые также кажутся совершенно ненужными и неубедительными, и эти двое, вместе или поодиночке, просто двигаются на сцене, сексуальная энергия этих движений просто не помещается в двухчасовом пространстве спектакля, переполняет его и, пульсируя собственным ритмом, физически осязаемыми волнами выплёскивается в зал, и на это можно смотреть бесконечно. Дополняют это зрелище отличная музыка, великолепное освещение, аппетитно приодетая массовка – и вот вам атмосфера свободного и порочного Парижа, считающегося столицей любви, которым на деле, как и любым другим городом, правят деньги и предрассудки – вот и ещё один парадокс. Хронологически изорванное повествование неумолимо приходит к заведомо трагическому концу, но множество огоньков, благодаря зеркалам уходящее в бесконечность, и усталый белокрылый ангел-хранитель, которого у Болдуина не было и в помине, неожиданно разрушают безнадёжность, отказываются производить такое же, как финал романа, гнетущее впечатление, и это мне представляется очень правильным. Снова завершается очередной шедевр от Юго-запада, снова рискую до крови отбить ладони аплодисментами, снова призываю всех заинтересовавшихся и не заинтересовавшихся: посмотрите, или прочтите, а лучше и то и другое. А главное – не вспоминайте при просмотре или прочтении, что Бог зачем-то разделил нас на мужчин и женщин, Новый свет и Старый свет, законопослушных консерваторов и неукротимых бунтарей: для любви, а значит – и для Него, – всё это не более чем условности.
После спектакля я последней ушла из театра, проведя ладонью по афишам на стенах и опустевшему стеллажу для программок, попрощавшись с администрацией, честно пообещав скучать. Поскольку было ещё светло и тепло, я прогулялась не только от театра до Юго-западной, но и от Молодёги дворами до дома, что становится приятной традицией. Завтра, судя по тому, что Ушастая так мне и не написала, мне не удастся повторить с ней маршрут Даши и Лады, т.е. посмотреть в Художественном короткометражки Озона и сходить в Манеж на фотовыставку; впрочем, афиша Яндекса и не обещает мне на завтра никаких короткометражек, посему на них можно будет забить и ограничиться второй частью плана, если, конечно, ничто этому не помешает. В любом случае, я прощаюсь – время уже недетское, а дел ещё хватает)

Попускать слюни на фото от Игнатовой | Или на фото от Тупталова | Прочитать роман на одном дыхании

Сегодня во время обеда я озаботилась вопросом, как добраться до театра-студии «Человек», куда я на сегодня взяла билет; при посещении его сайта выяснилось, что от Арбатской, Баррикадной и Пушкинской до него примерно одинаковое расстояние, и я, тщательно перерисовав карту на бумажку, решила избрать максимально знакомый маршрут, то бишь, в должный срок вывалившись из дому, доехала до Арбатской и пошла по Поварской. Ориентируясь по своему самопальному добиралову, я свернула в Малый Ржевский переулок, оттуда – в Скатертный, и сразу же за поворотом стал уже виден маленький, невзрачный театр, притулившийся в окружении разномастных старых домов, достаточно невысоких, чтобы оттуда, как везде в историческом центре столицы, видно было небо. Пока я разглядывала афиши, меня нагнала пожилая пара, шедшая с самого начала Поварской за мной по следам и совавшаяся в каждую арку; откуда ни возьмись, появилась тётка в зелёном, сообщила, как рада нас всех видеть в театре, предложила зайти внутрь или ещё погулять, как будто бы мы без неё не догадались, и потребовала загадать желание, ибо оно непременно сбудется. Старики вошли, а я решила ещё побыть на воздухе, ибо добралась до театра рано, почти за час; тётка высказала надежду на моё возвращение, как будто бы я удрала куда-нибудь с купленным билетом, и я, на всякий случай загадав это самое желание, переместилась в ближайший дворик, абсолютно безлюдный и густо пропахший цветущими пионами. Там, в тишине и покое, я проболталась на неудобных качелях около получаса, затем вернулась в театр и тут же снова угодила в руки зелёной администраторши, которая, треща без умолку, торжественно надорвала мой билет, пообещала положить табличку с надписью «не занимать» на моё место, продала мне программку за 20 рублей и наговорила ещё кучу всего, так что я насилу от неё ускользнула в подвальный этаж. Там ютилась раковина с зеркалом, две туалетные кабинки унисекс и крошечный уголок пустующего гардероба, так что я сразу почувствовала себя словно у кого-то дома в гостях; когда я поднялась опять наверх, в холле, который лучше было бы назвать предбанником, уже играла музыка, пахло кофе из автомата (это единственный театр на моей памяти, в котором нет буфета), появлялись люди, преимущественно пожилые; всех прибывающих администраторша встречала, как родных, шумно радовалась и решительно у всех требовала загадать желание, «потому что это как с новой едой», и купить программку, потому что в ней очень-очень важные сведения (программка действительно расписывала все 13 эпизодов). Потом она принесла два листа бумаги – для записи на последние спектакли этого сезона и на следующий сезон; на первом листе можно было помимо прочего записаться на бесплатный просмотр спектакля Зигзаг, и я, как человек на халяву падкий, недолго раздумывая, пополнила список желающих своими именем и телефоном. Тем временем народ скапливался, вскоре яблоку стало негде упасть, а включившийся кондиционер вкупе с открытой на улицу дверью создавали отменно вымораживающий сквозняк, вот уже и администраторша толкнула вступительную речь, предупреждая, что «это самый авангардный авангард, какой только может быть», и что некоторые шутки ниже пояса могут оскорбить чьё-нибудь целомудрие, но спектакль задерживали минут на пять, никого в зал не пуская; но вот его открыли, публика (очевидно, большинство по записи, а не по билетам) хлынула внутрь, и когда я подтянулась, моё место в середине первого ряда было уже занято. Зелёная администраторша хотела пристроить меня на свободное место во втором ряду, но я, памятуя о давешней обиде, учинённой мне администраторшей Луны, потребовала освободить моё законное место, апеллируя к честно купленному на него билету, и инцидент («видимо, табличку не на то место положили») был тотчас же устранён. Это был, к тому же, ещё и театр с самым маленьким залом на моей памяти, даже меньше Покровки; сцена – квадратная коробка с тремя стенами, сложенными из квадратов, похожая на помещения для инсталляций современных художников. Эта ассоциация оказалась довольно-таки верной – ну да разберёмся по порядку, что подразумевает современный театр под «самым авангардным авангардом».
Что получится, если трёх великих абсурдистов от драматургии – Валера Новарина с его фольклорным языком, Даниила Хармса с его изысканной «заумью» и Эжена Ионеско, разрушающего язык как таковой, – смешать, нарушая всяческий хронологический и логический порядок, с произведениями французского и русского народного площадного театра, главный символ которого – дубинка – настолько очевидно фалличен, что Фрейд плачет по нему горькими слезами? Получится «Entre nous/Между нами», детище совместного русско-французского проекта «Перспектива», а именно – французского режиссёра Кристофа Фетрие и русских актёров труппы театра «Человек», получится полуторачасовая антология лучших образцов фарса, вырванных из контекстных рамок и помещённых во вневременное и антитерриториальное пространство. Этот спектакль – торжество вербальной эквилибристики, игры словами, каламбуров, где звучат русская и французская речь, подражание речи и подражание природным звукам, где через все сюжеты красной линией проходит следующая тема: можно не понять друг друга, говоря на одном языке, а можно понять, говоря на разных языках или не говоря вовсе. Доказывая универсальность, яркость и синтетичность языка, он одновременно отрицает его необходимость и незаменимость, демонстрирует возможность полноценного общения посредством пластики, жестов, мимики, интонаций, которые, в отличие от слов, не меняются, не распадаются, не соединяются, не стареют и не умирают, а всегда остаются цельными, понятными, актуальными и однозначными. Самое бесхитростное кривляние, самая неотёсанная пошлость вдруг вызывает самый искренний смех, и неожиданно в самых нелепых ситуациях узнаёшь самую реальную жизнь, над самыми глупыми вопросами задумываешься, как над самой глубокой философией… будь проще, словно говорит своему зрителю театр парадокса и гротеска, поскольку нет ничего сложнее простоты. Невозможно применительно к такому театру говорить об образах персонажей, об их психологизме, комичности или трагичности: сегодня на сцене трое мужчин и две женщины блестяще играли, но не роли, а словно партии в музыкальном произведении, играли с полной самоотдачей и безусловным талантом; при этом и музыка, живая музыка звучала шаманскими мотивами прямо над головами актёров и зрителей. Невозможно также потребовать от такого театра декораций, костюмов, какой бы то ни было ещё конкретики – он неповествователен, не несёт идей, а несёт эмоции, поэтому единственным, что сегодня помогало актёрам воплощать задуманное режиссёром, было освещение, да сами стены, те самые стены в серых квадратах, периодически преподносили сюрпризы, превращаясь в окна и двери. А что тогда ещё можно сказать об аппетитном, интересном, оригинальном, талантливом, искреннем абсурде? – думаю, только то, что всем готовым принять этот жанр (глагол «понять» с ним несовместим) следует немедленно ознакомиться с «Entre nous». Не пожалеете ни на секунду.
Я же не пожалела, что записалась на Зигзаг, когда после спектакля покинула театр, ворочая в голове столько всего, сколько там не всегда накапливалось даже после трёхчасовых спектаклей, я уж не говорю о полуторачасовых. Тем же маршрутом добравшись до Арбатской, где подземный переход уже трансформировался в концертную площадку, я доехала до родной Молодёги и, завернув в Трамплин за лавашом, порадовалась появлению тхины в тамошнем ассортименте и прихватила на пробу китайской «стеклянной» рисовой лапши. Набив торбу съестным, я снова пошла домой пешком, дворами, и написала всё вышеизложенное уже с проветренными мозгами, готовыми завтра снова вернуться в театр, только уже другой. А сейчас я вас покидаю, да поможет вам Википедия в осиливании сегодняшней рецензии)

Сегодня по возвращении из кино я благополучно успела и пообедать, и рецензию написать, а после этого снова покинула дом родной, дабы поехать со свежими комиксами до Добрынинской и вернуться в театр Луны. Никуда не торопясь, до метро снова выбрала «экскурсионный» автобус, до театра добралась впритык, и снова проверявшая билеты старушка намекнула, что если бельэтаж (а мой сторублёвый билет был туда же, куда и в первый раз) будет закрыт «по техническим причинам», мне можно будет устроиться в партере. Естественно, я, купив программку, сразу же прошла в партер, встала в сторонке в ожидании последних звонков; тамошняя бабка-надзирательница тут же принялась мне втолковывать, что мест не будет и чтобы я шла к себе на бельэтаж, я ей, в свою очередь, объясняла, что не первый раз в театре и знаю, что свободные места всегда остаются, и чем дольше она приставала, тем менее дружелюбным становилась интонация разговора с обеих сторон. Звонки тем временем звенели, народ валил вполне густо, ибо таки был выходной день, а не будний, как в прошлый раз, однако с третьим звонком места в середине первого ряда ещё остались, и я устроилась было там, но ненадолго – законные обладатели этих мест меня согнали. Уже после третьего звонка я переместилась в середину третьего ряда и, когда уже свет погас и начался спектакль, была абсолютно уверена, что уж там-то останусь хотя бы на всё первое действие; однако вопреки тому, что обычно после третьего звонка опоздавших в зал не пускают, появились какие-то личности, прошедшие в первый ряд и обнаружившие свои места там занятыми. Я мысленно позлорадствовала было, однако занявшие места не собирались их освобождать; вмешалась надзирательница, они долго что-то неслышно обсуждали, и, дабы решить проблему (видимо, у двоих людей оказался билет на одно место или один из них был приглашённой важной персоной), она, видимо, припомнила мне мою упёртость и науськала опоздавших на меня. Они не поленились пробраться ко мне в середину третьего ряда, а мне пришлось пробираться обратно и пытаться выискать глазами в полутёмном зале пустые кресла; таковые были, но мне не хотелось больше никого беспокоить, к тому же надзирательница снова пристала ко мне, настойчиво выпроваживая в бельэтаж, и я, смирившись с тем, что она в любом случае не даст мне спокойно посмотреть спектакль, если я не уйду, поднялась наверх. В бельэтаже оказалось свободное место с краю второго ряда, и я устроилась там – оттуда настолько хорошо было видно и слышно, что даже в антракте я не стала заботиться о своём законном месте где-то в третьем ряду и осталась там. А теперь о спектакле – это был уже не проект постороннего режиссёра, как «Рубиновый вторник», а вполне типичный образчик, выражаясь словами коллег-критиков, «прохановской порнографии», с коей мне захотелось познакомиться лично, расширения кругозора ради.
«Камера обскура» - первый педофилический роман Набокова, предтеча «Лолиты» на русском языке, в котором разменявший полвека коллекционер Бруно расплатился жизнью за страсть к шестнадцатилетней нимфетке Магде; «Губы» - мюзикл по этому роману, дополнивший его сюжет, для пущей актуальности, желанием Магды стать кинозвездой, ради которого ей и нужны деньги богача Бруно, плюс ещё несколькими незначительными деталями. Как и в большинстве мюзиклов, в либретто и этого мюзикла тоже лучше лишний раз не вслушиваться: нелепица та ещё, к тому же по некоторым песенкам можно было бы классифицировать его как детский мюзикл, кабы не щекотливая тема и трагический финал. Также, как и большинство мюзиклов, этот несёт исключительно развлекательную функцию: комедией его не назовёшь, ибо хоть многие зрители привычно смеялись над неким подобием шуток, то мне было отнюдь не смешно, и не назовёшь и драмой, ибо ему не хватает глубины и убедительности, чтобы можно было сочувствовать кому бы то ни было из персонажей (может быть, играй Горна не Бегма, хоть он тоже немного харизматичен, а Полосухин, он бы сделал этого персонажа многогранней, хотя я совершенно не могу представить этого актёра в подобной роли). Впрочем, я и не ожидала чего-то большего от произведения заведомо эстрадного жанра, а поскольку на эстраде основную роль играет картинка, обстановка, декорации, если хотите, то похвалю идею использования выдвигающегося, на манер старинного фотообъектива, экрана, видеоряд на котором, сопровождавший время от времени театральное действие, был весьма любопытен, так что я даже посоветовала бы Проханову подумать о карьере артхаусного кинорежиссёра. Но больше, к сожалению, хвалить особо нечего, хоть и ругать не хочется тоже: актёры петь умеют и играть стараются, экшн не провисает, женская половина публики от мелодраматических перипетий в восторге, и даже меня одна-единственная из арий, исполняемая женой Бруно, Аннелизой (Солнцева), немного зацепила. В общем, для того, чтобы отдохнуть и ничего кроме отдохнуть, спектакль вполне подходит, и никакой вопиющей порнографии замечено не было – как, впрочем, и вообще какой бы то ни было сексуальности, хотя не мне, не разделяющей набоковских пристрастий, судить о том. Советовать не рискну – определяйтесь сами, заинтересовало вас или нет, и если первое, то зацените и поделитесь своими впечатлениями)
После спектакля я дотопала до метро, доехала до родной Молодёги, благо длился он, спектакль, всего два с половиной часа, как раз к синим сумеркам, до темноты, и решила до дома пройтись пешком. Вошла во дворы Молодогвардейки – и тихо прифигела: по ним словно Халк прошёлся – множество деревьев повалено, вырванных с корнем или расщеплённых вдоль ствола, валяется множество обломанных веток; видимо, я умудрилась пропустить весьма примечательный ураган и, судя по мокрой земле, свежести и приятным запахам в воздухе, ещё и с дождём. Впрочем, когда я дошла до родного микрорайона, там с деревьями и даже с ветками всё обстояло благополучно, словно именно мой дом стихия решила обойти стороной, или просто здешняя растительность оказалась покрепче. В любом случае, я неспеша добралась до дома и теперь так же неспеша закругляюсь с данным постом и скоро свалю спать, ибо завтра вечером у меня снова театр, и на сей раз ещё незнакомый, а незнакомый театр, как известно, сначала ещё и найти надо. До свежих рецензий!)

Вчера вечером мы с Ушастой долго и мучительно обсуждали крайне скромное расписание сеансов Рок-волны в московских кинотеатрах, а именно – что слишком рано, что слишком поздно, а что может оказаться слишком дорого, и даже рассматривали возможность просто погулять где-нибудь с утра, дабы на фильм я выбралась когда-нибудь потом. Сомнения в успешности нашей первоначальной задумки развеял мой вечерний звонок в кинотеатр Ролан – там на сеанс на 12 нам пообещали билеты по 120, и мы ушли спать, будучи абсолютно спокойными насчёт сегодняшнего дня; следует добавить, что я уползла из-за монитора и телека по собственным меркам рано и не без удовольствия, поскольку вчерашнее дурное известие о моём скором отбытии в поля немало поспособствовало моей усталости в частности и не лучшему расположению духа в целом (приношу свои извинения всем, на кого нагавкала в аське вчера). Сперва я послушала Наше, а потом решила бороться с убийственной жарой, распахнув окно настежь и избавившись от одеяла; жаре на эти мои действия оказалось наплевать, зато это весьма обрадовало комаров, хотя комары были меньшим злом по сравнению со всеми теми звуками с улицы, которые стали слышны кристально ясно. Какая-то пьяная болтовня далеко внизу под окном, визг шин стритрейсеров, проходящих повороты на въезде на нашу улочку и на выезде с неё, какая-то перестрелка, заставившая возмущённо взвыть автосигнализации, и прочая, и прочая… слушая всё это сквозь дрёму, я мысленно признавалась в любви к своему району, где всё это возможно. На рассвете, разбуженная чириканьем балконного воробья, я вздохнула с облегчением в отсутствие жары, комаров и шумов и ещё немного поспала по-настоящему, проснулась задолго до будильника, но провалялась ещё некоторое время после того, как он отзвонил. Позавтракав, я пораньше выкатилась из дому, прокатилась на «экскурсионном» автобусе по району, в метро спустилась раньше назначенного срока, но Ушастая уже ждала меня там несколько минут; вместе мы доехали до ЧП, и стоило нам выйти из метро, как на площади вокруг памятника Грибоедову нас встретил настраивающий инструменты оркестр в красной форме, окружённый папарацци, зеваками и ментами. Сначала мы удивились этому зрелищу, ибо день России вроде как везде отпраздновали ещё вчера, но потом Ушастая вспомнила - в связи с каким-то юбилеем данного симпатичного транспортного средства сегодня проходил парад трамваев; впрочем, трамваи, на мой взгляд, симпатичны тогда только, когда в нём едешь или когда он неспеша проплывает мимо в автомобильном потоке, а не когда вокруг них устраивают шумиху. Пока мы шли по бульвару, трамваи всех мастей, начиная от старушек Букашек и им подобных с деревянными боками, стояли пустыми в ряд на рельсах, а проезжую часть перекрыли от остального движения, и на ней тоже начинали появляться любопытствующие люди. Мы же просто гуляли, и когда дошли до фонтанов, начинающая уже умирать от жажды я бросилась было к ним с вполне определённой целью, но потом раздумала, ибо всё-таки было там мелковато и грязновато, и мы, посидев на каменном бордюре, двинулись дальше, до Ролана. Там мы приобрели обещанные билеты по 120, я наконец утолила жажду посредством тамошнего чистого фонтанчика, в котором была превосходная солоноватая вода, и мы, поскольку времени у нас было навалом, потопали назад, ибо у Ушастой после покупки билета остались деньги и она надеялась присмотреть себе ошейник в магазинчике Дяди Бори. Трамваи поехали друг за другом сначала нам навстречу по одной стороне бульвара, потом параллельно нам по другой, описывая круг; вокруг них носилось множество народу с камерами и фотоаппаратами, а возглавляла шествие, как мы увидели, когда оно поравнялось с нами, конка, запряжённая четвёркой грязно-белых, – страшное зрелище, особенно (или, вернее, даже?) для нынешнего века. Парад обогнал нас и, когда мы подошли на гремящую оркестром площадь, уже финишировал; журналисты плотной массой окружили зашоренных лошадей, совали им в морды свои записывающие бандуры, виднелись люди в майках с символикой праздника, даже одна свадебная пара попалась нам на обратном пути – всё свидетельствовало о пышном размахе нелепого мероприятия. У Дяди Бори оказался закрытым, и мы пошли назад ни с чем; вскоре парад опять тронулся на новый круг, снова догнал и обогнал нас, поперёк бульвара снова метались ловцы удачных кадров, меня же (хотя не только меня) гораздо больше привлекла кавайнейшая двухмесячная дворняжка Жучка, выгуливаемая какой-то старушкой, которую (в смысле щенка, а не бабку) я так и не успела сфотографировать. Мы с Ушастой опять тормознули у фонтанов, уютно устроились на камнях в тени дерева; когда Ушастая принялась меня, вольготно разлёгшуюся, фотографировать, мне на морду упало несколько капель, не похожих на те, которые ветром приносило из фонтана. Мы тут же выскочили из-под дерева радоваться дождю, однако он притих, не успев и начаться, и мы ещё немного посидели с противоположного края фонтана, а потом, ибо по-прежнему у нас в запасе оставались добрые полчаса, решили дать по бульвару ещё кружок. И дали, по-братски разделив наушники плеера Ушастой и подпевая Пикнику, развернувшись не доходя до площади и пройдя немного мимо Ролана до конца бульвара, дабы успеть дослушать песню; затем мы снова ввалились в кинотеатр, я снова напилась из фонтана, и мы отправились на поиски нужного нам малого зала. На незнакомой территории мы, естественно, заблудились, но нас проводили, и мы устроились в середине третьего ряда – некому было сгонять нас оттуда, ибо нас всего было в зале никак не больше пяти человек; дальнейшие примерно два часа мы провели просто прекрасно.
Несложно было догадаться, что от дубляжа вместо субтитров такой фильм, как Рок-волна, многое потерял, однако даже над переводными шутками этой потрясающей комедии я смеялась так, как не смеялась в кинотеатрах со времён Солдат неудачи. Впрочем, юмор – не единственная и далеко не главная составляющая этого фильма: главная фишка – лучшие образцы английского и американского рока 60-х, под который блестяще подобранная актёрская команда блестяще сыграла ди-джей-экипаж судна, из нейтральных северных вод круглосуточно выпускающего в радиоэфир неформатную музыку. Присущий этой музыке и этой эпохе бесшабашный и бунтарский дух с экрана просто осязаемо льётся рекой – герои незамысловатого, но при этом увлекательного сюжета гораздо серьёзнее относятся к вопросу о том, кто переспал с чьей девушкой, нежели о том, как избежать неприятностей с британскими властями, мечтающими прикрыть растлевающую законопослушных граждан свободную пиратскую коммуну. Из всего этого получилась чертовски вкусная вещь – весёлая, заводная, жизнеутверждающая, заряжающая мощной порцией позитивной энергии, немного трогательная, абсолютно безпафосная, похожая на наших Стиляг и День радио, только в астрономическое число раз круче, с достойным и красивым ответом Титанику в финале и с хорошим (спойлерю, дабы никто не вздумал проливать слёзы) концом. Одно удовольствие было посмотреть на персонажей этой рок-утопии: экстравагантного короля радиовещания Гэвина, которого начинаешь хотеть с первого его появления в кадре (Риз Айфанс, отдельное спасибо Владимиру Аверину, озвучивавшему его сексуальным голосом), харизматичного капитана Квентина (Билл Найи, который всегда мне нравился как актёр), брутального добряка Графа (Филипп Сеймур Хоффман, которого я наконец-то увидела в отлично подходящим ему амплуа) и прочая, и прочая (в кои-то веки даже на женские роли взяли приятные мордашки). В общем, уже второй за короткий отрезок времени шедевр притягательно-аморального стиля «sex-drugs-rock-n-roll», который я посмотрела (после Рубинового вторника в театре Луны), который непременно захочу (да уже хочу!) пересмотреть ещё и ещё раз и который советую посмотреть всем, причём безотлагательно, и в случае с Рок-волной – не пожидившись на хороших размеров экран и хорошего качества звук. Оно того стоит – такие вещи запоминаются надолго и поддерживают правильный взгляд на окружающую действительность)
После фильма мы вывалились в раскалившийся после полудня воздух, дошли по бульвару до метро, ввалились в ещё более раскалившийся вагон, доехали до Молодёги и там расстались: Ушастая, купив мороженое, села в свой автобус, я – в свою маршрутку, чтобы приехать к вам и написать за обедом всё это – надеюсь, написать не зря. А теперь я убегаю в театр – и сказал Феникс: да будет две рецензии за одни сутки, и это хорошо.)

Этой ночью, стоило вовремя (то бишь до рассвета) лечь спать под сверкание зарниц, полосующих небо на горизонте, как приснилась следующего содержания ерундовина: я оказалась на площади, где толпилось много народу, перед зданием, которое можно назвать дворцом или особняком; был вечер, горели фонари, кажется, работали фонтаны. По ступеням дворца спустилась какая-то тётка и подозвала меня и ещё одну девушку, низенькую и полненькую, с которой я, по сюжету, уже давно работала вместе; мы пошли за ней внутрь и прошли через зал, отливающий изумрудным цветом. В зале ничего и никого не было, кроме трона в середине, на котором неподвижно восседал немолодой мужчина; мы не поднимали на него глаз, но боковым зрением я разглядела, что больше всего он смахивает на Магнито из фильмов про Людей Икс. Тётка сказала нам, что ему, этому дядьке, нужно такое-то количество яблок, и оставила нас; в маленьком помещении без окон сбоку от изумрудного зала действительно оказались яблоки, мы отсчитали нужное количество, принесли их в зал и, кажется, просто сбросили их на пол к ногам дядьки, потому что он ничего не сказал и не сделал. Мы прошли в другое боковое помещение, противоположное первому, но тоже маленькое и без окон, где были умывальники, и, о чём-то непринуждённо болтая, умылись и напились; пробегавшая мимо какая-то девушка, видимо, так же, как и мы, прислуживавшая дядьке на троне, посмотрела на нас с каким-то страхом – видимо, остальным нельзя было там умываться, а мы-то знали, что уже заслужили каким-то образом эту привилегию. Потом мы снова вышли на улицу, но та тётка опять подозвала нас спустя какое-то время и протянула нам поднос с двумя тарелочками; упитанная девушка схватилась за тарелочку с ягодами, я – за тарелочку с вареньем, и на сей раз тётка лично сопроводила нас в зал и стояла за нашими спинами, пока мы топтались перед дядькой на троне, уставившись в пол и протянув свои тарелочки. Время тикало, а дядька по-прежнему не подавал признаков жизни, и мы молчали и не двигались; и вдруг он приподнял руку, и я, уставшая от ожидания, сделала шаг вперёд и подставила ему под руку свою тарелочку, чтобы он смог взять её. Как только это произошло, тётка вывела нас из дворца, но прошло ещё меньше времени, прежде чем она появилась в третий раз – и теперь уже она позвала меня одну; застыв перед дядькой на троне, я думала о том, что сейчас будет либо что-то очень хорошее, либо что-то очень паршивое, и даже не поняла как следует, кто озвучил мне новый приказ: тётка или сам мужик. Говорилось же в этом приказе, что мужику срочно понадобилось 65 воздушных шариков, причём в кратчайшие сроки, и я понимала, что не успею их надуть, хотя бы потому, что не умею, и что если не успею, мужик меня прикажет уничтожить, и что после того, как он предпочёл меня, а не её, просить помощи у той полной девушки будет бесполезно. Я прошла в очередное боковое помещеньице, где стояло несколько странного вида агрегатов, словно с разливным пивом; тут до меня дошло, что самостоятельно надувать шарики не придётся: шарик надевался на носик агрегата, при нажиме на рычажок шарик надувало воздухом… вот только в процессе снятия шарика с носика и попытки завязать его хвостик узлом он безнадёжно сдувался и напрочь терял весь презентабельный вид. Промучившись так некоторое время, я плюнула на эту затею, быстрым шагом вышла из замка и, подойдя к стоявшей в стороне от толпы группе молодёжи, саркастически-весело, ни к кому конкретно не обращаясь, попросила меня поздравить с тем, что сегодня я умру только из-за того, что не умею надувать воздушные шарики. Неожиданно откуда-то появилась Даша Шиповских и вызвалась мне помочь, за ней ещё несколько человек, которых я толком не разглядела, потому что мы поспешили обратно во дворец, и все принялись надувать шарики; в конце концов и я обнаружила из всех агрегатов один настолько удобный, что и у меня начало получаться надувать их вместе со всеми. В итоге, когда мы оторвались от работы, весь пол маленького помещения был покрыт воздушными шариками различных размеров, форм и цветов, и мне сообщили, что их тут около 120-ти, а так же объяснили, что они якобы нужны мужику для того, чтобы дышать чистым кислородом; тем не менее, я предложила выбрать из них для него самые красивые и, довольная тем, что всё хорошо закончилось, проснулась. Как я заранее и решила, к трём я поехала на Арбатскую смотреть в Художественном, в Синем зале, Ведьмину службу доставки с DVD; приехала вовремя и, купив билет, сразу прошла в зал, устроилась на привычном боковом месте третьего ряда. Опять-таки, много говорить не буду о детском аниме, которое старше меня и наверняка уже посмотрено всеми желающими; скажу только, что это самое, пожалуй, спокойное и размеренное из творений Миядзаки, без глобальщины и фантастичности, построенное по хрестоматийному сказочному шаблону, но от того не менее симпатичное, нежели остальные. Не без удовольствия в очередной раз отдохнув глазами на рисованных пейзажах, я после сеанса прогулялась по раскалённому летним солнцем Арбату до Смоленки, а там привычно прилипла к театральной кассе и взяла да и взяла, простите за тавтологию, билетик на завтрашний вечер – опять в Луну и опять за сто рублей. И это при том, что завтра же с утра я надеюсь успеть стаскаться с Ушастой в кино на Рок-волну, на кою я собираюсь выбраться ещё с учебных времён, и кою будет обидно, если пропущу – даже более обидно, чем если она окажется не настолько классной, как о ней говорят уже посмотревшие (впрочем, некоторым посмотревшим я вполне склонна доверять). Да, временем теперь стоит распоряжаться экономнее – уже 17-го, максимум 20-го меня неожиданно решили утащить на дачу на две недели, при худшем развитии событий – на три (хотя я пытаюсь дать родным понять, что столько не выдержу). Купаться хоть каждый день, при соответствующих погодных обстоятельствах, это, конечно, хорошо, но не когда не все театры ещё закрыли сезоны, и уж точно не до тех пор, когда некоторые театры их уже откроют, поэтому, когда мне надоедят заплывы в озере, чтение книжек на качелях и особливо Интернет с кусачим билайновским трафиком, начну молиться об ухудшении погоды – тогда, возможно, меня вернут обратно в город пораньше. Ну да не будем о грустном, ибо помимо водоёмов дачная житуха имеет ещё кучу приятностей и полезностей, а пока я здесь и регулярно радую вас себя конспектами своей насыщенной культурной жизни, а сейчас пора заканчивать. Всем не хворать, с днём России)

Давеча покончив с рецензией и другими делами в сети, я с аськой на мониторе и Нашим в ушах прекрасно скоротала ночь до половины пятого, покормила комаров, выложила то безобразие, что угнездилось постом ниже, на СтихиРу, а затем при свете мягкого утреннего солнышка и пении птиц ушла спать. Проспала опять до обеда, а к трём набежали красивые серебристо-сизые тучи, запасмурнело, поднялся ураганный ветер, закрапал дождь; следом засверкали молнии, дождь постепенно перерос в ливень с мелким градом; ливень погасил ветер, и стал слышен далёкий рокот грома, похожий на шум от летящего самолёта. Рокот приближался, становился объёмнее, раскатистей, одновременно ярче становились вспышки; потом так же плавно всё сошло на нет, остался только дождь, а когда и он стих, быстро вернулась жара за тридцать, высушила всё, будто и не было. В эту жару я и добралась до метро, приехала, от Курской по кольцу, на Таганку и перед театром, соответственно, на Таганке и оказалась за полчаса до спектакля. Время помогла скоротать ближайшая театральная касса, где я прикупила ещё билетик (а что в такую жару делать прикажете, кроме как по театрам сидеть?), а затем вошла в «лучший театр России», где год с копейками, со времён «Горе от ума – Горе уму – Горе ума», не была, заново порадовавшись его интерьерам и разорившись на очередную программку аж за сто рублей. В ней, как и в прошлый раз, уместилась и хвалебная песнь самому театру, и биография автора поставленного произведения – сегодня это был, не много не мало, юбиляр Франц Кафка. Со вторым звонком я пролезла в небольшой зал, на своё место в 12-м ряду, и поскольку проход на этот ряд был только с одной стороны, я не стала заботиться о перемещении поближе, к тому же зал в конце концов всецело заполнился, да и видно и слышно было, если не откидываться на спинку кресла, было отлично.
«Замок (Das Shloss)» - роман не громадный, но и не маленький, а спектакль длится всего полтора часа (видимо, ничего более продолжительного Таганка не ставит), поэтому неудивительно, что постановщики безжалостно скомкали сюжет произведения, сделав повествование не плавным, а урывочным, бестолково мечущимся из одного скупо освещённого угла большой сцены в противоположный такой же. Но недостаток действия я ещё могу простить, однако смыслу в спектакле досталось и того пуще – проще говоря, ему выделили совсем уж мизерное место, так что не читавший романа зритель, вне всякого сомнения, решительно ничего не поймёт. «Замок» - это в первую очередь притча, должная вызвать в каждом сталкивающемся с ней размышления о форме и содержании земного бытия, в ней землемер К. прибывает в Деревню, как человек прибывает в мир: там его никто не ждал, и его призвание там никому не нужно – ему приходится работать и жить по правилам, которые навязало ему окружающее его общество. Он мог бы вернуться домой, но его идеей фикс становится попадание в Замок, которому подчиняется Деревня, но обитаемость и даже сам факт существования которого можно поставить под сомнение; под этим Замком можно понимать и государственную власть, и самого Бога, и внутреннее эго, да что угодно в зависимости от взгляда на роман. Ради своей цели К. пренебрегает любовью и дружбой, пытается использовать других людей ради собственной выгоды, но на самом деле используют его – и роман обрывается, так и не позволив герою достичь Замка, сделав его путь нескончаемым во времени и пространстве. Зачем я вам всё это рассказываю? – чтобы никто вдруг не подумал, будто поставить абсурдистское произведение легко; но поневоле я припоминаю не менее аллегоричного и символического «Улисса» Джойса, блестяще поставленного театром Фоменко, и добавляю: при должном мастерстве поставить подобное произведение вполне возможно. И вынуждена признать, хоть и отдавая при этом должное уважение жизненной энергии 90-летнего Любимова: ему не удалось передать философской глубины текста Кафки, ограничившись лишь его внешней, поверхностной частью, словно бы чтобы просто развлечь читателя. В воплощении этой материальной оболочки романа, отделённой от его же души, количество нелепостей, при всех моих тёплых чувствах к авангарду, явно превышает количество удачных режиссёрских находок: такие же, как и в Горе от ума, попытки пропеть не предназначенные для этого строки и мигающие фонарики на касках массовки (они что – шахтёры, а не крестьяне?) кажутся мне неуместными, коробит подчёркнутое сходство ихнего Старосты с Гитлером (не только внешнее, но и в интонациях, и он единственный, кто что-то говорил по-немецки), а ещё я так и не поняла предназначения хитрой светящейся штуковины, со скрипом ворочающейся над сценой и бросающей на задник, на котором и так маячит тень замка, ещё одну тень, бесформенную, однозначно там лишнюю. «Музыкальное» оформление противно пилит мозги, крутящиеся конструкции а-ля турникеты из супермаркетов в качестве декораций центра сцены ничем объективно не обоснованы, освещение не впечатляет, но что показалось мне наиболее вопиющим свидетельством беспомощности режиссёра перед сложным материалом – так это присутствие персонажа, читающего текст от автора да ещё и указывающего, к кому или чему этот текст относится, посредством лазерной указки. Приятно было посмотреть только на Учителя (Подколзина), взявшего на себя обязанность изобразить типичного представителя тоталитаризма локального пошиба, да интересно было увидеть Иеремию и Артура в качестве этаких кэрроловских Траляля и Труляля, зеркалящих друг друга и паясничающих в своё удовольствие (точнее, к сожалению, в рамках постановки – будь она помасштабнее, возможно, эти образы оказались бы яркими и запоминающимися). В остальном – всё как-то никак и ни о чём, но при этом язык не поворачивается назвать этот спектакль полным дерьмом: он выигрывает на фоне уже упомянутого таганковского Горя от ума – меньшей топорностью актёрской игры, отсутствием заигрывания со зрителем посредством попсовых приёмчиков и, как следствие, большей серьёзностью, даже претензией на драматизм в сценах, касающихся брошенной Фриды (Басова). Остаётся только посоветовать всем… читать Кафку, великого сновидца и ясновидца, и окончательно прийти к выводу, что с театром на Таганке, главной задачей которого, по словам программки, является стремление к синтетическому театру, мне, любителю натурального продукта (хоть под синтетикой там подразумевалось смешение всех жанров), всё-таки не по пути. Засим хотелось бы услышать ваши отзывы (должно же это кому-то нравиться))
После спектакля доехав до Молодёги, я, поскольку было ещё светло, до дома дошла дворами пешком; пока писала рецензию, где-то с восточной стороны опять виднелись голубые зарницы молний и слышался иногда особо громкий раскат грома, покачало деревья ветром и поморосило дождём и у нас, но гроза так и не докатилась – стихла. Завтра мой театральный марафон временно прерывается, дабы дать мне возможность выбраться таки в Художественный на Ведьмину службу доставки, а сейчас оставляю вас с данным постом наедине, ибо у меня помимо него ещё найдутся дела)

Вчера вечером, плавно перетекающим в ночь, отстрелявшись с рецензией и прочими мелочами и сделав вид, что легла спать, я ещё немного просидела за монитором, приписав последнюю пару куплетов к той ерундовине, которую начала писать после Дракулы – теперь думаю, выкладывать её или нет, поскольку если в полусонном состоянии у неё ещё виден какой-то смысл, то поутру, взглянув трезво, ужасаешься, насколько я разучилась, со времён «Осеннего», писать. Ну да сейчас не об этом: уйдя спать уже по-настоящему, я ещё немного послушала Наше и только потом с грехом пополам (налетевшие в окно комары жрали меня с особенным аппетитом, но с этим-то как раз я уже свыклась, но писк их при этом мешает заснуть) отрубилась и проспала опять до обеда. Не успела я и обернуться, как пора было выходить – и я вышла под зачинающийся грибной дождичок, вышла поздновато, но, догнав чуть было не уехавшую из-под носа маршрутку, вовремя доехала до Юго-запада, где никаким дождём и не пахло. Вовремя я оказалась и в театре, купила программку, прошла в зал, на своё место в последнем шестом ряду ближе к краю, и дальнейшие три часа заставили меня забыть о том, что я, собственно, сижу в зале среди таких же зрителей (поневоле напросилось сравнение хорошего спектакля со сновидением, во время которого человек тоже не помнит, что он лежит у себя в кровати). Но, как я люблю говорить, обо всём по порядку, под чем следует понимать: к чёрту неинтересные подробности, рецензия расскажет обо всём.
Премьера недавно отгремевшего конца весны, постановка чеховской «Чайки», пьесы неоднозначной и потому немало мною любимой, сумела меня порадовать присутствием на сцене во всей их красе двух моих так же немало любимых актёров Юго-запада – Матошина и Леушина. Первый в роли Треплева создал драматического персонажа поистине гамлетовского масштаба – мятущуюся душу с энергией сжимающейся и распрямляющейся пружины, издёрганную, дерзкую, настолько же резко противопоставленному всему остальному миру, коему такой накал страстей недоступен, насколько его же, Матошина, Дракула. Второй Тригорина, во всех школьных сочинениях, написанных на «отлично», привычно изображаемого подлецом, превратил в пылкого невротика, в глубине чувств и подлинности страданий которого не приходится сомневаться. Под стать им двоим и вершина любовного треугольника – Заречная, сыгранная Дымонт не как наивная, легкомысленная, увлекающаяся девчонка, а как самодостаточная личность, осознавшая и принявшая своё призвание, без жалоб несущая крест любви к искушённому беллетристу и достойная поклонения отчаянного декадента. Невозможно тут рассуждать о том, кто из этих троих героев талантлив, а кто бездарен: все они очевидно неординарны, как и полагается творческим людям, и у каждого из них своя трагедия, по-чеховски безысходная и по-чеховски не имеющая никаких виноватых, кроме их самих, сколько бы их не мучило окружающее их человечество. Все они – творцы, обречённые на одиночество, и все они – намертво привязанные всяк к своему озеру чайки, но сами себя подстрелившие, и этим духом самоуничтожения, такого изысканного и утончённого и при этом безжалостного и кровавого, пропитана вся постановка – пронзительная, контрастная, проносящаяся стремительной вспышкой. Отличная постановка – отличный повод для всякого желающего подкинуть жирной пищи своему уму, порассуждав о сути и смысле искусства и о цене служения ему, а также о многом другом, о чём написал Чехов и на что не забыли должным образом указать авторы спектакля. Помимо всей этой философии, помимо потрясающей актёрской игры (к уже упомянутым троим следует добавить и всех остальных, более чем характерных, ярких, убедительных и запоминающихся) славен он ещё и великолепной музыкой, как всегда выразительным светом, и как всегда уже не нужны ни громоздкие декорации, ни вычурные костюмы, ни птичье чучело и звук выстрела из-за кулис – и без него от финала озноб продирает вдоль хребта; никогда я не устану напоминать, что не наружной обёрткой, а мастерством пластики, жеста, мимики, интонации, искренностью и самоотдачей привлекает к себе Юго-запад. Сегодня я стала свидетелем блестящего прочтения, а точнее – проживания классики, и теперь могу порекомендовать его всем, ведь – да, это я тоже уже много раз говорила – для того, чтобы что-то понять, пьесы надо не читать, а смотреть, причём смотреть в хороших театрах, одним из которых и является Юго-запад.
Более того, добавлю уже не по уставу, этот самый Юго уже не только сравнялся по количеству записанных мною в шедевры спектаклей со старой доброй Покровкой, где я посмотрела спектаклей уж явно больше (учитывая то, что весь немалый репертуар Покровки я уже осилила, а на Юго – менее половины немалого репертуара), но и грозит перегнать, ведь у меня на носу последний в этом сезоне визит туда не скажу на что, скажу только, что это что-то тоже наверняка окажется сногсшибательным. Впрочем, это самое количество ещё и проверяется временем (когда-то я каждый спектакль Покровки готова была записать в шедевры, теперь вижу, что некоторые отчётливее зацепились в памяти, некоторые меньше), а я снова отошла от темы – поэтому вернёмся к нашим баранам, то бишь к моей персоне, после спектакля всё тем же методом (пешком – на метро – папа подвёз до дома) добравшейся до дома и ныне, заканчивая вышеизложенную рецензию, уже могу обещать вам следующую, а именно – завтрашнюю (да, несколько дней театра подряд – это как раз в моём стиле). А пока завтрашняя ночь не наступила, по традиции, говорю: до свидания.)

Что было до Дома я успела пообедать и пострадать ерундой, а затем поехала на Добрынинскую и приехала туда достаточно рано, чтобы никуда не спешить; поэтому я обошла два магазинчика напротив метро, один книжный и один сувенирный, а затем погрузилась в лабиринт подземного перехода, из которого меня вывели указатели на филиал Малого театра. Пройдя мимо этого самого филиала по Малой Ордынке, я заглянула в магазинчик «Лаборатория сновидений», который оказался потрясающим местом – там было дофига симпатичного и оригинального авторского барахла, которое я просто обожаю и которое лучше вообще описывать не буду, иначе заболтаюсь как минимум на страницу, так что сами съездите и всё увидьте своими глазами. Я описала добрый десяток кругов по этому волшебному помещению, всё пересмотрела, перелапала, закаваилась, залила слюнями и решила: туда надо в обязательном порядке регулярно возвращаться, притаскивать туда других людей и когда-нибудь утащить оттуда что-нибудь маленькое и приятное. После этого, благополучно убив запас времени и ко всему прочему ещё сфотографировав тамошнюю церковь Святой Екатерины, я каким-то раком вырулила переулком с Малой Ордынки на Большую Ордынку и сразу же за поворотом углядела искомый театр Луны. Тётенька на входе в его вполне уютное помещение, надорвав мой билет, сообщила, что мне на своё место в третьем ряду бельэтажа (а что вы за сто рублей хотели?) можно не подниматься, ибо она, когда все рассядутся, пристроит меня на свободное местечко в партере. Однако я и сама могла о себе позаботиться – купив и изучив программку, я со вторым музыкальным звонком вошла в небольшой зал, который как раз из одного партера да балконоподобного бельэтажа и состоял, убедилась, что он пуст на треть, да и узурпировала место с краю первого ряда – а чего мелочиться? Короче говоря, в течение трёх часов смотреть с первого ряда отличный спектакль и всё это за сто рублей – даже по моим меркам большая удача, ну да обо всём по порядку. Зал мне понравился сразу не только своими скромными габаритами, но и оформлением, равно как и граффити-фон, и хорошая музыка, и ультрафиолетовый свет, в котором мерцало всё белое, что было на зрителях и у зрителей; потом начался спектакль – и он тоже понравился мне с первых же мгновений.
При чём тут Рубиновый вторник? – наверное, хочется многим спросить у авторов постановки, поскольку это не сразу понимаешь, а вспоминаешь уже тогда, когда читаешь эпиграфом программки знакомые строки из Ruby Tuesday – ведь эта песня Rolling Stones, как и бессмертное произведение Кена Кизи, написана о свободе, той самой, когда есть что выигрывать и есть что терять. Программка называет этот спектакль «притчей в стиле ритм&блюз», но на самом деле она однозначно в стиле рок-н-ролл, и не только благодаря звучащим в ней, помимо вышеупомянутой, замечательным песням: это весёлая, зажигательная, динамичная, жёсткая, искренняя, заражающая своей мощной энергией притча, такая, какой и должна быть пьеса по «Полёту над гнездом кукушки». Все идеи на месте и достойно подчёркнуты, финал, как и должно, страшен во всех смыслах этого слова, но нет ни обличительного пафоса, ни угнетающей, давящей атмосферы – есть только тот неистребимый и невероятно притягательный неформально-бунтарский дух, который и даёт надежду, даёт силы, даёт благотворную художническую злость. Главная заслуга в создании этого весьма благотворного эффекта («Вот ведь что волшебная сила искусства с живыми людьми делает!» - выразился некогда Макс Фрай именно о «Гнезде кукушки») принадлежит, безусловно, исполнителю главной роли, Владимиру Майсурадзе: его Макмерфи чертовски харизматичен, вполне брутален, прекрасно раскован, сочетает в себе страстность воина-одиночки и психологизм прирождённого лидера, азартен и упрям, выглядит настоящим прожжённым хиппи, он убедителен до мозга костей («Такие человечищи хуй пропадут!» - это я уже цитирую слова блогера Коварного Кукуруза об этом персонаже). Майсурадзе играет с полной самоотдачей, и так же играют и все остальные актёры, невероятно удачно подобранные на свои роли: монолитнейший и печальнейший Вождь (Полосухин), Билли (Песков), надрывная истеричность которого всё менее комична и всё более трагична, отменно обаятельный и позитивный Мартини (Пурчинский) и прочие колоритные, яркие, запоминающиеся герои и героини (да простит мне читатель случайную рифму). Избалованная Юго-западом, я уже не удивляюсь ни удачному освещению, ни выразительным костюмам, но мастерство и талант труппы не могу не отметить и в конечном итоге не могу не занести посмотренный мною сегодня спектакль в число обязательных к просмотру всеми уважающими себя людьми как сеанс правильной, действенной терапии. Sex-drugs-rock-n-roll, господа пациенты!..)
После спектакля весьма довольная проведённым вечером я с грехом пополам нашла дорогу обратно к метро, из сухого почти-исторического-центра приехала на родную западную окраину города, поливаемую мелким, но частым дождём, и от метро до дома подвёз меня папа. Скоро пойду высыпаться, завтра у меня снова театр, что, впрочем, неудивительно, стало быть, через сутки у вас снова свежая рецензия во френдлентах и ящиках, засим надолго не прощаюсь, а говорю – спокойной ночи.)

Давеча просидев за монитором под говор 2x2 по телеку до половины второго, я, умудрившись не разбудить, проскользнула к маме спать, и во сне тискала Ягеля, собака Ушастой (положительно я соскучилась по этому лохматому охламону за год, надо будет при случае непременно смотаться к Ушастой в гости). При всём желании утром встать пораньше мне не удалось, в итоге нас разбудил вернувшийся с работы папа и уже только после этого я поздравила маму с днём рождения, вручив свинью из сырой обожжённой глины ручной работы из Белых облаков, купленную во время моего второго визита туда – свинья, вопреки опасениям, понравилась и заняла методом уплотнения своё место на полке с другими коллекционными свиньями, став юбилейным десятым экземпляром. День прострадав ерундой, то бишь преимущественно читая, я, успевшая уже по нему соскучиться, к вечеру поехала в театр на Юго-западе, приехала, благодаря задержавшемуся автобусу, впритык, минут за пять (это вообще входит у меня в привычку – если раньше могла за час приехать, то теперь предпочитаю по прибытии сразу занимать место в зале и не мучить себя долгим ожиданием). Вот и теперь, добравшись, я прикупила программку и отправилась на своё место в шестом ряду, что было ближе к краю, но благодаря многочисленным опаздывающим на первый акт нас подвинули, так что я оказалась в самой середине, а на второй акт все снова расселись согласно купленным билетам. Оттуда, со своего извечного последнего ряда под потолком, я почти четыре часа наслаждалась очередным, не побоюсь этого слова, шедевром от любимого Юго – сегодня это был «Дракула», один из культовых спектаклей этого театра.
Кумир труъ-готов планеты всей Брэм Стокер свыше ста лет назад написал на спор ну совсем, казалось бы, не сценичный роман о здоровой альтернативе Шерлоку Холмсу – профессоре Абрахаме Ван Хельсинге, вдохновившем создателей одноимённого фильма по одноимённой книжке (а я весьма люблю и уважаю и то, и другое). Матёрый режиссёрище Валерий Белякович по этому роману поставил спектакль об отчаянной и трагической любви Влада Цепеша и реинкарнации его первой жены Елизаветы, Вильгельмины Мюррей, рядом с которой история Ромео и Джульетты кажется уже не самой печальной повестью на свете, а одной из бесчисленных бытовых баек о непонятой молодёжи. В этом спектакле нет затянутой витиеватости, благодаря которому прочтение Стокера не настолько аппетитно, насколько могло бы быть, зато есть пьянящий аромат всеобъемлющей древней тайны бессмертия и расплаты за него, есть бьющая через край демоническая сексуальность, благодаря которым история о Дракуле настолько живуча в своих бесчисленных интерпретациях и настолько легко находит себе уголок в сердцах многочисленных недобитых романтиков. Блестяще сыгранный Матошиным, с его брутальной харизмой, граф – не упивающееся своим могуществом чудовище, а страдающий от многовекового одиночества и неутолимой душевной боли человек, чья жестокость к миру равносильна жестокости мира к нему; он чертовски притягателен с первой секунды своего появления на сцене до последней секунды своего присутствия на ней, и безусловное сочувствие зрителя всецело на его стороне. Несомненно приятно было посмотреть и на Леушина в непривычной для меня роли пожилого и ироничного Ван Хельсинга, в которой он был как всегда оригинален и убедителен, и не его вина в том, что пафосным проповедям этого Ван Хельсинга о грехе и спасении невинных душ не хочешь и не можешь верить: пример Влада и Вильгельмины доказывает как аксиому, что душу спасает любовь, а не удар осиновым колом. К Дымонт я некогда привыкала в роли Джульетты, привыкла в роли Геллы, после начала уважать не менее других актёров за роли в Сне в летнюю ночь и Куклах, но сегодня, в роли Вильгельмины, я окончательно влюбилась в её непосредственную, сочетающую детскость и зрелость, какую-то немного декадентскую манеру исполнения. Нельзя не упомянуть и Санникова, потрясающе сыгравшего жутковатые сцены бреда заточённого в психбольницу кающегося упыря Рэнфилда, и уморительные интонации и жестикуляцию Беляковича в роли Харкера, да и все прочие персонажи были воплощены не просто как должно, а зачастую на порядок ярче, чем они кажутся при прочтении книги. Да, человеческий фактор, чей главный инструмент – пластика, является в спектакле главным, но не единственным: как всегда, талант труппы Юго обрамлён достойной рамой: кровавыми потёками или могильным холодом ложатся пятна света; органично вплетается в повествование изысканная музыка Бизе и Верди; эпоху джентльменства воспроизводит строгий официоз костюмов; как никогда удачно – под углом – расположены единственные и неповторимые декорации Юго-западного театра – зеркала, так, что им удалось не только удвоить все кипящие на подмостках страсти, но и осуществить невозможное (я до сих пор ломаю голову над тем, почему отражение человека не совпадало с ним самим, например, когда человек с опущенной рукой отражался с поднятой, или почему одно из двух одинаково расположенных зеркал отражало лежащего человека ногами вперёд, а другое – вперёд головой). Всё это вместе создаёт ту мистическую атмосферу, которая так правдоподобно удаётся только на Юго, и спектакль получился красивым, во всех смыслах этого слова, и живым – насколько этот эпитет вообще применим к истории, герои которой ходят по грани жизни и смерти. А ещё – не страшным (хотя при монологе Ван Хельсинга так живо встают перед глазами сотни кольев, на которые безумный граф насаживал своих врагов сначала во имя Бога, а потом в протест ему, что не изменило сути), зато бесконечно грустным при всей своей энергичной, почти взрывной динамике. Смотреть этот спектакль надо обязательно, поскольку и ничтожной доли его великолепия шаблонными словами, кочующими послушным стадом из рецензии в рецензию, не выразишь – какое-то представление о действительности можно дать, только процитировав слова самого сценического Дракулы:

Никто не мёртв до конца, когда его кто-то любит.
Эта фраза настолько въелась в мозг, что я, наверное, что-нибудь бредово-рифмованное с нею напишу, но это будет уже совсем другой пост, а сейчас, выполнив свой скромный долг – дать читателям сего многобукова пинка, от которого, надеюсь, кто-нибудь да долетит до Юго-запада, – мне остаётся только предвкушать своё следующее возвращение туда.
От метро до дома меня снова подвёз папа, а дома меня настиг звонок нашей классной по поводу так и не сданных в библиотеку учебников – придётся завтра с утра пораньше тащиться с ними в школу, а уже потом идти на все четыре стороны. Ключевое слово тут, впрочем, - «пораньше», поэтому я поспешу откланяться, чтобы успеть выспаться перед этим несомненно важным (заодно и дневник с оценками получу) событием)

Давеча вечером с рецензией и лентами я отстрелялась довольно-таки быстро, то бишь до полуночи, а вот из аськи вылезать так рано я не собиралась, и посему в половине второго, когда закончились прослушиваемые песни Тэм и поедаемые печеньки, сообразив, что этак и согнать из-за компа могут, я сделала вид, что легла спать, а сама продолжила трепаться и заодно что-то карябать в блокноте. В окно погрузившейся в темноту, нарушаемую только монитором, комнаты пялилась из-за угла дома большущая медно-рыжая луна, периодически завешиваемая тучами и превращающаяся в размытое пятно, напомнившее мне опущенный в стакан молока яичный желток. Но постепенно луна куда-то ушла вместе с тучами, стало видно медленно светлеющее звёздное небо, темнота разбавлялась прозрачными рассветными сумерками; к четырём утра под окном погас фонарь, но ещё ни одно окно в доме напротив не зажглось. В половину пятого я закончила писать и добавила получившееся на СтихиРу, к пяти день начал вступать в свои права – проехало несколько первых автомобилей, где-то запела птица, появились в аське жаворонки, кому я вечером пожелала спокойной ночи, простучал мимо станции первый поезд. По соседнему дому медленно поднимались вверх тени деревьев, вытесняя полоску света от встающего солнца, пока к шести не стало совсем светло, не началось обычное оживлённое движение, не вышли на прогулку первые собачники, не вылетели размять после сна крылья голуби и вороны. Спать я ушла в седьмом часу, и одновременно с тем, как я забралась под остывшее одеяло, проснулся на балконе воробей, что-то пропел и улетел завтракать, и спустя пару мгновений где-то внизу, в кустах, зазвучало вразнобой чириканье множества воробьёв. Отрубилась я быстро, спала крепко, встала уже в половине десятого, когда проснулись родители и собак, пришедший меня будить; вроде выспалась, только глаза долгое время отказывались открываться как следует и норовили слипнуться обратно, хоть спички в них вставляй. За завтраком свежим взглядом (ну, в переносном смысле) окинула свой ночной бред, пришла к выводу, что вроде бы всё не настолько страшно, чтобы нельзя было им народ попугать, поэтому пугаю:

100

Сотни имён – и не помнишь, какое твоё,
Каким помянуть менестрелям в вагонах метро,
Когда из сотни клинков один всё же убьёт,
Оборвав за секунду отмеренный таймёром срок.

Сотни друзей – и не помнишь, какие с тобой,
С какими – в разведку, в атаку, а с кем – никуда,
С какими встречаешь на палубе сотый прибой,
А с кем минеральная льётся в стаканы вода.

Сотни дорог – и не помнишь, какая домой,
Навигатор сломался и конь захромал на пути,
На котором все сто поворотов с сумой и тюрьмой
Ты, выбрав Джек-пот «всё и сразу», сумел обойти.

Сотни стихов – а помнишь ты только один,
Нетленная рукопись, что можно сердцем назвать,
Из ста сундуков несгораемых клетку груди
Выбрала, чтобы сберечь там чужие слова.

Сотни смертей – а помнишь ты только одну,
Без криков валькирий и скрежета шин об асфальт,
Но с такой тишиной, что сто раз не давала уснуть,
А являясь во сне, манит в светлую даль.

Сотни историй – а помнишь ты только свою,
И не прочь бы забыть, но на то уж воля богов,
Чтобы тем, кем ты есть, ты был в каждом краю,
И чтобы тебе никогда не уйти от него…
Афиша Яндекса с утра подсказала, как скоротать день: старый добрый Художественный продолжил показывать на три часа дня аниме Миядзаки с DVD – на сей раз это был не сын, а отец, а именно – классика жанра, Навсикая из Долины Ветров. Посмотреть эту славную вещицу на большом (то бишь относительно маленьком, но всё равно больше любого монитора) экране я не отказалась бы в любом случае, а в День защиты окружающей среды это тем паче было весьма актуально, поэтому я, вооружившись этой информацией, вышла из дому и пошла пешком в направлении метро. По дороге я купила яблочный фруктовый лёд и, чтобы успеть съесть, выбрала вместо краткого пути через дворы дальний путь вдоль огибавших микрорайон дорог; эта сосулька начала таять уже на середине, и я её выкинула, а по пути пофотографировала свежепоявившееся на горизонтальных поверхностях граффити. Несмотря на прогулку, я рано приехала на Арбатскую и, взяв билет, потопала по Арбату до зоомага, где купила еды собаку, и обратно; показ снова состоялся в Синем зале, и после моего прихода туда подтянулось ещё две девушки, но вскоре они ушли, а я осталась в гордом одиночестве на своём законном месте в четвёртом ряду (в этом зале решительно отовсюду было хорошо видно и слышно). Не буду много говорить об аниме, которое уже все, включая меня, успели посмотреть, а кто ещё не успел, тому несложно будет догадаться, что, как и все творения Миядзаки, Навсикая красиво нарисована, снабжена актуальным экологическим подтекстом, отличной музыкой и трогательным хэппи-эндом, смотрится по сколько угодно раз легко, приятно и интересно. А ещё она почему-то всегда вызывает у меня множество ассоциаций – не только с более поздними работами Миядзаки, для которых она нащупала удачную почву, но и даже с Вахой, Кровью Триединства и Метро 2033, а сегодня ещё и напомнила вышедшую в этом году документалку про плесень. В общем, я славно провела время, надеюсь и завтра хорошо его провести)

Вчера вечером, стоило нам вернуться домой, с Рублёвки, снеся на участке Ушастой ворота с петель и побив градом урожай, к нам на Москву двинулась долгожданная, после затянувшейся засухи, стихия. Всё небо от горизонта до горизонта плотно обложило тучами, стало темно как ночью; первым пришёл ветер, закачал деревья, со всего маху бился в стёкла, так что собак возмущённо лаял. Затем начал лить дождь и быстро превратился в ливень, шумно хлеставший густым водопадом, тёкший по стёклам рекой; каждые несколько секунд, освещая всё небо светло-малиновым сполохом, сверкала молния, неумолчно рокотал гром и иногда выстреливал оглушительным хлопком, пробуждая сигнализации автомобилей. Я выключила свет, настольную лампу и монитор, закрыла дверь в освещённый коридор, пододвинула поудобнее стул и, как на лучшем месте кинотеатра, любовалась этим потрясающим зрелищем, а приоткрытое окно дышало свежестью и сыростью. Постепенно гроза откатилась, ливень перешёл обратно в дождь, на небе немного развиднелось, только ветер остался до утра, всю ночь ломился на балкон, выстукивая рамами бодрые ритмы. Включив свет и всё остальное по окончании грозы, я снова засиделась допоздна и вспомнила про свою страничку на СтихиРе, где года два не появлялась, добавила несколько новых вещиц, ответила на каменты, теперь буду там периодически бывать, так что если кто там ещё обитает – делитесь ссылками на странички, добавлю. Сегодняшнюю первую половину дня скоротала за компом под радио или за книжкой, после обеда вышла, поехала на Юго-запад, но на сей раз не на спектакль тамошней труппы, а посмотреть на приехавших к ним в гости давних друзей – японский театр Сэйкацу Бутай (Сцена Жизни), билет на который, насколько некоторые могут помнить, я всего за 150 рублей совершенно случайно приобрела однажды после одного из спектаклей Юго-запада. Пришла я почти впритык, на входе японка-администраторша, по-русски не понимавшая, вручила мне халявный путеводитель на английском по родному городу их театра – Фукуоке, затем я купила программку и остановилась поближе ко входу в зал. Когда с первым звонком его открыли, я подсуетилась занять местечко в середине третьего ряда (места на билетах расписаны не были, поэтому кто первый встал – того и тапки), изучая программку, без которой понять происходящее было бы практически невозможно (и не только потому, что мои знания японского ограничиваются полудюжиной слов, наиболее часто звучащих в аниме). Она гласила, что в первом сорокаминутном акте (после вступительной речи маэстро Беляковича он пролетел как пять минут, в то время как 25-минутный антракт, как всегда, тянулся полвечности) зрителям показали отрывки из постановок пьес японского драматурга Рюске Сайто, написанных на сюжеты народных сказаний. Первое, «Гора в цвету», схожее со сказками многих других народов, особенно восточных, повествовало о девочка Ае, которая, заблудившись в лесу, оказалась на усыпанной красивыми цветами горе и встретила ведьму Ямамбу, сказавшую, что вокруг Аи всегда будут распускаться такие цветы, если она будет добра к людям. Когда ведьма исчезла и девочка тут же оказалась дома, она рассказала всем об увиденном, но никто ей не поверил, все только посмеялись над ней; тогда она вновь отправилась в лес, но сколько ни блуждала, не нашла больше ни горы, ни цветов, ни ведьмы. Второе, «Гримаса Тёмы», - один из любимых японских мифов, героиня которого – дочь бедных крестьян с шутливым прозвищем Тёма – подбадривала свою маленькую больную сестру и родителей, корча смешные гримасы. Когда однажды случился неурожай риса и крестьянам нечем было платить оброк, глава семейства решил обратиться за милостью к сёгуну, но вместо сочувствия вызвал гнев правителя, который повелел казнить всё семейство крестьянина, осмелившегося его побеспокоить; в последние мгновения перед расправой Тёма нашла в себе силы снова скорчить гримасу, чтобы подбодрить свою семью, как и прежде. Первый этюд был скорее художественным чтением легенды, где роль ведьмы играл мужчина в маске, а слова подкреплялись языком веера; второй, сыгранный двумя актёрами, тоже не обошёлся без нехитрых перевоплощений и получился вполне забавным – на сцене даже появилась традиционная японская игрушка-Тёма, поднимающая руки и высовывающая язык. Второй получасовой акт был отдан единственному актёру и по совместительству рёжиссёру театра Ёсиюки Хирахаре, создавшему моно-этюд «Лебединая песня» по рассказу Чехова, также известному как «Калхас». В этом коротком (читается за пару минут) рассказе старый пьяный комический актёр Светловидов в ночном театре исповедуется суфлёру Никитушке о своей несбывшейся любви, а в этюде он, воплощая на сцене мечту всей своей жизни – стать трагическим актёром – читает в пустой зал монологи, после чего умирает; и эту роль Хирахара сыграл потрясающе экспрессивно. По окончании представления он толкнул речь через переводчицу, в паузах с переменным успехом пытаясь перекричать бурные овации своими «Аригато гайдзамас», и всё закончилось – слишком быстро на мой вкус, я с удовольствием просидела бы больше; так и состоялось моё знакомство с японским театром, и могу подтвердить, что они действительно ходят по сцене босиком и в национальных костюмах, и их пластика с резкими вскидываниями рук и прыжками, напоминающими танцевальные движения, действительно немного непривычна русскому взгляду. Надеюсь, что это знакомство когда-нибудь продолжится, и я советую эти спектакли всем любителям экзотики даже несмотря на то, что гастролирующие японцы уедут после сегодняшнего выступления своей дорогой и я не знаю, когда и с какой программой они снова вернутся на Юго-запад. Когда я вышла из театра, дошла до метро, доехала до Молодёги, было ещё светло, и я дворами и обезлюдевшими улицами с закрывшимися магазинами пешком дошла до дома. В отличие от японцев, я вернусь на Юго гораздо раньше, а вот что делать завтра – ещё не решила, но решу, куда я денусь.)

Вчера я снова легла в районе трёх, вскочила же уже в половине девятого, дождалась звонка будильника, читая в кровати; ещё до обеда меня настигла sms Ушастой о том, что она уже выехала, через 50 минут будет и чтобы я по возможности пораньше выезжала. Уж не знаю, рано ли я вышла из дома или как полагается, но я как в воду глядела, садясь на «экскурсионный» 757-й автобус: когда я написала Ушастой, что еду, она ответила, что стоит в пробке. В итоге у метро я была первой и уселась ждать Ушастую на заборчике напротив остановки её автобуса; мне было хреново с утра – голова и желудок настойчиво напоминали о своём существовании, но не дома же сидеть из-за этого? Ушастая, планировавшая прибыть через пять минут, прибыла через десять, мы пошли в метро, вскочили в переполненный вагон; подтвердился старый закон, гласящий, что если едешь на последнем издыхании, издыхаешь в длиннющем перегоне до Парка Победы: мне поплохело окончательно, пришлось усесться на корточки посреди вагона, зато быстро отпустило. Впрочем, на запланированный со вчерашнего вечера сеанс на половину двенадцатого на мульт «Вверх» в Художественном мы всё равно опаздывали самым безбожным образом и посему решили пойти на половину второго, а оказавшиеся свободными два часа скоротать на Поклонке. Когда мы приехали на Арбатскую, спешить нам было уже некуда, и мы спокойно дошли до кинотеатра, взяли билеты (содрали по 150), вернулись в метро и поехали обратно до Парка Победы, где выбрались на поверхность и сразу бросились к родному холму Поклонной горы, наш любимый склон которой, смотрящий на строительство океанариума, не был никем занят. Мы улеглись на прогретую землю, приятно-колючую короткую стернь кошеной травы с метёлками злаков и листиками клевера; сверху обжигало солнце, так залившее небо светом, что мне, без очков, невозможно было на него смотреть, иногда набегала туча и пробегал лёгкий прохладный ветерок. Я скинула туфли, балдела сначала лёжа на спине, потом на животе; Ушастая пикниковала в одиночестве, истребляя набранные из дому припасы – жевала вонючие бутерброды с колбасой, чавкала помидором, и мы слушали по её плееру Юту, подпевали любимым песням, трепались, ржали, фотографировались. И было там валяться настолько классно, что казалось, можно так проводить целые дни, и понималось, что жизнь, во время учебного года тёкшая по каменному руслу, снова, как прошлым летом и каждое лето, вольготно растеклась по неограниченному простору; и конечно же, в таких условиях я быстро оклемалась, словно ничего и не было. Заведённый на мобиле Ушастой будильник напомнил нам, когда пора было уходить; мы свернулись, покинули холм, возвратились в метро, опять приехали на Арбатскую, поспешили к кинотеатру (приехали таки впритык), сунулись в большой зал, и на входе нам выдали стерео-очки и по влажной салфетке в упаковке. Места у нас были хорошие, почти в середине пятого ряда, и хоть я и не отказалась бы отсесть чуть подальше и ближе к середине, Ушастая заявила, что со своего места не встанет; мы протёрли очки салфетками и надели их – они были не такие здоровенные, как те, что выдают в Nescafe Imax’е, давили на уши и переносицу. Мульт, как вы уже могли понять, нам показывали в 3D, и Ушастая, прежде ни разу не соприкасавшаяся с этим чудом технического прогресса, периодически запускала когти мне в руку; я же впервые смотрела в этом формате обычный мульт и пришла к выводу, что 3D-документалки в Аймаксе круче – там объёмное изображение может приблизиться к самому носу, а тут не выходило за рамки экрана. А оказался «Вверх» чертовски славным мультом, этакой очередной ступенькой вверх, простите за каламбур, для Disney и Pixar после Вольта (в нём даже проскользнул подозрительно знакомый хомяк): красиво нарисованным, смешным, зрелищным, трогательным, идейным и всякое такое прочее, присущее качественной анимации. Как и в Вольте, сюжет динамичен и непредсказуем, музычка вполне удачна, пафос минимален, а стало быть, вещь неминуемо запомнится очень надолго и её приятно будет пересмотреть вновь спустя некоторое время, и можно сейчас порекомендовать её всем желающим не просто скоротать время, но и гарантированно обеспечить себе хорошее настроение. После сеанса мы вывалились на свет Божий, и я предложила ехать на ВДНХ; Ушастая для виду поотпиралась, но лучшего варианта не нашла, и мы поехали. Перво-наперво по приезду на место я взяла себе попить, а Ушастая взяла мороженого и подкармливала меня сушками, и до окончания трапезы мы обошли вокруг главного павильона, посидели на бордюре вновь освобождённого от нелепого ограждения фонтана Дружбы народов; потом вошли в павильон, и я направилась к тому метальному магазинчику, где в прошлый раз увидела браслет своей мечты. Он по-прежнему был там, и я не раздумывая отдала за него 350 рублей, вот только оказался он не браслетом, а ошейником (я подозревала это с самого начала – браслеты такими красивыми не бывают); сначала я подумывала о том, чтобы его переделать в браслет, но потом решила использовать по назначению в качестве тайного парадно-выходного аксессуара, как Ушастая использует свои сетки на руки. После того, как отоварилась я, мы зашли в тот магазинчик, где я покупала себе Хеллсинговский кошелёк, и Ушастая приобрела там всего за стольник кулон с единорогом, на который я ей указала в прошлый раз и который, как видно, запал ей в душу; затем счастливые мы, напялив обновки, потопали обратно к метро – начинало поджимать время (то бишь родня Ушастой, так как темнота летом так рано не спускается). Мы доехали до родной Молодёги, я посадила Ушастую на её автобус, дождалась своей маршрутки, доехав до дома, ошейник сняла в лифте, всё вышеизложенное успела написать до, во время и после обеда, и как только написала, мы с мамой и папой поехали за пропитанием в Метро. Там я набрала тхины и хумуса, соевых йогуртов и молока, фитомайонеза, арахисового масла, детского питания в лице яблочно-черничного пюре, плюс прихватила котлеты из гречки (надеюсь, это съедобно), постное печенье и миндальные лепестки для салатов; теперь, усталая, но довольная, я собираюсь постирать хаир (сегодня как-никак последний день с тёплой водой перед отключением оной, надо как-нибудь отметить), а уже потом палить ленты и прочими делами различной важности заниматься. Завтра я продолжаю гулять, но уже без Ушастой и посему пока не знаю где, но это можно будет решить походу, к тому же и погодка налаживается (то бишь постепенно отступает убийственная жара). Теперь прощаюсь) Не забывайте про новое сообщество) Немного фоток будет позже)

Дело было утром, делать было нечего. А что делает Феникс, когда ей делать нечего? Правильно, клепает новые сообщества неблагодарной лирушной публике на радость, чтобы они потом либо загнулись, либо иногда трепыхались силами упёртых читателей, либо тихо-мирно существовали благодаря моим стараниям, либо процветали благодаря моей и читательской активности (что произошло только с одним из моих сообществ). На сей раз делом моих неугомонных лапок, из неправильного места растущих, стало местечко Dragon Art - причём не только по собственной прихоти, но и частично следуя вкусам присутствующих (этот опрос общественного мнения ещё кто-нибудь помнит? Так вот, на оружейное комьюнити у меня материала мало, а по драконам – хоть завались). Стало быть, добро пожаловать, чем добросовестней будете каментить – тем чаще буду постить красоту всякую соответственно, ну или хотя бы дизайн зацените; если же вам кажется, что это не ваша тема, гляньте в эпиграф, где список всех моих и частично моих сообществ – может что и приглянётся. Позже, поедая окрошку и запивая её кровью из коленки (неудачно почесалась), когда на Нашем играли Я хочу быть с тобой, я, зайдя на сайт Юго-запада, узнала, что умер актёр Сергей Белякович, брат режиссёра, игравший в некоторых спектаклях, которые я видела – в частности, Луку в На дне. Пусть земля будет ему пухом, печально, когда уходят нестарые и талантливые люди. Потом, после обеда, я снова туда, на Юго-запад, поехала – ещё не полностью отошедшая от вчерашнего, но при этом уже совершенно готовая к новым впечатлениям; впрочем, после тяжёлого блюда под названием «Куклы» последовало лёгкое блюдо под названием «Дракон». Доехала и дошла я раньше обычного, когда открыты двери были только предбанника с кассой, почитала газетные вырезки на стендах, заслоняющие одна другую; когда впустили в театр, купила программку, посидела-почитала её и книжку, только со вторым звонком, нехотя остановившись на конце главы, пришла в зал. Вопреки установившейся традиции, что я взираю на сцену с высоты последнего шестого ряда, сегодня моё место было с краю ряда пятого (закон подлости: если в театр в кои-то веки заходит одно-единственное симпатичное существо, оно садится точнёхонько позади себя, а боги как назло не предусмотрели глаз на затылке); на первый акт нас подвинули к середине, ко второму подтянулись опоздавшие, и все вернулись на места согласно купленным билетам. Спектакль был на два с половиной часа, что на час меньше вчерашнего, так что радуйтесь – больше рецензиями по целой странице я мучить вас и отчасти себя не буду.
С тех пор, как некто предприимчивый придумал принцип разделения власти на три ветви (поговаривают, первым это сделал едва ли не Аристотель), в народном и авторском творчестве начали появляться недвусмысленные образы – то Три Толстяка, то, как в данном случае, трёхголовый Дракон. Впрочем, он-то всё-таки ещё олицетворяет единоличную власть, но его характеристика вполне свойственна любой власти в целом: существует за чёт объедания собственных подданных, поддерживает статус своей персоны посредством мелких «добрых дел», в народных глазах выглядит неизбежным меньшим злом, которое полагается терпеть и ублажать, к тому же злом непобедимым, тогда как сам он труслив и несамодостаточен. Когда странствующий рыцарь Ланцелот заявляется с целью убить Дракона и насадить в городе маму-анархию, законопослушные обитатели этого города встречают героя в штыки – они настолько привыкли к существующему порядку, что видят пользу только в нём, а любые перемены кажутся им вредными и могущими сделать только хуже. Стоило Дракону пасть, как горожане, ради свободы которых рисковал жизнью Ланцелот, подчиняются первому же, кто подхватил знамя власти, с прежним усердием продолжают верить в очевидную ложь, преклоняться перед очевидным ничтожеством. Теперь в городе демократия, но под этим словом не кроется ничего нового: сущность осталась прежней, президент правит в точности так же, как правил Дракон, вот только поверх кожаного рванья появились белые костюмы («Перестроить можно рожу, только душу – никогда», - когда-то пел Тальков о смене государственных режимов), беспричинный расизм сменился выпяченной толерантностью, да некоторые граждане начали выказывать признаки в худшем случае ностальгии по имперскому-драконскому прошлому, в лучшем – признаки бунта (услышав про нарисованные на стенах буквы Л – Ланцелот, я тут же мысленно перевернула эту букву вверх ногами и вспомнила V – который for Vendetta). Но ведь «Дракон» - это не политическая сатира, хоть и не верится, что эта пьеса была написана в сороковые, а не в наше время; это сказка-притча, такая же, как другие волшебные произведения Евгения Шварца – «Обыкновенное чудо», «Тень» и прочие, а значит, в ней счастливый конец: герой возвращается в город и понимает, что мало убить Дракона – надо убить дракона в каждом его подданном. Бесполезно бороться с господами, пока в их слугах живы рабские черты – безвольная покорность, жестокое равнодушие, возведённое в абсолют истины лицемерие. Не правда ли, эта идея актуальна всегда? – а стало быть, начну с поклона мастеру, написавшему о ней настолько доходчиво, со свойственной ему лирически-изящной простотой. Второй поклон труппе Юго-запада, сыгравшей эту пьесу со свойственными ей мастерством и психологизмом – особенно удались отрицательные персонажи: чертовски харизматичен энергичный приспособленец Генрих (Матошин), весьма ярки три сыгранных отдельно, как три абсолютно разных индивидуальности, головы Дракона (комический любимец публики Задорин, брутальное олицетворение войны Козлов, мудрый, но демонический Ломтев); впрочем, весьма хорош и Кот-Кириллов со стремительной пластикой, словно позаимствованной у марионеток (вот и Куклы вспомнились). Третий поклон – уже давно неоригинальный – в сторону минимума декораций, выразительного освещения, органично вплетающейся в действие музыки, удачных костюмов, динамичного развития событий. В общем, спектакль можно и нужно смотреть в любом возрасте (недаром его показали в День защиты детей – в репертуаре он проходит как подростковый), масса удовольствия и повышение на несколько градусов боевого духа гарантированы.
И снова, пока я шла от театра до метро, было ещё светло; на подземке приехала уже в темноту, папа подвёз до дома, дома жрать нечего, поужинала бананом и клубникой, а вместо того, чтобы завтра того же папу попинать свозить меня в Метро на шоппинг, я собираюсь в компании Ушастой заценить свежий мульт «Вверх» и потом выбраться уже, чёрт возьми, наконец-то куда-нибудь на природу. В общем, ждите завтра нового поста с рецензией и прочими радостями жизни, а я вынуждена откланяться – таки вставать мне завтра рано.

Очередная ночь прошла без особо примечательных сновидений; проснувшись не рано и не поздно, я до вечера успела навести новый порядок на полке с ДнДшными минями, так что теперь любо-дорого посмотреть, ближе же к вечеру – если можно так назвать время, когда послеполуденная жара ещё не ослабела и стоять на солнце опасно для жизни, – выехала в направлении метро. Подземка довезла меня до Юго-запада, и до театра я дошла, поскольку закопалась дома и затянула с выходом, а потом долго ждала автобуса, не за полчаса, как обычно, а за десять минут. Этого вполне хватило, чтобы купить программку, изучить её, дождаться первого звонка и пролезть к себе на шестой ряд – на сей раз моё место было не в середине, а с самого краю, но и оттуда видно и слышно было ничуть не хуже – в чём и есть основное преимущество маленьких залов перед большими. Видеть же и слышать я пришла «Кукол» - спектакль по «Сеньору Пигмалиону».
В древнегреческой мифологии читаем: кипрский царь Пигмалион создал из слоновой кости статую девы, влюбился в неё и вымолил у богов жизнь для неё, чтобы взять её в жёны. С таинственным сеньором из пьесы Хасинто Грау начала прошлого века произошло примерно то же самое – он создал кукол настолько физически совершенных, что простые смертные рискуют потерять рассудок от их красоты. А актёрская труппа Юго-запада – театра, ставшего для меня символом театра тела, театра движения, – буквально создана для того, чтобы изобразить на сцене посредством своей потрясающей пластики и эмоциональности этих кукол, внезапно обнаруживающих, что помимо способности говорить и двигаться они наделены способностью чувствовать и мыслить. Сюжет об искусственно созданном человеческом существе, которое невозможно было бы отличить от настоящего, не нов, начиная куклой наследника Тутти и заканчивая четвёртым пришествием Спасителя-Терминатора, но только в этой постановке, в которой не только текст, но и набор персонажей, и сам сюжет пьесы Грау изменены властной рукой маэстро Беляковича, эта мистификация становится такой же многогранной, как зазеркалье декораций, из которого появляются актёры. Она словно бы предоставляет зрителю самому решить, какой финал принять за окончательный, кого признать за кукол, кого за людей; самому сделать вывод для себя: может, все мы созданы такими, какими должны быть – добрыми и злыми, нелюбимыми любящими и нелюбящими любимыми, а может, всё мы – сами хозяева своей судьбы. Страницы быстро перелистываются, и каждый новый поворот интриги непредсказуем и потрясает воображение: вот мы видим и верим, что что-то есть, но миг – и оказывается, что этого не было вовсе; вот мы наблюдаем за бунтом кукол и задаёмся вопросом, существует ли свобода творения от творца, а гений творца без творения, но миг – и даже самые смелые выводы обращаются в иллюзию, и мысли занимает уже другое: как легко одурачить человека, заставить игру принять за реальность, а ложь – за чистейшую искренность. Впрочем, всё относительно, и ловко разыгранное представление может оказаться реальнее самой жизни, а кукла – более настоящей, чем человек; и ничего не остаётся, кроме как согласиться с шекспировской аксиомой: весь мир – театр, все люди в нём актёры. И этот вывод наиболее оптимистичен – как и приписанный к фатальному финалу Грау хэппи-энд в лице монолога настоящего Пигмалиона, который – вовсе не злой гений, а просто опытный режиссёр, долгими трудами постигший сущность театра; Пигмалиона, в образе которого сам Белякович словно бы играет сам себя. Да, у этой постановки – два разных Пигмалиона, две разных кукольных труппы, и забываешь, сочувствуя им всем, что не только персонажи перевоплощаются друг в друга, но и актёры Юго-запада перевоплощаются в этих персонажей (да и список действующих лиц ради сохранения интриги программкой не учтён) – настолько ярким, индивидуальным, запоминающимся получился каждый герой вплоть до самых энно-степенных ролей. Чертовски порадовало первое появление на сцене Брандахлыста – Шахета: своими стремительными движениями, сухими острыми чертами, развевающимся чёрным плащом он настолько живо напомнил Дракулу, что оторвать от него взгляд было чисто физически невозможно. Как всегда, меня не перестаёт восхищать талант Леушина: в роли Херувима, обычно трактуемого как комический персонаж, он выдал столько трагического надрыва, что перетянул на себя одеяло со многих героев более близкого плана. Так можно помянуть каждого, но я снова ограничусь обобщённым поклоном в адрес всех актёров, плавно переходя к прочим достоинствам спектакля – а именно, таковыми и на этот раз были впечатляющий свет, замечательно подобранная музыка, выразительные костюмы, капелька юмора, лёгкий и аппетитный эротический оттенок и прочие отличительные черты Юго-западного сценического почерка. В результате получился, несмотря на внушительный объём философского содержания, спектакль энергичный, динамичный, заводной, то есть такой, каким и должен быть гимн живому, чувствующему, одухотворённому актёру со всеми его достоинствами и недостатками, страстями и желаниями в пику послушным марионеткам, запрограммированным только на выполнение строго определённых движений и воспроизведение раз и навсегда установленных реплик. Получился мощный толчок в верном направлении, особенно актуальный в наше высокотехнологичное время, всё чаще пытающееся доказать, что человек заменим искусственными его аналогами. Короче говоря, этот спектакль надо видеть – ради мастерской задумки, мастерского исполнения, массы остающихся впечатлений.
По окончании трёхчасового действа было ещё светло, пока я шла от театра до метро; когда доехала, уже стемнело, но мне не хотелось больше по полчаса ждать, замерзая, автобуса на остановке, и я пошла пешком – не через дворы, конечно, а вдоль дорог. По закону подлости, спустя пять минут после начала моего пути мимо меня нагло проехал мой автобус, но прогулка по тихим улицам, под звёздным небом, фонарями и чётко выделяющимися в свежем неподвижном воздухе деревьями получилась всё равно славная, да и помогла собраться с мыслями, ибо после спектаклей они поначалу представляют собой просто бессвязный набор эпитетов и ассоциаций. Завтра ваш покорный снова возвращается на Юго-запад, а сегодня поздравляет всех с началом лета и отбывает на дела насущные да сон грядущий.)

Спать я позавчера легла относительно рано, встала же всё равно в районе одиннадцати-двенадцати; несмотря на уже нераннее время, я таки решила не менять планов – добралась до метро, доехала до Арбатской, пешком дошла до галереи имени Пушкина и, вопреки ожидаемому, не увидела огромной очереди, а смогла свободно пройти внутрь и взять билет. Как выяснилось, привезли только одну картину Тициана – «Портрет неизвестного с серыми глазами» из Флоренции, а также одну картину Мантеньи – «Святое семейство (с Иоанном Крестителем и святой Елизаветой)» из Дрездена. Постояв должное количество времени у каждого из шедевров, я отправилась побродить по соседним залам, ибо в такую жару гулять на улице я не в состоянии, а в музее вполне прохладно; однако у музея был один минус перед улицей – быстрым шагом там не походишь, а шатаясь от картины к картине, я быстро соскучилась, ибо выяснилось, что хоть я давно и не была на основной экспозиции Пушкинки, всю её помню хорошо. Поскольку скука не в меньшей мере высасывает жизненные силы, чем пекло, я покинула Пушкинку и направилась пешком в обратном направлении до Арбатской, дабы посмотреть, что можно посмотреть (простите за каламбур) в Художественном кинотеатре; я была там в районе половины четвёртого, с прискорбием обнаружила, что пропустила сеанс на Сказания Земноморья на три, и взяла билет на сеанс на Ночь в музее – 2, который как раз начинался. В зал я успела войти как раз под конец рекламного блока, подсвечивая мобилой, облюбовала себе удобное местечко, уселась и приготовилась просто отдохнуть. Поскольку первый фильм я не смотрела, мне не с чем сравнивать второй и полноценной рецензии я писать не буду, скажу только, что было вполне смешно, бодренько, кое-где романтично и кое-где патриотично – то бишь образцовая комедия для детей среднего школьного возраста с достойной компьютерной графикой, хорошим музлом, симпатичными актёрами и зверюшками и неизбежным хэппи-эндом. Когда я по окончании фильма (за чуть более чем полтора часа утомить он не успел) вышла на улицу, там наконец-то убойная жара сменилась прохладой, появился приятный ветерок, а главное – что-то мелкое активно накрапывало с неба, так что я не смогла отказать себе в удовольствии пройтись по Арбату до Смоленки, радостно задрав башку (благодаря этому я впервые заметила на фасаде одного из домов на уровне крыши находящейся напротив Вахтанговки рыцаря в арке). Вечером просидев между монитором и экраном телека до конца Саус Парка, то бишь до полуночи, ушла спать, утром не потрудилась посмотреть, во сколько встала, но примечательно только то, что, позавтракав, я решила таки вернуться в Художественный на Сказания Земноморья – благо жара не спадала и благодаря этому погода к прогулкам на природе не располагала, как бы мне ни хотелось выбраться куда-нибудь в Измайлово или Царицыно. Сказано-сделано: вышла пораньше, прошлась пешком до метро с заходом на почту (походу пора мне попрощаться с заказанной и оплаченной книжкой – мне она так и не пришла), доехала до Арбатской, взяла в кинотеатре билет и потопала оставшееся до сеанса время убивать прогулкой по Арбату. Дошла до зоомагазина, зашла в основное помещение и потом в отдел аквариумистики, где сто лет не была, дабы своим рыбам купить корма, попялилась на черепашек, лягушек, аксолотлей, крабов и прочую живность, да и потопала обратно – как раз минут за двадцать до начала и дотопала. Показывали Сказания в маленьком Синем зале, с DVD, народу было немного, кондиционер работал на славу, и в такой комфортной обстановке я посмотрела сие славное аниме от Горо Миядзаки, сына не нуждающегося в представлении Хаяо Миядзаки, по мотивам не нуждающихся в представлении книг Урсулы ле Гуин (поскольку один сюжет создали практически по всем четырём книгам, тем зрителям, которые их читали, лучше сразу абстрагироваться от этого факта и не ассоциировать аниме с ними). Можно, конечно, наброситься на режиссёра за отсутствие эпической глобальности, за чрезмерное морализаторство и настолько явное деление персонажей на сильных хороших и слабых плохих, что это убило интригу, но всё-таки стоит помнить: Япония – не Голливуд, и её спокойная созерцательность – как отдушина из мира вечно куда-то спешащих, сверкающих и шумящих мультяшек. Нарисованы Сказания красиво и со вкусом, хотя во многом в дебютной работе сына видны образы, прославившие отца, с красивой музыкой (за это тоже мы все любим качественное аниме), коробит только то, что от создателей не зависит – перевод, в котором замененный на экране ведьмой Паук всё равно озвучивается как Паук, а не как ведьма (прикиньте – баба называет себя в мужском роде и обращаются к ней так же?). В общем, сдаётся мне, что мульт несправедливо охаяли – смотреть его можно вполне, да и дракон там классный. И, наконец, оказавшись дома, я посмотрела по Первому фильм Жизнь после нас – небезынтересное руководство для писателей постапокалиптики с местами кривоватой, но по большей части вполне зрелищной компьютерной графикой и ещё более впечатляющими документальными съёмками (по крайней мере, меня порадовало – всегда хотела и по-прежнему чертовски хочу в Припять). Простым смертным кино полезно наличием двух красноречиво высказанных мыслей, вытекающих одна из другой: что когда-нибудь от человеческой цивилизации не останется ни малейшего следа (то есть вообще никакого, как будто нас никогда и не существовало), и что без человеческого присутствия наша планета была бы (и, вероятно, когда-нибудь будет), пожалуй, значительно красивее, нежели с оным. Впрочем, версии исчезновения людей с лица Земли у создателей фильма какие-то больно позитивные: переселение на другие планеты или вирусная эпидемия; то, что человек вполне способен уничтожить не только самое себя, но и весь окружающий мир путём экологической катастрофы или ядерной войны, они не учли, ибо это помешало бы изобразить величественный ренессанс природы. В общем, и это кино могу рекомендовать к просмотру – и на этой третьей недорецензии пора заканчивать, а завтра этот захламитель мировой сети пополнится новой полноценной: завтра у меня долгожданный очередной поход в театр (угадайте в какой, хехе). До встречи)

Я еле дождалась второй половины дня, и вот, после обеда и страдания ерундой, я наконец-то поехала на Юго-запад – да, и за один день, оказывается, можно соскучиться по полюбившемуся театру! А теперь мне так же не терпится написать о том, что я там увидела после традиционного и давно уже банального для подробного описания процесса добирания, покупки и чтения программки, расположения в середине шестого – да, последнего – ряда и прочая, и прочая. Посему сэкономлю-ка я место для рецензии – благо сегодня она пишется на достойнейшую постановку достойнейшего произведения – «Калигулы» Альбера Камю.
Что мы знаем о Калигуле, то есть, что, в первую очередь, знают о нём пьесы не читавшие люди? В лучшем случае – то, что этот император-безумец утопил Рим в крови, а затем поджёг его и не то покончил с собой, не то был убит; но если не зная, то хотя бы догадываясь о гениальности французского философа, многие предположат, что этим однобоким образом тот не ограничится. Не ограничился и спектакль, ведь в главной роли – уже неоднократно мною отмеченный (и имеющий все шансы быть отмечаемым и впредь) Олег Леушин, актёр с хищной пластикой и брутальным голосом, могущим настраиваться на любые интонации. Здесь было где разгуляться его неистощимому таланту: вся сцена принадлежит ему, остальные, кажется иногда, нужны не более чем в качестве партнёров по диалогам, ну и чтобы ещё выгоднее и ярче выделяться на их фоне. Его Калигула – одновременно и изощрённый садист, маньяк-убийца, и романтик-идеалист, стремящийся к невозможному; он жесток и искренен, циничен и способен любить, артистичен и эгоистичен, но главное во всей этой неоднозначности и многогранности, которой позавидовали бы доктор Джекил и мистер Хайд, одно: он не просто порочно-демонически привлекателен, он как личность вызывает симпатию и сопереживание. Он принял условия игры и, как блестящий игрок, сумел воспользоваться ими как никто другой («У нас и прежде была неограниченная власть, но ещё никто не пользовался ей неограниченно», - говорят о нём), и при этом он как никто другой страдает, разыгрывая свою партию, всё больше осознавая, что игра затянула его, что больше нет выбора, что путь к абсолютным свободе и могуществу заканчивается тупиком, не приносящим счастья. Он – символ чувственного, эмоционального, творческого мировосприятия, и поэтому представители разума ненавидят его – «за то, что он заставляет думать», потому, что «избыток души называется душевной болезнью»; а он ненавидит разум за его порождение – логику, которой можно неопровержимо оправдать даже самые чудовищные преступления. Также и сама пьеса – отнюдь не политическая сатира, не поучительная басня, а высший протест экзистенциализма и гуманизма против ницшеанских юберменшей, для которых Бог не указ, против рациональности и культа интеллекта; протест, напоминающий о равенстве акта разрушения и акта творения, тождественному равенствам тьмы и света, добра и зла. Эта пьеса – не о Древнем Риме, она – история болезни современного общества, породившего тоталитарную демократию, и потому в спектакле звучит энергичная современная музыка, и костюмы в нём – современные. И у большинства актёров костюмы серые: ведь они и играют серость, ничтожных и жалких сенаторов, которыми не движет ничего, кроме страха, потому и убивают они всей сворой, в темноте, из-за угла, наносят подлые удары в спину. Неординарный император мешает им жить, а значит, их имена напишут на обломках самовластья – но вот первый парадокс: зритель понимает, что предатель и трус остаётся предателем и трусом, даже если делает объективно благое дело, де-факто спасает вместе с собственной шкурой целое государство с целым народом в придачу. Поначалу Калигуле словно холодно среди них, но потом он начинает презирать их, не в силах найти среди них настоящего бунтаря, то есть – настоящего мужчину, который был бы способен на протест, а не на выжидательную униженную покорность; проблеск мужества он видит лишь в предводителе заговорщиков, Керее (воплощённом Бакаловым, чьё мастерство в этом спектакле можно поставить на вторую ступень после Леушина), но и тот оказывается неспособным перестать бояться, понять, полюбить. Итог этой истории – второй парадокс: хоть Калигула-Леушин в финале произносит угрожающее предостережение от Камю: «Я ещё жив!», хочется озвучить реплику императора, приписываемую ему легендами: «Какой великий художник погибает!» - и озвучить искренне, без малейшей доли иронии. Невозможно переоценить заслугу актёра в таком мощном эффекте спектакля, но нельзя и обойти вниманием неизменно удачные у Юго-запада световые эффекты: сегодня сцена то и дело погружалась в выразительный контраст красного света и чёрных теней; плюс нашлось место и для разрядившего обстановку юмора. В общем и целом получился один из самых нервонатягивающих спектаклей во всём моём театральном опыте, за что получает шесть баллов из пяти и рекомендацию: смотреть всем, смотреть обязательно, безотлагательно, внимательно, смотреть и делать выводы для себя. А закончить хочу вольным пересказом самого известного кусочка пьесы:

Все виновные подлежат смерти.
Все являющиеся подданными Калигулы виновны.
А поскольку все являются подданными Калигулы,
То значит, что все виновны,
А следовательно, все умрут.
Не будьте подданными, господа!)
Завтра я сдаю географию, причём я посеяла листок с билетами, как только нам его выдали ещё в первом полугодии, а учебник у меня спёрли ещё осенью, и, конечно же, я вообще ничего не готовила и вообще ничего не знаю, так что этот – последний, чёрт возьми! – экзамен обещается быть забавным. Театр мне теперь не светит до выходных, впрочем, в мире есть и другие занятия – в частности, в Пушкинку привезли Тициана, и мой священный долг культурного человека – это видеть. Короче говоря, свежие новости ещё будут, а сейчас я, пожалуй, попрощаюсь и на всякий случай постараюсь пораньше (гыгы, в час-то ночи почти) лечь спать, ибо я помимо всего прочего ещё и не знаю, во сколько завтра на экзамен приходить – говорят, что к часу, но вполне возможно, что рано утром меня разбудят smsкой и пригонят в школу хотя бы к тем же десяти. Хорошей ночи!)

Давеча выбравшись из-за монитора, я ещё некоторое время умещалась в одной кровати с плеером с Нашим радио, с фотиком в качестве подсветки, с давно не открывавшимся мною старым блокнотом для черновиков и с ручкой. Больше исчеркав, нежели написав, и почувствовав, что засыпаю, я отложила всё это добро и снова урывками продрыхла до половины двенадцатого, снова скоротала день до вечера всякими мелочами, вечером поехала на Юго-запад. С неба на сей раз ничего не лило, приехала я рано и потому шла неспеша; в третий день подряд переступив порог одного и того же театра, я по привычной схеме купила программку, обосновалась всё за тем же столиком почитать её, потом почитать следующий везде за мной в торбе Тихий Дон, с первым звонком пройти на всё то же место в середине последнего шестого ряда. Снова до третьего звонка и ещё пять минут после него забивался до отказа зал (мелькали лица, которые я видела и вчера, и позавчера), снова на три часа вольготно раскатался спектакль – сегодня это был «Сон в летнюю ночь».
Программка честно добавляет: сценическая версия. Однако не пугайтесь: это означает лишь то, что с шекспировским текстом и отчасти сюжетом на сей раз обошлись достаточно вольно, впрочем, грамотно при этом, так что перемены пошли ей только на пользу, что вообще-то несвойственно классическим текстам (хотя Шекспиру – в меньшей степени: он вечен, а стало быть, и современен тоже). Получилась отменная музыкальная комедия, вмещающая все достоинства Юго-запада: удачный юмор, образцовую пластику, искреннюю актёрскую игру без комплексов, ноль пафоса при наличии морали и, конечно же, роскошное освещение, бодрую музыку и в особенности – потрясающие костюмы при абсолютном минимуме декораций. Атмосфера той самой летней ночи, мистической, но совсем не опасной, а, напротив, притягательной со своими плясками, любовными утехами, весельем и колдовством сатиров, фей и эльфов передана как нельзя лучше – как и в каждом спектакле Юго-запада, ощущение включённости в происходящее не покидает ни на секунду, а это знак качественной постановки. Леушин в роли Оберона (я заранее не сомневалась в том, что именно он будет играть этого персонажа) талантлив, харизматичен и непредсказуем как всегда и сексуален как никогда; мастеровые-актёры каждый по отдельности и все вместе настолько ярки, убедительны, естественны и характерны, что их встречали и провожали шквалом аплодисментов, а наблюдая за ними, рискуешь насмеяться на целую неделю вперёд; можно сказать что-то хорошее о каждом актёре, но я вместо этого просто поблагодарю Беляковича, воспитавшего эту труппу, в которой всяк кого ни возьми – самодостаточен и универсален. И, чтобы никого не утомить сплошными дифирамбами, отмечу напоследок, что всё-таки когда первый акт вдвое длиннее второго, спектакль смотрится не так легко, как если бы он был разбит антрактом примерно пополам, и что мельтешение массовки в промежутках между действиями всё-таки несколько избыточно и своими повторами напоминает одни и те же рекламные ролики, которыми прерывают показываемый по телевизору фильм. Впрочем, очевидно, что плюсы безоговорочно перевешивают минусы, благодаря чему сам собой напрашивается вывод: этот Сон определённо стоит того, чтобы вы его посмотрели, поскольку гарантирую – заснуть не получится даже при большом желании, зато добрая порция хорошего настроения и позитивных впечатлений гарантирована.
Дотопав от театра до станции Юго-западная и на метро доехав до родной Молодёги, автобуса я прождала, холодая и голодая, добрые полчаса, ибо на сей раз никто меня не подвозил. Зато к данному моменту я уже вполне уютно устроившийся за своим столом довольный человек, у которого и завтра будет возможность выспаться, хоть я пока и не знаю, как этот самый завтрашний день, свободный от театра, провести – во многом потому, что денег на мобиле не осталось и достучаться до Ушастой и прочих нет покуда никакой возможности. Впрочем, надеюсь, что скучать завтра не придётся, а послезавтра (о чём я только сейчас узнала) мне сдавать инглиш и… да-да, вы угадали, возвращаться на Юго-запад: скорее я ему надоем, чем он мне. Сейчас же я, полагаю, уже надоела вам, а мне, в свою очередь, уже хочется спать, посему прощаюсь до новых новостей)

Хоть и легла я вчера в районе трёх и спала как-то урывками, проснулась я раньше будильника, и хоть и впадлу было мне вставать, пришлось признать, что я выспалась. Радуясь жизни под мелким, редким, тёплым проливным дождём, зачёрпывая туфлями воду из одной сплошной лужи, в которую превратился асфальт, игнорируя лежащий в торбе зонт, к пятому уроку на последнюю пару зарубежной литры поехала я в школу, досдавать хвосты. Кто-то уже шёл от школы к метро, а я – от метро к школе, в гардеробе встретила Асю, которая тоже подошла к пятому, пришли в кабинет, подождали, пока спросят тех, кому срочно надо бежать, и остались наконец вдвоём перед училкой. Не без удовольствия вкратце перетерев об Айвенго, Декамероне и Дон Кихоте и рассказав нетвёрдо выученный давеча наизусть сонет Петрарки, я была свободна как ветер с прилагающейся пятёркой в году. Вернувшись домой и пострадав ерундой, я и оглянуться не успела, как пора было снова держать путь к метро и проторенным маршрутом ехать на Юго-запад, где я была не далее чем вчера. По подъёму на поверхность меня там снова встретил бодрый ливень, сопровождавшийся ярко светившим и по-летнему припекавшем солнцем, и над домами по левую руку от меня чётко встал низкий мост радуги – первой в этом году (радугу я всегда считала добрым предзнаменованием, и вполне можно утверждать, что на сей раз оно сбылось). Добравшись неспеша до театра, мокрая и чертовски этим довольная я приобрела программку (администраторша там меня уже узнаёт так же, как узнаёт меня администраторша на Покровке), изучила её на своём неизменном месте в буфете, немного почитала до первого звонка, да и прошла в зал. Моё место было снова в середине последнего шестого ряда; на первый акт нас, как и вчера, подвинули, ко второму подтянулись опоздавшие, и снова все заняли места согласно купленным билетам. Смотрели сегодня ни много ни мало, а Мастера и Маргариту, так что знающим моё отношение к данному роману уже несложно догадаться, насколько сегодня строгим был мой и без того вполне привередливый взгляд.
Поскольку больше мне сравнивать покуда не с чем, сравнение напрашивается только одно – с небезызвестным одноимённым сериалом Владимира Бортко, что некогда радовал зрительский глаз с канала Россия. Не буду, конечно же, и заикаться о спецэффектах, доступных кинематографу и недоступных театру, поэтому отмечу только два пункта, в которых сегодняшний спектакль проигрывает сериалу: во-первых, в большей «подходящести», сугубо по моему скромному мнению, на роли Мастера и Маргариты пары Галибин-Ковальчук, нежели Китаев-Бычкова, во-вторых – в более ярком и запоминающемся саундтреке сериала (хотя в спектакле тоже звучала весьма подходящая музыка). В остальном же спектакль уверенно выдерживает конкуренцию, и уже сам этот факт – немалый плюс, ну да рассмотрим всё поподробнее, начав, по традиции, издалека. Самая оригинальная и при этом ещё и удачная режиссёрская находка тут в том, что привычные зеркала заменили… подвешенные жестяные листы, оглушительно гремящие и сверкающие отражённым светом рамп, благополучно заменяющие и декорации, и – зачастую – вышеупомянутую музыку. Достойный легенды Юго-западный свет в этом спектакле превзошёл самое себя, щедро окрашивая в яркие цвета густые клубы сценического дыма, создавая потрясающе инфернальную, иррациональную, подлинно булгаковскую атмосферу. Но главное – это потрясающие Воланд (Леушин) и его Свита (Коровьев – Шатохин, Азазелло – Белякович, Бегемот – Ломтев, Гелла – Дымонт): в чёрных одеждах, освещённые красным светом, использующие по полной козырь Юго-запада – пластику, они без сомнения правят балом, то есть сценой, с лёгкостью затмевая главных героев (поспорить с ними в харизме в рамках данной постановки может разве что Иешуа – Задохин). За удовольствие их лицезреть можно простить и некоторую затянутость двухчасового первого акта относительно более энергичного часового второго, и некоторую суетливость и избыточную шумность в массовых сценах, которая крадёт у спектакля изрядную долю той величественности, что я давеча наблюдала в Ромео и Джульетте. А также огромные талант и самоотдача этих актёров чисто физически не позволят мне сказать, будто я видела постановку на четвёрку: нет, это была постановка, с каковой не справились бы наверняка многие другие театры; я скажу, что для окончательного вердикта мне понадобится посмотреть, как и в случае с Гамлетом, ещё несколько разных постановок, сравнить, выбрать лучшие. Пока же этого не произошло, всем поклонникам М&М в частности и отечественной классики в целом не могу не порекомендовать этот спектакль: в нём можно бесконечно перебирать плюсы и минусы, но поводов к возмущению он точно не подаст, зато поводов к продолжительной овации – достаточно.
Потом последовали неизбежная прогулка от театра до метро, поездка по половине одной ветки и половине другой, папа подвёз от метро до дома – и завтра наконец-то всецело и полностью выходной, как и послезавтра и так до среды, и можно будет выспаться, а вечером в третий раз подряд заявиться на Юго-запад – продолжать с жадностью поглощать тамошние деликатесы театрального искусства и без устали катать однообразные рецензии на них. А сегодняшняя рецензия подошла к концу, а стало быть, всем немногочисленным (хотя с чем чёрт не шутит) прочитавшим и себе любимой заодно желаю спокойной ночи и удаляюсь по делам меньшей важности)

Расслабляться я начала ещё давеча: как только спала жара, упёрла гулять подальше от дома, к промзоне, открытой мною для себя ещё в прошлом или позапрошлом году, но на сей раз не побродила вокруг да около, а решила углубиться в неё. Шла по тихой, безлюдной дороге, и по правую руку тянулась и тянулась длинная серая стена завода «Авиазапчасть», а по левую – длинный глухой забор с колючей проволокой наверху, защищающий от простых смертных отстойные пути для товарных составов; зашла в тупик – ворота да сторожевой пёс, залаявший на меня для проформы, но при этом виляющий хвостом. Пришлось разворачиваться, идти обратно; сфотографировала отражение в луже вышки электропередач. Ночью во сне я летала в какой-то город и из него на маленьком самолёте-кукурузнике, любуясь из окна открывающимися внизу видами, а в этом городе смотрела с пристани на огромный корабль (настолько огромный, что на его палубе росла целая роща высоких берёз и стояло два храма в разных углах), который раскачивало на штормовых волнах, ругалась в каком-то зоомагазине, что у них тушканчик в слишком тесной клетке, и читала на столбах объявления об отдаваемых в добрые руки животных. До обеда сегодня, на Николу летнего, прогулялась до храма и обратно; в процессе чистки аквариумов один из них был (благо в почти пустом состоянии и без рыб) раскокан папой, пришлось телескопов и золотых временно переселить в большую кастрюлю вместе с фильтром и освещением. После обеда же, почитав, я вечерком поехала в театр на Юго-западе, почитывая комиксы, подешевевшие на два рубля; в метро то там, то тут мелькали в своих дурацких ленточках гордые выпускники – ровно через год и я стану частью этой огромной массы, находящейся в подвешенном состоянии между школярством и студенчеством. До театра шла неспеша, в театре купила программку, изучила её в буфете, где на сей раз не стала ничего есть, с первым звонком прошла в зал, где всё в том же последнем, шестом, ряду было у меня место, только на сей раз не посередине, а с краю; отлично видно было и оттуда, но народу сегодня было не так много, как обычно, и края пододвинули ближе к центру, так что я оказалась почти что в самой середине. Далее – 1.20 первого акта, 25 долгих минут антракта, ещё час второго акта: играли Ромео и Джульетту. Вернее, как известно, играют дети – а эти актёры в очередной раз прожили Ромео и Джульетту.
Теперь мне уже совершенно очевидно, в чём главная изюминка Юго-запада: в потрясающей пластике – в беззвучном разговоре движений, жестов, мимики, разговоре не менее красноречивом устной речи. А ещё – в удивительно мастерской работе со светом, благодаря которому этому спектаклю не понадобились декорации вообще: свет создал и бальный зал, и площадь, и уютную комнату, и строгий храм. Тем же аппетитным кексом, которому весь этот изюм придаёт только большего вкусу, можно назвать Юго-западную труппу, сплошь составленную из актёров настолько талантливых, что никого из них язык не повернётся назвать актёром второго плана: они все – первого. Ничуть не менее запоминающимися, чем сами Ромео с Джульеттой, были сегодня персонажи, при чтении пьесы частенько упускаемые из виду: оригинальнейший Меркуцио (Леушин), которого хочется открывать для себя грань за гранью, харизматичнейший Тибальт (Задохин) с замашками Д’Артаньяна, и прочая, и прочая. И этот кулинарный, то есть, простите, культурный шедевр, кружащий зрителя в хороводе пугающих и притягательных масок в лучших традициях инфернального готического бала под великолепнейшую музыку Вангелиса, Альбиниони и Орффа, выливает на него столько эмоций, что стоит эпитетов в степенях настолько превосходных, чтобы они превзошли все эпитеты, уже мною выше и ниже употреблённые. Слёзы и смех, любовь и смерть, выразительный гротеск и лаконичная простота сочетаются именно в той пропорции, чтобы достичь наивысшего эффекта – эффекта абсолютного и безусловного погружения в происходящее. Можно долго расписывать всевозможные достоинства, но невозможно описать, как вдоль хребта пробегают мурашки под величественные ритмы, как злободневно звучит прекрасный шекспировский текст в моём любимом переводе Пастернака, как интригует, захватывает, удерживает в напряжении действие, как будто и не знаешь, чем закончится «самая печальная повесть на свете». А стало быть, это надо видеть – особенно тем, кто устал искать в её бесчисленных попсовых интерпретациях подлинные, без пафоса и без виноватых, вневременные, внепространственные чувства; а ещё тем, кто пока не имел счастья понять, что Стрэдфордский бард писал обо всём и обо всех. Не поленитесь познакомиться в этим спектаклем в частности и с этим театром в целом – такие знакомства действительно многого стоят.
На обратном пути от театра к метро я со счастливой физиономией шаманила под мелким и прохладным, зато довольно-таки спорым дождичком, от родной станции до дома подвёз меня папа; завтра в школу я приеду только на последнюю пару – досдать хвосты по зарубежной литре, – и уже предвкушаю завтрашнее возвращение на Юго-запад (при том, что впечатление от сегодняшнего спектакля вряд ли рассеется к завтрашнему вечеру). Стоит ли добавлять, что очередной спектакль там будет непременно отмечен очередной рецензией здесь? А поскольку завтра уже настало, поспешу всем пожелать доброй ночи и счастливо оставаться: высыпаться тоже надо иногда.)