О ВРЕМЕНИ И ВРЕМЕНАХ

                                                                    Александр Пушкин

      Если я, лёжа на диване поворачиваю голову влево – передо мною круглый циферблат настенных часов. Это замечательный в своём роде агрегат, словно Хронос, пожирающий своих детей, эта тикалка пожирает мгновения моей жизни. У субтильного механизма необычайно гулкий звук. С каждым тиком стрелка просто лупит по темечку. Так, наверное, капают минуты в камере приговорённого к казни. На ночь я снимаю часы со стены и вынимаю батарейку. Вряд ли это продлит моё пребывание на планете, но спать в молотобойном цеху невозможно.

     Если с той же диванной позиции устремить взор прямо, то упрёшься в ещё одно напоминание о бренности существования – настенный календарь. Его ползунок, перебирая мохнатыми ножками тихо, как вошка, переползает с клеточки на клеточку и…опля! С Новым Годом, дорогие товарищи! 

   Пребываю на пенсионерском диване и предаюсь воспоминаниям. И что вы думаете лезет в голову? Первое свидание? Как запустил первый раз руку в  в девчачьи трусики? Ни черта подобного, одни неприятности. Многое полезное высыпалось из башки в склерозные прорехи, но отчётливо помню, как расстроился, потеряв, катаясь с горки связанную мамой рукавичку. Вижу её как сейчас. Кстати, о трусах, как залез первый раз девушке за пазуху помню, а трусы нет, хоть убей. Именно те, первые, очерёдность пропала. 

Чредою всем даётся радость;

Что было, то не будет вновь.

    А ведь прав Поэт, соглашаюсь я, целуя мокрые вихорчики на потной макушке набегавшегося внука. И радость и даётся "чредою".

   Часы судного дня я выбросил (они очень кстати сломались). Новые часы звучат совсем по-доугому, словно крупа сыплется из прорехи в мешке или шуршит песок в огромных песочных часах. Хрен редьки не слаще. Днём, когда в квартире достаточно звуков я ещё могу вздремнуть, но ночью! Слышать как высыпается в прорехи время жизни невыносимо. Часы снимаются со стены и лишаются батарейки.

 …the sea of time & space roars & follows swiftly; he who keeps not right onwards is lost ...

Kathreen Rain "William Blake"

Блэйк сказал, он знал, наяву с чертями без поллитры беседовал.

  Редеют рукопожатные старушки на скамейке у подъезда, редеют волосы, редеют "моменты" и, самое ужасное, катастрофически редеют "восторги". Помните, у Репина глава в воспоминаниях "Мои восторги"?

С каждым годом наша молодость

Становится всё лучше...лучше...

Юлий Ким

ПУТЬ ВО ВРЕМЕНИ.

  Пробудился я тут в ночи по естественной стариковской надобности и на обратном пути в тряпки полюбопытствовал в ночное окошко на огни большого города. (Всё время сбиваюсь, это Пётр Яковлевич встал пописать. Авт.) И вот, очередное озарение.

Во, бля, память!

       С незаметно подкравшейся старостью наступила на меня и мудрость. Хотя, кого я обманываю? Ну ладно, не мудрость, но некие новые свойства мой ржавеющий мыслительный механизм приобрёл. Например, свойство умиляться ранее неумилительным и удивляться ранее неудивительным вещам вернулось рука об руку с Альцгеймером. После небольшого отступления от темы продолжаю про озарение. Но сначала ещё одно совсем крошечное  отступление (всё равно никто не читает, но если очень тошно, пропустите, как описание природы у Тургенева Ивана Сергеевича. Авт.)

    Вы конечно помните (шутка, кто не врубился) фантастический роман Мартынова Гость из бездны? Но на всякий случай напомню содержание.

   Ленинградец, вдовец, участник Великой Отечественной войны и советский дипломат Дмитрий Александрович Волгин в возрасте 39 лет умирает в Париже от неизлечимой болезни. Для того чтобы перевезти тело на родину, его помещают в свинцовый гроб. В результате случайного пожара гроб запаивается, и Волгина хоронят в нём.

Через восемнадцать веков гроб с хорошо сохранившимся телом находят, и медики будущего решают оживить похороненного в нём человека. Оживший и полностью излеченный Волгин начинает изучать новый для него мир.

    И вот глядя в ночь за стеклом Пётр Яковлевич увидел нечто, что заставило его  отчётливо ощутить себя ( за исключением «хорошо сохранившегося тела») реальным пришельцем из бездны прошлого. А вот что его так торкнуло? Ни за что не догадаетесь. Простой Петербургский (всё время забываю, где у меня по ходу текста герой романа в Питере или столице, память бля. Авт)  трамвай. 

   Уже в достаточно сознательном возрасте, не младенцем, а студиозом первокурсником Пётр Яковлевич трясся до вуза в трамвае 9-го маршрута, деревянные двери которого пассажиры минуя несуществующую в те времена автоматику растворяли невооружённой рукой. В электричках, к слову, та же история, желающие, а чаще нежелающие вовсе, выходили в те дверцы на ходу. 9-тый трамвайный маршрут в Питере, пардон Ленинграде, был самым протяженным, проходил от  Волкова кладбища на Ржевку и питерский вариант известной песни про него "не доехал до конца ламца-дрица-ца-ца-ца". 

   Сама песенка имеет протяженную историю, в  «Золотом теленке» Ильи Ильфа и Евгения Петрова в одиннадцатой главе глава компании «Геркулес» Полыхаев спел её неожиданно для подчиненных. 

Шёл трамвай десятый номер,
На площадке кто-то помер,
Тянут-тянут мертвеца
Ламца-дрица-ца-ца-ца.