19-я книга "Плоского мира", она же третья - из подцикла о страже Анк-Морпорка.

На патриция Витинари - главного человека в Анк-Морпорке - совершено покушение. А ведь патриций - важная фигура, при нём хаос, то и дело стремящийся овладеть городом, начал подчиняться определённым правилам.

"Что бы ни говорили о Витинари, он подарил людям уверенность в завтрашнем дне. Если вам перерезали горло в вашей же собственной постели, вы могли не сомневаться: это были не случайные негодяи-налётчики, а чётко спланированное убийство, и соответствующие инстанции в курсе."

Короче, командор городской стражи Сэмюэль Ваймс считает необходимым упредить следующий удар преступника и не позволить ему убить патриция.

А в то же время в городе начинают происходить странные убийства, в которых обвиняют големов. Големы - существа по определению неживые, и свободой воли не обладают, они делают только то, что им приказано. Народ стал собираться кучками и крушить големов, а они как-никак чужая собственность. Столько всего навалилось на Ваймса, что вынужден он был пополнить штат Городской стражи. Теперь вместе с потенциальным королём, не имеющим никаких амбиций, Моркоу, вервольфом Ангвой и капралом Шнобби Шноббсом, который тоже чуть нечаянно не стал королём, в страже служит и гном Шельма Задранец (да-да, вы не ослышались, такие у гномов встречаются имена и фамилии). Мало того, это не просто гном, а гном-женщина с явно феминистскими наклонностями и межвидовыми предрассудками - как ей не нравятся вервольфы! Ангве приходится с большим трудом скрывать от новой подруги свою вторую натуру.


"Если кто-то относится к представителям видового меньшинства, это вовсе не значит, что он не может быть мелким, тупоголовым, зловредным засранцем."

Роман Пратчетта пародирует в этот раз не какие-то произведения культуры, а современные социальные предрассудки и заморочки. Да ещё плюс к тому некоторые вечно витающие в воздухе идеи, по большей части идею свободы выбора.

Неуклюжие големы почему-то смахивают не только на роботов, коими практически и являются, ведь они выполняют программу, написанную на бумажке, свёрнутую в рулон и засунутую им в голову, но и самих людей, ведь как и люди, они созданы из глины. Так что идее отношений творца и творения тоже достаётся от великого зубоскала Пратчетта, прости его Господь.

Может, не самая удачная книга Пратчетта, но в целом вполне на уровне. Подцикл о страже вообще самый симпатичный и душевный после ведьминского. :)))

18-я книга "Плоского мира", 5-я - подцикла о ведьмах.

Нянюшка Ягг составила сборник своих любимых кулинарных рецептов и отправила его в город, чтобы рецепты в переплётной мастерской сшили аккуратно, под обложкой. Даже для этой цели пожертвовала 2 доллара. В Анк-Морпорке книгу рецептов издали, 2 доллара нянюшке Ягг вернули, и даже ещё три добавили. Нянюшка Ягг была очень счастлива, но Матушка Ветровоск решила, что подругу нещадно надули, а потому пора отправляться в путь... Тем более, что в Анк-Морпорк сбежала выбранная ведьмами кандидатка на вакантное место (после ухода Маграт в принцессы) Агнесса Нитт...

Толстуха Агнесса Нитт вовсе не хотела становиться ведьмой. Она увидела объявление о прослушивании в Опере и решила стать оперной певицей. Даже псевдоним себе выбрала звучный - Пердита ХХХ... Голос у Агнессы оказался столь мощным и богатым, что её с руками и ногами взяли в Оперу. А вместе с ней и девушку Кристину - голоса у той не было никакого, зато выглядела она очень красиво и изящно.

Оказалось, что в Опере живёт призрак. И этот призрак убивает людей. А ещё он никому не разрешает занимать ложу № 8...

Замечательная и смешная пародия на "Призрак Оперы" Гастона Леру.


Цитаты:

Люди, которые ни в ком не нуждаются, нуждаются в том, чтобы люди вокруг видели, что они абсолютно ни в ком не нуждаются.

Поцелуи в конце концов приедаются, а стряпня с годами нравится все больше и больше.

Богатые люди никогда не бывают сумасшедшими (они эксцентричны), и точно так же они не бывают грубыми (они честные и непосредственные).

Если моешь посуду, тебя везде примут.

У котов прирожденное чутье на людей, достаточно глупых, чтобы снабжать их едой.

- Но я же не верю в переселение душ! - попытался протестовать он. ....
- Зато переселение душ верит в тебя.

Что за времена: авторы хотят, чтобы им платили, да где это видано...

17-я книга «Плоского мира», 5-я – о волшебнике-недоучке Ринсвинде.

Анк-Морпоркский Незримый университет посылает в Агатовую империю Великого Волшебника. Невероятную честь для исполнения опасной для жизни и здоровья миссии предоставили бедолаге Ринсвинду, жизненная философия которого сводится к счастью у тихого мирного очага.

— Но ведь есть великие дела, за которые стоит отдать жизнь.
— Нет, нет таких дел! Потому что жизнь у тебя одна, а великих дел — как собак нерезаных.
— О боги, да как же можно жить с такой философией?
— Долго!

Конечно, Ринсвинд не хочет отправляться в путь. Но такова уж его несчастная судьба – оказываться в самой гуще невероятных событий.

– Удача — мое второе имя, – буркнул Ринсвинд. – А первое, кстати, «Не».

Агатовая империя находится на Противовесном континенте. Волшебникам Анк-Морпорка известно о ней немного. Зато глазами варваров она удивительно напоминает наш Китай, историю и политику которого, кстати, пародирует вся книга:

— Странная, проклятая страна, — произнес он. — Ты слышал, что империю окружает стена?
— Чтобы... э-э... не могли войти... эти, гм, варвары?..
— О да, очень мудрый способ защиты, — саркастически усмехнулся Коэн. — Вроде как приезжаем мы туда, смотрим: ба! — да тут двадцатифутовая стена, поедем-ка мы лучше обратно подобру-поздорову, ну и что, что три тысячи миль, все равно лучше убраться, чем взять и наделать лестниц из сосны, которая тут на каждом углу растет. Нет! Стенку они построили для того, чтобы никто не мог выйти!

В Агатовой империи Ринсвинда, м-м-м-м, ну можно сказать, поджидает непобедимая, но слишком интеллигентная для активных боевых действий Красная Армия, которая вознамерилась свергнуть императора. Лидер Красной Армии с полувзгляда понимает, какой из Ринсвинда волшебник, но всё равно не прочь использовать его в своих целях в роли боевого красного знамени.

— Все крестьяне верят в неминуемое явление Великого Волшебника, — сказала она. — Но, как говорит великий философ Лай Тинь Видль, «ожидая могучего коня, ты способен отыскать копыта даже у муравья».

Одновременно с Ринсвиндом и Красной Армией, против Агатовой империи выступают семеро стариков-варваров (один из которых прикован к инвалидной коляске). Старики назвали себя красиво – «Серебряная Орда». Но они и вправду очень-очень древние.

— Коэн, они все глубокие старики.
— Они сливки варварского сообщества!
— Коэн, они уже сыр.

Люди они необразованные (все, кроме профессора Спасли), некультурные и порой весьма циничные.

— А я однажды съел человека. Во время осады, вот так вот.
— Что, в самом деле съел?
— Не целиком, только ногу.
— Это ужасно!
— Да нет, с горчицей нормально.

Как вы думаете, кто должен победить: три огромных армии или семеро стариков с мечами? Ринсвинд думает, как все нормальные люди. Но, разумеется, в Красной Армии и сами варвары полагают, иначе:

— Когда семеро людей выходят на битву с войском в сто тысяч раз больше, исход может быть только один, — сообщил Двацветок.
— Верно. Я очень рад, что ты это понимаешь.
— Эти семеро победят, — закончил Двацветок. — Они должны победить. Иначе это будет означать, что в нашем мире что-то разладилось.

Ну, кто на самом деле победил и как, вы узнаете из книги, название которой восходит к древнему проклятию: «Чтоб тебе жить в интересные времена».

Сначала у меня чтение не очень заладилось, но потом окунулась, и честно скажу, давненько ничто так не веселило и не вызывало приступы смеха. Даже у самого Пратчетта не в каждой книге встретишь столько остроумных и весёлых шуток.

Молодой парамедик и спасатель Дэниел Коул написал дебютный роман "Тряпичная кукла" не о своей работе - а ведь материал благодарный и благородный, но модный в наши дни детектив. Издатели детектив раскрутили, так что он стал бестселлером аж в 30 странах, его называют "исключительным" и "невероятным". Не знаю насчёт исключительности, но написано определённо неплохо, сюжет захватывает, интрига держит до конца, однако и штампов довольно, и герои по большей части шаблонные, и подражание мэтрам чувствуется. Впрочем, для дебютного романа вполне прилично. Главное, читать интересно и легко, без претензий на высокий слог. Пока суд да дело, Коул написал и продолжение под названием "Палач", и вроде как дело движется к окончанию уже и третьей части... Со временем, Бог даст, прочитаю и то, и другое. Для отдыха самое то.

Впрочем, пора рассказать пару слов про сюжет. 27 убитых одним преступником. Следователь Вильям Коукс, по прозвищу Волк, находит преступника... А через четыре года случается новая череда преступлений. Полиции предстоит разыскать маньяка, который убил шесть человек и сшил с одному ему ведомой целью части их тел в "куклу". Но преступник нагл и на этом не останавливается. Он объявляет список своих будущих жертв. Он ведёт рискованную игру и никого не боится...

У Голдинга я люблю "Повелителя мух" и "Наследников". "Чрезвычайный посол", хоть и написан в зрелости 45-летним мастером, кажется ученической работой. Он создаёт пространство мифа - некий альтернативный древний Рим, где появляется технический гений уровня Леонардо - он изобретает всевозможные невозможные по тем временам вещи: паровой двигатель, порох, компас, бумагу, но современники относятся к его достижениям мягко говоря скептически. Повесть имеет впечатляющий финал, ради которого, вероятно, и создавалась. Герои не живые, все они служат основной идее, а она совсем не глубокая, а именно что эффектная. Я бы её охарактеризовала - любопытная, но не более того. Талантливый молодой писатель вполне может сваять что-то подобное по уровню. Жаль, хотелось чего-то на уровне, которому Голдинг соответствует в лучших своих творениях.

16-я книга цикла "Плоский мир", 3-я книга подцикла "Смерть". Оригинальное название - "Soul Music", то есть "Музыка души" перевели на русский, обыграв двоякое значение слова "Рок" (рок - как судьба, и рок - как вид музыки). В книге пародируется множество реально существующих рок-звёзд и музыкантов, но это представляет интерес скорей для тех, кто разбирается в истории музыки. Для обычного читателя речь пойдёт о рок-музыке в целом как о явлении.

Плоский Мир - место, где искусство не под запретом, а как бы это поточнее выразиться? в вечном упадке. Слишком эта вселенная прагматична. Здесь, конечно, есть не только гильдии воров, попрошаек или убийц, но также и гильдия музыкантов. Чтобы играть музыку, человек должен состоять в гильдии. А гильдия, разумеется, никаких новаторств в своём ремесле не терпит. Музыка по-анк-морпоркски - это не искусство, а ремесло.

Но вот в Анк-Морпорк приехал вовсе не смутьян, а обыкновенный провинциальный паренёк - Дион Селин, мальчик покладистый, послушный, обученный игре на арфе. Когда ему исполнилось 17, случился у него конфликт с родителем и отправился Дион искать счастья в столице. И встретил тут музыкантов-неформалов: гнома Золто и тролля Клиффа. И попали они в волшебную лавку музыкальных инструментов. И организовали они Рок-группу... И вот тут началось, и тут завертелось...

А в то же самое время Смерть в который раз отлучился по своим делам. И пустующее место пришлось занять его шальной внучке Сьюзан. Пытаясь навести порядок в хозяйстве деда, Сьюзан решит, что мир не совсем совершенен, и кое-где его стоит подправить. А тут ещё такой симпатяга рок-музыкант нарисовался на горизонте с крохотным запасом песка в часах...

Не лучшая из книг серии, но и далеко не худшая. Следить за героями весьма увлекательно, тем более они тут все блистают прямо-таки звёздной харизмой.

Дебютная книга автора знаменитого "Облачного атласа" Дэвида Митчелла вызвала у меня двойственное впечатление. Начнём с того, что она состоит из девяти историй, которые очень-очень слабо, скорей намёками, чем реально, между собой связаны. Сами по себе истории, особенно первые, вызывали при чтении чувство острого удовольствия - складно написаны, язык прекрасный (спасибо переводчице Ирине Климовицкой). И было бы чудесно, если бы они так и остались отдельными рассказами, которые вполне легко можно было закруглить. Но Митчелл решил их связать воедино, и вот тут возникла загвоздка.

Пока речь шла о Японии и Монголии, меня нисколько не смущало описание этих стран: красиво написано, ничего не скажешь. Но когда речь зашла о Санкт-Петербурге, в котором я живу, я поняла только одно - либо Митчелл у нас вообще не бывал, только как следует изучил гугл-карты, чтоб не промахнуться с адресами, то ли бывал туристом, и всё подробно записал. Но по сути ничегошеньки не понял. Он даёт много информации на тему "выглянул в окно, увидел то-то", и понимаешь, что с топографией местности он знаком. Но его героиня получилась ни разу не русской женщиной, возможно, английской или ещё какой, но точно не русской и совсем не петербурженкой. И текст сразу утратил всё своё волшебное правдоподобие. Я начала сомневаться и в персонажах других сюжетов, так что интерес к книге стал угасать, и ближе к концу я уже проглядывала страницы по диагонали.

Поэтому мне трудно, честно признаюсь, судить, насколько эти рассказы-истории композиционно связаны между собой, но кажется - едва-едва, и это тоже слабое звено, потому что этот приём лучше использовать в динамике в небольшом текстовом объёме, когда читатель способен в финале вспомнить детали первых глав. В кино этот приём работает. Там он использовался и прежде, и даже одно время набил оскомину. Но тем не менее, стоит отметить, что в том же 1999 году, когда Митчелл писал "Литературный призрак", вышла великолепная картина Пола Томаса Андерсона "Магнолия", построенная по тому же принципу. То есть композиционное новаторство Митчелла под большим вопросом. Сказать о том, что всё на свете взаимосвязано можно и как-то по-другому, но он выбрал этот путь, и мне кажется, что этот момент как раз проявление слабости.

Тем не менее, повторю, сами новеллы (некоторые из них) дюже как хороши, особенно мне понравилась история не про людей, а про призрак. И про мальчика-террориста отлично написана, ничего не скажешь. В общем, не могу сказать, что мне понравилось произведение целиком, но частями - да! очень даже.

Вторая книга про детектива-скитальца Джека Ричера несколько разочаровала. Написана хорошо, читается с интересом, но Чайлд так настойчиво на протяжении всей книги тыкал пальцем в убийцу, намекал на него, что не догадаться было невозможно уже в первой трети романа. Я ещё надеялась, что это он нарочно, что это он так одурачивает читателя, а ларчик, оказывается, открывался на удивление просто. Понятны заранее и мотив, и ход мысли преступника, и почти в деталях то, как он совершил свои преступления. И это теперь называется идеальное убийство - читатель узнаёт преступника раньше, чем Джек Ричер и ФБР вместе взятые.

А завязка романа такова: склонный к восстановлению справедливости, когда этого требуют обстоятельства, Джек ставит на место рэкетиров (слегка покалечив), пришедших крышевать ресторан, где Ричер в тот момент обедал. Через несколько часов ФБР, использует этот случай с помощью нечестных приёмов, чтобы заставить детектива расследовать серийные убийства женщин, бывших военных, которые жаловались на домогательства со стороны служивших в армии мужчин.

15-я книга цикла "Плоский мир", 2-я книга подцикла - "Городская стража".

Определённо один из лучших романов Пратчетта про Анк-Морпорк, понравился даже больше, чем мой любимый цикл о ведьмах.

В этот раз сатирическое перо Пратчетта прошлось преимущественно по модной на Западе в наши дни политкорректности: в стражу теперь берут всевозможные этнические и прочие меньшинства: гномов, троллей и даже женщин, и не просто женщин, а... лучше об этом сами узнаете.

Главным героем среди стражников по-прежнему остался воспитанный гномами юноша - капрал Моркоу. Моркоу возмужал, он уже не доверчивый и наивный молодой человек, нет, но его любят и слушают все окружающие, ведь он обладает невероятной харизмой, которой капрал умело и мудро пользуется в самых что ни на есть благопристойных целях. Прямо Том Круз Плоского мира. А в это время...

Анк-Морпорк ещё не в курсе, что ему угрожает: некий гений-сумсброд, подозрительно смахивающий на Леонардо да Винчи, изобрёл страшное оружие, похожее на арбалет, но гораздо более смертоносное. А патриций решает, что пришло время распустить Ночную стражу...

В книге как всегда навалом парадоксов Плоского мира: самая умная собака Гаспод, которая умеет, кстати, говорить по-человечески, вернее, передавать мысли (и часто очень даже разумные) телепатически - задрипанный вшивый оборванный бродячий пёс, а самая крутая собака, вожак огромной стаи - жестокий тщедушный с фанатичным блеском в глазах пёсик породы пудель, тупой тролль при заморозке оказывается самым умным во вселенной существом, никто не знает, что троллям просто нужны особые условия, чтобы блистать интеллектом, а клоунская гильдия гораздо страшней гильдии убийц или гильдии попрошаек...

Безумно смешно, но темы, которые поднимает Пратчетт, вполне серьёзны. Прочла с большим наслаждением.

"Дамы и господа" - 4-я книга самого разухабистого и симпатичного в "Плоском мире" подцикла "Ведьмы". Традиционно Пратчетт берёт за основу общеизвестный сюжет и зубоскалит над ним. В этот раз досталось комедии Шекспира - "Сон в летнюю ночь". А героями книги стали Лангрские ведьмы: матушка Ветровоск, нянюшка Ягг и молодая Маграт, которая решила стать королевой. Ну, в самом-то деле она не очень этого хотела, но у неё же в предыдущих книгах начался роман с простым парнем Веренсом, который стал королём. Пришлось решиться на непростой выбор: между ведьмовством и королевской властью.Непросто золушке привыкнуть ко дворцовому этикету, неудобной королевской одежде и скуке. Зато все тебя слушают!

А главными соперниками трёх ведьм стали полчища злокозненных и коварных эльфов, прорвавшихся в Плоский мир из какого-то там параллельного. Непривычный образ эльфов? Да, этим милягам тут досталось нипадецки, Пратчетт дискредитирует их на полную катушку. Зато становится понятно, почему их так ненавидят гномы и любят люди.

"Возможно, тролли сделаны из камня, ваше величество, однако по сравнению с эльфами они - наши братья. Я имею в виду, братья по разуму.
- Но почему я всего этого не знаю?
- Очарование, чары. Эльфы - красивы. У них есть... - она буквально выплюнула это слово, - стиль. Красота. Грациозность. А это очень важно. Если бы кошки были похожи на жаб, мы бы очень быстро поняли, какими мерзкими и живыми существами они на самом деле являются. Стиль. Вот что люди помнят. Они помнят очарование. А все остальное, все соответствующее истине, становится... сказками старых кумушек."

Эльфы проникли в слабое место между двумя мирами и хитростью и обманом пробрались в Плоский мир. А старые ведьмы, почему их не видно в гуще событий? Может быть, они стали незаметны? Но "незаметная ведьма - не ведьма вовсе."

И молодой Маграт придётся отправляться на битву одной:
"-Тебе понадобится целая армия, госпожа.
- Но у меня нет армии. Стало быть, придется все делать самой, верно?"

Очень динамичный и весёлый роман, правда, местами жутковатый, но как же без этого? Коварный враг - это всегда страшно. Но добрым силам на помощь придут и влюблённый волшебник, и библиотекарь-орангутанг, и бесподобный гном-ловелас Казанунда.

И если ведьме придётся (а может, и не придётся) погибнуть, она, можете быть уверены, не пропадёт.

"В любом случае, даже если матушка не попала в лучший мир, она сделает всё, чтобы его исправить."

Читайте один из лучших романов цикла "Плоского мира" - "Дамы и господа". Дамы и господа - это, кстати, эльфы, это такой эвфемизм, так их называют ведьмы, чтобы не поминать на ночь глядя того, кого поминать не стоит. Почти "тот, кого нельзя называть". :)

12-я книга цикла "Плоский мир", 3-я - подцикла "Ведьмы".

Каждый роман "Плоского мира" - это смешная пародия на какую-то область человеческой культуры. "Творцы заклинаний" были посвящены вопросам феминизма и гендерного равноправия, "Вещие сестрички" - шекспировскому "Гамлету", а вот "Ведьмы за границей" весело подтрунивают над миром сказок. Больше всего досталось "Золушке", но Пратчетт не обошёл вниманием и "Красную шапочку", и "Короля-лягушонка", и даже "Трёх поросят".

Три ведьмы: Маграт Чесног, нянюшка Ягг и матушка Ветровоск отправляются за границу спасать Золушку. Дело в том, что фея-крёстная Золушки умерла, но перед Смертью, озабоченная судьбой своей крестницы, успела послать волшебную палочку молодой ведьме Маграт, наказав ей стать воспреемницей её обязанностей. И теперь Маграт - новоявленная крёстная фея, со всеми вытекающими из этого обстоятельствами. Разве могут отпустить её одну более опытные матушка Ветровоск и нянюшка Ягг? Оседлав помела и прихватив с собой одноглазого кота Грибо, ведьмы отправляются в дальнюю дорогу - в Орлею...

Подцикл "Ведьмы", имхо, один из лучших, у Пратчетта, а героини его обаятельны и беззубы, своей мудростью и простодушием они подкупают сердце читателя. Нелегко им придётся, чтоб восстановить равновесие, ведь злые силы не дремлют и стремятся не только к плохому концу сказки, но и вовсе изменить суть её пространства.

Сборник из 8 детективных рассказов Честертона, главным героем которых является Хорн Фишер - человек из высшего света, близкий самым могущественным лицам, но бесконечно уставший от общения с ними и стремящийся к уединению - он слишком много знает о закулисной жизни представителей власти, и это его угнетает, потому что Фишер бессилен что-либо изменить, оттого эти рассказы печальны, почти депрессивны. Они свидетельствуют о разочаровании, которое испытывал сам Честертон. Оказавшись втянутым в то или иное расследование, Фишер зачастую даже не стремится к наказанию преступника, особенно если жертва "получила по заслугам".

В аннотациях к этой книге принято приводить слова Трауберг, как характеризующие общий настрой произведений: «Самые рассказы и герой их — очень печальные, едва ли не безнадежные. Многое видно тут: Честертон уже не верит в политические действия и с особой скорбью любит Англию, и как-то болезненно жалеет даже самых дурных людей. Людей жалеет и отец Браун, но он исполнен надежды, тогда как Фишер — сама усталость».

Посему - да, цикл про отца Брауна симпатичней, чем сборник про Фишера, но и проще. Последний тяжелей воспринимается из-за того, что многие реалии того времени (написано в 1922 году) уже утратили злободневность, здесь больше о временном, чем о вечном, хотя... как сказать. Политики в массе своей не слишком меняются.

11-я книга "Плоского мира" (2-я в подцикле "Смерть").

Смерть умер. Вернее, пока не умер, а готовится умереть. Но очень скоро умрёт. Что-то нарушилось в устройстве вселенной, и у Смерти появились свои собственные песочные часы. И песчинок в верхней чаше так мало, и с каждым мгновением становится всё меньше... Недолго думая, Смерть отправляется к людям - чтобы пожить хоть немножко по-человечески. Ему предстоит многое познать. А в это время в мире происходит переизбыток жизни, и из-за этого случаются всевозможные несуразности. И на фоне этого переизбытка жизни неживое тоже стремится ожить, и таким образом случается самозарождение гигантского самовоспроизводящегося супермаркета, который стремится поработить людей. А люди остаются людьми.

Сатирическая линия супермаркета мне совершенно не приглянулась, показалась сумбурной, многословной и слишком путаной. Однако, ради второй линии её стоило перетерпеть, ибо вторая линия - просто чудо.

Прекрасна и трогательна часть про Смерть и про смерть мушек-однодневок и многовековых сосен. И про множащиеся сущности видовой смерти, особенно Смерти крыс. Здесь много смешных моментов, но не меньше и печальных, философских и лирических.

Десятая часть цикла "Плоский мир" (всего 41 книга) и первая в подцикле "Городские службы". А заодно и первая из книг Пратчетта, которая далась мне столь тяжело, хотя её тема для меня одна из любимых.

Итак, в Анк-Морпорке, вернее, в 30 км от самого вонючего в мире города, поселились алхимики (видать, волшебники их крепко достали) и изобрели клики. Так они назвали кино. Конечно, в Плоском мире кино не совсем такое, как у нас - там нет ни электричества, ни плёнки, ни каких-либо других технологий нашего мира. Зато есть демоны, которых можно посадить в ящик и заставить рисовать одну за другой движущиеся картинки. Впрочем, я не совсем разобралась, как они это делают. Ясно лишь, что вся история приключилась в пустынном местечке с названием Голывуд - там, где грань между мирами истончилась и Плоский мир соседствует с другими измерениями. И одна идея - идея создания октоцеллюлозы проникла сюда и нашла благодатную почву для воплощения - головы алхимиков. Ну, а как оно началось, так и завертелось...

Главными героями книги стали звёзды Голывуда Виктор и Джинджер. Конечно, они не родились звёздами. Виктор, до того как прославился, был очередным волшебником-недоучкой, который никак не мог выпуститься из Незримого университета. А Джинджер работала на ферме. Ну, и кроме того, участниками событий стали местный предприимчивый бизнесмен Себя-Режу-Без-Ножа Достабль, а также говорящий пёс Гаспод. Им предстоит попытаться погубить, а затем спасти Плоский мир. Впрочем, не они первые, не они последние...

"Стража! Стража!" - восьмая книга "Плоского мира" Пратчетта, открывающая подцикл "Городская стража". "Плоский мир" - это огромный цикл юмористических фэнтезийных романов и произведений иных эпических жанров, над которым автор работал в течение 32 лет. Первоначально он задумывался как пародия на жанр фэнтези, но в итоге получился независимый и самодостаточный магический мир, наполненный нелепостями и гротескными, а то и вовсе невероятными персонажами, но при этом подкупающе симпатичный.

"Стража! Стража!" посвящена автором всем известным, но тем не менее, безликим персонажам мировой культуры, терпеливо исполняющим во все века безмолвную и незавидную роль массовки, которая прибегает, чтобы схватить главного героя, но оказывается им раскиданной и бесславно поверженной. Короче, эта книга о Дворцовой Страже, Городских стражниках или просто Гвардии (нужное подчеркнуть). Здесь эти славные ребята становятся главными героями.

Ну, а основной персонаж - это некий молодой человек Моркоу, которого во младенчестве подобрали на дороге гномы, воспитали, а затем отправили в мир, к существам своей расы - то есть к людям. Они послали просьбу в Анк-Морпорк принять Моркоу в Городскую Стражу, не зная, что за последние годы та пришла в страшный упадок и служба в ней стала чуть ли не самым позорным занятием. Так бы оно и продолжалось, если бы секретарь патриция Воунз не задумал совершить переворот. Моркоу оказывается в самой гуще событий...

_______________

Избранные цитаты: "Пространство способны искажать даже самые обычные книги, и это легко доказывается, достаточно заглянуть в один из по-настоящему старомодных букинистических магазинчиков. Эти магазины – порождение ночного кошмара М. Эшера – содержат в себе больше лестничных пролетов, чем этажей, а еще – ряды полок, которые заканчиваются дверцами, никак не созданными для впуска (а также выпуска) человеческого существа нормальных размеров. Можно даже вывести соответствующее данному случаю уравнение: Знание = сила = энергия = материя = масса. Хороший книжный магазин – это просто-напросто благовоспитанная Черная Дыра, которая умеет читать."

"— Гигантское волнующееся море зла, — произнес он почти таким тоном, каким говорят о частной собственности. — Где-то, конечно, оно бывает и помельче, однако где-то — о! — где-то оно намного глубже. Но люди вроде вас сооружают маленькие плотики из правил и туманно благих намерений и говорят: «Вот оно, противоположное, и оно в конце концов обязательно победит!» Поразительно!"

Отличный, увлекательный, остросюжетный и весьма оригинальный детектив (у автора их большой цикл), написанный от первого лица - бывшего военного следователя, а ныне бродяги Джека Ричера, попавшего в серьёзную передрягу, когда его обвинили в убийстве. Это обстоятельство вынуждает героя самого заняться расследованием весьма запутанного и сложного дела, начиная с того момента, как Ричер попадает в камеру предварительного заключения. Отличный язык, причудливый сюжет, живые персонажи - в общем, сей роман прекрасно послужит для приятного времяпровождения на пару-тройку вечеров. Вещь, действительно, захватывающая. Я её прослушала в исполнении Князева в театре "Абуки" с превеликим удовольствием. Может, не весь цикл, но читать буду обязательно. :)

скачать аудиовариант
скачать на литлайфе

Книги

Книги я последние лет 10 читаю редко, во всяком случае художественные, а когда меня что-то уговаривают прочитать, отбрыкиваюсь руками и ногами - нет ни малейшего желания втягиваться в это дурацкое занятие, поскольку большинство произведений давно интересуют исключительно в анатомическом аспекте - в свете того, как это сделано. Даже те немногие книги, которые мне хотелось бы осилить и которые я себе купила еще на прошлое лето, лежат ни разу не открытые. За редкими исключениями, когда хроническая лень клинически обостряется и мне ужасти как не хочется вылезать из кровати, а спать уже невмочь - вот тогда за них и принимаюсь.

читай дальше

Книги С 1982 по 1999 г. Сью Таунсенд одарила мир пятью замечательными книгами об Адриане Моуле: "Тайный дневник Адриана Моула", "Страдания Адриана Моула", "Признания Адриана Моула", "Адриан Моул: дикие годы" и "Адриан Моул: годы капуччино". Они пользуются дикой популярностью в Англии, прекрасно читаются у нас, о них очень много чего написано в сети, и по большей части в восторженных интонациях. Однако, нет того, что говорило бы о них однозначно. Ну да, блестящий юмор, великолепный талант автора, острые социальные проблемы, рассматриваемые глазами среднестатистического англичанина. Но почему этот среднестатистический англичанин, зануда и недотепа, умник и неудачник, эгоист и скупердяй, правильный до невозможности - кто бы в жизни захотел с таким общаться? - стал всеобщим любимцем на многие годы? Писать в жанре дневника - наверное, самое легкое и интересное. Можно достаточно просто, скупыми средствами, передать чувства, интонации, полутона, намеки, нелепость ситуаций и мыслей, ошибочность суждений. Читателю дается возможность влезть в шкуру героя: зарыться в его мысли, пролезть в его душу - оценить и в результате - полюбить или отвергнуть. И еще: увидеть Англию изнутри, глазами своего, не богатого, скорее, бедного, такого, который понятен русскому без лишних слов. Масса тех же проблем, с которыми ты сталкиваешься здесь и которых, как тебе казалось, никак не может быть там. И еще: первые две книги смешные без удержу, так что не перестаешь смеяться от первой до последней страницы. Но затем Адриан взрослеет, оставаясь при этом в душе все тем же неотесанным подростком, совершающим нелепые поступки, и становится обидно, что рост прекратился, духовный рост. Но все же, все же Адриан, оставаясь неизменяемым, избегает и такой неприятной вещи, как измена самому себе. В общем-то, почти гениальная книга. Всем рекомендую. В 2001 г. Сью Таунсенд ослепла в результате диабета, но тем не менее, нынче порадовала фанов шестой книгой, которую уже никто особенно не ждал: "Адриан Моул и оружие массового поражения". Герою здесь уже 34, у него двое детей, он разведен, живет с родителями, и с этого момента начинаются его новые "приключения". Книгу на русский перевели, выпустили.

Христианство мудрость человеческая даты Мы знаем о рае гораздо больше, чем об аде, потому что рай — наш дом и в нем есть все, что нужно для полной человеческой жизни; ад же не создан для людей. Ад не параллелен раю, он — вне его, во тьме, за пределами бытия. читай дальше Клайв Стейплз Льюис. 109 лет со дня рождения

Мудрость человеческая

- Душа моя не совсем здорова, но безумие мое - не из самых страшных. Многие убивали друг друга, убивают и сейчас... По сравнению с ними – я нормален. Но когда я увидел его, я все увидел. Я увидел Церковь и мир. Церковь бывала безумной здесь, на земле, такой же самой, как я. Но все же именно мы при мире - как санитары при больных. Убивать дурно даже тогда, когда тебе бросили вызов. Но ваш Ницше говорит, что убивать вообще хорошо. Пытать людей нельзя, и если даже их пытает церковник, надо схватить его за руку. Но ваш Толстой говорит, что никого никогда за руку хватать нельзя. Так кто же безумен - мир или Церковь? Кто безумней - испанский священник, допускающий тиранию, или прусский философ, восхищающийся ею? Кто безумней - русский монах, отговаривающий даже от праведного гнева, или русский писатель, вообще запрещающий сильные чувства? Если мир оставить без присмотра, он станет безумней любой веры. Недавно мы с вами были самыми сумасшедшими людьми в Англии, а теперь... да Господи, мы самые нормальные! Так и можно проверить, кто безумней, - Церковь или мир. Предоставьте рационалистов их собственной воле и посмотрите, до чего они дойдут. Если у мира есть какой-то противовес, кроме Бога,- пусть мир отыщет его. Но ищет ли он его? Да этот ваш мир только и делает, что шатается!

Гильберт Кийт Честертон. Шар и крест

Мудрость человеческая

- Я знал,- повторил монах,- человека, ненавидевшего крест. Сперва он запретил жене носить крестик и вешать в доме распятия. Потом он стал ломать кресты на дороге, ибо жил в стране, где распятия ставят у дорог. Однажды он изрубил изгородь, заметив, что ветви переплетаются крестом. Когда он вернулся домой, он был уже безумен. Он увидел перекрестие балок, и те скрещения досок, которыми держится мебель. Словом, он разнес в щепы все, что мог, и утопился.

- Это правда? - спросил профессор.

- О, нет,- отвечал монах,- это притча! Притча о вас и таких, как вы. Сначала вы отрицаете крест; потом - все на свете. Мы согласимся, когда скажут, что нельзя загонять силой в церковь, но вы немедленно скажете, что никто не ходит туда по доброй воле. Мы не спорим тогда, когда вы сомневаетесь в существовании рая, но вслед за этим вы отрицаете существование Англии. Сперва вы ненавидите все, что не сведешь к логике, потом - просто все, ибо ничто в мире не сводится к логике без остатка.

Гильберт Кийт Честертон. Шар и крест

Как известно, из всех протестантских церквей англикане наиболее близки к Православию. Неоднократно, начиная еще с конца 19 века, шли переговоры о присоединении Англиканской церкви к нашей. В переговорах принимал участие и Иоанн Кронштадтский, перед алтарем Англиканской церкви в Питере он возносил усердные моления о соединении христианских Церквей. Однако, не сбылось. Началась революция, и проблема, казалось бы, отпала сама собой.
Тем не менее, прошло время, и в Эдинбурге, в середине 20 века вновь решался вопрос о присоединении англикан к православным. Активно обсуждались вопросы о священсте и церковных таинствах. Англикане получили от большинства Восточных Церквей и Вселенской Патриархии признание апостольского преемства в их хиротонии. Для тех, кто не знает, отсутствие апостольского преемства - это одно из главных отличий протестантских церквей от православия и католичества.
В церкви право совершать таинства передавалось исключительно преемственным способом: апостолы рукополагали епископов и только им разрешали рукополагать других епископов, священников и диаконов. Апостольское преемство подобно священному огню, который от одной свечи зажигает другие. Если огонь погас или цепь апостольского преемства прервалась, - нет больше ни священства, ни таинств, утрачены средства освящения верующих. Поэтому с апостольских времен всегда внимательно следили за сохранением апостольской преемственности : чтобы епископа рукополагал непременно истинный епископ, рукоположение которого преемственно восходит к апостолам. Епископов, впавших в ересь или ведущих недостойный образ жизни, низлагали, и они теряли право совершать таинства или рукополагать себе преемников.
Однако, несмотря на это, и даже на то, что Православная церковь допускала евхаристическое общение с англиканами, объединение вновь не произошло.
Сегодня целиком публикую продолжение "Писем Баламута" Клайва Стейплза Льюиса "Баламут предлагает тост", благо, занимает трактат всего 5 вордовских страниц...

Кроме того, меня раздражало, что книга моя — такая, а не другая, хотя «другую» никто бы не смог написать. Советы беса руководителя бесу искусителю надо было бы уравновесить советами архангела ангелу. Без этого образ человеческой жизни как то скособочен. Но даже если бы кто то гораздо лучший, чем я, добрался до таких высот, каким слогом он бы писал, в каком стиле? Стиль и в самом деле неотторжим от смысла. Простой совет тут не годился бы, каждое слово должно издавать райское благоухание. А теперь не разрешают писать, как Трэерн , хотя бы вы и могли, — современная проза «функциональна» и потому утратила половину своих функций. (Честно говоря, «идеал стиля» предписывает не только «форму», но и «содержание».) Годы шли, неприятные чувства забывались, я все чаще думал о разных вещах, о которых надо бы сказать через беса. «Писем» я твердо решил больше не писать, и в голове у меня вертелось что то вроде лекции или беседы. Я то забывал ее, то вспоминал, как вдруг «Сатердей ивнинг пост» попросила меня что нибудь дать, — и пистолет выстрелил. К. С. Л.

Ад. Выпускной банкет бесов искусителей. Ректор училища, д-р Подл, предложил выпить за здоровье гостей. Баламут, почетный гость, встал, чтобы провозгласить ответный тост:
«Ваше неподобие и вы, немилостивые господа!
Вошло в обычай на таких банкетах обращаться прежде всего к тем, кто только что окончил курс и вскорости начнет работу искусителя. Охотно подчиняюсь. Я помню, с каким трепетом ожидал первого назначения, и надеюсь — нет, уверен, — что каждый из вас немного волнуется сегодня. Путь открыт! Ад вам в помощь! Мы ждем от вас многого. Если же не дождемся, сами знаете, что будет.
Ни в коей мере не хотел бы угасить тот полезный, здравый страх, тот упорный ужас, который только подстегнет вас. Часто будете вы завидовать людям, которые как никак забываются сном! Однако я все же приободрю вас, обрисовав нынешнюю ситуацию.
Наш многоунижаемый ректор в своей речи как бы просил прошения за скупость предложенных нам яств. Конечно, его вины здесь нет, но невозможно отрицать, что души, чьими муками мы питаемся, — самого низкого качества. Искусство лучших наших поваров не в силах придать им маломальский вкус.


Но суть не в том. Да, поживиться нечем; однако, надеюсь, вы — не рабы чревоугодия. Посмотрим, нет ли других, более весомых достижений.
Прежде всего, смотрите, сколько тут всего! Качество — хуже некуда, зато такого количества душ (если это души) еще не бывало.
Мало того, казалось бы, такие души — нет, кляксы от душ — и губить не стоит; но ведь Враг почему то решил, что их стоит спасать! Поверьте, решил. Молодые, неопытные искусители представить себе не могут, как мы крутились, как вертелись, чтобы изловить их.
Трудность именно в том, что они ничтожно мелки. Они, мерзавцы, такие тупые, такие пассивные, так зависят от среды! Буквально никак не доведешь их до той свободы выбора, при которой грех становится смертоносным. Заметьте, надо их довести — и все, дальше идти нельзя, там другая опасность, они могут раскаяться. А не доведешь — пойдут в лимб , ни в рай, ни в ад они не годятся. Не стали, говоря строго, людьми — что ж, опускайтесь ниже человека, многим даже нравится.
Выбирая то, что Враг назвал бы «дурным», существа эти почти (или совсем) не отвечают за свои действия. Им непонятно, откуда взялись и что означают нарушенные ими запреты. Совесть их невозможно отслоить от социума, от среды. Конечно, мы старались. чтобы язык еще больше все запутал — скажем, взятку они называют «чаевыми» или «подарком». Искуситель должен прежде всего превратить их выбор в привычку (достигается повторением), а потом, что очень важно, — в принцип, который они готовы отстаивать, Тогда все пойдет как по маслу. Простая зависимость от среды, — может ли кисель устоять? становится кредо, идеалом:
«Как все, так и я». Сперва они просто не видели запрета, теперь у них что то вроде убеждений. Истории они не знают и зовут нравственный закон Врага «пуританским» или «буржуазным». Так в самой их сердцевине возникает плотный, твердый сгусток — они намеренно идут, куда шли, и отвергают соблазны. Сгусток невелик, они ничего не знают о нем (они вообще мало знают), это не пламя какое нибудь (куда там, не хватит чувств, да и воображения!), он даже аккуратненький, скромненький, словно камешек. Однако дело свое он делает: наконец они по собственной воле отвергают так называемую благодать.
Итак, мы вправе сделать два оптимистических вывода: 1) улов очень велик — вкуса в нем нет, зато не грозит голод, и 2) мастерство наших искусителей стало поистине виртуозным. Но есть и третий, быть может, самый важный.
Душ, чьи разложение и гибель дают нам возможность если не пировать, то не голодать, — душ этих, повторю я, все больше, а вот великих грешников — все меньше. Все меньше людей с могучими страстями, всею силою воли стремящихся к тому, чего не любит Враг. Улов наш растет, но раньше мы бросили бы такую дрянь Церберу. Казалось бы, это прискорбно — на самом же деле все изменилось к лучшему. Хотел бы обратить ваше внимание на методы, с помощью которых мы этого добились.
Великие (вкусные) грешники — точно из того же теста, что и эти мерзкие твари, великие святые. Хорошо, вот такую мелочь и в рот не возьмешь. А каково Врагу? Для того ли Он создал людей, стал Одним из них, умер в муках, чтобы расплодились недочеловеки, годные лишь для лимба? Он хотел вывести породу богов, святых, таких, как Он. Да, нам невкусно, зато радость какая! Вы только подумайте, опыт Его не удался! Мало того, великие грешники приносят теперь гораздо больше пользы. Любой диктатор, что там — демагог, звезда экрана или эстрады ведет за собой тысячи тысяч. Нынешние малявки отдают все, что от них осталось, ему (ей), а значит, — нам. Вероятно, вскоре мы сможем заниматься считанными людьми.
Понимаете ли вы, как удалось нам превратить такое множество людей в нули без палочки? Это — не случайность. Это — ответ на самый дерзкий вызов, какой только был.
Разрешите напомнить, что творилось у них во второй половине прошлого века (как раз тогда я оставил частный искус и перешел на руководящую работу). Стремление к свободе и равенству начало приносить существенные плоды. Отменили рабство. Росла религиозная терпимость. Надо сказать, что в соответствующих движениях уже изначально были благоприятные элементы: атеизм, антиклерикализм, зависть, жажда мести, даже попытки воскресить язычество (достаточно глупые). Мы не сразу решили, как к этому относиться. С одной стороны, нам было противно — и сейчас противно, — что голодных накормят, с узников снимут цени. С другой стороны, приятно видеть столько неверия, обмирщения, ненависти. Как их не поддержать!
К последним десятилетиям века все упростилось, но и ухудшилось. В английском секторе, где я в основном работаю, случилась страшная вещь: Враг почти прибрал к рукам, себе на пользу, прогрессивное и либеральное движение. От прежней вражды к христианству осталось очень мало. Повсюду развивалось преотвратительное явление, называвшееся христианским социализмом. Фабрикантов доброго старого типа, нажившихся на непосильном труде, не рабочие убивали — это бы хорошо! — а осуждали собратья, свой же класс. Богачи все чаше отдавали власть и деньги не от страха, не перед лицом насилия, а по велению совести. Бедные же вели себя хуже некуда. Мы резонно надеялись, что на свободе они пограбят как следует, поубивают, ну хоть запьют, а они, гады, стали чище, бережливей, образованней, что там — порядочней! Вы не поверите, господа, как близка была угроза, нравственного, здорового общества!
Благодаря Всенижнему, Отцу нашему, опасность мы предотвратили. Контрнаступление вели на двух уровнях. На глубоком — удалось развить и выявить то, что таилось в движении с самого начала: ненависть к личной свободе. Первым это обнаружил Руссо, которому поистине нет цены. Как вы помните, в его совершенной демократии разрешена только государственная религия, сохраняется рабство, а отдельному человеку говорят, что он, в сущности, хочет именно того, чего хотят власти. Исходя из этого, через Гегеля (еще один неоценимый помощник!) мы легко привели их и к нацизму, и к коммунизму. Даже в Англии мы немало сделали. Вчера я слышал, что человек там не может без разрешения срубить свое собственное дерево своим топором, распилить его своей пилой и построить сарай в своем саду.
Такова глубинная контратака. Однако вам, начинающим, никто не доверит работу на этом уровне. Вас приставят к частным лицам. Против них (или через них) вы будете действовать иначе.
Ключевое слово тут «демократия». Наши филологи хорошо поработали над человеческим языком, и вряд ли нужно предупреждать вас, чтобы вы не давали употреблять это слово в ясном, определенном значении. Они так не будут. Им в голову не придет, что это — название политической системы, точнее, системы голосования, весьма отдаленно связанное с тем, что вы пытаетесь им всучить. Конечно, нельзя допустить, чтобы они спросили, как Аристотель, что такое «вести себя демократично» — «угождать демократии» или «помогать ей сохраниться»? Если спросят, еще, неровен час, догадаются, что это совсем не одно и то же.
Итак, ключевое слово употребляем как заклинание, не иначе, если хотите — как ярлык. Они его очень любят. Как никак они мечтают о том, чтобы с каждым обращались одинаково. Надо незаметно сдвинуть рычажок в их сознании — от мечты, от идеала к вере в то, что все на самом деле одинаковы, особенно ваш подопечный. Тогда он освятит любимым словом самое душепагубное (и самое мучительное) из человеческих чувств. Без всякого стыда, весьма довольный собой, он решится у вас на то, что иначе осудил бы. Как вы понимаете, я имею в виду чувство, которое рождает фразу: «А я не хуже тебя!»
Прежде всего уже хорошо, что он поставил во главу угла явную, беспардонную ложь. Дело не только в том, что это неправда, что он не лучше, не добрее, не умнее всех; дело в том, что он и сам в это не верит. Произнося такую фразу, никто не верит ей. Если бы кто верил, он бы так не сказал. Сенбернар не скажет этого болонке, ученый — невежде, красавица — дурнушке. Если выйти за пределы политики, на равенство ссылаются только те, кто чувствуют, что они хуже. Фраза эта именно и означает, что человек мучительно, нестерпимо ощущает свою неполноценность, но ее не признает.
Тем самым он злится. Да, его злит любое превосходство, и он отрицает его, отвергает. Если кто то просто не такой, как он, ему обидно. Никто не имеет права иначе говорить, одеваться, развлекаться, есть. «Ах ты, как чистенько выговаривает! Ясно, загордился…», «Сосисок он, видите ли, не ест! Какой интеллигентный! Свой парень все бы лопал». Словом, что ж он, мерзавец, не такой, как я? Не де мо кра тич но!
Явление это полезно, но ни в коей мере не ново. Люди знали его тысячи лет под именем зависти. Те, кто замечал это в себе, стыдились. Те, кто не замечал, осуждали в других. Нынешняя ситуация хороша тем, что вы можете это освятить — сделать приличным, даже похвальным — при помощи вышеупомянутого заклинания.
Тогда всякий, кто чувствует себя хоть в чем то ниже других, сможет откровенно и успешно тянуть всех вниз, на свой уровень. Мало того, те, кто стал (или способен стать) похожим на человека, тут же одумаются, испугавшись, что это недемократично. Я знаю из надежных источников, что молодые существа нередко подавляют вкус к классической музыке или хорошей литературе, чтобы он не помешал !быть как люди»; те же, кто хотел бы стать честными или чистыми (а Враг им помог бы), сдерживают себя, чтобы не отличаться от других, не выделяться, не выставляться, не выпендриваться. Неровен час, станешь личностью. Какой ужас!
Прекрасно выразила это одна молодая особа, взывавшая недавно к Врагу: «Помоги мне стать нормальной и современной!» Нашими стараниями это значит: «Помоги мне стать потаскухой, потребительницей и дурой!»
Недурны и отходы производства. Те, кто не желает «быть как все», «… как люди», «стать нормальным», «вписаться» и т.п. (их все меньше), становятся наконец гордецами и безумцами, какими их всегда и считали. Подозрительность часто создает предмет своих подозрений: «Что бы я ни сделала, меня сочтут ведьмой (или „шпионом"). Так и так пропадать, лучше уж я и впрямь…» Получаем мы интеллигенцию очень малочисленную, но чрезвычайно полезную.
Но это — отходы, не более. Главное же в том, что повсеместно и неуклонно растет недоверие, а там и ненависть к какому бы то ни было превосходству. Люди вынести не могут, что кто то честнее, культурнее, умнее или образованнее их. Приятно смотреть, как демократия (заклинание) выполняет для нас ровно ту же работу, которую выполняли древнейшие диктатуры, и теми же самыми методами. Надеюсь, вы помните, что один греческий диктатор (тогда их называли тиранами) послал гонца к другому за советом — как править людьми? Второй диктатор повел гонца в поле и сбил тростью все колосья, которые были выше прочих. Мораль ясна: не разрешай никому выделяться. Не оставляй в живых того, кто умнее, смелее, лучше, даже красивее остальных. Уравняй всех, пусть будут рабами, нулями, ничтожествами. Тогда приходилось отрубать голову, теперь все идет своим ходом. Колосья пониже сами откусят голову у высоких. Что там, высокие откусят себе голову, только бы не выделяться!

Я уже говорил, что погубить начисто эту мелочь, которую и людьми не назовешь, — дело трудное и кропотливое. Но если не жалеть сил и стараний, результат обеспечен. Казалось бы, великих грешников губить легче. Это не совсем так — они непредсказуемы. Забавляешься ими лет семьдесят, а на семьдесят первый, глядь, Враг и выхватит их из под носа! Дело в том, что они могут покаяться. Они знают, в чем виноваты. Они готовы отринуть ради Врага все и всяческие условности, как отринули прежде ради нас. Изловить осу труднее, чем застрелить в упор слона, но, если промахнешься, слон причинит больше огорчений.
Сам я, как мы уже говорили, работал главным образом в английском секторе, и до сих пор получаю вести в основном оттуда. Возможно, то, что я скажу, не в такой мере относится к вашим секторам. Тогда, прибыв на место, внесите необходимые поправки. Если все это совсем неприменимо, постарайтесь, чтобы ваша страна максимально уподобилась Англии.
В этом многообещающем краю принцип «Я не хуже тебя» уже проник в систему образования. Насколько — сказать пока не решусь, да это и неважно. Уловив тенденцию, легко предсказать, что выйдет, особенно с нашей помощью. Нынешнее образование стоит на том, что тупиц и лентяев нельзя унижать, другими словами, — нельзя, чтобы они догадались, что хоть в чем то отличаются от умных и прилежных. Какое бы то ни было отличие надо скрывать. Как ? На разных уровнях — по разному. На выпускных экзаменах в университете вопросы ставят так, чтобы ответил каждый. На вступительных — так, чтобы каждый мог поступить в университет, независимо от того, намерен ли он пользоваться высшим образованием. Школьникам, которым не по уму грамматика или арифметика, позволяют заниматься тем, чем они занимались дома, — скажем, лепить куличики и называть это «моделированием». Главное, никак и ничем не намекнуть, что они отличаются от тех, кто учит уроки. Какой бы чепухой они ни занимались, надо относиться к ней «так же серьезно» (в Англии удалось внедрить этот оборот). Мало того, успевающих учеников скоро будут оставлять на второй год, чтобы не травмировать прочих (Вельзевул немилостивый, что за слово!). В общем, дурак имеет право учиться вместе с ровесниками, а мальчик, способный понять Эсхила или Данте, пусть слушает, как он читает по складам: «Кош ка си дит на о ко шке».
Короче говоря, когда демократический принцип («Я не хуже…») внедрится как следует, можно рассчитывать на то, что образования вообще не будет. Исчезнут все резоны учиться и страх прослыть неученым. Тех немногих, кто все таки жаждет знания, поставят на место, чтобы не высовывались. Да и учителям (точнее, нянькам) будет не до них — сколько кретинов надо подбодрить, сколько тупиц утешить! Нам больше не придется пестовать в людях самодовольство и невежество. Сами управятся.
Конечно, выйдет это лишь в том случае, если все школы будут казенными. Но тут беспокоиться не надо, уравниловка свое сделает. Налоги успешно уничтожат тот самый слой, тех людей, которые шли на жертвы, чтобы дать детям образование. Гибель этого слоя тесно связана с вышеупомянутым принципом. В сущности, именно он дал почти всех ученых, философов, богословов, медиков, художников, скульпторов, архитекторов и поэтов. Вот уж поистине целый сноп высоких колосьев! Как заметил один английский политик, «великие люди демократии не нужны».
Незачем спрашивать его, что он имеет в виду: «не нуждается» в них демократия или «не хочет, чтобы они были». Однако нам с вами следует в этом разобраться — ведь тут снова встает вопрос, заданный Аристотелем.
У нас в аду были бы очень рады, если бы сгинула демократия в узком, политическом смысле слова. Как любая форма правления, она нередко работает на нас — но реже, чем все другие. А вот в нашем, бесовском смысле («как люди…», «не хуже тебя») она прекрасно справится с политической демократией.
Демократия в низшем смысле слова (так называемый «демократический дух») созидает нацию без великих, нацию недоучек, неустойчивых нравственно, так как их еще в детстве распустили, начисто лишенных воли, так как с ними всю жизнь носятся, и чрезвычайно самоуверенных (невежество + лесть). Именно это нам и требуется. Когда такая нация столкнется с другой, где дети в школе трудились, дарование вознаграждалось, невеждам слова не давали, может выйти только одно…
Недавно некая демократия удивилась, что русские обогнали ее в астронавтике. Какой пленительный образчик человеческой слепоты! Если все работает на уравниловку, откуда взяться выдающимся ученым?
Мы должны способствовать тому поведению, тем привычкам, той направленности ума, которые так милы демократии, ибо именно они, если дать им волю, и разрушат демократию. Вы спросите, почему же люди этого не видят? Хорошо, читать Аристотеля — недемократично, но уж Французская революция могла подсказать, что поведение, любезное аристократам, разрушило аристократию. Примените это к своей форме правления — и все.
Однако я не хотел бы кончать на этой ноте. Ни в коем случае нельзя поддаваться заблуждению, которое мы прилежно пестуем в сознании наших жертв, — мысли о том, что судьба наций важнее, чем судьба отдельной души. Нам нужно, чтобы свободных стран становилось все меньше, рабовладельческих — все больше, не потому, что это приятно, а потому, что это вернее губит души. Только отдельный человек может спастись или погибнуть, стать сыном Врагу или пищей нам. Перевороты, войны, голод хороши лишь как средство, цель — злоба. Принцип «я не хуже тебя» прекрасно разрушает свободные сообщества, но, хорош он и как цель: такое состояние души заведомо исключает смирение, милость, радость, благодарение и благоговение, — словом, перекрывает едва ли не все дороги к Врагу…
А теперь перейдем к самому приятному. Мне выпала честь предложить от вашего имени тест за Самого Всенижнего и за наше училище. Наполним бокалы. Но что я вижу? Что за дивный запах? Не ошибся ли я? Беру обратно все мои сетования. Несмотря ни на что, в наших погребах есть фарисейское, самого высшего сорта. Прекрасно, прекрасно… Нет, просто, как в старое, доброе, время! Втяните этот запах, господа! Посмотрите вино на свет! Знаете ли вы, как его делают? Чтобы получился такой букет, загоняют в одну бочку фарисеев разного типа — тех, кто особенно ненавидел друг друга на земле. Одни пометались на правилах, мощах и четках, другие — на унылой суровости и мелких, ритуальных отказах (от карт, от вина, от театра). Зато и те и другие уверены в своей праведности, а разница между их воззрениями и тем, чего хочет Враг, почти бесконечно велика. Живой в их вере была лишь ненависть к другим исповеданиям; брань — их благовествование, клевета — их псалом. Как ненавидели они друг друга там, где светит солнце! Насколько больше ненавидят теперь, когда соединены навеки! Очутившись вместе, они так удивились, так разозлились, нераскаянная злоба так растравила их, что напиток — поистине огненный. Такой, понимаете ли, темный пламень. Худо нам будет, друзья мои, когда исчезнет с земли то, что большинство людей зовет «религией»! Явление это поставляет нам прелюбопытнейшие, превосходнейшие грехи. Изысканный цветок нечестия растет лишь под сенью святости. Нигде не пожинаем мы столько, сколько на ступенях алтаря.
Ваше темнейшество, ваши неподобия и вы, немилостивые господа, выпьем же за наше адоспасаемое училище!»

Кино
Мудрость человеческая

Ralph Winter Productions совместно с Walden Media займется полнометражной экранизацией повести Клайва Льюиса «Письма Баламута» (The Screwtape Letters). Книга, вышедшая в 1942 году, оформлена в стиле переписки между старшим демоном, Баламутом, и его племянником-протеже Гнусом. В своих наставнических посланиях умудренное опытом исчадие ада дает ценные указания, как проще подрывать веру и насаждать грех. Его инструкции сильно сдобрены размышлениями на тему человеческой природы и христианства. Предполагается, что фильм поступит в кинотеатры через год. Письмо седьмое Мой дорогой Гнусик! Меня удивляет твой вопрос. Ты интересуешься, важно ли, чтобы подопечный знал (или не знал) о твоем существовании. Что до настоящей фазы борьбы, на этот счет была инструкция

низшего командования. Наша политика и состоит в том, чтобы скрываться. Разумеется, так было далеко не всегда. Перед нами мучительная дилемма. Когда люди не верят в нас, нам не получить тех отрадных результатов, которые дает прямой террор, и к тому же мы лишены радостей магии. С другой стороны, когда они в нас верят, мы не можем делать из них материалистов и скептиков. Во всяком случае, пока еще не можем. Надеюсь, в свое время мы научимся так разбавлять науку эмоциями и мифами, что вера в нас (под измененным названием) проберется и обоснуется в них, тогда как душа человека останется закрытой для веры во Врага. Вера в «жизненную силу», культ секса и психоанализ могут оказаться здесь весьма полезными. Если нам когда-либо удастся создать изделие высшего качества - мага-материалиста, не только использующего, но и почитающего то, что он туманно и расплывчато именует «силами», отрицая при этом невидимый мир, мы будем близки к победному концу. Не думаю, что тебе очень уж трудно обманывать пациента. «Черти» - комические персонажи для современных людей, и это поможет тебе. Если какое-то смутное подозрение забрезжит в голове подшефного, покажи ему изображение существа в красном трико, убеди его, что, поскольку в такое существо он верить не может, он не может верить и в тебя. Это старый метод, он есть во всех учебниках.

продолжение здесь

Мудрость человеческая

Письмо первое
Мой дорогой Гнусик!
Я вижу, ты следишь за чтением своего подопечного и за тем, чтобы он вращался в кругу своих друзей-материалистов. Но мне кажется, ты немного наивен, полагая, что аргументы смогут вырвать его из объятий Врага. Это было бы возможно, живи он несколькими веками раньше. Тогда люди еще прекрасно умели отличать доказанное от недоказанного, и уж если что-то доказано, они и верили в это. Тогда еще не теряли связи между мыслью и делом и как-то могли изменить свою жизнь сообразно умозаключению. Это мы исправили при помощи еженедельной прессы и других средств. Твой подопечный с младенчества привык к тому, что в его голове кружится одновременно добрая дюжина несовместимых воззрений. Концепции он воспринимает, прежде всего, не как истинные или ложные, а как теоретические или практические, устаревшие или современные, банальные или смелые. Самоуверенная тарабарщина, а не аргументы, поможет тебе удержать пациента вдали от церкви. Не трать времени на то, чтобы убедить его в истинности материализма: лучше внуши ему, что материализм силен или смел, что это философия будущего.

продолжение здесь

Замечательный питерский поэт Виктор Соснора имеет свою школу, последователей, его стихи, скорее, можно было бы причислить к балладам - это лирико-драматические повествования, часто основанные на преданиях. К этому же жанру относятся и его вольные переводы... Как ни странно, советская цензура это пропустила .

Об Оскаре Уайльде

А это перевод Воронель
ЗЫ. Был почему-то в разделе: Детское. Сказки. Библиотеки Lib.Ru
Брюсовский, насколько помню, был - его в нэте не видно.

Виктор Соснора

БАЛЛАДА РЕДДИНГСКОЙ ТЮРЬМЫ
(Оскар Уайльд. Вольный перевод)

Не в алом, атласном плаще,
с алмазной пряжкой на плече,
костляв, как тауэрский нож,
он пьян и ранен был,
когда в нечаянную ночь
любимую убил.

Над Лондоном луна – монокль,
а Лондон подо льдом.
Летает рыба надо мной
вся в нимбе золотом.
Летает рыба. Клюв, как шпиль,
мигает на мильоны миль.

Ты, рыба, отложи яйцо.
Яйцо изымет лорд.
Он с государственным лицом
детеныша убьет.
Для комплекса добра и зла,
мой сэр, еще сыра земля.

Мы знаем этот шар земной,
сие жемчужное зерно,
где маразматики семьи
блудливы, но без сил,
где каждый человек Земли
любимую убил…

На нас начальник налетал.
Он бил бичом и наблюдал,
чтоб узник вежливо дышал,
как на приеме принц,
чтоб ни луча, ни мятежа,
ни человечьих лиц.

В наш административный ад
и ты упал, Уайльд.
Где Дориан?
                        Где твой прогноз –
брильянтовый уют?
Вон уголовник произнес:
- И этого убьют.
Читать далее...

Поверхностные люди полагают, что парадокс - что-то вроде притянутой за уши шутки. Такие парадоксы можно встретить в декадентской комедии, где денди говорит: "Жизнь слишком серьезна, чтобы принимать ее всерьез".
Те, кто посмотрит на дело внимательней и глубже, обнаружат, что религия кишит парадоксами. Пример такого парадокса: "Кроткие наследуют землю". Те же, кто вглядится в самую глубь, увидят, что парадоксально все, что значительно.
Вися над бездной, он понял то, что понимают в опасности; то, что и зовется истинным мужеством. Как и всякий нормальный человек, в такую минуту он понял, что главная опасность - страх, а единственная надежда - спокойствие, доходящее до беспечности, и беспечность, доходящая до безумия. Единственный шанс остаться живым заключается в том,
чтобы не держаться за жизнь. На куполе могли быть какие-нибудь ступеньки, но чтобы добраться до них, нужно было о них забыть. Безумно спускаться по гладкому шару; умно - висеть, пока не свалишься. Противоречие это повторялось в его сознании, как повторяется в мире противоречие креста. Он вспомнил слова: "Кто хочет сохранить душу свою, потеряет ее", и - как бывает в некоторых толкованиях - понял, что слово "душа" здесь можно заменить
словом "жизнь". Он узнал истину, ведомую, скажем, всем альпинистам: стих этот прекрасно подходит и не к духовной, а к обычной земной жизни.

Гилберт Кийт Честертон. Шар и крест

Гильберт Кийт Честертон

Профессор погладил огромный, шар, словно гигантского зверя, и сказал:
- Вот это по мне!
- Что же именно? - спросил монах.
- Да вот это,- повторил профессор.- Люблю этот символ. Как он завершен, как довлеет себе! Я говорил вам, мой милый, что могу опровергнуть ваши бредни, отталкиваясь от чего угодно; Что же выразит лучше разницу наших мировоззрений? Шар сообразен разуму, крест - несообразен. Шар - логичен, крест - нелеп и произволен. Шар в ладу с самим собою, крест себя отрицает. Крест - это спор противных друг другу линий, и примирить их нельзя. Он противоречив по самой своей форме.
- Вы совершенно правы,- отвечал монах.- Мы не страшимся противоречий. Человек - это противоречие: он тем и выше собратьев своих, животных, что способен к падению. Вы говорите, крест - нелеп и произволен. Форма креста произвольна и нелепа, как человеческое тело.продолжение здесь